Особые чувства испытывает каждый человек к родному краю, где он родился, рос, учился, начал свою трудовую жизнь. В последнее время наблюдается небывалый взлет интереса к краеведению. И это правильно – знать и любить свой край должен каждый человек. А любовь к Родине начинается с её познания.
Чудь белоглазая
Чудь белоглазая – такое странное имя было у народа, заселявшего земли Заволочья (от Варяжского моря (Балтийского) и до предгорий Урала. Откуда взялся этот народ? Впервые об этом народе упоминается в «Повести временных лет», написанной в 11 веке. Некоторые историки полагают, что этот народ произошел от финских племен и позднее перемешался с новгородскими пришельцами. Ломоносов же считал чудь белоглазую, произошедшей от многочисленных и воинственных скифов, которые пришли сюда от земель Русского моря (Черного). Но большинство полагает, что чудь, жившая по берегам северных рек, является прарусами, нашими предками. Они жили еще за десять лет до нашей эры, и являлись оседлыми охотниками, рыбаками, пахарями, оратаями. Этот чудный и таинственный народ давно уже ушел в небытие, канул в землю, как говорится в преданиях. Теперь не отыскать среди нас чуди белоглазой, но следует помнить, что наши корни пошли от этого нее.
З аселение «полунощного края»
В ХI – ХШ веках началось заселение северных земель славянами. Изобилие зверей, птицы, которые составляли основное богатство этого края, привлекли сюда предприимчивых новгородцев. Одни историки считают, что заселение Севера шло мирным путем (Соловьев С.М. и др.). Другие считают, что новгородцы на Север ходили набегами и грабили его мирных обитателей.
Рассказы о богатствах края привлекли сюда торговых людей, которые силой оружия хотели покорить местных жителей. По народным преданиям, местные жители отчаянно защищали свою землю и ни за что не хотели покориться пришельцам. На всяком удобном месте они строили укрепления. Заселение «полунощного края» шло из земель ильменских славян и Ростово-Суздальской земли. B Важскую землю переселенцы шли по реке Онеге, ее притоку — Моше и выходили на реку Пую, а также по притоку Волошки, речке Вахтомице через волок выходили на Вель. Ростово-суздальцы шли от реки Сухоны, волоком выходили в верховья Ваги и Кокшеньги. Погрузив скарб в лодки, плыли переселенцы по рекам, волокли лодки посуху из реки в реку, и, выбрав удобное место, устраивали поселения.
Захват двинских земель новгородцами
Важную роль в освоении Севера сыграли и потерявшие земельную оседлость новгородские свободные люди. Новгородские бояре и посадники часто использовали их для захвата земель. Шли они не в одиночку, а отрядами, спускаясь на своих лодках-ушкуях по рекам. Они прокладывали путь для торговцев и переселенцев, сами обосновывались на жительство. Появлялись на Ваге и Двине и боярские вотчины. Академик C. Платонов писал: «Вслед за крестьянской колонизацией c XI века началось движение новгородских бояр — отряды ушкуйников, снаряженные боярами для захвата земель и «мягкой рухляди». B результате этих походов к XII веку власть Великого Новгорода прочно утвердилась в Заволочье.
Свободные крестьяне
История оберегла Двинскую землю от крепостного права. В течение нескольких столетий край был классическим районом свободного черносошного крестьянства, не ведающего помещичьей узды, из которого выработался местный тип жителя – предприимчивый промышленник-пионер с присущим ему духом самостоятельности и бодрой хозяйственной жизнедеятельности. Помор привык смело смотреть в лицо действительности, полагаться на собственные силы, отстаивать и утверждать свое «я» наедине с непокорной природой. Сама жизнь заставляла крестьян проявлять здоровую инициативу, предприимчивость, способствовала выявлению разносторонних талантов, пробуждала неутоленную любознательность. Отсюда — огромное количество промыслов и ремесел, которыми славился Русский Север на протяжении веков.
Платонов, Сергей Фёдорович (1860 – 1933)
русский историк, академик Российской академии наук (1920).
Настоящая книжка составлена из статей, напечатанных мною ранее, – первая в «Архиве истории труда в России» (книга 2); последняя, пятая, в сборнике «Русское прошлое» (выпуск 3); остальные в изданных Комитетом Севера «Очерках по истории колонизации Севера» (вып. 1 и 2). В настоящем издании текст статей пересмотрен, исправлен и дополнен. Полагаю, что, объединенные единством темы, эти статьи могут послужить небесполезным пособием при первоначальном знакомстве с историей колонизации русского Севера. Забытый и глохший в последнее столетие императорского периода нашей истории, русский Север начал оживать лишь недавно; а в минувшие годы военных потрясений, в особенности с утратой всех, кроме Петрограда, Балтийских гаваней, когда выросло для России значение Северного побережья, русское Поморье вступило в новую эпоху своего развития, ибо приобрело особую важность в общем обороте государственного хозяйства и торга. Несомненно, что теперь, в зависимости от новых условий, в Поморье направится новый колонизационный поток. Знать при этом ход и судьбы прежней колонизации края, конечно, будет своевременной полезно.
Так как предлагаемые вниманию читателя статьи вторая, третья и четвертая писались для сборников комитета Севера согласованно со статьями А.И.Андреева и В.Г.Дружинина по вопросам г заселения Поморья, то необходимо указать, что знакомство с названными сборниками может дать существенные дополнения к находящемуся в настоящей книжке материалу.
Сентябрь, 1923
БЫЛ ЛИ ПЕРВОНАЧАЛЬНО РУССКИЙ СЕВЕР КРЕСТЬЯНСКИМ?
Недавно на одном из съездов, посвященных экономическим вопросам, в общем ходе прений солидным ученым было высказано мнение, что заселение севера Европейской России было последствием колонизации крестьянской, земледельческой, трудовой. Можно понять основание такого утверждения, но нельзя с ним согласиться. Русская колонизация «Поморья» (так назывались в совокупности берег Белого моря и долины рек, текущих в Белое море) была первоначально колонизацией боярской, промысловой, капиталистической. «Крестьянским» русский Север стал позднее вследствие некоторых социальных перемен, и те ученые, которые принимают демократический строй севернорусской жизни за первоначальную ее фазу, впадают в ошибку, довольно, впрочем, извинительную. Дело в том, что почти все сохранившиеся до наших дней исторические документы (акты и писцовые книги) северных областей действительно говорят о демократическом характере жизни и мелком крестьянском землевладении. Ряд крестьянских волостей, в которых «учинены судейки, человек с 10, выборные люди тех же волостей крестьяне, и судятся меж себя по царским грамотам и без грамот»; самостоятельные приходские общины с выборными попами; все права собственности на крестьянские участки, которые переходят свободно из рук в руки по купчим, закладным, духовным и другим «грамотам», засвидетельствованным у своих же выборных властей; земледелие и мелкий подсобный промысел, как основание хозяйственного быта, – вот обычная картина северной русской жизни XVI-XVII веков. Если над крестьянской волостью существует какая-либо вотчинная власть, то эта власть богатого монастыря (Соловецкого, Кириллова), или же московского вельможи. Она носит на себе черты феодального владения, не разрушает внутреннего устройства крестьянских миров с их самоуправлением и довольствуется обычно получением в свою пользу тех сборов, которые «черные» крестьяне (то есть государственные) дают непосредственно государству. Помещика – служилого человека, дворянина – нет на русском Севере XV-XVII веков, нет и обычного последствия поместной системы – крепостной зависимости крестьянина от мелкого землевладельца. Отсюда создается впечатление, что древний русский Север был крестьянским краем с примитивными формами общественности, выросшими в условиях первоначального колонизационного процесса.
Но этому периоду XVI-XVII веков предшествовали другие времена. С половины XV века на севере, в Поморье, водворилась власть московских государей, сменившая собою власть Господина Великого Новгорода. Московскому правительству пришлось на севере произвести ту же самую перемену, какую оно произвело в самом Новгороде, а именно, уничтожить власть и влияние новгородских «бояр». Когда бояре исчезли или, по московскому выражению, «извелися», Поморье стало таким, каким мы его видели выше. При боярах же новгородских оно было иным, имело другую социальную структуру, начало которой восходит к глубокой древности, пожалуй, к ХII-му веку. От этих древнейших времен не сохранилось почти никаких документов, ибо время и Москва их истребили. Одни лишь летописи говорят нам о ходе событий в Новгородском государстве, да остатки кое-каких памятников гражданского оборота сохранились в монастырях и случайных частных архивах. Необходимо было особое остроумие и особая точность критической наблюдательности, чтобы по намекам сохранившейся новгородской старины построить правильное понятие об основных особенностях жизни и строя новгородского общества и связанного с Новгородом Поморья. Только тогда, когда мы поймем, на чем строилась хозяйственная жизнь Великого Новгорода, мы уразумеем, кем, как и для чего колонизовалось из Новгорода интересующее нас Поморье в древнейшие времена его исторического существования.
Господин Великий Новгород обладал громадной территорией от Сумского посада на Белом море до водораздела Западной Двины и Ильменских рек. Лишь немногие места в его южных волостях были доступны для успешного земледельческого труда. Вообще же земля Новгородская была «неродима», и население ковыряло землю без верной надежды на урожай, лишь потому, что не рассчитывало на сколько-нибудь правильный подвоз зерна. Не только тогда, когда низовские (в Поволжье) князья, враждуя, закрывали свои границы для Новгорода, но и в обычное, мирное время новгородцы могли остаться без хлеба по ряду случайных причин. Подсобные промыслы (главным образом рыболовство) кормили, но не создавали достатка, а пушной зверь, дававший когда-то доходный товар, был уже повыбит и ушел на север и восток. В таких условиях новгородцу, чтобы жить и обеспеченно и хорошо, надо было торговать. Путем долгого житейского процесса сложился торговый оборот Новгородского государства. Руководили этим оборотом главнейшие города страны – сам Великий Новгород, затем Псков и Старая Руса. Их рынки обратились в главные средоточия товаров, русских и «заморских». В стенах этих городов сбилось густое население, так как в них стеклось все то, что играло руководящую экономическую роль в стране. На иностранцев, видавших Новгород и Псков в пору их хозяйственного расцвета, оба эти города производили впечатление очень больших городов, равных коим немного было в Европе. Можно сказать, что в пустынной, слабо заселенной стране Новгородской эти два или три города (если считать Старую Русу) убили все другие поселки городского типа и стянули к себе все нити экономической жизни своего государства, а вместе с ними и административно-политическое руководство всем новгородским обществом. В то время, как Новгород и Псков имели каждый около 6.000 и 7.000 дворов, а Старая Руса около 1.600 дворов, прочие городские поселки не достигали даже и 300 дворов и имели значение не рынков, а крепостей, направленных на «немцев» и «Литву». Таким образом, в новгородском обществе произошла чрезвычайная централизация общественных сил, и «Господин Великий Новгород» был на самом деле «господином» над своей громадной, но пустынной страной, как позднее Псков, получив независимость от Новгорода в XIV веке, стал таким же «господином» над своей областью и своими пригородами. Оба эти городские центра властно распоряжались судьбой своих волостей и пригородов по старому порядку: «на чем старейшие положат, на том и пригороды станут». Вече новгородское было верховным распорядителем и законодателем для всего государства. Оно слагалось не из отдельных лиц и не представляло собой беспорядочной тысячной толпы. Его состав определялся теми внутренними организациями, из которых сложился город: «концами», «улицами», «сотнями». Эти организации становились на вече со своими выборными властями во главе и представляли, каждая в себе, один взгляд, одну волю, один голос. Полное их согласие, когда все они «сходили на одну мысль», становилась волей Новгорода; а разногласие вело к междоусобию. Части города, «концы» и «улицы», шли друг против друга с оружием в руках и искали выхода из разногласия в открытом столкновении. Так мирное единение или же борьба составных частей города-господина создавала в результате политику всего государства. А в этих составных частях города, в «концах», «улицах» и «сотнях», вожаками и руководителями были новгородские «бояре» и «житьи люди» – знать, разбогатевшая на новгородском «торгу» и овладевшая постепенно правом на важнейшие государственные должности. Чем дальше шло время, тем сильнее становилось влияние этой знати. В политике она стала правящим классом – настоящей олигархией, в руках которой сосредоточилась вся власть. В экономической жизни эта знать стала госпожею рынка и обладательницею земельных богатств. На рынке «бояре» и «житьи люди» являлись капиталистами, у которых кредитовались купцы, и которые поставляли на рынок главные виды товаров. В области аграрных отношений «бояре» и «житьи» были крупнейшими землевладельцами, за которыми была масса «боярщинок», – хуторов и деревень. Как справедливо заметил А.Е. Пресняков*, крупное землевладение отнюдь не означало еще крупного хозяйства, напротив, характерной чертой средневекового крупного землевладения было его соединение с мелким хозяйством. В «боярщинках» новгородских сидели на малых пашенных участках или на мелком промысле зависимые от своих господ арендаторы или их прямые боярские «холопы», рабы. Целые сотни их зависели от одного и того же боярина, «позоровали к нему», говоря старым языком. Через них боярин давил на население волостей так же, как через своих приказчиков и должников на «торгу» новгородском давил он на самый торг. К исходу новгородской самостоятельной жизни (в XV веке) новгородское боярство стало громадной силой, от которой зависело в Новгороде решительно все: и закон, и политика, и торг, и промысел.
* «Архив истории труда в России», книга первая, стр. 35.
В полном своем развитии новгородский торговый оборот имел такой вид. Новгород стягивал на свой рынок товары из-за рубежей, потому что в собственной его стране их не было. Ему необходим был хлеб из Руси – из Поволжья и Поднепровья; чтобы получить его, надобно было в обмен дать Руси «заморский» товар, который привозили готландские и ганзейские купцы на свои «готский» и «немецкий» дворы в Новгороде. Это были сукна, вина, пряности, драгоценные металлы. За них надо было дать «готам» и «немцам» морские и северные товары: ворвань, моржовую кость, меха, соль, а также воск. Все эти предметы можно было добывать только в Поморье, в северных лесах и на берегах Белого моря. Выходило так, что Новгород был торговым посредником, «маклаком» между «заморьем» (Средней Европой) и Русью. Сам он ничего не производил, а только передавал товары с севера на запад, с запада на восток и отчасти на юг, откуда для самого себя получал зерно. Основанием этого кругового торга служила северная промысловая добыча, а целью – обеспечение Новгорода «продуктами питания». Организаторы этого кругового торга, бояре, должны были устремлять свою деловую энергию и капиталы прежде всего на северную добычу, ибо она их богатила, давая возможность торгового обмена с «заморием». Вот почему боярство новгородское так дорожило Поморьем. Оно обратило его в новгородскую колонию и в договорах с князьями всегда оговаривало, что северные волости – «се, княже, волости Новогородския». Эксплуатацию этих пространств оно почитало как бы своим правом. На далекий и суровый север оно наладило пути, по которым туда шли новгородские колонизаторы, а оттуда тянулись в Новгород товары. Захватить в сферу обычного управления, сделать север государственной территорией у новгородцев не хватало сил и средств: громадные пространства земли, слабо населенные инородцами, не вполне даже были ведомы русским людям. Они оседали там местами, образуя как бы русские оазисы среди пустынных лесов и в устьях «морских» рек. Когда новгородская колонизация встречалась на севере с попытками колонизации с юга, со стороны низовских (Поволжских) князей, новгородцам приходилось размежевываться с соперниками и признавать их право на пользование известными путями и промыслами. Так, московские князья в XIV веке пользовались путем по Северной Двине на р.Мезень и далее на север, куда их сокольники ходили добывать «поткы» (то есть птиц ловчих), и новгородцы им не мешали в этом их промысле. Но когда Москва пробовала укрепиться в низовьях Сев.Двины, издавна занятых новгородцами, Новгород оказывал ей до второй половины XV века упорное и удачное сопротивление. Он считал «Двину» своей колонией и наказывал всякие попытки местного населения отложиться от метрополии: когда «двинские бояре» стали было «позоровать к Москве», Новгород вооруженной силой изгнал с Двины московских чиновников и жестоко покарал двинских вожаков. В Новгороде, словом, крепка была мысль, что Поморье должно тянуть к нему и должно служить его интересам, хотя оно лежало и за пределами Новгородского государства. Отдаленность от Новгорода удобных и богатых промысловых мест на севере и трудности путей, туда шедших, были причиной, почему бедному переселенцу очень трудно было в одиночку идти в Поморье. Он застревал на пути, задержанный широкими порожистыми реками, каменными «сельгами» и топкими болотами Обонежья. На далекий морской берег (Терский, Поморский, Летний, Зимний, как его называли на разных его участках) могли проникнуть только хорошо снаряженные и снабженные партии колонистов, имевшие целью основать новый промысел или приобрести новое становище для морского лова. Такого рода партии и формировались в крупных боярских хозяйствах. Новгородский капиталист, боярин или «житой человек», желавший вновь завести или увеличить свои промысловые заимки на севере, собирал у себя своих холопов, «дворчан» или «дворян» (то есть дворовых людей), и посылал их на север. Они шли в «ушкуях» (лодках) или на конях и добирались до морского берега. Выйдя к морю, они шли морем вдоль берегов, ища удобных мест для становищ. Найдя устье реки, впадающей в море, они входили в реку до первых ее порогов. Привлекали их и удобные бухты, в которых можно было основаться для ловли рыбы и боя моржей: Все удобные места, не занятые ранее, занимались ими на имя их господина и становились боярской вотчиной. Так возникали промысловые боярские поселки с русским населением. Распространяясь от первых становищ по берегу или в глубь страны, поселенцы покоряли себе инородцев – «корельских детей» или «лопь дикую», или же (восточнее) «самоядь», «примучивая» их к промыслу своего господина. Понемногу целые округа подпадали вотчинной власти того или иного боярина. Семья бояр Борецких в XV веке владела, например, значительным сплошным пространством вдоль Летнего (южного) берега Белого моря. Первые русские поселения, усевшиеся где-либо на морском берегу или на рыбной реке, становились опорными пунктами для дальнейшей колонизации. От них ползли во все стороны деревни «орамой» земли, соляные варницы с одним-двумя цренами, семужные «заколы». Под кровом знатного и сильного владельца не только его холопы, но и независимые от него мелкие русские люди, проникшие по следам боярина на север, усаживались на удобных для хозяйственной деятельности местах. А затем и монастырские иноки оказывались в ряду колонизаторов. Они или по своей воле уходили из обителей на север, в дикую глушь, искать созерцательного уединения, или же призывались светскими владельцами угодий, завещавшими и дарившими монастырям, на помин их грешных душ, села, земли и промыслы. К XV веку все побережье Белого моря было уже унизано русским населением, зависимым от бояр и отчасти монастырей. Они явились здесь властными представителями крупного землевладения с той же его особенностью, как и в самой Новгородской земле: крупное землевладение и здесь не означало крупного хозяйства. Как морские промыслы, так и все другие виды промышленной и вообще хозяйственной деятельности на севере не слагались в крупные и сложные организации, а представляли собой группу разбросанных на больших расстояниях мелких предприятий, принадлежащих одному крупному капиталисту. Он управлял ими издали, из Великого Новгорода, и был заинтересован только в том, чтобы из его отдаленной крепостной вотчины в срок и в достаточном количестве шел товар на новгородский «торг». В этом, главным образом, и заключался для него смысл его заимок в далеком краю.
Итак, первоначальные русские поселки в Поморье вышли из Новгорода. Они носили промышленный характер. Их назначением была поставка местных продуктов промысла и охоты на новгородский рынок. Их инициаторами были хозяева этого рынка, новгородские бояре-капиталисты. Промысловые заимки новгородцев становились базой для дальнейшей русской колонизации в Поморье. Когда, в XV веке, Москва завоевала Поморье, она «извела» новгородских бояр и освободила от их власти население их «боярщин». Она обратила «дворчан» и холопей боярских и «примученных» ими инородцев в «сирот великого государя московского», то есть в крестьян, сидевших на земле государевой, а в своем посельи. Предоставленная этим «сиротам» возможность самоуправления повела к тому, что прежние боярщины обратились в крестьянские волости с крепкой внутренней организацией. Эти волости были составлены сплошь из мелких земледельческих и промысловых хозяйств и, постепенно размножаясь, распространялись в виде таких же мелких «починков», крестьянских заимок. В этом московском периоде своей жизни Поморье приняло вид крестьянского мира с примитивными формами хозяйства и общественности.
Отжитая эпоха капиталистической эксплуатации края была забыта и не дает себя чувствовать наблюдателю Поморья, видящему его позднейшую форму и не знающему древнейшей.
НОВГОРОДСКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ СЕВЕРА
Первоначальное заселение русского Севера славянским племенем пошло из Великого Новгорода. Историческая наука не располагает точными данными о том, когда и как началось это заселение. Но общее знакомство с историей хозяйственной жизни Новгорода позволяет, как мы говорили выше, восстановить обстановку, в какой совершалось освоение новгородцами громадных пространств по берегам «Студеного» моря и впадающих в него рек. В пору окончательного образования Новгородского государства, в XIII веке, когда сложились основы политической самостоятельности Новгорода, территория «Господина Великого Новгорода» уже не удовлетворяла всем потребностям его населения. Земля Новгородская давала скудные урожаи, а часто и вовсе их не давала, если морозом побивало жито. Новгородцам необходимо было пахать только потому, что они не могли рассчитывать на правильный подвоз хлеба с русского юга и востока. Если бы такой подвоз был обеспечен, силы новгородцев целиком были бы направлены на иные виды труда. Но пока восточные и южные князья имели возможность «засечь пути» к Новгороду и «не пустить в город ни воза», до тех пор новгородцам приходилось держаться за соху и «страдать» на пашне при самых неблагоприятных климатических и почвенных условиях. Тем не менее, земледелие для новгородцев было все-таки только подспорьем, а главные их усилия были направлены на иную добычу. «Природных богатств в такой стране (говорит А.И. Никитский, лучший знаток Новгородской истории) нужно ожидать не от почвы, а от массы лесов и вод, покрывающих ее в полном изобилии»*. Действительно, лесные и рыбные промыслы были развиты сравнительно сильно и давали новгородцам не только кров, пищу и одежду, но и дорогие товары, питавшие новгородские рынки и поднявшие новгородскую торговлю до значительного напряжения. Только эти товары новгородцам приходилось добывать не в коренных своих областях. Там, в пределах Новгородских пятин, составлявших государственную землю В.Новгорода, богатства вод и лесов оскудели, по-видимому, довольно рано, и все рассказы новгородцев о сказочном обилии их страны относились уже не к пятинам, а к окраинным новгородским «землям», освоенным новгородской колонизацией вне их государства. Это на Северной Двине, на берегах Белого моря, на далекой Печоре и в Приуральской Югре, водились в изобилии редчайшие звери, птицы и рыбы и даже из туч будто бы падали новорожденные векши и «оленци-мали» и, подросши, расходились по земле**. Таких чудес новгородцы дома у себя не видали уже в XII и XIII веках; напротив, терпя нужду на своей «неродимой» земле, они уже тогда тянулись за богатством на далекий север и северо-восток. В этой тяге на север, суровый и холодный, но обильный и суливший счастливую добычу, нашла своей исход энергия новгородцев, утесненных столь же суровыми условиями быта на их родине. С великими усилиями проложили они несколько путей на Северную Дгину и Белое море. Выходя р.Свирью на оз. Онего, они шли по озеру на север вдоль обоих берегов, западного и восточного: у них был налажен «судовой ход Онегом озером на обе стороны по погостам», и в прибрежных погостах расположено шесть рынков – «рядков». С восточного берега озера новгородцы двигались далее на восток и северо-восток, пользуясь, главным образом, речками и озерами, так как «тележных дорог» не было и ехать было возможно только «с нужею: зашли мхи и озера и перевозы через озера многие». Один путь на восток, на р.Онегу, шел от озера рекой Водлой (Водла, ее приток р.Черева, оз. Волошево или Волоцкое, р.Поча, Кенозеро и р.Кена). Этим путем выходили на р.Онегу пониже Каргополя и по Онеге направлялись к морю, или же от пристани Маркомус переходили на верховья р.Емцы и по ней добирались до Сев. Двины. Другой путь на восток направлялся от нижнего течения р.Вытегры к оз. Лаче какими-то не совсем для нас ясными волоками и выходил к г.Каргополю, откуда открывались уже торные пути на Северную Двину и к морю. От северной оконечности Онежского озера, от нынешнего Повенца, через Маткозеро, шли пути в Заонежские погосты на реки Выг, Суму и Нюхчу прямо к берегам Онежской губы. Наконец, от старинного Новгородского городка Корелы (Кексгольм) был путь в»Лопские погосты», в «дикую лопь», то есть в северо-западный угол Олонецкой губернии, а оттуда на Корельский берег Белого моря. Так разными путями Новгородцы добрались до заветных мест Белого моря, где надеялись найти желанную добычу – рыбу, морского зверя, соль и меха.
* А.И. Никитский. История экономического быта В.Новгорода. М. 1893, стр. 5
** Красивый рассказ древней летописи под 1114 годом о маленьких оленях, падающих из облаков на землю, очень напоминает лопарское предание, записанное в одном из шведских рассказов Стига Стигсона, о том, что «олень не сын Земли; он сын солнца, он принадлежит самому богу; это могут подтвердить старики: они знают, что первое оленье стадо спустилось с облаков».
Почин и руководство в колонизационном движении Новгорода на север, как было сказано, принадлежали верхним слоям новгородского общества – боярству и житьим людям. Новгород для своего торга ничего, или почти ничего, не добывал и не производил на собственной почве. Он был только торговым посредником между своими соседями, извлекая для себя пользу из самого посредничества. Если представить дело в простейшем его виде, то можно сказать, что новгородцы добытый ими на севере, в Поморье, товар предлагали «заморским» немцам, а товар, полученный в обмен, от немцев, отправляли на русский юг и юго-восток и за него получали с юга и с юго-востока воск и хлеб. Самый Новгород при этом играл роль главнейшего рыночного пункта, на котором сходились товары поморские, немецкие и русские и на котором совершались все важнейшие сделки. Доставка товаров с далекого севера, да и самая добыча их на севере, требовали больших средств и твердой организации. Обороты с иноземными покупателями, хорошо организованными в свою очередь, нуждались в точном определении взаимных отношений между новгородским и немецким купечеством. Мелкому промышленнику и торговцу было бы не по силам вести в одиночку добычу, доставку и продажу малых партий товара в условиях того времени, когда приходилось вооруженной рукой удерживать за собой место промысла и пути сообщения на инородческом севере, когда были надобны громадные усилия для возки товаров по болотистым волокам и порожистым рекам, когда на самом новгородском рынке русский купец встречал ловких и хитрых контрагентов, покупателей и продавцов, «немцев», крепко хранивших свой интерес и соединенных тесной взаимной связью. В таких условиях только экономически сильные и политически влиятельные люди могли предпринимать поездки из Новгорода на север, в Поморье, и могли основывать там промышленные поселки. Скупой на подробности Новгородский летописец и древнейшие Соловецкие и Двинские грамоты дают немногие, но очень вразумительные указания на первых новгородских насельников Поморья и Подвинья.
Это все «именитые» новгородские люди – посадники, бояре и прочая новгородская знать. Об этих людях В.О.Ключевский в своем очерке «Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае» говорит, «что около половины XV века многие имели там отчины, у некоторых были уже отчины и дедины «. Стало быть, в XV столетии там сидело уже третье поколение новгородских заимщиков. Иные являлись за добычей в виде простых насильников. Так, в 1342 г. новгородский боярин Лука Валфромеев, «не послушав Новграда», собрал дружину, «скопив с собою холопов сбоев (удальцев) и поеха за волок на Двину и постави городок Орлец» (ныне Орлицы, верстах в 30 от Холомогор). Оттуда, из своего городка, начал он войну по Двине и взял было «все погосты на щит». Но местные люди встали на насильника, и он погиб от их рук. Об этом узнали новгородцы, и началась из-за Луки смута в самом Новгороде, где нашлись сторонники и почитатели убитого боярина. Приключения Луки имели в своей основе грубое желание завладеть уже заселенным краем в личную собственность смелого предпринимателя с целью торгово-промышленного использования местных богатств. Грубое насилие вызвало отпор и повело к смуте. Иначе обходилось дело в тех случаях, когда энергия новгородцев направлялась на дикие, никем не занятые пространства, еще ожидавшие людского труда. Боярские «холопы сбои», мирно снаряженные своим господином – боярином, выходили на морской берег по одному из указанных выше путей и в своих ладьях («ушкуях») шли вдоль берега, заходя в попутные бухты и устья морских рек. Везде, где можно было устроить становище, они занимали места на имя своего боярина и немедля устраивали промысел. Так возникали соляные варницы, рыболовческие поселки, ловчие станы, а за ними появились и «страдомые деревни» или «орамые земли» – в тех местах, где возможно бывало занятие земледелием. По общим свойствам края, и промысел и пашня могли возникнуть не везде, а только там, где природа давала к тому счастливое сочетание необходимых условий. Поэтому промышленные и земледельческие поселки «сидели в розни», отделялись друг от друга дикими пространствами болот и леса. «Большая часть Новгородских вотчин в Поморье (говорит В.О.Ключевский), даже у мелких собственников, не представляла сколько-нибудь округленных земельных владений, сосредоточенных в одной местности, а состояла из многих раздробленных, мелких участков, рассеянных по прибрежным островам, по морскому берегу и по рекам морским, как выражаются грамоты, часто на огромном расстоянии друг от друга»*.
* В.О.Ключевский. Опыты и исследования, стр. 6.
При неизбежной в таком порядке заимок чересполосице выходило, однако, так, что сильные бояре-колонисты, заняв для себя десятки мест в одной какой-либо области Поморья, закрепляли за собой всю эту область, втягивая своих мелких соседей в круг своего влияния. Так, знаменитые Борецкие, овладев промысловыми и пашенными угодьями на Летнем и Поморском берегах Белого моря, оказались господами в этих областях. Коща же падение самостоятельности Новгорода сломило силу этого боярского рода, его вотчины и дедины перешли постепенно в обладание Соловецкого монастыря, и монастырь стал главным землевладельцем и хозяином на южном и западном берегах Белого моря.
За первыми насельниками Поморья, новгородскими боярами, по проторенным ими путям, шли на север и более «обычные люди» – простые промышленники и пахари из мирских людей и не менее простые поселенцы из числа иночествующей братии. Этот мелкий люд селился в Поморье среди бывших там искони туземцев – лопи и корел, и по-видимому, не враждовал с ними за землю, которой хватало всем. Иноки и миряне одинаково легко осваивали занятые места в полную собственность, иногда лишь вступая в пререкания за эту собственность со своими земляками – боярскими людьми. Так, основатели Соловецкого монастыря выдержали борьбу с «боярскими рабами», которые приплывали к их острову и гнали иноков прочь, говоря, что «остров по отечеству наследие наших бояр». Иноки отсиделись на занятом месте и потом закрепили его за собой формально, получив на свой архипелаг жалованную грамоту Господина Великого Новгорода.
В таких чертах рисуется первоначальное заселение ближайших к Новгороду областей Поморья и Двинской земли. Главный мотив колонизационного движения – поиски товаров для новгородского рынка; вожаки движения – новгородские бояре, распорядители новгородского рынка; господствующий вид русского поселка на севере – промышленная заимка, стан охотников или рыболовов; преобладающий тип поселенцев – боярские люди, «холопи-сбои», работающие на своих господ-бояр. Им принадлежало первенство в освоении Поморья. За ними уже шли другие поселенцы – монах и крестьянин, садившиеся на малые участки и работавшие на себя, совсем в одиночку или же малыми «дружинами» в 2-3 «друга», в 10-12 «другое». Из этих-то дружин и слагалось мало-помалу, веками, то свободное население Поморья, которое в последующее время образовало в крае демократическую основу русского населения – крестьянского в «погостах» или «волостях» и иноческого в монастырях. Свое привычное земское устройство русские насельники прививали и туземцам, когда крестили «дикую лопь» или «корельских детей» в православную веру. Корел и лопарь, принимая христианство, вместе с новой верой и русским именем принимали весь облик русского человека, «крестьянина», складывались в погосты вокруг церкви или часовни и начинали жить русским обычаем в такой мере, что по старым грамотам нет возможности отличить коренного новгородца от инородца-новокрещена. Чем южнее и теплее места и хлебороднее почва, тем сильнее и заметнее в Поморье этот мелкий демократический, «крестьянский» элемент населения и тем меньше развит элемент боярского, капиталистического, если можно так выразиться, освоения края. Если боярский захват особенно характерен для областей по южному и западному побережью Белого моря, то на р.Онеге и Северной Двине уже в глубокой древности заметны более демократические организации – волости и погосты с населением из местных «двинских бояр» и простых землевладельцев. Особенно на С.Двине и ее левых притоках был силен крестьянский «мир» и было относительно слабо воздействие новгородской знати. Здесь в конце XIV века произошло даже явное отложение от Новгорода: бояре двинские и все двиняне «задалися» за Московского великого князя, а от Новгорода «отнялися», причем двинские вожаки «воеводы Иван и Конон с своими друга волости Новгородские и бояр новгородских поделиша себе на части». Новгородцам надобно было силой возвращать себе отпавшую область: они послали на Двину рать, числом в 3.000 человек. Эта рать одолела московскую «засаду» (гарнизон) в городке Орлеце и заставила двинян сдаться. Воеводы Иван и Конон «с други» были схвачены и казнены, а прочие вожаки, «кто водил Двинскую землю на зло», были закованы и потом в Новгороде замучены или же заточены по монастырям. На двинян наложена тяжелая контрибуция (2.000 рублей и 3.000 коней, по коню на каждого новгородского воина); а городок Орлец «разгребоша» (то есть срыли)*. Двинская земля еще на 75 лет осталась во власти Великого Новгорода, но потом окончательно перешла к Москве. Строптивость двинян по отношению к новгородской власти объясняется тем, что область их (называемая то Двиной, то Заволочьем) была ареной не только Новгородской, но и «Низовской» (или Московской) колонизации. Через волоки, отделявшие Волжские притоки от Сухона и Ваги, шло на север население с Поволожья, и сами Низовские князья с Волжских верховий принимали участие в эксплуатации северных богатств, заключая с Новгородом особые на этот предмет соглашения. Они, например, посылали через Двинскую землю, на реки Пинегу, Кулой, Мезень и Печору «ватаги» своих сокольников за ловчими птицами и при этом особыми грамотами обеспечивали сокольникам свободу передвижения через Двинскую землю, «како пойдут с моря с потками» («пътъка» – птица). На основании княжеских грамот XIV века можно даже заключить, что на севере у Низовских князей были не одни только случайные ловища: местное население было повинно им «по пошлине» кормами и подводами «с погостов» для поездок княжеских ловцов; а в некоторых местах (на Терском берегу и в погосте Кегрольской волок на р.Пинеге) сидели княжеские приказчики, и новгородцы обязывались в те места не ходить и не вступаться. Таким образом, путем договоров с Новгородом князьям весьма рано удалось приобрести некоторые права на самый удаленный новгородской окраине на Зимнем и Терском берегах Студеного моря. Пользование этими правами делало князей хозяевами занятых их ловцами мест и порождало в них интерес и вообще к делам на севере. Колонизация Поморья становилась мало-помалу их собственным делом и будила в них мысль о полном освоении далекой Новгородской окраины, или, точнее, тех путей, которые вели на морские княжеские промыслы.
* Новгородская первая летопись под 6905 (1397) годом.
Еще слабее, чем в Подвинье, было напряжение новгородской колонизации на крайнем русском северо-востоке, в области Печоры и северного Урала. Отдаленность, суровость и дикость этих мест делали их доступными только для самых предприимчивых людей, и то не с целью селитьбы, а лишь для поиска дани среди дикого «югорского» (вогульского и остяцкого) населения. Такого рода поиски новгородцы предпринимали уже в XI и XII веках. В 1187 г. на Печоре и в Югре были уже новгородские «данники» (сборщики дани), и новгородцы считали Югру и Печору своими государственными «волостями». Для того, чтобы держать инородцев югорских в страхе и повиновении, из Новгорода снаряжались туда военные экспедиции, взимавшие там дань и каравшие строптивых. Но эти экспедиции встречали иногда упорное сопротивление от местных югорских князей, не желавших над собой новгородской власти. Таким образом, в состав мирных новгородских «волостей» югорские места не входили, и селиться в них новгородцам было рискованно. Самые сношения Новгорода с Печорой и Югрой были затруднены, и не только дальностью расстояния, но и тем, что северный путь по рр.Пинеге, Пезе и Цыльме был очень неудобен, а южный – по рр.Сухоне и Вычегде рано попал в руки Низовских (Ростовских) князей и потому не всегда мог хорошо служить новгородцам. Так, в 1323 г. «заратишася устюжане с новгородцами, изымаша новгородцев, кто ходил на Югру и ограбиша их». То же и в 1329 г., «избиша новгородцев, котории были пошли на Югру, Устюжский князи»*. При этих условиях нельзя, конечно, говорить о сколько-нибудь заметном «заселении» новгородцами Печерского и Югорского края.
* Новгородская первая летопись под 6695, 6831 и 6837 гг.
Точно так же трудно сказать что-либо определенное о начале сношений новгородцев с Пермским краем и Вяткой. Новейшие изыскания привели только к упразднению легенд, связанных с древнейшей историей этих областей. Уже Костомаров сознавался, что «известия о способе владения Новгорода этою отдельною (Пермскою) землею до того скудны, что нет возможности вывести что-нибудь точное». Исследование А.А. Спицина доказало, что «повесть о стране Вятской» передает простую басню, лишенную всякой фактической основы, говоря о том, как «в лето 6682 (1174) отделишася от предел Великого Новгорода жители новгородцы самовластии с дружиною своею и, шедше», основали город на р.Каме, затем перешли на Чепцу и Вятку и завоевали на Вятке «чудские» городки. В них новгородцы «начата общежительствовати самовластвующе, правили и обладали своими жители… и прозвашася вятчане реки ради Вятки». Красивая легенда о далеком «народоправстве» создалась, по-видимому, в самом конце XVII века путем книжных измышлений*. Точные же летописные записи дают сведения о вятчанах и Вятке не с XII, а только с XIV столетия, и притом сведения краткие и неопределенные. Совершенно ясно одно, что ни в Перми, ни на Вятке сплошных оседлых новгородских поселений не было до самого московского завоевания, а Москва нашла там инородческое «общежительство», которое новгородцы эксплуатировали наездами.
* Костомаров. Северно-русские народоправства, I (СПб, 1886), стр. 404; А.А.Спицын. «Один из источников истории Вятского края».
НИЗОВСКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ СЕВЕРА
1
После Великого Новгорода вторым базисом колонизационного движения Руси на Север был московский центр – пространство между верхней Волгой и Окой. Начиная с XII столетия, этому пространству суждено было стать средоточием русских народных сил. Слабое и разрозненное финское население легко уступало здесь свои места славянам – пришельцам из Новгородской Руси. С незапамятных времен кривичи и словене с варягами проникли в эти места, основали среди финнов-аборигенов свои города (Ростов, Суздаль) и стали от них распространять хозяйственные заимки по Волге и Оке. Позднее в соседстве с северно-руссами подошли сюда с юга и юго-востока и восточно-руссы (вятичи) и осели по верхней и средней Оке. Под напором русских племен финны исчезли из края, отодвинувшись на северо-восток или же растворившись в русской стихии*.
* А.А.Шахматов. Очерк древнейшего периода истории русского языка (1915), введение. – Его же. Введение в курс истории русского языка (1916), стр. 110 и след. – С.М.Середонин. Историческая география (1916), стр. 208-215.
Таким образом, на пространстве между верхней Волгой и Окой создалось сплошное русское население и чем хуже складывалась обстановка для Руси на юге под ударами степняков, тем энергичнее двигалась Русь из пределов лесо-степи в «Залесье», на Оку и Волгу, и тем плотнее заселяла она их междуречье. Между северно-руссами и восточно-руссами, суздальцами и рязанцами, не было мира и шла вражда за колонизуемую землю. Вятичи-рязанцы поставили предел распространению северно-руссов на юге за Оку, а последние в свою очередь не пускали на север «полоумных смердов» и «чудищ» рязанцев. Тем не менее быстрое заселение «Залесья» повело к замечательному подъему культуры в крае, вызвало здесь рост народных сил и высоко подняло политическое значение великого княжества Суздальско-Владимирского. В исходе XII века великий князь Владимирский Всеволод Юрьевич представлялся современникам могучим властителем, который смог бы «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти»; так отзывалось о нем «Слово о полку Игореве», разумея силу его ратей. Памятники вещественной культуры, как ни мало их сохранилось от Суздалыцины XII века, свидетельствуют о расцвете художественного вкуса и о материальном богатстве северных князей-храмоздателей, восхищавших население своими постройками. С восторгом летописец говорит о Ростовских и Владимирских храмах, что над ними трудились, «изо всех земель мастеры» и что храмы были так «дивны и велики», как не бывали прежде и не будут впредь. Не раз мелькает в памятниках той эпохи такое восторженное изумление перед деятельностью Владимиро-Суздальских князей и перед успехами северно-русской гражданственности до-татарской эпохи. Конечно, эти успехи стали возможны лишь потому, что Суздальская земля (по словам А.А.Шахматова) «вместе с княжескою властью переняла от Киева его культуру и просвещение». «В течение недолгого своего существования (говорит А.А.Шахматов) Киев успел выработать идею национальной княжеской власти, положить основания своеобразной и устойчивой культуре, приобщить все русские племена к христианству и создать национальную церковь. Все эти блага цивилизации стали общим достоянием русской земли. Они открыли возможность роста и развития новым центрам, создавшимся при тех или иных новых условиям народной жизни»*. Казалось, начаткам киевской культуры суждено было блестящее развитие на русском северо-востоке. Но пришли татары, и все изменилось в Суздалыцине: не только приостановились успехи гражданственности, но совершилось перемещение самого населения и руководящих центров края.
