- Совсем недавно в российских СМИ широко тиражировалась о вашей акции «Подкидыш-5» на ежегодном балу Met Gala в Нью-Йорке. Сообщалось, что вас утащили полицейские. Чем закончилась эта история?

Я не имею права давать комментарии до суда, который назначен на 5 июня. Меня арестовали и посадили в тюрьму на сутки. И соответственно, выпустили из зала суда. Я проходил по четырем пунктам обвинения: оскорбление общественного мнения, неповиновение полиции, распространение паники и проникновение на частную территорию. На каждый пункт у моего адвоката есть серьезный ответ, директор Бруклинского музея написала большое заключение о том, что мой перформанс - серьезное произведение искусства, а музей Met в этой ситуации выглядит так себе. История закончится в тот момент, когда состоится суд, который либо отменит обвинения, либо вынесет приговор. А до этого пока сложно что-либо предугадывать.

- Вы были готовы к такому развитию событий?

Нет, совершенно не был. Я прежде делал этот перформанс четыре раза, и он никогда ничем подобным не заканчивался.

- Из каких городов складывается география вашей повседневной жизни? В своем профиле на «Снобе» в качестве места жительства вы указали Москву, Сан-Паулу и Лондон. Насколько это актуально?

Это так: я поделен между этими тремя городами. Но при этом есть и другие. Я могу сказать, что я живу нигде - или что живу в собственном теле, потому что постоянно перемещаюсь. Но Москва, конечно, по-прежнему является основным пунктом, поскольку я занимаюсь «Солянкой» и мне все время нужно здесь быть, работать над выставками, над будущими проектами. Ну и театр мой в большей степени здесь. При этом у меня сейчас идет большая выставка в MAC USP, Музее современного искусства города Сан-Паулу, и еще готовится проект в Лондоне. Нью-Йорк, может быть, станет другим таким городом для меня, не знаю, все будет зависеть от решения суда. Если там они вынесут обвинительный приговор, то мне просто закроют въезд. Я часто бываю и в других местах. Например, у меня в последнее время много всего проходит в Венеции. Кстати, не знаю, замечали ли вы: если пойти сегодня на какую-нибудь групповую международную выставку современного искусства, то можно увидеть, как на этикетках рядом с объектами искусства написано: «Художник такой-то, родился в таком-то году, живет между Найроби и Сантьяго-де-Чили». Или «между Нюрнбергом и Бейрутом». Много дивных сочетаний - чем страннее, тем более секси это звучит. Мне кажется, люди бегут от ситуации привязанности к одному месту. Сегодня мир такой тревожный. Люди хотят найти себе спокойное - хотя порой и, наоборот, неспокойное - максимально подходящее место, где им будет хорошо. Правда, по моим наблюдениям, независимо от того, где человек живет, он всегда жалуется. Я очень мало знаю людей, которые были бы довольны тем местом, где они живут. Либо погода, либо кризис, либо преступность, либо отсутствие культуры, либо чрезмерное доминирование культуры, нет современной архитектуры, слишком много современной архитектуры - всегда есть на что пожаловаться. Поэтому люди непрестанно ищут себе место. Плохо везде. И хорошо тоже везде. Можно сказать, что таково современное сознание. Частое перемещение отменяет это недовольство. Я успеваю скучать только по Бразилии - начинаю тосковать через две недели, проведенные вне этой моей теперь совершенно родной страны. А вот по Москве или по Лондону не скучаю почти никогда. Только по своему семейству и своим любимцам - их хочется возить с собой в чемодане.

«Анданте» в Центре им. Мейерхольда, 2016.

© Лика Гомиашвили

- Вам приходится как-то разделять свою деятельность на категории? Сегодня выставка, завтра фестиваль, там спектакль, здесь перформанс? Или это все один большой процесс, в котором все взаимосвязано?

- Сколько себя помню, с самого раннего детства я страдаю синдромом дефицита внимания в тяжелой форме, и разделение деятельности - это способ с ним справиться. Я делаю разное. Курирую выставки или организовываю какие-то проекты в пространстве современной культуры - это все сегодня уже окончательно не поддается категоризации. Например, моя инсталляция «Карусель перформансов» («Fyodorʼs Performance Carousel»): сейчас у нас третий эпизод будет в Сан-Паулу, в арт-центре Sesc, предыдущий был год назад в Вене, за два года до того - в Буэнос-Айресе. Этот проект требует колоссального напряжения менеджерских мозгов: нужно найти деньги, собрать художников и объяснить всем, что это за абсолютно никому не ведомый формат. Трое посетителей сидят на велотренажерах, расставленных вокруг карусели, крутят педали и меняются каждые пять минут - а внутри карусели девять художников делают перформансы по пять часов в день в течение как минимум недели. Это все очень странно. У меня нет большого менеджерского состава, который бы за меня все делал, и никогда не будет - очень важно самому заниматься организационным процессом. В ближайшие пару месяцев мне предстоит возиться, например, со сметой проекта «Performance Elevator» («Лифт перформанса») на фестивале Fierce в Бирмингеме: там в отдельно взятом новом бизнес-центре будут подниматься и опускаться пять лифтов с художниками внутри, а художники будут делать перформансы длиной в среднем всего в одну минуту. Это живая инсталляция, я сам там тоже буду кататься в лифте с собственной живой работой, но я же должен еще и придумать, кто будут эти другие художники, какие работы попадают в этот формат и как это все будет между собой взаимодействовать. Для меня эти задачи любопытны, они обеспечивают определенного рода массаж мозга. Параллельно я активно занимаюсь просчитыванием стоимости «Поезда перформанса» («Performance Train») в Нью-Йорке. Ну и конечно, я практически ежедневно погружен в куда более эфемерные вещи - и это уже очень сложно стандартизировать или привести к какому-то расписанию. В основном вещи, которые нужно решить в художественном смысле, происходят в голове, когда ты находишься в состоянии полусна. У меня такая система: мне нужно слегка проснуться и обратно заснуть, не сразу - и в этот момент все решится. Поэтому я очень люблю джетлаг, этот неровный сон, когда ты через пять-шесть часов открываешь глаза, не просыпаясь окончательно, но полубодрствуя. В подобные моменты очень хорошо приходят ответы на самые трудные вопросы.

