Какую премию получил рихтер. Святослав Рихтер – строптивый гений

История жизни
Непокоренный демон музыки

Он не получил никакого музыкального образования, нигде не учился, и мне сказали, что такой вот юноша хочет поступить в консерваторию. Он сыграл Бетховена, Шопена, и я прошептал окружающим: «По-моему, он гений».
Генрих Нейгауз
Святослав Теофилович Рихтер всегда избегал интервью. И, кажется, изменил этому обычаю лишь однажды. За несколько месяцев до своей смерти он дал интервью французскому телевидению. Телефильм в разных странах Европы шел под разными названиями: где-то - «Рихтер. Непокоренный», где-то - «Тайна Рихтера». Оба они, каждое по-своему, вполне отражают суть фильма, которым удивительный легендарный музыкант как бы подвел итог своей жизни, с невероятной откровенностью поведав миру о таких ее деталях, к которым и близко не подпускал никого и никогда.
В канун 90-летнего юбилея маэстро мы предлагаем вашему вниманию небольшую часть его монолога, лишь изредка позволяя себе прерывать великого мастера.
Такая противная память
«У меня хорошая, но ужасно противная память. Я помню всех людей, с кем встречался, когда ездил на гастроли, знакомых, их знакомых, я много ездил... Цифры не запоминаю, адреса не помню, хотя отчетливо помню свой адрес в Одессе: Нежинская, дом 2, квартира 15... Когда мне было 16 лет, в 1931 году, папа меня познакомил с сестрами Семеновыми - это были его поклонницы: Ольга Васильевна, Вера Васильевна, Мария Васильевна, их было восемь сестер. Их называли «чудачками», они жили, одевались так, как будто не было никакой революции, все как в старые времена. Это была моя первая публика. В 16 лет в их доме я играл первый концерт Шумана... Я имел у них успех... Захотелось стать пианистом... Я ненавижу свои воспоминания, но все помню...
Я родился в Житомире. Мой отец был чистый немец. Он учился в Вене, сидел на скамье с Францем Шейкером, занимался как пианист и композитор. Папа прожил в Вене 22 года. Мама моя - русская, Москалева, отец ее был помещик, и мама стала ученицей моего отца, когда летом он приезжал в Житомир. Папа был очень талантливый пианист. После окончания консерватории в Вене он приехал в Житомир, женился, и ему предложили место в Одессе в консерватории. Я в этот момент заболел тифом, и меня нельзя было везти в Одессу, а мама поехала к отцу. Я остался в Житомире у тети Мери и увидел маму только через четыре года. Моя мама была весьма блестящая дама, очень светская, даже слишком, с тех лет я не люблю светскость...
В 8-9 лет я начал играть. Никогда не играл гаммы, никогда, сразу начал учить Первый ноктюрн Шопена... Папа был в ужасе, а мама говорила: пусть занимается как хочет, и я играл все, что хотел: «Тангейзера», «Лоэнгрина».
У меня была страшная тяга к театру, и в 15 лет я начал аккомпанировать в сборных концертах, ездил по клубам, стал зарабатывать, однажды заработал даже мешок картошки. Три года проработал во Дворце моряков, а потом меня взяли в оперу. На опере я воспитался. Сначала был репетитором балета. Тогда в Одессе был хороший театр. Ставили «Турандот», а я хотел дирижировать «Раймондой». Главным дирижером был Столерман - очень хороший музыкант, хотя и не очень приятный человек. Он застрелил свою жену из ревности, она сожгла все его произведения, он писал музыку...
Папа давал уроки, он преподавал даже детям германского консула и брал меня с собой... В 19 лет мне пришла идея сыграть шопеновский концерт. В зале клуба инженеров (зал был небольшой) было много народу, знакомые, конечно. Кончил я играть Четвертой балладой Шопена, на бис сыграл Четвертый этюд.
Время было очень трудное. В 1933 году во всех церквях сняли купола, собор был разрушен. Сначала скинут был колокол, а на место собора поставили какую-то школу, мизерную, так было повсюду... Одесса ко мне была враждебна. Помню, был страх и в 1935-м, и в 1936-м - от звонков в дверь, страх перед звонком. А потом наступило время идти на военную службу, и я уехал в Москву.
Мои учителя: папа, Нейгауз и Вагнер. Нейгауз был замечательный человек. Он был похож на моего отца как тип, только гораздо легче».
Прощание с легендой