* А.А.Шахматов. «Очерк древнего периода истории русского языка», стр.VI-XI.
Очень любопытны наблюдения М.К.Любавского над последствиями татарского завоевания XIII века в Суздальской земле. «В XII и большей части XIII века население Суздальской земли (говорит он) группировалось преимущественно в средней ее части и восточной, а западная окраина ее, территория позднейшего княжества Московского и Тверского, была слабо заселена… На такое именно, а не иное размещение населения указывает и самое распределение княжений в XIII веке. Большая часть княжений в XIII веке группировалась именно в средней и восточной частях Ростово-Суздальской области, каковы были: великое княжение Владимирское, княжение Ростовское, Ярославское с Белозерским, Костромское, Галицкое, Юрьевское, Перяславское, Суздальское и Городецкое. В западной части Суздальского края встречаем только два княжения – Тверское и Московское… Если собрать все летописные указания на населенные пункты в Суздальской области за XI-XIII вв., то совершенно ясно вырисовывается, что в этой области раньше и гуще заселились бассейны средней и нижней Клязьмы и Поволжье от впадения Шексны до впадения Оки»*. Именно на эти места и направлялись чаще всего и сильнее всего удары татарских полчищ в XIII столетии. Батый опустошил все это пространство: «то же происходило и после Батыева нашествия, когда Суздальскую землю стали периодически навещать татарские баскаки с отрядами и в особенности в последние два десятилетия XIII века, когда происходила усобица между сыновьями Александра Невского». Под ударами татар и притеснениями их баскаков население не хотело оставаться. «Вероятно, уже после первого погрома часть населения, попрятавшаяся в лесах, не пожелала вернуться на старые пепелища и предпочла уйти подальше от татар – на запад и север, в более лесистые и пустынные области». И в дальнейшие десятилетия повторялось то же самое: люди уходили с обжитых мест в более безопасные. «Перелив населения с востока на запад Суздальской земли и обусловил естественно возвышение княжеств, лежавших на западе этой земли, – Тверского и Московского»**. Отход же населения с Волги на север начал собой первые этапы Суздальской и Московской колонизации Заволочья и Поморья. Соображения М.К.Любавского остроумны и основательны. Они становятся наглядно ясными, если поставить их в связь с обычными маршрутами той эпохи. Между Рязанью и Владимиром не было в ту эпоху прямого пути. Между ними лежала непроходимая болотистая «Мещерская сторона», сквозь леса и топи которой и в позднейшее время не было путей. Это пространство (между нынешними Рязанью, Егорьевском, Покровом, Судогдой, Меленками и Касимовым) надобно было обходить, идя с юга – или вправо на Муром или влево на Москву. Татарские рати избирали первое направление и тем самым оставляли Московские и Тверские места далеко влево от главной арены своих кровавых действий. Их удары обрушивались на среднее и нижнее течение Клязьмы и через Клязьму на Ростов и Волгу. До Твери и Москвы очередь доходила не всегда. В их области уходили те, кто не успевал уйти за Волгу. Москва и Тверь полнились народом так же, как стали полниться беглецами Костромские, Галичские и Вологодские места. Века XIV и XV – это время усиленной колонизации с юга на север на перерез колонизационным потокам, струившимся в Заволочье из Новгородчины.
* М.К.Любавский. «Возвышение Москвы» в издании «Москва в ее прошлом и настоящем», часть I, стр. 69.
** Там же, стр. 70-71. Так же М.К.Любавский. «Лекции по древней русской истории» (1915), стр. 215-218.
История первых низовских заимок на севере очень темна. Из грамоты Владимирского великого князя Андрея Александровича (на рубеже XIII и XIV столетий) мы узнаем, что по договору с Новгородом великий князь посылал «на море» за ловчими птицами «ватаги» своих ловцов и пользовался преимущественно правом «ходити на Терскую сторону», куда новгородцы «не ходят». Так как подобные же грамоты о сокольниках Ивана Калиты определенно говорят о «Печерской стороне», «Кегрольском волоке» и адресуются «на Колмогоры», то можно с уверенностью заключить, что дело в грамотах идет о Зимнем береге Белого моря и Печерском крае, т.е. о том крайнем северо-востоке, который всегда славился своими соколами. Так как обладание этими «местами», по грамоте князя Андрея Александровича, было его наследственным правом и «пошло (по его слову) при моем отце и при моем брате», то, значит, великокняжеские владения на крайнем севере восходили по крайне мере к середине, если не к началу XIII века. Уже тогда подчиненное Новгороду местное население на С.Двине, Пинеге и Кулое давало «ватагам» великого князя «с погостов корм и подводы по пошлине». Уже тогда великий князь «приказывал» Печорскую сторону с ее ловищами своему приказчику, который при том ведал «Погост Кегрольский волок» по пошлине, «как то было (пишет Иван Калита) при моих дядях и при моем брате при старейшем»*. Так намечается важный факт раннего существования ловческих заимок на севере у низовских людей. Раз были эти заимки, были, стало быть, и постоянные пути с юга на север, которыми могли пользоваться не одни, конечно, князья, но и все подвижные элементы низовского населения. В историческом письменном материале нет, однако, точных указаний на то, как и когда в XIII-XIV вв. началось движение на север по этим путям. Есть только намеки на распространение в северном направлении княжеских вотчин Московских, Ростовских и Ярославских князей и на значительное развитие монастырской колонизации в северном направлении.
* А.А. Эксп.I, №№ 1, 2 и 3.
По-видимому, ранее других княжеских линий и далее их ушли на север Ростовские князья. Род их рано ослабел и обеднел; многие его линии измельчали, и, потеряв характер владетельных князей, обратились в простых вотчинников с княжеским титулом. Уступая свои коренные земли властной Москве, Ростовские князья вознаграждали себя заимками на севере. В начале XV века многие из них оказались владельцами большого количества земель на реке Ваге и ее притоках, на С.Двине, на р.Емце и Мехренге. Десяткам и перечисляются эти земли в московских «списках Двинских земель», как выморочное имущество, перешедшее после Ростовских собственников в распоряжение великого князя всея Руси*. Столь счастливое распространение княжеских заимок, конечно, сопрягалось с движением на эти заимки и рабочего люда, подвластного Ростовским князьям. Так создавалась на дальнем севере «Ростовщина» – проводница московского влияния и власти.
* А.А.Э. I, N 94. Сравн. Д.К.Зеленин «Великорусские говоры» (1913), стр. 438-439.
Одной из отраслей Ростовского княжеского рода была линия князей Белозерских, владения которых «расположились кольцом кругом Белоозера, удаляясь от него на юг в бассейне Шексны, где они встречались с вотчинами Ярославских князей»*. Белозерские князья под фамилиями Кемских, Ухтомских, Сугорских, Шелешпанских и др. представляли собой еще более типичные образцы измельчавших владетелей, чем их Ростовские сородичи и соседи. Из них князья Кемскйе на мелких родовых вотчинах по р.Кеме, с севера впадающей в Белоозеро; князья Ухтомские на р.Ухтоме** в Пошехонье, где их соседями были Сугорские, Белосельские и (через Шексну) Андомские и Вадбольские князья. Вся местность по верхней Шексне, по рр. Суде, Андоге и по берегам Белоозера была освоена княжеской колонизацией, плодами которой пользовался впоследствии Кириллов монастырь, сумевший исподволь перевести княжеские вотчины в свое обладание.
* С.В.Рождественский. «Служилое землевладение в Московском государстве XVI века» (1897), стр. 153 и след.
** Рек с названием Ухтома, «Ухтомка» несколько. По актам князья Ухтомские приурачиваются к р. Ухтоме, притоку Согожи, в Пошехонье. Но возможно предполагать их вотчины и на Ухтоме, впадающей в Белоозеро.
Не менее Ростовского рода разветвившийся и измельчавший Ярославский княжеский род также тянулся на север, из своих коренных Ярославских мест. «Вотчины ярославского княжеского рода перемешивались с вотчинами Белозерских князей в бассейне Шексны, Мологи и Кубенского озера; эти реки и озеро с их притоками были центральной областью, в которой сгруппировались владения Ярославских князей, обломки их бывших уделов»*. Из Ярославских владений выделился прежде других удел Моложских и Прозоровских князей на р.Мологе; затем Новленских князей в Пошехонье и удел Заозерско-Кубенский, состоявший из земель вокруг Кубенского озера. Если сообразить по карте расположение всех этих княжеских владений, Ростовских и Ярославских, то нетрудно заметить, что от Верхней Волги (через Мологу, Суду, Шексну, Кубенское озеро и р.Кубену) на Вагу и в Подвинье, на далекий север, протянулась цепь колонизационных княжеских заимок, простершихся по С.Двине до самого моря и даже до Терского его берега. Когда Москва окончательно стал торжествовать над своими соперниками и врагами (Тверью, Нижним, Рязанью) и обратилась в собирательный великорусский центр, она наложила свою владетельную руку на мелкие северные заимки ослабевших удельных князей и с необыкновенной быстротой стала обращать их в свою собственность. Иногда это была «купля» (если старинный термин «купля» понимать в нашем современном смысле приобретения путем торга за деньги или иные ценности)**, иногда это имело форму добровольного присоединения удельного владетеля с его земельными владениями к Москве, как государственному и народному средоточию, иногда же присоединение было явно насильственным делом, даже не завоеванием после открытой и честной борьбы, а простым захватом по праву силы. Уже Ивану Калите приписывались обширные «купли» на Галиче и Белоозере и разного рода мелкие приобретения в Ростовском уделе, в Угличе, на Киржаче; в завещаниях же последующих московских князей мелькает масса «прикупов» и «купель» в северных районах Великорусья. О добровольных челобитьях удельных князей Волжских и Заволжских в службу Москве известия идут с первых же десятилетий московского возвышения. Уже на Куликовом поле в 1380 г. с татарами бьются «подручники» Московского князя, многие князья Белозерские, Кемские, Андомские, Ярославские и другие, пришедшие на Москву по приказу Дмитрия Донского, «крепцы суще и мужественны на брань, с воинством своим»***. Иногда добровольный и мирный приход в Москву удельных князей совершался на деле далеко не по доброй их воле и не по собственному почину, и присоединение к Москве вызывало горькие мысли и слова не только у присоединяемых, но и у сторонних зрителей. Несмотря на страх, внушаемый московской силой, и обожание, вызываемое успехами и подвигами собирателей Руси Московских князей, русские люди осмеливались осуждать их и отзываться с язвительной иронией, или даже с открытым негодованием на проявление московской жестокости и самовластия. В изученной А.А.Шахматовым Ермолинской летописи нашлись две поразительные статьи, ярко рисующие московские приемы «присоединения» и отношение к ним независимой земской совести. В этих статьях, говорит А.А.Шахматов, «слышится голос современника о событиях, поразивших его своей жгучей действительностью; рассуждая о них, он раскрывает свою душу, прибегая при этом то к энергичному обличению, то к жестокой насмешке. Редко проскакивают подобные места в дошедшие до нас летописи: их стирала рука переписчиков, уже чуждых тех страстей, которые волновали современников; их умышленно изгоняли редакторы официальных сводов (летописных)»****. Первая из этих статей не имеет прямого отношения к нашей теме: ее автор с чувством сильнейшего нравственного возмущения и протеста рассказывает о жестоких казнях за «измену», учиненных в 1462 г. в Угличе по приказу великого князя Василия Темного над людьми заточенного там удельного князя. Зато вторая статья дает любопытнейшее описание способов, какими Москва при Иване III «мирно» приобретала Ярославские земли. С неподражаемой иронией летописец под 1463 г. сообщает, что в Ярославле явились чудотворцы «князь великий Федор Ростиславович Смоленский и с детьми, со князем Константином и с Давидом, и почало от их гроба прощати (то есть исцелять) множество людей бесчисленно». Однако, эти чудотворцы «явились не на добро всем князьям Ярославским», так как исцелили или освободили последних от их родового имущества: «простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь великий против их отчины (то есть в воздаяние за нее) подавал им волости и села». Ядовито замечает летописец, что эта мена политической территории на мелкие частные земли произошла по ходатайству за Ярославских князей великокняжеского дьяка: «а из старых печаловался (то есть заботился, просил) о них князю великому старому (Василию Темному) Алексий Полуектович, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними была». Так иронически внесена утрата княжеских земель в число чудес от новоявленных князей-чудотворцев. Но ирония этих слов (замечает А.А.Шахматов) глубже… Ермолинский список позволяет думать об ироническом отношении летописца и к самому чудесному явлению мощей Ярославских чудотворцев*****. Он говорит далее: «А после того в том же граде Ярославле явился новый чудотворец Иван Огафонович, сущий созиратай (соглядатай, лазутчик) Ярославской земли: у кого село добро, ин отнял; а у кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого князя, а кто будет сам добр боярин или сын боярский, ин его самого записал. А иных его чудес множество не мощно исписати и иснести, понеже во плоти сущий дьявол». Горечь этого обличения так велика, что граничит с религиозным вольнодумством; тем изобразительнее обрисованы приемы «сущего дьявола» Ивана Агафоновича и его предшественника Алексея Полуектовича. Московские дьяки внедрились в чужое княжество его «созиратаями»; один заботился об уничтожении политической самостоятельности князей, при которых состоял, и довел дело до добровольной «мены» княжих земель и до подчинения их владельцев Московскому владыке; другой по мелочам подбирал в службу и казну великого князя людей и земли, не уступая никого и ничего, и «его чудес множество не мощно исписати и исчести». Оба действовали, так сказать, на законных основаниях, без грубых насилий, склоняя слабых к послушному подчинению силе и выдавая вынужденное послушание за добровольное согласие. Но бывали случаи, когда московские агенты не прикрывали своих действий мягкими формами «печалования» и внешне-правильной записи в службу, а считали возможным действовать открытым «насилованием». В летописной повести о преподобном Сергие Радонежском****** находим яркую картину такого насилования. Преподобный Сергий был в свое время одним из влиятельнейших сторонников Москвы и много поработал для ее возвышения; однако, родители его от московских насилий убежали из Ростова в Радонеж, «быша пересельници на земли чужие» и на старости обнищали и оскудели. В детстве своем Сергий видел у родителей своих «худость и старость и во всем скудность и последнюю нищету» и сам «в посте и в труде жестокое житие живяше». Между тем, раньше в Ростове отец Сергия был «един от славных и нарочитых бояр, богатством многим изобилуя». Богатство его таяло от разных причин и прежде всего от татарских «частых тяжких даней и выходов»; но окончательное разорение наступило с подчинением Ростова Москве при великом князе Иване Калите. Когда «достася княжение Ростовское к Москве» тогда у Ростовских князей отнята была «власть, и княжение, и имение, и честь, и слава, и вся прочая, и потягну к Москве» Из Москвы был прислан в Ростов «воевода» Василий Кочева и с ним какой-то Мина; они возложили «велику нужу на град», и не мало ростовцев москвича «имения своя с нужею отдаваху, а сами противу того раны на телеси своем со укоризною взимающе и тщима руками отхожаху». Мало того, что простые граждане были граблены и биты, Кочева даже самого «епарха градского (то есть градоначальника) старейшего боярина Ростовского именем Аверкия» повесил вниз головой («стремглав»), прибил и покинул «поругана, точию жива». От таких бед «Ростовския ради нужа и насилования и злоб разбегошася людие мнози». Так Москва подчиняла себе Ростов, еще не переставший быть столицей особого княжения, но лишь подпавший Московскому протекторату. Частные имущества переходили в московские руки, подготовляя этим переход в московское обладание и всего княжества.
* С.В.Рождественский, стр. 158-159.
** В древне-русском языке это слово имело более широкое значение – покупки, торговли, места торга, товара, условия или договора, наконец, совокупления, соединения. И.И.Срезневский. «Материалы для словаря древне-русского языка».
*** Полн. Собр. Р.Летописей, XI, стр. 52. Летописец перепутал имена некоторых князей, но участие в походе Донского его служилых князей, по-видимому, достоверно.
**** А.А.Шахматов «Ермолинская летопись и Ростовский владычный свод» (Известия Отд.Р.яз. и слов. Ак.Наук, т.VIII (1903 г. IV), стр. 80 и сл. (Отд.оттиск, стр. 9 и сл.) П.Собр.Р.Летоп., XXIII, стр. 157-158.
***** Рассказ об ярославских чудотворцах-князьях и об Алексее Полуектовиче и Иване Агафоновиче был известен до открытия Ермолинской летописи из других летописей, но без конца (кончая именем Ивана Агафоновича без его «чудес» и потому Иван Агафонович слыл за местно чтимого святого, чудеса и подвиги которого неизвестны. Е.Е.Голубинский включил его в «список усопших на само деле не почитаемых, но имена которых внесены в каталоги святых» («История канонизации святых в русской церкви», стр. 580 и 345).
****** П. Собр.Р.Летописей. XI, стр. 127 и сл.
Добром и злом, силой и лаской, собирала Москва северную Русь. Она шла на север следом за слабыми удельными князьями, легко отбирая у них вотчины и самих князей властно «прибирая» на свою службу. Чем мельче и ничтожнее были эти князья, тем быстрее и легче можно было Москве отбирать земли, как от князей, так и от их подданных, не получавших защиты у своих «государей». Сталкиваясь на севере с Господином Великим Новгородом, Москва от него одного встречала сопротивление и порой даже должна была ему уступать. В 1397 году, по Новгородскому рассказу*, Московский великий князь Василий Дмитриевич послал «за Волок, на Двину» своих бояр, ко все Двинской свободе», предлагая двинянам: «чтобы есте задалися за князь великий, а от Новагорода бы есте отнялися». Москвичи обещали двинянам, «что князь великий хощет вас от Новагорода боронити, а за вас хощет стояти». Двиняне поверили, передались Москве, а Москва начала войну с Новгородом. На этот раз счастье изменило Москве. Новгородцы послали на Двину большие силы, прогнали оттуда московского наместника князя Федора Ростовского и подчинили себе отложившихся двинян. Они перенесли войну даже в северные Московские волости: «поидоша на великого князя волости на Белоозеро и взяша Белозерские волости на щит»… и «Кубенские волости поимаша и около Вологды воеваша и Устюг город повоевав и пожгоша; и стояша на Устюге четыре недели… и в то время воеваша волости князя великого, только за днище до Галича не доходиша». Москва, по-видимому, не была готова к такому удару, и великий князь был вынужден помириться с Новгородом и оставить на время свои виды на Двину. Но прошло несколько десятилетий и внук Василия Дмитриевича Иван III уже окончательно захватил у Новгорода и Двину и все его северные волости. В Поморье не стало иного государя, кроме московского великого князя. Все заимки разных правительств и все инородческие земли на севере вошли в состав единого Великорусского государства и стали «вотчиною» великого государя «всея Руси». На него легла теперь забота о дальнейшем заселении Поморья и о преодолении еще неустраненных препятствий к свободному движению русского племени на дальний север и северо-восток.
* П.Собр.Р. Летописей, III, 98-100.
Одновременно с княжеской политической колонизацией Заволочья и Поморья, шла колонизация народная, главными деятелями которой были инок, отшельник, желавший тишины и душевного спасения, и пахарь, искавший безопасности и пропитания. В наступательном движении на север неизвестно кому из них принадлежало первенство. Иноки искали для себя «пустыни»; они «безмолвия» ради уходили из заселенных мест в еще не заселенную глушь, но отправлялись они обычно из округи уже занятой и хозяйственно обжитой, представлявшей собой недавнюю ступень в общем ходе заселения данной области. В свою очередь «пустынь», основанная иноками в необитаемой глуши, непременно притягивала к себе население, как только бывала находима случайными «приходцами» в их поисках новых хозяйственных заимок. Взаимодействие монастыря и крестьянских деревень постоянно обнаруживается в бытовых рассказах (чаще всего в «житиях святых») и в деловых документах той эпохи. При этом, взаимодействие не всегда бывало взаимным содействием. Случалось и так, что между монастырями и крестьянскими мирами происходила борьба за землю. Крестьяне нередко не допускали иноков в свое соседство, боясь, что иноки овладеют их землями. А монастыри иногда и на самом деле испрашивали у князей в свою собственность всю ту округу, где стал монастырь, со всеми деревнями и «со крестьяны». Так, цепляясь друг за друга в своем движении, две общественные силы обращали поле колонизации в арену классовой борьбы. При этом победа почти всегда склонялась на сторону иночества: монастыри успевали подобрать себе громадные пространства земель на севере и стали там крупнейшими и влиятельнейшими землевладельцами.
В «Курсе русской истории» В.О. Ключевского* находим прекрасный и обстоятельный очерк распространения монастырей на русском севере и оценку последствий монастырской колонизации для государственного и общественного порядка. Автор замечает, что в XIII веке в северной Руси монастыри строились обычно в городах: «редко появлялась «пустынь», монастырек, возникавший вдали от городов, в пустынной незаселенной местности, обыкновенно среди глухого леса». Из всего количества известных монастырей до конца XIII века (их более сотни) «таких пустынок не насчитаем и десятка». «Зато с XIV века движение в лесную пустынь развивается среди северного русского монашества быстро и сильно: пустынные монастыри, возникшие в этом веке, числом сравнялись с новыми городскими (42 и 43), в XV веке превзошли их более, чем вдвое (57 и 27), в XVI веке – в полтора раза (51 и 35). Таким образом, в эти три века построено было в пределах московской Руси, сколько известно, 150 пустынных и 104 городских и пригородных монастырей».
* Частъ II, лекции 34-36. Срвн. Н.Рожков. «Сельское хозяйство Моск. Руси в XVI в.» (1899), стр. 317 и сл.; Н.Коноплев. «Святые Вологодского края» (в Чтениях Моск.Общ.ист. и древ., 1895, кн. IV)
Исключительно широкое и близкое знакомство В.О.Ключевского с рукописной литературой северно-русских житий святых* дало ему возможность из мелких черт бытового материала в житиях составить яркую картину колонизационного движения иночества «в лесную глушь» русского севера. Пустынные «монастыри основывались людьми, которые, отрекшись от мира, уходили в пустыню, там становились руководителями собиравшегося к ним братства и сами вместе с ним изыскивали средства для построения и содержания монастыря». Иногда отшельником и основателем монастыря становился человек «прямо из мира, еще до пострижения» (Сергий Радонежский); «но большинство проходило иноческий искус в каком-либо монастыре, обыкновенно также пустынном, и оттуда потом уходили для лесного уединения и создавали новые пустынные обители, являвшиеся как бы колониями старых. Три четверти пустынных монастырей XIV и XV вв. были такими колониями, образовались путем выселения их основателей из других монастырей, большей частью пустынных же». Некоторые из северных монастырей оказались особенно частыми и удачными основателями колоний. «Первое место между ними занимал монастырь Троицкий Сергиев, возникший в 40-х годах XIV века; преп.Сергий был великий устроитель монастырей». Его призывали строить монастыри в разные города; и сам он «пользовался всяким случаем завести обитель, где находил то нужным». Так, на дороге в Нижний Новгород, «мимоходом, он нашел время в глуши Гороховского уезда, на болоте при р. Клязьме, устроить пустынку, воздвигнуть в «ней храм Св.Троицы и поселить старцев (то есть иноков) пустынных отшельников, а питались они лыками и сено по болоту косили». Из собственной Сергиевой обители в XIV веке «вышло 13 пустынных монастырей-колоний и 2 в XV». – «Потом ее ослабевшую деятельность в этом отношении продолжали ее колонии и колонии колоний, преимущественно монастырь преп. Кирилла Белозерского, вышедшего из основанного преп.Сергием подмосковного Симонова монастыря (в конце XIV века). Вообще в продолжение XIV и XV вв. из Сергиева монастыря или из его колоний образовалось 27 пустынных монастырей, не говоря о 8 городских».
* См. его труд «Древне-русские жития святых, как исторические источники». М. 1871 («Я знаю до 250 агиографических произведений более, чем о 170 русских святых», говорит Ключевский в «Лекциях», ч.II, стр. 319).
Значение колонизационной деятельности этой группы монастырей определяется тем, что именно ею «намечены были главные направления монастырской колонизации» в XIV, XV и частью даже в XVI столетии. «Если вы проведете (говорит В.О.Ключевский) от Троицкого Сергиева монастыря две линии, одну по р.Костроме на р.Вычегду, другую по р.Шексне на Белоозеро, этими линями будет очерчено пространство, куда с конца XIV века усилено направлялась монастырская колонизация из монастырей центрального междуречья Оки-Волги и их колоний. Небольшие лесные речки, притоки Костромы, верхней Сухоны и Кубенского озера, Нурма, Обнора, Монза, Лежа с Комелой, Пельшма, Глушица, Кушта унизывались десятками монастырей, основатели которых выходили из Троицкой Сергиевой обители, из Ростова (св.Стефан Пермский), из монастырей Каменного на Кубенском озере и Кириллова Белозерского. Водораздел Костромы и Сухоны, покрытый тогда дремучим Комельским лесом, стал русской заволжской Фиваидой. Но этим водоразделом не ограничилось монастырское движение. Оно шагнуло далее в Поморье «с Белоозера прямо на Соловецкий остров, сливаясь с боковым течением, шедшим туда же к Белому морю из Новгорода». С Белоозера же монастырская колонизация перешла в бассейн реки Онеги (монастыри Кенский и Ошевенский), а оттуда на Двину, где постриженник Кенской пустыни «основал среди озера на притоке Двины Сии Сийский монастырь». Одновременно с ним, в середине XVI века, возник еще севернее около Холмогор (в Чухченеме) монастырь Николаевский. Наконец, и на самом море появились в достаточном числе обители, из которых можно назвать монастыри Николаевский Корельский в Двинской губе, Кандалакшский при устьи р.Нивы, Усть-Кольский на устьи р.Колы, и всех севернее Печенгский на Мурмане. Так далеко завлекала безоружных иноков-колонистов жажда «найти себе и дать другим надежный приют для строгой монашеской жизни подвигов»*. Однако, высокий ценитель монашеских подвигов в древней Руси митрополит Макарий, давая общую историю монастырей в средней и северной полосе России, не закрывает глаза на то, что рассеяние иночествующей братии по дебрям севера далеко не всегда имело своим началом ревность по вере и желание духовного подвига. Бродячесть иноков рождалась в общей наклонности населения к передвижению, в общем стихийном порыве, влекшим народные массы к освоению новых и новых пространств. Таков был дух века, и иночество подчинялось ему наравне со всеми. «Самая большая часть наших тогдашних обителей», говорит митрополит Макарий**: «были основаны едва ли не потому только, что устроять их было так легко и никому не возбранялось; едва ли не по одному увлечению основателей примером других, не по одному господствовавшему направлению в монашеском мире. Всякий инок, вскоре после своего пострижения, в каком-либо монастыре, уже начинал мечтать, как бы удалиться в пустынь, как удалялись другие, как бы основать свой новый небольшой монастырек или пустыньку… Случалось, что первый жар и увлечение проходили, и строители монастырей отправлялись скитаться по миру с иноками для собирания милостыни на свою обитель… а церкви, ими основанные, оставались пусты, без пения. Случалось, что подобные монастыри существовали год, два, три или закрывались со смертью своих основателей. Случалось, что иноки заботились об устроении себе отдельных пустынь для того только, чтобы жить на своей воле, не подчиняться никаким монастырским правилам… Эта страсть наших черноризцев уходить в пустыни и открывать новые монастыри заметна была еще в монгольский период, но не доходила до крайностей, как теперь. И неудивительно, если даже поселяне и землевладельцы, при всем тогдашнем уважении к монашеству, не всегда дружелюбно относились к таким пустынникам, напротив, старались вытеснять, удалять их из своих мест, а иногда даже умерщвляли». Случаи вражды поселян и иноков, как бы часто они ни происходили, не определяли собой общего отношения крестьянства и иночества в деле колонизации. В основе, по выражению В.О.Ключевского, «монах и крестьянин были попутчики, шедшие рядом, либо один впереди другого», и монастырская колонизация имела очень важное и полезное значение для колонизации крестьянской. «Во-первых, лесной пустынный монастырь сам по себе, в своей тесной деревянной или каменной ограде, представлял земледельческое поселение», действие которого простиралось и на окружное население: «вокруг пустынного монастыря образовывались мирские, крестьянские селения, которые вместе с иноческою братиею составляли один приход, тянувший к монастырской церкви». Случалось, что «впоследствии монастырь исчезал, но крестьянский приход с монастырскою церковью оставался». «Во-вторых (продолжает В.О.Ключевский), куда шли монахи, туда же направлялось и крестьянское население… Не всегда можно указать, где которое из обоих движений шло впереди другого, где монахи влекли за собою крестьян, и где было наоборот; но очевидна связь между тем и другим движением. Значит, направления, по которым двигались пустынные монастыри, могут служить показателем тех неведомых путей, по которым расходилось крестьянское население». Соседство крестьян и монахов нередко выражалось в тесном их содружестве. «В житиях есть намеки на то, что отшельники, строя церкви и при них монастыри, нередко имели в виду доставить расходившимся по заволжским лесам переселенцам возможность помолиться, постричься и похорониться в недалеком храме с обителью». Так, Дионисий Глушицкий (на верхней Сухоне) строит в разных местах один храм за другим «на прихождение православному христианству», ибо, «не бяше тогда церкви на том месте», а деревни вокруг все множились.
* История русской церкви, т.VII, стр. 54 и сл. (изд. 1874 г.).
** Любопытные подробности об этом у Н.Коноплева («Святые Вологодского края», стр. 124-130).
Трогательную повесть о единении преп. Макария Желтоводского с окружавшими его мирянами находим в его житии. Начал он с того, что основал пустыньку около Решмы на Волге, где его хижина привлекала к себе мирское население. Конечного ради безмолвия он оставил эту свою обитель, ушел на левый берег Волги и поселился в «зело малой пещере», среди озер, на Желтых водах. И здесь нашел его народ: «к нему отовсюду стекахуся миряне множайшие», потому что «братолюбив бяше зело во общем жительстве». Даже окружающие новую обитель Макария черемисы относились к нему хорошо, так как видели «нестяжательное в пустыне его пребывание». Они приносили ему «яже на потребу», пшеницу и мед, и «славили» его, а он и этих «сарацин любезно приемаше и упокоиваше». Но не пощадили обители Макария татары, завоевавшие этот край (1439). Они разорили монастырь и его села, избили монахов и поселян, а остаток живых и в том числе самого Макария, взяли в плен. Однако, татарский воевода освободил старого настоятеля, отдал ему всех уцелевших его людей, но с условием оставить Желтые Воды, «понеже (сказал он) земля та наша есть, Казанскому царству прилежающая». Макарий увел остаток своей паствы, иноков и мирян с семьями, на север, в область Галича. Дойдя до реки Унжи, они осели в бывшем там городке; но сам Макарий снова отделился от спасенных им сожителей. Он в третий раз отыскал себе «место достойно молчания» и построил хижину в 15 верстах от города. Здесь прожил он еще пять лет, не оставляя своими заботами близких ему горожан; среди них он и скончался (1444 г.), завещав похоронить себя «в пустыни его, идеже житие имяше». И пустынь почитаемого отшельника вскоре разрослась в значительный Макарев-Унженский монастырь.
Итак, по замечанию В.О.Ключевского, направления, по которым двигалась монастырская колонизация на север, могут служить «показателем тех неведомых путей», «по которым расходилось крестьянское население» в его стихийном движении на север и северо-восток. В древнем Владимиро-Суздальском (потом Московском) великом княжестве наиболее северными областями были Ярославское и Костромское княжества. Русское население в них сидело исстари, с тех пор, как Русь вообще стала оседать на верхней и средней Волге. В Заволжских частях Ярославского княжества по рекам Шексне и Мологе уже в XIII-XIV вв. были свои особые князья Моложские, Белозерские, Шехонские. Главным образом в XIII в. в бассейне реки Костромы уже существовало особое Галичское удельное княжество. Но составляя исконные части Владимирского княжества и имея старинное русское население, эти заволжские области представили собой первые на севере пространства, куда начали вливаться народные массы, поднятые с юга татарскими погромами. Они стали здесь первыми колониями для Владимиро-Суздальской метрополии, как первой колонией для нее на востоке стала Нижегородская окраина до Курмыша на реке Суре. Обстоятельства сложились так, что из этого Заволжского пространства между рр.Шексной и Унжей дальнейший выход был затруднен. На западе лежали новгородские погосты, откуда шла на северо-восток своя волна колонизации. На севере, на волоках между Волжскими притоками и Поморскими реками (главным образом, Сухной), залегли громадные леса, сами по себе представлявшие трудно одолимую преграду; а за ними были «волости Новгородские», куда Господин Великий Новгород норовил не пускать низовских людей. За окрестности Вологды и за берега Сухоны шла долго глухая постоянная борьба между Новгородской и Низовской властью, Новгородской и Ростовской церковью, Новгородским и Суздальским населением*. С большим трудом и длительными усилиями южные «приходцы» пробились на Сухону и отодвинули новгородскую границу с водораздела Кострбма-Сухона на водораздел Сухона-Вага, переведя этим самым Вологду, Тотьму и Устюг в сферу Низовского влияния (позднее – под московскую власть). В этой долгой борьбе за волоки пустынным монастырям достались большие труды и весьма важное значение передовых бойцов южной колонизации.
* А.О.Экземплярский. «Великие и удельные князья Сев.Руси’», II, 366-368; И.Покровский. «Русские епархии в XVI-XIX вв.», стр. 103 и сл. 114 и ел.; Д.К.Зеленин. «Великорусские говоры», стр. 436 и cл.
Если выход в Заволочье и Поморье сопряжен был с разного рода трудностями и требовал борьбы, то и движение на восток, через р.Унжу, было надолго затруднено, даже можно сказать, вовсе остановлено. В лесах между Унжею и Ветлугою (так хорошо описанных П.И.Мельниковым) в XIV веке сидели черемисы, сдвинутые туда с юга мордвой. Все попытки русских от Галича и Костромы продвинуться к Ветлуге через Унжу встречали отпор со стороны этой народности. Когда же в XV веке черемисы подчинились казанским татарам, дело для русских стало, пожалуй, еще хуже: черемисы сделались активнее, и в Унженских (или «Унежских») лесах «бесперестани жила черемисская война». Разбои черемис на рубежах и набеги их на Галицкие места и на волоки к Сухоне стали обычными и угнетали русское население. Необходимы были крутые и крупные меры, чтобы добиться спокойствия и безопасности, и они принимались. В 1468 г. большая рать великого князя Ивана Васильевича опустошила всю Черемисскую землю. На Николин день (6 декабря 1467 г.) в «студеную зиму» воеводы московские собрались в Галиче и пошли на черемис лесами «без пути». На Крещение (6 января 1468 г.) пришли они в землю Черемисскую и прошли ее всю: «до Казани за один день не доходили». Летопись резкими чертами рисует разорение черемис: «много зла учиниша земле той: людей иссекоша, а иных в плен поведоша, а иных изожгоша; а кони их и всякую животину, чего нельзя с собою имати, то все иссекоша; а что было живота их, то все изяша; и повоеваша всю землю ту, а досталь пожгоша»*. Позже с подчинением Казани (1552т.), Москва систематически повела покорение и замирение «Черемисской земли между рр.Волгой и Вяткой. » В Черемисской стороне было сооружено несколько крепостей: Козмо-демьянск, Цивильск, Кокшайск, Санчурск, Уржум. Главные водные пути страны – Ветлуга, Кокшага и Цивиль – были теперь заперты»**. Черемисы были усмирены, и через их землю прошел новый путь от Нижнего через Яранск на Урал и в Сибирь. С этих пор преграда для русского населения за Унжею перестала существовать, и открылась дорога с Унжи на Вятку через город Котельнич.
* Полн. Собр.Р.Летопис, XII, стр. 118-119.
** И.Н.Смирнов. «Черемисы» (1889), стр. 35 и сл.; Платонов. «Очерки по истории смуты», глава 1-ая, VI.
В такой обстановке, местности по р.Костроме и на холмистом плоскогорье вокруг озер Галицкого и Чухломского оказались весьма заселенными. Колонизация приводила сюда народные массы в общем их движении с юга на север и северо-восток; волна за волной вливались онц в этот край, не имевший до времени Свободного выхода, и оседали в нем, уплотняясь все более и более. Все плоскогорье было заселено и распахано уже в XV веке, и Галицкие князья получили в свое распоряжение большие хозяйственные средства. Людный и богатый удел дал возможность князю Юрию Дмитриевичу и его сыновьям, Косому и Шемяке, начать и долго выдерживать борьбу с московским князем Василием Темным за великое княжение. Когда в 1425 г., в самом начале этой борьбы, московский митрополит Фотий поехал к Юрию в Галич «о миру», чтобы склонить его к соглашению и покорности, Юрий устроил ему торжественную встречу и показал ему свою силу: «сбора всю отчину свою и срете его с детьми своими и с бояры и с лучшими людьми своими; а чернь всю собрав из градов своих и властей и из сел и из деревень, и бысть их многое множество, и постави их по горе от града, с приезда митрополйча, сказывая и являя ему многих людей своих». Митрополит был удивлен многолюдством и понял, что это своего рода политический ход против него и против Москвы. Он не скрыл своего удивления и сказал: «сыне князь Юрьи, не видах столько народа во овчиих шерстях» («вси бо бяху в сермягах», поясняет летописец)*. Летописное сказание о Галицком многолюдстве можно подтвердить и точными данными, правда позднейшими: по официальному подсчету второй половины XVII века, уезды Костромской и Галицкой оказались в числе наиболее богатых по населению во всем государстве. Костромской занимал даже первое место (40.122 двора), а Галицкий – пятое (31.204 двора) из 128 сочтенных уездов Европейской России**. Понятно, что когда с переходом Поморья и Поволжья в московские руки уничтожены были препятствия к выходу на север и восток из Костромских и Галицких мест и из Ярославского Заволжья, то скопившееся здесь население с особой энергией пошло на новые места.
* П.Собр. РЛетоп., XII, стар. 2; VIII, стар. 92.
** «Описание документов и бумаг Моск.Арх. М.Юстиции», IV. Н.Н. Оглобин. («Обозрение историко-географ. материалов», стр. 404-405, 488-489).
Вопрос о том, как далеко на север проникло в Вологодском крае колонизационное течение с юга, с Волги, вызвал несколько исследований*. В их результатах можно сказать, на основании исторических и лингвистических наблюдений, что границей между Новгородским и Суздальско-Московским течениями колонизации может служить линия Белозерск В.Устюг. Конечно, это лишь приблизительное определение: спорным остается вопрос, например, о верховьях Волги, где среди Новгородской стихии известна группа селений с именем «Ростовщины», о районе рек Суры и Чагодощи и о самом Устюге, первоначальное население которого не может быть точно определено. Справедливо то мнение, что на значительных путях и в торгово-промышленных пунктах население всегда смешанное и что пришлое население «не засиживалось долго на одном месте, а шло дальше частью в своем естественном движении с подсеки на подсеку, частью же в одном стремлении к лучшему» (слова Д.К.Зеленина). Попадая с юга на Сухону, пришельцы двигались по ее течению и, следуя природному расположению путей, выходили на С.Двину; но, встречая там Новгородскую струю колонизации, они не шли далее на север, на низовья Двины и на Вычегду, а попадали на рр. Юг и Молому – в Вятскую землю. Вот почему (заключает Д.К.Зеленин) «теперешнее население Вятки гораздо ближе к ростовцам, чем к новгородцам».
* О них у Д.К.Зеленина, «Великорусские говоры», 163; Н.Рожков (сельское хозяйство Моск.Руси», стр. 317-332) посвящает этому вопросу большое внимание.
