11 лет назад, 27 апреля 2007 г. ушел из жизни выдающийся виолончелист, пианист и дирижер Мстислав Ростропович
. Свои последние дни он провел в Москве, а до 1991 г. был вынужден прожить 17 лет в эмиграции. Его карьера за рубежом сложилась очень успешно: он был удостоен звания почетного доктора более 50 университетов в разных странах мира, получил государственные награды 29 стран. А на родине долгое время был незаслуженно забыт: его в принудительном порядке лишили советского гражданства. Только после распада СССР он смог вернуться обратно и рассказать о причинах своего изгнанничества.
Мстислав Ростропович родился в семье музыкантов, его отец был известным виолончелистом, и с ранних лет его путь был предопределен. Мстислав занимался музыкой с 4-х лет, а в 16 стал студентом Московской консерватории. Спустя 2 года он победил на Всесоюзном конкурсе молодых музыкантов и впервые прославился как виолончелист. За свою творческую жизнь Ростропович исполнил практически весь репертуар виолончельной музыки. Более того, почти 60 композиторов создали новые сочинения специально для него.
В конце 1960-х гг. у музыканта начались конфликты с властями – он открыто поддерживал диссидентов и выступил в защиту опального писателя Александра Солженицына, предоставив ему свою дачу под Москвой. Солженицын признавался: «Не помню, кто мне в жизни сделал больший подарок, чем Ростропович этим приютом ». В 1970 г. музыкант и его жена, известная оперная певица Галина Вишневская, написали открытое письмо Брежневу и редакторам центральных советских газет в защиту писателя. Последствия были предсказуемыми: многочасовые обыски на таможне после возвращения виолончелиста с зарубежных гастролей, отмена концертов, остановка записей, разгромные публикации в прессе, увольнение из Московской филармонии. В 1974 г. Мстислава Ростроповича вынудили уехать из СССР «за антипатриотическую деятельность». Его жена отправилась вслед за ним. Спустя 4 года их лишили советского гражданства. Этот указ был отменен только спустя 15 лет.
Музыкант не предполагал, что его изгнание продлится так долго и перерастет в эмиграцию. Позже он признавался: «Именно Галине, ее духовной силе я обязан тем, что мы уехали из СССР тогда, когда во мне уже не оставалось сил для борьбы и я начал медленно угасать, близко подходя к трагической развязке. Если бы вы знали, как я плакал перед отъездом. Галя спала спокойно, а я каждую ночь вставал и шел на кухню. И плакал, как ребенок, потому что мне не хотелось уезжать! ».
Дочь Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской рассказывала: «Думали, у родителей турне года на два. Так тогда предполагалось. А простились с родиной на долгие годы. Родителей лишили гражданства, когда они были уже за границей, и долго не пускали назад ». Тогда от них отвернулись многие знакомые – на родине Ростроповича считали предателем. Однажды его ассистент, которому музыкант помог стать доцентом консерватории, заявил о том, что не хочет с ним разговаривать. А позже выяснилось, что многие знакомые из его ближайшего окружения систематически писали на него доносы, в том числе и этот ассистент.
На Западе музыканты были очень востребованы: Галина Вишневская стала одной из первых советских оперных певиц, добившихся признания за рубежом, а Мстислав Ростропович с 1977 по 1994 гг. был художественным руководителем Национального оркестра в Вашингтоне, выступая на сценах лучших филармоний и концертных залов мира.
Впервые после долгих лет эмиграции Ростропович смог приехать в Россию в 1990 г. – тогда его пригласили выступить в Москве с Вашингтонским симфоническим оркестром. Галина Вишневская поначалу не хотела ехать вместе с ним – обида на государство все еще была сильна. На пресс-конференции во Франции певица заявила: «В СССР управляют не законы, а люди, управляющие этими законами. Я не признаю власть этих людей! Никто не имеет права лишать меня Родины ». Но после того, как дочь Ольга вызвалась его сопровождать, супруга тоже согласилась. А после распада СССР они вернулись в Россию, хотя периодически жили во Франции.
В 2007 г. Мстислав Ростропович скончался после продолжительной болезни – у него обнаружили злокачественную опухоль печени. После смерти отца его дочь Ольга тоже переехала в Россию, чтобы быть рядом с матерью, и чтобы осуществить давнюю мечту музыканта – организовать музыкальный фестиваль. С тех пор в Москве ежегодно проводился Международный фестиваль имени Мстислава Ростроповича, который открывался в день его рождения – 27 марта. В 2012 г. ушла из жизни Галины Вишневская, но дочери продолжили дело родителей: Ольга занимается Фондом поддержки молодых музыкантов и оперным центром, а Елена – благотворительным медицинским центром Вишневской-Ростроповича.
В западной прессе о нем писали: «Ироничный, страстный, изысканный, экспансивный… Выдающийся музыкант подобен силе природы… Музыка в его руках становится моральной силой, будь то Шестая симфония Чайковского или Десятая Шостаковича… Ростропович – гениальный виолончелист и глубокий музыкант-дирижер – создает такое искусство, в которое он сам верит, как в религию… ». В 2002 г. «The Times» назвала его «величайшим из ныне живущих музыкантов». Музыка действительно стала для него религией и подлинным смыслом жизни. «Музыка – это исцеление. Музыка зажигает факел добра и может переустроить, усовершенствовать мир », – говорил Ростропович.
Более 50 лет рядом с ним оставалась его жена, которую он боготворил. .