«Меня приняли, взяв обещание, что я сдам все экзамены. Но я ничего не сдавал... Нейгауз был мне как отец. Я жил у Нейгауза. Он освободил мой звук и дал ощущение пауз... В пианизме ведь много театра. Самое главное ощущение - неожиданность, только она производит впечатление. Сам Нейгауз играл неровно. Помню его концерт из произведений Шумана. Сонаты были сыграны ужасно, играл, как сапожник, в каждом такте фальшивые ноты, а «Крейслериана» - это было чудо, так никто никогда не играл. От Нейгауза у меня манера высоко сидеть...»
Заканчивая консерваторию, Святослав Рихтер должен был получить диплом с отличием. Однако этому мешала плохая успеваемость по марксизму-ленинизму.
На экзамене по этому предмету преподавателей попросили задать Рихтеру самый легкий вопрос. Его спросили: «Кто такой Карл Маркс?» Рихтер ответил неуверенно: «Кажется, социалист-утопист...»
«...Никто никогда не пишет, что мой отец был расстрелян перед приходом в Одессу немцев, а я ведь ничего не знал, я жил тогда в Москве. Это темная страница в моей биографии. Был такой человек по фамилии Кондратьев, он был сыном очень высокого чиновника немецкого происхождения при царе и после революции изменил свою немецкую фамилию. Он работал в консерватории в Одессе, много болел, лежал с туберкулезом костей, моя мама за ним ухаживала, но это все было неправдой, это была симуляция, которая длилась двадцать лет. Он встал, когда пришли немцы.
Когда началась война, родителям предложили эвакуироваться, но мама отказалась. Кондратьев переехал к нам, думаю, что папа все понимал. Они ушли при немцах в 1941 году, Кондратьеву и маме удалось уехать, и тогда он взял фамилию Рихтер и считался моим отцом. Я злился, когда мне говорили: «Мы видели вашего отца»... Я приехал к маме незадолго до ее смерти в Германию. Она была в больнице. Самое ужасное - мой концерт в Вене. Я только приехал, и в день концерта ко мне в номер приходит Кондратьев, он был очень неприятный человек, специально прилетел и говорит: «Моя жена умирает». Я не мог играть и провалился, конечно. Газеты писали: «Прощание с легендой». Я, правда, ужасно играл...»
Моя карьера началась с войны
«Первый раз я играл в большом зале консерватории 30 декабря 1941 года концерт Чайковского. А в марте - еще до войны - в зале Чайковского играл Пятый концерт Прокофьева, дирижировал автор - это было знаменательно, я до этого играл его Шестую сонату. Прокофьев меня слышал впервые. Он был человек резкий, опасный, мог так вас «ударить об стенку»... Писал он по заказу - человек был беспринципный, но композитор гениальный. У него есть такое произведение «Здравица» о Сталине, его теперь не играют, там слова про Сталина восхваляющие. Сочинение абсолютно гениальное. Прокофьев как бы говорил: «Я и это могу».
Помню мой первый сольный концерт в малом зале консерватории летом 1942 года. Я играл Прокофьева и шесть прелюдий Рахманинова. Прокофьев всегда ругал Рахманинова, а почему? Был под его влиянием. Стиль Прокофьева вышел из Рахманинова. Такая четкость - это от него...
Вся карьера моя началась с войны. Много ездил: Мурманск, Архангельск, Закавказье - в 1942 году. В Ленинграде я играл впервые 5 января 1944 года. Я приехал туда 31 декабря и был совсем один. Так и встретил один Новый год. Смотрел в окно, повсюду еще были следы разрухи и разрушений. На следующий день после концерта посмотрели мой паспорт и сказали: «Вам надо немедленно уехать». «Немец, немец», а немцы говорят «русский, русский». Помню, публика на концерте в Ленинграде сидела в шубах, окна были выбиты, а мне было не холодно, если я играю - мне не холодно. Это был очень хороший концерт... Седьмую сонату Прокофьева я выучил за четыре дня. Прокофьев любил пианиста Максимилиана Шмидтхофа, посвятил ему Вторую сонату, а его памяти - Второй концерт. Восьмую сонату он посвятил Гилельсу, он ее очень хорошо играл, а мне сказал: «А для вас я пишу Девятую сонату»...
Тогда я много играл на похоронах. Помню, умер какой-то кларнетист и была панихида. Играли Игумнов, Нейгауз, оркестром дирижировал Аносов, отец Гены Рождественского, а потом вышла певица, она мне ужасно понравилась и выглядела как принцесса. Пела замечательно, и только потом я понял, что это была Нина Дорлиак».
Рихтер подошел к Дорлиак и сказал: «Я хотел бы с вами дать концерт». Она не поняла его, подумав, что он хочет с ней сыграть концерт пополам, одно отделение - он, другое - она, ей и в голову не пришло, что он хочет ей аккомпанировать, ведь он был уже очень знаменит...