Данные языка и истории, по-видимому, ведут к одному и тому же заключению, что первоначальное заселение Вятской земли русскими поселенцами совершалось с севера, но что в этом заселении приходцы с юга играли не меньшую роль, чем колонизовавшие Подвинье новгородцы. Путь на Вятку русских людей, наиболее доступный, в древности, был один: с С.Двины и Сухоны на р.Юг, а с р.Юга или на р.Мологу и Вятку, или же на р.Лузу, приток р.Юга, и рЛетку (Ледьку), приток Вятки. Это и был путь с севера. Пути же на Вятку с запада и юга были для русских недоступны, они были плотно забиты инородцами, и открылись только с покорением Казанского царства (1552) и построением города Яранска (1584), через который прошла новая дорога на Вятку и Пермь из Нижегородских мест. Когда именно русские стали пользоваться северным путем на Вятку, точно неизвестно. Пресловутая «повесть о граде Вятке» с ее известием, что «новгородцы-самовластцы» в XII веке основали г.Хлынов на р.Вятке и в нем «законы и обычаи новгородские имяху на лета многа», – эта повесть всеми теперь признается басней XVII века. Мнение, что Вятка стала русской колонией уже в XII столетии, поддерживается, по-видимому, одним А.И.Соболевским, который первых русских насельников на Вятку ведет из Белозерской области*. Исторически известно только то, что начиная с XIV века, когда участились набеги новгородских ушкуйников (речных пиратов) на Волгу, местом их подвигов стала и Вятская земля. Ушкуйники побывали на Волге в 1366, 1371, 1374, 1375, 1391 гг.**
* «Русск.Филол.Вестник», 1906, N 1-2.
** П.Сборн. Р.Лет. VIII, стр. 13-14, 18, 21, 23, 24, 61; XI, стр. 6, 15,20,23-24, 126.
В 1374 г. они появились на Вятке, по всем вероятиям, с севера, «пограбиша Вятку», и пошли «на низ Вяткой» в 90 ушкуях. После грабежей на Волге и Суре они сожгли свои ушкуи и «сами поидоша к Вятке на конех», по пути ограбив села на р.Ветлуге. В 1391 г. набег повторился: ушкуйники появились на Вятке с севера, пошли «рекою Вяткою на низ», пограбили Казанские места и «тако возвратишася во свояси со многою корыстию и богатством». Есть мнение, что и все вообще свои набеги на Волгу ушкуйнки предпринимали с севера «через Каму, куда они научились проникать по р.Вятке»*. Но если держаться этого мнения, все же нельзя считать разбойничьи шайки за колонизаторов края, как бы часто они ни появлялись на Вятке и как бы долго ни задерживались среди местного вотяцкого населения. Это был бродячий люд, имевший в виду возвратиться «с добычей» «во свояси». «Первая серьезная попытка русской колонизации Вятского края», говорит А.А.Спицын: «была сделана, можно думать, только в начале XV века, именно Суздальским князем Семеном Дмитриевичем». Неудачливый противник Московских князей, он попал в руки московского великого князя Василья Дмитриевича и «покорился» ему на всей воле его. Великий князь «пожаловал» его и, не возвратив ему его вотчины, нижегородского княжения, отправил его с семьей на Вятку, вероятно, как на удел. Но князь Семен Дмитриевич прожил на Вятке всего с полгода и скончался, не успев устроить своего удела; а после его смерти Вятская область вошла прочно в состав московских владений и перешла в собственность Галицких князей. В последовавшей затем борьбе Галицких князей с Москвой, Вятка играла заметную роль; по договору Василия Темного с Дмитрием Шемякою в 1448 г. она отошла к Василию Темному и стала волостью великого князя Московского. Долгая смута между московскими князьями, а затем борьба Москвы с Новгородом и казанскими татарами помешали Москве установить на Вятке прочный порядок. Во второй половине XV века «вятчане» (под которыми надо разуметь все вообще население Вятской области, и русское и инородческое) проявили большую склонность к своеволию и разбойным набегам. Они не повиновались московским властям, имели у себя каких-то «воевод земьских» и «с поганством воединяющеся» (то есть с некрещенными инородцами) грабили Сысолу, Вымь и Вычегду (зырян). Увещания из Москвы не помогли**; в 1458 и 1459 гг. последовала репрессия. Московские воеводы пришли на Вятку с большой ратью, взяли города Котельнич и Орлов и осадили Хлынов. Вятчане смирились, но в последующее время (1466 г.) стали опять разбойничать на С.Двине, а затем сделали было попытку вовсе отложиться от Москвы. В 1486 г. они, «отступив» от великого князя, пришли ратью на Устюг. То же повторилось и в следующие годы, так что в 1488 г. даже особые воеводы великого князя «берегли земли Устюжские от вятчан». Москва решилась покончить с Вяткой и учинила ее разгром в 1489 г. Войска великого князя пришли в Вятскую землю разными путями. Конная рать от Москвы пришла к Котельничу, вероятно, со стороны Ветлуги; судовая рать с С.Двины приплыла туда же по Моломе, и, наконец, туда же подошел и вспомогательный отряд татарской конницы от Казани. Под начальством знаменитого воеводы князя Данила Щеняти рать великого князя от Котельнича выступила на г.Хлынов и осадила его. После упорной защиты город сдался, и вятчане выдали своих вождей. Описав падение Вятки, летописец говорит: «а на Семень день Летопроводца лета 6998 (то есть 1 сентября 1489 года) воеводы великого князя Вятку всю развели и отпустили их (вятчан) к Москве мимо Устюг и с женами и с детьми». В Москве вятских вожаков повесили, а прочих пощадили: великий князь «иных вятчан пожалова», дал им «поместья в Боровску и Алексине, в Кременце, и писалися вятчане в слуги великому князю»***. Другой летописец прибавляет, что вывели из Вятской земли «вятчан больших людей», и из числа их великий князь «земьских людей» посадил в Боровске и в Кременце, а «торговых людей вятчан в Дмитрове посадил»; «арских же людей» (то есть инородцев) «пожаловал князь великий отпустил в свою землю»****.
* А.А.Спицын. «Древнейшая судьба Вятской области».
** Акт Ист., I, N 261.
*** «Летописец (Архангелогородский)». МЛ 819, стр. 195-198.
**** П.Собр. Р.Лет., XII, стр. 221.
Приведенные подробности очень любопытны: они рисуют обычную в истории образования Московского государства картину «вывода», с помощью которого Москва ассимилировала подчиняемые ею земли. «Вывод» состоял в том, что в момент завоевания или усмирения той или иной области московский государь, не довольствуясь наказанием зачинщиков и вожаков движения против Москвы, брал с места и выселял все руководящие группы местного населения, уничтожал местный господствующий класс и заменял его переселенцами из надежных Московских волостей. В 1478 г., при окончательном подчинении Новгорода Иваном III, новгородцы более всего боялись «вывода» и добились было у великого князя обещания, что вывода не будет из Новгородской земли. Однако, при первой же попытке новгородцев восстать, вывод в последующие годы был к ним применен, и, по словам летописи, за один только раз в 1488 г. «привели из Новгорода боле семи тысяч житьих людей на Москву». Тот же прием видим одновременно и на Вятке, когда «воеводы великого князя Вятку всю развели». Из каких бы племенных элементов ни составилось русское население Вятки ко времени «развода» или «вывода», все равно, эти элементы были водворены в Боровск, Алексин, Дмитров, а на Вятку пошли новые волны приходцев, приливавших туда как северным путем, с Сухоны, так и южным – из Нижегородского края. В эту позднейшую пору заселения Вятки присутствие на Вятке северных приходцев (устюжан, двинян, важан, вычегжан) бесспорно, но так же бесспорно и присутствие колонистов с Волги и вообще с юга (ярославцев, ветлужан, переяславцев). Документы XVI-XVII вв. рисуют большую этнографическую пестроту в Вятской области, тем более заметную, что общее количество русского населения в четырех Вятских уездах (Хлыновском, Слободском, Орловском и Котельническом) было очень невелико. В пору уже значительной своей заселенности, в середине и исходе XVII века, Вятская земля заключала в себе всего 10-12 тысяч дворов, русских и инородческих. Политические события XVI века – завоевание Казани и Сибирского Кучюмова царства – произвели глубокий переворот в судьбе Вятского края и в процессе его заселения. До этих пор положение Вятки между Подвиньем и Казанским царством делало Вятские места удобной базой для военных действий как против Поморья, так и против Казани. Присоединение Казани и инородческих областей по средней Волге к Московскому государству связало Вятскую землю с Нижегородским краем и Москвой (через Яранск); а завоевание Сибири поставило Вятку на пути между Московским центром и вновь приобретенной окраиной. Значение Вятки с этим изменилось. Ранее о Вятке летопись сообщала в связи с военными операциями Москвы против Казани и «луговых» черемис или в связи с походами вятчан на север. Позднее документы говорят о Вятке в связи с усилиями Москвы укрепить за собой Сибирское царство. В этих Зауральских колонизационных мероприятиях Москвы Вятка должна была принять свою долю, и притом большую долю участия, о чем будет еще речь ниже.
Многое из сказанного о Вятке может быть применено и к Пермскому краю, то есть к тому пространству земли, которое лежало по р.Каме, от р.Чусовой на север, и по ее притоку Вишере с р.Колвой. Этот край прикрывал с востока вятские места и все вообще Поморье от татар, вогуличей и остяков. Как Вятка, Пермь получила первых русских насельников из Великого Новгорода, и, как на Вятке, новгородскую колонизацию здесь осложнило движение из Московской Руси, шедшее (не позднее XV века) по рр. Вычегде, Югу и Лузе на верховье Камы, а затем (со второй половины XVI века) и прямым южным путем через Яранск и Вятские места. Наконец, как на Вятке, в Перми довольно призрачная новгородская власть с XV века смешалась с более твердой московской. Наивиднейшими представителями Новгородской колонизации в Перми были известные Строгановы – семья, по-видимому, новгородского происхождения, владевшая обширными вотчинами в Устюжском уезде и по р. Вычегде. Торгуя с инородцами и вываривая соль, Строгановы достигли громадного богатства. В числе немногих уцелевших, при московском завоевании севера, новгородских фамилий, они продолжали богатеть и распространили свои хозяйственные заимки с р. Вычегды на р.Каму и р.Чусовую. Представляя собой главную экономическую силу на всей этой окраине, Строгановы обратили на себя милостивое внимание московского правительства. Оно дало Строгановым в XVI веке (начиная с 1558 г.) ряд жалованных грамот, которыми создало для этих землевладельцев исключительно льготное положение на Каме и в Приуралье, но вместе с тем и возложило на них особые обязанности по охране и защите края от инородцев. Строгановы получили право поставить «собою», то есть на свои средства, укрепленные мыслы и торги. Население их земель состояло в их юрисдикции и было изъято из ведения местной администрации. Сами Строгановы подлежали суду только самого государя московского и были освобождены на длительный срок от податей, повинностей и торговых пошлин. Но зато они должны были «прибрать» на собственный счет в своих городках воинскую силу, «охочих людей, стрельцов и казаков», и с ней охранять земли и «войною ходити и воевать» черемису, остяков, вотяков и ногай, которые государю изменили. Постепенно земли Строгановых перешли за Уральский хребет до р.Тобола и поставили их в соприкосновение с Сибирским ханством, завоевание которого и связалось с именем Строгановых*.
* По истории Строгановых данные сведены всего доступнее у Д.И.Иловайского. «История России», т.Ш (МЛ 890), прим. 68. См.также Л.А.Дмитриева. «Пермская Старина», выпуски I, IV, и V. Новые труды: В.И.Огородников. «Очерк истории Сибири до начала XIX стол.». 4.1. Иркутск 1920, стр. 217-234. А.А.Введенский. Аника Строганов в своем Сольвычегодском хозяйстве (в «Сборнике статей по русской истории, посвященных С.Ф.Платонову». Пб.1922).
Вместе с государевыми воеводами и наместниками, сидевшими в городах Чердыни и Соликамске, Строгановы, содержавшие на свой кошт городки Орел (Кергедан) и Канкор, несли на себе нелегкую обязанность защиты не только своих вотчин, но и всего Пермского края. По обстоятельствам эта защита должна была быть активной: приходилось не только отсиживаться от нападений инородцев за стенами городков, но и самим нападать на немирных соседей и держать их в должном страже и подчинении. Для того, чтобы «ходити войною» против своих и государевых врагов, Строгановы не могли обойтись силами местного населения. Они нанимали на свою службу бродячих «вольных» казаков, следуя в этом примеру самого московского правительства. Недостаток регулярных войск оно пополняло вербовкой с Дона и Волги казачьихотрядов, которые и вливались в действующие войска. Для отражения татар от московского центра в 1572 г. в «большом полку» в Серпухове состоял, например, «прибранный» на государеву службу казачий отряд атамана Мишки Черкашенина; но там же был присланный Строгановыми состоящий у них на службе отряд в 1.000 казаков с пищалями. Во время Ливонской войны Грозного в Прибалтийском крае действовал казачий отряд атамана Ермака, а позднее тот же Ермак с государевой службы попал на службу к Строгановым и прославил себя завоеванием Сибири*. Таким образом, вотчины Строгановых вместе с Чердынским уездом послужили для московской власти базой в наступлении за Урал в область pp.Тобола и Иртыша, а частные средства богатой промышленной семьи были обращены на достижение государственных целей, совершенно так же, как на далеком северо-западе, в
* Об этом ниже следует особая глава.
Поморье, частными средствами богатого Соловецкого монастыря обеспечена была охрана границы и побережья Белого моря от вражеских покушений с запада, со стороны Финляндии.
Если до завоевания Сибирского царства заселение Пермского края велось по преимуществу из Поморья, с севера, то с этим завоеванием на Пермь обратилось усиленное внимание Московского центра, и началась оттуда народная тяга в Сибирь через Пермь по различным путям, туда ведшим. Первые мирные русские колонисты Сибири пошли из Пермского и Вологодского края; но за ними потянулись и «акалыцики» южно-великоруссы, частью переходившие за Урал, частью же остававшиеся в Пермских местах*. Их влекла из центра или правительственная власть, желавшая скорейшего освоения Сибири, или же помещичья власть, искавшая на юге рабочих рук для первых промышленных предприятий в горах Урала. Население в Пермь и на Урал в древности и до XVIII в. двигалось, главным образом, четырьмя маршрутами: а) с р.Вычегды на р.Нем, волоком на оз.Чусовское, рр.Колву и Вишеру; б) с р.Сухоны на рр.Юг и Лузу, волоками на г.Кай на р.Каме; в) с устья р.Ветлуги на Царевосанчурск, Яранск и р.Вятку, а оттуда на г.Кай и Каму и г) от Казани на г.Уржум, р.Вятку и Кай**. Два первые пути вели в Пермь из Поморья, второе – из Поволжья. В XVII веке через Пермскую землю, от г.Кая до Соликамска и Чердыни, пролегала торная государева дорога в Сибирь, и по ней шло оживленное движение людей и грузов, потребных для новоустроенных Сибирских городов. Правительство с особым вниманием стало относиться к сибирским делам и для закрепления за Москвой новоприобретенного края требовало с Вятки и Перми присылки в сибирские города хлеба, разного рода припасов и рабочих людей. В этих условиях через Пермские места потянулись бесконечные обозы с казенными грузами и вереницы людей, посылаемых на восток для постоянного житья и для временных работ. Вся Пермь начала работать на Сибирь разными способами: сбором денег, хлеба и подвод, возкой хлеба, железных грузов и всякой иной клади, перевозкой служилых людей и переселенцев. Все это вызвало чрезвычайное напряжение сил у местного населения, и оно само по себе не могло выполнить всех правительственных требований. Поэтому правительство озабочено было привлечением населения как в самую Сибирь, так и в те области, которые служили базой для овладения Сибирью, то есть на Вятку, а главное – в Пермь. В Пермские места собирали население и Строгановы. С каким успехом накоплялось здесь население, всего удобнее проследить именно по данным Строгановских вотчин. В1579 г. в них числилось 352 двора, в 1632-1634 гг. – 1.032 двора, в 1647 г. – 1.602 двора и в 1678 г. – 2.855 дворов***. Правда, за это время росло и самое пространство колонизуемых Строгановыми земель; но приобретались ими пустующие вотчины и заселялись они, главным образом, «приходцами», а потому приведенные нами цифры дворов весьма показательны для роста колонизационной энергии в крае.
* Д.К.Зеленин. «Великорусские говоры», стр. 520 и сл.
** Это главнейшие пути – было несколько и второстепенных.
*** А.А.Дмитриев. «Пермская старина’, II, стр. 99; 171; срвн. 188-189.
До сих пор мы собирали черты для общей картины первоначального заселения русского севера и освоения его Великорусским государством. В составе этого государства Поморье сразу стало одной из важнейших экономических областей – по обилию тех естественных богатств, какими наделила его природа, и по тем удобствам хозяйственной жизни, каких не знал московский центр и государственные окраины. В центре и по границам западным и южным народный труд подвергался частой опасности вражеского нашествия. Население пограничных и центральных областей не только было обременено постоянными военными повинностями для защиты страны, но оно стало военным по самой своей внутренней организации. Необходимость сражаться на три фронта, с «немцами», «литвой» и татарами, заставила правительство создать значительное войско, которое было бы всегда готово к действию. Десятки тысяч «детей боярских великого князя» были размещены на государевых землях – «поместьях» по границам и в тылу пограничных позиций, в Замосковье. Весь запас личных великокняжеских и крестьянских земель, за немногими исключениями, был пущен «в роздачу» служилым людям для их обеспечения, чтобы с этих земель они могли поспевать на государеву службу по первому зову. Земля должна была кормить войско прикрепленным к ней трудом земледельческого крестьянского населения, и всякий «сын боярский» вместе с государевым поместьем получал право на даровой крестьянский труд. Для обороны государства все служили: одни – «своими головами», «копьем и мечом»; другие – обязательным трудом в пользу служащих «головой». Так, война и оборона тяготели над всем населением центра и окраин, внедряя в общественную жизнь начало «крепости» – или служебной перед государством, или трудовой перед помещиком.
Этого тяжелого условия московской общественности север не знал, по крайней мере в тех острых формах, какие наблюдаются в центре. Мелкое поместье на севере, в области Беломорских рек, вовсе не существовало. Оно не переходило за волоки от волжских притоков нигде, кроме разве окрестностей Вологды и Белого озера; но и там поместные земли не становились господствующим видом землевладения. Над крестьянским населением обычно не было власти мелкого землевладельца. Служилый вотчинник или помещик не был надобен на севере с его службой, дорого обходившейся государству. Слишком много стоило бы правительству содержание помещика и его конной дворни в крае неплодородном, где полевая конница не была пригодна, потому что враг или приходил на ладьях по морю и рекам, как «свейские» и «каянские» немцы, или же держался в лесах и топях, пустоша страну «изгоном», набегами, как делали инородцы на востоке. Крупные же землевладельцы на севере, монастыри, – при всем развитии их земельных стяжаний – успели овладеть лишь ничтожным сравнительно количеством крестьянских волостей и не разрушали в этих волостях «мирского» устройства. На монастырских землях, как бы ни была велика зависимость земледельца от монастыря, крестьянин чувствовал государево тягло, которое падало на его крестьянский мир и давало этому миру внутреннюю организацию. На громадном же большинстве поморских земель их действительным хозяином со всеми чертами собственника был крестьянин, владевший «своими деревнями» на «государевой земле», образовавший своеобразную податную общину в государстве и своеобразный «погост» – приход в церкви. Свободный ото всяких частных воздействий и зависимости на черных (государственных) и дворцовых землях, крестьянский «мир» жил и работал с полной самостоятельностью «в государевой вотчине, а в своем посельй». В недрах этого «мира» не все было ладно и приглядно; но главное условие общественного благополучия – свобода труда и почина – там было налицо. И историк может удостоверить, что в системе московского правительственного хозяйства Поморье было главнейшей доходнейшей статьей, источником разнообразных поступлений, денежных и натуральных. Когда во второй половине XVI столетия московский центр стал жертвой жестокого экономического кризиса, подвергся хозяйственному запустению и обезлюдел, вследствие усиленного выселения трудовых масс, Поморье удержалось на прежней степени хозяйственного расцвета. Мало того, именно в эту пору, в середине XVI века в жизни Поморья произошло крупнейшее событие, послужившее причиной еще большего оживления русского севера.
Этим событием было появление торговых иноземцев в русских северных гаванях – Печенге, Коле и Двинском устье, и начало морского торга русских с англичанами и голландцами. До середины XVI века русский отпуск за границу шел через Новгород и Псков и «немецкие» гавани Балтийского моря. С началом Ливонской войны Грозного дело изменилось. Когда Грозный овладел Нарвой (1558 г.), у него мелькнула было надежда с приобретением этой гавани упрочиться на Балтике и завязать непосредственные сношения с Западом, независимо от Швеции и Ливонии. Но неудачный ход войны не позволил осуществиться надеждам Грозного. В 1581 г. была потеряна Нарва, а через два года Москва потеряла и все Финское побережье. Вся западная граница государства была заперта для русских купцов, и торговое общение с Балтикой стало под недружелюбный контроль враждебных соседей. Да и в течение всего боевого периода (1558-1583), если не считать торгового оборота Нарвской гавани, Москва не могла торговать через свою западную окраину, на которой шли военные действия. Вот почему появление на севере торговых судов, голландских и датских в Печенге и Коле и английских в устьях С.Двины, было для Москвы очень важно и приятно. С 60-х годов XVI века торг на севере достиг значительного оживления. Русские промышленники ходили в норвежские гавани; так, в Вардегусе побывал Печенгский игумен Трифон с монахами его монастыря для торга рыбой, рыбьим жиром и другими товарами. В Печенгу и Колу в свою очередь приходили норвежцы, датчане и всего чаще голландцы. Торговый агент Антверпенской компании Симон фон Салинген, вместе с членом этой компании Корнелиусом де Мейером, предприняли даже поездку внутрь Московского государства. Они отправились в самую Москву без всякого разрешения со стороны властей. Из Москвы им удалось проехать в Новгород. Мейер оттуда поехал в Нарву, а Салинген остался в Новгороде, торговал там жемчугом и драгоценностями и благополучно вернулся в Колу на свой корабль*. Эта любопытная частность показывает, как быстро иностранцы освоились с новой для них страной и как мало в сущности было препятствий для передвижения по огромным пространствам Московского государства. Одинаково и англичане, попав в Двинское устье и на Холмогоры, с чрезвычайной быстротой освоились с новой бытовой обстановкой. Они не только легко достигали самой Москвы, куда их приглашало правительство, но распространились по всему северу, исследуя берега Белого моря и океана и главнейшие пункты народно-хозяйственной жизни**. Пользуясь разрешением Грозного заводить свои дворы в городах, лежащих на торговых путях, англичане построили себе конторы, склады и жилища на Холмогорах, в Вологде и Ярославле; на Вычегде они основали железоделательный завод; в Москве на улице Варварке имели свою усадьбу. Они исследовали все сколько-нибудь важные пути на севере, проникли на Мезень и Печору, осмотрели дорогу от устья р. Сев. Двины до Новгорода и Нарвы через рр. Выг и Свирь. Словом, они обжились на русском севере очень скоро и к началу XVII века стали даже господствовать над всем торговом оборотом северной Руси, держа в своих руках важнейшие рынки и возбуждая против себя живейшее неудовольствие их конкурентов, голландских купцов и русских торговцев. Впрочем, недовольство голландцев не имело серьезных оснований, так как и они пользовались правом приезда не только в Колу и Архангельск, но и в прочие города, и могли сами строить дворы на Холмогорах и в Москве. Видя их энергию и подвижность, англичане склонны были думать, что голландцы победят их на московской почве, и горько жаловались на их пронырство. Английский посол в 1617 г. указывал боярам, что английские купцы в Москве в розницу не торгуют и не отнимают промысла у русских купцов, тогда как голландцы не только сами продают товары в розницу, но и посылают их «мелким обычаем» по всему Московскому государству и тем у русских купцов «хлеб изо рта вырывают». Как бы то ни было, обе нации пустили на московской почве глубокие и раскидистые корни и создали на русском севере оживленное торговое движение. В отношении заграничного торга Русь, если можно так выразиться, обратилась в XVI веке лицом к северу, к «божьей дороге» – великому морю-океану. Отторгнутая от Балтийских берегов, она радовалась, что ее северные берега свободны: «и которую дорогу бог устроил, великое море-океан, и тое дорогу как мочно затворить», говорили русские люди. Однако, осмотревшись в новых условиях заморских сношений, они кое-что на этой дороге сами затворили. Московское правительство в 1584-1585 гг. решило закрыть гавани на Мурмане и сосредоточить весь товарообмен с иноземцами в построенном для этой цели новом Архангельском городе. По-видимому, причина такого решения лежала в военной опасности от датчан, норвежцев и финнов: защищать очень далекую Мурманскую окраину от вражеских нападений было трудно; да и мирное с ней сообщение было затруднено чрезвычайной далью и трудностями пути по морю и тундрам. В 1585 г. Кольский воевода объявил датскому «державцу» в «приездном городке датских немец» Варгаве (Вардегусе), что московский государь «в Коле волости торговати велел троскою и палтасом и салом троскиным и китовым; а иных некоторых товаров в Коле нет, потому что государь… корабельную пристань велел учинити в своей же государевой вотчине на усть-Двины реки у нового города (Архангельска) на Холмогорах; и двор гостин там поставлен для торговли, и государя нашего многие гости со многими товары там на Двине готовы; а в Коле-волости государь наш торговым людям некоторых земель никакими большими товары торговати не велел». На просьбу датского короля Фредерика II отменить это распоряжение и оставить торг в Коле, в 1586 г. последовал отказ. Царь Феодор Иванович отвечал королю: «а что писал еси к нам в своей грамоте о торговле в нашей отчине в Лопской земле, что был учинен торг в Малмиюсе, то есть в Коле, и нам бы то торговое место опять в Малмиюсе велети устроити, – и мы ныне торг изо сего Поморья, из своей вотчины Двинския земли и из Колы и из иных мест перевели и учинили в одном месте на усть-Двины реки у нового города у Двинского… а в Коле волости торгу есмя быта не велели, занеже в том месте торгу быта непригоже: то место убогое»*** Так совершилось закрытие Мурманских гаваней, и создалась торговая монополия нового Архангельска.
* Сборник Русск.Истор.Общества», т. 116, стр. ХХШ и сл.; «Литературный Вестник», 1901,1, кн. 3, стр. 197-305.
** Гамель. «Англичане в России в XVI и XVII ст.»; Инна Любименко. «История торгов, сношений России с Англией», вып. 1, Юрьев. 1912, главы III и IV.
*** «Русская Историческая Библиотека», т. XVI, стр. 213-214; 235-236.
Сосредоточение внешней торговли в одном Архангельском порту повело за собой важные последствия для всего севера. Пути из московского центра, ведшие на север, получили как бы новую бытовую расценку. Среди них сразу же стал важнейшим путь от Москвы на Холмо-горы и на Двинское устье к вновь основанному (1584) городу Архангельску. Он шел через Ярославль, Вологду, Устюг, и в этих пунктах к нему примыкали боковые пути с разных сторон. Около Устюга сходились дороги с востока – с Вычегды и Юга, соединявшие с магистралью Вятку, Пермь и Урал. Став в узле двух особенно оживленных в исходе XVI века путей, связывавших Москву с ее единственным портом и с новой провинцией Сибирью, Устюг быстро вырос до первенствующего значения в крае и в начале XVII столетия стал даже больше Холмогор, уступая только Вологде своими внешними размерами и торговым значением. Положение же Вологды стало исключительно важным. Она всегда была как бы посредницей между Поморьем и центральными московскими волостями, как бы воротами в Поморье. Теперь же, когда устроился торг с иноземцами в Двинском устье, Вологда стала играть особую роль – пункта, откуда начинался речной путь, «судовой ход», к Архангельску для всех товаров, подходивших туда сухопутьем. Поэтому Вологда оказалась неизбежной станцией для всех грузов, шедших с Поволжья на север и с севера в центр государства. Здесь товар должен был перегружаться с телег и саней на суда, или обратно, и выжидать полой воды или же зимнего пути. Весь средне-русский отпуск в Архангельский порт сосредоточивался весной в Вологде и перед погрузкой на суда подвергался таможенному досмотру. Иноземцы, главным образом англичане, сами являлись в Вологду для закупки товаров по более сходной цене, стараясь миновать лишних посредников, и сами же везли с моря товары по Двине и Сухоне до Вологды, устроив здесь для них склады в своем доме, «обширном, как замок (по выражению голландца Исаака Массы, видевшего этот дом). Таким значением Вологды объясняется ее большой рост в XVI веке. Сам Грозный обратил внимание на Вологду, посетил ее и выстроил в ней каменный большой кремль; с той поры, с 60-х годов XVI века, Вологда заняла одно из самых видных мест во всем Московском государстве, как по своему торговому значению, так и по количеству жителей (свыше 1.500 дворов). В смутное время начала XVII века все боровшиеся в государстве стороны стремились овладеть Вологдой, понимая ее важность и отдавая ей первенство среди всех северных городов. Особенное значение Вологда получила в зиму 1608-1609 гг. Весь иностранный привоз навигации 1608 г., с окончанием торга и выгрузки в устьях С.Двины, был направлен по обычаю к Москве, но по военным обстоятельствам застрял в Вологде, так как смута закрыла ему дальнейший путь на юг. Осенью 1608 г. торговые иностранцы не поехали южнее Вологды; а вместе с ними на Вологде остались и «все лучшие люди московские гости», которые выехали из Москвы на север для государевых и своих торговых дел. С ними были их «великие товары» и государева казна, состоявшая не только в деньгах, но и в мехах. Понятно, какую ценность получала Вологда по сосредоточенному в ней богатству и какой социальный вес имели сидевшие в ней «большие» люди. Правительство царя Василия Ивановича Шуйского образовало в Вологде особую «думу» для обороны города и всего северного края, и в эту думу входили под главенством воевод выборные люди от московских гостей и иноземцев. Военные действия, приведшие к поражению войск второго самозванца на севере, были в значительной мере ведены при участии и под влиянием этого Вологодского совета или «думы». Вологда оказалась в фокусе военных и политических операций той эпохи и жестоко пострадала от смуты. Пережив много превратностей, торжествуя над врагами и подвергшись грабежам и вражеским нашествиям. Вологда в результате разорилась и опустела. В 1627 г. в ней на тысячу жилых дворов было более 500 пустых, и притом в жилой тысяче только около 300 было признано налогоспособными, остальное же была беднота, «не пригодившаяся в тягло». Но город, отлично расположенный в узле торговых путей, скоро оправился от своих бед и во второй половине XVI века опять расцвел до прежней степени населенности и благосостояния.
ИНОЗЕМЦЫ НА РУССКОМ СЕВЕРЕ В XVI-XVII ВВ
1
В хозяйственной жизни великорусского племени XVI век имел особое значение. Московское государство, образованное в XVI веке порывом к объединению сознавшей себя великорусской народности, пережило на первых же порах своего существования ряд потрясений. Казалось, все сначала складывалось на пользу молодого государства: легко отпало татарское иго, и самые ханства татарские подробились и ослабели; Литва утратила прежний перевес сил над Москвой и уступила Москве много русских пограничных земель. Внутреннее объединение государства совершалось быстро и решительно: местные власти Новгорода, Пскова и удельных княжеств никли перед властной волей московского государя, и он на деле мог «един властель быти» в русской земле. Первые московские «самодержцы» Иван III и Василий III упивались успехами своей политики, в общем знали только удачи и привыкли к торжествам и победам. Менее счастлив был их преемник Иван Грозный. После несчастного сиротского детства он также начал свое самостоятельное правление крупными удачами. Покорением Казани и Поволжья он даже приобрел славу и народным героем вошел в народные песни. Но затем начались беды. Война за Балтийский берег с Ливонией превратилась в тяжкую войну с Литвой и Швецией, затянулась на много лет и окончилась поражением. Военные действия разорили все западные области государства, а мирные договоры с победившим врагом отняли всякие выходы к морю через западные границы и поставили русскую торговлю в полную зависимость от соседних правительств. Последние остатки оживленного когда-то новгородского торга были убиты; край заглох и обезлюдел. Только во Пскове военное разорение было до некоторой степени залечено тем, что после войны Псков стал единственным торговым посредником между Москвой и гаванями Рижского залива. Военные неудачи соединились при Грозном с внутренними осложнениями, точнее сказать, явились их последствием. По многим причинам в середине XVI столетия трудовое население Московских центральных областей тронулось со своих мест и начало выселяться на окраины государства. Завоевание инородческих земель, бывших под властью казанских татар, открыло для русской колонизации привольные пространства среднего и нижнего Поволжья, а также и дороги в Приуралье. Падение татарского засилья на юге сделало доступным для русских людей все пространство на юг от средней Оки – «дикое поле» по рр.Дону, Осколу, Северному Донцу. Земля в московском центре была уже повыпахана и население испытывало нужду в «угожей» земле; возможность перейти с истощенного суглинка на нетронутый чернозем манила как простого пахаря, так и крупного сельского хозяина. Поэтому наклонность к переселению сказалась быстро и решительно; а правительство на первых порах даже само поощряло это переселение, вызывая «верховных сходцев» в «низовские» места для укрепления там русской власти и влияния среди инородцев Поволжья. Так налаживалось законное выселение; рядом же с ним развился и незаконный выход «побег». Его вызывала как общая экономическая неудовлетворенность трудовой массы, так и пресловутая опричнина Грозного, создавшая в государстве эпоху террора. Массовый выход населения из центральных, коренных уездов государства подорвал их благосостояние, разрушил в них земледельческую культуру и, разорив земледельцев, опустошил государеву казну и лишил государство той ратной силы, которая раньше приходила служить «конна, людна и оружна» с богатых трудовым населением земель. В конце своего царствования Грозный понимал, что судьба поставила его перед тяжелым кризисом, что его страна «в пустошь изнурилась и в запустение пришла» и что необходимы особые меры для того, чтобы «землю поустроити».
Такова была общая обстановка, при которой начался и развивался правильный морской торг с Московским государством англичан и их торговых соперников – голландцев.
Северная окраина Московского государства, хорошо знакомая новгородцам еще в глубокой древности, в XVI веке представляла собой глухой инородческий край, в котором русское население сидело отдельными гнездами на берегах озер, а также в устьях «морских» рек и при удобных бухтах, где могло с успехом заниматься рыболовством и иными «морскими» промыслами. С исчезновением новгородских колонизаторов «бояр», истребленных Москвой, из края исчез крупный капитал и экономически сильные предприниматели. При московской власти север стал крестьянским, и только немногие монастыри (главным образом, Соловецкий) являли собой крупные, сравнительно благоустроенные хозяйства, представители которых продолжали дело колонизации и эксплуатации морских берегов. На Кольском полуострове стал заметен в эту эпоху Печенгский монастырь, основанный преподобным Трифоном, по преданию, около 1532-1533 года. Он жил рыболовством, и братия монастыря настолько развила морской промысел, что могла избыток добытых продуктов сбывать на сторону. В 1562-1564 гг. Печенгские монахи на монастырских ладьях приходили в датскую крепость Вардегуз в Норвегии с рыбой, рыбьим жиром и другим морским товаром для торга с датчанами и норвежцами. Эти торговые сношения с иноземцами вызывались условиями соседства и ограничивались меной местных продуктов. Но предприимчивость голландских торговцев, плававших в те времена в северных морях, позволила им воспользоваться русским торгом в норвежских гаванях и завязать торговые связи, минуя датчан и норвежцев, непосредственно с русскими в их собственной земле. Голландские корабли с 1565 года стали появляться сперва в Печенгской губе, а затем и в Кольской у московского «городка» Колы, в котором не насчитывалось тогда и десятка дворов. С тех пор началась оживленная торговля голландцев с Москвой через «божью дорогу океан море» и северные русские реки. Одновременно с голландцами на северные моря обратили свое внимание и торговые соперники голландцев – англичане. Очень известно случайное появление в Белом море английских кораблей, направленных в 1553 г. в Вардегуз и по воле ветра заброшенных далее в неизведанные воды Белого моря. Изо всей английской эскадры уцелел здесь один корабль, и его капитан Ричард Чанслер, остановясь в устье С.Двины у монастыря св.Николая, завязал сношения с русскими властями на Холмогорах. После предварительной с ними «обсылки», с устья Двинского «приехали на Холмогоры в малых судах от английского короля Едварда посол Рыцарт (Ричард Чанслер), а с ним гости (то есть купцы), а сказался, что он идет к великому государю к Москве». Чанслера допустили в Москву и приняли как посла; через него московское правительство охотно завязало непосредственный торг с Англией. С течением времени английские корабли, получившие прочную гавань в Корельском устье С.Двины, стали заходить и в другие места северного русского побережья; голландцы же в свою очередь около 1577 года проникли в С.Двину. Стремление иностранцев закрепить за одной какой-либо нацией монопольное пользование определенной русской гаванью не встречало сочувствия у московского правительства. Оно готово было допускать в свои воды всякие корабли и всех вообще «гостей» (то есть купцов), готово было давать этим гостям всякие льготы, чтобы приманить их к деятельному общению с Москвой; но по военным обстоятельствам и политическим соображениям оно пришло к решению закрыть Мурманские «пристанища» и сосредоточить иноземный торг в одной только гавани одинаково для всех наций. Такой гаванью сделало оно Двинское устье, где в 1583-1584 гг. был построен город Архангельск. С тех пор установился и держался до времени Петра Великого такой порядок торговых сношений с «заморскими немцами». В Архангельске в период короткой летней навигации происходил торг. Базой для него служил город Холмогоры, куда на зиму оттягивались купцы, гарнизон и администрация Архангелогородской ярмарки. От ярмарки и Холомогор Двиной шел магистральный путь в центр государства через торговые города, питавшие своими торговыми оборотами ярморочные склады Архангельска. Такими городами были Великий Устюг, «где в сентябре и октябре бойко торгуют мехами» из Сибири и Перми; затем Вологда, «один из самых замечательных торговых центров России», а Ярославль, первый после Москвы город в государстве по населенности, богатству и оживлению. Ярославль лежал в узле многих торговых путей, ведших на север из Поволжья и Москвы: Вологда же была пунктом, где все товары, шедшие в Архангельск из Московского центра и Поволжья, грузились на суда: а товары иноземные, пришедшие с севера, с судов перегружались на сани или колесный ход. Дорога от Двинского устья до Москвы рано стала известной и доступной для иностранцев. На главных ее этапах они успели устроить свои фактории и жилища еще в первые десятилетия торговых сношений с Москвой. Но и другие места русского севера иноземцы не оставили без внимания: они исследовати русское побережье Ледовитого океана: они разузнали те места, где происходили торжки русских с северными инородцами (вроде Лампожни на Мезени) и постарались принять в них участие. Ряд деловых отчетов и литературных рассказов голландских и английских купцов и путешественников об их странствованиях по Московии составляет ценнейший для русского историка географический и бытовой материал. Энергия и мужество торговых конкурентов, какими тогда были англичане и голландцы, состязавшиеся за преобладание на московских рынках, вызывает удивление и почтение.
Прежде всего способно вызвать наше удивление отважное и умелое поведение самого Ричарда Чанслера (Richard Chancellor), первого англичанина, увидавшего Москву. Он был представителем английской компании или «общества купцов-искателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений неведомых и доселе морским путем не посещаемых». Заветная цель этой компании заключалась в том, чтобы отыскать северный морской путь в Индию и Китай. На первых порах компания снарядила в северную экспедицию три корабля. Два из них не возвратились: экипаж замерз в одной из бухт на Мурманском берегу. Третий же под командой Чанслера попал в Белое море и в устьях С.Двины вошел в сношения с «туземцами», то есть русскими. Чанслер решился выдать себя за королевского посла и в таком качестве, вместе с товарищами, которые сказались купцами, был допущен в Москву, где хорошо разыграл взятую на себя роль самозваного посла. Объяснения его с московским правительством были настолько удачны, что послужили началом благожелательных дипломатических и торговых сношений Англии с Москвой. Проведя в Московии несколько месяцев, Чанслер успел собрать много сведений о порядках московских и нравах. Русские люди не произвели на него хорошего впечатления, и он много и не всегда справедливо осуждал их, но для своих соотечественников он дал практически ценные указания о вновь открытой им стране и о возможности правильных с ней сношений. По его стопам скоро пошли другие англичане, из которых наиболее были замечательны Стефен Борро (Burrough) и Антон Дженкинсон.
Борро, спутник Чанслера, по возвращении с Чанслером в Англию, принял от своей торговой компании поручение отправиться снова в северные моря с целью открытия путей на восток. Надеялись, что ему удастся достигнуть по крайней мере устьев р.Оби. В летние месяцы 1556 года Борро побывал в Кольской губе, а затем достиг Канина носа, Югорского шара, Вайгача и даже Новой Земли. Но до Оби он не успел добраться и на зимовку пошел в устье С.Двины. Оттуда весной 1557 года он хотел было возобновить поиски путей на восток, но его направили в другую сторону. Английская эскадра, вышедшая 2 августа 1556 года из Двины в Англию с русским посольством и русским товаром, пропала без вести (из четырех ее кораблей уцелел и прибыл в Темзу только один). Стефену Борро пришлось идти на поиски погибших, и он обследовал берега Кольского полуострова в горловине Белого моря и на севере. Путешествия Борро обогатили географические познания европейцев и доставили самому ему славу замечательного путешественника.