Инсталляция «Карусель перформансов»

- В одном из интервью вы сказали, что попали в перформанс из театра. Что это за история?

Я начал заниматься перформансом, потому что однажды, в 2008 году, куратор Кристина Штейнбрехер пришла ко мне на спектакль. Это был первый опыт быстрого театра, когда я менял актеров практически каждый день. Проект назывался «Гигиена», он проходил тогда в клубе «Джусто», где позже был театр «Мастерская». Мы играли некий текст Петрушевской дважды в день. Каждый день приходили новые люди, чтобы его играть. Через это прошли очень разные люди - Иосиф Бакштейн, Таня Друбич, Антон Севидов, который нынче известен по Tesla Boy, прекрасные васильевские хористы (артисты хора театра Анатолия Васильева «Школа драматического искусства». - Прим. ред. ). Все удивительные люди, очень разные в актерском смысле. Все читали текст - но читали они его с экрана, о чем зрители не знали, ведь экран висел у них за головами, спрятанный. Было ощущение, что актеры страшно напряжены, и это как раз то, чего я добивался. Я всю свою жизнь в театре неумело сражаюсь с системой Станиславского. Неумело пытаюсь делать так, чтобы мой театр был максимально формализирован. Моя задача, условно говоря, - заставить актера зажать между ягодицами пятак. Как учат певцов иногда. Чтобы вся вот эта их разболтанность, гортанность, маска - все ушло, включая всякие там хлопотания мордой лица, которые меня больше всего угнетают в драматическом театре. В общем, благодаря тексту на спрятанных экранах создавалось ощущение, что артисты сильно сконцентрированы, они все смотрят в одну точку. А они просто парились, что сейчас что-то неправильно произнесут. Потому что текст им никто не показывал до того, как они выйдут на сцену, они репетировали только схему движений. И вот Кристина Штейнбрехер, немецкий куратор русского происхождения, пришла, посмотрела и сказала: «Ой, Федь, ты же перформансом занимаешься». Я говорю: «В каком смысле?» Она говорит: «Ну вот то, что я сейчас видела, - это же не театр». Я говорю: «Клево, не знал». Она говорит: «Ну давай, тут будет выставка молодого искусства в Риме, приезжай, сделай там работу». Я так обрадовался - в тот момент я очень запутался в своей жизни. Работа телеведущим, маркетинг, пиар, херь вот эта вся, которая у меня происходила до этого всю мою жизнь, какие-то журналы, газеты - я не понимал, что я делаю, я заблудился. И театр был единственным местом, где я четко знал, с чем сражаюсь и к чему пытаюсь идти - хотя бы на интуитивном уровне. В общем, Кристина позвала меня на ту выставку, там меня увидел галерист из Лондона, который сказал: «О, я хочу, чтобы ты сделал у меня выставку». И дальше я сделал выставку, куда случайно зашел Ханс Ульрих-Обрист, дедка за репку, увидел мой перформанс и говорит: «Давай-ка поучаствуй у нас в выставке «Марина Абрамович представляет» на Манчестерском международном фестивале». Я такой: «Чего?!» А у них какой-то художник соскочил за два месяца до начала. У меня глаза из орбит выстрелили, когда я узнал, где и что мне предстоит делать. Все это было слегка как во сне. Так все началось. Поскольку я аферист по натуре, я довольно быстро во всем этом адаптировался.

«Карусель перформансов», перформанс «Пустые ведра». Буэнос-Айрес, 2014.

© David Prutting/ Billy Farrell Agency

- Как вы определяете разницу между перформансом и театром?

