Старший дошкольный возраст характеризуется интенсивным развитием процессов непреднамеренного запоминания, воспроизведения и припоминания. Память дошкольника в этом возрасте носит непроизвольный характер - ребенок чаще всего не ставит перед собой осознанных целей что-либо запомнить, запоминание и припоминание происходит независимо от его воли и сознания, но в то же время определяется, скорее всего, интересом, деятельностью и желаниями ребенка.
Гораздо быстрее осваивается материал в , чем при простом объяснении. Эмоциональное переживание способствует оживлению непроизвольного запоминания, так как в памяти откладывается масса деталей второстепенных по существу, но помогающих удерживать главное. Дети запоминают лучше то, что привлекло их своей яркостью, необычностью; запоминают лучше то, с чем они активно действовали.
Совершенствование памяти и внимания предполагает развитие мыслительной деятельности, так как научить детей думать - значит научить их анализировать, сравнивать предметы и явления между собой, находя в них сходство и различие, осуществлять обобщение, классифицировать предметы и явления. Именно мыслительные операции становятся при определенных условиях способами логического запоминания.
Ребенок 5-6 лет уже может принять мнемическую цель, поставленную перед ним взрослым и, отчасти, самим собой в том случае, когда появляются первые попытки использовать специальные способы и средства запоминания и припоминания информации и этому благоприятствуют условия деятельности.
В экспериментальном обследовании принимали участие 40 детей (18 мальчиков и 22 девочки) старшего дошкольного возраста, посещающие старшую группу дошкольного образовательного учреждения № 94 Фрунзенского района Санкт-Петербурга.
Изучение особенностей развития памяти и внимания детей 5-6 лет осуществлялось следующими методами: методика изучения слухоречевой памяти А.Р.Лурии, оценивающая развитие кратковременной речевой памяти ребенка-дошкольника; методика оценки визуальной кратковременной памяти Л.А.Ясюковой; тест Тулуз-Пьерона, оценивающий объем и качество произвольного внимания дошкольника.
Изучение особенностей развития произвольной слуховой памяти у детей 5-6 лет позволило установить, что количество запоминаемых слов, соответствующее диапазону значений ниже возрастной нормы, отмечается у 5% детей, в пределах нормы - у 75% детей и, наконец, выше нормы - у 20% детей старшего дошкольного возраста. Стоит отметить, что подавляющее большинство детей чаще всего запоминает и воспроизводит от 3 до 4 слов из 10 возможных слов.
Анализ зрительной кратковременной памяти установил, что значения ниже возрастной нормы отмечаются у 10% детей, в пределах нормы - у 65% детей и выше нормы - у 25% детей, причем среднегрупповое значение запоминаемых картинок равняется 6,45 из 16 возможных. Минимальные значения числа воспроизводимых картинок в изучаемой группе старших дошкольников соответствует 4, а максимальное - 9.
Таким образом, дети старшего дошкольного возраста существенно различаются по показателям как слуховой, так и зрительной памяти, но большинство дошкольников имеют показатели развития слуховой и зрительной памяти, соответствующие возрастным нормативам.
Анализ особенностей развития произвольного внимания у детей 5-6 лет показал, что коэффициент, отражающий точность выполнения теста, и, соответственно, степень концентрации внимания, в среднем по группе соответствует 0,89. Однако, как и в случае со слуховой и зрительной памятью, значения данного коэффициента в обследуемой группе также являются весьма вариативными. Так, минимальные значения коэффициента точности выполнения корректурной пробы равняются 0,5, а максимальные 1,0. Стоит отметить, что при значениях коэффициента в 1,0 ребенок не допускает ни одной ошибки, выполняя данное тестовое задание. Распределение детей в зависимости от соответствия полученных результатов возрастной норме позволило установить, что значения ниже возрастной нормы отмечаются у 45% детей, соответствуют норме - у 35% детей. Высокий коэффициент точности (качестве произвольного внимания) представлен у 20% детей старшего дошкольного возраста. Следовательно, в целом в данной группе отмечается снижение концентрации внимания у детей старшего дошкольного возраста.
Таким образом, в подавляющем большинстве случаев развитие кратковременной слухоречевой и зрительной памяти укладывается в диапазоны возрастных нормативов. Исключение составляет произвольное внимание. Его развитие у 45% детей оказалось ниже возрастной нормы.
Впервые переизданная за 15 лет книга известного исследователя культуры Александра Эткинда «Хлыст: Секты, литература и революция» посвящена взаимоотношениям русской интеллигенции и сектантства накануне революции. Материалом исследования служат тексты властителей дум русского Серебряного века: Владимира Соловьева, Александра Блока, Максима Горького и других. Сама история русского сектантства и сползание империи Романовых в революцию служат скорее фоном для описания взаимоотношения интеллигенции и народа.