Если Борро явил свое мужество в борьбе с суровой природой севера, то современник его Антон Дженкинсон оказался не менее смелым в борьбе с природой и кочевниками юга. До своего появления в Москве он много путешествовал по Европе, был в Турции, Палестине, северной Африке. В Москву впервые он явился в конце 1557 года. Летом приплыл он в Холмогоры и в августе выехал оттуда в Вологду, а из Вологды уже на санях отправился в Москву. Зиму 1557-1558 г. Дженкинсон провел в Москве и попросил у царя разрешения на поездку в Азиатские страны. Весной, снабженный царскими проезжими грамотами, поплыл он реками Москвой, Окой и Волгой на восток. В Астрахани сел он вместе с персидскими и татарскими купцами на морское судно и, переплыв Каспийское море, высадился на полуострове Мангышлаке. После многих приключений добрался он до Бухары, где благополучно перезимовал, замышляя весной 1559 года ехать в Китай или Персию. Но постоянные войны и разбои кочевников затворили ему на этот раз все дороги, и он вернулся в Москву. Описание его путешествия, хотя и не лишено некоторых неточностей и преувеличений, но считается исторически важным потому, что Дженкинсон был первым (и единственным в XVI веке) образованным заподноевропейцем, проникшим в Среднюю Азию. Если и допускать, что наш путешественник не воздерживался от похвальбы и прикрас, все же его описание свидетельствует о чрезвычайном его мужестве и выдающейся наблюдательности. На первом своем знакомстве с Азией он не остановился: в 1561 году он снова явился через Холмогоры в Москву и оттуда пробрался в Персию. Весной 1562 г. отправился он прежним путем в Астрахань, оттуда поплыл в Дербент, был в Шемахе, Тавризе и, наконец, нашел шаха в Казвине, где и зимовал, а затем весной 1563 г. пошел в обратный путь и достиг в августе Москвы, где и остался до весны 1564 года. И после этого путешествия Дженкинсон еще дважды морем ездил из Англии в Москву (1566 и 1571 г.), неизменно пользуясь милостивым приемом Грозного царя. Знакомясь с записками Дженкинсона о его поездках, нельзя не подивиться его отваге и энергии: вся жизнь этого человека проходила в движении по мало изведанным морям и еще менее изведанным странам. Географические наблюдения и измерения, торговые справки, этнографические описания, дипломатические переговоры – на все это был способен Дженкинсон и всем этим он доселе полезен одинаково историку и географу. Можно ясно себе представить, как важны и полезны были сведения, доставляемые Дженкинсоном, для его современников, торговых англичан и английского правительства, в их сношениях с отдаленной Московией.
В энергии и отваге англичанам не уступали и голландцы. В 1566 г. Антверпенская торговая компания отправила в Печенгу и Колу в качестве торгового агента своего бухгалтера Симона фон Салингена. В Коле он встретился с купцом Корнелиусом де Мейером Симонсоном. Мейер только что вернулся в Колу из неудачной поездки в Москву: его задержали в Новгороде, найдя недостаточным его документы. Салинген и Мейер решились на новую попытку проникнуть в Москву и, не рассчитывая пробраться туда через Новгород, избрали другой путь. Они оделись в русское платье, наняли лодку с русскими гребцами и через Кандалакшу, Кемь и Суму прошли в Онегу и Каргополь, откуда явились в самую Москву. Там им удалось сыскать «гостя» (то есть купца) Степана Твердикова, с которым они познакомились еще в Голландии, когда он приезжал в Антверпен по поручению Московского царя. Твердиков, по-видимому, испугался за своих смелых гостей, да и за себя самого. Это было крутое время опричнины и опал; у голландцев не были в порядке документы; они заранее не испросили позволения на путешествие в Москву и. в довершение всего, были в туземном платье, как бы скрывая свою иноземную «природу». Твердиков посоветовал им не соваться на глаза властям, и потому наши путешественники оставили Москву без огласки и направились в Новгород. Из Новгорода Мейер отправился в Нарву; Салинген же остался пока в Новгороде и торговал там жемчугом и драгоценными вещами, а затем вернулся в Колу. Он не указывает точно своего пути из Новгорода в Колу, – но этот путь описан англичанами, одновременно с ним ездившими между Белым морем и Новгородом. Путь шел от Новгорода по Волхову и Свири на Повенец. Телешну-реку, Выгозеро, Выг-реку и Сороку. Странствования Салингена и Мейера могут удивить нас не только их смелостью, но и тем. что в острый политический момент казней и опричнины в Москве людям без местного языка и должных документов (проезжих грамот и т. п.) оказалось возможным дважды пересечь всю страну от Москвы до ее крайних северных рубежей, и притом безо всяких особых приключений. Очевидно, отношение к иностранцам в тогдашней Руси было очень терпимым. Надо прибавить, что к такому же выводу ведут и путевые замечания современных англичан. Возвращаясь из Азии в Московскую Астрахань, Дженкинсон считает свои опасности минувшими и нигде не жалуется на обиды и притеснения со стороны русского населения и администрации.
Еще большую, пожалуй, отвагу, чем Мейер и Салинген, проявил Брюссельский уроженец Оливер Брюнель. На одном из первых нидерландских кораблей приехал он в Колу, по-видимому, еще очень молодым человеком. Из Колы голландцы послали его в Холомогоры учиться русскому языку, а оттуда, по какому-то доносу, он был отправлен в Москву и затем попал в Ярославль в тюрьму. Из тюрьмы его выпустили по почину знаменитых Строгановых, которые взяли Брюнеля на свою службу в качестве торгового агента. Это было около 1570 года. Не один раз по поручению Строгановых Брюнель возил для продажи меха за границу. На голландском корабле в свою первую поездку отплыл он из Колы в Дордрехт и Антверпен, побывал в Париже и обратно вернулся в Колу морем. Другие поездки имели иной маршрут, а однажды, в 1577 году, Брюнель даже ухитрился с запада добраться до Московии сухим путем, несмотря на опасности военного времени. В последующие годы его энергия была направлена в иную сторону. По поручению Строгановых он дважды ездил в Сибирь к р.Оби, спускаясь в море по Печоре, и, таким образом, ознакомился с условиями плавания вдоль Сибирских берегов. В 1581 году он хлопотал о чрезвычайно любопытной экспедиции. От имени Строгановых ездил он в Голландию приглашать на их службу опытных моряков. На Северной Двине Строгановы выстроили два корабля, с которыми Брюнель и должен был обогнуть с севера Азиатский материк, чтобы проникнуть в Китай. Однако, осуществление этого плана не удалось: экспедиция была снаряжена Брюнелем, по-видимому, независимо от Строгановых на собственном корабле; около 1584 года плавание Брюнеля началось, но проникнуть на восток далее о.Вайгача и Новой Земли ему не пришлось из-за льдов. По-видимому, эта экспедиция повела к разрыву Брюнеля со Строгановыми. Он выбрался из России в Данию и остался там, поступив на датскую службу. В истории северных путешествий имя Брюнеля заняло почетное место, и его географические наблюдения весьма ценились его учеными современниками.
Из немногих приведенных примеров ясна та энергия, с какой иностранцы взялись за изучение новой для них страны. Мотивы коммерческие лежали в основе их предприятий; дух научного исследования руководил лишь немногими путешественниками. Вот почему в результате всех изысканий англичан и голландцев являлись не научные трактаты, а торговые договоры с московским правительством, стремившиеся использовать (и по возможности монопольным способом) исследованный край. Английская компания, в лице Чанслера. первая вступила в такой договор с Москвой, получив от царя Ивана Васильевича «жалованную грамоту» на свободный проезд для торга в московское государство. За первой грамотой последовали и другие, создавшие ряд торговых льгот для этой именно компании «купцов-искателей» («Merchants-adventurers»), которой покровительствовало английское правительство. Компания в 1569 году получила право беспошлинного торга во всем московском государстве и монополию на торговлю в Казани и Астрахани и в Нарвской гавани: разрешался даже транзит для торговли с Персией. Компания могла владеть недвижимостью в русских городах, иметь канатную фабрику в Вологде, искать железную руду на р.Вычегде, пользоваться ямскими лошадьми, держать русскую прислугу и рабочих. Ей было даровано право «жить по своему закону»: в юрисдикции агента компании находились все ее члены и служащие. Московская власть ведала англичан лишь в их столкновениях с русскими людьми или иными иностранцами, и для этих случаев Грозный особо пожаловал компанию, взяв ее в ведение опричнины, иначе говоря, в свое собственное ведение. Эти исключительные льготы, однако, не продержались долго. Политические размолвки Грозного с королевой Елизаветой и явная невыгодность для Москвы компанейских привилегий повели к ограничению их и к частичному уничтожению. Компания то теряла, то восстанавливала свои льготы; но с течением времени московское правительство твердо усвоило себе правило не создавать монопольных преимуществ ни для каких иностранных торговых организация или отдельных лиц. Рядом с компанией «купцов-искателей» оно давало «жалованные грамоты» и другим англичанам и поощряло торговые приезды купцов иных наций. Со смертью Грозного кончились красные дни англичан, принадлежащих к компании: московский дьяк, ведавший внешние сношения Москвы, насмешливо объявил английскому агенту, что в лице Грозного «английский царь помер» и что теперь в Москве к англичанам будут относиться иначе. Компания, действительно, никогда более не могла вернуть себе преимуществ, какими ее жаловал Грозный, а в середине XVII века она и вовсе была лишена права торговли внутри Московского государства. Англичане, как принадлежавшие к компании, так и не принадлежавшие, должны были стать в одинаковые с другими иноземцами условия торговой конкуренции в Архангельской гавани, дальше которой им не стало езду.
В пору наибольших английских успехов в Москве английская компания, а за ней и английское правительство, упорно добивались от московских властей, чтобы они представили английским купцам исключительное право на торг с Москвой и не допускали бы в С.Двину кораблей других наций. В стремлении своем монополизировать московскую торговлю англичане прибегали даже к насилиям, задерживая на пути к Архангельску чужие корабли и побуждая к тому же датское правительство, которое и без того не желало поощрять плавания голландских кораблей вдоль Лапландского берега. На все такие притязания англичан Москва отвечала отказом, считая, что всякий мог пользоваться открытым морским путем. «Морская дорога к нашей вотчине, в Холмогоры, Колу и другие морские пристанища не нова» – говорили московские дипломаты датчанам и англичанам: » ту Божью дорогу окиан-море как мочно переняти и унять и затворить?». Голландцы сумели использовать такой взгляд московской власти. Отчетливо представляя себе все обстоятельства дела, они решились на борьбу с англичанами. Некто Лука Энгельстадт в 1589 году представил Нидерландским генеральным штатам замечательную по осведомленности записку, в которой изложил все выгоды от торговли с Москвой и рекомендовал, не смущаясь английской монополией, послать в Москву посольство и дипломатическим путем добиться заключения торгового договора на право торга внутри Московского государства. Пока штаты собирались исполнить совет Энгельстадта, некоторые предприимчивые голландцы, частными усилиями добились для себя разрешения на въезд в Москву и другие русские города, и за время Бориса Годунова, а также в смутные годы начала XVII века, внутри Московского государства мы видим достаточное число голландских купцов, жестоко конкурирующих с англичанами. Обе народности отличались энергией, предприимчивостью и смелостью, обеим казалось, что соперник достиг большего успеха, чем бы следовало, и потому оба соперника с исключительной настойчивостью шли к своей цели – укрепиться на московской почве и стать необходимыми на московском рынке.
В таких бытовых и правовых условиях действовали иностранцы в Московском государстве. Северная окраина Руси («Поморье»), столица Москва, Новгород и пути к Нарвской гавани, наконец, Волга и Каспий, как путь на азиатский восток, – вот что привлекало внимание англичан и голландцев в Московии. С переходом Нарвы к шведам, Новгород и Нарвский путь теряли свое значение в московском торговом обороте. В Азию по Волге можно было попадать только с разрешения московской власти и с ее деятельной помощью и контролем. В Поморье же эта помощь бывала и не нужна, а контроль был часто неосуществим. Официально для иностранных мореходов была там открыта одна гавань, одно «пристанище» Архангельское. А на деле иностранные корабли могли пользоваться всеми доступными «пристанищами» от Кольской губы до устья Печоры и, действительно, пользовались ими, заводя сношения с русскими рыбаками и «лодейниками» и с прибрежным населением. А по зимнему пути они ездили во все стороны от Архангельска, изучая край и отыскивая места торга – ярмарки, где они могли бы всего легче приобрести местные товары и сбыть свои. Уже в первые десятилетия своего пребывания на русском Севере иностранные гости узнали хорошо его важнейшие пункты и пути. Они обратили в свои постоянные базы те пристани, где их официально принимали: англичане – свой «Розовый остров» (о.Ягры) в Никольском устье С.Двины, а голландцы – пристань в Пудожемском устье. Впоследствии и те и другие перешли в Архангельск и Холмогоры, где приобрели усадьбы и хорошо обстроились. Из этих своих факторий они и предпринимали всякого рода разведки. В 1566 году английская компания предписала своим агентам осмотреть путь от устьев Двины до Новгорода и Нарвы, чтобы узнать, можно ли связать между собой северную и западную московские гавани. Вследствие этого два англичанина Томас Соутгем и Джон Спарк отправились из Холмогор морем в Соловки, получили там проводника и с ним направились на Сороку и устье р.Выга. По Выгу шли они на трех небольших лодках, перетаскивая их через пороги. Переплыв Выгозеро, пошли они вверх по р.Телешной и затем на телегах приехали в Повенец, а оттуда опять на судах Онежским озером, Свирью и Волховом приплыли в Новгород. Поставленная им задача, была, таким образом, разрешена (выше было рассказано, что в те же годы такого же рода путешествие по северным путям до Москвы и Новгорода сделали голландцы Салинген и Мейер). Немногим позднее агент английской фактории в Москве Антоний Марш вошел в сношения с русскими мореходами из Пустозерска и сговорился с ними, чтобы они с его комиссионером предприняли поездку в Сибирь к Оби за тамошними товарами. В 1584 году эта поездка и была совершена, вероятно, по pp. Печоре и Усе. Хотя купленные там для англичан меха и были конфискованы московскими властями, но Марш получил от пустозерцев много полезных географических и торговых сведений, которые позднее пошли в прок англичанам. Одновременно с попыткой Марша англичанин Франсис Черри успел лично съездить на крайний северо-восток России в Пермский край (into Permia) и, по-видимому, добрался до северного Урала. Позднее, когда московская смута потрясла государственное единство и гражданский порядок в Москве, английская компания потеряла возможность торговых сношений с самой Москвой и уже не получала товаров в Архангельске. Чтобы не терять русского рынка, она задумала завязать прямые торговые сношения с местными центрами на русском Севере и, между прочим, с Пустозерском в устьях Печоры, откуда была надежда проникнуть в Сибирь, в места добычи наиболее ценных сортов пушного товара. В 1611 году английский корабль явился в устье Печоры и высадил в Пустозерск агентов компании Джосиаса Логана и Виллиама Порсглова с товарами для обмена и торга. Оба эти лица остались в Пустозерске на зиму 1611-1612 гг. Далее на восток проникнуть им не удалось; но и оставаясь на Печоре, они могли приобретать сибирские товары. Они действовали на устьях Печоры и поднялись по Печоре до Усть-Цильмы. С караваном самоедов и пустозерцев Порсглов на оленях осенью 1611 года отправился на запад, на Мезень.
На низовьях Мезени, сперва на островке Лампожне, а впоследствии в нововозникшей «Слободе» («Окладникова слободка» на месте нынешнего города Мезени) дважды в зиму бывала большая ярмарка, на которую съезжались для менового торга самоеды, пермяки и русские купцы из Холмогор, Вологды и других мест. В «Слободе» Порсглов нашел англичанина Томаса Лайгона, который постоянно там жил, торгуя не от английской компании, а от себя лично, или же от своего хозяина Ричарда Кокса. Из Слободы Порсглов проехал в Холмогоры, где застал другого англичанина Фабиана Смита, агента компании. После торга Порсглов возвратился в Пустозерск в январе 1612 г. и, скупив на Печоре и вытопив белужий жир летнего улова, осенью 1612 г. вместе со своим товарищем Логаном на ладье вернулись в устье Двины. Вслед за этими двумя англичанами на Печоре действовали их товарищи Вильям Гордон, которому удалось в 1614 г. побывать даже на северном Урале, «в Югре», на р.Усе, и Мармадьюк Вильсон, который годами живал в Усть-Цыльме для приобретения пушнины.
Так, пользуясь смутой и ослаблением надзора, иноземцы, можно сказать, обшарили весь север и добрапись до всех его «заповедных» товаров. Но с восстановлением порядка в XVII веке их постепенно вытеснили в их старые фактории и крепко закрыли Поморье от предприимчивости иностранцев. Открылось оно снова лишь в эпоху Петра Великого, когда правительство само стало понемногу изучать север с помощью иноземных ученых и техников.
СТРОГАНОВЫ, ЕРМАК И МАНГАЗЕЯ
Можно назвать детски наивным то представление, что Сибирь открыли Строгановы, а Ермак завоевал. Новгородцы, владевшие русским Севером, века за два до Ермака уже ходили на р.Обь с Северной Двины и Печоры. В пятнадцатом веке великий князь Московский Иван Васильевич два раза посылал войска на Обь – на вогулов и «югру» (остяков и «самоядь») и считал эти племена своими подданными. В шестнадцатом веке русские знали в Сибири, кроме татарского «Сибирского царства» (местностей по рр.туре, Тоболу и Иртышу), еще «Мангазею» (местность между Обской губой и низовьями Енисея по р.Тазу). Сибирское царство в 1555 году признало верховенство над собой Москвы и обязалось платить ей дань – по 1.000 соболей в год, но обязательство это выполняло неисправно, а лет через двадцать и вовсе отпало от московской власти. Что касается до Мангазеи, то в ней не существовало никакой власти: дикие инородцы, «югра» и «самоядь» бродили по тундре и вели меновой торг с проникавшими туда русскими людьми. Еще в глубокой древности новгородское предание рассказывало об этой сказочной стране, что ее люди «помавают рукою, просяще железа, и аще кто даст им нож ли, ли секиру, дают скорою (мехами) противу». Обилие мехов ценнейших сортов делало эту местность «золотым дном», «своего рода Калифорнией»*, куда жадно стремились за добычей драгоценного пушного зверя русские люди, истощившие к шестнадцатому веку зоологические богатства Беломорских побережий. От удачной поездки в Мангазею можно было сразу разбогатеть. Вот что, например, вывез оттуда московский ревизор, посланный по службе в Мангазею в 1625 году и тайно захвативший с собой для собственного оборота 4 бочки вина и снаряд для «самогонки»: он привез 15 сороков соболей, 25 «недособолей», 724 выимка собольих, более 900 пупков (ремней из шкурок, с брюшка), более 100 белых песцов, 6 голубых песцов, 15 бобров, 162 заечины, несколько меховых одеял, кафтанов и шуб, 16 пластин собольих и много «всякого лоскута» и более дешевых мехов. Немудрено, что открыв «великую реку Лену» в семнадцатом веке, русские знатоки сравнивали ее по богатству с Мангазеей: «та великая река Лена угодна и пространна, и людей по ней розных землиц, кочевных и сидячих, и соболей и иного всякого зверья много…, и государеве казне в том будет большая прибыль и будет та Лена-река другая Мангазея».
* П.Н. Буцинский. Мангазея и Мангазейский уезд (1601-1645) гг.), стр. 1.
В Мангазею вели многие пути. Один из них шел с р.Печоры в р.Усу, «а по Усе-реке вверх до устья Соби-реки, а из Соби-реки в Ель-реку до Камени (Уральского хребта) до волоку, а через волок через Камень в Собь в другую реку, а Собью-рекою вниз до Оби Великой». Это был северный путь, на котором с течением времени возник городок Обдорск на Оби против Собского устья. Второй путь шел южнее: с р.Вычегды «на р.Вымь, с Выми на р.Турью, а с Турьи на Печору, а с Печоры через Камень», вероятно, по р.Щугуру и р.Сосве в Обь. На этом пути около 1594 года стал городок Березов. Еще южнее наметилась третья дорога – с р.Камы по р.Тавде или Туре в р.Тобол и по Тоболу в Иртыш и Обью до Обской губы. Все эти дороги были трудны; на них были многие «злые места». Южный путь был наиболее удобен, но и наиболее долог; а кроме того, на нем расположилось «Сибирское царство», сквозь которое не всегда можно было пройти от татарских насилий. Неудобства этих «сухих дорог» заставляли русских промышленников, идущих в Мангазею, выбирать морской путь. В «большое море окиян» выходили из Северной Двины, из Холмогор, или из «Кулойского устья» (из р.Кулоя), или из «Пуста-озера» (из Печоры), и «бежали парусом» в Карскую губу. В эту губу впадала речка Мутная, которая верховьями своими, через озера, сближалась с речкой Зеленой, текшей в Обскую губу. Между Мутной и Зеленой был «сухой волок», «а сухого волоку от озера до озера с полверсты и больши, а место ровное, земля песчана». Перебравшись через волок, выходили Зеленой рекой в Обскую губу, не огибая полуострова Ял мала, и шли в Тазовскую губу, где уже была Мангазея. Путь этот был тоже нелегок, и здесь встречались всякого рода трудности и «морем непроходимые злые места». Но морской ход давал возможность перебросить сравнительно большие грузы в относительно короткий срок, «поспевают морем в Карскую губу от города (Архангельска) в две недели»; и столько же надобно времени на остальной путь: в итоге «поспеть от Архангельского города в Мангазею недели в полпяты мочно». Конечно, четыре с половиной недели немного сравнительно с тем, что с Камы в Мангазею надо были идти два с половиной месяца. Так как на всех путях идущих ожидали всякого рода опасности и трудности и от природы и от лихих людей, то морской путь с его льдами, штормами и противными ветрами не казался хуже других, и промышленники предпочитали пользоваться именно им. Когда иностранцы – англичане и голландцы – явились в Ледовитый океан, к Мурманским и Беломорским берегам, они уже в середине шестнадцатого века нашли здесь русских мореходов, которые знали берега Карского моря и, как сообщает один из иностранцев, свободно говорили по-самоедски и хорошо знали р.Обь вследствие своих ежегодных поездок в те страны.
Эти обстоятельства надобно знать для того, чтобы оценить настоящим образом положение и деятельность знаменитых Строгановых на русском северо-востоке в шестнадцатом веке. Их вотчины были разбросаны по всему северу: но главные гнезда их образовались на Вычегде и на Каме с Чусовой. Недавнее любопытнейшее исследование* дает поразительную картину промышленной деятельности Строгановской семьи. Кажется, все без исключения естественные богатства северного края от Колы до Оби входили в их деловой оборот и давали им ценные товары для торга в Московском государстве и за границей. Конечно, пушной товар привлекал их не менее, чем соль и железо, и сам Грозный давал Строгановым поручения по приобретению для него соболей. Есть известия, что Аника, родоначальник наиболее богатой и известной ветви рода Строгановых, не довольствовался скупкой мехов, привозимых инородцами и русскими промышленниками из Сибири на Вычегду, но сам пытался проникнуть в места добычи пушного зверя, то есть, в Мангазею на Обь. Он посылал туда своих людей для того, чтобы изучить обстановку и завязать там торговые связи с самоедами. По мнению хорошо знавшего русскую жизнь шестнадцатого века голландца Исаака Массы, именно от торга с самоедами на низовьях Оби и пошло богатство Аники Строганова, ибо он сумел ранее других русских людей пробраться на Обь и наладить там обмен драгоценных мехов на дешевые «немецкие» безделушки и иной русский товар. Так выясняется значение для Строгановского хозяйства далекой Мангазеи, и становится понятным обращение Грозного именно к Строгановым за наиболее ценными сортами пушнины, за «дорогими соболями одинцами», за которыми Строгановы и шлют «к Вычегде и на Вым и в Пермь». Сидя на Вычегде в своем Сольвычегодском хозяйстве, Строгановы для сношений с Мангазеей должны были пользоваться как «сухими дорогами», шедшими туда через Печору и «Камень», так и морским путем. Когда же они завели хозяйство в Пермском крае, на Каме и Чусовой, для них с 1560-1570 годов получил значение и тот южный путь, который выводил на Иртыш и Обь по рекам, близким к их новой вотчине, скорее всего – по Туре.
* А.А.Введенский. Аника Строганов в своем Сольвычегодском хозяйстве («Сборник статей по русской истории, посвященных С.Ф.Платонову». Изд. «Огни». Петроград, 1922 г., стр. 90 и след.). Прекрасный очерк Пермской деятельности Строгановых в XVI веке находим у С.В.Бахрушина. «Исторический очерк заселения Сибири» в «Очерках по истории колонизации Севера и Сибири», вып. П. Петроград, 1922, стр. 24 и след.
Такова была обстановка в тот момент, когда состоялся поход Ермака на Сибирское царство. Как известно, наиболее надежной хронологической датой для начала этого похода является 1 сентября 1581 года; а самою правильною оценкою этого предприятия будет та, по которой поход, «атаманов воров» был военным поиском, направленным по обычному пути сообщения Пермского края с Обью. Подготовка этого поиска началась ранее 1581 года: по некоторым сведениям, сношения Строгановых с казаками начались еще в 1579 году. А самую мысль о возможности наступления за Урал по Тоболу и Иртышу надобно относить за несколько лет ранее – к 1574 году, когда Строгановы просили, а Грозный дал им право этого наступления. Нет оснований сомневаться в подлинности сообщаемой Строгановской летописью царской грамоты 30 мая 1574 года*. По этой грамоте Строгановым разрешалось ставить крепости и держать вооруженную силу, «крепитися всякими крепостьми накрепко» – в «Сибирской стране за Югорским каменем на Тягчеях и на Тоболе-реке и на Иртише и на Оби и на иных реках». Делалось это «для береженья и охочим людям на опочив», потому что «Сибирский салтан» и зависимые от него инородцы часто нападали на русские поселки в Пермском краю и мешали мирному движению по названным рекам. Между тем, по Оби и Иртышу «с Руси» ходили «охочие люди» в Мангазею, а на Русь приходили «торговые люди бухарцы». Оба направления – на Сибирский север и в Среднюю Азию – питали русскую торговлю азиатскими товарами и были весьма ценны для Строгановых. Соображая местные условия. Строгановы рассчитывали утвердиться на важных путях и сбить с них «Сибирского салтана», вогулич, остяков и прочих инородцев. Мысль, возникшая в 1574 году, таким образом, начала осуществляться в 1581 году. Надежды Строгановых сбылись полнее и легче, чем они могли надеяться. Сибирское царство оказалось слабой политической организацией и быстро распалось. «Салтан» был побежден Ермаком, и лишенные его руководства разрозненные инородцы скоро признали московскую власть, поддержавшую Ермака и его казаков. Вместо Строгановских острожков на Тоболе и его притоках возникли царские города. Сообщение Перми с Обью, а стало быть и с Мангазеей по южному маршруту, обезопасилось, было обставлено крепостями. На самой Оби на путях к Мангазее были устроены крепости Березов и Обдорск. В несколько лет край преобразился. В самой Мангазее около 1601 года был построен город. Царь Борис и сын его царевич велели в этот город призвать туземцев и сказать им жалованное слово, что прежде сего приходили к ним в Мангазею и Енисею (sic) вымичи, пустозерцы и многих государевых городов торговые люди, дань с них брали воровством на себя, а сказывали – на государя; а теперь государь велел в их земле поставить острог и от торговых людей их беречь.
* Неисправный список этой грамоты у Г.Ф.Миллера («Описание Сибирского царства», изд. 2-е, стр. 70-73) не вполне совпадает с цитатами в летописи и кое в чем вызывает сомнение. Но дата грамоты одинакова в обоих источниках, как и скрепа дьякона Петра Григорьева (Совина). Указание на этого опричнинского дьяка в соединении с пометой, что грамота «дана в слободе» (Александровской), в особенности утверждает уверенность, что мы имеем дело с подлинным документом, вышедшим из «опричнины», в коей ведались тогда Строгановы.
Так завершилось одно вожделение Строгановых. Постаравшись открыть путь на Обь для себя, они посодействовали открытию его для великого государя и тем ввели Мангазею в область государственного ведения. Одновременно с этим постигло их и другое разочарование.
С появлением на русском Севере иностранных мореходов и купцов, то есть с середины шестнадцатого века, Строгановы не замедлили вступить с ними, в торговые связи. К своим операциям внутри Московского государства, от Устюга и Вологды до Калуги и Рязани, они присоединили операции заграничные. Они завели «немецкий торг в Коле на Мурманском», торговали и в устьях Сев.Двины. Не довольствуясь простым обменом своих товаров на английские и голландские на местных рынках и ярмарках, они задумали проникнуть и на рынки Западной Европы. Для этой цели нужны были подготовленные агенты, и Строгановы искали их оригинальным способом. Длительные войны Грозного с Литвой, Ливонией и Швецией вели к тому, что в Московском государстве всегда был «полон» – пленные немцы и «литва», которых можно было купить, как продажную военную добычу, и обратить в крепостную зависимость. По-видимому, это дело у Строгановых было основательно налажено, и сыновья родоначальника Строгановых Аники, ездили в Москву за скупкой «полонских людей немцев и литвяков», находимых ими в казенных тюрьмах. Из этого-то несчастного люда и получались приказчики, знавшие иностранные языки. В их число попал, между прочим, замечательный человек – Оливер Брюнель из Брюсселя, выкупленный Строгановым из Ярославской тюрьмы. Брюнель в качестве торгового приказчика на голландском корабле прибыл в Колу в самом начале торговых сношений голландцев с русским Мурманом, – вероятно, в 1560-х гг. Из Колы он направился в Холмогоры, на Сев.Двину, с целью изучения русского языка, но там был заподозрен в шпионстве и взят в Москву, откуда попал в Ярославскую тюрьму. Вырученный Строгановыми около 1570 года и взятый ими на службу, он первые годы пребывания у Строгановых служил агентом по торговым сношениям их с Западом. Вместе с русскими приказчиками ездил он несколько раз из Колы в Нидерланды, побывал в Париже, торгуя мехами. Затем, с 1577 года, он был направлен на восток, в Мангазею, и был там, кажется, дважды. В первый раз он проник туда сухим путем, во второй – водой по р.Печоре и морем. Путешествия в Сибирь так увлекли его, что он вполне предался мысли добраться морем и Обью до Китая и, по-видимому, склонил к той же мечте и своих хозяев. В 1581 году он был у знаменитого космографа Герарда Меркатора в Клеве и у его друга Иоанна Балака (или Балаха) и сообщил им как свой проект путешествия по Оби в Китай, так и то, что было уже сделано для его выполнения. По его словам, два шведских корабельных мастера на Строгановской верфи на Сев. Двине построили уже два корабля для плавания по Ледовитому океану на восток, и сам он, Брюнель, отправляется теперь в Антверпен, чтобы пригласить на службу к Строгановым на их корабли опытных моряков. Так как Брюнель около этого времени оставил службу у Строгановых (вероятно, просто не возвратившись к ним из Нидерландов и Дании, где он провел остаток жизни), то мы и не знаем ничего о судьбе экспедиции на Строгановских судах. Но для нас чрезвычайно важно то указание, что в 1581 году, одновременно с подготовкой сухопутного поиска Ермака на Иртыш и Обь, Строгановы готовили и мореходный поиск на ту же Обь. Очевидно, тот или иной выход на эту реку казался им желательным в целях их торговли с азиатскими странами – в первую очередь с Мангазеей, а затем со Средней Азией и даже с Китаем. И вот, в то время, как Ермак на суше достиг цели даже большей, чем можно было надеяться, морской поиск на морских кораблях остался, по-видимому, без результата. Морской ход в Мангазею был возможен на «малых кочах» – судах, которые по сухим волокам можно было волочить на себе; морские же корабли, на которых пробовали проникать к Оби иностранцы, затирало льдами, и они обычно гибли или же, в лучших случаях, возвращались, далеко не достигнув Оби. Сношения с Мангазеей продолжались каботажным способом: «в Мангазею по вся годы ходят кочами многие торговые и промышленные люди со всякими немецкими товары и с хлебом». Ходили туда, разумеется, и Строгановские люди, но их хозяевам не пришлось в Мангазее добыть каких-либо особых преимуществ и достигнуть преобладания.
Предлагаемые заметки представляют собой попытку указать исторический фон, на котором необходимо помещать обычное изложение «подвига» Ермака. Поход Ермака был одним из эпизодов того Drang nach Osten, какой заметен в жизни русской народности во второй половине шестнадцатого века после ее побед над татарским и инородческим миром Поволжья. Значение Строгановых, крупнейших и талантливейших капиталистов эпохи, в этом стремлении Руси на восток бесспорно, и оспаривать их участие, даже руководство в деле Ермака, совершенно невозможно. Мангазея, «золотое дно», манила их к себе всеми путями – и морем», и «через Камень». Она дала им первое богатство, она сулила им и дальнейшее его умножение. Кроме того, пути в Мангазею считались путями и на другие азиатские рынки. Одновременно Строгановы готовили поиск и морем и южной сухой дорогой в сторону Мангазеи. Морской поиск им не удался, а южный путь, захваченный Ермаком, привел на Обь и в Мангазею государственную власть, которая и усвоила себе плоды Строгановского успеха. Мангазея вошла в государство, стала доступна всем, стала ареной усиленной и ускоренной эксплуатации и была в своих «пушных» богатствах истощена менее, чем в полвека. В середине семнадцатого столетия она уже в упадке, и за пушным зверем русский человек пошел далее, на Енисей и на Лену, предоставив Мангазею бродячей «самояди».
Василенко П.В. Расселение древних новгородцев и освоение Севера Восточно-Европейской равнины // Псковский регионологический журнал, 2014. №18.Несмотря на достаточный теоретический базис и проработанность общих историко-географических вопросов происхождения населения современного Северо-Запада России, автором не было обнаружено исследований, подходящих к теме с точки зрения миграции населения как движения людей, либо социальных групп, а также причин, обуславливающих это движение. Статья раскрывает направления и основные этапы освоения севера Восточно-Европейской равнины. Рассматривается роль, которую играл Великий Новгород и его земли, как сильнейшее государство того времени, на расселение и освоение территории Северо-Запада. Также уделяется внимание тем условиям, в которых проходило заселение, проводится обзор социальных групп, участвующих в движении. Автор указывает на причины ранней крестьянской миграции. Таким образом, в статье проводится обзор миграций, которые сформировали структуру современной системы расселения северной части Восточно-Европейской равнины. В условиях современной депопуляции регионов Северо-Запада решение демографических (в т. ч. и миграционных) вопросов стоит начинать с понимания, какие группы населения, каким образом и с какой целью пришли на эти земли.
Расселение древних новгородцев и освоение Севера Восточно-Европейской равнины
В средние века земли Великого Новгорода были обширны и заселены различными племенами. Переселение формировало облик новгородских земель того времени. Переселение или расселение (по сути, миграция) предпочтительнее использовать как термины, т. к. миграция в контексте современных исследований и определений подходит к движению населения скорее с юридической стороны, связанной с фиксацией и учётом факта пересечения неких административных границ. Бесспорно, что в исследуемую эпоху административные границы были более размытыми, условными, либо отсутствовали вовсе, а о каком-либо систематическом учёте говорить не приходится, поэтому далее будет использоваться термин переселение», либо «расселение».
Почему изучение этого движения населения актуально? Облик сегодняшней северо-западной ойкумены сформирован в основном движениями населения VI-XIV вв. Обобщение историко-географических сведений может помочь оценить влияние движения населения на становление территории, считающейся исконно российской. Также следует уделить внимание вопросам освоения севера Восточно-Европейской равнины с точки зрения перемещения людей, т. к. опыт, накопленный предыдущими поколениями, может быть полезен в решении проблем современного освоения Арктики (к примеру, вопрос постоянного проживания или вахтового метода освоения). И, безусловно, без изучения первоначальной миграционной картины невозможно в полной мере подходить к описанию сегодняшней.
При изучении движения населения Новгородской земли в указанный период можно опираться на ряд источников. В первую очередь, это письменные источники: летописи, писцовые книги, опубликованные берестяные грамоты и т. д. Их использование важно, т. к. они содержат информацию от очевидцев, участников событий и отражают их с заметной долей объективности, а некоторые события находят единственные упоминания и объяснения только в летописях. И, как было отмечено выше, переселение требует фиксации. Во-вторых, это данные археологии, без которых не может обойтись историко-географическое исследование данного периода. Учёные могут фиксировать факт пребывания представителей того или иного этноса на территории по атипичным для неё археологическим находкам. Историко-географы всё чаще прибегают к методам лингвистической географии, с помощью языковых различий и названий позволяющей локализовывать лингвистические группы на определённых территориях. Данные топо- и гидронимии могут сохранять в себе следы присутствия на территории племён, которые ушли, либо ассимилировались, но оставили свой след в истории края.
Как и топонимика, диалекты и говоры могут многое рассказать о местных жителях, в т. ч. и об их происхождении. Наконец, устное народное творчество как способ сохранения и передачи информации из поколения в поколение может содержать ценные сведения о самоидентификации местных жителей, о том, откуда они пришли. К примеру, А.А. Спицын, приступая к изучению происхождения вятчан, писал, что надо «тщательно разузнать, не ходит ли в простом народе предание о заселении Вятки новгородцами, (если бы это было так, дело бы решалось наполовину)». До прихода славян на северо-запад Восточно-Европейской равнины здесь со времён неолита и бронзового века обитали в основном финно-угорские племена, или чудь, как их называли древние новгородцы. Об этом свидетельствуют многочисленные топонимические данные: Чудово, Чудиново, Чудинково, Чудской Бор, Чудское озеро. Помимо финно-угорских племён историко-географы помещают сюда также и балтийские племена. Они оставили свой след в гидронимии от западных рубежей (Ловать, Полометь) до Вятки (реки Медяна, Ильгань, Илеть) .
Прежнее население никуда не уходило. Имело место заселение, освоение территории вместо насильственного присоединения, порабощения, вытеснения местных жителей. «Чудь постепенно всею своей массой с антропологическими и этнографическими особенностями, языков, обычаями и верованиями входила в состав русской народности» . Это связывается с различной системой хозяйствования территории у славянских и финно-угорских племён. Неудивительно, что на этапе основания и первых столетий своего существования города Новгородской земли (Новгород, Ладога) были полиэтничными. Такой точки зрения придерживались Е.Н. Носов, Г.С. Лебедев и др. Со временем славяне стали преобладающим этносом. Это подтверждает и лингвистический анализ имён Руси (до X в.), проведённый А.Г. Кузьминым: помимо собственно славянских, среди имён присутствовали чудские, балтские, фризские, франкские, иранские, кельтские . Это может свидетельствовать о сложном этническом происхождении племенного субстрата, который положил начало Руси. Правда, позже, в X в., имена постепенно сменяются на чисто славянские.
Великое переселение народов затянулось в северных землях Восточной Европы. Согласно В.В. Седову, кривичи и словене пришли на Восточно-Европейскую равнину с территории междуречья Вислы и Одера к середине первого тысячелетия н. э. Первая волна славянского переселения на Северо-Запад, столкнувшись с местными финно-угорскими племенами, породила культуру длинных курганов (VI-VII вв. — кривичи), а вторая — культуру сопок (с VIII в. — словене) . С какими физико-географическими условиями они столкнулись? К середине первого тысячелетия н. э. территория Северо-Запада была покрыта труднопроходимыми лесами и болотами с густой речной и озёрной сетью. Холодный и влажный климат — следствие климатического пессимума, отчасти приведшего к переселению народов. При повышении уровня рек и водоёмов затоплялись пахотные угодья, которые располагались в поймах, что заставляло население сниматься с места. Однако к приходу славян климат начал теплеть, а уровень водоёмов снижаться. Хотя из-за густых лесов заболоченности и моренного рельефа система расселения в виде хуторов и однодворных деревень существовала ещё долгое время. Л.Н. Гумилёв помещает славян в лесные ополья и речные долины .
Рассредоточение племён по водной сети было удобно не только в бытовом плане, но и в коммуникационном. Вследствие географических условий транспорт товаров и людей было удобнее осуществлять не по труднопроходимой суше, особенно в осеннюю и весеннюю распутицу, а по водным артериям — густые речные системы позволяли проникать практически в любую точку. Поэтому славянская колонизация проходила преимущественно речными путями . И.Я. Фроянов пишет, что любое племя, овладевшее частью реки, стремится овладеть рекой полностью . На колонизированной территории образовывались гнёзда или кусты — группы из нескольких поселений, расположенных на значительном (от нескольких десятков до сотни километров) расстоянии друг от друга. Подобное заселение характерно для территорий современной Ладоги, Белоозера и Великого Новгорода. В таких условиях начинает формироваться северо-западное славянское ядро. Ареалы длинных курганов кривичей и сопок словен (связываемых с ранним славяно-русским массивом населения) разделяет условная изолиния, объединяющая раннюю славянскую топо- и гидронимию: Словенское поле, Словенские ключи и пр. в Старом Изборске (Южное Причудье) — р. Словенка / Славянка в среднем течении Невы.