Александр Солженицын
Одним из самых известных эмигрантов, вернувшихся в Россию, был русский писатель, драматург, общественный и политический деятель Александр Солженицын. После его знаменитого «Письма съезду» Союза писателей советская власть стала воспринимать писателя как врага. В 1968 году в США и Европе без разрешения автора были опубликованы романы «В круге первом» и «Раковый корпус», принесшие ему популярность. Но этот факт привел к развертыванию пропагандистской кампании против автора, вскоре Солженицына исключили из Союза писателей СССР.
С конца 60-х для разработки Солженицына в КБГ была создано отдельное подразделение. В 1970-м он был номинирован на Нобелевскую премию, после чего антисолженицынская пропаганда только усилилась. 7 января 1974 года на заседании Политбюро обсуждались выход «Архипелага ГУЛАГа» и «пресечения антисоветской деятельности» Солженицына. 12 февраля писатель был арестован и обвинен в измене Родине. 13-го его выслали из СССР и на самолете доставили в ФРГ. 29 марта страну покинула и его семья. Вскоре после высылки Солженицын решил временно поселиться в Цюрихе.
С приходом перестройки отношение власти к писателю и его творчеству поменялось. Были опубликованы некоторые его произведения, в 1989 году в журнале «Новый мир» напечатали отдельные главы «Архипелага ГУЛАГа». В следующем году Солженицын был восстановлен в советском гражданстве, а уголовное дело в отношении него было прекращено. В декабре он был удостоен Госпремии РСФСР за «Архипелаг ГУЛАГ». Личным распоряжением Бориса Ельцина в марте 1993 года писателю была подарена на правах пожизненного наследуемого владения госдача «Сосновка-2» в Троице-Лыкове. 27 мая 1994 года Александр Солженицын вернулся на родину, прилетев из США в Магадан. После из Владивостока он проехал на поезде через всю страну и закончил свой путь в Москве. В беседе с журналистами Солженицын сказал: «Все эти годы в разлуке с Родиной я внимательно следил за повседневной жизнью России, однако то был взгляд со стороны. <…>Я хочу быть лишь добрым советчиком россиянам, и постараюсь не ошибиться самому, уйти от общих рассуждений, но прийти к конкретному делу. Я хочу принести своей Родине наибольшую пользу».
Галина Вишневская и Мстислав Ростропович
В 1969 году, после начавшейся травли Солженицына, советский виолончелист, пианист и дирижер Мстислав Ростропович и его семья всячески поддерживали писателя. Он разрешил Солженицыну жить на своей даче под Москвой и написал открытое письмо Брежневу в его защиту. Меры последовали незамедлительно — отменялись концерты и туры, остановились записи. В 1974 году Ростропович и его супруга, известная оперная певица Галина Вишневская, получили выездную визу и вместе с детьми выехали за границу на длительный срок. Это было оформлено как командировка от Минкультуры СССР. В 1978 году их лишили советского гражданства, званий и наград.
Вот как об этом вспоминал сам Ростропович: «В 1974 году нас изгнали из Советского Союза на два года как бы в командировку. В 1978 году вместе с моей женой Галиной Павловной Вишневской мы продлевали паспорта. Но никакого ответа не было. 15 марта семьдесят восьмого года вдруг (мы находились в Париже) Галина кричит мне: «Славка, беги скорей сюда, к телевизору…» Я подбежал и увидел наши фотографии на экране. В этот день парламент Советского Союза утвердил постановление о лишении гражданства за антисоветскую деятельность Вишневскую и Ростроповича».
После этого они купили квартиру в Париже, а вскоре уехали в Америку, где Ростропович стал главным дирижером Национального симфонического оркестра США. Ростроповичу и Вишневской вернули гражданство СССР в 1990 году. Однако, они отказались от гражданства, заявив, что не просили его у себя ни отбирать, ни возвращать. До конца своих дней Галина Вишневская прожила со швейцарским паспортом, а Мстислав Ростропович считал себя «гражданином мира». В августе 1991 года во время путча ГКЧП Ростропович специально прилетел в Москву и присоединился к защитникам российского Белого дома.
Однако окончательно Вишневская и Ростропович вернулись в Россию только в 2002 году.
Василий Аксенов
Писатель Василий Аксенов еще в 1963 году вместе с поэтом Андреем Вознесенским подвергся критике со стороны Хрущева на встрече с интеллигенцией в Кремле. А в 1966 был арестован за попытку демонстрации на Красной площади против реабилитации Сталинизма. В 70-е произведения Аксенова перестают публиковаться на родине. Критика в адрес писателя становилась все более резкой, его и его деятельность называли «несоветской» и «ненародной». В 1977-м произведения Аксенова стали появляться за рубежом, прежде всего в Америке. В 1978 году писатель принял участие в создании так и не вышедшего в СССР альманаха «Метрополь» совместно с Битовым, Ерофеевым, Ахмадуллиной, Поповым и Искандером. Позднее альманах, как и большинство произведений, не прошедших цензуру, был издан в США. Все его участники подверглись проработкам. В 1979 году Попова и Ерофеева исключили из Союза писателей, Аксенов последовал за ними в знак протеста.