Серебряный век был последним в истории русского общества этапом, когда интеллигенция пыталась найти в народе духовные основания для переустройства мироздания. Русские секты сочетали в себе национальное начало и религиозную экзотику. Но самое главное - они воплощали, по мнению интеллигенции, подлинный социальный утопизм, сочетающийся с мистикой. Интерес к сектантству для русских интеллектуалов начала века был своего рода суррогатом революции. В жизни общин хлыстов, скопцов, молокан пытались увидеть уже сотворенное и существующее справедливое общество на земле.
Собственно Эткинд пытается исследовать корни своеобразного ориентализма русской интеллигенции. Смысл и содержание Революции 1917 года во многом кроется в текстах, в которых предпринималась попытка осмыслить народные религиозные поиски. Интересовавшаяся сектами публика себя народом не считала, предпочитая о народе писать. А это позволяло приписывать ему любые свойства. Эткинд подчеркивает, что споры о сектах и религии в начале XX века - это споры о политической жизни.
«Русская Планета» с разрешения издательства «Новое литературное обозрение» публикует фрагмент книги Александра Эткинда «Хлыст: Секты, литература и революция», посвященный роману Максима Горького «Жизнь Клима Самгина»:
«Так и не сумев дописать Клима Самгина, Горький рассказал о титульном герое во множестве подробностей — политических, культурных, сексуальных. Пытаясь упорядочить сырой материал этой Жизни, автор поставил себе неразрешимую задачу. С одной стороны, он очевидно хотел рассказать обо всем, восстановить все, претворить жизнь в текст, создать текстуальный аналог федоровского воскрешения, написать Мавзолей. С другой стороны, новые идейные условия требовали осудить старого, отжившего свое героя. Люди здесь наталкиваются друг на друга и, потоптавшись, исчезают без смысла, как на изображенной тут же Ходынке. Самгин общителен, но холоден, и это подано как черта эпохи; на самом деле таков сочинивший его автор. Больше, чем на русскую историю, роман Горького похож на итальянскую виллу, в которой Горький писал его в конце 1920-х, при Муссолини. Дом, подобно роману, был наполнен странными, вырванными из контекста мужчинами и женщинами. «Тут были люди различнейших слоев общества, […] имевшие к нему самое разнообразное касательство: от родственников и свойственников — до таких, которых он никогда в глаза не видал»,— вспоминал Горького и его виллу Ходасевич. Все в этом доме было точно как в текстах его хозяина: «В романе […] люди, изображаемые автором, действуют при его помощи, он все время с ними, он подсказывает читателю, как нужно их понимать, […] очень ловко, но произвольно управляет их действиями» — так, по-домашнему, Горький объяснял свою нарративную политику.
Конечно, всех — хозяина и гостей, автора и героя, и главное, предполагаемого читателя — красивые женщины интересуют больше других людей. В Самгине их много; и очень редко текст задерживается на какой-либо одной. И все же в его распадающейся ткани есть не только заглавный герой, негативный и банальный, но и настоящая героиня, причем положительная и самого необычного свойства. Можно сказать и больше: подлинным героем Жизни Клима Самгина является не слабый интеллигент, а хлыстовская богородица. Для того, кто дочитал роман до его третьего тома, анти-биография Клима Самгина вдруг превращается в агиографию Марины Зотовой.
Третий том писался Горьким долго и трудно; длинные перерывы в работе были вызваны поездками писателя в СССР. Там происходила коллективизация и еще многое другое, а Горький все писал о Зотовой. «Когда я приеду в Россию? Когда кончу роман», — писал Горький из Сорренто в 1927. Откладывал ли он окончательное возвращение в СССР и скорую смерть там, чтобы закончить роман; или, наоборот, затягивал текст, чтобы не возвращаться? Во всяком случае, именно в третьем томе сюжет, наполняясь неосуществленными желаниями, вдруг увлекает читателя, давно уже не ожидающего сюрпризов. Если бы третий том Клима Самгина существовал отдельно, у романа была бы иная судьба; впрочем, другим бы был и его автор.
Мария Закревская-Будберг. Фото: телеканал «Культура»
После событий 1905 года адвокат Самгин, разочарованный интеллигент левых взглядов, возвращается из Москвы на свою родину, в губернский центр под символическим названием Русьгород. Устроившись поверенным в делах у красавицы Зотовой, он поначалу относится к ней так же, как к остальным своим женщинам — с боязливым желанием. Из всех них она — самая красивая, самая умная и самая богатая; и она же едва ли не единственная, с которой у Самгина так и не состоялась близость. К тому же в ее общине собирается несколько прежних подруг Самгина, так что богородица Марина вбирает в себя женское население романа.