Изолиния словенской топо-гидронимии отделяет первичный славянский ареал Северо-Запада, вокруг озера Ильмень и Поволховья, от «чудской» окраины между Чудским озером, Финским заливом и бассейном Невы, где сосредоточено население «культуры длинных курганов», отождествляемое некоторыми исследователями с чудью. Интересно, что, согласно Янину, население культуры длинных курганов чаще перемещается с места на место, с подсеки на подсеку, а население культуры сопок наоборот, более устойчиво . При этом продолжается ассимиляция коренных племён чуди в бассейнах рек и озёр. Ильменские словене продолжают двигаться далее на север и восток, разворачивается постепенное и нарастающее продвижение славянского населения, земледельческой и городской культуры, древнерусского языка, а в XI-XII вв. ещё и православия, консолидирующего славяноязычную древнерусскую народность Новгородской земли. Одновременно идёт и консолидация финноязычных народов Северо-Запада: води, ижоры, корелы.
Начиная с VIII вв. происходило заселение территорий современной Ладоги, Пскова и далее — земель Мери, Владимирского ополья, Муромы, Верхнего Поволжья славянами южного Приильменья . Начиная с VIII в. в бассейн Невы проникают шведы, с которыми новгородцы столкнулись на Ладоге. Вследствие своего приграничного положения Ладога на ранних этапах существовала как открытое торгово-ремесленное поселение. Благодаря географическому положению Великий Новгород со времён возникновения развивается как торговый центр. Также существует мнение, что становлению Новгорода как города купцов, торговцев, мореплавателей способствовало очень ограниченное количество природных ресурсов, например болотная руда низкого качества, малоплодородные земли, на которых помимо традиционной озимой рожи и пшеницы во множестве сажали технические культуры (лён, конопля). Импорт всегда преобладал над экспортом. Дальние торговые экспедиции, учитывая географию района, бездорожье и дремучие леса, в качестве транспортных путей использовали речную сеть. Помимо известного варяжского пути, проходящего через Новгород, из города начинались лужский, псковский, киевский, несколько беломорских, важнейший волжский и другие.
Л.Н. Гумилёв отмечает, что водные пути через Русь на восток утратили своё значение с нашествием на юг Руси печенегов, половцев, а затем и татаро-монголов. Торговля стала проходить европейскими крестовыми походами на Ближний восток, когда торговля и культурные связи стали прокладываться по стопам крестоносцев. Это отразилось на Новгороде как на городе на торговых путях, ознаменовав начало его кризиса. В противопоставление южным землям «Внутренней Руси» Новгородскую землю называют также «Внешней Русью», подразумевая её финно-угорских и балтских соседей и контакты с ними . Колонизация новых территорий, доступ к транспортным артериям и обложение данью местного населения стало одним из главных направлений внешней политики Великого Новгорода с X-XI вв. Однако продвижение возможно было далеко не по всем направлениям. Территориальные претензии новгородцев на западе ограничились подчинением чудских племён (эстов) и Латгалии. Для сбора дани с местного населения был основан ряд укреплённых погостов, в т. ч. Юрьев (современный Тарту).
Неспокойная чудь то и дело поднимала восстания, а позже сюда пришли немецкие рыцари, в результате чего в XIII в. эти владения были утеряны. Продвижения новгородцев за Ладогу привели к подчинению карел, которых даже удалось крестить в начале XIII в. Однако здесь интересы Новгорода столкнулись с интересами шведов, наращивавших своё влияние. Южные и юго-западные земли Великого Новгорода обозначаются в конце X в. рядом укреплённых поселений: Великие Луки — главное укрепление на юго-западе, Ржевская волость (Городок), Волок Ламский (а до него — Старый Волок), Торжок (Новый Торг). В столкновениях с Литвой в XIII в. Александром Невским основываются укреплённые поселения на р. Шелони. На юге продвижение земель Великого Новгорода было остановлено ростом смоленских и полоцких земель.
Согласно концепции «борьбы леса со степью» XIX-XX вв., в частности, по С.М. Соловьёву, путь славянской колонизации шёл по линии наименьшего сопротивления. Такие взгляды разделяли В.О. Ключевский, П.Н. Милюков, А.Е. Пресняков, Г.В. Вернадский, Б.А. Рыбаков, Н.И. Костомаров, В.В. Антонович. Поэтому новгородцам ничего не оставалось, как идти на север и восток. Б.Б. Овчинникова говорит о трёх волнах продвижения новгородцев в этом направлении: первая — группы охотников на пушного зверя и мелких торговцев, зачастую нанятые богатыми купцами в поисках наживы. Затем из присоединённой уже Перми в походы отправлялись пермские промысловики для уплаты пушной дани. Добывали они её в основном торговлей и обменом. На пройденных дорогах возникали зимовья и промысловые посёлки. Затем был крупный успешный поход на Югру в 1114 г. В результате этот край был присоединён к новгородским землям и вслед за новгородцами туда устремились зыряне. В свою очередь югричи, укрываясь от сборщиков дани, постепенно продвигались на восток, смешавшись с предками хантов и манси. В 60-е гг. XIV в. создаётся «Югорщина» — корпорация купцов, торговавших с Югрой.
Согласно археологическим данным раскопов Белоозера, Вайгачского святилища и Терского берега, новгородцы появились на землях севера уже к X в. В X в. славяне закрепились на Белоозере, в начале XII в. новгородская дань распространялась на Пермь и Печору, а к концу XII в. новгородские сборщики дани проникли в Югру. Здесь их интересовала прежде всего пушнина, рыба, морской зверь и продукты промысла, которые в качестве дани собирались с местного населения. Для этого была основана сеть погостов, выполнявших функции точки сбора. Согласно летописям, в XII-XIII вв. в состав Новгорода входили Водская, Ижорская, Карельская земля, Обонежье, Заонежье, Заволочье и южное побережье Кольского полуострова. Не позднее XIII в. новгородцы стали собирать дань на Терском берегу Белого Моря. Норвежские источники свидетельствуют, что Терским берегом дань не ограничивалась — она собиралась на территориях до Ивгей-реки и Люгенфьорда . В течение двух столетий северо-восток был обложен данью, причём сначала сбор поручали местной верхушке, потом основывали погосты-становища, а затем сюда шло христианство и феодальное земледелие. Данью были обложены также югорские племена верховий Печоры, Вычегды и Камы, погосты были и на Северной Двине. Движение на север и восток продолжалось, достигнув Шпицбергена, Новой Земли и пересечения Уральских гор. Пушнина как один из основных экспортных товаров новгородцев практически исчезла в землях Северной Руси к XI в. Тогда новгородцы обратили свой взор к Уралу.
Торговля с уральскими племенами началась в XI в. На протяжении XI-XIII вв. был прочно освоен печорский путь на Урал, впоследствии Новгород объявил Югру своим владением. С уральскими и поморскими племенами новгородцы уживались мирно. Пробираясь на северо-восток за пушниной, новгородцы не встретили сопротивления пермских и прочих племён, населявших эту территорию, однако столкнулись с булгарами, расширявшими своё влияние на северные земли. Они были сильны, воевать с ними означало потерять выход к торговле на Волге, что для новгородских купцов было очень невыгодно. Поэтому в Новгороде набирает обороты движение ушкуйничества, которое некоторые исследователи сравнивают с пиратством. Однако первоначально ушкуйники преследовали цель разведки и колонизации земель и по повелению бояр создавали укреплённые поселения. Так возникли Мурманск, Архангельск, Вологда и другие города Русского Севера. А в 1364 г., на 200 лет раньше Ермака, новгородцы побывали в Сибири и в устье Обской губы. Ушкуйники — мобильные вооружённые отряды, которые использовали для перемещения долблёные лодки-оскуи, от чего и получили своё название. Зачастую основную их часть составляли молодые состоятельные люди, дети знатных новгородцев. Ушкуйничество-колонизаторство (исключая грабительские цели) в целом можно сравнить с крестовыми походами, которые также являлись не всецело военными, а военно-колонизационными мероприятиями. Хотя здесь уместно и сравнение с викингами и их набегами. Походы ушкуйников проводились с конца XI по начало XV в. В ушкуйничестве участвовали не только славянские, но и финно-угорские племена (корела, весь, ижора).
Интерес представляет участие ушкуйников в основании Вятки. В бассейне Вятки первые русские появились уже в XII в., пользуясь гостеприимством местных племён удмуртов, основали там несколько своих поселений. А. Вешмотов, вятский историк XIX в., утверждал, что первыми русскими переселенцами на Вятке были новгородцы, которые и стали «праотцами вятчан». В доказательство он приводит аргументы о сохранившемся новгородском наречии (это мнение поддерживает также лингвист Л.Н. Макарова), склонности к плотницкому мастерству («рубили избы как в Новгороде»), и мнение самих вятчан, видящих свои корни в Новгородской земле. Взгляды о новгородском происхождении вятчан разделяли также А. А. Спицын и П. П. Соколов. Заселение территории традиционно проходило по рекам и волокам. Первое упоминание о самой Вятке связано с нападением на поселение новгородских ушкуйников, грабивших в то время булгар. Позже их отряд разделился, и около 40 ушкуев вернулись в Вятку, где и обосновались .
Существует также альтернативное мнение, упомянутое в Повести о стране Вятской, согласно которому на Вятку бежали холопы, сжившиеся с жёнами новгородских дружинников, бывших на войне в Корсуне (1174-1181 гг.) семь лет. Третья точка зрения принадлежит Е. Туровой, которая в своей трилогии «Кержаки» пишет о том, что возвращение ушкуйников на Вятку было не случайным выбором пристанища в результате набега, а чётко спланированной операцией по колонизации, заселению Вятки. В книге вятские земли называют «новгородской Америкой», указывая, что колонизировалась Вятка лучшими ремесленниками, свободолюбивыми людьми, умелыми крестьянами (которых сравнивают с мигрантами из Западной Европы) под руководством крупных новгородских землевладельцев. Так были основаны города Хлынов (Вятка, Киров) и Слободский . Стоит уточнить, что Вятка колонизировалась также выходцами из ростово-суздальских земель, однако исследователи отмечают, что эта колонизация была подчинена Новгороду. Вятка, как и другие восточные земли Новгорода, подверглись интенсивной колонизации в XIII в. из земель среднего Поволжья, т. к. восточные новгородские земли в XIII в. остались практически единственными, куда не проникли завоеватели (шведы, немцы и монголы).
С приходом христианской религии на Руси начинают появляться монастыри по образу обителей Палестины, Константинополя и Афона. Первым считается Киево-Печерская лавра, затем обители распространяются на север и восток, включая Новгород и его земли. С основанием монастырей связан важнейший вид колонизации — монастырская колонизация, которая позволяла не только присоединять и вводить в хозяйственный оборот новые земли, но и являлась носителем русской православной культуры. В период до XIII в. монастыри располагались на небольшом расстоянии от поселения, либо в его черте. К примеру, Юрьев и Антониев монастыри в Новгороде, Мирожский в Пскове, Спасо-Преображенский — в Муроме и др. Это было связано со многими причинами. Строительство обителей на периферии было небезопасно, а города могли предоставить им защиту. Деньги на строительство настоятели получали в основном от князей и купцов, которые тоже не были заинтересованы в значительном удалении монастырей. Наконец, иноков проще было набрать в городах, чем в глуши. Ситуация изменилась, когда настали тяжёлые времена — татаро-монгольское нашествие, докатившийся немецкий «натиск на восток» и активизация шведов на Неве, междуусобные войны. Население росло (к примеру, в Новгороде в XII-XIII вв. активно застраивается окольный город), росло и количество людей, желавших отречься от мирской жизни, тогда как на периферии становилось безопаснее, чем в городах.
К тому времени некоторые ученики в монастырях уже созрели для того, чтобы основать свои обители, а настоятели вполне могли поменять людный монастырь на пустынь. Рост монашеских пустыней, удалённых незаселённых мест приходится на конец XIII в. . Исходя из политико-географической ситуации, монастырская колонизация была возможна только по направлению на север и северо-восток. Причём, как и в случае с «мирским» освоением Севера, в колонизации участвовал Великий Новгород и Ростово-Суздальские земли, т. е. прежний северо-запад и северо-восток Руси. Интересен характер колонизации: выходцы из одного монастыря могли основать несколько пустыней, а затем обителей, которые, разрастаясь, сами становились источником для дальнейшей колонизации. Таким образом, распространение монастырей происходило древообразно.
Начиная с XI в. появляется новая категория населения — монастырские крестьяне. В обжитых районах в дар монастырям передавались земли с постоянным населением, которое образовывало приход. Там же, где оно отсутствовало, это были привлечённые крестьяне для работы на землях монастыря. Как пишет Ключевский, «монах и крестьянин были попутчиками, шедшими рядом, либо один впереди другого» . Однако к XVII в., несмотря на обеспеченность землёй, только треть монастырей Севера имела крестьян . Традиционные пути, по которым шла монастырская колонизация — реки, здесь попутчиками монахов являлись уже купцы. Кроме того, монастыри Севера также нуждались в транспорте и сбыте продуктов рыбной ловли, промысла, оленеводства и скотоводства, солеварения.
Монастырскую колонизацию Севера принято разделять на волны, которые во многом схожи с волнами мирского освоения. Первая волна была отчасти стихийна и связана в основном с отшельниками, по своей воле уединявшимся в пустынях. Около 1352 г. на Онежское озеро прибывает новгородский монах Лазарь, позже основавший Муромский Свято-Успенский монастырь. Позже монастырю Великим Новгородом были подарены близлежащие земли и угодья . Примерно в то же время псковский монах Корнилий основал Палеостровский Рождественский монастырь, впоследствии одаренный новгородскими боярами деревнями и имевший обширную территорию. Здесь некоторое время монахом служил Зосима Соловецкий, в 1436 г. основавший Соловецкий монастырь. Основание Валаамского монастыря на Ладоге датируется по различным данным от X до XIV вв. В 1316 г. новгородский монах Кирилл выбирает для жительства гору Челму недалеко от Каргополя. Позже, в 1378 г., здесь будет построен Кирилло-Челмогорский монастырь, которому Иван Грозный пожалует обширные земли и угодья и часть каргопольских податей.
Вторая волна монастырской колонизации, начавшаяся в XV в., была менее стихийной и заключалась в целенаправленном строительстве монастырей и миссионерстве. Подвижники осваивали территории бассейна Северной Двины и Белого моря. К примеру, Варлаам Важский — бывший новгородский посадник, основавший в 1426 г. на р. Ваге (приток Сев. Двины) Богословский Важский монастырь, или Иона Клименецкий, купец и сын посадника, в 1520 г. заложивший на Онежском озере Клименецкий Свято-Троицкий монастырь. В 1545 г. Свято-Артемиев Веркольский монастырь на р. Пинеге (также приток Сев. Двины) основывает воевода мезенский и кеврольский Афанасий Пашков. XVI столетие также ознаменовано колонизацией и миссионерством на территории Кольского полуострова. Интересно, что местное население (саамы) после христианизации дважды присылали посольства (в Великий Новгород и Москву) с просьбой дать священников, либо освятить монастырь. На территории полуострова в течении XVI в. были основаны Кандалакшский (Кокуев), Петропавловский в Коле, Печенгский (торговавший рыбой и рыбьим жиром с Европой) монастыри. Позже, когда торговля с Европой стала идти через Архангельск, усилилась роль монастырей как крепостей. С XVI в. на них неоднократно нападали шведы, датчане, англичане.
Третья волна монастырской колонизации прошла в XIX в., но она связана не столько с освоением новых территорий, сколько с восстановлением заброшенных обителей. Обители, появившиеся в ходе монастырской колонизации, выполняли миссионерские, духовные, хозяйственные и оборонительные функции. Строительство монастырей способствовало появлению и разрастанию крупных городов Севера — Архангельска, Вологды, Колы. Аскетичность и самоотверженность подвижников в освоении территорий с трудными для жизни природными условиями позволили присоединить территории, считающиеся теперь исконно российскими.
Изучение монастырской колонизации отечественными учёными можно условно разделить на два периода: XIX — первая половина XX вв. и нынешнее время. Тон в изучении задал В.О. Ключевский, 34-я лекция по истории России которого посвящена монастырям, их появлению, распространению и хозяйству. На монастырской колонизации Русского Севера подробно остановился А.А. Савич в книге «Северно-русский монастырь XIV-XVII вв.», изданной в 1929 г. Автор с помощью церковных источников восстанавливает хронологию основания важнейших монастырей северных земель Руси. Другой автор — И. К. Смолич, работавший в эмиграции, в фундаментальной работе, посвящённой истории русской церкви, касается монастырей и монастырского быта. Книга, впервые изданная на немецком в 1940 г. и переизданная в России в 1997 г., содержит объёмное приложение «Русское Монашество: Возникновение. Развитие. Сущность (988-1917)».
К современному периоду исследования относится масштабный труд, посвящённый монастырской колонизации Севера, он принадлежит В.И. Иванову. Книга, изданная в 2007 г., помимо заселения и хозяйствования территорий, акцентирует внимание на земельных вопросах и вопросах крестьянства, в частности, становления крепостного права. Изучение монастырской колонизации и основания монастырей сталкивается с проблемами поисков достоверных источников, поскольку церковные летописи и жития местами содержат факты мифологического характера. Распределение населения по территории происходило не только за счёт внешних по отношению к землям Великого Новгорода миграций. Вслед за первопроходцами на землю приходили крестьяне, формируя систему расселения, которая дошла до наших дней. Таким образом единицей мобильности того времени наряду с воинами, промысловиками, купцами, ушкуйниками и монахами, которые прокладывали путь, являлись крестьяне.
Для лучшего понимания крестьянского расселения стоит обратить внимание на социальную структуру крестьян, формы их семей. В соответствии с природными условиями и возможностями ведения сельского хозяйства со времён первобытнообщинного строя сохранилась большая семья. Она предполагала совместное проживание нескольких взрослых родственников со своими семьями. Большее количество рабочих рук могло единовременно обрабатывать больше угодий и увеличивало шансы такой семьи на выживание. Однако с введением в оборот новых орудий труда, переходом от подсечно-огневого к пашенному земледелию и повышения эффективности труда в целом, большая семья разделяется на малые, уже способные себя самостоятельно прокормить. Такие семьи гораздо мобильнее и вынуждены искать себе новые земли для поселения. Преобладать такие семьи стали уже к IX в. Однако большие семьи при этом не исчезли, а продолжали существовать, особенно в суровых природных условиях, где для выживания и пропитания требовалось гораздо больше усилий, например, на Русском Севере вплоть до XVII в.
В XIV в. формировалась система малодворных деревень, именно в этом столетии в источниках впервые упоминается само слово «деревня» . Взрослые дети, как и в наши дни, редко оставались со своими родителями и предпочитали срубить свой дом. До 4/5 деревень той поры состояли из одного двора, за исключением ремесленных, рыболовных и прочих, где ведение хозяйства было возможно только в коллективной форме. Геоморфологические условия земель севернее Москвы, ледниковый рельеф: леса, низины, болота, холмы — не позволяют формировать большие поселения, поэтому населённые пункты здесь немноголюдны, но многочисленны. Общее количество поселений в XV в. на территории земель Великого Новгорода насчитывает 35 тыс. . Сегодня, к примеру, Тверская и Псковская области, занимают первое и второе место среди регионов России по количеству сельских населённых пунктов: около 9,5 и 8 тыс. соответственно (2011 г.).
Носители культуры сопок (VIII-X вв.) практиковали пашенное земледелие в форме перелога, когда поле после сбора урожая не используется в течение десятка лет для восстановления плодородности. Уже в X-XI вв. начинает складываться паровая (или трёхпольная) система, при которой обрабатывается одно из трёх имеющихся полей, а два других «стоят под паром», т. е. заросшие сорняками. Это означало, что у ильменских словен того времени не было необходимости «бродить» по территории. С окончательным формированием системы трёхполья к началу XIV в. связано возникновение множества поселений, зафиксированных к концу XV в. писцовыми книгами . Такого же мнения придерживается и Г. Е. Кочин: «Источники позволили нам твёрдо установить, что в сельских поселениях лесной полосы Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, в поселениях обновленного типа — деревнях, о появлении которых к началу XIV в. мы можем говорить уверенно, во всех их обязательно была полевая пашня, и именно не подсечная, а полевая пашня» . Поэтому переселение носило уже не характер разброда, а являлось целенаправленным расселением. Благоприятные условия для ведения сельского хозяйства приводили к росту населения и дальнейшему расселению.
На сельское население менее чем на городское влияли проблемы голода. Согласно летописям, голодные годы были в Новгороде гораздо реже, чем в целом на Руси. В период с XI по XIII вв. голод на Руси случался раз в 7,5 лет , тогда как в Новгороде с XII по XIV вв. интервал составлял почти 15 лет. Кстати, именно с XII в. Новгород закупает хлеб из Владимиро-Суздальской земли . Однако неурожаи, влекущие страшный голод, случались и на Новгородчине. Причём неурожаи одного сезона могли быть более-менее преодолены (к примеру, в самом Новгороде зачастую наблюдалось только повышение цен на хлеб, но голода не отмечалось), когда неурожаи двух и более лет влекли большие потери населения. Найдены берестяные грамоты, описывающие голод 1127-1128 гг. случаями людоедства. Естественно, голод и повышение цен на продовольствие являлся сильнейшим выталкивающим фактором, формирующим отток населения. Известна берестяная грамота № 424 «Продавъше дворъ, идите же семо, Смольньску ли Киевоу ли. Дешеви ти хлебе» , которую учёные также связывают с голодом 1127-1128 гг. Век спустя случился ещё один сильный трёхлетний неурожай 1228-1230 гг. Интересно, что за время самостоятельности в Пскове не было голода. Хлебный рынок был на высоком уровне, цены колебались, но в псковских летописях отсутствуют сообщения о гибели населения голодной смертью. Таким образом, за период от пришествия словен на Ильмень до XIV в. новгородцами и выходцами с земель Великого Новгорода колонизирована обширная территория севера, северо-запада и северо-востока Восточно-Европейской равнины. Сам процесс, в котором участвовали различные слои населения, проходил в виде волн, в результате чего была заложена основа современной системы расселения.
Литература
1. Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV — начало XVI в. Л.: Наука, 1971.
2. Андреев В.Ф. Голодные годы в Новгородской земле в XII-XV вв. // Прошлое Новгорода и Новгородской земли. Материалы научной конференции. Новгород, 1997. С. 54-56.
3. Арциховский А.В., Янин В.Л. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1962-1976 гг.). М.: Наука, 1978.
4. Бердинских В.А. О новгородском происхождении вятчан // Старообрядчество. История, культура, современность. Материалы IX международной научной конференции. М., Боровск, 2010. С. 24-29.
5. Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники древней Руси IX-XI вв. Л.: Издво ЛГУ, 1978.
6. Гумилёв Л.Н. Миф и действительность (Южная Сибирь и Древняя Русь в XI-ХIII вв.) // Проблемы реконструкций в этнографии. Новосибирск, 1984.
7. Камкин А.В. Православная церковь на Севере России: Очерки истории до 1917 года. Вологда, 1992.
8. Клейненберг И.Э. Цены, вес и прибыль в посреднической торговле товарами русского экспорта в XIV - начале XV в. // Экономические связи Прибалтики с Россией. Рига, 1968. С. 37-40.
9. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 1. М.: Мысль, 1995.
10. Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М.: Тип. Т-ва Рябушинских, 1916.
11. Константин Багрянородный. Об управлении государством // Известия ГАИМК, вып. 91. М.-Л.: ОГИЗ, 1934. С. 8-10.
12. Кочин Г.Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. М., 1960.
13. Кузьмин А.Г. Древнерусские имена и их параллели // Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X. Кн. 2. М., 1986.
14. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб.: Евразия, 2005.
15. Манаков А.Г. Псковско-новгородская топонимия в свете «теории формантов» (к дискуссии об этнической истории региона) // Псковский регионологический журнал. № 3. Псков: ПГПУ, 2006. С. 115-135.
16. Пашуто В.Т. Голодные годы в Древней Руси // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. Минск, 1964. С. 61-94.
17. Русь в XIII веке: Характер культурных изменений // Русь в XIII веке: Древности темного времени /
под ред. Н.А. Макарова. М.: Наука, 2003.
18. Савич А.А. Главнейшие моменты монастырской колонизации Севера XIV-XVII вв. // Сб. общества ист., философ. и соц. наук при Пермском гос. ун-те. Вып. 3. Пермь, 1929. С. 47-116.
19. Седов В.В. Начало славянского освоения территории Новгородской земли // История и культура древнерусского города. М., 1989. С. 12-17.
20. Торопов С.Е. Некоторые проблемы изучения сельского расселения XI-XII веков в центральных районах Новгородской земли // ПН и НЗ. Новгород, 1998. С. 36-40.
21. Турова Е. Кержаки. Пермь: Маматов, 2007.
22. Ухов С.В. История Вятки как часть этнической истории Восточной Европы. Киров, 2006.
23. Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1992.
24. Шаксольский И.П. Договоры Новгорода с Норвегией // Исторические записки. Т. 14. М., 1945. С. 38-61.
25. Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М.: Языки славянских культур, 2008.
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ
Посмотрите на карту Вологодской области. На северо-востоке огромной лесной территории есть небольшой городок Никольск. Он, как и человек, имеет свой облик, свою судьбу, свою историю. Испокон веков Никольск считался символом провинциального захолустья. С подобным утверждением сложно смириться. Стоит однажды там побывать, и ты влюбляешься в город, очаровываешься уникальными памятниками провинциальной старины, деревянными особняками, а главное – общением с его жителями. Согласитесь, что никольчане и приезжие ощущают в Никольске «особинку», выраженную в окружающей действительности. Именно она делает родным и притягательным удивительный северо-восточный городок. Не знаю, мне кажется, что Никольск и его жители покоряют очарованием искренности и исконности.
Никольск – истинно северный город. Город-труженик, город-хранитель традиций. Истинны его неброская красота и спокойное достоинство. Исконно его самоощущение собственной необходимости и значимости в человеческих судьбах. Здесь разлиты в воздухе историческая памятливость, мудрая сосредоточенность, неспешность в делах и начинаниях, дающие уверенность в будущем. В его убранстве нет крикливой кичливости, назойливости и безудержного самолюбования, которые характерны для столичных городов. В Никольске все спланировано, соразмерено и думается здесь как-то по-другому – мягче, лиричнее... Никольск – малый город, коих в Отечестве тысячи. Но каждым шагом своей истории он утверждал устои государства для нескольких поколений горожан.
Чудачеством было когда-то считать Никольск и его окрестности символом провинциального захолустья. Никольск никогда не производил впечатления застылости, праздной созерцательности, отстраненности от существовавших устоев жизни. Здесь все было так же, как и повсюду в нашем государстве. С самых первых веков местной истории люди трудились, учились жизни, дружили, влюблялись, создавали семьи, растили детей, завершали свой путь на земле, выполнив свое жизненное предназначение.
Каково оно – это жизненное предназначение? Каждый человек самостоятельно определяет его для себя. Для кого-то, как и для А. С. Пушкина, оно состояло в том, чтобы «чувства добрые» лирой пробуждать, чтобы восславить свободу «и милость к падшим» призывать. Не менее достойное предназначение – посвятить себя благополучию своих близких, родных, своей семьи. Или, как это делали никольчане Иван Степанович Кубасов, Владимир Васильевич Спирин, Михаил Автономович Перов, Антонина Яковлевна Колотилова, Евгения Александровна Тропина, Александр Яковлевич Яшин, посвятить себя прославлению Никольска и созданию там интересных традиций культуры русской провинции. Но чтобы ответить на вопрос о собственном предназначении, необходимо осознать себя во всей полноте человеческой жизни в сегодняшнем измерении. Но этого не произойдет, если мы будем забывать историю своей малой родины. Она всегда выступает как путеводная звезда, которая как «земля отцов и дедов... дала мне все, ничем не обделя: ни радостью, ни гордостью, ни болью».
Когда-то древнеримский писатель и историк Плутарх сказал: «Что до меня, то я живу в небольшом городке и, чтобы не сделать его еще меньше, собираюсь в нем жить и дальше». Согласитесь, мудрая фраза. Пожелаем и мы читателю человеческой мудрости, которая поможет не обидеть родной ему город, город Никольск.
Сергей Тихомиров
Д. Д. Баданин, Р. П. Биланчук, А. Н. Наумов, В. А. Смирнов, А. В. Суворов, М. Е. Шиловский
I
В древние, или, как говаривали прежде, «доисторические», времена территория, называемая сейчас Европейским Севером, преимущественно была населена финно-угорскими племенами. Изучению их истории и культуры посвящено значительное количество публикаций научного и научно-популярного характера. Главной проблемой, которая и по сей день волнует специалистов по истории финно-угорских народов, остается выяснение хронологических и географических границ первоначального зарождения этой языковой и этнической общности.
Согласно одной из распространенных точек зрения, будущие финно-угорские племена образовались еще в эпоху неолита - нового каменного века (для лесной зоны Европейской части России этот период датируется VI – III тысячелетиями до нашей эры), тогда же они заселили и огромные лесные массивы от Прибалтики до Урала. С точки зрения последовательности археологических культур древним финно-уграм в этом случае должна соответствовать неолитическая культура ямочно-гребенчатой керамики.
Другие ученые настаивают на том, что древние финно-угры появились в III тысячелетии до нашей эры. Их исторической прародиной стали Приуралье и Волго-Камский регион. Первичное единство будущих финно-угорских народов примерно в начале II тысячелетия до нашей эры распалось и пришло в движение. Наступила длительная, растянувшаяся на несколько столетий эпоха постепенного заселения и освоения новых территорий.
Аборигены, обитавшие в этих краях после окончания ледникового периода, по крайней мере, с X тысячелетия до нашей эры, были ассимилированы новыми племенами, которые занимали, практически неосвоенные пространства Европейского Севера. К I тысячелетию до нашей эры финно-угры расселяются до Прибалтики (современные финны, карелы, эстонцы и др.) и северной Скандинавии (саамы), занимают лесную полосу Восточной Европы. В русских летописях, к которым мы еще обратимся, они известны как племена мери, муромы, чуди, перми.
По языковому признаку финно-угорские народы (точнее, народы, говорящие на финно-угорских языках) можно разделить на две большие ветви: угорскую и финно-пермскую. Венгерский, вогульский и остякский языки относятся к угорской ветви. Финно-пермская языковая общность более обширна: в ее составе можно выделить три группы языков: 1) пермскую группу, к которой относятся удмуртский (вотякский) и коми (зырянский и пермский) языки; 2) восточную финскую группу – марийский (черемисский) и мордовский (эрьзя и мокша) языки; 3) западную финскую группу, состоящую из карельского, эстонского и суоми (то есть собственно финского) языков. Предками этих народов и были племена, расселившиеся в далекой древности на территории севера и северо-востока современной России.
В первом столетии нашей эры информация о финно-угорских народах впервые появляется в письменных источниках. Древнеримский историк Тацит в своей известной книге о Германии упоминает три племени, которые проживали на территории между «германцами и сарматами». Это певкины, венеды и фенны. Тацитовских венедов многие историки отождествляют со славянами, а феннов – с финнами.
К середине VI века нашей эры относится первое упоминание о народах, обитавших на территории вологодского края. Готский историк Иордан при перечислении народов севера Европы упоминает чудь, весь и мерю. По мнению исследователей, эти сведения Иордан взял из более раннего источника IV века, в котором описывался путь из Балтийского моря к Черному, проходивший тогда через Верхнюю Волгу.
Известный русский публицист, писатель и историк Н. М. Карамзин, опираясь на известия упоминавшегося выше Корнелия Тацита, в своей «Истории государства Российского» отмечал следующее: «...сей народ древний и многочисленный, занимавший такое великое пространство в Европе и Азии, не имел историка, ибо никогда не славился победами, не отнимал чуждых земель... и в одной нищете искал для себя безопасности, не имея ни домов, ни коней, ни оружия, питаясь травами, одеваясь кожами звериными, укрываясь от непогоды сплетенными ветвями». Среди «редких благ», присущих, по мнению автора, «финскому племени», за неимением ничего другого, русский историк особо отметил «счастливую от судьбы независимость».
Скупые и отрывочные сведения древних авторов о народах, населявших север Европы, впрочем, как и мнение на этот счет русского исследователя начала XIX столетия, отражали уровень развития исторических и географических знаний своего времени.
Большие изменения в наши представления о древнейшей истории Европейского Севера внесло развитие науки археологии. Там, где древние источники молчат или их нет совсем, археологические исследования становятся единственным способом познания прошлого.
Под воздействием новых знаний ученые постепенно расстались с представлениями о совершенной «дикости» и неразвитости народов, населявших Север в древности. Были открыты многочисленные места древних поселений финно-угорских и других народов - селища и городища, изучены погребения и орудия хозяйственной деятельности, намечены пути миграций населения Севера и торговые связи. И хотя в научных исследованиях нашего северного края сделано еще далеко не все, о многом в древнейшей истории Севера мы можем говорить сейчас более уверенно.
Особо выделим период со второй половины первого по начальные века второго тысячелетий нашей эры. Это время отмечено серьезными сдвигами в хозяйственном и общественном развитии, постепенным формированием крупных этнических общностей, положивших начало средневековым финно-угорским народностям.
Север европейской части нашей страны во второй половине I тысячелетия нашей эры принадлежал предкам вепсов, веси, заволочской чуди и северных коми. Основу хозяйства большинства финно-угорских племен составляли охота, рыболовство, разнообразные лесные промыслы. Селившиеся на морском побережье успешно осваивали добычу морского зверя.
Археологические материалы свидетельствуют о важном месте в экономике этого времени пушного промысла. Наличие специализированной пушной охоты говорит о том, что шкурки бобров и других пушных зверей могли стать предметом торговли с другими, более южными землями. Некоторые племена уже в I тысячелетии нашей эры были знакомы с земледелием и скотоводством.
Например, археологи отмечают высокий уровень развития сельского хозяйства у древней веси, занимавшей западные пределы Европейского Севера и современного вологодского края. Большой интерес в этом плане представляют материалы раскопок поселения у деревни Городище Кирилловского района Вологодской области и древнейшего слоя Белоозера.
С древним Белоозером ученые связывают возникновение крупного металлургического и торгового центра. Там получили развитие добыча и обработка черных и цветных металлов, изготовление широкого ассортимента изделий из дерева, косторезное и гончарное дело. Найдены остатки горнов, кузниц, инструменты для обработки металлов.
Ранние изделия из железа на территории Вологодской области обнаружены также на поселениях Векса под Вологдой и у деревни Куреваниха на реке Мологе в Устюженском районе.
Появление городищ-поселений, укрепленных валами и рвами, говорит о том, что у древних жителей накопились богатства и их нужно было охранять. На территории нашего края такие укрепленные поселения расположены в юго-западной части области – в бассейнах рек Мологи и Суды. Их появление археологи относят к раннему железному веку, верхняя (поздняя) граница которого определяется V веком нашей эры. Погребальные памятники также дают нам представление о накоплении у части финно-угорского населения богатств. На далеком северо-востоке в бассейнах рек Вычегды и Печоры при раскопках могильников было найдено много привозных изделий из золота, серебра, драгоценных камней. Среди украшений в большом количестве встречаются бусы из сердолика, янтаря, горного хрусталя. Представлены и предметы военного снаряжения: железные мечи, кинжалы, кольчуга.
Сходную картину можно наблюдать и среди археологических находок на территории Вологодской области. Уже в конце I тысячелетия до нашей эры на земле древней Вологодчины, наряду с обычными для финно-угорского населения грунтовыми погребениями, появляются деревянные коллективные усыпальницы, так называемые «домики мертвых». Они обычно располагались вблизи древних поселений и представляли собой срубы размером примерно 5x4 метра. Кроме кремированных останков погребенных, такие «домики» содержали бытовой инвентарь, предметы вооружения, женские украшения (подвески, булавки, бусы и пр.).
«Среди украшений, – пишет известный вологодский археолог А. Н. Башенькин, – большой интерес представляют зооморфные подвески, изображающие медведя, водоплавающих птиц... Культ медведя существовал у финно-угорского населения с древнейших времен. Медведь считался хозяином леса, ему поклонялись. Водоплавающим птицам, утке, в частности, в финно-угорской мифологии принадлежала особая роль. Древние финно-угры считали утку прародительницей всего сущего на земле, отводили ей роль творца природы... Не случайно в «домиках мертвых» находились и подвески-птицы с широко раскрытыми в полете крыльями. По сохранившимся древним представлениям некоторых урало-сибирских и финно-угорских народов, душа человека после его смерти продолжала жить, и священная птица уносила ее на небо».
В IV – V веках нашей эры, используя более раннюю степную традицию, финно-угорское население западных районов современной Вологодчины начинает возводить погребальные сооружения в виде курганов. Некоторые из них, называемые сопками, достигают около восьми метров в высоту и более тридцати метров в диаметре. «Возведение таких сооружений, – подводит итог тот же автор, – требовало значительных трудовых затрат. Возможность использования значительных трудовых ресурсов в непроизводственной сфере свидетельствует о достаточно высоком уровне развития производительных сил. С другой стороны, существование огромных монументальных погребальных сооружений, по существу «лесных пирамид», наряду с небольшими насыпями ясно показывает и наличие социальной стратификации».
К сожалению, мы мало что можем сказать об уровне развития финно-угорских племен, обитавших в восточных районах Вологодской области и, в частности, в бассейне реки Юг. Первые археологические памятники на нижней Сухоне и Юге были открыты еще в начале XX столетия, однако активные археологические изыскания начались только в конце 1980-х годов.
Предварительные данные, полученные в ходе исследований, свидетельствуют о том, что древний человек начал освоение территории Поюжья в эпоху мезолита (VIII – VII тысячелетия до нашей эры). Найдены следы пребывания человека и в периоды последующих археологических эпох: неолита – нового каменного века (VI – III тысячелетия до нашей эры), эпохи раннего металла (III – II тысячелетия до нашей эры). Возможно, при дальнейших работах на Юге будут выявлены и памятники следующего периода – раннего железного века (датируется I тысячелетием до нашей эры – первой половиной I тысячелетия нашей эры).
В ходе археологических исследований на Юге было найдено также несколько памятников позднего железного века, принадлежащих к финно-угорской ванвиздинской культуре, существовавшей на протяжении второй половины I тысячелетия нашей эры. Основной массив финно-угорских племен, принадлежащих к кругу этой археологической культуры, находился в уже знакомом нам регионе – бассейнах рек Вычегды и Печоры. В хозяйственном и культурном отношении ванвиздинцы были довольно развитыми племенами с хорошо налаженным охотничье-промысловым хозяйством, начатками скотоводства и земледелия. Одним из ареалов распространения этих племен стал и бассейн реки Юг.
На рубеже I – II тысячелетий нашей эры финно-угорские племена, проживавшие на севере Восточно-Европейской равнины, находились на заключительной стадии развития первобытнообщинного строя. К этому времени в регионе будущего Русского Севера сложились крупные народности, которые вступали в торговые, культурные и иные контакты со славянами и другими соседями.
При безусловном господстве в этот период родовой общины у отдельных групп финно-угорского населения можно наблюдать зарождение соседской общины. Кровнородственные связи начали заменяться новыми – территориальными, при которых главной становится не общность по крови, а совместное проживание на определенной территории. Родовая община долгое время сохраняла и древний характер владения землей. В литературе он получил название печищного. Для такого типа характерна полная неразделенность охотничьих и промысловых угодий между членами общины. При соседской общине формировалось долевое землевладение, которое со временем перерастало в подворное. Последнее становилось все более заметно, когда из большой семьи – главной ячейки тогдашнего общества, начинали выделяться малая; семья и появляться элементы частной собственности.
Процесс разложения родового строя происходил довольно медленно и неравномерно. На пороге общественных отношений нового типа стояли народности карела и весь. У остальных финно-угорских племен, по-видимому, господствовал первобытнообщинный строй на той или иной ступени его разложения. Но все же следует признать: изменение уровня материального производства, выразившееся в развитии производящих форм хозяйства, увеличение торговых контактов, связанных с добычей пушного промысла, постепенно приводили к возникновению имущественного и общественного неравенства. У финно-угорских народов оформлялась родоплеменная верхушка: старейшины, жрецы (колдуны), племенные вожди («князья»). Русские письменные источники выделяют и «нарочитую чадь», под которой, видимо, нужно понимать зажиточных общинников.