Это очень сложный вопрос, ответа на него я не знаю. То, что мы делаем сейчас в «Практике», как раз попытка на этот вопрос ответить. Алина Насибуллина, актриса «Мастерской Брусникина», закончила в галерее «На Солянке» школу перформанса Pyrfyr. Можно сказать, она моя ученица. Звучит дико. Да, она такое мятежное существо, в хорошем смысле. Не понимает до конца, художница она или актриса. Все время придумывает себе вымышленных персонажей, пребывая в прекрасном состоянии метания. Неуверенность и ошибки, по-моему, две главные точки опоры для художника. Другое дело, что всем страшно. Потому что никто не знает, что это такое. Но люди, которые смешивают эти два понятия - театр и перформанс, - они ошибаются. Это очень разные вещи все-таки. Актер идет домой после спектакля, у него жена, дети, холодильник, телевизор и все такое прочее. А перформансист никуда не идет, его работа - часть его жизни и ее правда - внутренностями наружу. Процесс в перформансе не заканчивается вообще. Это все настолько серьезно, кроваво, если этим по-настоящему заниматься, что у тебя нет никакого шанса притвориться, что все закончилось и «можно я пойду домой». Вот недавно, когда после «Подкидыша» в наручниках, укутанный в белую простыню, я стоял, как статуя античная, и пять полицейских автомобилей вокруг, и с ними три бригады пожарников еще, у меня было ощущение, что сейчас я проснусь, и все это кончится. Но меня почему-то повели в одиночную камеру, там приковали к какой-то трубе, допрашивали десять разных человек, потом повезли в тюрьму и запустили в камеру, где я был единственным белым. И дальше начался нескончаемый хип-хоп-баттл. С одной стороны, я был дико счастлив, потому что происходило то, к чему я уже не имею никакого отношения, я являюсь лишь проводником для этой истории. С «Подкидышем» всегда так - у меня полное ощущение, что я ничего не придумывал и моя задача просто дать всему произойти. Я ведь лежу себе в ящике и лежу, а аудитория, публика - вот кто делает произведение искусства - они все за меня решают. Это как когда кошка блюет. Она на тебя смотрит огромными глазами и просит твоей помощи. Потому что ей жутко страшно и она не понимает, что с ней происходит. Она кашляет, из нее что-то извергается, вы стоите рядом и не помогаете.

Не делать «Подкидыша» я не мог - мне надо было отправить эти сообщения миру.
Разница между актером и перформансистом еще и вот в чем: как только ты принял на себя эту миссию - все. Ну как Петр Павленский. Фактически он отмаливает грехи других людей, принимая мученичество. Но далеко не все перформансисты мучаются! Многие просто совершают непростые манипуляции или производят сложные смыслы. В целом же перформанс - самая близкая к религии форма искусства. Во-первых, это все всерьез. Во-вторых - это послушание, обеты, строгость и порядок, страдание во имя высшего. В-третьих, это взаимодействие с какими-то понятиями и явлениями, которые ты сам не в состоянии осознать, но ты должен на это пойти. А театр тоже может быть близок к религии. Как в случае с Ежи Гротовским или с Анатолием Васильевым.

- Можно сказать, что идеальный актер для вас - это перформансист?

Нет, так ни за что нельзя сказать. Идеальный актер полностью подчинен воле режиссера. Перформансист никогда ничьей воле не подчинен. В моем случае актер - он вообще марионетка. Я же чем занимаюсь? Я беру и показываю голоса, жесты, все сам демонстрирую и растолковываю, у меня вообще совершенно идиотский способ репетирования. Видимо, потому что никогда нигде этому не учился. Потом актер это повторяет, потом осваивает, к нему все освоенное прилипает. А потом я обрезаю условные веревки, на которых актер подвешен, подобно марионетке, и остается уже его собственное освоение роли.

«Старухы» на фестивале «Золотая маска». Москва, 2009.

© Федор Павлов-Андреевич

- Следите за тем, что происходит в современном культурном контексте в России? Про создание «Русского художественного союза»«Русский художественный союз» - новое амбициозное объединение, в которое вошли писатель Захар Прилепин, продюсер Эдуард Бояков, музыкант Александр Ф.Скляр и другие. Манифест открыто поддерживает политику президента и провозглашает необходимость укрепления и развития всего патриотического и православного на территории современной культуры и искусства. что скажете?

Совершенно некогда следить за всем этим. Какая разница, что говорят и пишут люди, которые через три года все равно поменяются и будут писать и говорить уже какие-то другие, полярно другие слова. Зачем запоминать то, что происходит сейчас? Нынче просто жесткая эпоха. В тот момент, когда они снова будут говорить какие-то приятные и понятные вещи, мы опять, наверное, с ними сблизимся. Это же все волны, мне кажется.

- В театре вы почти всегда работаете с текстами Людмилы Петрушевской. Какие-то из них были написаны по вашей просьбе?

- Да, конечно. «Танго-квадрат» - это текст, который она написала по моей просьбе. Я потом принес этот текст Галине Борисовне Волчек, была идея поставить его с Лией Ахеджаковой. Лия не решилась играть текст, он ей показался чересчур радикальным, и с «Современником» ничего не получилось, но в результате я поставил этот текст в ЦИМе с моими постоянными актрисами. Несколько разных вещей она написала по моей просьбе. Мы, конечно, очень близки. Ругаемся много, и нам непросто. Нам не повезло, что у нас есть родственная связь (Людмила Петрушевская - мать Федора Павлова-Андреевича. - Прим. ред. ). Для меня есть два идеальных автора, которых я слышу и понимаю. Петрушевская и Хармс. Мне очень повезло, что я не родственник Хармса.

- Про «Йелэну» известно, что это спектакль по рассказу Петрушевской «Новые приключения Елены Прекрасной» и что в единственной роли - актриса «Мастерской Дмитрия Брусникина» Алина Насибуллина. Вся другая информация обновляется едва ли не ежедневно. Что у вас там происходит на репетициях?

На репетициях мы говорим с Алиной о том, кто же она все-таки тут: актриса или перформансистка. После долгих размышлений поняли, что тут она все же театральная актриса и что хотя бы в этом мы будем конвенциональны. Отказавшись от затей с двумя перформансами, мы с Алиной вздохнули свободно - каждый по своей причине - и теперь понимаем, что «Йелэна» (ударение на первый слог) - это все же театр, хоть даже он с вешалкой и со всем таким. Просто это постдраматизм какой-то другой пробы, номинал которой нам самим еще предстоит оценить.

- Не задумывались о большой театральной форме?