Я играю для себя
«У меня квартиры не было, и в 1946 году я переехал к Нине Львовне. Квартира была коммунальная, много соседей, но, как говорит Нина, «он неприхотливый, у Нейгаузов спал под роялем».
Много позже, в 60-х годах, Рихтер построил дом под Тарусой. Пока дом строился, Рихтер жил в избушке бакенщика. В нее, не дожидаясь конца строительства, он первым делом привез свой рояль. И... все. Так и жил - рояль и больше ничего.
«В 1948 году мы с Ниной Львовной сыграли концерт: первое отделение - Римский-Корсаков, второе - Прокофьев. Ничего прошло, хотя время было страшное, постановление ЦК и прочее...
За границей я играл впервые в Праге, а потом никуда не выезжал и ничего, много ездил - играл в Сибири, мне все интересно.
До 1953 года я не выезжал, а в 53-м Сталин - «ауфидерзейн», я в это время был в Тбилиси. Мне говорят: «Вам надо лететь в Москву, играть на похоронах Сталина». А вылететь было невозможно, так я полетел в самолете, маленьком военном, на котором везли венки из Грузии. Играл на пианино и близко видел и мертвого Сталина, и Маленкова и всех руководителей. Сыграл и вышел на улицу. Москва была в трауре, я - нет. Но я всегда был далек от политики, она меня не интересовала... В США лететь не хотел, знаю, что Юроку все время говорили, что Рихтер болен, он не может».
Известные музыканты ходили в ЦК и просили, чтобы Рихтеру разрешили выезд, что неудобно: американцы все время спрашивают, почему не приезжает Рихтер?
«Вопрос решил окончательно Хрущев по просьбе Фурцевой. Со мной ездили двое, охраняли...» Кстати, коль уж речь зашла о министре культуры СССР Фурцевой. С ней в жизни Рихтера связан такой анекдотический эпизод. Беседуя со Святославом Рихтером, Фурцева принялась в сердцах жаловаться ему на скверное поведение Мстислава Ростроповича: «Что он себе позволяет! Почему у него на даче живет этот кошмарный Солженицын?! Какое безобразие!» «Совершенно с вами согласен! - вдруг с горячностью поддержал ее Рихтер. - Конечно, безобразие! У них там так тесно, пускай Солженицын лучше живет у меня!» Это не был демарш, просто Рихтер был фантастически далек от политики...
Святослав Теофилович выехал на Запад. Сначала в мае 1960 года в Финляндию, затем в октябре того же года в Соединенные Штаты. Ему было уже сорок шесть лет. Затем он отправился в Европу: посетил Англию, Францию, Германию, Италию, Скандинавию. Однако Рихтер недолго следовал заранее составленному расписанию заграничных концертов. Так, после четырех турне в Соединенных Штатах он отверг все новые предложения выступить в этой стране, внушающей ему чувство отвращения, за исключением, как он сказал сам, «музеев, оркестров и коктейлей». «Америка - это стандарт, мне она не понравилась...»
В возрасте семидесяти с лишним лет Рихтер уехал из Москвы в автомобиле и возвратился лишь спустя полгода. За это время он проехал расстояние до Владивостока и обратно, не считая недолгой вылазки в Японию, и в условиях, о которых просто страшно подумать, дал добрую сотню концертов в городах и самых глухих поселках Сибири...
«...Я не играю для публики, я играю для себя, и чем лучше играю для себя, тем лучше воспринимает концерты публика. Самое трудное и важное в музыке - это пианиссимо. Я обычно играл три часа в день, занимался, ну, когда надо было срочно что-то выучить, то играл по 10-12 часов, но это не часто. Это неправда, что я много занимался. У меня было 80 концертных программ, я их играл наизусть, а однажды подумал: надо внимательно смотреть в ноты, тогда будешь играть, как написано, и стал играть по нотам.
Сейчас в концертной жизни все изменилось, заранее составляются планы, а я ненавижу всю эту планировку. Сейчас ты в форме, а завтра все сорвется... Я готов сыграть и в школе без гонорара, играю в маленьких залах без денег, мне все равно...
Сейчас я старый человек. Я бы хотел играть Скарлатти, Шенберга, но уже нет сил. Прокофьев больше всего любил Гайдна. Я тоже: он какой-то свежий, я люблю Гайдна больше, чем Моцарта. Сил мало, хотя вот недавно выучил Второй концерт Сен-Санса, я его очень боялся. Для старого человека - неплохо. Я ведь человек холодный, несмотря на весь мой темперамент. Себя я хорошо знаю - есть вещи, которые мешают не в музыке, а в жизни. Я себе не нравлюсь. Все».

