Василий Львович Величко
Величко Василий Львович (2.07.1860-31.12.1903), поэт и общественный деятель, один из вдохновителей и организаторов Русского Собрания (PC).
Родился в г. Прилуки в дворянской семье, происходившей от известного запорожского казака-летописца Самуила Величко, автора «Летописи событий в Юго-Западной России в XVII в.». Детство прошло в родовом хуторе Вернигоровщине, где бывали дружившие с его предками Н. В. Гоголь, М. И. Глинка, Т. Г. Шевченко, Н. И. Костомаров. Образование получил в киевском пансионате Даниэля и в Училище правоведения (1883). Еще в годы учебы в 1880 в «Живописном обозрении» было опубликовано его первое стихотворение. Печатался впоследствии в «Свете», «Русской мысли», «Новом времени», «Вестнике Европы», «Русском вестнике», «Северном вестнике», «Ниве», «Неделе» и др. периодических изданиях. В 1890 вышел первый сборник стихов «Восточные мотивы», а 4 года спустя появились «Второй сборник стихотворений» и «Стихотворения для детей». Кроме стихов Величко написал несколько драматических произведений («Первая муха» (удостоена Грибоедовской премии), «Потомок Дон-Жуана», «Нефтяной фонтан» и др.), писал повести и рассказы. Он был организатором и душой литературного кружка, который существовал в С.-Петербурге в к. 80-х - н. 90-х. Кружок собирался у его родственницы и соавтора некоторых драматических произведений М. Г. Муретовой, которая позднее была членом PC (как и ее дети). В этот кружок входили известные деятели русской культуры философ В.С. Соловьев , писатели Н. С. Лесков и Д. Л. Мордовцев, художники И. Е. Репин и Н. Н. Каразин, ученый А. Н. Веселовский и др. (О своем друге Владимире Соловьеве после его смерти Величко написал прекрасную книгу).
В 1896, порвав все дружеские и литературные связи, Величко уехал в Тифлис редактировать газету «Кавказ». Здесь проявил себя как активный борец за русское дело на Кавказе, превратив газету в боевой патриотический орган, отстаивающий русские национальные интересы. Одновременно он нажил себе множество влиятельных врагов в среде бюрократии. В феврале 1904 о. И. И. Восторгов, выступая на панихиде по усопшему поэту в Тифлисе, отмечал: «Да, так много у него врагов, что даже открытые молитвенные собрания для поминовения покойного служителя русского дела не безопасны в смысле возможности... преследования за них, давления и осуждения со стороны сознательных или бессознательных врагов русского дела». В 1899 вынужден был оставить редакторское кресло, вернулся в Петербург. Отныне делом его жизни стало - зажечь «самосознания зарю» (строка из его стихотворения). Поэт становится не только певцом русской идеи, но и бойцом за русскую идею.
В то время в среде патриотической интеллигенции столицы велась работа по организации националистического кружка. Величко включился в нее, и вскоре было создано Русское Собрание. В апреле 1902 он стал соредактором влиятельного национально-консервативного журнала «Русский вестник», в котором в полной мере раскрылся его талант публициста. В 1902-1903 опубликовал цикл статей, посвященных злободневным проблемам русской жизни, под общим названием Русские речи: «Самоуправление и самодеятельность», «Инородцы и окраины», «Вопрос о рабочих», «Роковой вопрос», «Сионизм» и др. 1903 оказался одним из наиболее плодотворных в его творческой биографии. Величко издал историческую драму «Меншиков» и новый сборник стихов «Арабески», в котором он предстал как продолжатель традиций русской философской лирики. Одно из стихотворений сборника «Русскому Собранию» стало поэтической визитной карточкой патриотического движения. В окт. Величко неожиданно заболел воспалением легких и вынужден был сложить с себя обязанности второго редактора «Русского вестника».
Величко скончался в самом расцвете сил - в возрасте 43 с половиной лет. «Таинственной и загадочной» считал известный духовный писатель С.А. Нилус его смерть, как и умершего незадолго до того (и тоже не старым) его друга В.С. Соловьева . Всего себя без остатка Величко отдавал делу борьбы за национальные интересы России. Даже на смертном одре его мысли были о судьбе Отечества. Очевидец его кончины приводит предсмертные слова поэта, обращенные к друзьям: «Думайте о благе России, Царя и народа!.. Душа Царя - душа народа! Он Божий ставленник, живая связь народа с Богом!.. Народ не виноват в пороках русской интеллигенции. На крыльях его духа Россия вознесется над миром!.. Уходите в деревню! Там будут выработаны формулы, которые победоносно выведут Россию на истинный путь!..». Свидетельство другого очевидца: (Не было ни сутолоки, ни криков. Было тихо и торжественно... Так умирают лучшие русские люди. Чистая и могучая душа поэта и борца русской самобытности уходила из пораженного болезнью тела величаво и спокойно».