Встречаясь с Зотовой и ведя ее запутанные дела, Самгин узнает, что она — лидер местной хлыстовской общины. Зотова называет себя «кормщицей корабля», или «богородицей». Корабль ее немалый, «живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, покамест — до времени». Первый и, кажется, последний раз в литературе о сектах мы сталкиваемся с таким масштабом: перед нами — фигура вождя всероссийской хлыстовской общины. Впрочем, притязания Марины направлены на еще большее: «мой ум направлен на слияние всех наших общин — и сродных им — в одну». Ничего подобного этой хлыстовке - миллионерше в богатой истории русских сект мы не знаем. Ближе всего ее фигура к историческому Николаю Бугрову, нижегородскому старообрядцу-миллионеру, который тоже известен в основном по описанию Горького. Впечатления от его личности, так запомнившиеся писателю, трансформированы с помощью вполне систематических операций: мужчина превращен в женщину, урод в красавицу, развратник в девственницу, старообрядец в хлыстовку.
Как ни странен этот образ для идеологии социалистического реализма, для его поэтики он вполне естественен. Уже в романе «Мать» положительные герои писались похоже на православные жития святых. Но теперь Горький специально озабочен тем, чтобы создать фигуру радикально новую. «Она не похожа ни на одну из женщин, знакомых мне», — думает Самгин, и даже более того: «среди героинь романов, прочитанных им, (он) не нашел ни одной женщины, похожей на эту». Такова задача, которую поставил перед собой Горький: написать характер без подтекстов, женщину, какой еще не было в литературе. Но и самая необыкновенная из героинь остается внутри литературной традиции. Марина «говорит в манере героинь Лескова», и говорит она часто о литературе. Особое внимание ее, естественно, привлекают статьи и романы о сектах. О классическом таком тексте — романе Мельникова-Печерского «На горах» — она судит с пренебрежением, но советует его читать. Рассуждая о скопцах, Марина воспроизводит идею Розанова о еврейском обрезании как замещении более древней кастрации. Объясняя происхождение своей веры, Зотова указывает, как на свою предшественницу, на жившую за сто лет до нее Катерину Татаринову, известную ей, конечно, только по литературе. Подобно ей и другим своим коллегам в русской словесности — Катерине из Хозяйки Достоевского, Матрене из Серебряного голубя Белого, — Зотова посещает службы православной церкви, а втайне устраивает радения своей общины.
Чистый образ Зотовой нигде не замутнен чем-либо похожим на иронию; восторженные слова, которыми характеризуют ее члены ее общины, нигде — ни в речах и поступках самой Зотовой, ни в обильных и всегда оценочных репликах автора — не опровергаются. Захарий, любимый Горьким типаж героя из народа, бывший каторжник, говорит о Марине: «Необыкновенной мудрости. Ослепляет душу. Несокрушимого бесстрашия». Ему не верит только Самгин, который всегда не прав. Жизненным прототипом Марины Премировой - Зотовой была, по-видимому, многолетняя подруга Горького Мария Закревская-Будберг. Ей посвящена «Жизнь Клима Самгина», и она была с Горьким в те итальянские годы, когда сочинялась эпопея. О хлыстовских интересах Будберг ничего не известно. Вероятно, ее сходство с Зотовой было сугубо психологическим. Писатель вставил образ любимой женщины в ту рамку, которую считал ему соответствующей; но как это часто бывает у писателей, контекст стал жить своей жизнью.
…Горького интересует не народная культура как таковая, но утверждение несовместимости ее особого тела с разумом, жизнью и телом интеллектуала. Русский интеллигент не способен участвовать в великом празднике народной культуры; он не может понять его своей рациональной «системой фраз» и потому реагирует паническим, плохо осознанным, полным противоречий чувством, в котором отрицание перемешано с притяжением».
Эткинд А. Хлыст: Секты, литература и революция - М.: НЛО, 2013
Над четырехтомным романом писатель работал до своей смерти: первая часть вышла в 1927-м г., вторая - в 1928-м, третья - в 1931-м, четвертая, незаконченная, печаталась в 1933-м (частично) и в 1937-м.
Замысел был грандиозен: представить жизнь русской интеллигенции в панораме бытия всей России на переломе истории, за 40 лет - с 1880-х гг. до 1917-го, до крушения последней русской монархии. В романс поставлены традиционные для русской культуры вопросы: интеллигенция и революция, народ и интеллигенция, личность и история, революция и судьба России. Интеллигенция предстает во множестве фигур, различных идейных, философских и политических течений, в многообразии точек зрения на жизнь - в диалоге, полилоге, "хаосе" голосов. Этот разросшийся непрерывный диалог по преимуществу и сообщает роману его форму, основной способ повествования. Сама по себе такая художественная форма при явной избыточности диалогов в произведении в основном соответствует тону и духу изображаемого времени - возрастающему напряжению по мере приближения его к историческим кульминациям эпохи. Перед нами проходят консерваторы и революционеры, атеисты, ницшеанцы и сторонники нового христианства, оптимисты и пессимисты, декаденты (Нехаева), народники (отец Клима Иван Самгин, его брат Яков, писатель Катин и многие другие) и социал-демократы, марксисты (Кутузов, Елизавета Спивак, Поярков, Гогин, Любаша Сомова), самобытные индивидуальности: умный, трезвый и циничный интеллигент-делец Варавка, ироничный и скептичный аристократ Туробоев, "купеческий сын", миллионер, сочувствующий марксистам, Лютов, гуманист, вечный защитник женщин врач Макаров, интеллигент-плебей журналист Дронов, пророк-идеалист Томилин, насквозь земная, отрицающая христианство и поверившая в святость хлыстовских радений Марина Зотова.