В 1980-м Аксенов по приглашению уехал в США, после чего его сразу же лишили гражданства. До 2004 года он жил в США. В Америке Аксенов преподавал русскую литературу в различных университетах. Работал в качестве журналиста на «Голосе Америки» и «Радио Свобода», писал для журнала «Континент» и альманаха «Глагол». В США впервые были опубликованы написанные еще в России романы Аксенова: «Золотая наша Железка» (1973, 1980), «Ожог» (1976, 1980), «Остров Крым» (1979, 1981), сборник рассказов «Право на остров» (1981). Впервые после долгих лет эмиграции писатель посетил СССР в 1989 году по приглашению американского посла Дж. Мэтлока. А в 1990 году Аксенову, как и многим известным эмигрантам, было возвращено советское гражданство. Однако окончательно на родину Аксенов так и не вернулся. Он продолжал жить во Франции и в Москве.
Людмила Алексеева
Знаменитая правозащитница и общественный деятель Людмила Алексеева начала свое участие в правозащитном движении еще в середине 1960-х годов. Ее квартира была местом хранения и распространения самиздата. В 1968 году за участие в правозащитном движении Алексееву исключили из КПСС и уволили с работы. А в 1974 году она получила предупреждение КГБ о прекращении «антисоветской деятельности» и возможном аресте. В 1976 году она стала одним из учредителей и членом новой правозащитной организации — Московской Хельсинской группы. Под угрозой ареста в 1977 году Алексеева была вынуждена выехать из СССР и поселилась в США. В эмиграции она продолжила свою правозащитную деятельность, оставаясь зарубежным представителем МХГ. Она вела передачи о правах человека на радиостанциях «Свобода» и «Голос Америки», печаталась в эмигрантской периодике, консультировала правозащитные организации. Во второй половине 80-х Алексеева участвовала в работе конференции ОБСЕ в составе делегации США. Американское гражданство правозащитница получила в 1982 году.
В 1993 году Людмила Алексеева вернулась в Россию, а в 1996 году была избрана председателем МХГ. На родине она продолжила свою активную деятельность. В 2009-м Алексеева была одним из организаторов акций «Стратегии-31» — регулярные выступления на Триумфальной площади в Москве в защиту 31-й статьи Конституции о свободе собраний. Однако в конце 2010 года из-за разногласий с Эдуардом Лимоновым она вышла из организации. В 2007-м году Людмила Алексеева пророчила России демократическое будущее: «Я верю, что мы тоже сумеем обуздать нашу бюрократию. Не знаю, доживу ли я до этого, но я желаю вам: в 2017 году — легко запомнить! — вспомните о предсказании бабушки Люды. В 2017 году мы уже будем демократическим и правовым государством».
СЛАВА, это Тополь. Мы попали в грозу и не успеваем...
А где ты?
Во Французских Альпах. Тут такой ливень - дороги не видно!
И когда ты приедешь?
Ну, нам еще двести километров, под дождем.
А я ушел из гостей. И там не пил, чтоб с тобой... - в голосе Ростроповича было по-детски искреннее огорчение.
Я понимаю, Слава. Извини. Зато я первый поздравлю тебя с днем рождения - мы будем утром.
Утром я не смогу и рюмки, у меня в десять репетиция.
Будем пить чай. В девять, о"кей?
Нет, приходи в восемь, хоть потрепемся. Какая жалость!..
Я выключил мобильный телефон и покосился на Стефановича. Он вел машину, подавшись вперед - то ли потому, что "дворники" не успевали справляться с потоками воды и даже мощные фары "БМВ" не пробивали этот ливень дальше метра, то ли еще не остыв от недавнего покушения, когда нас чуть не расплющили двумя "фурами".
Это ужасно, - сказал я. - Слава там без Галины Павловны. И представляешь - из-за нас просидит весь вечер в одиночестве. Накануне своего дня рождения! По моей вине!
Саша не ответил. Иссекаемая ливнем дорога, виляя, подло выскакивала то слева, то справа столбиками боковых ограждений буквально в метре от переднего бампера. Я то и дело рефлекторно жал правой ногой на воображаемый тормоз. Дорожный щит сообщил, что до Турина пятьдесят километров, а до Милана - сто девяносто.
К часу ночи будем в Милане...
Дай Бог - в два, - уточнил Саша. - А как ты подружился с Ростроповичем?
Это не любовная история, Саша.
Ничего. Сегодня у нас ночь истины.
"Дешевый провокатор"
ТЫ ПРАВ. Ладно. Этого никто не знает, а если меня все-таки грохнут, то пусть это останется хоть в твоей памяти. Ты помнишь мое письмо Березовскому и другим евреям-олигархам в "Аргументах и фактах"? Оно было напечатано 15 сентября прошлого года, за день до самого главного еврейского праздника - Судного дня. По закону наших предков, принятому ими у горы Синай, в эти Дни Трепета каждый еврей обязан накормить голодного и одеть нищего. Обязан, понимаешь? И я написал своим братьям по крови, что миллиарды долларов, которые они обрели в России, не упали на них за какие-то особые их таланты - никто из них не Билл Гейтс и даже не Тед Тернер. Они сделали эти деньги в России - не мое дело на чем, но в святой для евреев день они могут и должны помочь этой нищей стране - ведь как раз накануне, 17 августа, Россия ухнула в катастрофу кризиса и, по русской традиции, винить в этом будут евреев. Ты же знаешь, в России всегда и во всех бедах винят кого-то - татар, литовцев, евреев, американцев. Только не себя. Так и тут - падение в экономический кризис чревато, писал я, вспышкой антисемитизма. Помогите нищим, накормите голодных, это ваш долг перед своим народом - вот, по сути, и все, что я сказал. Разве не могли они сделать, как Ян Курень в Польше десять лет назад, - взять у армии полевые кухни и кормить на улицах голодных людей? Разве трудно создать национальную программу поддержки школьных учителей? Или одеть детей в детских домах и приютах? Но, Господи, что тут началось! Ты не можешь себе представить, сколько собак - и каких! - на меня спустили! И не столько в России, сколько в русскоязычной прессе Израиля и Америки! Меня назвали провокатором погромов, наемником фашистов, наследником Гитлера, духовным отцом Макашова. В течение месяцев мое имя не сходило со страниц газет. "Позор Тополю!", "Политический дикарь", "От погромщиков не откупиться", "Тополь и его последователи играют со спичками", "Боже, спаси Россию от Тополя!", "Тополя нужно повесить, а его книги сжечь!"... Сестра позвонила из Израиля и сказала, что боится за мою жизнь. Тетя из Бруклина сообщила, что плачет пятый день, потому что по местному радио и телевидению меня день и ночь проклинают ведущие публицисты. От Брайтона до Тель-Авива эмигрантские газеты печатали развороты с коллективными письмами читателей, которые объясняли публике, какой я мерзавец и сколько добра евреи сделали России. В Москве делегаты Еврейского конгресса дружно клеймили меня позором. Иосиф Кобзон по "горячей линии" "Комсомольской правды" объяснил читателям, что я "дешевый провокатор"...