Монархисты весьма почитали память поэта и одного из основателей PC. Ежегодно при большом стечении участников проходили вечера его памяти, на которых выступали многие лично знавшие Величко деятели право-монархического движения. В статье «Духовная сущность и свобода писателя» Величко обратился с пламенным призывом ко всем русским литераторам посвятить свой талант служению не идолам бренного мира сего, но вечным идеалам и святыням. Он писал: «Пусть каждый, вступающий в священный храм литературы, скажет себе: «Не хочу быть ярким электрическим фонарем на дверях растленного кафешантана. Я предпочитаю быть еле видной восковой свечечкой пред алтарем моей святыни!!!»».
А. Степанов
Использованы материалы кн.: Черная сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917. Отв. редактор О.А. Платонов. М., Крафт+, Институт русской цивилизации, 2008.
Сочинения:
Восточные мотивы. Стихотворения. СПб., 1890;
Второй сборник стихотворений. СПб., 1894;
Владимир Соловьев. Жизнь и творения. СПб., 1902;
Меншиков. Историч, драма в 5 действ., в стихах. СПб., 1903.;
Полн. собр. публиц. соч. В 2-х тт. Т. 1; Кавказ: Русское дело и междуплеменные вопросы. СПб., 1904; Т. 2: Русские речи. СПб., 1905 и др.
Литература:
Апраксин П. Н., Бурнашев С. Н. Последние дни Величко. М., 1904; Бородкин М. М. Памяти Василия Львовича Величко (О его поэзии). Докл. в Рус-ском Собрании и Харьковском отделе // Русский вестник. Кн. 2. 1904. Венгеров С. А. Очерки по истории русской литературы. Изд. 2-е. СПб., 1907; Вожин П. Как умер Величко // Русский вестник. Кн. 2. 1904. Восторгов, о. И. И. Борец за русское дело на Кавказе // Прот. Иоанн Восторгов. Поли. собр. соч. В 5 т. Т. 2. СПб., 1995; Вязигин А. С. В. Л. Величко // В тумане смутных дней. Харьков, 1908; Де-ла-Барт Ф. Литературный кружок 90-х // Известия общества славянской культуры. Т. 2. Кн. 1. 1912; [Любомудров А. А.] Памяти патриота. (По случаю кончины В. Л. Величко). Тула, 1904; Нилус С. А. Близ есть при дверех. М.-СПб., 1999; Петров К. В. В. Л. Величко // Ист. вестник. Кн. 2. 1904; Степанов А. Величко Василий Львович // Святая Русь. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русский патриотизм. Гл. ред., сост. О. А. Платонов, сост. А. Д. Степанов. М., 2003; Степанов А. Д. Певец Русской идеи. Василий Львович Величко (1860-1903) // Воинство святого Георгия: Жизнеописания русских монархистов начала XX века. / Сост. и ред. А. Д. Степанов, А. А. Иванов. СПб., 2006; Туманов Г.М. В. Л. Величко. // Характеристики и воспоминания. Заметки кавказского хроникера. Т. 2. Тифлис, 1905.
Лет сорок тому назад, в С.-Петербурге на Васильевском Острове, в Первой линии, жил-был содержатель мужского пансиона, который ещё до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти, хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний. В то время Петербург наш уже славился в целой Европе своею красотой, хотя и далеко ещё не был таким, каков теперь. Тогда на проспектах Васильевского Острова не было весёлых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. Исаакиевский мост, узкий в то время и неровный, совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исаакиевская вовсе не такова была. Тогда монумент Петра Великого от Исаакиевской площади отделён был канавою; Адмиралтейство не было обсажено деревьями, манеж Конногвардейский не украшал площади прекрасным нынешним фасадом, - одним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний. Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее… Впрочем, не о том теперь идёт дело. В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшедших в Петербурге в течение моего века, теперь же обратимся опять к пансиону, который лет сорок тому назад находился на Васильевском Острове, в Первой линии.
Дом, которого вы теперь - как уже вам сказывал - не найдёте, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. Крыльцо, по которому в него входили, было деревянное и выдавалось на улицу. Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жильё, состоявшее из восьми или девяти комнат, в которых с одной стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы. Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней, а по левую жили две старушки-голландки, из которых каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали. В нынешнее время вряд ли в целой России вы встретите человека, который бы видал Петра Великого; настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного! Всё проходит, всё исчезает в бренном мире нашем… но не о том теперь идёт дело.
В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алёша, которому тогда было не более 9 или 10 лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперёд. Алёша был мальчик умненький, миленький, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно. Особливо сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучён с родными своими. Но потом мало-помалу он стал привыкать к своему положению, и бывали даже минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском доме. Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно, но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алёша горько чувствовал своё одиночество. По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки. Учитель был родом немец, в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и на волшебные повести, и библиотека эта большею частию состояла из книг сего рода.
Итак, Алёша, будучи ещё в десятилетнем возрасте, знал уже наизусть деяния славнейших рыцарей, по крайней мере так, как они описаны были в романах. Любимое его занятие в длинные зимние вечера, по воскресеньям и другим праздничным дням было мысленно переноситься в старинные, давно прошедшие веки… Особливо в вакантное время, как, например, об Рождестве или в светлое Христово воскресенье, - когда он бывал разлучён надолго со своими товарищами, когда часто целые дни просиживал в уединении, - юное воображение его бродило по рыцарским замкам, по страшным развалинам или по тёмным, дремучим лесам.