Разветвленная и многоликая система персонажей держится концентрической формой повествования, единой господствующей в ней точкой зрения Клима Самгина, а читатель не перестает ощущать, что герой смотрит на все сквозь серые, дымчатые очки, обесцвечивающие и искажающие картину мира. Однако точка зрения этой резко "критически мыслящей личности" может служить и средством выражения авторской оценки, несмотря на то, что автор и его "отрицательный" герой Ютим Самгин во многом расходятся в своих взглядах.
Корень характера Самгина - в этом состоит типичная для интеллигенции болезнь духа в понимании Горького - гипертрофия самости, крайний индивидуализм. В это автор метит уже фамилией героя (Самгин) и сценой придумывания ему имени: родители озабочены тем, чтобы сразу выделить сына - имя должно быть необыкновенно и простонародно (прогрессивно). Стремление во что бы то пи стало выделиться из окружения, отличиться постепенно формирует в характере героя расхождение роли и сущности (роль исключительного ребенка, ранняя поза солидности, выдумывание себя), приводит к потере непосредственности и культивирует сухо рассудочное, рационалистическое отношение к миру.
Другой узел внутренних противоречий Самгина - его двойственное отношение к правде: Самгин, считающий себя "не романтиком", адвокатом трезвой правды, вместе с тем нередко готов отвернуться от неугодной ему действительности, словно стереть се в своем сознании. Таков смысл символического лейтмотива, скрепляющего во многом образный строй романа: "А был ли мальчик?" В то время как читатель знает, что "мальчик" был (эпизод гибели Бориса Варавки, свидетелем которой стал Клим), герой пытается уверить и себя, и нас, что "мальчика" не было, а значит, не было и никакой вины Клима перед утонувшим товарищем. Это формирует в Самгине кардинальное свойство его миросозерцания - скептицизм, стремление неугодные ему факты и явления реальной жизни объявлять иллюзией (отношение его к революции 1905 г.).
Подобную внутреннюю противоречивость Самгина автор раскрывает своеобразными приемами психологического анализа, широко используя богатый инструментарий русских реалистов, в особенности Ф. М. Достоевского. Это внутренние монологи, в которых самооценки героя расходятся с реальным положением вещей; система пародирующих его фигур-"зеркал" (Самгин и Дронов, Самгин и Безбедов и т.д.); образы внутренних двойников Самгина (сны Клима с появлением его двойника, потерявшего собственную тень и вес, и пр.). Тем самым Горький недвусмысленно, хотя и без участия прямого оценочного слова (оно исключено избранной формой повествования от лица героя), жестко судит Самгина, освещая его фигуру едкой иронией и сарказмом.
Однако в образе центрального героя потаенно присутствует и другая сторона. В Самгине есть нечто, что принадлежит самому автору, его духовной биографии: суждения, оценки, некоторые мировоззренческие установки, сомнения (например, недоверие к мужику, оценки деревни, декадентства, "нечаевщины", космизма в философии и др.). Расстояние между автором и развенчанным им "отрицательным" героем в действительности не столь велико, как кажется на первый взгляд. Это необходимо помнить, чтобы уточнить авторскую позицию в произведении, в частности в отношении к "положительным" персонажам, к Кутузову, в образе которого воплощен характер большевика, главного деятеля русской революции 1905 и 1917 гг.
Степан Кутузов, которого мы наблюдаем на большом промежутке времени, рисуется в чем-то существенно по-иному, нежели Павел Власов из романа "Мать" и другие горьковские герои этого типа. С целью создать впечатление многосторонности личности, Горький впервые знакомит читателя с Кутузовым в окружении веселой молодой компании, іде тот предстает в роли талантливого певца, вводит сюжет его любовных увлечений (Марина Премировав пользуется "утепляющим" приемом внутренней самохарактеристики персонажа в его письмах. Даже в призме восприятия желчного скептика Самгина Кутузов - единственная, встреченная им на пути цельная личность, "существо совершенно исключительное по своей законченности". Однако это "законченность" силы: Кутузов поражает окружающих способностью их подчинять, умением "сопротивляться людям", - но эта сила не раз обнаруживает себя как сила однолинейная и жестокая. Кутузов пренебрежительно отмахивается от "микстуры", "патоки" гуманизма, от жалости, когда ему рассказывают о расстреле солдатами безоружных, о смерти лично ему знакомого человека (старого Дьякона), о гибели множества рабочих в московском восстании: "Меньше, чем ежедневно погибает их в борьбе с капиталом, - быстро и как будто небрежно говорит Кутузов".