Конечно, я понимал, что это издержки корпоративного страха моего народа и его экстремизма, ведь я и сам экстремист. Именно такие экстремисты от страха даже распяли когда-то одного еврея. Но что из этого вышло? Чем это обернулось для евреев? И вообще, винить меня в новой вспышке антисемитизма - все равно что шить провокацию плохой погоды матросу, кричащему с мачты о приближении шторма.
Короче, это было похлеще грозы, которую мы проехали. Я перестал выписывать русские газеты, не слушал русское радио. Но когда на тебя обрушивается такой поток грязи - да еще сразу с трех континентов! - трудно сохранять рабочую форму. Даже если считаешь, что это полезно для творчества, что я на своей шкуре испытываю то, что пришлось испытать Пастернаку, когда вся советская пресса печатала коллективные письма: "Мы Пастернака не читали, но считаем, что ему не место в Советском Союзе!.." Я не сравниваю себя с гением, да и поводы были разные, но ощущения от плевков и битья камнями - близкие. В будущем, думал я, это пригодится для романа о каком-нибудь изгое общества...
"Включите факс"
И ВОТ теперь представь, что этому изгою, "подонку", "предателю" и "провокатору", заплеванному всей эмигрантской прессой от Израиля до Австралии, вдруг звонят из Москвы, из "АиФ", и говорят:
Пожалуйста, включите факс-машину, сейчас вам из Парижа по факсу пришлет письмо Мстислав Ростропович.
И действительно, через пятнадцать минут из факс-машины поползла бумажная лента, а на ней - летящие рукописные строки великого музыканта нашего века.
Старик, я не опубликовал это письмо, потому что оно личное. Но тебе я могу пересказать его. В нем было сказано: дорогой господин Тополь, дорогой Эдуард, дорогой друг! Сегодня я прилетел из Тель-Авива, где играл концерт, и моя жена Галина дала мне "АиФ" с вашим открытым письмом и велела прочесть. Но было много дел, я прочел его только в два часа ночи, когда лег в постель. И - расплакался, как ребенок. И, понимая, что уже не усну, уселся писать вам. Я стараюсь не говорить о том, что мы с Галей делаем в области благотворительности, потому что мы это делаем для себя, для ощущения своего присутствия и сопричастия в той драме, а может, и трагедии, которая происходит сейчас в России...
Так он писал. Но тебе, Саша, я могу назвать это "сопричастие" - Галина Павловна Вишневская помогает продуктами, одеждой и мебелью детскому дому в Кронштадте, Ростропович после премьеры "Хованщины" в Большом театре оставил свой гонорар в банке, и на эти деньги уже три года живут двадцать два музыканта оркестра Большого театра. А все 250 тысяч долларов его премии "Глория" идут на выплату стипендий двадцати трем студентам Московской консерватории. И еще они регулярно отправляют тонны - тонны, старик! - продуктов в различные детские дома и больницы и туда же - медикаменты на миллионы долларов...
Саша, пойми, он не хвалился этим, он написал, что они с Галей просто хотят чувствовать себя людьми среди тех соотечественников, которые находятся в тяжелейшем положении.
Но ведь и я написал свое письмо, вступаясь за свой народ, и ради того, чтобы мои баснословно богатые братья по крови стали людьми среди людей. Я не мог не крикнуть им об этом. Разве они бедней Ростроповича? Тем более что это мое письмо совсем к нему не относилось, так как он и не олигарх, и не еврей.
А Ростропович в конце письма написал мне, что он потрясен моей смелостью. Но признаюсь тебе, Саша, это была ни смелость, ни глупость, ни, тем более, какая-то рассчитанная акция. Это статья была написана просто по вдохновению - ее буквально вдохнули в меня среди ночи. Я, как под диктовку, написал ее на одном дыхании и без всякой правки отнес в редакцию. Думая по наивности, что вслед за мной с таким же призывом к олигархам русской национальности обратятся мои братья-славяне Слава Говорухин или Олег Табаков. Этого не случилось - к моему полному изумлению, - зато теперь я стоял посреди вселенской хулы над своей факс-машиной и читал последние строки письма Ростроповича. Там было написано его рукой и его летящим почерком: "Об одном очень вас прошу: если где-нибудь когда-нибудь будут у вас неприятности в связи с этой публикацией - дайте мне знать. А если когда-нибудь при моей жизни будет вблизи вас погром, я сочту за свой долг и за честь для себя встать впереди вас. Обнимаю вас с благодарностью и восхищением, всегда ваш Ростропович, а для вас - просто Слава..."