Я забыл сказать вам, что к этому дому принадлежал довольно пространный двор, отделённый от переулка деревянным забором из барочных досок. Ворота и калитка, кои вели в переулок, всегда были заперты, и поэтому Алёше никогда не удавалось побывать в этом переулке, который сильно возбуждал его любопытство. Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдыха играть на дворе, первое движение его было - подбегать к забору. Тут он становился на цыпочки и пристально смотрел в круглые дырочки, которыми был усеян забор. Алёша не знал, что дырочки эти происходили от деревянных гвоздей, которыми прежде сколочены были барки, и ему казалось, что какая-нибудь добрая волшебница нарочно для него провертела эти дырочки. Он всё ожидал, что когда-нибудь эта волшебница явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия. Но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу.
Другое занятие Алёши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алёша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти. Между курами он особенно любил чёрную хохлатую, названную Чернушкою. Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и поэтому Алёша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алёшу более, нежели подруг своих.
Антоний Погорельский и его сказка "Черная курица, или Подземные жители". Часть 1
Антоний Погорельский – замечательный русский писатель начала ХIХ века. Его знаменитое произведение «Черная курица, или Подземные жители» является одной из первых литературных сказок в русской прозе. Сам он называл её волшебной повестью. Сказка стала любимым чтением для детей и вошла в золотой фонд детской литературы. Однако, как и многие другие произведения, предназначенные для детей («Приключения Алисы» Л. Кэрролла, «Золотой ключик» А.Н.Толстого, «Синяя птица» М. Метерлинка и др.), оно мерцает многими смыслами, и за простым сюжетом с наивной моралью угадывается иное, более сложное повествование.
«Чёрную курицу» Погорельский писал в 1825-1826 годах, а опубликована она была в 1829 году и действительно стала одной из первых в русской литературе книг во многих смыслах – и одной из первых литературных сказок, и одним из первых мистико-фантастических произведений, и первым авторским произведением литературы для детей. Приемы введения фантастического, сочетание фантастического и реального в произведении, обыгрывание мотива сна, исторический принцип в основе повести – все эти находки Погорельского позже будут использованы и другими русскими писателями.
Антоний Погорельский, как известно, псевдоним писателя, настоящее имя которого – Алексей Алексеевич Перовский. Отец писателя, граф Алексей Кириллович Разумовский, был известным государственным деятелем при дворе Екатерины II, а мать – Мария Михайловна Соболевская (впоследствии по мужу – Денисьева) – простой мещанкой. Богатый вельможа, А.К.Разумовский добился дворянского звания для своих внебрачных детей и оставил им наследство.
Семья была исключительно литературной. Сам А.К.Разумовский послужил одним из прототипов старого графа Безухова в романе Л.Толстого «Война и мир». Он состоял в переписке с И.А. Поздеевым, с которого Толстой писал в своем романе образ масона Баздеева. На основании воспоминаний В.Перовского, родного брата Алексея Перовского, о его приключениях в захваченной французами Москве и встрече с генералом Даву написана часть романа Л. Толстого о похождениях Пьера в сожженной Москве. Кроме того, В.Перовский, бывший в 1833 году оренбургским военным губернатором, встречался с Пушкиным, когда тот, собирая материалы к «Истории пугачевского бунта», посетил Оренбург.
Племянник Погорельского, которого он очень любил и воспитанием которого занимался, – Алексей Константинович Толстой – стал выдающимся русским поэтом, писателем и драматургом. Три других племянника, сыновья сестры Ольги – Жемчужниковы – оставили в литературе яркий след, создав пародийный образ Козьмы Пруткова.
«Черная курица» была сочинена Перовским для его племянника Алеши Толстого, который стал своеобразным двойником дяди – носил то же самое имя и находился в том же возрасте, что и герой произведения, в котором угадываются черты самого автора. На создание сказки повлияло творчество Гофмана, произведения которого Перовский прочитал, скорее всего, в Германии, куда был переведен по службе в 1814 году. Здесь он и познакомился с первыми сборниками рассказов Э. Т. А. Гофмана «Фантазии в манере Калло» (1814), «Ночные рассказы» (1816). В сказке ощущается влияние и других немецких романтиков, в частности Тика, а также знаменитого английского писателя-сатирика Свифта.
С самых первых абзацев произведения проявляются два основных принципа творчества писателя, которые актуализируются в сказке, – сочетание фантастического с реальным и принцип историзма.
Сказочное «жил-был» в начале сказки сопровождается точным адресом и описанием Петербурга, причем автор создает два образа города – один в историческом ракурсе – это Петербург конца восемнадцатого века – и второй – современный рассказчику. Он пишет о том, как похорошел город, как изменился его облик: «В то время Петербург наш уже славился в целой Европе своею красотой, хотя и далеко еще не был таким, каков теперь. Тогда на проспектах Васильевского Острова не было веселых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. Исаакиевский мост, узкий в то время и неровный, совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исаакиевская вовсе не такова была Петербург тогдашний не то был, что теперешний».