Очень много думал об этом, но, к сожалению, еще не наступил тот час, когда ко мне выстроится очередь из директоров оперных театров с разными предложениями. Да, очень хочу сделать оперу. Потому что это формат, где на каждом шагу ограничения, а мне такое нравится. И еще оперные певцы часто очень плохие актеры, это тоже хорошо, их можно обесточить и просить быть функцией. А еще есть оркестр, который никуда не деть и который делает певцов совсем далекими от зала. Поэтому мне жутко интересно. И о большой драматической сцене я тоже думаю. Мне кажется, я внутренне к ней совершенно готов. И то, что я делаю всегда что-то маленькое для 50 или максимум 250 человек, связано с моей репутацией камерного авангардиста. Но я очень смиренно к этому отношусь и, скорее всего, здраво себя оцениваю. Хотя работать с 50 актерами мне было бы много проще, нежели с одним. Энергетически там можно много более резко выступить, ошарашить. Ошарашить одним актером очень сложно. А вот когда их множество, сразу легко метать громы и молнии.

- Сейчас у вас премьера в «Практике». А что потом?

Помимо того что я уже упоминал, я начинаю делать проект, который называется «Сверхобелиски». Я подвешиваю себя на строительном кране над самыми высокими обелисками на свете, стоя ногами на вершине обелиска, и вишу таким образом по семь часов над каждым. У меня страшная боязнь высоты, так что это в том числе работа с моими фобиями и лимитами. Я только что висел 7 часов на высоте 40 метров над зданием MAC в Сан-Паулу, где открывалась моя выставка, чтоб привлечь внимание к теме расизма, столь животрепещущей для Бразилии. Страшно было в первые два часа, потом было круто. А про обелиски - здесь история как в анекдоте. Приходит человек к врачу, а у него жаба на голове сидит. Врач говорит: «На что жалуетесь?» И вдруг жаба отвечает: «Да вот, что-то к жопе прилипло». Вот меня и занимает вопрос: что первично - обелиск или тело человека, которое на него взгромоздилось и застыло? Это если вкратце.

- У вас проект мечты? Навязчивая идея, которую невозможно воплотить?

Конечно! Я по несколько раз в неделю во сне поднимаюсь в воздух, у меня в районе седьмого шейного позвонка встроен определенный аппарат, который помогает мне взмывать, я управляю скоростью, масштабами. Варьируются габариты моего тела - могу оказаться размером с кулак или с огромное здание. Это настолько назойливо снится мне уже пару лет, что я думаю: все не зря и скоро что-то может измениться. Но в какую сторону и как, не мне угадывать.

Русский художник Федор Павлов-Андреевич устроил "голый перформанс" на Met Gala 2017 в Нью-Йорке

У украинского журналиста Виталия Седюка, регулярно устраивающего переполох в светском обществе (обо всех его "проделках" с участием звезд можно прочитать ), появился серьезный конкурент. Журналист и бывший главный редактор еженедельника "Молоток", а ныне художник-перформансист Федор Павлов-Андреевич появился на вечере Met Gala 2017 в Нью-Йорке абсолютно голым.

Появился Федор Павлов-Андреевич на Met Gala в самый разгар вечера - когда папарацци выстроились в очередь, чтобы встречать звезд. Ждали Бейонсе, которая так и не прибыла, зато на суд общественности выставил свое голое тело 41-летний русский перформансист, закрытый на 18 шурупов в стеклянном коробе с маленькими отверстиями для воздуха. Пронесли его на Met Gala четверо сообщников, творческих единомышленников. Поставили и ретировались, оставив в недоумении охранников и уже прибывших на красную дорожку звезд. Оперативно сработать, подняв короб общим весом 100 килограммов, охране удалось не сразу. Скрыли наготу "подкидыша" белой простыней, а уже после решали, что с ним делать.

Лишь оттащив "объект" на безопасное расстояние и разрезав короб (по-другому художник выходить отказывался), ситуацию удалось разрешить: Федора Павлова-Андреевича арестовали и доставили в полицию. Правда, уже через 22 часа отпустили. В действиях артиста не нашли повода для задержания: в ящике он сгруппировался в позе, исключающей демонстрацию гениталий.

Акция Павлова-Андреевича имеет название "Подкидыш" и прославила его в определенных кругах уже давно, однако Нью-Йорк со своим голым перформансом он штурмовал впервые. Лечь в прозрачный стеклянный короб, свернувшись в позу эмбриона, и показаться в таком виде миру, точнее элите этого мира, Павлов-Андреевич придумал еще несколько лет назад. Первого "Подкидыша" он осуществил во время 56-й Венецианской биеннале, затем появился в непристойном виде в Музее современной культуры "Гараж" в Москве, на вечеринке аукционного дома Christie"s в Лондоне и на Биеннале в Сан-Паулу. Всего, по признанию художника, им была задумана серия из пяти перформансов, так что выступление в Нью-Йорке стало последним.

Художник, режиссер, куратор и директор Государственной галереи на Солянке Федор Павлов-Андреевич считает, что успевать при желании можно все. Мы решили разобраться в том, чем все-таки он занимается, доверились технологиям и поговорили по Skype

З астать Федора Павлова-Андреевича в одном месте несколько дней подряд решительно невозможно. Вот он представляет художников на ежегодной выставке гибридного искусства Lexus Hybrid Art, вот документирует серию собственных перформансов на Шри-Ланке, а вот уже летит на открытие своей выставки в Бразилию. Мы встретились с художником в Skype, чтобы расспросить о том, как успевать все и сразу, зачем раздеваться и где искать его новые проекты в обозримом будущем. Разговор получился откровенным.