Материал с сайта http://event.interami.com/index.php?year=2005&issue=11&id=1564

Немец по отцу, который бесконечно любил Россию. «Беспризорник», избравший своим домом весь мир. Строптивый гордец, которого не могли сломить ни войны, ни угрозы ареста, ни грохот вражеских орудий почти за окнами концертного зала.

Пианист Святослав Рихтер стал одним из самых известных российских музыкантов, почти целиком прожив со своей страной бурный XX век.

Сын музыканта, композитора житомирской консерватории, Святослав родился в 1915 году. Том самом году, когда победа России в Первой мировой войне еще казалась возможной, солдаты империи без страха шли в штыковую на немецкие окопы, ложась под пулеметным огнем, а на горизонте композитора, сотрудничали страшные события революции.

Отец будущего пианиста был талантливым музыкантом немецкого происхождения, мать – русской дворянкой. Не самое лучшее сочетание для страны, в которой за три первых года жизни Святослава сначала возненавидели немцев, а потом начали уничтожать дворян.

В ранние годы жизни Рихтер не был обласкан особенным вниманием: родителям приходилось тяжело работать, да еще находить способ пережить нападки агентов молодого советского ЧК, которые не могли не обратить внимания на дворянку и немца в бывшем оплоте контрреволюции – Одессе.

Чудом или огромным трудом семье Рихтера все же удалось пережить революцию и Гражданскую, суметь выжить, когда вокруг гремели взрывы и трещали винтовки расстрельных команд.

Но маленький Святослав, возможно, сумел пережить страшные времена достаточно легко: в его жизни уже тогда была музыка.

Строптивый ученик

Говоря о Рихтере, многие исследователи заявляют, что он был самоучкой. Якобы гениальный пианист Святослав Рихтер ничему не учился, а постиг великую тайну музыки по щелчку пальцев. Это не совсем так.