В этих словах чувствуется и любовь к Петербургу, и гордость за столицу, которая за сравнительно недолгий срок (всего сорок лет) преобразилась и стала одним из красивейших городов мира. Говоря о Петербурге в историческом смысле, Погорельский, кроме прошлого и настоящего (которое для читающего сказку является уже историческим прошлым) имплицитно создает и третью проекцию – города будущего (который для читающего является настоящим), продолжающую мотив совершенства и могущества Петербурга. В любви к родному городу, который одновременно является и столицей могучей империи, проявляется патриотическое чувство, которое в полной мере было присуще Погорельскому.
С началом войны 1812 года Перовский, как и многие другие молодые дворяне, охвачен общим патриотическим порывом и вступает в армию: его зачисляют в 3-й Украинский казачий полк. Отец категорически запретил Перовскому принимать участие в военных действиях, угрожая, в случае неповиновения, лишить сына материальной поддержки и имения. Перовский отвечал отцу хоть и в лучших романтических традициях того времени, но, тем не менее, очень искренне: «Можете ли Вы думать, граф, что сердце моё столь низко, чувства столь подлы, что я решусь оставить своё намерение не от опасения потерять Вашу любовь, а от боязни лишиться имения? Никогда слова сии не изгладятся из моей мысли... »
Подобное поведение и настрой чувств говорят не только о патриотизме писателя, который храбро сражался против французов и в рядах регулярной армии, и в отрядах партизан – Погорельский находился в армии вплоть до 1816 года, – но и об особенном благородстве и чистоте помыслов этого человека. Участие в исторических событиях, безусловно, дало писателю ощущение причастности к большой истории, выработало в нем философское отношение к жизни. Философские ноты звучат уже в самом начале сказки: «…настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного! Все проходит, все исчезает в бренном мире нашем...».
Исторические вехи в повести обозначены несколькими периодами – времена Петра I, которого знали и с которым даже беседовали старушки голландки, конец восемнадцатого века, когда происходили описанные в сказке события; время, соответствующее моменту повествования (30-тые годы ХIХ века), и, наконец, условное будущее, когда и «наши следы сотрутся с лица земного». Подобная временная композиция помогает протянуть нити от прошлого к будущему, показать их единство и взаимосвязь, включенность каждого персонажа в исторический процесс. Кроме того, она является одним из способов введения фантастики в реальность: столетние старушки, родившиеся в конце семнадцатого века, являются частью прошлого, которое становится легендарным и в какой-то степени фантастическим – недаром именно через их комнату надо пройти, чтобы попасть в сказочный мир. Голландские старушки связаны с темой масонского посвящения: как известно, Петр I был принят в масонскую ложу во время путешествия по Голландии. Сам Погорельский тоже был масоном, вступившим в Дрездене в ложу Трех мечей. Он неоднократно делал попытки вступить в масонство и раньше, но его отец, сам видный и влиятельный масон, препятствовал этому. Как бы то ни было, но в Дрездене во время заграничного похода Погорельский осуществил свою мечту.
Масонские мотивы занимают существенное место в «Черной курице». Один из героев сказки – министр подземного королевства. Однако в дневной земной жизни он предстает почему-то в виде курочки. Правда, курочка эта не обычная: по словам кухарки, она не несет яйца и не высиживает цыплят. Почему же министр является в виде курицы, а не, скажем, в виде петуха, что было бы логичнее с точки зрения здравого смысла? А дело в том, что символика курицы закладывает нужные писателю смыслы, которые концепт петуха мог бы исказить, да и само название сказки сразу же напоминает посвященным о другой знаковой книге.
«Чёрная курочка» - гримуар, содержащий в себе сведения о создании талисманов и волшебных колец. Используя эти предметы, люди якобы могли достигнуть неслыханной силы. Но главная тайна, которую раскрывает книга, - это создание некоей «Черной курочки», также известной как «курица, несущая золотые яйца». Такая курица могла принести владельцу огромные богатства.
Символика курицы амбивалентна. С одной стороны, она олицетворяет воспроизводство, материнскую заботу, а также провидение. Она является символом родительской любви: боязливая по натуре, курица, становится героиней, защищая своё потомство – она бесстрашно нападает на каждого, кто пытается нанести вред её малышам.
В христианстве наседка с цыплятами олицетворяет Христа со своей паствой. Курица - воплощение всепрощающей любви, символ доброты и сердечности Всемогущего, изливающего эти блага даже бездуховным и безнравственным людям, не преодолевшим своих страстей: « О, Иерусалим, Иерусалим! Я хотел бы так же часто собирать твоих детей вместе, как наседка собирает своих цыплят под крыльями, Но ты не хочешь!» (Из словаря символов)
Старательная курочка в аллегорическом изображении "семи свободных искусств" символизирует грамматику, которая связана с усидчивым и кропотливым трудом (в сказке эта символика связана с мотивом учения).
Обычная курица, считающаяся недалекой птицей, в сказках может снести золотое яйцо, которое является аллегорией связанного с высшими силами сокровища (в том числе и подземного богатства – Алеша попадает к подземным жителям). Понятие «сокровище» имеет также и переносный смысл – имеется в виду духовное богатство человека: “Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапываются и не крадут” (Матф.6:19-20)
С другой стороны, в символических словарях Черная курица – слуга дьявола или даже одно из его проявлений.