Саша, я получил это письмо 5 октября - за три дня до своего дня рождения. И это поздравление стоило всех поздравлений! Скажу тебе, как на духу, ведь сейчас у нас Ночь Истины - если бы мне сказали сегодня: не пиши своего письма олигархам, не подставляйся под этот огнемет проклятий - я бы все равно написал. И потому, что не мог не писать, и еще потому, что без той публикации не получил бы письма Ростроповича. Дело не в том, что это, конечно, ужасно лестное, просто замечательное письмо великого музыканта и не менее великой личности - человека, который вопреки всей мощи советской империи дал в свое время кров и пристанище великому изгою этой власти Александру Солженицыну. Нет, дело не в этом. А в том, что именно это письмо делает меня Евреем. Понимаешь, о чем я? Да, я еврей и горжусь этим, и пишу об этом в своих книгах с гордостью и даже с хвастовством. И когда я восхваляю в этих книгах наш ум и половую мощь, ни одна еврейская газета не оспаривает меня, хотя среди евреев полно и дураков, и импотентов. Зато стоило мне призвать своих богатых собратьев по крови к благотворительности, как меня прокляли, предали анафеме, назвали юдофобом и антисемитом. Но я думаю, что не им судить. Даже если они все в ногу, а я - не в их ногу, я еврей не по их суду и не тогда, когда хожу в синагогу. А тогда, когда меня, как еврея, уважают и ценят лучшие люди других народов, и особенно того народа, среди которого мы родились. Потому что еврей - это звание, которое еще нужно оправдать. И если сам Мстислав Ростропович готов защитить меня от погрома, то я - настоящий еврей, истинный! Да будет это, кстати, известно тебе - наполовину русскому, на четверть украинцу и на четверть поляку.
Я это учту, старик... - усмехнулся Саша. - А у этой истории есть продолжение? Ты ответил на это письмо?
На концерте
ПРОДОЛЖЕНИЕ этой истории случилось в Москве, в декабре прошлого года, в день рождения Александра Солженицына. В честь его юбилея Ростропович прилетел в Москву и давал концерт в актовом зале Московской консерватории. Я в те дни был в Москве по своим литературным делам. И, конечно, приехал в консерваторию. Но, если ты помнишь, в тот день был ужасный снегопад, и я больше часа ехал машиной от Шмитовского проезда до консерватории и опоздал аж на сорок минут! Оправданием мне может служить только то, что из-за этого снегопада опоздал не я один, а даже жена юбиляра! И все первое отделение Александр Исаевич просидел один, рядом с пустым креслом жены. И с лицом, окаменевшим от обиды, - ведь он никуда и никогда не ходит без нее. А тут - на концерте в его честь! под объективами телекамер! на виду у всей московской элиты и самого Ростроповича! - он сидел в одиночестве. Можешь себе представить его лицо?!
Ну а я, опоздав на сорок минут, уже не пошел в администрацию за билетом, а, чтобы не терять времени, по какой-то немыслимой цене купил с рук простой входной и побежал в зал. Но все двери в зал были уже закрыты, их охраняли суровые билетерши. Тогда я нырнул за кулисы, поднялся по лестнице куда-то наверх, в гримерные. И оказался вдруг прямо в том узком коридорчике, который ведет от гримерных на сцену.
Где тут комната Ростроповича? - спросил я у администраторши.
Вас туда не пустят. Но стойте здесь, он сейчас пойдет на сцену.
И действительно, через минуту в глубине коридора возник Ростропович в обнимку со своей виолончелью. Он шел стремительно - навстречу аплодисментам, которые неслись из зала. А он, насупившись, смотрел не вперед и не себе под ноги, а куда-то в себя, внутрь. Словно уже был до макушки наполнен музыкой, которую нельзя расплескать. И свою огромную виолончель тоже нес не как тяжесть или груз, а в обнимку и с той нежной силой, с какой я ношу своего весьма увесистого сына.
Мне бы, конечно, не встревать поперек его пути в эту святую для него минуту! Но я встрял. Я шагнул к нему от стены и сказал:
Мстислав Леопольдович, я...
Он пролетел мимо, даже не поведя зрачком в мою сторону!
Наверное, на моем лице отразилось такое унижение, что администраторша сказала:
Не обижайтесь. Он вас просто не слышал. Вы приходите в антракте.
Я ушел вниз, в буфет, взял коньяк и, медленно цедя его, думал: не уйти ли мне отсюда к чертям собачьим? Зачем я пришел? Я не мальчишка, чтобы стоять у стены. Да, у Ростроповича была сентиментальная минута, когда он читал мое письмо олигархам. Да, как человек эмоциональный, он прослезился и даже написал мне несколько возвышенных строк. Но помнит
ли он об этом? И на фиг я ему нужен? И что, собственно, мне нужно от него? А что, если он уже раскаивается в том, что писал мне? Что, если он будет со мной сух - на бегу, мельком, ведь сегодня юбилей его друга, и какого друга! Так до меня ли ему? Но ведь еще один его жест невнимания, равнодушия - и все это перечеркнет все его письмо! И с чем я останусь? С эпитетами Кобзона?