Первой учительницей Святослава была его собственная мать – талантливая ученица отца Рихтера, который был композитором, пианистом и к тому же играл на органе.

Недолгое время и даже его отец Теофил пытался обучать свое чадо музыке. Но они не сошлись характерами. Ученик попался строптивым: он напрочь отказывался играть гаммы, упражнения, этюды.

Ребенок заявлял, что гаммы и упражнения не имеют к музыке никакого отношения. За что неоднократно был порот любимым папенькой, который умел преподавать музыку только так, работал в консерватории, где выучил уже не одного музыканта, да к тому же отличался немецким формализмом.

Непонятый отцом, но поощряемый матерью, Святослав плюнул на гаммы и принялся играть все, что попадалось в доме. Любой нотный лист, оставленный без присмотра, становился законной добычей юного виртуоза.

Поражая отца и удивляя мать, молодой Рихтер, так и не получив полноценного образования, сумел уже к пятнадцати годам стать вполне способным аккомпаниатором в одесском Доме моряков, чего несложно ожидать от ребенка, сумевшего сыграть в десять лет ноктюрн Шопена.

Вновь и вновь опровергая убеждения отца, Рихтер становится помощником дирижера, начинает давать сольные концерты, проявляя отличные навыки пианиста, интересуется театром и оперой, пишет пьесы собственного сочинения.

В 1937 году Рихтер поступил в Московскую консерваторию. В консерватории преподавал гениальный и въедливый педагог, тоже немец, по фамилии Нейгауз, широко известный в музыкальных кругах. Так началась истинная история пианиста Святослава Рихтера.

Вот что по этому поводу говорил сам учитель гениального человека:

«И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл. Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто и строго. Его исполнение сразу захватило меня каким-то удивительным проникновением в музыку. Я шепнул своей ученице: «По-моему, он гениальный музыкант».

И вновь Рихтер продемонстрировал себя строптивым учеником, в 1937 году, в Москве. Будучи по происхождению от отца-немца и матери-дворянки, Святослав отказывался ходить на занятия по политическим предметам, обязательным для слушателей консерватории.

Двадцатидвухлетний студент заявлял, что они не имеют отношения к музыке, больше того – он назвал Маркса «каким-то социалист-утопистом».

Но по настоянию Нейгауза, ждавшего такого студента всю свою жизнь, Рихтера восстанавливали на учебе. Святослав Рихтер не был оппозиционером или несогласным, он просто никогда и ничего не боялся, не позволял кому-либо себе указывать и никогда не делал того, чего не хотел.

Рихтер и война

На войне есть вещи не менее важные, чем граната, брошенная под брюхо вражеского танка, или точный штыковой удар, позволяющий противнику умереть за свою родину. Есть такое понятие – боевой дух, состояние, без которого солдат не сможет сражаться и тем более побеждать.

Начиная с зимы 1941 года, пианист Святослав Рихтер начинает путешествовать по СССР, охваченному войной. С агитбригадами он ездит на фронт, с концертами появляется в городах, разрушенных бомбами.

Везде, где люди слышат музыку, рождаемую пальцами гениального человека, они вновь находят силы поднимать оружие и сражаться за свою свободу.

В Москве, Новгороде, Брянске, Туле – везде музыка Рихтера помогает вновь обрести усталым бойцам веру в победу. В 1944 музыка Святослава звучит в разоренном блокадой Ленинграде.

Там, в концертном зале, выбиты окна, от взрывов бомб повреждены стены, холодно, люди сидят в шубах, а Рихтер на сцене только в концертном фраке, ему не холодно: он играет музыку – великую классику для себя и для этих переживших ад людей, на лицах которых вновь расцветают улыбки. Он впервые принес в Ленинград произведения «опального» Прокофьева.

На войне Рихтер встречает и свою любовь – певицу Нину Дорлиак, женщину, с которой не расстанется уже никогда и которая переживет его на один год.