Черная курица недаром является именно Алеше. Это восприимчивый, чувствительный мальчик с тонкой и нежной душой, обладающий богатым воображением. Он остро чувствует свое одиночество, которое развивает в нем мечтательность, желание увидеть волшебный мир. Он ждет встречи с чудесным. В самых обыденных явлениях и реалиях окружающего мира он ощущает веяние таинственного: дырочки в заборе кажутся ему нарочно сделанными волшебницей, а переулок – сказочным пространством, в котором должны случаться необыкновенные происшествия. Фантазии его связаны также с любовью к чтению. Алеша читает немецкие волшебные повести и рыцарские романы. Один из основных циклов немецкого рыцарского романа – цикл о Парцифале и священном Граале. Он напрямую связан с некоторыми идеями масонов о совершенстве духа.
Погорельский показывает чувствительную душу мальчика, которая как бы вибрирует, ощущая дыхание двух миров – реального и вымышленного.
Лет сорок тому назад в С.-Петербурге, на Васильевском острову, в Первой линии, жил-был содержатель мужского пансиона, который еще и до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти, хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний. В то время Петербург наш уже славился в целой Европе своею красотою, хотя и далеко еще не был таким, каков теперь. Тогда на проспектах Васильевского острова не было веселых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. Исаакиевский мост, узкий в то время и неровный, совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исаакиевская вовсе не такова была. Тогда монумент Петра Великого от Исаакиевской церкви отделен был канавою; Адмиралтейство не было обсажено деревьями; манеж Конногвардейский не украшал площади прекрасным нынешним фасадом – одним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний. Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее… Впрочем, не о том теперь идет дело. В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшедших в Петербурге в течение моего века, – теперь же обратимся опять к пансиону, который лет сорок тому назад находился на Васильевском острове, в Первой линии.
Дом, которого теперь – как уже я вам сказывал – вы не найдете, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. Крыльцо, по которому в него входили, было деревянное и выдавалось на улицу… Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жилье, состоявшее из восьми или девяти комнат, в которых с одной стороны жил содержатель пансиона, а с другой были классы. Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней, а по левую жили две старушки, голландки, из которой каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали…
В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алеша, которому тогда было не более девяти или десяти лет. Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперед. Алеша был мальчик умненький, миленький, учился хорошо, и все его любили и ласкали. Однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно. Особливо сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучен с родными своими. Но потом мало-помалу он стал привыкать к своему положению, и бывали даже минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском доме.
Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно; но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алеша горько чувствовал свое одиночество.
По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки. Учитель был родом немец, а в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и волшебные повести, – и библиотека, которою пользовался наш Алеша, большею частью состояла из книг сего рода.
Итак, Алеша, будучи еще в десятилетнем возрасте, знал уже наизусть деяния славнейших рыцарей, по крайней мере так, как они описаны были в романах. Любимым его занятием в длинные зимние вечера, по воскресеньям и другим праздничным дням, было мысленно переноситься в старинные, давно прошедшие века… Особливо в вакантное время, когда он бывал разлучен надолго со своими товарищами, когда часто целые дни просиживал в уединении, юное воображение его бродило по рыцарским замкам, по страшным развалинам или по темным, дремучим лесам.
Я забыл сказать вам, что к дому этому принадлежал довольно пространный двор, отделенный от переулка деревянным забором из барочных досок. Ворота и калитка, кои вели в переулок, всегда были заперты, и потому Алеше никогда не удавалось побывать в этом переулке, который сильно возбуждал его любопытство. Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдыха играть на дворе, первое движение его было – подбегать к забору. Тут он становился на цыпочки и пристально смотрел в круглые дырочки, которыми усеян был забор. Алеша не знал, что дырочки эти происходили от деревянных гвоздей, которыми прежде сколочены были барки, и ему казалось, что какая-нибудь добрая волшебница нарочно для него провертела эти дырочки. Он все ожидал, что когда-нибудь эта волшебница явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия. Но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу.
Другое занятие Алеши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. Алеша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти. Между курами он особенно любил одну черную хохлатую, названную Чернушкою. Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и потому Алеша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алешу более, нежели подруг своих.
Однажды (это было во время зимних вакаций – день был прекрасный и необыкновенно теплый, не более трех или четырех градусов мороза) Алеше позволили поиграть на дворе. В тот день учитель и жена его в больших были хлопотах. Они давали обед директору училищ, и еще накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и вощили красного дерева столы и комоды. Сам учитель ездил закупать провизию для стола: белую архангельскую телятину, огромный окорок и киевское варенье. Алеша тоже по мере сил способствовал приготовлениям: его заставили из белой бумаги вырезывать красивую сетку на окорок и украшать бумажною резьбою нарочно купленные шесть восковых свечей. В назначенный день рано поутру явился парикмахер и показал свое искусство над буклями, тупеем и длинной косой учителя. Потом принялся за супругу его, напомадил и напудрил у ней локоны и шиньон и взгромоздил на ее голове целую оранжерею разных цветов, между которыми блистали искусным образом помещенные два бриллиантовые перстня, когда-то подаренные ее мужу родителями учеников. По окончании головного убора накинула она на себя старый, изношенный салоп и отправилась хлопотать по хозяйству, наблюдая притом строго, чтоб как-нибудь не испортилась прическа; и для того сама она не входила в кухню, а давала приказания своей кухарке, стоя в дверях. В необходимых же случаях посылала туда мужа своего, у которого прическа не так была высока.