Но, видимо, коньяк был твоими французами придуман не зря. При его поддержке я дождался антракта и снова поднялся за кулисы, к гримерным. Там была уже просто толпа! Журналисты, фотографы, музыканты, какие-то дамы с цветами, оркестранты во фраках - толчея ужасная! Но я протиснулся к комнате маэстро. Тут, однако, стоял заслон посерьезней - гренадеры-телохранители.
Мстислав Леопольдович меня приглашал...
Даже не думайте! Только после концерта!
Я опоздал из-за снегопада...
Пожалуйста, освободите коридор! - высокий и плечистый парень смотрел на меня сверху вниз такими стальными глазами, что я понял: это либо ФСБ, либо управление по охране президента.
Не меньше.
Вечер звезд
Я ПОВЕРНУЛСЯ и пошел прочь, но тут же увидел спешащую к Ростроповичу Вишневскую. Она царственной походкой шла сквозь расступающуюся толпу.
Галина Павловна, я Эдуард Тополь, здравствуйте.
Ой, здравствуйте! Приходите после концерта на банкет. А сейчас он просто ничего не видит и не слышит, ведь ему играть. Понимаете?
Понимаю, Галина Павловна. Спасибо.
И я пошел по лестнице вниз, пять этажей, пролет за пролетом, и прямиком - в раздевалку. Левая рука уже держала наготове номерок от куртки, а правая ощупывала, сколько в кармане денег на выпивку в каком-нибудь кабаке. Денег было немного, но в "Экипаже" на Спиридоновке меня знают и принимают мою "Визу". А уж емкостей моей "Визы" мне на сегодня хватит...
Чья-то тяжелая рука легла на мое плечо и легко развернула меня на 180.. Я изумленно поднял глаза - тот же молодой сероглазый охранник.
Я вас еле догнал, - сказал он. - Быстрей! Ростропович приказал найти вас и немедленно поднять к нему. Бежим!
Не говоря больше ни слова, он своей клешней подхватил меня за локоть и, как подъемный кран, буквально вознес по крутой закулисной лестнице с первого этажа на пятый, а затем по коридорам - тараном сквозь толпу и прямо в распахнутые другими охранниками двери комнаты Ростроповича.
И я увидел Маэстро.
Посреди просторной и почти пустой комнаты он сидел в золоченом елизаветинском кресле и, держа в ногах виолончель, наклонялся к ее грифу и шептал ей что-то своим мягким смычком.
Так гладят детей и возлюбленных.
Но шум распахнувшейся двери отвлек его, он поднял глаза и вдруг...
Я даже не заметил, куда он, вскочив, подевал свою возлюбленную виолончель.
Дорогой мой! - бросился он ко мне и буквально стиснул в объятиях, шепча прямо в ухо: - Никуда не уходи! Никуда, ты слышишь! После концерта я жду тебя на банкете, мы должны выпить на брудершафт! Ты понял?
Слава, уже третий звонок! - сказала Галина Павловна.
Иду! - ответил он ей и повторил мне в ухо: - Обязательно приходи, обязательно!
Не нужно тебе говорить, Саша, что то был банкет в честь Александра Исаевича Солженицына. И что юбиляру и маэстро подносили адреса и бокалы с частотой как минимум двух раз в минуту. И что десятки каких-то послов, знаменитостей, звезд и друзей произносили тосты и разрывали маэстро, чтобы сфотографироваться с ним и с юбиляром. Но среди этого карнавала амбиций и честолюбий он вдруг подошел ко мне и сказал:
Где твой бокал? Мы должны выпить на брудершафт и перейти на "ты".
Бокал я тут же нашел, вино тоже, мы скрестили руки и под блицы фотографов выпили до дна. Но сказать ему "ты" я не смог, у меня не хватило духу.
Ах так! - возмутился он. - А ты пошли меня на фуй и сразу сможешь!
Идите куда хотите! - произнес я.
Нет! Так не пойдет! Еще бокал! И пошли меня на фуй! Обязательно! - приказал он.
Я, дерзая, послал. Самого Ростроповича. После чего был представлен Солженицыну, его жена Наталья Дмитриевна сказала Александру Исаевичу, который уже собирался идти домой:
Саша, я хочу познакомить тебя. Это Эдуард Тополь...
Как же! - сказал Солженицын без секунды промедления. - Я помню. Семнадцать лет назад я написал вам, что не смогу принять участие в том проекте. Я действительно не мог, извините.
Старик, это меня просто сразило! Семнадцать лет назад я был главным редактором первой русской радиостанции в Нью-Йорке, и мы сделали тогда театр у микрофона - у меня были лучшие актеры-эмигранты, выпускники ГИТИСа и "Щуки". Они классно разыграли перед микрофоном несколько глав из "Ракового корпуса", и я отправил эту запись Солженицыну в Вермонт с предложением заслать, при его согласии и поддержке, сотню таких магнитофонных кассет в СССР, чтобы люди там копировали их самиздатом.
Ты понимаешь, какая это была бы бомба в 1982 году! Книги Солженицына - "Раковый корпус",
"Архипелаг ГУЛАГ", "Ленин в Цюрихе" и все остальное - на кассетах, которые размножались бы под носом КГБ и безостановочно! Миллионы копий! Да советская власть рухнула бы на пару лет раньше!
Через месяц я получил ответ Солженицына. Он написал мне буквально три строки. Мол, в связи с большой загруженностью он не может принять участие в этой акции. Я решил, что он просто не хочет вязаться с нами, эмигрантами, другого объяснения я тогда не смог придумать, поскольку идея была чиста, как слеза. И акция с заброской этих кассет в СССР не состоялась, я позабыл о ней и даже теперь, встретив Солженицына, не вспомнил. А он - вспомнил! Мгновенно! Просто, как суперкомпьютер, вытащил из-подо лба файл с моей фамилией и извинился за свое сухое письмо семнадцатилетней давности...