В «Повести временных лет» – первом русском источнике, упоминающем дорусское население Севера, при перечислении «всех языцев» «Афетовой части» мировой ойкумены в числе других народов упоминались «...меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра...». Эта своеобразная этнологическая вставка была сделана около 1113 года при составлении первой редакции летописного свода. Более поздние источники добавляют к этому списку корелу, лопь, самоядь, тоймокаров.
Сопоставляя данные письменных источников и результаты археологических исследований, ученые с большей или меньшей достоверностью определяют места, где когда-то проживали различные финно-угорские народности. На территории вологодского края летописная весь занимала бассейн реки Шексны и Белого озера. Восточнее, в бассейнах озер Кубенского и Воже, рек Сухоны и Ваги, ученые предположительно устанавливают места проживания чуди заволочской. Юг Грязовецкого и Бабушкинского районов занимала меря, крайний восток области принадлежал преимущественно пермским племенам.
Самым загадочным народом считается чудь заволочская. Рассматриваемая чудь локализована летописью «за волоком», в землях, располагавшихся на путях славянского освоения Европейского Севера. Вопрос об этническом характере этого народа остается до сих пор не решенным. Часть исследователей признают преимущественно прибалтийско-финское происхождение заволочской чуди. Другие ученые включают в состав летописной чуди и часть пермских племен. В этом случае термин «чудь заволочская» имеет, скорее всего, собирательное значение, и за ним кроется не монолитная этническая общность, а совокупность финно-угорских народностей, располагавшихся к востоку от Волго-Северодвинского водораздела.
В северорусских говорах термин «чудь», «чудак» соответствует словам «странный», «чудаковатый». Это человек, поведение и поступки которого не вписываются в общепринятые нормы. В качестве синонимов можно назвать «чукча», «чуча», «чухарь».
Многие названия местностей, рек, озер на Севере имеют дославянское происхождение. Ученые-лингвисты, занимающиеся топонимикой, дают надежду на установление фактов проживания какого-либо народа на определенной территории, даже если в нашем распоряжении нет письменных свидетельств и археологических находок. Попробуем и мы, используя данные топонимики, более детально представить картину расселения финно-угорских племен на территории Поюжья.
Былое проживание финно-угорских племен на территории Европейского Севера оставило свой след в многочисленных гидронимах (названиях рек и озер) с формантом -ньга (-еньга).
Согласно этнолингвистической концепции, разработанной исследователем А. К. Матвеевым, этот топонимический пласт принадлежит чуди заволочской, которую автор относит к прибалтийско-финской языковой общности. Гидронимы на -ньга в основном сосредоточены «в треугольнике, образуемом Вагой, Северной Двиной и Сухоной, хотя встречаются и далее на востоке вплоть до пределов Коми АССР, а также на западе – в бассейне Онеги, за которой исчезают». Одним из микроареалов распространения вышеуказанного гидронима стал бассейн реки Юг. В Поюжье можно насчитать свыше двух десятков таких гидронимов.
Большую работу по исследованию особенностей древней топонимики Вологодской области проделал А. В. Кузнецов. Автор не обошел вниманием и «язык земли» Никольской. На Никольщине его привлек целый ряд топонимов, явно указывающих на дославянское их происхождение. Так, гидронимы своими названиями часто восходят к языку древних пермян – предков современного народа коми. В частности, главная река Никольского края – Юг – в переводе с древнепермского означает просто реку. И это не удивительно, «...ибо Юг был для них самой большой, самой главной рекой края». Формант -юг имеют и некоторые другие реки бассейна Юга: Пыжуг («пыж» - лодка), Кузюг (из коми «куз» – длинный, долгий), Нюрюг («нюр» – болото).
О населявших когда-то эти края предках народа коми свидетельствует и название небольшой речки Черный кер («кер» – лес, предназначенный для рубки).
Финно-угорский по происхождению гидроним «Амбал», буквально – «бобровые истоки» (на территории Никольского района имеется целых три речки с таким названием), по мнению того же автора, мог быть сохранен пришедшим в эти места русским населением как частица языкового наследия древней мери, также обитавшей когда-то в пределах Никольского края.
Речка Кумбисер хранит информацию о древних лопарях (саамах) и может быть переведена как «медвежий ручей-приток» (от реконструированного исходного – «Кумебойсуор»).
Таким образом, привлекая данные топонимики, можно предположить, что ко времени включения территории Поюжья в сферу древнерусской колонизации в этом регионе проживало неоднородное по составу финно-угорское население, в котором можно выделить прежде всего преобладавших чудь заволочскую и пермян. Кроме того, наличие большого числа разных по своему языковому происхождению топонимов указывает нам на то, что регион Поюжья благодаря своему географическому положению в древности был, скорее всего, своеобразной «контактной зоной» различных финно-угорских этнических общностей.
Укажем еще на ряд интересных топонимических свидетельств далекого прошлого Никольского края. В составе Пермасского сельсовета существует и поныне деревня Блудново – малая родина известного вологодского поэта и писателя Александра Яшина. Центральная усадьба этого сельсовета – деревня Пермас – берет свое название от одноименной реки – «пермской речки». Само же Блудново в документах XVII столетия называется не иначе как «Чуцкое Дворище». Было в Никольском районе и поселение с названием «Старое чудское печище» (современная деревня Скочково Осиновского сельсовета).
Старинные чудские «печища» (так на Русском Севере называли исчезнувшие поселения) были весьма распространенным названием по всему Заволочью и двинской земле. Как тут не вспомнить известную выдержку из крестьянской челобитной середины XVII века, приведенную в труде М. М. Богословского.
«Царю государю... бьет челом сирота твой, государев, Устюжскаго уезду с Верх-Югу Никольские Слободки бобылишка Назарко Иванов сын Шебунин с товарищи. Сыскалось, государь, выше Никольского приходу, вверх по Югу реке на речке на Анданге на суземе на черном лесу чудские печища, и лесом, государь, те чудские печища поросли большим, обоймы дерево по полуторы и по две и больше».
«В ходе славяно-русской колонизации, – пишет профессор Поморского университета Н. М. Теребихин, – осваивались не только новые (чужие) земли, но и новые (чудские) имена земли». В свою очередь, освоенный «язык земли» был тесно связан с множеством преданий и топонимических легенд, которые объясняли (конечно, в причудливой, мифологизированной форме) названия местностей, рек, озер, каких-либо особенностей окружающего ландшафта. «В качестве одного из примеров мифологизации чудской топонимики можно привести историческое предание об этимологии гидронима Вашка: «Есть речка Порвал – тут была прорвана оборона. Когда чудь перешла еще одну большую реку, то сказала новгородцам: "Эта река еще ваша", – и ее стали звать Вашкой».
Подобного рода смысловые изменения топонимов дорусского происхождения были весьма характерны и для фольклорной традиции Никольского края. Например, одна из малых речек, впадающих в Юг близ пристани Иваково, носит название Городчуха. Этот гидроним в местном фольклоре ассоциируется с якобы находившимся здесь в древние времена «городком» (или поселением) чуди. Другой близлежащий малый приток Юга носит название Моротчуха. По смысловому содержанию данный гидроним прямо противоположен первому и связан, по преданиям, с гибелью чуди.
Мы еще не раз вернемся к разговору о загадочной чуди, а пока попытаемся в общих чертах описать те события, которые происходили на территории Европейского Севера на рубеже I – II тысячелетий нашей эры.
По новым археологическим данным, в V – VI веках самобытное и относительно изолированное от влияний вешнего мира развитие местных финно-угорских племен и народностей было прервано расселением на юго-западных территориях Севера племенных групп летописных кривичей – представителей славянского или балто-славянского населения. На территорию современного вологодского края кривичи продвигались с юго-запада по рекам Кобоже, Песи, Чагоде, Мологе. Местное население при этом либо включалось в состав кривичей, либо оттеснялось к востоку.
В IX – X веках на территорию области продвигалась новая волна славянского населения – словене ильменские. Славяне осваивают территории Белозерья, водораздел озер Белого и Воже. Не остановившись в вожеозерском крае (иначе – Чарондской округе), поток славянской колонизации движется в район озера Лача и реки Онеги. Колонисты, двинувшиеся на восток от Белого озера, достигают к XII веку верховьев Сухоны.
В X – XI веках на Шексне и Белом озере идет активная ассимиляция финно-угорской народности весь и тем самым закладываются основы северного варианта древнерусской народности. В дальнейшем колонизацию восточных и северных районов правильнее будет называть древнерусской – этнически многосоставной, а не славянской.
В ходе освоения новых территорий по берегам рек возникают новые поселения. Некоторые из них становятся впоследствии городами. Древнейшие городские центры на Вологодчине появляются в местах первоначальной колонизации. К середине XII века их три: Белоозеро, Луковец, Устюжна и все они – на юго-западе области.
Постепенное, но успешное продвижение «встречь солнцу» закрепляется появлением новых городов. Под 1178 годом Вычегодско-Вымская летопись рассказывает об основании князем Всеволодом Большое Гнездо города Гледена в устье Юга. По той же летописи в 1212 году сын Всеволода Константин «заложи град Устюг Великий за четыре стадии от Гледены и детинец в церкви устроив в нем». Долгое время крепость Гледен служила главной военной цитаделью, пока в 1438 году не была разрушена и сожжена воинственными вятчанами. Великий Устюг же со временем стал хозяйственным и культурным центром большой округи – устюжского края. Последний стал одной из пограничных зон первоначального этапа древнерусской колонизации Севера. Дальше на восток, за Двиной, на Вычегде и Выми, жили лишь пермские племена – предки современных коми. Литературный памятник XIII века «Слово о погибели Русской земли» при перечислении языческих, «поганских земель» упоминает, в частности, территории к востоку от «Устьюга где бяхо тамо тоймици погании».
Территории, основная часть которых лежала севернее Белоозера, Присухонья и Устюга, долгое время находились под контролем Великого Новгорода. Город, получивший гордые именования «Господин» и «Великий», был крупнейшим государством средневековой Европы. Новгородцы постепенно установили свой контроль над громадной территорией от Балтики до Урала. В новгородские волости-колонии Вологду, Заволочье, Пермь вошла большая часть территории Европейского Севера.
В ходе дальнейшего продвижения на север и восток племена заволочской чуди, мери, перми постепенно включались в состав новых государственных образований и были ассимилированы местным населением.
Чем же привлекали далекие земли колонистов? Новые территории были обширны, но малолюдны. Редкие поселения в те далекие времена казались маленькими островкам в море «черного леса» – бескрайней вековой тайги. Усилия земледельца по расчистке лесного массива были беспримерны по трудозатратам, но окупались они в суровых климатических условиях Севера далеко не всегда и не сразу. Поэтому особо подчеркнем, что экономической основой первоначальной колонизации северо-восточных земель стала промысловая деятельность и в первую очередь – добыча пушнины. «Мягкое золото» являлось самым ходовым товаром на всех древних рынках, а торговые операции с ним приносили устойчивую прибыль, с лихвой покрывавшую любые затраты. Промысловая охота на пушного зверя дополнялась обменными операциями с аборигенами и организацией военных отрядов с целью обложения данью местного населения.
Высказанные замечания по поводу важности промысловой деятельности в ходе первоначального этапа древнерусской колонизации вовсе не отвергают тот факт, что именно с приходом новых колонистов на северных землях началась эпоха земледельческого, крестьянского освоения новых территорий, однако упрочение и расширение земледельческих занятий населения на северо-востоке Европейского Севера все же следует отнести к более позднему периоду XIV – XV веков.
Осваивая новые территории – «полунощные страны», как называли их средневековые книжники, славяне подвергались значительному влиянию того народа, в чью страну они приходили. По меткому замечанию русского историка В. О. Ключевского, «наш типический нос луковицей, покоящийся на широком основании, несомненно финского происхождения». Таким образом, в антропологическом облике нынешних представителей великороссов мы и сейчас можем видеть прямых потомков смешанных браков.
Но дело, конечно, не ограничилось только антропологическими изменениями. Новые поселенцы перенимали у аборигенов и новые формы адаптации к непривычной природной среде, и, как следствие, некоторые черты психологического склада. В одном из этнографических очерков, посвященных жителям Никольского уезда конца XIX века, сообщается буквально следующее: «...еще и до сих пор в местном крестьянине не изгладились совершенно черты первоначального родича-финна: исправляя как бы нехотя полевые работы, он чувствует себя счастливым тогда лишь, когда отправляется в глушь лесов на промыслы за белкой и рябчиком; там он в своей сфере, – ему ничто не напоминает его общественной жизни. Жизненные потребности его крайне ограничены и поэтому крайне не много нужно, чтобы сделать его счастливым. Основную черту характера его составляет привязанность к старине и нелюбовь к нововведениям или переменам его быта, почему образцом благоустройства и благосостояния он считает то время, когда мог каждый рубить лес и катать валки всюду, где вздумается».
Важно помнить, что уже к XVII веку во многих местах Севера чудь исчезла, была ассимилирована. О местах ее прежнего, проживания напоминали лишь печища да передаваемые из поколения в поколение предания.
Итак, реальность существования «чудского» народа не подвергается сомнению. Легенды о чуди в сочетании с данными топонимики и археологическими материалами являются важными источниками по истории края. Какие же предания и легенды о чуди сохранила Никольская земля?
«В Никольске сохранилось предание, что в окрестностях
его в незапамятные времена жил нерусский поганый народ,
который прятался от наших в ямы, покрытые сверху землей:
наши же обрушивали эти крыши на поганых и тем душили
их. Остатки этих ям показывают и теперь. Здесь называют их
«чудью белоглазой».
Литературные переложения такого рода устных преданий со второй половины XIX – начала XX века довольно часто появлялись на страницах северных периодических и научных изданий.
В основе данного и сходных с ним преданий лежит мотив самопогребения чуди «в ямах» (или же, как в данном случае, насильственного ее уничтожения). Такого рода представления русского населения о чуди, которая «в землю ушла», «под землю пропала», «живьем закопалась», скорее всего, могли возникнуть от многочисленных случайных находок древних захоронений чуди – «домиков мертвых», о которых мы упоминали выше.
Интересны и внешние, антропологические признаки чуди. Предания вологодского края связаны в основном с чудью «белоглазой». Но наряду с ней может фигурировать «черноглазая», «черноволосая», «темнокожая» и даже «краснокожая».
Признак «поганости» указывает на факты военных столкновений «крещеных» новопоселенцев с «некрещеной» чудью, которая не желала к тому же терять свою самобытность.
«В качестве последней защиты Чудь выкапывала ямы, укрывалась в них настилками на подпорках, и если, отбиваясь в этих ямах, видели они неминуемость поражения, то разрушали подпорки и гибли».
Приведем и другие, более развернутые, предания-легенды, сохранившие информацию о новом этапе в освоении края, начавшемся с приходом древнерусских колонистов.
«В далекие от нас времена, когда еще не было никакого поселения на том месте, где ныне стоит город Никольск, на правом низком берегу Юга, вниз по его течению при впадении речки Молоковицы, в двадцати семи верстах от Никольска, и от Устюгского тракта к Никольску в трех верстах жил шведский народ, который в то время звали чудью, а по нынешнему чухнами.
Когда чудь на время или вовсе оставила это поселение, некоторые из новгородцев, пользуясь свободами, переходя с одного места на другое, явились и на берега Юга. Здешняя местность пленила новгородских выходцев, и они, построив деревянный молитвенный храм во имя великомученика Георгия-победоносца, поселились на горе на другой стороне реки Юга против жительства Чуди.
Эта гора, поднимаясь вверх сажен на пятнадцать, вдается в реку и оканчивается крутым к ней скатом: подобной же крутизны горы находились и с других ее сторон, только на северном горном боку имеются большие отлогости. Вот почему новгородцы остались жить на этой крутой горе: они, опасаясь нападения чуди, о которой имели, вероятно, раньше сего времени достаточное понятие, избрали для жительства своего гору, с которой было удобнее защищаться от ожидаемых неприятелей, которые и не замедлили явиться к их обиталищу и злобно подступили к нему.
Новгородцы стали отбиваться от врагов своих, катали с верху горы большие бревна, каменья, лили кипящую воду на поганую чудь и – ничто не помогало. Наконец осажденные обратились к молитвенному храму и стали в нем с коленопреклонением молить великомученика Георгия, дабы он своими молитвами испросил у Всемогущего Бога им защиты. И вдруг около молитвенного дома раздалось несколько восторженных восклицаний: "Слава Богу! Слава Богу! Чуди идут прочь!" Еще оставшиеся в часовне новопоселенцы с неизъяснимым веселением души выбежали вон оттуда взглянуть на возвещенное утешительное зрелище.
Прошло немного времени от этого события. Чудь опять приблизилась к новгородскому поселению, жители коего, уже зная в таком случае своего спасителя, снова просили его о своем спасении, и чудь, даже не начинавши никаких своих грозных для христианского народа попыток, удалилась навсегда от этого места и не творила больше новгородцам пакости. Некоторые из чуди полюбили тогда христианство, будучи подвигнуты к тому двумя чудесами, впоследствии ими рассказанными туземным жителям, к которым они через принятие веры присоединились.
Говорили крещенные из чуди, что когда в первый раз при нападении их молились новгородцы в своей часовне, тогда всем им виделся на крыше ее воин, сидящий на белом коне и грозящий копьем своим всей разъяренной чуди, почему она, объятая великим ужасом и страхом, сделала отступление от обитаемой горы. Вторично нападавшая на новгородцев чудь видела того же воина с копьем, а только не на лошади, а стоящего просто в полугоре, и теперь в Староегорьевском приходе на реке Юг произносится жителями выражение: "У Георгия в полугоре".
Прошли многие годы от времени чудиновых приступов к христианскому поселению, и число новгородских выходцев от разных обстоятельств значительно увеличилось, так, что стало тесно первое местопребывание поселенцев, которые от того и стали селиться в окрестностях своего молитвенного храма, обращенного в последующем в церковь во имя великомученика Георгия Победоносца. Так, со временем образовался Староегорьевский Халезский приход Никольского уезда. От размножения же первых жителей сего прихода явились одна за другой еще три существующие в том же уезде Халезские с приходами церкви – Новогеоргиевская, Введенская и Христорождественская. На месте алтаря Староегорьевского, первоначально деревянного храма, стоит приличный тому деревянный памятник. Церковь отнесена сажен на тридцать от места, на котором находилась прежде, по причине сокрушительного на нее по веснам напора вод Юга.
В ограде этого перенесенного храма видна и до сих пор перекопь (ров), идущая сажен на тридцать от востока к западу. Эта перекопь произведена была новгородскими выходцами около горы своего первого поселения, с северо-восточной ее отлогой стороны, для защиты от нападения чуди. На правом берегу Юга против этой горы место, где жила чудь, называется доныне у туземцев дворищами, а тут же впадает в Юг речка Молоковица. От того она имеет такое название, что чудь ее именовала Пим, а слово "пим" на русском языке значит молоко. Название Халезских приходов произошло от слова «халега», тоже чудинского слова, означающего звук, сражение. Дано было название это горе, на которой утвердились новгородские выходцы после сражения с чудью.
В настоящее время между жителями халезского края каждый из любознательных может услышать бранные слова, употреблявшиеся чудью во время сражений. Например: "курат-сига", "ковра-лига", что значит по-русски "черт-свинья", "собака-мясо"».
Существует и другой, более поздний вариант легендарного цикла преданий об образовании новгородского поселения и первого православного храма на месте былого проживания «чудского» народа. Письменный текст легенды носит название «Колотушка» и хранится в Никольском краеведческом музее. Приведем его таким, каким он дошел до нашего времени в записях 40-х – 60-х годов XX столетия.
«Когда новгородцы утвердились в городке у Старого Георгия, который сначала назывался Георгий на угоре, а затем Георгий в полугоре, то есть прогнали чукчей (чудь) вглубь лесов или крестили их, то решили построить церковь во имя святого Георгия Победоносца.
На правом берегу реки Юга, вблизи речки Молоковицы, они облюбовали для постройки церкви место на поле чукчей, поселок коих носил название Дворище Заюжье. Но чукчи, не оставившие еще своих языческих верований и суеверий, воспротивились этому. Привезенный новгородцами лес на постройку церкви они скатали под гору к реке Югу. Ночью лес, каким-то чудом, весь оказался опять на верху на поле чукчей. Последние, несмотря на это, вновь сбросили бревна под гору. Чудо возвращения леса наверх из-под горы повторилось. Но чукчей это не убедило: они опять сбросили лес под гору к р. Югу. После этого таинственное возвращение на гору больше не повторилось.
Во Дворище Заюжье в это время было 40 хижин и дымов, дворище стояло на высоком обрывистом берегу р. Юга, а от поля было защищено частоколом. В одну из осенних ночей чукчи поселка были встревожены раздавшейся дробью ударов, как бы в колотушку, какие ныне устраивают ночные сторожа. Думая, что на Дворище их напали новгородцы, чукчи с оружием в руках высыпали на улицу и бежали к тыну или частоколу, но каково же было их изумление, когда они увидали, что никакого нападения на поселок нет, а что удары колотушки неслись от землянки чукчи Вауля и производились кем-то невидимым.
В тот же день заболел старик Вауль и назавтра умер. Не успели схоронить его, как сразу же заболели жена и сын его.
Через день умерли оба, а через неделю вымерла вся семья Вауля и хижина опустела.
Дней через десять "колотушка" стучала против хижины чукчи Феди, и не прошло недели, как все обитатели этой хижины перемерли, как и чукчи Вауля.
После этого "колотушка" стучала то против хижины одного чукчи, то против другого. Чукчи мерли, как мухи осенью, не успевали хоронить. На чукчей напал ужас. Они делали заклинания и моления своим богам, но "колотушка" не унималась. Осталось всего 10 хижин. Семь из них спешно собрались и бежали из своего дворища вглубь Кудринского бора. Оставшиеся в поселке чукчи пошли к новгородцам и молили их просить святого Георгия унять "колотушку".
Вскоре после 26 ноября, в каковой день новгородцы и чукчи служили молебен святому Георгию, один из чукчей поселка видел во сне святого Георгия, который на белом коне скакал по улице поселка и, остановившись против хижины этого чукчи, сказал ему, что «колотушка» больше стучать не будет, но когда в поселке Заюжье будет опять 40 семей или домов, то она вновь появится и выколотит деревню, как выколотила ныне дворище чукчей.
Первая часть сна чукчи сбылась. Больше "колотушка" в поселке не стучала.
Новгородцы же не стали настаивать на постройке церкви на поле чукчей и поставили ее на левом берегу реки Юга "на городке". Церковь перенесли на нынешнее место, вместо деревянной была построена каменная, которая существует и в настоящее время.
Деревня Заюжье от церкви Старого Георгия находится в трех верстах за рекою Югом. Теперь в ней насчитывается около 40 домов и заюжане, хорошо помня рассказанную легенду, боятся появления "колотушки".
В сорока саженях от церкви Старого Георгия, на горе, стоит одинокая сосна. Предание из рода в род утверждает, что сосна эта особенная, и что если кто ее срубит, то немедленно умрет, а если повредит (подсочит и т. п.), то тяжко заболеет.
Сосна имеет толщину до полутора аршин и вышину 12 – 15 сажен.
Итак, перед нами две взаимно дополняющие версии неких «событий», которые заключены в форму легенд, или, лучше сказать, легендарных рассказов. Эти рассказы, в свою очередь, состоят из отдельных преданий. Поскольку многие из преданий создавались в разное время, данные тексты в хронологическом и в смысловом планах представляют из себя многослойный «пирог», в котором разные «начинки» – временные пласты – оказываются еще и причудливо перемешаны между собой.
Слово «событие» мы не случайно заключили в кавычки. Дело в том, что предание и легенда – не летопись и не историческое повествование. Исторические реалии там, безусловно, присутствуют (и мы их попытаемся найти), но зеркального отражения происшедших событий, а часто и реального пространства (места) в такого рода источниках, как правило, нет. Таким образом, мы должны будем реконструировать не фактическое, а смысловое содержание произошедших когда-то «событий» и попытаемся определить их возможное место в историческом времени.
Оговоримся сразу, что эти легенды не являются чем-то уникальным. Такого рода тексты или, что чаще, их фрагменты, широко распространены на Русском Севере. Но вместе с тем в наших руках – редкая по полноте и насыщенности «версия». В соответствии с правилами работы над фольклорными текстами историко-легендарного характера мы должны были бы разбить тексты на смысловые единицы, которые бы, в свою очередь, составили отдельные циклы по сюжетам: «О заселении», «О чуди», «О предках» и т. п.
Несколько упрощая задачу, представим, что перед нами единый текст, отражающий историческую память, одной из социально-территориальных общностей Поюжья, образовавшейся в период древнерусской колонизации.
Какие же свидетельства о далеком прошлом Никольской земли может дать нам анализ этого историко-легендарного цикла?
Во-первых, в наших руках находится очень важный и интересный материал для понимания общей картины и принципов заселения земель по реке Юг русскими колонистами. В качестве своих русских предков население территории, которая в дальнейшем стала Халезскими приходами, называет новгородцев. В северных преданиях к слову «новгородцы» обычно добавлялся эпитет «вольные». На «вольность» поселенцев указывается и в этих легендах: пользуясь свободой передвижения, они, поднимаясь вверх по реке Юг, искали себе место для нового жительства и нашли его на левом берегу напротив «чудского» поселения.
Выбор места рядом с поселком враждебно настроенных аборигенов не выглядит опрометчивым или случайным, как это может показаться на первый взгляд. Русские колонисты, по возможности, старались придерживаться уже когда-то обжитых территорий, во всех отношениях удобных для проживания. По всей вероятности, это место – лучшее из всех, что им попалось на пути.
Закрепление на новой территории для жительства обязательно сопровождалось ее освящением: возводился первый храм (первоначально – часовня) во имя того святого, чей иконописный образ сопровождал поселенцев в пути. Со временем храм становился священным центром не только первого поселения, но и всей округи (в данном случае – Халезских приходов). Для того чтобы определить место для будущей церкви, обычно использовался специальный ритуал: по реке пускалась иконка почитаемого святого либо строевой лес, связанный в плот; куда прибьет плот (икону) – там и быть храму. Святой (Георгий-Победоносец) «сам» должен определить место «своего» будущего пребывания. Указания на этот древний способ присутствуют во втором тексте: «чудесное возвращение» строевого леса на избранное священным покровителем место как раз и является уцелевшим и успевшим уже претерпеть серьезные изменения фрагментом описания выполнявшегося когда-то ритуала выбора места.
Примечательно и место возведения первого храма. Часовня сооружается вблизи («в сорока саженях») от «священной» сосны. Сакральные центры отправления древних дохристианских обрядов у «священных» деревьев, рощ, водоемов, камней очень часто становились впоследствии местами возведения христианских храмов. Языческие святыни, после того как «поганое» место переосвящалось и «маркировалось» крестами, иконами, часовнями, становились предметом поклонения многих поколений православных прихожан сельского храма.
Следующим важным элементом утверждения русских поселенцев на новом месте становится борьба с чудью. В легендах это противоборство представлено в виде столкновения двух начал: «православного» (новгородского) и «поганого» (чудского). Главным фактором победы немногочисленных новгородцев становится заступничество их покровителя – святого Георгия. Последний дважды спасает «своих» от гибели, «являясь» противнику сначала в виде грозного воина на коне, а затем пешим.
Нетрудно заметить, что в описании «явлений» святого Георгия Победоносца ясно угадываются два варианта иконописного образа святого великомученика Георгия, имевших широкое распространение на Русском Севере. Мотив избавления от опасности посредством того или иного святого в будущем мог стать основой повествования особого жанра житийной литературы – сказания о чудотворной иконе – и перейти в устные предания и легенды.
Заключительным этапом освоения новой территории становится окончательное усмирение чуди и ее частичная христианизация. Новгородские поселенцы и местные жители постепенно образуют новую территориальную общность на единой конфессиональной (христианской) основе в рамках православного прихода (приходов). Топонимическим показателем слияния двух различных этнических групп стало переименование чудской речки Пим в Молоковицу («пим» – молоко). Получают аборигены и новые, «христианские», имена («чукча Федя»). В один ряд с перечисленным выше можно поставить и явное заступничество святого Георгия за чукчей, которым вредила некая «колотушка» – таинственный мифологический персонаж местного фольклора.
Открытым остается вопрос об определении времени появления новгородцев в этой части территории Поюжья. За неимением точных письменных свидетельств описываемые в легендах «события» можно, с известной долей осторожности, отнести к концу XIII – началу XIV века – периоду наибольшей активности новгородцев в Заволочье.
Приведенные нами легенды и предания являются довольно типичным примером сохранения в народной памяти представлений о «чудском» прошлом и заселении края русскими. В качестве последних обычно выступают выходцы из новгородской земли, хотя в реальности проникновение в бассейн реки Юг переселенцев из северо-восточной Руси и их влияние на дальнейшую историю Никольского края были также весьма заметными, а с XV века – преобладающими.
Устная традиция Русского Севера еще в конце XIX – начале XX века сохраняла представления об основании некоторых укрепленных поселений – «городков» – «чудским народом» задолго до прихода русских. В качестве такового в Никольском уезде назывался «городок» в приходе Михаила Архангела:
«В ста верстах от Устюга на полдень жила на реке Юг Чудь. Она имела здесь деревянную башню, сажен до двенадцати высоты и в 5 сажен ширины, с малыми отверстиями по бокам и с одной дверью для выхода. Эта башня называлась у туземцев "городком", а от него и нынешний приход Архангела Михаила, где находилась башня, именуется "Городком". "Городка" не стало тому лет 25, он сгорел неизвестно от какой причины. Говорят поселяне, что кто из них покушался разрушить это строение чуди, тот видел вылетавшие искры от ударов топора, и после скоро умирал...»
Сходное предание местными священниками было записано и о «городке» близ деревень Колотово и Щекинское Утмановско-Ильинского прихода Утмановской волости. От последнего к концу XIX века сохранялись еще остатки земляного вала.
Места, с которыми население связывало былое проживание чуди, считались заколдованными, «нечистыми». Существовал негласный запрет находиться там или, что еще хуже, тревожить покой предков какими-либо действиями.
В качестве завершения нашего путешествия в «чудские древности» попытаемся ответить на вопросы: каким образом складывались отношения русских поселенцев с аборигенами и какое значение имел приход новых жителей на территорию северного края? Для начала возьмем мнение классика отечественной истории С.М. Соловьева. Он считал, что между славянами и чудью не было враждебных столкновений, так как «легко можно предположить, что племена не очень ссорились за землю, которой было так много, по которой можно было так просторно расселиться без обид друг другу... Все это происходило тихо, незаметно для истории, потому что здесь, собственно, было не завоевание одного народа другим, но мирное занятие земли, никому не принадлежавшей». Другой, не менее авторитетный, историк В. О. Ключевский в подтверждение первому пишет: «Самый характер финнов содействовал такому мирному сближению обеих сторон. Финны при первом своем появлении в европейской историографии отмечены были одной характерной чертой – миролюбием, даже робостью, забитостью».
Однако приведенные выше данные устных преданий показывают, что процесс заселения северного края русскими проходил не столь мирно. Чудь отчаянно защищала свою землю от вторжения русских переселенцев. Такого рода предания сохранились и в других местах Русского Севера. «Русско-чудские» войны сопровождались взаимными вооруженными стычками и нападениями, а когда у чуди не оставалось больше сил сопротивляться отчаянным русским первопроходцам, то чудь «закапывалась» в землю.
И все же подчеркнем: имевшая место вооруженная борьба не определяла общий характер колонизации края. Ни о каком поголовном истреблении чуди не может быть и речи. Известный историк и краевед В. П. Шляпин писал по этому поводу следующее: «Исчезновение финского народа, или чуди белоглазой, необходимо понимать не в буквальном смысле истребления или уничтожения народа, всех его жителей... Нет, исчезновение финских народов произошло через полное поглощение их другими народами, через такое слияние с этими народами, при котором явилось полное изменение нравов, обычаев, забыт родной язык, утрачено сознание своего происхождения и совершилось обращение в новую народность. Прямые потомки финских народов и поныне могут жить на тех же местах, на которых жили их предки, но только под видом великорусского населения».
Оставив под вопросом проблему «полного изменения обычаев и нравов» потомков чуди, подчеркнем главное: длительное совместное существование, многообразные хозяйственные связи и культурные контакты привели к тому, что этнические группы, населявшие Север до прихода славян, постепенно восприняли язык и культуру русского населения. В свою очередь, славянские поселенцы также очень многое взяли из культуры финно-угорских народов. На основе культурного симбиоза с течением времени произошло образование уникальной севернорусской этнокультурной общности, одним из локальных вариантов которой стало население бассейна реки Юг.
Уже в XIV веке компактное проживание финно-угорского населения отодвинулось далеко на северо-восток и начиналось с древнего Пыраса (современного Котласа). Пырас в то время был пограничным поселением коми-зырян, место обитания которых в древности называлось Пермской землей. Исторические источники XV – XVI веков упоминают проживающие на территории северных областей древние народности югру, самоедов, пертасов, лопь, корелу и другие, но в документах того времени отмечается появление и новых территориальных (областных) групп населения: двинян (жителей по реке Северная Двина), важан (река Вага), устюжан (устюжский край). Отмечается и новая социальная общность по реке Юг – южане.
Каждая областная группа имела свои отличительные, особенные черты, присущие только ей. Это проявлялось прежде всего в диалектных говорах и внешнем облике северных русских. Основная причина областных различий лежала в исторических и природных условиях, в которых оказывались колонисты при продвижении по той или иной территории. Многие традиции, хозяйственные и культурные, были принесены с мест прежнего жительства. На новых местах проживания были восприняты и освоены навыки, привычки, элементы языка местного населения. Население с Нижней Двины сохраняло некоторые этнические черты новгородцев. Сухонцы, кокшары и южане были ближе к ростово-суздальцам. У населения, жившего на Нижней Вычегде в близком соседстве с предками народа коми, проявлялось влияние последних.
Не забудем упомянуть и еще об одном важном факте. В 1886 году были опубликованы «Списки населенных мест Вологодской губернии». Основываясь на информации, предоставленной приходскими священниками, можно утверждать, что еще в конце XIX века финно-угорское население в смешанном с русскими составе проживало в некоторых местностях вологодского края. В Никольском уезде таковых насчитывалось «1630 душ обоего пола (237 дворов)». По воспоминаниям никольчан, «чудские» деревни существовали еще совсем недавно – в 40-х-50-х годах XX столетия...
Успехи первоначальной древнерусской колонизации коренным образом изменили дальнейшие исторические судьбы северных земель. Уже к концу XIII столетия значительная часть территории Севера оказалась под контролем двух крупнейших государственно-территориальных образований, которые появились на политической карте Восточной Европы после распада Киевской Руси: Великого Новгорода и Ростово-Суздальской земли. Вся дальнейшая история Русского Севера вплоть до конца XV века была тесно связана с противостоянием этих равных по силе противников, пытавшихся взять под свой контроль богатые пушниной и другими природными ресурсами северные земли. Позднее, к концу XIV столетия, ростовских, владимирских и суздальских князей сменила в этой борьбе набирающая силы Москва.
Исследователи практически единодушны в том, что ведущая роль в освоении земель «за Волоком» принадлежала выходцам из Новгорода. Отправным пунктом распространения будущего новгородского влияния первоначально стала древняя Ладога. Как крупный городской центр раннего средневековья Ладога известна с VIII века. Именно отсюда словене ильменские – предки будущих новгородцев – к XI столетию колонизовали Поонежье и продвинулись на территории западного берега Белого моря. С конца XII века уже собственно Новгород – новая столица Северо-Западной Руси – начинает успешно распространять свой контроль на значительной части Заволочья.
С движением новгородцев на восток постепенно приобретало реальные очертания и само историко-географическое понятие «Заволочье». По поводу его размеров и границ в среде историков существует довольно много различных версий, однако наиболее весомым и авторитетным признается взгляд на эту проблему Ю. С. Васильева. По его мнению, в XI – XIII веках термин «Заволочье» обозначал Новгородскую волость по реке Ваге.
В XIII – XIV веках это название распространяется и на Нижнее Подвинье, которое часто называется в источниках как Двина или Двинская земля. В XIV – XV веках термины «Заволочье» и «Двина» нередко заменяли друг друга, обозначая двинскую и важскую земли вместе. С присоединением Великого Новгорода и его владений к Москве к понятию «Заволочье» прибавляются Поонежье и земли к востоку от Двины до Печоры. Название «Заволочье» просуществовало до XVI века и постепенно было заменено более широким понятием «Поморье», а «Двина» и «Вага» стали в том же столетии названиями уездов.
Первоначальным способом подчинения новых земель Новгороду была организация военно-промышленных экспедиций, а главным действующим лицом в беспрерывном движении на северо-восток стал ушкуйник. Сам термин «ушкуйник» произошел от названия лодки «ушкуя», на которой и совершалась большая часть «географических открытий» в северном крае. Ушкуй как средство передвижения был идеально приспособлен к путешествиям по северным рекам и озерам. Он был весьма вместителен, имел небольшую осадку и неплохую маневренность. По мнению М. М. Богословского, вооруженные ватаги ушкуйников преобладали на первом этапе новгородской колонизации Севера. «Ватага захватывала выгодные для промысла места у финского населения, строила крепостцы, заводила поселки на этих местах и облагала данью или просто грабила туземцев...» Постепенно захваченные территории закреплялись за Новгородом и наступал черед другого – земледельческого – потока колонизации. Вслед за крестьянами появлялись на Севере и первые монахи-отшельники, основавшие в северных лесах и по берегам Белого моря немало монастырей.
Организацию военно-промысловых экспедиций за драгоценной пушниной - «мягкой рухлядью» и «рыбьим зубом» - моржовыми клыками, салом морских зверей и прочими богатствами северного края брала на себя городская община либо группы «лучших», «именитых людей»: новгородских бояр и богатых купцов.
К середине XIII века приобретенные в Заволочье территории становятся не просто одной из северных земель, но и административной единицей Новгородской республики. Наряду с Заволочьем в состав новгородских земель вошли волости: Тре (на Кольском полуострове), Вологда (по реке Вологде и верхней Сухоне), Печора и Югра (с верховьев реки Печоры до Урала). Территория по Онежскому озеру получила название Обонежский ряд. Волости-земли делились на погосты – территориально-административные и судебно-податные округа.
Постепенно складывалась и система управления во владениях Великого Новгорода. Первоначально ее деятельность выражалась в сборе дани, за которой отправлялись военные отряды. Вскоре появились и специальные данщики, а в конце XIII – начале XIV веков – посадники из числа новгородских бояр. Управление в отдельных погостах-округах осуществлялось кормленщиками.
Длительный контроль новгородских боярских родов за определенной территорией часто приводил к тому, что многие земли становились их частным феодальным владением. Однако это произошло не сразу. Вплоть до конца XIV века бояр практически не интересовали проблемы собственности на землю. Другое дело – сбор дани в виде шкурок соболей, песцов, бобров, куниц, на которые всегда был постоянный спрос на Руси и за ее пределами.
С утверждением государственности на Севере распространялась и новая религия – христианство. Население было обязано платить в пользу церкви десятину и выполнять ряд повинностей.
Новгородцы очень дорожили своими северными землями, которые приносили им сказочные богатства. В договоре 1264 года с великим князем Ярославом Ярославичем они твердо заявили: «А се волости новгородьскыя: ...Вологда, Заволоцье, Тре, Перемь, Югра, Печера». В этом и подобных ему документах всегда подчеркивалось, что князь и его люди не должны были без ведома новгородцев посылать в Заволочье и другие земли свои дружины и самостоятельно собирать дань.
В месте слияния Сухоны и Юга ростовские владения большим клином врезались в подконтрольные Новгороду земли, и потому можно сказать, что дальнейшая историческая судьба северных земель во многом находилась в руках устюжан. Несмотря на свое тяготение к Ростову, Устюг очень рано стал довольно независимым центром. Опираясь на поддержку «низовых» земель, имея с Ростовом теснейшие духовные связи (Устюг находился в составе Ростовской епархии), устюжане, по-видимому, установили тесные контакты и с населением Заволочья, явно тяготившимся даннической политикой новгородцев. В 1322 году устюжане перехватили новгородцев, собиравших дань в Югре. «Заратишася устюжане с новгородци, – сообщал новгородский летописец, – изъимаша новгородцев, кто ходил в Югру, и ограбиша их». В отместку новгородцы «взяша Устюг на щит», но спустя несколько лет нападение на югорских данщиков повторилось. В 1329 году «избиша новгородцев, которыи пошли на Югру, устьюжские князи». Все это говорит о том, что устюжане имели свои интересы в Заволочье и пробовали их реализовывать самостоятельно.
Немалое значение для увеличения роли Устюга имели и события, происходившие в Северо-Восточной Руси в период и после монгольских походов первой половины XIII века. После разгрома ряда крупных городов в Ростово-Суздальской земле многие горожане и крестьяне из «низовых» земель потянулись в более спокойные, как им казалось, северные места: осваивать под пашню новые земли, заводить торговлю, ремесла. Многие пополняли состав устюжских военно-торговых дружин и пробовали удачу в военно-даннических походах на далекие окраины Севера.