Несгибаемая музыка

По словам Нейгауза, Рихтера нечему было учить, нужно было лишь развивать его талант, ведь Святослав всегда был с роялем на ты. Умея подобрать правильную музыку на каждый случай, Рихтер отличался потрясающим чувством времени, неповторимым стилем.

Он совмещал силу, душу, эмоции, вложенные в произведения с таким уровнем технического исполнения, который был недостижим ни для одного другого музыканта. Святослав знал, как сыграть каждое произведение так, чтобы его запомнили, чтобы оно запало в душу, стало для человека ярким моментом музыкального откровения.

В отличие от канадского виртуозного пианиста который считал выход на сцену поединком, борьбой воли музыканта и зрителя, пианиста и оркестра, Рихтер видел в публике свою паству.

Гениальный пианист в своем исполнении будто брал аудиторию за руку и вел по волнам музыки туда, где рождается ее удивительное звучание. Недаром, начиная с восьмидесятых годов, Рихтер приказывал погружать зал в полную темноту, оставляя освещенными лишь ноты и рояль.

Он считал, музыку надо видеть и чувствовать, а не смотреть на пианиста. Также, в отличие от Гульда, Рихтер терпеть не мог студийные записи.

Любой его концерт был неповторим: под каждую аудиторию, будь то огромный концертный зал или небольшая «каморка» сцены в сельском клубе, он выбирал именно ту музыку и то исполнение, которое позволяло тронуть публику за живое, ощутить классику именно для себя.

Обладатель «Грэмми», зачинатель музыкальных фестивалей во Франции и Японии, человек, способный играть на расстроенном старом рояле где-то в ресторане на станции, лишь бы был благодарный слушатель, Рихтер ненавидел одно – когда его боготворили. Он играл не для славы, не для денег, он играл музыку для людей.

Учитель Рихтера, Генрих Густавович Нейгауз , рассказал однажды о первой встрече со своим будущим учеником: «Студенты попросили прослушать молодого человека из Одессы, который хотел бы поступить к консерваторию в мой класс.
- Он уже окончил музыкальную школу?- спросил я.
- Нет, он нигде не учился.
Признаюсь, ответ этот несколько озадачивал. Человек, не получивший музыкального образования, собирался в консерваторию!.. Интересно было посмотреть на смельчака.
И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл.
Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто и строго. Его исполнение сразу захватило меня каким-то удивительным проникновением в музыку. Я шепнул своей ученице: «По-моему, он гениальный музыкант». После Двадцать восьмой сонаты Бетховена юноша сыграл несколько своих сочинений, читал с листа. И всем присутствующим хотелось, чтобы он играл еще и еще...
С этого дня Святослав Рихтер стал моим учеником» (Нейгауз Г. Г. Размышления, воспоминания, дневники // Избр. статьи. Письма к родителям. С. 244-245.) .

Так, не совсем обычно начинался путь в большом искусстве одного из крупнейших исполнителей современности Святослава Теофиловича Рихтера. В его артистической биографии вообще было много необычного и не было многого из того, что вполне обычно для большинства его коллег. Не было до встречи с Нейгаузом повседневной, участливой педагогической опеки, которая другими ощущается сызмальства. Не было твердой руки руководителя и наставника, планомерно организованных занятий на инструменте. Не было каждодневных технических экзерсисов, кропотливо и долго разучиваемых учебных программ, методичного продвижения со ступеньки на ступеньку, из класса в класс. Была страстная увлеченность музыкой, стихийные, никем не контролируемые поиски за клавиатурой феноменально одаренного самоучки; была нескончаемая читка с листа самых разнообразных произведений (преимущественно оперных клавиров), настойчивые попытки сочинять; со временем - работа аккомпаниатора в Одесской филармонии, затем в театре оперы и балета. Была заветная мечта сделаться дирижером - и неожиданная ломка всех планов, поездка в Москву, в консерваторию, к Нейгаузу.