О жизни титанов
СРАЗУ после банкета Ростропович увез меня в ресторан на ужин, где были только он, Галина Павловна и еще трое их друзей.
И в этом ресторане я вдруг услышал совершенно иного Ростроповича - не только гениального музыканта, но и гениального рассказчика. Ох, Саша! Если бы при мне была кинокамера или хотя бы магнитофон! Слава был в ударе, он много и, не хмелея, пил, я против него просто молокосос в этом вопросе. И он рассказывал байки из своей жизни - но как! Я слышал в узком кругу, в домашних компаниях и Аркадия Райкина, и Леонида Утесова, и Александра Галича, и Володю Высоцкого. Но я не помню, чтобы с таким юмором и артистизмом они рассказывали о себе. Ростропович рассказал о том, как после своего первого концерта в Париже он был зван к Пабло Пикассо, приехал к мэтру с виолончелью и с ящиком водки и к утру, находясь подшофе, подарил тому свой бесценный смычок - не просто подарил, а гвоздем выцарапал на нем "ПАБЛО от СЛАВЫ"! А жена Пикассо в ответ сорвала с себя бриллиантовую диадему на золотой цепи и надела на Ростроповича. За что Пикассо тут же устроил ей скандал, потому что, оказывается, это был первый подарок, который Пикассо сделал ей еще в начале их романа. А Ростропович, проснувшись наутро в цепи и бриллиантовой диадеме, которые ему и на фиг не были нужны, обнаружил, что у него нет смычка и играть ему нечем. Кстати, теперь тот смычок хранится в музее Пикассо на Французской Ривьере, и Ростропович готов отдать за него любые деньги, потому что второго такого смычка нет во всем мире, но директор музея отказывается не только продать смычок, но даже обменять на другой, тоже ростроповичский.
А после ресторана они повели меня к себе домой, где мы сидели на кухне, втроем пили чай, обсуждали всякие благотворительные проекты, а потом Ростропович сказал мне, что сегодня состоялся его последний концерт в России - новые российские "отвязные" критики пишут о нем гадости, и больше он играть здесь не будет.
Как? - сказал я. - Ты же сам только что внушал мне, что нужно быть выше этой хулы и грязи!
Нет, я больше тут не играю.
Но ведь публика не виновата!
Однако он был непреклонен, и я подумал: а так ли верно, что публика не виновата в том, что пишут ее "отвязные" критики, что поют с экранов ее кумиры и что творят ее министры и правители?
Мы расстались в четыре утра, а в девять я снова был у него и, представь себе, застал у него уже человек десять певцов и певиц, которых он прослушивал в связи со своей постановкой оперы в Самаре. И тогда я понял, что значит слово "титан". Солженицын и Ростропович - два последних титана нашего века, это бесспорно. При этом я не знаю, какой титан Солженицын насчет выпивки и застольных баек, но что Ростропович титан в трех лицах - и в музыке, и в риторике, и в застолье - это я видел своими глазами. И потому втройне жаль, что мы не попали сегодня в Милан и не выпили с ним. Ты бы услышал великие байки великого человека!
Городишко Наварра, - перебил Саша. - До Милана полста километров.
"Все-таки вспомнить пора, что первое, кому мы принадлежим, - это человечество. А человечество отделилось от животного мира - мыслью и речью. И они, естественно, должны быть свободными. А если их сковать - мы возвращаемся в животных.
Г л а с н о с т ь, честная и полная гласность - вот первое условие здоровья всякого общества, и нашего тоже. И кто не хочет нашей стране гласности - тот равнодушен к Отечеству, тот думает лишь о своей корысти. Кто не хочет Отечеству гласности - тот не хочет очистить его от болезней, а загнать их внутрь, чтоб они гнили там".
Кампания против Солженицына уже не могла иметь обратного хода. "В Рязани бы меня додушили", - писал он позже. И началось бы бездомное скитальчество, если бы не Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, предложившие опальному писателю свой кров.
Через год, осенью 1970-го, Солженицыну была присуждена Нобелевская премия по литературе - и снова загудела газетная свистопляска. И тут, для всех неожиданно, с открытым письмом в четырех советских газетах выступил "лучезарный маэстро":
"Неужели прожитое время не научило нас осторожно относиться к сокрушению талантливых людей?.. Почему в нашей литературе и искусстве так часто решающее слово принадлежит людям, абсолютно некомпетентным в этом? Каждый человек должен иметь право безбоязненно самостоятельно мыслить... а не только слабо варьировать заложенное в него МНЕНИЕ. К свободному обсуждению без подсказок и одергиваний мы обязательно придем! Я знаю, что после моего письма непременно появится МНЕНИЕ и обо мне, но не боюсь его и откровенно высказываю то, что думаю. Таланты, которые составят нашу гордость, не должны подвергаться предварительному избиению".
"Власти, и без того едва терпевшие "солженицынское" гостеприимство Ростроповича, не на шутку возмутились. Теперь уже стеснениям и гонениям подвергли самого Ростроповича: его концерты и гастроли отменялись, вокруг его имени планомерно выстраивали блокаду.
В мае 1973-го Солженицын покинул спасительный приют, где так счастливо работал, где родились двое из наших трех сыновей. Уезжая, он оставил на столе письмо:
*Дорогой Стивочка!