Видимо, в то далекое и неспокойное время началось и освоение земель по реке Юг и двинско-волго-камского водораздела – Северных Увалов. Примерная карта распространения новгородской и «низовой» колонизации на Никольской земле и смежных территориях предстает причудливым узором, в котором сейчас весьма сложно разобраться. И все же попытаемся это сделать.
Приблизительная разграничительная черта между владениями Ростово-Суздальской (Владимиро-Суздальской) земли и Новгородом проходила в междуречье Унжи и Юга по левому притоку Юга – речке Кипшеньге. Затем граница следовала по водоразделу рек Юга и Унжи. Куданга и ее притоки Рассоха, Сонная и Ночная (она же Повечерняя) оставались под контролем выходцев из новгородской земли. Новгородцы осваивали и бассейн реки Пыщуг. Притоки речки Лунданги – Мичуг и Юрманга – принадлежали Ростову. Далее разграничительная линия шла по рекам Чиче и Меже – притоку Унжи. В качестве живого наследия тех далеких времен осталась в этих краях и поныне поговорка: «Кипшеньга – общая река». Название Межи, по-видимому, также является отражением пограничного, «межевого» статуса реки. Чуть ниже ее устья на берегу реки Унжи поставлен был выходцами из «низовых» земель городок Мантурово.
Таким образом, территория будущего Никольского района практически в равной степени осваивалась двумя колонизационными потоками. Выходцы из Ростово-Суздальской земли селились преимущественно в юго-западных пределах Никольского края, захватывая при этом и низовья Юга. Основные пути их проникновения лежали по рекам Сухоне и Унже. Новгородцев традиционно привлекали восточные территории Никольщины, и это было не случайно. Обходя стороной хорошо укрепленный Гледен, вооруженные ватаги новгородцев стремились захватить и освоить речные пути и волоки на водоразделе Двины и бассейна рек Волги и Камы. Эта далекая окраина древнего Заволочья была важным исходным рубежом и связующим звеном для контроля над притоками Волги и практически не освоенной русскими Камой. Новгород привлекали новые пушные ресурсы на территориях еще не покоренных племен Прикамья и богатые рынки Поволжья.
1. Земля
Под Русским Севером обычно подразумевается обширная территория на севере Европейской части страны, включающая в себя земли нынешних Вологодской, Архангельской, Мурманской областей, республик Карелия и Коми. К Русскому Северу в прошлом относилась и Вятская земля (нынешняя Кировская область), а также относящийся ныне к Уралу Пермский край. Строго говоря, к Русскому Северу в историческом смысле относятся и земли восточной части Ленинградской области. В настоящее время Русский Север относится к Северо-Западному Федеральному округу. Экономическая география также относит Север к части Северо-Западного экономического региона. Но в области истории, этнологии и культуры Север является самостоятельным уникальным краем.
Итак, Русский Север, это - особая историко-культурная и этнографическая область России. Интересно, что в конце XIX века были попытки называть Север Голубой Русью, или Голубороссией (по аналогии с Белой, Черной и Червонной Русью).
Русский Север стал первой географической областью, которая вошла в состав древней русской государственности в результате колонизации. В начале русской колонизации этот край назывался Заволочьем. С XVI века утвердилось название Поморье. В имперскую эпоху название Поморье постепенно стало заменяться сугубо географическим названием «Север».
Этот край лежит в бассейнах рек Северной Двины, Онеги, Мезени, Печоры, и обширного края озер, среди которых Ладожское, Белое и Онежское. Упирается Русский Север в моря Северного Ледовитого океана. В силу отдаленности от Атлантического океана климат Русского Севера - самый суровый в Европе. Суровость климата усиливается в северо-восточном направлении от Вологды к низовьям Печоры. При этом заполярное побережье Баренцева моря у берегов Кольского полуострова (Мурманская область) благодаря заходящей сюда ветви Гольфстрима не замерзает и зимой. Зато находящееся южнее Белое море покрыто льдом 6-9 месяцев в году. Вплоть до Полярного круга вся территория края покрыта хвойными лесами, в которых в западной части края преобладает сосна, в восточной - ель. За Полярным кругом начинается тундра, охватывающая также и наиболее близкие к материку острова. Наиболее отдаленные острова - северная часть Новой Земли и Земля Франца-Иосифа - покрыты ледниками.
Низкие температуры и густая растительность в таежной зоне способствуют низкой испаряемости, что привело к огромной заболоченности края. Не случайно очень долго в крае почти не было сухопутных путей. Реки были до появления железных дорог единственными путями сообщений.
1 Рис. Северная часть Европейского континента
Двинские земли Заволочья
Само по себе грандиозное продвижение русских на север почти не отражено в летописях и свидетельствах. Как отмечал великий историк С. М. Соловьев, «каким образом Двинская область получила русское народонаселение и стала владением Великого Новгорода - все это произошло тихо, незаметно для историка» . В самом деле, древние летописцы, подробно описывающие грандиозные битвы, подвиги и преступления, как-то не заметили медленного, лишенного шума «великих деяний», движения на север.
К Северному Ледовитому океану наши предки вышли около тысячи лет назад. Осваивая зону лиственных лесов, славяне долгое время не выходили за пределы этой области, годной для земледелия, протянувшейся от Чудского озера, южного берега Ладожского озера и до линии современного Волго-Балтийского пути по рекам Шексне, Белому озеру и до Волги. Ранее по линии Волго-Балтийского пути шел речной путь, часть которого приходилась на волоки. По этой причине земли к северу от водораздела Волги называли Заволочьем (впервые это географическое понятие употреблено в 1078 году). Далее на север лежала тайга.
Коренных обитателей Заволочья русские называли «чудью заволоцкой» (или «заволочской»).
Достигли южной границы тайги славяне уже в V-VI веке. Поселения славян того времени найдены на реках Чагодоще, Кобоже, Колпи, Мологе (в пределах нынешних Ленинградской и Вологодской областей). Вслед за этим славяне медленно начали проникать вглубь тайги, распространяя впервые в этих местах земледелие, завязывая торговые отношения с заволоцкой чудью, жившей еще в каменном веке. Под 862 годом летописи упоминают город Белоозеро, в котором князем сел брат Рюрика Синеус.
Самым древним из северных русских городов времен рождения государства на Руси была, кроме упомянутого Белоозера, также Ладога. Оба этих города были весьма молодыми по времени существования, причем кроме славян, в населении окрестных земель в IX веке преобладали аборигены. Позднее, в 1238 году, возникло самостоятельное Белозерское княжество, входившее в состав Великого княжества Владимирского.
В эпоху Киевской Руси продвижение на север ускорилось. Уже в IX-X веках охотники, купцы, пахари, проникая по рекам на сотни километров в неведомые земли, вышли на берега Студеного моря, как называли русские Северный Ледовитый океан. Полярные моря в древности иногда называли еще «Дышащим морем», поскольку русских первопроходцев поразили приливы, доходящие до 10 метров, почти не знакомые им на спокойных реках и озерах Руси.
Начавшийся с середины ХI века распад Киевской Руси на уделы, как ни парадоксально, только подхлестнул государственную колонизацию севера. Господин Великий Новгород посылал в далекие походы на легких долбленых лодках - ушкуях ватаги добрых молодцев. По названию лодок их так и называли - ушкуйниками. Выступая сразу в ролях первооткрывателей неведомых землиц, торговцев, миссионеров, охотников за пушным зверем и первопоселенцев, ушкуйники в короткий срок исследовали и покорили обширные территории от Ботнического залива Балтики до Уральских гор. Возможно, если бы не монголо-татарское нашествие, освоение русскими Сибири началось бы лет за 300 до Ермака.
В летописных записях первой половины XI века встречаются первые упоминания о проникновении предприимчивых новгородцев за Уральские горы. В 1032 году новгородцы под начальством некоего Глеба ходили к Железным Воротам (возможно, пролив Карские Ворота или какой-то из проходов через Урал). В 1079 г на северном Урале погиб новгородский князь Глеб Святославович, внук Ярослава Мудрого. Позднее имеются указания, что новгородцы за данью «ходиша люди старин за Югру и Самоедь». Уже в те годы упоминалось под именем Лукоморья прибрежье у Карского залива.
Какими путями двигались новгородцы на север? Плывя по Волхову и Свири, новгородцы проникали в Онежское озеро. Далее на север шло несколько путей. Первый из них проходил рекой Водлою, которая впадает в Кенозеро, а далее рекою Кеной на Онегу и Онежскую губу Белого моря. Второй путь шел по Вытегре, впадающей в Онежское озеро, откуда волоком шли до озера Лаче (где стоит Каргополь) и оттуда попадали на Онегу. С Белого озера волоком можно было попасть на Сухону, приток Северной Двины. В дальнейшем появился еще ряд путей.
Поселившиеся на берегах Студеного моря новгородцы очень быстро овладели морским делом и уже в XI веке стали совершать далекие плавания за Полярный круг. Новгородец Гюрята Рогович в 1096 году рассказывал летописцу о плавании его «отрока» (доверенного слуги) на Печору, причем этот отрок проплыл также мимо архипелага Новая Земля через пролив Карские ворота. Под 1114 годом в «Повести временных лет» приводятся рассказы старых ладожан об их дальних походах «за Югру» и «за Самоядь» (то есть к горлу Белого моря), относящихся еще к временам Ярослава Мудрого.
В 1137 году в Уставной грамоте новгородского князя был составлен список новгородских погостов (поселений и пунктов сбора дани) в Заволочье. Многие перечисленные там населенные пункты существуют и по сей день. Так, в грамоте упомянуты Тудоров Погост, Вельск, Векшеньга, Тотьма, и другие поселения, которые и ныне можно найти в Вологодской области. В 1147 году новгородцы основали на волоке между реками Шексна и Сухона Вологду.
2 Рис. Новгородская земля в XII веке.
Богатства, которые получал Великий Новгород от своих северных владений, и вызвало стремление у могущественных князей Ростово-Суздальской земли (или Владимиро-Суздальской, поскольку Владимир стал столицей княжества, а затем и всей Руси) также принять участие в освоении северных земель. Поскольку они лежали ниже Ростово-Суздальской земли, то суздальцы их назвали Низовыми землями. Ростовцы шли в Заволочье по средней Сухоне, мимо новгородского поселения Тотьма, далее по Вагу и Кокшеньге к реке Юг. Между ростовцами и новгородцами стали происходить военные столкновения. Так, в 1149 году, согласно летописи, новгородцы и суздальцы сражались друг с другом. В 1166 году поход в Заволочье на Двину князя Мстислава, сына Андрея Боголюбского вызвал жестокую войну между Господином Великим Новгородом и Владимиро-Суздальским княжеством.
В 1212 году в устье реки возник город Великий Устюг, ставший центром владений владимиро-суздальских князей на севере. В целом, выходцы с ростовских земель («низовцы») поселились на верхней Двине, по реке Сухоне. Находящиеся далеко от владений Великого князя, устюжане сами стали вести себя совершенно самостоятельно, как и новгородцы, ведя независимую политику. Так, в 1322 году устюжане «заратились» (то есть воевали) с новгородцами, не обращая внимания на союз ростовского князя, подданными которого они являлись, с Новгородом. Аналогичные события произошли в 1329 году.
Интересно, что до сих пор на Русском Севере среди местных жителей сохраняется память о том, из каких мест древней Руси прибыли их предки. Так, верховье Северной Двины до сих пор жителями Архангельской области именуется Ростовщиной, поскольку населяют ее потомки ростовцев. Зато жители Обонежья (берегов Онежского озера), Беломорья и Двинских земель помнят о своем новгородском происхождении.
В культурном плане на Русском Севере долго сохранялись различия между новгородскими и ростово-суздальскими землями. Иконы и фрески в северных городах XVII века по-прежнему сохраняли определенные художественные различия тех мест, откуда за несколько веков прибывали переселенцы. В Белозерске (прежнем древнем Белоозере) и Вологде они носили чисто новгородский характер, в Тотьме и Великом Устюге соответствовали ростовским традициям.
Отдаленность и слабая заселенность северных земель привели к тому, что вплоть до падения Новгородской республики многие земли и города края находились в совместном владении великих князей Владимирских и Новгорода, как, например, Вологда и Пермь.
Коренные жители Севера, «чудь заволоцкая», стояли на еще более первобытной ступени развития, чем чудь Залесской Руси. В этническом смысле большинство аборигенов севера относились к финно-угорским этносам, почему новгородцы и называли их чудью. Среди них выделялись лопари (ныне саамы), в наши дни обитающие в ряде районов Мурманской области, но во время новгородского продвижения на Север занимавшие обширную территорию от Ладожского и Онежского озер до Баренцева моря. Вокруг Белого озера жила весь (потомками которой являются вепсы). На Двине жила емь (от которой поныне остались названия реки Емцы и города Емецк). Восточнее проживали предки современных коми и коми-пермяков. Вблизи Уральских гор и по течению Печоры находились племена югры (их потомки, угорские этносы ханты и манси, позднее отошли на восток и живут в западной Сибири, в низовьях Оби). Наконец, в тундре обитали самодийские племена предков ненцев, которых русские называли Самоядью (самоедами). Как видим, под заволоцкой чудью подразумевались весьма разнообразные этносы. Интересно, что заволоцкую чудь (или ее часть) называли также чудью белоглазой. «Белоглазость» чуди, вероятно, объяснялась слабой пигментацией глаз, что нередко встречается у некоторых представителей прибалтийско-финских этносов. К тому же заволоцкая чудь покрывала лица краской или татуировкой (в былинах и преданиях русских поморов Кеми чудь иногда называют краснокожей!), что только усиливало «белоглазость» чуди.
Русских переселенцев неприятно поражали некоторые бытовые обычаи чуди. Например, среди чуди было распространено «сыроядение» (то есть поедание сырого мяса и рыбы), и даже каннибализм.
Колонизация севера новгородцами и ростовцами не всегда была мирной. Об этом свидетельствует историческая память русского населения Архангельской области. Еще в середине XX в. на Пинеге и Мезени помнили, что, например, у деревни Резя новгородцы долго «резались» с чудью, и что на реке Поганце было еще более упорное сражение с «погаными». Местные жители даже еще помнили, где пролегала «ратная дорога», по которой отступала чудь, где находились укрепленные городки чуди, и откуда именно она пускала стрелы в наступавших новгородцев. В легенде русской деревни Чучепала на реке Мезени происхождение названия деревни объяснялось тем, что во время битвы с чудью на льду реки русские сумели ловко заманить чудь на заранее подготовленную прорубь и потопили ее. И поныне на Мезени существует плес (то есть участок реки, более глубокий по сравнению с расположенными рядом), который называется Кровавым, в котором, по воспоминанию жителей Чучепалы, и «пала» чуча, местная чудь. (Кстати, подобный тактический прием применил во время Ледового Побоища 1242 года Александр Невский).
Впрочем, нередко и сама чудь делала опустошительные набеги на русские поселения. В преданиях Каргопольского уезда, записанных в XVIII веке академиком П. Б. Иноходцевым, говорилось о том, что «белоглазая чудь» постоянно грабила местные земли. «Древнейшие люди сего края - поганые сыроеды и белоглазая чудь, кои приходя в пределы Белозерские, делали великие опустошения: поджигали селения, младенцев пожирали, взрослых и престарелых разнообразно умервщляли «, говорилось в летописи. Эти набеги продолжались до того времени, пока некий князь Вячеслав (о котором, впрочем, ничего не сообщают летописи) не прогнал их.
В «житиях» святых упомянуты убитые чудскими язычниками Андриян Ондрусовский, Макарий Вышкоезерский и ряд других святых мучеников.
В сборнике Кирши Данилова, первом сборнике русских былин, опубликованном в 1804 году, но составленном значительно раньше, в XVIII веке, была и былина «Как Добрыня чудь покорил». Вероятно, какие-то бои с чудью русским в древние, «былинные», времена, действительно приходилось вести.
Среди преданий Русского Севера была легенда о том, как на Курострове близ Холмогор стоял золотой идол чуди, который украли новгородцы.
Однако все выше перечисленные факты были лишь исключением из правил. В целом колонизация русскими Заволочья носила мирный характер. Показателем этого является то, что русские поселения не имели никаких укреплений. В могильниках было найдено очень мало оружия.
Не менее показателен такой факт. Все крупные реки, по берегам которой жили прежде финно-угры, носили нерусское название - Онега, Печора, Мезень, Пинега, Сухона. Зато мелкие реки, в том числе притоки перечисленных, незаселенные бродячими финскими охотниками, освоенные много веков спустя русскими, носили славянские названия - Устья, Паломица, Медведица .
Чудь жила на севере вплоть до XVI века, а отдельные группы чуди существовали еще до XIX столетия. Еще в XIV-XV веках существовало множество чудских поселений, располагавшиеся в основном в глухих лесах, возле мелких речушек, в то время как по важнейшим водным «улицам»: Северной Двине, Онеге и Ваге - широко разливались волны русской крестьянской и монастырской колонизации. В летописях XV века совершенно определенно различаются «двиняне» (то есть русские, живущие по Северной Двине) и «заволочане» (аборигены из числа заволоцкой чуди). Но уже в эпоху Ивана Грозного летописи часто употребляют о пустых чудских городищах, заброшенных чудских копях, о чудских «печищах» (то есть брошенных деревнях).
Исчезновение чуди породило на севере ряд легенд и преданий. В основном все они объясняют исчезновение чуди тем, что вся чудь «под землю ушла». Согласно преданиям, стала в тех местах расти белая береза, что означало по древнему предсказанию скорый приход сюда белого народа и их царя, который установит свой порядок. Люди выкопали ямы, поставили стойки, навалили сверху камни. Зашли в укрытия, вырвали стойки и камнями засыпались. Не случайно в словаре В. И. Даля приведена пословица: «чудь живьем закопалась». Вероятно, с Севера эти предания об исчезнувшей чуди в дальнейшем распространились на Урал и Сибирь.
3 Рис. Картина Н. К. Рериха «Чудь живьем закопалась», 1913 г, Новгородский историко-художественный музей.
В основе легенд о самозакапывании чуди, вероятно, сохранившиеся сведения о групповых самоубийствах чуди, не желавшей крестится, а также способ захоронения чудью своих умерших, которых действительно засыпали землей, подрубая стойки сруба. Натыкавшиеся на чудские кладбища, «чудские ямы», русские считали, что именно здесь вся чудь и закопалась в землю.
Вплоть до начала ХХ века на севере сохранялись суеверия, связанные с чудским местами - курганами, городищами, «ямами» (то есть местами захоронений), рощами, почитавшимися чудью священными, и пр. Местные жители уверяют, что под землей чудь сторожит свои сокровища, всячески препятствуя попыткам искать спрятанные чудские клады.
Разумеется, никакого истребления чуди русскими не было. Новгородцы и ростовцы были только заинтересованы в увеличении числа данников, равно как церковь была рада увеличить количество обращенных душ. В северных условиях не было никакого смысла обращать местных жителей в рабство.
Скорее всего, малочисленная и подвижная заволоцкая чудь частью ассимилировалась среди русских, частью отошла на запад, на земли современной Финляндии. Во всяком случае, в основу финского этноса легло слияние нескольких родственных племен - суоми (русские называли их «сумь»), хяме (вероятно, та самая емь), и часть саамов (лопарей) и карел.
О том, как это происходило, мы можем узнать из жизнеописания монаха Лазаря, основавшего в середине XIV века на северо-восточном берегу Онежского озера, на маленьком острове, один из монастырей. По словам Лазаря, вокруг озера жили только лопари и чудь, язычники и страшные «сыроядцы». Несколько раз язычники избивали и изгоняли Лазаря с его острова и пытались убить. «Многи скорби и биение и раны претерпех от сих зверообразных мужей» - писал Лазарь . Случай помог Лазарю. Он вылечил сына одного из лопарских старшин, после чего его перестали гнать. Лопарский старшина со своими детьми принял христианство, затем крестились и некоторые другие лопари и чудь, а самые упорные в язычестве удалились из этих мест к Ледовитому океану .
Весь, проживавшая на обширной территории от Волхова до Верхнего Поволжья, вошедшая в состав Руси еще в IX веке, большей частью обрусела Правда, еще в начале XVI века западный путешественник С. Герберштейн застал весь, жившую по реке Шексне, вытекающей из Белого озера, отмечая, что ныне почти все говорят по-русски. От имени веси сохранились такие названия, как город Череповец (ранее Череповесь) и Весьегонск (Весь Егонская). Только в глухом лесном краю на границе Ленинградской и Вологодских областей сохранились прямые потомки веси - этнос вепсов.
Остатки заволоцкой чуди, крещеной в православие, перешедшей к земледелию и своим бытом и культурой практически ничем не отличавшейся от местных русских, существовали еще в середине XIX века. Так, в 1864 году чудь проживала вместе с русским населением в Архангельском, Холмогорском и Пинежском уездах. В деревне Чудиново, на реке Ваге, местные жители, полностью обрусевшие, помнили свое чудское происхождение еще в 40-х гг. ХХ века. Наконец, во время переписи 2002 года чудь была внесена как самостоятельная национальность под номером 351 в перечне национальностей и языков РФ. Некоторое количество жителей Пинежского района Архангельской области назвали себя чудью.
Зато на севере широко расселился еще один финский этнос - карелы. Исторически карелы жили в основном на Карельском перешейке. Войдя в состав Руси еще на заре ее государственности и приняв православие в 1227 году, карелы вместе с новгородцами начали расселяться в Заволочье. В начале XVII века, после того, как родина карелов отошла к Швеции, православные карелы в большей своей части переселились в пределы России. Так появились тверские карелы, тихвинские карелы, а земли между Онежским озером и Белым морем навсегда стали Карелией.
После падения Новгородской республики земли Русского Севера вошли в состав Московского государства. Примерно с середины XVI века за краем утвердилось название Поморье.
Вятская земля
Во второй половине XII века новгородцы и ростовцы начинают продвигаться в Предуралье. По реке Вятке (притоке Камы) простиралась Вятская земля. Здесь имелись достаточно плодородные почвы, окруженные труднопроходимыми лесами. Еще в 1143 году упоминается русский город Котельнич на реке Вятке. В 1174 году новгородские ушкуйники основали на реке Хлыновице город Хлынов (Вятка) и Никульчин. Вероятно, тогда же был основан город Орлов, (впервые упоминаемый в летописях только с 1459 года, но археологические данные свидетельствуют о том, что русское поселение существовало здесь на три века ранее). С этого времени начинается проникновение русских поселенцев на Вятку. Город Хлынов был городом с правильной уличной планировкой, бревенчатыми мостовыми и жилищами, похожими на новгородские. Хлынов возник на слиянии двух городищ: удмуртского, принадлежащего племени вятка, и русского в устье реки Хлыновицы, чем, вероятно, и объясняется двойное название города. Название «Вятка» официально город получил лишь в 1781 году, а в 1934 году был переименован в честь С. М. Кирова. Кроме этих городов, существовали волости, погосты и села.
Из-за своей отдаленности Вятская земля со столицей в Хлынове быстро превратилась в самостоятельное государство, став фактически еще одной русской республикой. Вятка формально признавала над собой власть Великого князя Владимирского, и одновременно Новгородской республики, но практически во всех своих делах вплоть до конца XV века была полностью самостоятельной.
Население Вятки занималось добычей пушнины, бортничеством и рыболовством. Государственный строй Вятки был своеобразным. Управляли республикой земские воеводы, администрацией на местах ведали подвойские.
Кроме русских, на Вятке проживали удмурты (вотяки), марийцы (черемисы). Видимо, влияние аборигенов сказывалось и в том, что на Вятке существовали многие языческие пережитки, в частности, многоженство.
Освоение Севера
Что же влекло новгородцев и ростовцев на север? В первую очередь главной ценностью для русских была пушнина. Можно представить себе масштабы пушного промысла в Заволочье XI-XIII веков по археологическим находкам в Великом Новгороде. Так, на найденных трех деревянных ящиках-цилиндрах, использовавшихся для опечатывания мешков, в которых складывалась пушнина, были вырезаны названия «Пинега», «Усть-Вага» и «Тихменьга» - имена известных северных рек. В берестяной грамоте N 724 содержится донесение какого-то Саввы, который рассказывает о конфликте при сборе дани на севере, и упоминаются песцы, меха которых должны были поступить в Новгород.
Помимо мехов, Заволочье привлекало русских обилием соли. В Уставной Грамоте 1137 года упоминаются «чрены» - железные чаны для выварки морской соли. С каждого такого «чрена» новгородскому архиепископу выплачивалась мера соли. Выпаренная из морской воды соль называлась «морянкой». Но на севере было много соляных источников, которых называли ключами. Северная соль высоко ценилась на Руси, и несколько веков была одним из основных хозяйственных занятий русских поселенцев. На солеварении поднялись и процветали северные города - Тотьма, Сольвычегодск, Ненокса.
Соловецкий монастырь (сама слово «Соловки» имеет корень «соль» в своем названии) имел около 50 варниц, на которых работало до 800 постоянных и около 300 временных наемных работников. В XVII веке Соловецкий монастырь был главным поставщиком соли на внутренний российский рынок, продавая до 180 тыс пудов соли в год. Солевары Двинской земли и Вологодского края давали до 800-1000 пудов соли в год и более двухсот лет снабжали этим продуктом многие районы Московского государства.
Еще одним северным промыслом, имевшим общерусское значение, было смолокурение. Смола употреблялась для смазки обуви, колес, дверей, в судостроении, кожевенном ремесле. Уже во второй половине XIV века смолу гнали на продажу во владениях новгородских бояр на реке Ваге. Смолу высокого качества гнали несколько позднее также в Холмогорах, Вельске, на Пинеге.
С выходом русских на берег Студеного моря началась масштабная добыча моржовой кости. Древнейшие из найденных в Новгороде изделий из моржового клыка найдены в слоях X - начала XI веков, что позволяет датировать время первого появления русских на берегах Северного Ледового океана. Помимо кости, морские животные ценились за свой жир. Добывались на Севере и ценные породы рыб.
Несколько позднее, в основном с XV века, на севере стал развиваться слюдяной промысел. Слюда использовалась для окон и фонарей. Русская слюда считалась лучшей в мире и была одной из крупных статей российского экспорта в допетровскую эпоху. В Западной Европе она называлась «мусковит».
На Севере также добывали жемчуг. В устьях небольших северных рек встречались жемчужные раковины. Много веков здесь шла промышленная добыча жемчуга, который стал самым распространенным на Руси ювелирным украшением. Начиная с глубокой древности, им расшивали одежду богатых и знатных русских людей, церковные облачения и предметы культа; крупным жемчугом украшали предметы светского и церковного обихода; из мелкого жемчуга делали ожерелья, венцы, им украшали пуговицы, булавки, кольца. На севере, где жемчуг был дешев и доступен, жемчужные украшения стали составной частью народного костюма. Мелкий жемчуг из рек русского Севера продавали на вес; речной жемчуг «немалы и хороши, и чисты» продавали поштучно. Известный гидролог первой половины XIX века Штукенберг писал: «Нет в Европе страны, которая была бы столь богата, как Россия, реками и ручьями, в которых водятся жемчужные раковины». Жемчужные реки находились в Новгородской, Архангельской, Вологодской губерниях, в районах Онежского, Ладожского и Ильменьского озер, на Белом море и у прибрежий Северного Ледовитого океана .
В Кандалакшском заливе Белого моря добывали аметист.
В 1491 году для поиска серебряной и медной руды из Вологды на Печору отправилась экспедиция, возглавляемая государевыми людьми Андреем Петровым и Василием Болтиным. Экспедиция нашла серебряную и медную руды на притоке Печоры - Цильме. 1491 год принято считать началом горно-металлургической промышленности в России. К сожалению, цилемское месторождение оказалось бедным, и вскоре было заброшено.
Развивалось на севере кузнечное дело. Северные мастера отливали колокола, а затем и пушки. В Соловецком и Кирилло-Белозерском монастырях в XVI-XVII было налажено производство пушек. В 1679 году холмогорские оружейники получили заказ из Москвы на изготовление 2000 оружейных замков.
Бочками в Москву для освещения улиц столицы в середине XVI века доставлялась «Земляная кровь», то есть ухтинская нефть.
Разумеется, русские, как исконные землепашцы, и на севере занимались земледелием. Русский Север и поныне является регионом самого северного в мире земледелия. Вероятно, что уже самые первые переселенцы стали разводить огороды и заводить пашню. Вслед за ушкуйниками на Север стали продвигаться и крестьяне. Уже в начале XII века земли по реке Ваге, притоке Северной Двины, которые отличались плодородием, напоминая ополья центральной России, стали земледельческим регионом, снабжающим хлебом почти все Заволочье. В XV веке появилось не столько географическое, сколько экономическое понятие - Двинская земля. В нее включались земли по притокам Северной Двины, в первую очередь Ваге, а также земли по Пинеге, Мезени и далее на восток, до Печоры.
Другой сельскохозяйственной территорией стало Заонежье - обширный край, включающий в себя западное побережье Белого моря и левые притоки реки Онеги. Заонежье заселяли не только новгородцы, но и выходцы из ростовских земель. Центром Заонежья был Каргополь. Возникший примерно в середине XII века, Каргополь впервые упоминается в летописях только в 1380 году, когда каргопольский князь Глеб принял участие в Куликовской битве. Кстати, хотя, вероятно, основали город новгородцы, Каргополь стал владением ростово-суздальских князей, и сами каргополы считаются на Севере «ростовщиной».
Устремились на север также и новгородские, а также ростовские бояре, захватывая в краю обширные владения.
До нашего дня дошел любопытный документ - купчая от 1315 года, по которой чудские старшины Азика, Харагинец, Ровда и Игнатец, за 20 тысяч белок и 10 рублей уступили обширную территорию по Ваге новгородскому боярину Афанасию Даниловичу. В начале XV века самой крупной владелицей заонежских земель была знаменитая Марфа Борецкая, более известная как Марфа Посадница.
К концу независимости Новгородской республики на Двинских землях стояли более 50 поселков, основанных боярами. Следует заметить, что власти республики опасались возникновения в крае крупных земельных владений бояр, способных стать удельными князьками в этих отдаленных землях. Для получения земель в вотчину требовалось согласие новгородского веча или благословления митрополита . Лишь только могущественные роды новгородского боярства, занимавшие важнейшие республиканские посты, могли создать на севере свои вотчины.
Одновременно началась и монастырская колонизация. Первоначально на севере монастырских и церковных земель было мало. Но со второй половины XIV века, под влиянием деятельности Сергия Радонежского, начинается бурное развитие северных монастырей, занятых более колонизацией пустующих северных территорий, чем спасением душ своих насельников.
В 1397 году преподобный Кирилл, ученик Сергия Радонежского, основал монастырь на Белом озере (Кирилло-Белозерский). Его ученики в дальнейшем также основали ряд новых монастырей.
В целом в XIV столетии появились на свет такие монашеские обители, как Лявленский на Северной Двине, Кевроло-Воскресенский на Пинеге, Муромский на Кольском полуострове, Строкинская пустынь и Кирилло-Черногорский под Каргополем.
Особенную роль не только в религиозном, но и в хозяйственном и культурном развитии Севера сыграл Соловецкий монастырь, основанный в 1429 году монахами Германом и Савватием. В 1436 году, после смерти Савватия на Соловки прибыл инок Зосима, уроженец села Толвуй, который позднее на протяжении 26 лет возглавлял обитель, превратив ее в один из духовных центров Руси. В дальнейшем монастырь стал одним из самых богатых в стране. Монастырь ежегодно выплачивал в царскую казну огромную сумму в 4 тысячи рублей (в эпоху, когда годовое жалование служилого человека составляло 5 рублей!). Соловецкие монахи создали на редкость эффективную систему хозяйствования в северных условиях. На Соловках выращивались даже арбузы, персики, мандарины, виноград!
Значительную роль в истории двинских земель сыграл также Антониев-Сийский монастырь, основанный уроженцем села Кехта на Северной Двине Антонием примерно в 1520 году, на реке Сии, притоке Северной Двины, в Холмогорском районе Архангельской области. На Кольском полуострове в Печенге Трифон около 1533 года основал монастырь, ставший центром культуры за Полярным кругом.
Об уровне монастырского хозяйствования свидетельствует такой скучный статистический показатель, как урожайность на монастырских землях в условиях северного климата на скудных почвах. Так, на расположенном севернее Великого Устюга Троице Гледенском монастыре, где 87 % почв классифицировались как «худые», а оставшиеся 13 % - как «средние», урожайность ржи составляла сам-5 и сам-6. Интересно, что на черноземном юге на государевой десятинной пашне урожай ржи был сам-2,5! Все это объяснялось тем, что монахи использовали самую передовую для того времени агротехнику. Имело также значение и то, что монастырские крестьяне были несравненно более свободными, чем подневольные труженики плодородного Черноземья.
Соловецкие монахи сами были неутомимыми изобретателями. Некий старец Тарасий научил отделять в рассоле соль от воды. Соловецкий игумен Филипп использовал в хозяйстве особую сеялку, управляемую одним человеком.
Северные монастыри не только были важнейшими религиозными, хозяйственными и культурными центрами. Не менее важно то обстоятельство, что монастыри стали оплотом московских князей, «собиравших» русские земли на севере. Практически все северные монастыри были стратегическими военными форпостами страны. Соловецкий монастырь, к примеру, имел столь мощные крепостные укрепления, что они не только выдержали 8-летнюю осаду в 1668-1676 гг, в период Раскола, но даже и в Крымскую войну, в 1855 году, британская корабельная артиллерия не смогла нанести серьезного ущерба крепостным стенам XVI века.
В целом, Поморье в XVI-XVII становится одним из основных зерновых районов страны. Долина реки Сухоны превратилась в одного из главных поставщиков товарного хлеба. Это хозяйственное достижение стало возможным по причине свободного труда крестьян Севера, не знавших над собой помещика, а также высоким уровнем грамотности и образованности, по уровню которой Поморье опережало всю остальную Россию.
Аналогичные успехи достигло Поморье в животноводстве. Длинные нежаркие дни летом и высокая влажность способствовали развитию кормовых трав для скота. В долинах Северной Двины, Мезени, Онеги, Печоры в XVI-XVII веках выращивался высокопродуктивный рогатый скот. К XVIII веку вес быков холмогорской породы доходил до 600 кг, а степной бык черкасской породы весил в среднем 400 кг. Также в Поморье была выведена мезенская порода лошадей.
Отсутствие на Севере крепостного права, а также то обстоятельство, что досюда не добрались татары, привели к тому, что жизненный уровень местных жителей был самым высоким в древней Руси. Расчеты, произведенные группой антропологов под руководством Т. И. Алексеевой, показывают, что средняя продолжительность жизни на берегах Белого озера уже первых поселенцев в XI-XIII приближалась к максимальной для средневековой Руси, а у женщин (живших в среднем 43,5 года) даже превосходила ее. Таким образом, русские поселенцы на севере, несмотря на тяжелые природные условия, благодаря выгодным социальным условиям достигли высокого жизненного уровня. Так же русские поселенцы на севере имели и высокий культурный уровень (о чем, впрочем, скажем ниже).
Поморье в XV- XVII веках
Отличаясь от основной массы русских своим говором, одеждой, обычаями, методами хозяйства и живя как - бы на отшибе, в стороне от столиц, северяне, тем не менее, всегда ощущали истинно русскими людьми, не отделяя себя от всей России. Доказательством могут считаться некоторые обстоятельства присоединения Севера к Московскому централизованному государству.
Потомки новгородцев уже к концу XIV века стали тяготеть к Москве, пытаясь отложиться от Новгородской вечевой республики. В 1398 году «бояре Двинские и вси двиняне» «задались» за Великого князя Московского Василия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского. В ответ Господин Великий Новгород послал на Двину 8-тысячную рать, устроившую жестокую расправу со сторонниками Москвы. Великий князь вынужден был заключить мир «по старине» и временно отказаться от распространения своей власти на север. Позднее, в 1456 году Василий Темный присоединил часть новгородских владений по Северной Двине и Пинеге к своей «государевой вотчине». В 1471-78 гг. после падения Новгородской республики весь Русский Север оказался в составе единого Русского государства.
История мятежей северной окраины Новгородской республики может показаться нелепой западному исследователю. В самом деле, двиняне хотели отделиться от Новгорода для того, что бы обменять республиканские вольности на государево тягло и подати Москвы. Когда перед северянами вставала альтернатива - единая и неделимая Россия вместе с тяглом и дисциплиной самодержавной власти, или свобода в отдельно взятой области, то северяне предпочитали единство свободе.
После присоединения Заволочья к Москве начинается новый этап истории Севера. Поморье (термин «Заволочье» вскоре исчез) занимало половину всей территории Российского Московского государства.
Для Поморья в целом, включая уже несколько веков освоенные земли, период с конца XV до начала XVIII веков, то есть от падения Новгородской республики до петровской эпохи, в частности, основания Петербурга, был эпохой процветания, своего рода «Золотым веком» Поморья.
На огромной территории Поморья в начале XVII века проживало около 350 тысяч человек. При этом 2/3 населения проживали в Двинском уезде, а на Печоре - лишь около 37 тысяч человек. На Вятке существовало 12 тысяч дворов.
Местные территориальные группы русских с XIV-XVI вв. долго именовались чисто географически - онежане, каргопольщина, белозеры, двиняне, пошехонцы, теблешане, ильменские поозеры, кокшары, устюжане, важане, тотьмичи, вычегодцы и др. Напомним, что также существовало слово «помор», носившее не столько географический, сколько профессиональный характер.
Этот край не только своими размерами, но и хозяйственным значением, имел огромное значение для России. Именно Поморье было в допетровской России «окном в Европу». Прямые торговые связи России со странами Западной Европы установились в середине XVI века, точнее, с 1553 года, когда английский корабль под командованием Ченслера оказался в Белом море. Результатом было установление торговых и дипломатических отношений между Англией и Россией. Несколько позднее стали совершать плавания в Поморье голландцы и моряки других стран.
Торговля с Западной Европой шла через Холмогоры. В 1584 году был основан Архангельск, быстро ставший столицей Русского Севера, и почти полтора века после основания - единственным морским портом России. Из России вывозились меха, мясо, смола, пшеница, металлы (медь, олово, свинец), пенька. Канаты для британского флота делали на «канатном дворе» в Холмогорах и подобном «дворе» в Вологде. В начале XVII века такой же «Канатный Двор» в Архангельске обслуживало уже более 400 работников, что делало его одним из крупнейших предприятий Европы.
Произведенная на Ваге смола считалась лучшей в мире и использовалась для обеспечения водонепроницаемости кораблей и сохранения их от гниения. Интересно, что Англия стала «владычицей морей» после разгрома испанской «Непобедимой Армады» в 1588 году, когда британские корабли получили свое оснащение канатами и смолой из России.
Обороты северной торговли России были значительны. Оборот Архангельской ярмарки в XVII веке доходил до 3 миллионов рублей (при государственном бюджете в 8 миллионов).
Активное движение товаров и людей шло и по речным путям Севера - по Северной Двине и Сухоне. Грузооборот речного пути между Архангельском и Вологдой составлял 2-3 млн. пудов .
В XVI-XVII веках благодаря развитию международной торговли большое торгово-промышленное значение приобрели города Великий Устюг, Каргополь, Вятка, Тотьма, Сольвычегодск. Несмотря на удаленность от морского побережья и Архангельска, все эти города в официальных документах допетровского времени именуются «поморскими городами», что свидетельствует о наличии общей экономической структуры, связывавшей их в единое целое. Обширный административный регион, куда входили не только Двинская земля, но и значительно более южные земли (в том числе территории современных Кировской и Вологодской областей), был в большой степени ориентирован на торговлю через Архангельский порт. Очевидно, что огромная зависимость экономики этого края от морских промыслов и международной торговли способствовала формированию общей региональной культуры с центром в столице Поморья - Архангельске. В целом же, в конце XVII века в торговле с иностранцами через Архангельский порт участвовало 70 русских городов - почти вся Россия.
Помимо торговли и ремесел, хозяйственный подъем Поморья затронул и земледелие. В XVII веке бассейн реки Сухоны стал одной из важнейших хлебных житниц России. Может показаться странным, что именно на севере, где природные условия не очень соответствуют земледелию, могла появиться житница России, но отсутствие крепостного права могло сделать подобное чудо.
Поморье той эпохи успешно опровергает представления о тысячелетней «парадигме несвободы», как любили писать различные публицисты времен «перестройки». Поморье допетровского времени справедливо могло считаться самым свободным обществом в Европе.
Традиционные крестьянские сообщества: община (поземельная собственность), волость (административно-территориальное сообщество), церковный приход (духовно-литургическое сообщество), вместе составляющие крестьянский «мир», - появились еще в киевскую эпоху. На Русском Севере они, под влиянием новгородской традиции, приобрели свои характерные черты.