Подобным образом и единомышленник Кутузова Гогин отбрасывает мотивы совести, прозвучавшие у Любани Сомовой, которая, но его словам, "не может изжить народнической закваски, христианских чувств".
В своем безжалостном прогнозе революции Кутузов допускает даже гибель большинства: "...большинство - думать надо - будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом - погибнет". Этическая оценка подобного безжалостного расчета принадлежит Самгину: "это - жестоко", и эту оценку, скорее всего, разделяет сам автор романа. Размышления Кутузова о морали и человечности отличаются безжалостностью, прямолинейностью и, по сути, ведут к их отрицанию: "Человек, это - потом". Все такого рода суждения Кутузова складываются в конечном итоге в характеристику его философии как "упрощенной": ""кутузовщина" очень упрощала жизнь..."
Подобный оценочный мотив ведется в романе, конечно, от имени Самгина, но много раз варьируется и повторяется от лица других персонажей и потому не может быть отброшен в определении собственно авторской позиции. Это подкрепляется и тем обстоятельством, что аналогичный упрек в опасном упрощении жизни был прямо, от автора адресован большевикам в очерке Горького "Владимир Ленин" (1924): "Может быть, Ленин понимал драму бытия несколько упрощенно и считал ее слишком легко устранимой..." Такого рода "упрощение" виделось тогда писателю неизбежным следствием существа самой политики и роли "вождя" в ней:
"Должность честных вождей народа - нечеловечески трудна. Невозможен вождь, который - в той или иной степени - не был бы тираном".
Неоконченной эпопеей "Жизнь Клима Самгина" завершился творческий путь Максима Горького.
3.074. Максим Горький, «Жизнь Клима Самгина»
Максим Горький (Алексей Максимович Пешков)
(1868-1936)
Русский писатель и общественный деятель Максим Горький (настоящее имя Алексей Максимович Пешков) (1868-1936) прославился многими пьесами, очерками, рассказами, сказками, автобиографической трилогией, романами «Фома Гордеев», «Мать» и др.
Главным своим произведением писатель считал роман «Жизнь Клима Самгина» (1925-36, не окончен), неоднократно включаемый в XX в. в 100 самых значительных книг мира.
В 1902 г. М. Горький был избран почетным членом Академии наук, но по требованию Николая II выборы признали недействительными, после чего А.П. Чехов и В.Г. Короленко в знак протеста покинули Академию.
В Советской России, а затем в СССР Горький основал издательства «Аcademia» и «Всемирная литература», журналы «Летопись», «Наши достижения», «За рубежом», «Литературная учеба», книжные серии «Жизнь замечательных людей», «Библиотека поэта», «История фабрик и заводов», «История гражданской войны», учредил Институт мировой литературы и Литературный институт, организовал и возглавил Союз писателей СССР (1934).
«Жизнь Клима Самгина»
(1925-1936, не окончен)
Специалисты называют самое крупное, «прощальное» произведение М. Горького многоплановым романом-эпопеей, философской повестью, «идеологическим романом в самом высоком смысле этого слова, раскрывающим насквозь идеологизированную жизнь общества в ХХ в.», скрытой автобиографией писателя (далекой от реальности), модернистским сочинением и пр.
Первоначальное название книги, в которой Горький намеревался изобразить «тридцать лет жизни русской интеллигенции», было «История пустой души».
Позднее роман получил название - «40 лет» с подзаголовком: «Трилогия. Жизнь Клима Самгина». О «завещании», над которым он работал двенадцать лет (1925-36), Горький говорил: «Я не могу не писать «Жизнь Клима Самгина»... Я не имею право умереть, пока не сделаю этого».
Роман печатался частями и отдельными изданиями в 1927-1937 гг. в издательстве «Книга», а также в центральных, республиканских и областных газетах и журналах.
Произведение вызвало самые противоречивые оценки и породило множество острых и длительных споров, что не удивительно - в нем можно найти подтверждение любой точки зрения, т.к. он вобрал в себя все их мыслимое множество.
Место действия романа - Россия (Петербург, Москва, провинция) и Европа (Женева, Париж, Лондон); время - с 1877 по 1917 г. Основные действующие лица - революционеры всех мастей (в т.ч. и с приставкой «псевдо»), философы-атеисты и женщины на любой вкус.
Центральным персонажем, воспринимающим и интерпретирующим по-своему все события, является Клим Самгин.
Начинается действо с того, что у либералов Самгиных родился второй сын, которого, перебрав десяток имен, в т.ч. и героические Самсон и Леонид, нарекли «мужицким» - Клим.
Слабый здоровьем, ребенок рос в интеллигентской атмосфере, в семье, члены которой пострадали за свои убеждения - подвергались арестам, тюремным заключениям, ссылкам. В круг общения мальчика вошли дети квартиранта Варавки, Лидия и Борис, еще несколько ребят. Заметный след в душе юного созерцателя жизни оставил домашний учитель Томилин, изрекавший афоризмы типа «для дела свободы пороки деспота гораздо менее опасны, чем его добродетели». Слова учителя «человек свободен только тогда, когда одинок» стали для Самгина его кредо.