В продолжение всех этих забот Алешу нашего совсем забыли, и он тем воспользовался, чтоб на просторе играть на дворе. По обыкновению своему, он подошел сначала к дощатому забору и долго смотрел в дырочку; но и в этот день никто почти не проходил по переулку, и он со вздохом обратился к любезным своим курочкам. Не успел он присесть на бревно и только что начал манить их к себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. Алеше никогда не нравилась эта кухарка – сердитая и бранчливая. Но с тех пор, как он заметил, что она-то и была причиною, что от времени до времени уменьшалось число его курочек, он еще менее стал ее любить. Когда же однажды нечаянно увидел он в кухне одного хорошенького, очень любимого им петушка, повешенного за ноги с перерезанным горлом, то возымел он к ней ужас и отвращение. Увидев ее теперь с ножом, он тотчас догадался, что? это значит, и, чувствуя с горестию, что он не в силах помочь своим друзьям, вскочил и побежал далеко прочь.
– Алеша, Алеша, помоги мне поймать курицу! – кричала кухарка.
Но Алеша принялся бежать еще пуще, спрятался у забора за курятником и сам не замечал, как слезки одна за другою выкатывались из его глаз и упадали на землю.
Довольно долго стоял он у курятника, и сердце в нем сильно билось, между тем как кухарка бегала по двору – то манила курочек: «Цып, цып, цып!», то бранила их.
Вдруг сердце у Алеши еще сильнее забилось: ему послышался голос любимой его Чернушки! Она кудахтала самым отчаянным образом, и ему показалось, что она кричит:
Куда?х, куда?х, куду?ху!
Алеша, спаси Чурнуху!
Куду?ху, куду?ху,
Чернуху, Чернуху!
Алеша никак не мог долее оставаться на своем месте. Он, громко всхлипывая, побежал к кухарке и бросился к ней на шею в ту самую минуту, как она поймала уже Чернушку за крыло.
– Любезная, милая Тринушка! – вскричал он, обливаясь слезами. – Пожалуйста, не тронь мою Чернуху!
Алеша так неожиданно бросился на шею к кухарке, что она упустила из рук Чернушку, которая, воспользовавшись этим, от страха взлетела на кровлю сарая и там продолжала кудахтать.
Но Алеше теперь слышалось, будто она дразнит кухарку и кричит:
Куда?х, куда?х, куду?ху!
Не поймала ты Чернуху!
Куду?ху, куду?ху,
Чернуху, Чернуху!
Между тем кухарка вне себя была от досады и хотела бежать к учителю, но Алеша не допустил ее. Он прицепился к полам ее платья и так умильно стал просить, что она остановилась.
– Душенька, Тринушка! – говорил он. – Ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая… Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра.
Алеша вынул из кармана империал, составлявший все его имение, который берег он пуще глаза своего, потому что это был подарок доброй его бабушки… Кухарка взглянула на золотую монету, окинула взором окошки дома, чтоб удостовериться, что никто их не видит, и протянула руку за империалом. Алеше очень, очень жаль было империала, но он вспомнил о Чернушке и с твердостью отдал драгоценный подарок.
Таким образом Чернушка спасена была от жестокой и неминуемой смерти. Лишь только кухарка удалилась в дом, Чернушка слетела с кровли и подбежала к Алеше. Она как будто знала, что он ее избавитель: кружилась около него, хлопала крыльями и кудахтала веселым голосом. Все утро она ходила за ним по двору, как собачка, и казалось, будто хочет что-то сказать ему, да не может. По крайней мере, он никак не мог разобрать ее кудахтанья.
Часа за два перед обедом начали собираться гости. Алешу позвали наверх, надели на него рубашку с круглым воротником и батистовыми манжетами с мелкими складками, белые шароварцы и широкий шелковый голубой кушак. Длинные русые волосы, висевшие у него почти до пояса, хорошенько расчесали, разделили на две ровные части и переложили наперед по обе стороны груди.
Так наряжали тогда детей. Потом научили, каким образом он должен шаркнуть ногой, когда войдет в комнату директор, – и что должен отвечать, если будут сделаны ему какие-нибудь вопросы.
В другое время Алеша был бы очень рад приезду директора, которого давно хотелось ему видеть, потому что, судя по почтению, с каким отзывались о нем учитель и учительша, он воображал, что это должен быть какой-нибудь знаменитый рыцарь в блестящих латах и в шлеме с большими перьями. Но на этот раз любопытство это уступило место мысли, исключительно тогда его занимавшей: о черной курице. Ему все представлялось, как кухарка за нею бегала с ножом и как Чернушка кудахтала разными голосами. Притом ему очень досадно было, что не мог он разобрать, что она ему сказать хотела, и его так и тянуло к курятнику… Но делать было нечего: надлежало дожидаться, пока кончится обед!