Федор, прежде всего хочу поздравить вас с очередной выставкой Lexus Hybrid Art. Очереди стояли до последнего, мы проверяли.
Спасибо. Заинтересованность зрителей зависит от того, как все упаковано. Марина Абрамович на заре моей работы в перформансе как-то сказала мне: «Baby, art is only 50% art and 50% is PR» («Дорогой, в искусстве лишь 50% от искусства, остальные 50% — это PR»), — а теперь произнесите это с прекрасным сербским акцентом.

Чем проект этого года для вас отличался от предыдущих?
Отличался он в первую очередь тем, что почти все эти работы я когда-то встретил и полюбил всем сердцем, причем в разных местах: некоторые в Берлине, некоторые дома в Рио или в Сан-Паулу (В последние годы Федор живет между Россией и Бразилией. — Прим. Buro 24/7 ) , некоторые в Лондоне и Нью-Йорке. И уж самая большая моя гордость, что несколько художников создали абсолютно новые произведения искусства специально для Lexus Hybrid Art. То есть приехали заранее в Москву, облазили весь театр «Россия», и все решилось. В общем, в выставке этого года была очень большая доля моей личной ответственности за контент. Вот есть такие довольно пошлые блокноты — Art That I"ve Seen and Loved, — и ты туда кладешь картинки понравившихся тебе произведений. Экспозиция была моим личным подобным блокнотом. А учитывая, что мой вкус, прямо скажем, не всегда совпадает со вкусами других людей, я очень старался, чтобы это были только такие работы, которые понятны всем, будь то бабушка, проходившая через Пушкинскую площадь, кошка, живущая в этом здании, или трехлетний ребенок, — и почти все представленные объекты можно было наблюдать, не имея никакой боевой подготовки в области совриска. Ведь когда ты заходишь в комнату, за дверью которой играет фортепианная музыка, и видишь перед собой лица двух глядящих на тебя пианистов и их руки, зависшие в воздухе, — и они смотрят на тебя, и смотрят, и смотрят, — а потом ты плюешь на это дело, уходишь, закрываешь за собой дверь, и в тот же миг музыка начинает снова играть (работа немецкого художника Анники Карс «Двое играют на одном»), то вот в этот момент ты как раз и понимаешь, что все, что хочешь знать и в чем мечтаешь участвовать, происходит за пределами досягаемости — там, где нас нет.

Художник, перформансист, арт-менеджер, режиссер, продюсер, писатель, директор галереи — и это далеко не все. Как вы управляетесь со всеми этими социальными ролями разом?
На самом деле все мои роли — это одна роль. Просто очень трудно людям объяснить и заставить их тебе поверить, что ты таким родился, что тебе положено по роду и племени делать десять дел. Меня кто только не пытался переделать. Моя любимая учительница музыки, Наталья Петровна Петрова, когда мне было 5 лет, все время произносила вот эти строчки из Барто: «Драмкружок, кружок по фото, а еще мне петь охота». И словно намекала: ведь ты так не хочешь? Потому что я из музыкальной школы бежал сразу на фигурное катание, а оттуда на репетицию своего спектакля, в 6 лет я уже репетировал, рано начал. Ну и до сих пор появляются люди, пытающиеся мне сказать: прекрати, сосредоточься, делай только это, вот это у тебя лучше всего получается. А я просто живу так, как умею. То есть делаю ровно то, что мне положено, ни больше ни меньше. Сегодня, к моей большой радости, настали времена, когда больше не нужно ничем прикрываться, никаким одним названием. Ты говоришь «художник», и это все вместе, все сразу. Не нужно говорить ни про какого арт-менеджера или писателя или перформансиста, все включено в понятие «художник».

Но успевать все и сразу — это все-таки сложно.
Я живу историями. Вот сейчас, пока мы разговариваем, я в деревне Аругам-Бэй, на Шри-Ланке, делаю серию своих перформансов про рабов в Бразилии — и про тех, что жили в XIX веке, и про нынешних. Мы тут с с кинодокументалистом Лавуазье Клеменче и фотографом Игорем Африкяном снимаем историю про черного парня — магазинного вора, которого в прошлом году распяли за кражу на фонарном столбе, как во времена рабства. Завтра будем меня привязывать к фонарю, я должен провисеть 7 часов, потому что эта серия для Афро-бразильского музея в Сан-Паулу (называется «Временные памятники»): каждый памятник существует 7 часов, а потом остается фото или видео, или и то и другое сразу. Есть уже готовая работа: я под руководством местного рыбака учился карабкаться на пальму, и через неделю тренировок забрался и провисел 7 часов — с 8 вечера до 3 утра — и задокументировал это. Просто рабы, желая освободиться, ночью, когда никто не видел, забирались на пальмы и добывали семена, которые в те времена жутко ценились. Эти семена они продавали на черном рынке, а вырученные деньги копили, ну и в конце концов выменивали накопленное на собственную свободу. И работа, которая называется «Временный памятник N1», как раз про свободу.