Поскольку вот скоро придет грузовик за вещами, а тебя еще нет, сажусь на всякий случай написать тебе эту страничку.
Еще раз повторяю тебе и Гале восхищение мое вашей стойкостью, с которой вы переносили все угнетения, связанные со мной, и не давали мне этого чувствовать. Еще раз благодарю за годы приюта у вас, где я пережил очень бурное для меня время, но, благодаря исключительности обстановки, все равно писал непрерывно, и работалось мне тут замечательно.
Хотелось бы глянуть, кто б еще из прославленной нашей интеллигенции, которая за чайным столом так решительно обо всем судит, еще решительнее осуждает и "не прощает", - кто бы из них проявил хотя бы долю вашей смелости и великодушия...
Обнимаю и целую вас!
Ваш Саня
Спустя 9 месяцев Солженицын был арестован, лишен гражданства и выслан из СССР. А еще через 3 месяца были выдавлены из страны Мстислав Ростропович и Галина Вишневская...
* Публикуется впервые.
Ростропович
Дуэт
Мстислав Ростропович играл в честь Александра Солженицына
В Большом зале Московской консерватории прошел концерт в честь 80-летия Александра Солженицына. Инициатором торжественной акции стал старинный друг писателя виолончелист Мстислав Ростропович, который выступил вместе с Российским национальным оркестром и финским дирижером Пааво Берглундом. Отсутствие политической элиты, которая обычно посещает концерты Ростроповича, не повлияло на выражение всенародной любви к двум бывшим диссидентам.
Тридцать лет дружбы связывает этих непохожих людей, чьи человеческие поступки характеризуют их не меньше, чем их творчество. Затворник и страдалец Солженицын; балагур, душа любой — музыкальной или политической — компании Ростропович. Первый регулярно отказывается от государственных наград и коллекционирует ужасы жизни. Ростропович тщательно собирает знаки отличия, а также дружбу президентов и королей, машины и недвижимость, мировые премьеры. Причем, как уверяет он сам, счастливый случай сводит его с людьми, которые затем становятся — кто президентом Франции, кто испанской королевой, кто всесильным министром внутренних дел СССР, а кто и нобелевским лауреатом.
Дружба с Солженицыным вписывается в этот ряд. Не поселись опальный писатель в гостевом домике на даче Ростроповича в Жуковке, вряд ли музыканту, которого всегда власть ценила, перекрыли бы кислород. А значит, он так и остался бы в России и имя его было бы известно только узкому кругу меломанов. Да и те постепенно разочаровывались бы в нем: годы берут свое, и те виолончельные чудеса, что можно услышать в старых его записях, он являет миру все реже.
Большой мастер по организации театрализованных шоу по любому поводу, Ростропович на этот раз оказался не у дел. Солженицын был против официоза и хотел свести поздравления до минимума. Теперь Ростропович и сам этому, наверное, рад. Ведь это в бунтарском Театре на Таганке, а не на его концерте Солженицын отказался принять высший орден России. Для Ростроповича, который не только сумел вытащить Ельцина три месяца назад на свой концерт в БЗК, но и дружит с ним семьями, поддерживает президента где только можно, важно сохранить хорошие отношения со всеми друзьями.
Счастливый случай после долгих лет разлуки свел Ростроповича с Российским национальным оркестром, который имел в декабре абонементный концерт с музыкой финского романтика Сибелиуса. Говорят, именно музыку Сибелиуса любит юбиляр. Первую симфонию Сибелиуса, исполненную во второй половине концерта, любой сухарь музыковед окрестит "конфликтной" — грозные, фантастические видения в духе северных сказок и скупая, суровая лирика борются в ней от начала и до конца. Неудивительно, что такая музыка по сердцу борцу за справедливость и творческую свободу.
Прославленный финский дирижер Пааво Берглунд, конечно, дал согласие на участие в концерте солиста с таким громким именем. Но вряд ли руководитель Датского королевского оркестра мог себе представить, что залу он будет настолько безынтересен. Экзальтированная атмосфера не позволила ни лучшему российскому оркестру, ни дирижеру с мировым именем выступить на "все сто". Трудно это сделать, когда публике не до музыки.
С момента появления Солженицына в зале (он, как простой зритель, предъявил билет не узнавшему виновника торжества контролеру) его обступала толпа и сопровождали аплодисменты. С момента появления Ростроповича на сцене за ним следили тысячи обожающих глаз, которым все равно было, что и как он играет. А играл Ростропович Первый концерт Сен-Санса и Вариации на тему рококо Чайковского для друга много лучше, чем на сентябрьских концертах в рамках русско-японского фестиваля "От сердца к сердцу". Конечно, не обошлось без технических погрешностей. Жестоко было бы требовать и особой художественной выразительности от пожилого человека, прилетевшего в Москву накануне и успевшего раздать в торжественной обстановке стипендии фонда "Слава-Глория" молодым музыкантам.
После концерта Ростропович молодцевато спрыгнул в зал, чтобы расцеловаться с юбиляром. Солженицын сказал дежурные слова благодарности музыкантам и поблагодарил зал за "сочувствие". Очередная культурная акция свела на нет все усилия сотни музыкантов. И настроение у публики, которая пришла не только поглазеть на "московского затворника" и мировую звезду, но и послушать музыку, вполне соответствовало настроению лучшего музыкального номера концерта — шлягерного, пятиминутного "Грустного вальса" Сибелиуса.
ВАДИМ Ъ-ЖУРАВЛЕВ