Внушив с младых лет Климу убежденность в незаурядности его ума, родные и не подозревали, что, заложив в нем желание оригинальничать и «выдумывать» себя, обрекли Самгина на одиночество и душевную пустоту. Оригинального ума для поступления в гимназию Климу не хватило - в заведение помог устроиться дедушка, Настоящий Старик. Борис Варавка отправился учиться в Москву, в военное училище.
Привыкнув наблюдать за взрослыми, Клим рано узнал, что они живут не по правде, лицемеря и обманывая друг друга. Увидел, как его матушка «путается» то с Томилиным, то с Варавкой, из-за чего отец Клима ушел из семьи и уехал в Выборг.
Распад семьи вызвал в мальчике одну лишь утешительную мысль, обращенную к матери: «Ей стыдно еще». Видел мальчик жестокую ссору в семействе доктора Сомова, в результате чего жена доктора сошла с ума и покончила с собой, а доктор застрелился на ее могиле.
Пережил Клим смерть бабушки, которая «никого не огорчила, а для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и мелочно-белой кафельной печкой в углу».
Короче, Самгин зрел вокруг одно лишь пустословие, приправленное прекраснодушными словами о благе народа, животный страх перед этим народом, скуку, серость, пьянство и разврат. Все это питало его и «заряжало» на всю жизнь.
В классе Клим видел себя много умнее сверстников, тем более что в них он усматривал одни лишь недостатки. Когда Бориса Варавку исключили из училища за отказ выдать провинившихся товарищей, и тот вернулся домой, самолюбие Самгина было чрезвычайно уязвлено тем, что приятель детства оказался способен на поступок.
В одно из воскресений подростки пошли на каток, только что расчищенный у городского берега реки. Во время катаний Борис с подружкой провалились под тонкий лед. Клим бросил товарищу ремень, но когда лед стал крошиться, испуганно выпустил свой конец, и Бориса утонул.
Тогда-то и прозвучал чей-то вопрос, мучивший Самгина всю жизнь: «Да - был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?»
Семь недель Клим провалялся в жару в постели. На этом первая глава, занимающая одну двадцатую часть романа, в которой из трех десятков персонажей пятеро к концу ее умерли либо покончили с собой, закончилась, а впереди героя ожидала встреча еще как минимум с 770 персонажами.
В третьей и четвертой частях романа действие трансформировалось в непрерывный внутренний монолог Самгина, «поток мысли и воспоминаний».
Мы специально остановились на первой главе, т.к. в ней Горький заложил коллизии романа и характер Самгина, который можно исчерпать двумя словами - равнодушие и конформизм, указал на ту червоточину, которая станет точить его ум и волю, душу и сердце.
Привыкнув смотреть на себя как на существо неповторимое, предназначенное для «высшей» деятельности, Клим вынужден был искать позицию, которая обеспечила бы ему и «заметность» и «независимость».
Будучи сторонним, холодным наблюдателем жизни, Самгин стал щепкой в водовороте истории. От его слов, поступков, а тем более мыслей, от которых в романе тесно, ничего в жизни не менялось. Какие бы теории Клим не придумывал, каких бы партий не придерживался, все шло независимо от его выбора, хотя он этот выбор делал хамелеонски безошибочно, все время оставаясь «на плаву».
С чем же столкнулся потом наш герой? После гимназии, первых влюбленностей и разочарований, Самгин попал в круг столичного студенчества. «Умнику» пришлось вращаться среди революционеров и декадентов, среди купцов и музыкантов, анархистов и аристократов, участвовать в спорах о славянофилах и западниках, России и Европе - обо всем и ни о чем. Самгин чутко улавливал и запоминал чужие мысли, цитаты, афоризмы, из которых как из кирпичиков строил удобное для общения с другими людьми мировоззрение, которое, однако, так и не стало его собственным.
Оказавшись в Москве, Клим столкнулся с той же говорильней и пьянством, теми же персонами только под другими именами. Разнообразила существование трагедия на Ходынке, в которой погибли его знакомые, но и она не затронула глубин его души. В любви Клим тоже был холоден.
В Нижнем Новгороде Самгин устроился в газету, своими контактами с революционерами вызвал обыск на квартире, арест, беседы с жандармами, предложение стать филером, от которого он, мучимый сомнениями, отказался. Поездки в Москву, Астрахань, Грузию, в деревню, где начались грабежи помещиков, в Старую Руссу, Петербург наполнили его жизнь впечатлениями, серыми как пыль, а читателю представили широчайшую панораму предреволюционной России.