Интересно, что после присоединения всего Поморья к самодержавному Московскому государству великий князь Иван III провел конфискацию вотчин новгородских бояр. При этом московские власти с тем же подозрением, как ранее Господин Великий Новгород, смотрели на возможность появления на севере крупной боярской земельной собственности. В результате не боярская вотчина, а крестьянская волость стала основой хозяйственной и социальной жизни в крае. Таким образом, после падения Новгородской республики северные земли стали по-настоящему самоупрвляемыми.
Еще в 1488 году Иван III издал Белозерскую Уставную грамоту сразу после присоединения этого края к Московскому государству. Согласно этой Грамоте, своеобразной конституции данного края, были четко определены полномочия великокняжеских наместников, количество «корма», взимаемого с каждой «сохи», то есть хозяйства.
Белозерская грамота послужила прецедентом Судебника 1497 года, который, в свою очередь, лег в основу следующих Судебников Ивана Грозного 1547 и 1550 годов.
Непосредственно для Поморья были изданы особые губные грамоты 1539 года, на основе которых позднее была осуществлена губная реформа во всей России. Создавались «губы» - уголовно-полицейские округа. По государевым грамотам о создании губ, преследование, ловля и наказание «лихих людей» в каждой губе осуществлял выбранный населением губной староста, напоминающий своими функциями и полномочиями американских шерифов XIX века. Компетенция губных старост была достаточно велика. Они занимались такими преступлениями, как кражи, убийства, поджог, а также заведовали тюрьмами. Аппарат губного старосты состоял из «целовальников», целовавших крест в обещании верной службы, избираемых крестьянами и посадскими людьми. При губном старосте существовала своя канцелярия («губная изба»), делопроизводство в которой вел губный дьяк.
В 1555-1556 гг. повсеместно была проведена земская реформа. Согласно ей, черносошные крестьяне (подавляющая часть населения Поморья), а также и посадские люди (горожане) получили право выбирать из своей среды «излюбленных голов» (старост). Показательно, что более ранняя Слободская грамота 1540 года предлагала выбирать голов не из дворян, а из «лучших людей» из крестьян. Во главе области (волости или города) стоял выбранный населением земский староста. Помощниками его были выбранные должностные лица более низкого уровня - сотские, пятидесятские, десятские. Канцелярия земского старосты называлась земской избой, которую вел земский дьяк.
В ведении земских органов находились сборы подати, разбор гражданских и уголовных (кроме государственной измены) дел.
В 1550-х гг. в руки старост царем было передано всем Двинским краем. Царские воеводы занимались лишь командованием расквартированных воинских частей, призывом на военную службу, следили за сохранением порядка, осуществляли финансовый контроль.
На низовом уровне всеми делами руководил крестьянский сход. В архиве Куростровской волости сохранились «протоколы» 12 волостных сходов. Эти сходы определяли оценку имущества своих членов, измерение земли, надзор за общинными угодьями. Местные жители также следили за состоянием местной церкви, нанимали священника и весь причт.
Последнее обстоятельство очень интересно. На Севере волость была не только земской единицей, но и церковным приходом. Местом земских собраний были, как правило, здания храмов. В церквях и монастырских трапезных зачитывались царские указы, совершались сделки, проводились судебные заседания. Самым своеобразным для Поморья того времени было то, что священнические должности в приходах замещались на основании решений волостных сходов. Интересно, что именно выборность духовенства прихожанами составляло основное требование протестантской Реформации в Европе. Большинство выбранных священников совмещали пастырские обязанности с мирскими, являясь земскими старостами.
Интересна также правовая система Поморья. Волость выступала в качестве юридического лица, владела землей, угодьями, дворами, совершала купли-продажи и дарения.
В судопроизводстве в Поморье существовал суд присяжных. Он выслушивал показания свидетелей («послухов») и письменные документы. Специальные уполномоченные мира выступали в роли защитников (адвокатов, как называли бы их сегодня). После суда оправданной стороне выдавалась правая грамота - копия решения суда с печатью и подписью дьяка.
Энергичнее и предприимчивые северяне стали самыми первыми землепроходцами в Сибири. Уроженцами Великого Устюга были Семен Дежнев, Ерофей Хабаров и Владимир Атласов. Из Поморья вышли и большинство рядовых землепроходцев и сибирских первопоселенцев.
Северный Раскол
Раскол русской церкви стал одной из самых важных и трагических страниц отечественной истории. Мало в каком регионе России он имел такие последствия, как на Севере. Поморье стало центром сопротивления старообрядцев в 1670-х гг. и фактически «все ушло в Раскол». Это объяснялось как влиянием местных монастырей, в первую очередь, Соловецкого, так и тем, что именно прихожане контролировали священников, и поэтому местное белое духовенство предпочло поддержать свою паству, не подчинившись распоряжениям священноначалия и не приняв новых обрядов.
Соловецкий монастырь, защищая «старую веру», целых 8 лет, с 1668 -76 гг, выдерживал осаду царских стрельцов. Показательно, что пал монастырь только в результате предательства, в противном случае осада могла тянуться еще долго, ведь в Соловках после его взятия оставались запасы пороха и продовольствия еще на 20 лет! Царские стрельцы учинили зверскую расправу над защитниками Соловков, замучив 400 пленников.
Подобное произошло с Палеостровским монастырем, несколько месяцев отбивавшегося от государевых людей. Полторы тысячи ревнителей старой веры во главе с неким Германом погибли с оружием в руках.
Падение Соловецкого монастыря стало только началом Раскола. Сторонники старой веры в 90-х гг. XVII века в глухих лесах на берегу реки Выг основали свой скит. Уже в 1698 году на Выге проживало 2 тысячи человек. Основателями поморского толка были дьячок Данила Викулин (отсюда другое название - даниловцы) и братья Денисовы. Последователи поморского толка в ожидании близкого конца света отрицали царскую власть, не принимали священников, отвергали брак. Впрочем, вскоре поморцы (как стали называть сторонников поморского согласия) отказались от безбрачия, согласились молиться за царя.
Не менее подвигов благочестия Выговская пустынь прославилась своими хозяйственными успехами. Было создано многоотраслевое хозяйство: распаханы пашни, разведен скот, организованы морские и звериные промыслы, хлебная торговля и кустарные производства.
Выговская пустынь стала одним из влиятельных центров старообрядцев-беспоповцев. В 1722 году по запросу Св. Синода выговцы дали письменные ответы на предложенные им вопросы. «Поморские ответы» выговцев стали одним из самых важных и интересных произведений старообрядцев. «Ответы» стали своего рода декларацией старообрядчества и были приняты всеми толками.
В середине XVIII в. Выговская пустынь - процветающий в культурном и экономическом отношениях центр всего старообрядчества. Это было своеобразное государство в государстве. Поморские старообрядцы воссоздали значительную часть культурных институтов, существовавших в России до XVIII в.: церковную литературу, иконописание, систему образования, певческую школу. Своеобразие преемственности традиции усиливалось тем, что культура Выга оставалась, в первую очередь, крестьянской. Выг оказался местом, где более длительное время смог сохраниться тот тип письменно-литературной традиции, который уничтожила петровская эпоха.
Миролюбие выговцев, не желавших ссориться с властью, на которую опиралась никонианская церковь, вызвало недовольство многих архангельских и олонецких старообрядческих общин. Радикально настроенная часть поморского согласия во главе с старцем Филиппом образовала свой филипповский толк с центром на реке Умбе в Заполярье, на Кольском полуострове. В 1743 году Филипп и часть его последователей, не желая попасть в руки посланных за ним солдат, совершили самосожжение. Но филипповский толк не исчез, а напротив, распространился по всему Русскому Северу, а затем распространился в Поволжье.
В целом, сторонники поморского толка в старообрядчестве стали одними из самых зажиточных и образованных категорий населения в России. Поморские переписчики книг из Олонецкой губернии имели славу лучших в своем деле. Поморские рукописные книги отличались правильностью орфографии и прекрасной каллиграфией, благодаря чему исследователи без труда отличают книгу поморцев от других рукописных произведений.
За ревнителями «древлего благочестия» последовала значительная часть населения Обонежья (в дальнейшем - Олонецкой губернии, ныне - Карелии). Старообрядцы на Севере были разделены на множество толков и согласий, и лишь в 1988 году была создана Древлеправославная Поморская церковь.
Спасаясь от преследований властей и официальной «никонианской» церкви, старообрядцы стали переселяться еще далее вглубь северных земель. В частности, особенно много их стало прибывать на Печору. Русское население Усть-Цилемского региона (ныне - в республике Коми) полностью поддержало старообрядцев. Их потомки составили оригинальную субэтническую группу устьцилемов.
Застой Севера в имперский период
Петр Великий сделал невероятно много для модернизации России, но парадоксальным образом для самого передового в допетровской России края - Поморья - результаты преобразований императора оказались иными, чем для всей страны. Хотя именно в Поморье Петр впервые вышел в море в 1693 году, именно из поморов он формировал экипажи кораблей Балтийского флота, для Поморья петровская эпоха оказалась разорением. Самые умелые мореходы были мобилизованы царем для строительства флота, и в Петербург. Мобилизации и налоги, преследования столь многочисленных в крае старообрядцев, привели к страшному опустошению края. Самым же главным для подрыва хозяйства и особой культуры края стало преднамеренное ограничение роли Архангельска в международной торговле, дабы он не создавал конкуренцию Петербургу. Первоначально, конечно, пока шла Северная война, Архангельск оставался главным «окном в Европу». Не случайно Карл XII же в 1701 году, несмотря на свою самоуверенность, которую вызывала в нем победа под Нарвой, послал свой флот захватить и сжечь единственный русский порт. Благодаря умелым действиям архангельского гарнизона и подвига «морского Сусанина», помора Рябова, шведский флот был разгромлен, и Архангельск продолжал в условиях войны еще два десятилетия быть морской столицей России. В 1700 году число иностранных кораблей, прибывших в район Архангельска составляло 64 судна, но в 1709 в столицу Поморья прибыло уже 149 судов, в 1715 - 233 судна. В 1710 году через архангельскую таможню было вывезено на экспорт товаров на сумму более 3 млн рублей, а импортных товаров привезено на сумму 1 млн 606 тысяч рублей.
Но по мере перелома в Северной войне в пользу России Петр I стал своими указами начал стеснять торговлю через Архангельск, фактически жертвуя его интересами в пользу нового балтийского порта. В 1718 году Петр издал указ, запрещавший экспорт хлеба и импорт большей части заграничных товаров. Две трети всех товаров было велено привозить в Санкт-Петербург. Число кораблей приходивших в Архангельск резко сократилось. В 1722 году пришло всего 60 судов, в 1723 - 40, в 1724 - 22, в 1725 - 19.
Как порт Архангельск существовал полтора века, оставаясь столицей севера. Однако конкурировать с Петербургом архангельскому порту, имевшему более короткий период навигации и более долгий путь из городов Европы, было затруднительно. Когда в 1762 году Архангельск был полностью уравнен с Петербургом, то это не остановило упадок северного города.
Новый, но очень короткий расцвет Архангельск пережил в 1809-1814 гг., когда Россия должна была присоединиться к континентальной блокаде Великобритании со стороны Наполеона. Естественно, пользуясь отдаленностью северных портов от глаз наполеоновских лазутчиков, архангельские купцы развернули (с молчаливого одобрения российского правительства) бойкую контрабандную торговлю. На Белом море тогда находилось более 300 русских купеческих кораблей, нелегально плававших в Англию. Одновременно Архангельск посещали британские корабли под американским флагом (США были нейтральны в раздиравших Европу наполеоновских войнах). После победы над Наполеоном Архангельск вновь пришел в спячку.
В 1862 году правительством Российской империи архангельский порт был упразднен. Правительственный документ гласил: «Главный порт в Архангельске упразднить и сохранить при сем порте лишь гидрографическую часть и управление маяками и лоцией...».
Но если Архангельск «всего лишь» пришел в упадок, то многие города Поморья просто исчезли, превратившись в деревни. Так, в 1637 году на Северо-Двинском водном пути был 31 город, а в 1719 году, после упразднения этого пути, их осталось 19.
Население Поморья в начале XVIII века сократилось из-за массовых переселений в новую столицу империи Санкт-Петербург, причем переселялись самые образованные и инициативные северяне (Ломоносов и скульптор Ф. Шубин - только самые яркие и известные примеры утечки умов из Поморья). Продолжалось переселение северян в Сибирь, на Урал и даже за океан. Уроженец Тотьмы И. Кусков основал в Калифорнии в 1811 году русское поселение Форт-Росс, а каргопол А. Баранов стал первым правителем Русской Америки с 1790 по 1818 гг.
Значительно сократились объемы промысла поморов. Если до XVIII века большую роль для поморов играли промыслы, связанные с дальними путешествиями за пределы Белого моря за такой дорогостоящей добычей как пушнина и моржовый клык, а также другие морские звериные промыслы и Мурманский лов трески, то с XVIII века стало возрастать значение местного прибрежного промысла на Белом море . В основном поморы добывали семгу, сельдь и навагу, для собственного потребления.
Население со второй половины XVIII века стало расти, но медленно из-за продолжающегося оттока. В 1857 году на Севере проживало около 1,2 млн. чел. Наступил период хозяйственного и культурного застоя края. Например, полностью прекратилось выпаривание соли (сказалась конкуренция с солью, привозимой с юга России). Аналогичным образом, значительно сократилась доля Севера в рыбном промысле, опять же под влиянием конкуренции с рыболовством Каспийского бассейна. Пушной промысел утратил общероссийское значение, поскольку теперь основную часть пушнины добывали в Сибири.
Постепенно исчезло само историческое название «Поморье».
К началу ХХ века Русский Север в административном плане занимали территории Архангельской, Олонецкой и Вологодской губерний.
Архангельская губерния занимала территории современной Архангельской, Мурманской областей, ряда районов современной Карелии и республики Коми, и была самой крупной по территории губернией в Европейской России. По промышленному производству губерния занимала одно из последних мест в империи. Численность населения губернии (в границах 1913 года) увеличилось за два века со 100 тысяч до 376 тыс. жителей в 1897 году, и 483 тысячи к 1914 году. Город Архангельск со своими 21 тыс. жителей был крупным городом только по масштабам региона. Неудивительно, ведь за пределами губернского центра в городах губернии жило лишь 10 тысяч горожан. Учебных заведений в некогда поголовно грамотном крае в 1902 году было 451, с 18 316 учащимися, в том числе начальных и школ грамоты 429, с 16 132 учащихся; остальные - средние и профессиональные.
Вологодская губерния насчитывала 1,5 миллиона жителей, то есть превосходила Архангельскую в 5 раз. Губернский центр Вологда имел 27 тысяч жителей. Впрочем, Вологодчина также была отсталым краем. Лишь 19 % вологжан были грамотными.
Олонецкая губерния, центром которой был Петрозаводск, также имела репутацию «подстоличной Сибири» и «края непуганых птиц», и насчитывала в 1913 году 364 тысячи жителей, из которых 12 тысяч проживали в Петрозаводске, а в Олонце вообще имелось менее полутора тысяч обитателей. Вепсское, карельское и русское население Олонецкой губернии жили мирно, западные районы занимали карелы (16,3 %) и вепсы (4,4%), Заонежский полуостров и Петрозаводск - русские (78,2%).
На старозаселенной территории Европейского Севера русские к началу XX в. составляли 89% населения, остальные - зыряне (ныне - коми), карелы, чухари (вепсы), лопари (саамы), самоеды (ненцы) - лишь 11%; 93% площадей региона принадлежало государству, под крестьянскими пашнями находился всего 1% земли. Плотность населения в крае в 1897 г. равнялась 1,6 человека на 1 кв. км, в 1914 г.-2,0 человека. Его численность в 1897 г. равнялась 2 052 тыс. человек, в 1914 г.-2 701 тыс. Миграции населения в другие регионы затухали. Крестьянство оставалось по-прежнему основной категорией населения (2 513 тыс. в 1914 г.), городские сословия насчитывали 188 тыс. человек.
Хозяйство края развивалось медленно, но, тем не менее, могло похвастаться многими достижениями. Так, например, в XIX-начале XX веков Россия являлась крупнейшим мировым производителем и экспортером льнопродукции. Она поставляла на внешний рынок до 80 % всего производимого в мире льна. А Вологодская губерния занимала одно из ведущих мест среди 27 льноводческих районов России.
Льноводство в Вологодской губернии имеет давние традиции. Первые свидетельства о выращивании льна около Вологды встречаются в документах XIII в. Почвенно-климатические условия способствовали получению здесь льноволокна высокого качества. Географическое положение Вологодского края способствовало сбыту его за границу по Шексне - к Балтийскому и по Сухоне - к Белому морям. Товарное льноводство особенно успешно развивалось в Вологодском, Кадниковском и Грязовецком уездах.
На Севере выращивали ячмень, по производству которого Россия стояла на первом месте в мире. Также Север был основным российским центром по выращиванию конопли, по производству которой Россия также занимала первое место в мире.
Нельзя сказать, что Русский Север пребывал в спячке, но в сравнении с прежним развитием края два века после Петра Великого могут считаться периодом застоя.
Однако парадоксальным образом именно это обстоятельство способствовало сохранности на Севере многих элементов древнерусской культуры и быта. В самом деле, Север превратился в живой этнографический музей. Поскольку, как уже говорилось, Север не знал татарского ига, крепостного права, а значительную часть населения составляли старообрядцы, упорно стремившиеся сохранить «старину» не только в области религии, но и быта в целом, то остановка в развитии края привела к сохранению забытых во всей остальной России особенностей древнерусской культуры. В XIX столетии Север стали называть «Русской Исландией». Как в Исландии именно в силу застойности местного общества сохранился для науки древнегерманский эпос, так и на Русском Севере были открыты былины времен Киевской Руси. В начале 60-х гг. XIX века П. Н. Рыбников, сосланный в Олонецкую губернию за участие в студенческих беспорядках, записал около 200 былин, исторических песен и других произведений.
Настоящим первооткрывателем северных былин стал А. Ф. Гильфердинг (1831-1872 гг). Летом 1871 года он отправился из Петрозаводска в поездку по Олонецкой губернии. За три месяца напряженных исследований, опросив более 70 народных сказителей (из которых только пятеро были грамотными), скрупулезно заполнив более 2 тысяч страниц собранными образцами народной поэзии, Гильфердинг совершил настоящий научный подвиг. Опубликованная по результатам поездки статья «Олонецкая губерния и ее рапсоды», которую Гильфердинг разместил в журнале «Вестник Европы» (N 3, 1872 год), стала настоящей сенсацией. Когда-то Пушкин назвал Карамзина, оценивая его великую «Историю государства Российского», «Колумбом российских древностей». С не меньшим основанием Александра Гильфердинга можно назвать «Колумбом российской народной былины».
Результатом поездки Гильфердинга по Северу стал сборник из 318 былин с указанием имен сказителей и названием деревень, где они были записаны. Для этнографии XIX века, когда преобладало создание авторских произведений по фольклорным мотивам, это было внове. В 1872-ом году Гильфердинг отправился в новую поездку на Север, но в дороге простудился и умер в Каргополе. Дело Гильфердинга не пропало, и вслед за ним на Север пошли новые исследователи, успевшие записать и тем сохранить для потомков древний русский фольклор.
Историк В.О. Ключевский отмечал тот парадоксальный факт, что на Севере: «Исторический эпос расцвел там, где не был посеян, и пропал там, где вырос... Очевидно, на отдаленный Север эти поэтические сказания перешли вместе с тем самым населением, которое их сложило и запело. Это переселение свершилось еще до XIV в., то есть до появления на юге России литвы и ляхов, потому что в древнейших богатырских былинах еще нет и помина об этих позднейших врагах Руси «.
Помимо устного народного творчества, на Севере сохранились многие памятники древнерусской материальной культуры - образцы архитектуры, древние книги. Так, в 1876 году у крестьянина купец 2 гильдии С. Т. Большаков купил Евангелие 1092 года, известное как «архангельское Евангелие» . С начал XX века началось научное изучение Севера. Художники и писатели помогли увидеть своеобразие и красоту северной природы, осознать роль Севера как хранителя русской культуры. Начинается паломничество художников на Север, появляются посвященные ему книги и картины.
На Русском Севере не только сохранились, но и активно развивались многие виды традиционного прикладного искусства. Только в одной Вологодской губернии в 1882 году, как можно судить по материалам промышленно-художественной выставки в Москве, насчитывалось 18 разновидностей кустарной промышленности и 11 видов индивидуального надомного производства .
В той же Вологодской губернии процветало кружевоплетение. Кружево - очень древний вид декоративно-прикладного искусства. Данные археологии, истории искусства и письменности позволяют предполагать, что кружевоплетение было известно египтянам и грекам еще до нашей эры. Однако широкое распространение в Европе оно получило позднее, лишь с конца XV-начала XVI в. Производили его во многих странах. Долгое время ведущее место в этой отрасли занимала Италия, затем ей пришлось уступить лидерство Фландрии (герцогству на территории нынешних Бельгии и Нидерландов) и Франции.
Первые сведения о кружевах в России относятся к XIII веку. Ипатьевская летопись сообщает о том, как в 1252 голу князь Даниил Галицкий принимал иностранных послов в богатых одеждах с отделкой, напоминающей кружева. Но заметным явлением повседневной жизни России они стали в XVII столетии. Причем кружевные изделия были распространены и при царском дворе, и в купеческой, и в крестьянской среде. Только качество их, конечно, было различным.
Самые ранние образцы вологодского кружевоплетения относятся к XVII веку. Это так называемые «золотные» кружева из золотых и серебряных нитей. Их продавали на вес, принимая в расчет прежде всего ценность драгоценных металлов, а не мастерство исполнения. Такими кружевами украшали наряды из плотных дорогих тканей - парчи, бархата, узорного шелка. Использовались они и для отделки церковной утвари.
Во второй половине XIX в. кружевоплетение быстро распространилось в центральных уездах Вологодской губернии. В 1893 году в Вологодской губернии кружевным промыслом занимались 4 тысячи кружевниц, а в 1912 - уже около 40 тысяч. По статистике 20 % из них были девочки-подростки. Обучаться ремеслу они обычно начинали с 5-7-летнего возраста. Нередкими были случаи, когда кружево плели и мальчики.
Готовая продукция через скупщиков попадала в Москву и Петербург. В столичных магазинах вологодские кружева высоко ценились. Случалось, что их выдавали за иностранные, пытаясь увеличить тем самым стоимость. Но ухищрения подобного рода были излишними: по своим достоинствам изделия мастериц из Вологодской губернии не уступали зарубежным образцам. В 1876 году вологодские кружева получили высокую оценку на международной выставке в Филадельфии. С тем же успехом их демонстрировали в 1893 году в Чикаго.
В Каргополе получил распространение промысел глиняных игрушек.
В богатом лесами крае широкое распространение получило изготовление деревянной посуды. Характер промысла это занятие приобрело в деревнях, расположенных на берегах реки Кубены. Хорошим товаром считались резные ковши, сработанные в Тотемском уезде.
Но изготовлением деревянной посуды в Вологодской губернии занимались не только жители деревень. Производство ее было налажено и в монастырях. Своей деревянной посудой издавна славились мастера из Кирилло-Белозерского монастыря и окрестных сел (Великославинского, Санникова и др.). Еще в XVII в. их изделия посылались на продажу в Вологду, Великий Устюг, Москву, Новгород. Попадала монастырская посуда и к царскому двору, где получила особое название «кирилловской».
В XIX-начале XX в. в каждом крестьянском доме на Севере можно было встретить берестяные корзины, лукошки для хлеба, налопаточники, короба, большие берестяные бутыли для хранения зерна, пестери, солоницы, берестяные лапти (ступни).
Но северяне, отличавшиеся богатым эстетическим чувством, бересту использовали не только для бытовых нужд. Искусство резьбы по бересте принесло известность мастерам Шемогодской волости Великоустюгского уезда. Уже в XVIII в. жители деревни Курово-Наволок и соседних с ней селений, расположенных по реке Шемоксе, притоку Северной Двины, вырезали на берестяных пластинах ажурные узоры и наносили на них тиснение. Со временем этот вид мастерства превратился в промысел. Об изделиях из бересты как о товаре писал в 1791 году известный русский ученый-путешественник П. И. Челищев. На ярмарке в Великом Устюге он видел в торговых рядах и «берещеные фигурками напечатанные бураки». По волости промысел получил название «шемогодская» резьба.
Эта техника использовалась при изготовлении шкатулок, коробочек, чайниц, пеналов, туесов, блюд, тарелок, портсигаров. Украшенные резной берестой, они приобретали вид нарядных, искусно выполненных изделий. Ажурные орнаменты шемогодских резчиков называли «берестяным кружевом».
В конце XIX-начале XX в. широкую известность приобрел также промысел домшинской бересты. Он получил свое название по Домшинской волости Вологодского уезда, в деревнях которой мастера особым способом украшали плетеные берестяные изделия.
Давние северные традиции художественной обработки металла способствовали сохранению развитию такого художественного промысла, как чернение по серебру в Великом Устюге (великоустюжская, или северная чернь). В эпоху Киевской Руси чернение по серебру было весьма распространено. Но века татарского ига привели к гибели этот вид искусства на всей Руси, кроме Севера. Более того, парадоксальным образом, именно в эпоху застоя искусство чернения по серебру по серебру получило новое развитие. В 1762 голу братья Афанасий и Степан Поповы открыли в Великом Устюге фабрику по производству черневых и эмалевых изделий. Там работали 30 лучших мастеров финифтяного и черневого дела. На фабрике производились самые разнообразные предметы - от огромных окладов для богослужебных книг до крошечных флакончиков для духов, табакерок, коробочек и других принадлежностей туалета. Хотя фабрика просуществовала 15 лет, она положила начало развитию промысла. В XVIII-первой половине XIX века искусство северной черни в Великом Устюге процветало, но к началу ХХ столетия переживало определенный упадок.
В экономической сфере Север также не оставался в стороне от стремительного темпа развития русской промышленности конца XIX- XX веков. Вологодская губерния стала одним из центров российского маслоделия. В 1871 году Николай Верещагин, старший брат знаменитого художника, организовал маслодельный завод в Вологодской губернии, положив начало производства вологодского масла.
Также в северных губерниях развивалось сыроварение. Хотя сыр наши предки изготовляли еще в догосударственный период (не случайно слово «сыр» звучит одинаково во всех славянских языках), но промышленное сыроварение началось только во второй половине XIX века все тем же Николаем Верещагиным. Благодаря особенностям северного климата, применению передовых промышленных технологий, и, наконец, благодаря железной дороге Москва - Вологда, благодаря которой стало возможным доставку масла и сыра из Вологодской губернии на столичные, а затем и мировые рынки, началась эпоха российского промышленного сыроделия.
Русский Север в XX веке.
Из застоя Север начал потихоньку выходить с начала ХХ столетия. В 1898 году вошла в строй железная дорога Вологда-Архангельск. К Котласу подошла железная дорога от Вятки. По ней стал поступать на вывоз через Архангельск сибирский хлеб. В 1906 году заработала железная дорога Санкт-Петербург-Вологда-Пермь. Все это способствовало оживлению хозяйственной жизни края. Получает мировую известность вологодское маслоделие и сыроварение, возникают целлюлозно-бумажные и лесопильные предприятия. В целом на Север в 1912 году приходилось не более 1 % всей промышленности России, так что говорить о начале нового процветания было бы преждевременно . Более 2/3 всей промышленности давали лесная и деревообрабатывающая промышленность. На пищевую промышленность (в особенности на производство масла и сыра) приходилась пятая часть промышленности региона. Впрочем, из-за сложности подсчета столь развитых на Севере кустарных промыслов все статистические показатели оставались довольно условными.
В годы Первой мировой войны 1914-18 гг. Русский Север неожиданно оказался прифронтовой зоной. Поскольку выход из Балтийского и Черного морей был в руках Германии и Турции, единственным путем, связывающим Россию с союзниками по Антанте, оказался Северный Ледовитый океан. Хотя о стратегическом значении полярных морей в России говорили и писали довольно много, только в 1915-16 гг, с невероятной быстротой была проложена самая северная в мире Мурманская железная дорога, связавшая Петербург с незамерзающей частью Баренцева моря. 21 сентября (4 октября) 1916 года был открыт город Романов-на-Мурмане. Впрочем, такое имя новый город носил только несколько месяцев. После падения монархии город лишился династического имени «Романов», став просто Мурманском.
1917 год стал для Севера, как и для всей страны, временем радикальных изменений. Интересно, что влияние большевиков на Севере первоначально было незначительным. В возникших после Февральской революции советах в крае преобладали эсеры. Казалось, что Север может стать оплотом антибольшевистских сил, ведь отсутствие помещиков сделает невосприимчивым северное крестьянство к большевистской пропаганде, а рабочего класса здесь почти не было из-за того, что не было крупных промышленных предприятий. Но когда по приглашению местных эсеровских советов летом 1918 года прибыли иностранные интервенты, установившие в крае настоящий колониальный режим, то симпатии «мелкобуржуазных» (по большевистской терминологии) северян обратились к большевикам.
Оккупационный режим Антанты на Севере отличался жестокостью и мародерством. В созданных интервентами концлагерях насчитывалось 52 тысячи заключенных. 4 тысячи из них были расстреляны, остальные работали с 5 часов утра до 11 часов ночи. Жесточайшая эксплуатация, скупное питание и отсутствие медицинского обслуживания обусловили высокую смертность.
В боевых действиях против красных англичане, по распоряжению тогдашнего британского министра вооружений У. Черчилля, применяли боевые отравляющие вещества. По сведениям британской газеты «Дейли Мейл» от 2 октября 2013 года, Черчилль приказал сбросить с аэропланов 50 тысяч снарядов, начиненных самым смертельным на тот момент газом, на деревни и позиции войск Красной армии в августе-сентябре 1918 года.
Одновременно интервенты осуществляли масштабный грабеж края. В 1919 году Управляющий канцелярией Отдела иностранных дел марионеточного «правительства» Н. Чайковского жаловался, что иностранцами вывезено товаров примерно на сумму 4 миллиона фунтов стерлингов, из которых по подсчётам советского историка А.В. Березкина одного льна только американцами вывезено 304 575 пудов. Понятно, почему Гражданская война на Севере быстро приняла характер национально-освободительной войны против иноземных оккупантов и их приспешников. Жители Севера независимо от своих политических симпатий и классового положения, поддержали большевиков, которых считали «своими сукиными сынами».
В Гражданской войне на Севере поражает отсутствие сколь - либо значимой внутренней контрреволюции и удивительная слабость местного белого движения. Здесь в основном шла озерно-речная партизанская война, которую вели русские иррегулярные части, именующие себя Красной армией против англо-франко-американо-финских войск с некоторым числом русских коллаборационистов, или «белых».
В 20-30-е гг. Север стал бурно развиваться. Началось освоение природных ископаемых, развитие лесного хозяйства. Помимо экономических, на развитие Севера повлияли геополитические проблемы. После отделения Прибалтики СССР сохранял незначительную территорию на Балтийском море. Опыт Первой мировой войны показал стратегическое значение Севера, при этом советских боевых кораблей практически не было. В 1931-33 гг. руками примерно 120 тысяч заключенных, был прорыт 227-километровый Беломоро-Балтийский канал, соединяющий Белое море с Онежским озером и имеющий выход в Балтийское море и к Волго-Балтийскому водному пути. Благодаря этому самому северному в мире каналу, возникла возможность быстрой переброски военных кораблей с Балтики в Северный Ледовитый океан. В 1933 году был создан Северный флот Советского Союза.
Одновременно на Кольском полуострове началась добыча апатитов, а в Печорском бассейне началась разработка угольных месторождений. Главной же отраслью промышленности в довоенные годы было лесное хозяйство, и Север не случайно называли «всесоюзной лесопилкой».
Население Севера значительно возросло за счет тех, кто по своей воле, или поневоле, прибывали со всей страны на ударные стройки, рудники, дороги, каналы, заводы. За 1926-39 гг. в крае были построены 13 новых городов, в том числе Мончегорск, Кировск, Северодвинск, Инта, Сосногорск, Кондопога, и др. «Старые» города значительно увеличили свою численность населения. Так, Архангельск с менее, чем 50 тысячным населением к 1920 году, вырос до 284 тысяч жителей в 1939 году. Население Вологды выросло с 58 тысяч в 1926 году до 95 тысяч в 1939 году. Петрозаводск за те же годы вырос с 27 до 70 тысяч жителей.
Особо впечатляет рост населения Кольского полуострова, на территории которого была образована Мурманская область. В 1895 году в Кольском уезде насчитывалось всего 8 тысяч жителей, (из них 5,7 тысяч русских поморов, 2 тысячи лопарей, а также около тысячи финнов и норвежцев). В 1914 году все постоянное население Кольского полуострова насчитывало 13 тысяч человек. Зато к 1939 году в области проживало 300 тысяч человек, из них 117 тысяч - в самом Мурманске.
Зато сокращалось население глубинных сельских районов Русского Севера. В Вологодской области население за 1926 по 1939 уменьшилось на 200 тысяч человек (с 1800 тысяч до 1600 тысяч).
После советско-финской войны 1939-40 гг. к СССР отошли территории на Карельском перешейке и по северному берегу Ладожского озера. Поскольку финское население этих земель было депортировано в Финляндию, то началось заселение присоединенных территорий переселенцами со всего Советского Союза.
В годы Великой Отечественной войны Север оказался театром военных действий. В арктических широтах шли морские бои, по всей сухопутной границе СССР с оккупированной немцами Норвегией и союзником Гитлера Финляндией образовался фронт. В целом военными действиями были затронуты акватория прилегающих к северу морей и пограничные территории. Финские войска заняли часть советской Карелии, включая Петрозаводск (который оккупанты переименовали в Яянислинна (Онежская крепость), перерезали Мурманскую железную дорогу, и продвинулись к реке Свирь, где были остановлены советскими войсками.
На оккупированной финнами территории развернулась партизанское движение. Всего в Карелии действовали 15 партизанских отрядов. С учетом пополнений общее число партизан в Карелии составляла 5 тысяч бойцов. Что бы лишить партизан поддержки местным населением, оккупанты создали 10 концентрационных лагерей. При общей численности населения оккупированных территорий Карелии примерно 86 000 человек через финские концлагеря прошли 30 тысяч человек, из которых треть погибла .
4 Фото. Дети в Петрозаводском «переселенческом» лагере в 1944 году.
Через северные порты осуществлялась связь с западными союзниками. В разгар войны продолжалась добыча стратегических полезных ископаемых. Так, в основном руками заключенных и трудармейцев шла масштабная добыча угля в Воркутинском заполярном угольном бассейне. В 1942 году была стремительно построена Печорская железная дорога от Котласа до Воркуты. Шахтерский поселок Воркута в 1943 году получил статус города.
После войны развитие края продолжалось по заложенным в 30-е гг. образцам. Север по-прежнему был центром лесного хозяйства, добычи сырья (воркутинского угля, ухтинской нефти, кольских апатитов), рыболовства в северных морях. На лесозаготовках и на рудниках продолжал широко применяться труд заключенных. Продолжалось развитие военной инфраструктуры края. Мурманск стал центром стратегического северного флота СССР. В Архангельской области, в Плесецке, был сооружен космодром. В городе Северодвинске строились атомные подводные ракетоносцы. На архипелаге Новая Земля в 1954-90 гг. проводились ядерные испытания.
Продолжался рост населения, как за счет естественного прироста, так и за счет миграции. В 1989 году в Мурманской области проживали более 1 мил. жителей, в Архангельской - свыше 1,5 мил., в Карелии - 780 тысяч, в республике Коми - 1,25 млн., в Вологодской области - 1,350 млн.
В целом за советскую эпоху Русский Север пережил коренную ломку во всех сферах жизни. Традиционный северный быт был в значительной степени уничтожен, и для северян стали характерны общесоветские культурные и хозяйственные предпочтения. В результате массовой миграции Север утратил и этническую цельность.
Число переселенцев, прибывших на Север в советскую эпоху, превысило число потомственных северян. В результате на Севере сложились крупные общины всех этносов СССР. Например, ранее почти отсутствовавшие на Севере украинцы и белорусы стали составлять немалую часть населения северных областей и республик (в 50-х г. белорусы составляли 11 % населения Карелии, украинцы -10 % жителей республики Коми). Появились здесь также татары, представители кавказских народов. Впрочем, постепенно доля русского населения на Севере вновь стала увеличиваться, в основном из-за того, что дети украинцев и белорусов стали относить себя к русским.
С другой стороны, сельские районы Севера сами стали поставщиками рабочей силы на великие стройки коммунизма. Население Вологодской области, в которой не было ни портов, ни значимых месторождений полезных ископаемых, уменьшилось с 1 800 тысяч человек в 1926 году до 1 353 тысяч человек в 1989 году, причем 2/3 вологжан жили в городах.
Для самих северян советская эпоха стала временем утраты многих традиционных ремесел и промыслов. ХХ век стал временем массовой урбанизации, и теперь подавляющее часть населения Севера проживает в крупных городах с характерной для них культурной унификацией. «Раскрестьянивание» на Севере носило еще более масштабный характер, чем в центральных областях России, в результате северное крестьянство фактически было ликвидировано как класс.
Церковь, как старообрядческая, так и «никонианская», также подвергалась гонению. Религиозную жизнь северян искореняли с твердой последовательностью. К 1923 году все монастыри были закрыты, в Соловецком монастыре был открыт печально знаменитый СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения), а к концу 20-х годов организованная церковная жизнь была полностью ликвидирована. Уничтожались даже следы прежней духовной жизни. В Архангельске, например, были уничтожены все памятники церковной архитектуры.
Послевоенная сталинская политика допущения существования Церкви затронула Север очень слабо. В Архангельской епархии (она включала тогда в себя не только Архангельскую, но и Мурманскую область и республику Коми) в 70-е годы действовало всего 18 церквей. В Карелии (в церковно-административном отношении включенной в Ленинградскую епархию) к началу «перестройки» осталось всего 5 православных приходов.
Вопреки распространенным представлениям, многие виды народного искусства в советскую эпоху получили государственную поддержку и стали на новый уровень в своем развитии. Так, в 1933 году была создана артель «Северная чернь», и это древнее искусство было возрождено. Было также возрождено искусство резной бересты, каргопольской игрушки, вологодских кружев. Кстати, в 1937 и 1958 гг, на международных выставках в Париже и Брюсселе вологодские кружевные изделия получили первые премии.
В советскую эпоху Север перестал быть краем безграмотности, малые коренные народы получили письменность, а карелы и коми также и автономию.
После распада СССР и начала «реформ» Север испытал жесточайший кризис, более острый, чем в большинстве регионов РФ. Начался отток населения, вызванный закрытием множества предприятий и сокращением войск. В условиях превышения смертности над рождаемостью это вызвало настоящую демографическую катастрофу Русского Севера. Так, в Мурманске число жителей города сократилось на 150 тысяч по сравнению с 1989 годом, то есть почти на треть. Сопоставимая убыль среди городов с населением более 100 тыс. жителей была только в разрушенном войной Грозном и Магадане. Все население Мурманской области сократилось с 1 025 тысяч в 1989 году до 796 тысяч в 2010 году. Архангельская область, насчитывавшая в 1989 году 1 515 тыс. жителей, в 2010 году имела лишь 1 228 тыс. населения. Население Карелии сократилось с 760 до с 645 тыс. жителей, а число жителей в республике Коми уменьшилось с 1 250 тыс. до 900 тысяч человек. Шахтерский поселок Хальмер-Ю в республике Коми, после того, как в 1995 году шахта была закрыта за нерентабельностью, финансирование поселка прекращено, то не желавшие выезжать жители насильно эвакуированы при помощи ОМОНа. После этого железная дорога из Воркуты была разобрана, и Хальмер-Ю стал одним из полностью заброшенных городов: посередине тайги стоят медленно разрушающиеся коробки многоэтажных домов, вокруг на много километров не живет ни один человек. В Вологодской области население сократилось за 21 год с 1353 тыс. в 1989 году до в 1 202 тыс. человек,
Впрочем, на Север продолжается миграция выходцев из Северо-Кавказского региона и Закавказья. Появление крупных этнических диаспор привело к ряду столкновений на этнической почве, например, в Кондопоге.
С такими демографическими и этническими показателями Русский Север вошел в новое тысячелетие.
(Продолжение следует)
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1988, кн.1, т.1, с. 58
Русский Север. Этническая история и народная культура XII-XX века. М, 2004. с. 17
Мильчик М.И. По берегам Пинеги и Мезени. Л., 1971. C. 15, 20, 56, 155, 156
Коломийцев И. Тайны великой Скифии. М. : Олма-Пресс, 2005, стр 108
И. В. Власова. Народное сознание и культура севернорусского населения. // Очерки русской народной культуры. М., Наука, 2009, с. 124
Булатов В. Н. Русский Север. М, 2006, с.7 Лукьянов В. С. Трагическое Заонежье. Петрозаводск, 2004. C.14