«ДО СИХ ПОР ПОЯВЛЯЮТСЯ ЛЮДИ, ПЫТАЮЩИЕСЯ МНЕ СКАЗАТЬ: ПРЕКРАТИ, СОСРЕДОТОЧЬСЯ, ДЕЛАЙ ТОЛЬКО ЭТО, ВОТ ЭТО У ТЕБЯ ЛУЧШЕ ВСЕГО ПОЛУЧАЕТСЯ»

Перформанс как вид искусства часто требует значительных физических усилий. Как подготовить и освободить тело?
Я сражаюсь за свое тело сразу несколькими способами. С одной стороны, копаюсь в себе с помощью учителей: Кирилла Черных из «Йога-класса», Тани Домовцевой и Ани Лунеговой в Москве, Шри Дарма Миттры и леди Рут в Нью-Йорке, Агустина Агуэрреберри в Рио и других важных для меня наставников, — я пробираюсь к залежам полезных и бесполезных ископаемых, первые стараюсь расчистить, вторые — выбросить. Это йога. Также я занимаюсь силовыми практиками. В Москве хожу к Диме Довганю в «Репаблику», он удивительный — классический пианист, ставший тренером по силе и по пилатесу. Мы с ним говорим о музыке и выдумываем разные удивительные способы решить вопрос силы умом. В общем, я обязательно каждый день провожу сколько-то времени за йогой и раза три-четыре в неделю, вне зависимости от перелетов, отдаю час-другой силе. Ну и потом Кирилл Черных учит меня очень интересным вещам. Например, как залезть внутрь себя глазами, как проникнуть физически в свое дыхание, как сгибать ногу, не сгибая ее.

А как вы пришли к обнажению в качестве средства своего художественного языка?
Это не единственное мое средство. Это одна из частей языка. Просто она гораздо больше бросается в глаза людям, не слишком опытным в наблюдении за перформансом. Никого не удивляет, что в живописи существуют разные виды масляных красок. А вот нагое тело перформансиста сразу превращает этого художника в мишень. Это в целом хорошо, потому что делает наш очень узкий и малодоступный жанр популярнее. Но, с другой стороны, если гуглить мое имя по-русски, то вторая строка — «Федор Павлов-Андреевич голый». А было даже пару дней, когда, мне кто-то сказал, в «Яндексе» на слово «художник» первой строкой выскакивала статья на эту тему в «Википедии», а второй — «Художник Федор Павлов-Андреевич пришел на фестиваль Midsummer Night"s Dream обнаженным». Нужно понять одну такую простую штуку: нагота перформанса — это не нагота секса, не нагота эротики, не нагота желания или соблазнения. Или, по крайней мере, в большинстве случаев и в большинстве сильных работ это не та нагота. Она сродни наготе морга, наготе крещения, наготе, в конец концов, газовой камеры. Она про обнуление. Ни у кого не возникает вопросов относительно наготы скульптур или обнажения в живописи — Intsagram не убирает селфи, снятые на фоне гениталий Давида в Итальянском дворике Пушкинского музея. А вот за моим аккаунтом установлено пристальное наблюдение: любая фотография, куда более скромная, нежели слепок с Микеланджело, тут же отправляется в небытие. Поэтому у людей, смотрящих на искусство с интересом, займет какое-то время, чтобы привыкнуть к тому, что Петр Павленский, прибивая себя гвоздем к Красной площади, не имел в виду показать всем людям, как выглядят его яйца, — он сказал жутко важную вещь, которую все, кто нужно (и что не менее важно, все, кто не нужно тоже), отлично поняли. А если бы он вздумал это делать в трусах, то трусы тут же стали бы частью сообщения. И спутали бы все карты. Так что нагота — это смытый смысл, нулевая отметка, чистый холст. С нее все начинается, но она не обеспечивает и не гарантирует результат от искусства. Она может значить все и ничего.

«Никого не удивляет, что в живописи существуют разные виды масляных красок. А вот нагое тело перформансиста сразу превращает этого художника в мишень»

Вы создаете перформансы с 2008 года, сможете рассказать немного о ваших внутренних наблюдениях — за собой, своим телом, сознанием?
В 2008 году, когда я сделал свой первый перформанс, я, надо вам сказать, вернулся к себе домой. У меня в тот момент еще не было мебели, даже было неизвестно, в каком конце города располагается мой дом. Но я уже точно знал, что он мой и что мне в нем предстоит прожить всю оставшуюся жизнь. Что я делал до того, все помню и все понимаю, но это прошло, перевернулось. Просто найти дверь в перформанс и вообще в некую иную форму высказывания — нелинейную, часто не с полпинка добываемую зрителем — у меня заняло три десятка лет. Зато теперь очень круто и очень интересно жить. Иногда я думаю: даже если меня завтра не станет, я уже прожил невероятно прекрасную жизнь. В ней было почти все, и мне совсем не жалко и не страшно было бы отправиться дальше.

А что с планами на будущее? Какие проекты стоит ждать в Москве?
В Государственной галерее на Солянке мы сейчас готовим сразу три выставки одновременно (все они — спецпроекты Московской биеннале современного искусства), которые как раз должны будут объяснить людям многое про перформанс, наготу и про то, как искусство перформанса сопротивляется правилам жизни и как порой побеждает их. Один из проектов называется «Интимные снимки» — это экспозиция про наготу в британском современном перформансе. Мы привозим очень важного художника и фотографа Мануэля Вазона. Он же будет работать с семью русскими перформансистами, каждый из которых в течение 7 дней будет делать свой перформанс в залах галереи. Название этой выставки Artist Is Hidden — по-русски «Художник в загоне»: каждый из художников построит себе по стене, за которой и будет происходить перформанс. И каждый из них сам решит, какого размера оставить отверстие для зрителя: щель, маленькую дырку или целое окно. Выставка будет посвящена выдающемуся американскому перформансисту, а теперь архитектору Вито Аккончи, еще в конце 1960-х сделавшему целый ряд работ, перевернувших ход истории искусства. В зале «Перец» мы покажем небольшую архивную выставку самого Аккончи, которому в этом году исполнилось 75 лет. Он, кстати, обещал приехать и встретиться с московской публикой. На эти проекты мы сейчас объявили краудфандинговую кампанию , так как просить на такое денег у государства сейчас бессмысленно, а спонсорам подобные вещи тоже, увы, неинтересны. Поэтому надежда на зрителей Солянки. Два года назад они сделали так, что выставка «Зоопарк художников» случилась и стала для всех нас важным этапом.