Наконец приехал директор. Приезд его возвестила учительша, давно уже сидевшая у окна, пристально смотря в ту сторону, откуда его ждали.
Все пришло в движение: учитель стремглав бросился из дверей, чтоб встретить его внизу, у крыльца; гости встали с мест своих, и даже Алеша на минуту забыл о своей курочке и подошел к окну, чтоб посмотреть, как рыцарь будет слезать с ретивого коня. Но ему не удалось увидеть его, ибо он успел уже войти в дом. У крыльца же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани. Алеша очень этому удивился! «Если бы я был рыцарь, – подумал он, – то никогда бы не ездил на извозчике, а всегда верхом!»
Между тем отворили настежь все двери, и учительша начала приседать в ожидании столь почтенного гостя, который вскоре потом показался. Сперва нельзя было видеть его за толстою учительшею, стоявшею в самых дверях; но, когда она, окончив длинное приветствие свое, присела ниже обыкновенного, Алеша, к крайнему удивлению, из-за нее увидел… не шлем пернатый, но просто маленькую лысую головку, набело распудренную, единственным украшением которой, как после заметил Алеша, был маленький пучок! Когда вошел он в гостиную, Алеша еще более удивился, увидев, что, несмотря на простой серый фрак, бывший на директоре вместо блестящих лат, все обращались с ним необыкновенно почтительно.
Сколь, однако ж, ни казалось все это странным Алеше, сколь в другое время он бы ни был обрадован необыкновенным убранством стола, но в этот день он не обращал большого на то внимания. У него в головке все бродило утреннее происшествие с Чернушкою. Подали десерт: разного рода варенья, яблоки, бергамоты, финики, винные ягоды и грецкие орехи; но и тут он ни на одно мгновение не переставал помышлять о своей курочке. И только что встали из-за стола, как он с трепещущим от страха и надежды сердцем подошел к учителю и спросил, можно ли идти поиграть на дворе.
– Подите, – отвечал учитель, – только не долго там будьте: уж скоро сделается темно.
Алеша поспешно надел свою красную бекешу на беличьем меху и зеленую бархатную шапочку с собольим околышком и побежал к забору. Когда он туда прибыл, курочки начали уже собираться на ночлег и, сонные, не очень обрадовались принесенным крошкам. Одна Чернушка, казалось, не чувствовала охоты ко сну: она весело к нему подбежала, захлопала крыльями и опять начала кудахтать. Алеша долго с ней играл; наконец, когда сделалось темно и настала пора идти домой, он сам затворил курятник, удостоверившись наперед, что любезная его курочка уселась на шесте. Когда он выходил из курятника, ему показалось, что глаза у Чернушки светятся в темноте, как звездочки, и что она тихонько ему говорит:
– Алеша, Алеша! Останься со мною!
Алеша возвратился в дом и весь вечер просидел один в классных комнатах, между тем как на другой половине часу до одиннадцатого пробыли гости. Прежде, нежели они разъехались, Алеша пошел в нижний этаж, в спальню, разделся, лег в постель и потушил огонь. Долго не мог он заснуть. Наконец сон его преодолел, и он только что успел во сне разговориться с Чернушкой, как, к сожалению, пробужден был шумом разъезжающихся гостей.
Немного погодя учитель, провожавший директора со свечою, вошел к нему в комнату, посмотрел, все ли в порядке, и вышел вон, замкнув дверь ключом.
Ночь была месячная, и сквозь ставни, неплотно затворявшиеся, упадал в комнату бледный луч луны. Алеша лежал с открытыми глазами и долго слушал, как в верхнем жилье, над его головою, ходили по комнатам и приводили в порядок стулья и столы.
Наконец все утихло… Он взглянул на стоявшую подле него кровать, немного освещенную месячным сиянием, и заметил, что белая простыня, висящая почти до полу, легко шевелилась. Он пристальнее стал всматриваться… ему послышалось, как будто что-то под кроватью царапается, – и немного погодя показалось, что кто-то тихим голосом зовет его:
– Алеша, Алеша!
Алеша испугался… Он один был в комнате, и ему тотчас пришло на мысль, что под кроватью должен быть вор. Но потом, рассудив, что вор не называл бы его по имени, он несколько ободрился, хотя сердце в нем дрожало.
Он немного приподнялся в постели и еще яснее увидел, что простыня шевелится… еще внятнее услышал, что кто-то говорит:
– Алеша, Алеша!
Вдруг белая простыня приподнялась, и из-под нее вышла… черная курица!
– Ах! это ты, Чернушка! – невольно вскричал Алеша. – Как ты зашла сюда?
Чернушка захлопала крыльями, взлетела к нему на кровать и сказала человеческим голосом:
– Это я, Алеша! Ты не боишься меня, не правда ли?
– Зачем я тебя буду бояться? – отвечал он. – Я тебя люблю; только для меня странно, что ты так хорошо говоришь: я совсем не знал, что ты говорить умеешь!
– Если ты меня не боишься, – продолжала курица, – так поди за мною. Одевайся скорее!