В ноябре 1940 года состоялось первое выступление 25-летнего Рихтера перед столичной аудиторией. Оно имело триумфальный успех, специалисты и публика заговорили о новом, ярком явлении в пианизме. За ноябрьским дебютом последовали еще концерты, один примечательнее и удачнее другого. (Большой резонанс, например, имело исполнение Рихтером Первого концерта Чайковского на одном из симфонических вечеров в Большом зале консерватории.) Ширилась известность пианиста, крепла слава. Но неожиданно в его жизнь, в жизнь всей страны вошла война...

Эвакуировалась Московская консерватория, уехал Нейгауз. Рихтер остался в столице - голодной, полузамерзшей, обезлюдевшей. Ко всем трудностям, выпадавшим на долю людей в те годы, у него прибавились свои: не было ни постоянного пристанища, ни собственного инструмента. (Выручали друзья: одной из первых должна быть названа давняя и преданная поклонница рихтеровского дарования, художница А. И. Трояновская). И все же именно в эту пору он трудился за роялем настойчивее, упорнее, чем когда-либо прежде.

В кругах музыкантов считается: пяти-, шестичасовые упражнения ежедневно - норма внушительная. Рихтер работает чуть ли не вдвое больше. Позднее он скажет, что «по-настоящему» начал заниматься с начала сороковых годов.

С июля 1942 года возобновляются встречи Рихтера с широкой публикой. Один из биографов Рихтера так описывает это время: «Жизнь артиста превращается в сплошной поток выступлений без отдыха и передышки. Концерт за концертом. Города, поезда, самолеты, люди... Новые оркестры и новые дирижеры. И опять репетиции. Концерты. Полные залы. Блистательный успех...» (Дельсон В. Святослав Рихтер.- М., 1961. С. 18.) . Удивителен, впрочем, не только тот факт, что пианист играет много ; удивляет, сколь многое выносится на эстраду им в этот период. Рихтеровские сезоны - если оглянуться на начальные этапы сценической биографии артиста - поистине неиссякаемый, ослепительный в своем многоцветье фейерверк программ. Труднейшие пьесы фортепианного репертуара осваиваются молодым музыкантом буквально за считанные дни. Так, в январе 1943 года им была исполнена в открытом концерте Седьмая соната Прокофьева. У большинства его коллег на предварительную подготовку ушли бы месяцы; некоторые - из особо даровитых и опытных - возможно, справились бы за недели. Рихтер выучил прокофьевскую сонату за... четыре дня.

К концу сороковых годов Рихтер - одна из самых заметных фигур в великолепной плеяде мастеров советского пианизма. За его плечами победа на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей (1945), блестательное окончание консерватории. (Редкостный случай в практике столичного музыкального вуза: государственным экзаменом Рихтеру был засчитан один из его многочисленных концертов в Большом зале консерватории; «экзаменаторами» в данном случае выступили массы слушателей, чья оценка была высказана со всей ясностью, определенностью и единодушием.) Вслед за всесоюзной известностью приходит и мировая: с 1950 года начинаются поездки пианиста за рубеж - в Чехословакию, Польшу, Венгрию, Болгарию, Румынию, позднее в Финляндию, США, Канаду, Англию, Францию, Италию, Японию и другие страны. Все внимательнее всматривается в искусство артиста музыкальная критика. Множатся попытки проанализировать это искусство, уяснить его творческую типологию, специфику, главнейшие особенности и черты. Казалось бы, чего проще: фигура Рихтера-художника так крупна, рельефна в очертаниях, самобытна, несхожа с остальными... Тем не менее задача «диагностиков» от музыкальной критики оказывается на
поверку далеко не простой.