После Кровавого воскресенья 9 января 1905 г. в Петербурге Самгин оказался в тюрьме по подозрению в революционной деятельности, потом, не желая того, участвовал в революционных событиях, к которым вскоре стал испытывать панический страх. Раздвоенность существования привела к расщепленности сознания, чудовищным ночным кошмарам, снам и видениям, появлению многочисленных «двойников».
Пережив смерть своего отца, жены, многих знакомых, испытав увлечения и разочарования, позиционируя себя выше других, но и осознавая собственную ущербность («в сущности, я бездарен»), не примкнув ни к кому и оттолкнув всех от себя, Клим ничего не изменил в своей жизни, которая была лишь тенью настоящей.
Всякий раз столкновение Самгина с жизнью завершалось чувством, что «действительность унижала его, пыталась раздавить». Отдав дань декадансу, Клим стал апологетом диктатуры вождя, аристократа духа, чем лишний раз подтвердил собственную тенденциозность.
За границей Самгин также не нашел ничего нового. Везде он был фатально одинок. Первая мировая война усугубила его ипохондрию и замкнутость. Февральская революция подвела черту его исканиям и сомнениям.
Горький собирался покончить с Самгиным (сохранились черновики), но не сделал этого - и не потому, что не успел, а скорее всего оттого что Самгин как социальный тип оказался удивительно живуч и вполне вписался бы и в последующую - советскую жизнь.
Роман стал прекрасной иллюстрацией тезы Ф.М. Достоевского - «нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный». Горький посвятил этому всю книгу.
«Мне хотелось изобразить в лице Самгина такого интеллигента средней стоимости, который проходит сквозь целый ряд настроений, ища для себя наиболее независимого места в жизни, где бы ему было удобно и материально и внутренне», - говорил автор.
Что же касается антитезы «герой - народ» - ее вполне раскрывает ответ Настоящего Старика. На вопрос внука, увидевшего на ярмарке «обилие полупьяных, очень веселых и добродушных людей.
А где же настоящий народ, который стонет по полям, по дорогам, по тюрьмам, по острогам, под телегой ночуя в степи?
Старик засмеялся и сказал, махнув палкой на людей:
Вот это он и есть, дурачок!»
О ключевой фразе - «был ли мальчик-то?» - стоит сказать особо. Хотя на нее как на шампур нанизывают свои рассуждение многие исследователи творчества писателя, эти слова не более чем рефрен внутреннего монолога героя, с детства мучимого угрызениями совести. Вряд ли за ней сокрыты иррациональные и метафизические глубины, со дна которых тысяча и один критик прокладывают себе путь наверх.
Главной темой книги стал поиск причин распада великой страны Российской империи. Писатель назвал в числе прочих две актуальные и сегодня: либеральные брожения в образованных слоях общества и выход на политическую арену целого слоя «образованцев», весьма озабоченных удовлетворением собственных амбиций.
М. Горький утверждал, что сокровенный смысл его романа могут постичь только потомки. Имея привычку к чтению, потомкам достаточно прочесть полторы тысячи страниц, чтобы уяснить себе значение этой книги. И хотя, говоря словами одной из героинь романа, «странная привычка - читать; все равно как жить на чужой счет», эта привычка, слава Богу, пока еще не занесена очередными «законодателями культуры» в число вредных.
В 1987 г. вышел одноименный 14-серийный телефильм режиссера В. Титова, адекватно передавшего атмосферу романа.
Горький Максим
Жизнь Клима Самгина (Часть 1)
А.М.Горький
Жизнь Клима Самгина
Часть первая
Иван Акимович Самгин любил оригинальное; поэтому, когда жена родила второго сына, Самгин, сидя у постели роженицы, стал убеждать ее:
Знаешь что, Вера, дадим ему какое-нибудь редкое имя? Надоели эти бесчисленные Иваны, Василии... А?
Утомленная муками родов, Вера Петровна не ответила. Муж на минуту задумался, устремив голубиные глаза свои в окно, в небеса, где облака, изорванные ветром, напоминали и ледоход на реке и мохнатые кочки болота. Затем Самгин начал озабоченно перечислять, пронзая воздух коротеньким и пухлым пальцем:
Христофор? Кирик? Вукол? Никодим? Каждое имя он уничтожал вычеркивающим жестом, а перебрав десятка полтора необычных имен, воскликнул удовлетворенно:
Самсон! Самсон Самгин, - вот! Это не плохо! Имя библейского героя, а фамилия, - фамилия у меня своеобразная!
Не тряси кровать, - тихо попросила жена. Он извинился, поцеловал ее руку, обессиленную и странно тяжелую, улыбаясь, послушал злой свист осеннего ветра, жалобный писк ребенка.
Да, Самсон! Народ нуждается в героях. Но... я еще подумаю. Может быть - Леонид.
Вы утомляете Веру пустяками, - строго заметила, пеленая новорожденного, Мария Романовна, акушерка.
Самгин взглянул на бескровное лицо жены, поправил ее разбросанные по подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно вышел из спальни.