Следите ли вы за информационной повесткой дня?
Если вы про новости, то я не всегда понимаю, за новостями какой страны, Бразилии или России, мне надо следить в первую очередь, поэтому я порой решаю вообще их не читать. Тем более что в обеих странах сейчас кризис, а из одной из них приходят сплошь очень грустные новости. Без новостей спокойно. Но иногда они подбрасывают повод для работы: вот, например, на окраине Рио какие-то чуваки, добровольные санитары леса, распяли на фонарном столбе 14-летнего черного подростка, промышлявшего магазинными кражами. Привязали (причем шею закрепили велосипедным замком), избили и оставили на ночь. Точно так делали с рабами в Бразилии 150 лет назад. В общем, мало что изменилось. Этот эпизод станет поводом для пятого по счету «Временного памятника». В этой серии я делаю перформансы длиной 7 часов и документирую их в память о рабстве — и о том, которое уже в истории, и о том, которое происходит на наших глазах. В России с ним тоже все в порядке. В Москве в рабстве около миллиона человек, преимущественно выходцев из Центральной Азии. Если бы только какой-нибудь международной организации пришла в голову идея посмотреть на то, как они живут, что едят и как над ними издеваются их временные владельцы! Всех на Западе беспокоит судьба русских геев, а по-настоящему страдают только геи-подростки, которых ненавидят и над которыми измываются все, включая собственных родителей, а государство очень этому помогает. Что касается страданий российских геев в целом, то в Москве и Петербурге они, по-моему, живут нормально: да, им не разрешают проводить гей-парады и дают по морде, если они выходят на улицу протестовать, но многие из них живут комфортно и свободно. А вот гастарбайтеры вообще никого не волнуют, потому что они не говорят по-английски и не умеют рассказать о себе в живописных подробностях. Увы, жанр, в котором я работаю как художник, все же довольно далек от актуальной общественной и политической ситуации. Я вот большой поклонник Петра Павленского, у которого работать с этим материалом получается блестяще.

Как вы, человек, который много и часто бывает за границей, относитесь к московской светской жизни или, проще говоря, тусовке?
У меня есть (или был — не знаю, продолжает ли он свое доброе дело) кумир — ведущий интернет-телевидения «О нет, только не это!» на сайте W-O-S.ru Олег Коронный. Вот его способ смотреть или даже поглядывать на светскую жизнь в России кажется мне выдающимся. Он вообще никого не знает ни по имени, ни в лицо, человек вырос на каких-то совсем других вещах, не открывал никогда журнал Hello!, и вот он подходит с микрофоном к людям, которые, по его мнению, выглядят как известные персонажи, и задает им, ничуть не смущаясь, очень странные вопросы. А они терпят-терпят какое-то время, а потом: «А вы что, вообще не знаете, кто я такой?» И вот это прямо самый кайф. Олег — почти Марсель Пруст современной русской культуры. Пруст очень болел, лежал дома и писал километры сложносочиненных предложений, основой для которых стали почти испарившиеся воспоминания о размоченном в чае печенье «Мадлен» и разных там великосветских экивоках. А Олег когда-то давно придумал называть меня Волосатиком. У него подводка даже была такая: «Ну что же, давайте пойдем теперь спросим то же самое у Волосатика». И вот я стою в Питере на каком-то великосветском мероприятии, и вдруг напротив меня останавливается приятный хипстер лет 18-ти, смотрит, а потом вдруг подходит и учтиво так: «Простите, пожалуйста. А вы же ведь тот самый Волосатик? Ой! Ничего себе! А можно с вами сфотографироваться?» Потом, кстати, оказалось, что это был сын Сергея Курехина Федя. А на следующий день я приезжаю в Москву, иду на какую-то вечеринку в «Стрелке», стою с друзьями и рассказываю эту веселую историю. И представляете, в этот момент мимо нас проходит девушка лет 17-ти в широкополой шляпе и кожаном плаще. И на моих словах о Феде Курехине она вдруг замирает, останавливает своего друга и орет на весь бар: «Андрей, смотри, это же Волосатик!»
В Бразилии это все выглядит так же прекрасно: люди обожают называться словом «дизайнер», а при этом делают невесть что. Есть даже история про одну барышню-модельера, которая уже показалась на Рио Фэшн Уики и на Сан-Паулу Фэшн Уики (бразильцы очаровательно переделывают английские слова) и решила попытать силы в Лондоне. Приезжает она туда, вся из себя разодетая, а ее на паспортном контроле спрашивают: «А вы зачем сюда приехали вообще-то?» Она, подняв подбородок, на своем бразильском английском отвечает офицеру британских погранвойск: «А вы не знали, что я у себя в стране — знаменитость? Пойдите лучше меня погуглите». В общем, все очень похоже.