– Какая ты, Чернушка, смешная! – сказал Алеша. – Как мне можно одеться в темноте? Я платья своего теперь не сыщу, я и тебя насилу вижу!
– Постараюсь этому помочь, – сказала курочка. Тут она закудахтала странным голосом, и вдруг откуда ни взялись маленькие свечки в серебряных шандалах, не больше как с Алешин маленький пальчик. Шандалы эти очутились на полу, на стульях, на окнах, даже на рукомойнике, и в комнате сделалось так светло, так светло, как будто днем. Алеша начал одеваться, а курочка подавала ему платье, и таким образом он вскоре совсем был одет.
Когда Алеша был готов, Чернушка опять закудахтала, и все свечки исчезли.
– Иди за мною! – сказала она ему.
И он смело последовал за нею. Из глаз ее выходили как будто лучи, которые освещали все вокруг них, хотя не так ярко, как маленькие свечки. Они прошли через переднюю.
– Дверь заперта ключом, – сказал Алеша.
Но курочка ему не отвечала: она хлопнула крыльями, и дверь сама собою отворилась. Потом, пройдя через сени, обратились они к комнатам, где жили столетние старушки голландки. Алеша никогда у них не бывал, но слыхал, что комнаты у них убраны по-старинному, что у одной из них большой серый попугай, а у другой серая кошка, очень умная, которая умеет прыгать через обруч и подавать лапку. Ему давно хотелось все это видеть, потому он очень обрадовался, когда курочка опять хлопнула крыльями и дверь в покои старушек отворилась.
Алеша в первой комнате увидел всякого рода старинную мебель: резные стулья, кресла, столы и комоды. Большая лежанка была из голландских изразцов, на которых нарисованы были синей муравой люди и звери. Алеша хотел было остановиться, чтоб рассмотреть мебель, а особливо фигуры на лежанке, но Чернушка ему не позволила.
Они вошли во вторую комнату, и тут-то Алеша обрадовался! В прекрасной золотой клетке сидел большой серый попугай с красным хвостом. Алеша тотчас хотел подбежать к нему. Чернушка опять его не допустила.
– Не трогай здесь ничего, – сказала она. – Берегись разбудить старушек!
Тут только Алеша заметил, что подле попугая стояла кровать с белыми кисейными занавесками, сквозь которые он мог различить старушку, лежащую с закрытыми глазами: она показалась ему как будто восковая. В другом углу стояла такая же точно кровать, где спала другая старушка, а подле нее сидела серая кошка и умывалась передними лапами. Проходя мимо нее, Алеша не мог утерпеть, чтоб не попросить у ней лапки… Вдруг она громко замяукала, попугай нахохлился и начал громко кричать: «Дуррак! дуррак!» В то самое время видно было сквозь кисейные занавески, что старушки приподнялись в постели. Чернушка поспешно удалилась, Алеша побежал за нею, дверь вслед за ними сильно захлопнулась… и еще долго слышно было, как попугай кричал: «Дуррак! дуррак!»
– Как тебе не стыдно! – сказала Чернушка, когда они удалились от комнат старушек. – Ты, верно, разбудил рыцарей…
– Каких рыцарей? – спросил Алеша.
– Ты увидишь, – отвечала курочка. – Не бойся, однако ж, ничего, иди за мною смело.
Они спустились вниз по лестнице, как будто в погреб, и долго-долго шли по разным переходам и коридорам, которых прежде Алеша никогда не видывал. Иногда коридоры эти так были низки и узки, что Алеша принужден был нагибаться. Вдруг вошли они в залу, освещенную тремя большими хрустальными люстрами. Зала была без окошек, и по обеим сторонам висели на стенах рыцари в блестящих латах, с большими перьями на шлемах, с копьями и щитами в железных руках.
Чернушка шла вперед на цыпочках и Алеше велела следовать за собой тихонько-тихонько.
В конце залы была большая дверь из светлой желтой меди. Лишь только они подошли к ней, как соскочили со стен два рыцаря, ударили копьями об щиты и бросились на черную курицу. Чернушка подняла хохол, распустила крылья… вдруг сделалась большая-большая, выше рыцарей, и начала с ними сражаться! Рыцари сильно на нее наступали, а она защищалась крыльями и носом. Алеше сделалось страшно, сердце в нем сильно затрепетало, и он упал в обморок.
Когда пришел он опять в себя, солнце сквозь ставни освещало комнату, и он лежал в своей постели. Не видно было ни Чернушки, ни рыцарей, Алеша долго не мог опомниться. Он не понимал, что с ним было ночью: во сне ли все то видел или в самом деле это происходило? Он оделся и пошел наверх, но у него не выходило из головы виденное им в прошлую ночь. С нетерпением ожидал он минуты, когда можно ему будет идти играть на двор, но весь тот день, как нарочно, шел сильный снег, и нельзя было и подумать, чтоб выйти из дому.
За обедом учительша между прочими разговорами объявила мужу, что черная курица непонятно куда спряталась.
– Впрочем, – прибавила она, – беда невелика, если бы она и пропала: она давно назначена была на кухню. Вообрази себе, душенька, что с тех пор, как она у нас в доме, она не снесла ни одного яичка.