Роженица выздоравливала медленно, ребенок был слаб; опасаясь, что он не выживет, толстая, но всегда больная мать Веры Петровны торопила окрестить его; окрестили, и Самгин, виновато улыбаясь, сказал:
Верочка, в последнюю минуту я решил назвать его Климом. Клим! Простонародное имя, ни к чему не обязывает. Ты - как, а?
Заметив смущение мужа и общее недовольство домашних, Вера Петровна одобрила:
Мне нравится.
Ее слова были законом в семье, а к неожиданным поступкам Самгина все привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и в семье и среди знакомых пользовался репутацией счастливого человека, которому все легко удается.
Однако не совсем обычное имя ребенка с первых же дней жизни заметно подчеркнуло его.
Клим? - переспрашивали знакомые, рассматривая мальчика особенно внимательно и как бы догадываясь: почему же Клим?
Самгин объяснял:
Я хотел назвать его Нестор или Антипа, но, знаете, эта глупейшая церемония, попы, "отрицаешься ли сатаны", "дунь", "плюнь"...
У домашних тоже были причины - у каждого своя - относиться к новорожденному более внимательно, чем к его двухлетнему брату Дмитрию. Клим был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя "мужицким", считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя "между молотом и наковальней", между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в рабстве крепостного права. Заслуженно ненавидя власть царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили "народ" и пошли воскрешать, спасать его. Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.
Печальным гимном той поры были гневные стоны самого чуткого поэта эпохи, и особенно подчеркнуто тревожно звучал вопрос, обращенный поэтом к народу:
Ты проснешься ль, исполненный сил?
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил,
Создал песню, подобную стону,
И навеки духовно почил?
Неисчислимо количество страданий, испытанных борцами за свободу творчества культуры. Но аресты, тюрьмы, ссылки в Сибирь сотен молодежи все более разжигали и обостряли ее борьбу против огромного, бездушного механизма власти.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года в тюрьме, был сослан в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе по пути в Ялуторовск, в ссылку.
Весной 79 года щелкнул отчаянный выстрел Соловьева, правительство ответило на него азиатскими репрессиями.
Тогда несколько десятков решительных людей, мужчин и женщин, вступили в единоборство с самодержавием, два года охотились за ним, как за диким зверем, наконец убили его и тотчас же были преданы одним из своих товарищей; он сам пробовал убить Александра Второго, но, кажется, сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь его отца званием почетного гражданина.
Когда герои были уничтожены, они - как это всегда бывает - оказались виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Постепенно начиналась скептическая критика "значения личности в процессе творчества истории", - критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, "белокурой бестией" Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что "из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения", сосредоточивали силы и таланты свои на "самопознании", на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга "наше время - не время широких задач".
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал:
"Смирись, гордый человек! Терпи, гордый человек!"
Дом Самгиных был одним из тех уже редких в те годы домов, где хозяева не торопились погасить все огни. Дом посещали, хотя и не часто, какие-то невеселые, неуживчивые люди; они садились в углах комнат, в тень, говорили мало, неприятно усмехаясь. Разного роста, различно одетые, они все были странно похожи друг на друга, как солдаты одной и той же роты. Они были "нездешние", куда-то ехали, являлись к Самгину на перепутье, иногда оставались ночевать. Они и тем еще похожи были друг на друга, что все покорно слушали сердитые слова Марии Романовны и, видимо, боялись ее. А отец Самгин боялся их, маленький Клим видел, что отец почти перед каждым из них виновато потирал мягкие, ласковые руки свои и дрыгал ногою. Один из таких, черный, бородатый и, должно быть, очень скупой, сердито сказал:
У тебя в доме, Иван, глупо, как в армянском анекдоте: всё в десять раз больше. Мне на ночь зачем-то дали две подушки и две свечи.
Круг городских знакомых Самгина значительно сузился, но все-таки вечерами у него, по привычке, собирались люди, еще не изжившие настроение вчерашнего дня. И каждый вечер из флигеля в глубине двора величественно являлась Мария Романовна, высокая, костистая, в черных очках, с обиженным лицом без губ и в кружевной черной шапочке на полуседых волосах, из-под шапочки строго торчали большие, серые уши. Со второго этажа спускался квартирант Варавка, широкоплечий, рыжебородый. Он был похож на ломового извозчика, который вдруг разбогател и, купив чужую одежду, стеснительно натянул ее на себя. Двигался тяжело, осторожно, но все-таки очень шумно шаркал подошвами; ступни у него были овальные, как блюда для рыбы. Садясь к чайному столу, он сначала заботливо пробовал стул, достаточно ли крепок? На нем и вокруг него все потрескивало. скрипело, тряслось, мебель и посуда боялись его, а когда он проходил мимо рояля - гудели струны. Являлся доктор Сомов, чернобородый, мрачный; остановясь в двери, на пороге, он осматривал всех выпуклыми, каменными глазами из-под бровей, похожих на усы, и спрашивал хрипло.