«Искусство как бизнес», как вы относитесь к такой формулировке?
Плоховато. Я, конечно, за то, чтобы произведения продавались. Есть три галереи, которые мною занимаются: одна в Сан-Паулу, одна в Рио и одна в Париже. Они относятся ко мне с уважением и не требуют, чтобы я превращал перформансы во что-то, что легко продать. Но если так само собой происходит, если рождается красивый объект, фотография или скульптура, то я очень этому радуюсь и отдаю в галерею, потому что многие мои перформансы и инсталляции требуют бюджета, а откуда ему взяться? Но когда ты начинаешь об этом специально думать, то ничего не получается. Я уверен: если все делать правильно, то со временем твоя работа в искусстве начнет приносить тебе деньги. Я ведь всего 7 лет назад сделал свой первый перформанс, так что я еще сравнительно молодой автор. Но деньги — это вообще не самое важное. Главное — постараться не лицемерить и говорить то, что тебе диктуют, что через тебя идет. Это и есть самая трудная задача.

Федор Павлов-Андреевич с 2009 года возглавляет в Москве Государственную галерею на Солянке — artist-run space (арт-пространство под управлением художника) и единственный в России центр искусства перформанса и фильмов художников. Федор также является художником, куратором и театральным режиссером

С самого детства, с 1989 года, Федор работает телеведущим, а также издает журналы («Квадрат», а позднее «Не спать!», «Я-Молодой», «Молоток», «Ситизен-К»). В конце 1990-х начинает продюсировать проекты в области современной культуры. В 2004 году Федор выпускает свою первую работу как театральный режиссер — и с тех пор поставит полтора десятка спекталей в России и зарубежом. С 2012 года Федор работает с Центром имени Вс. Мейерхольда в Москве, выпуская серию проектов в жанре «драмтанец» . Спектакль «Бифем» по пьесе Л. Петрушевской (2003) получил Гран-при фестиваля «Новая драма», а якутская опера «Старухы» по тексту Д. Хармса (2009) была удостоена двух номинаций на национальную премию «Золотая маска». Полностью порвав в середине 2000-х с телевидением и медиа, с 2008 года Федор сосредотачивается на своей артистической работе — преимущественно в области перформанса и инсталляции.

Среди его художественных работ — «Гигиена» (The Hygiene, 2009), перформанс в галерее Deitch Projects (Нью-Йорк); «Храм моего рта» (My Mouth Is a Temple, 2009), инсталляция/ перформанс в рамках выставки «Марина Абрамович представляет» на Манчестерском международном фестивале в Великобритании (Marina Abramovic Presents, Manchester International Festival), кураторы Ханс-Ульрих Обрист (Hans Ulrich Obrist) и Мария Болшоу (Maria Balshaw); «Эгобокс» (Egobox, 2010), инсталляция/перформанс в рамках Международного фестиваля перформанса (International Performance Festival), кураторы Клаус Бизенбах (Klaus Biesenbach) и Роузли Голдберг (RoseLee Goldberg), ЦСИ «Гараж», Москва; «Моя вода твоя вода» (My Water Is Your Water, 2010), инсталляция/перформанс в галерее «Лусиана Бриту» (Luciana Brito Galeriа) под эгидой Сан-Паульской Биеннале, куратор Мария Монтеро (Maria Montero), Сан-Паулу, Бразилия; «Великая водочная река» (The Great Vodka River, 2010), инсталляция/перформанс, куратор Катя Крылова, в рамках программы Art Public куратора Патрика Шарпенеля (Patrick Charpenel) на ярмарке Art Basel Miami Beach, Майами, США; «Смех/Смерть» (Laughterlife, 2013), персональная выставка и перформанс, куратор Марсио Харум (Marcio Harum) в музее «Каза Модерниста» Культурного центра Сан-Паулу, Бразилия (Casa Modernista, Centro Cultural Sao Paulo); (Fyodor’s Performance Carousel, 2014), инсталляция и перформанс, кураторы Химена Фаена (Ximena Faena) и Марчелло Пизу (Marcello Pisu), Центр искусств «Фаена» (Faena Arts Centre), Буэнос-Айрес, Аргентина. «Бататодром» (O Batatodromo, 2015), инсталляция и перформанс в Культурном центре Банка Бразилии, Бразилиа, Бразилия (CCBB Brasilia, Brasil), куратор Марселло Дантес. В 2016 г состоялась вторая «Карусель перформансов Федора Павлова-Андреевича» — инсталляция и перформанс 9 художников-перформансистов, куратор Фелиситас Тун-Хохенстайн (Felicitas Thun-Hohenstein (Künstlerhaus Wien, Vienna).

Инсталляция и перформанс «Бататодром» (O Batatodromo) попала в шорт-лист 10-й премии Arte Laguna (2016) и перформанс был представлен в рамках выставки в Arsenale, Venice.

В 2015 году «Карусель перформансов Федора Павлова-Андреевича» была удостоена Гран-При Международной премии Курехина в области мультимедийного искусства (разделил c Рагнаром Кьяртанссоном ( Ragnar Kjartasson).

Его работы были включены в сборник “Марина Абрамович и будущее искусства перформанса” (2010), который был опубликован одним из главных издательств Prestel, специализирующихся на книгах об искусстве, архитектуре и дизайне. Также, работы Федора Павлова-Андреевича были включены в выпуск издания ‘Visionaire 25’, Rizzoli (2016).