Есть множество определений, суждений, утверждений и т. д., которые могли бы быть высказаны о Рихтере как концертирующем музыканте; верные сами по себе, каждое в отдельности, они - если сложить их воедино - образуют, сколь ни удивительно, картину, лишенную всякой характерности. Картину «вообще», приблизительную, расплывчатую, маловыразительную. Портретной достоверности (это - Рихтер, и никто другой) с их помощью не добиться. Возьмем такой пример: рецензентами неоднократно писалось об огромном, поистине безбрежном репертуаре пианиста. Действительно, Рихтер играет практически всю фортепианную музыку, от Баха до Берга и от Гайдна до Хиндемита. Однако он ли один? Коль уж заводить разговор о широте и богатстве репертуарных фондов, то обладали ими и Лист, и Бюлов, и Иосиф Гофман, и, конечно же, великий учитель последнего - Антон Рубинштейн, исполнивший в своих знаменитых «Исторических концертах» свыше тысячи трехсот (!) произведений, принадлежавших семидесяти девяти авторам. По силам продолжить этот ряд и некоторым из современных мастеров. Нет, сам факт, что на афишах артиста можно встретить едва ли не все, предназначенное роялю, еще не делает Рихтера - Рихтером, не определяет сугубо индивидуального склада его творчества.

Не приоткрывает ли его тайны великолепная, безукоризненно отграненная техника исполнителя, его исключительно высокое профессиональное мастерство? И вправду, редкая публикация о Рихтере обходится без восторженных слов относительно его пианистической искусности, полного и безоговорочного владения инструментом и т. д. Но, если рассуждать объективно, берутся же подобные высоты и некоторыми другими. В век Горовица, Гилельса, Микеланджели, Гульда вообще затруднительно было бы выделить абсолютного лидера в фортепианном техницизме. Или, выше говорилось о поразительном трудолюбии Рихтера, его неиссякаемой, ломающей все привычные представления работоспособности. Однако и тут он не единствен в своем роде, найдутся люди в музыкальном мире, способные поспорить с ним и в этом отношении. (О молодом Горовице рассказывали, что он даже в гостях не упускал возможности поупражняться за клавиатурой.) Говорят, Рихтер почти никогда не бывает удовлетворен собой; извечно терзались творческими колебаниями и Софроницкий, и Нейгауз, и Юдина. (А чего стоят известные строки - без волнения их читать невозможно,- содержащиеся в одном из писем Рахманинова: «Нет на свете критика, более во мне сомневающегося, чем я сам...») В чем же тогда разгадка «фенотипа» (Фенотип (phaino - являю тип) - сочетание всех признаков и свойств индивидуума, сформировавшихся в процессе его развития.) , как сказал бы психолог, Рихтера-художника? В том, что отличает одно явление в музыкальном исполнительстве от другого. В особенностях духовного мира пианиста. В складе его личности . В эмоционально-психологическом содержании его творчества.

Искусство Рихтера - искусство могучих, исполинских страстей. Есть немало концертантов, игра которых нежит слух, радует изящной отточенностью рисунков, «приятностью» звуковых колоритов. Исполнение Рихтера потрясает, а то и ошеломляет слушателя, выводит из привычной сферы чувствований, волнует до глубин души. Так, к примеру, потрясали в свое время интерпретации пианистом «Аппассионаты» или «Патетической» Бетховена, си-минорной сонаты или «Трансцендентных этюдов» Листа, Второго фортепианного концерта Брамса или Первого Чайковского, «Скитальца» Шуберта или «Картинок с выставки» Мусоргского, ряда произведений Баха, Шумана, Франка, Скрябина, Рахманинова, Прокофьева, Шимановского, Бартока... От завсегдатаев рихтеровских концертов можно слышать иной раз, что ими испытывается странное, не совсем обычное состояние на выступлениях пианиста: музыка, издавна и хорошо знакомая, видится словно бы в укрупнении, увеличении, в изменении масштабов. Все становится как-то больше, монументальнее, значительнее... Андрей Белый как-то сказал, что люди, слушая музыку, получают возможность пережить то, что чувствуют и переживают великаны; рихтеровской аудитории прекрасно известны ощущения, которые имел в виду поэт.

Таким был Рихтер смолоду, так выглядел в пору расцвета. Когда-то, в далеком 1945 году, он играл на Всесоюзном конкурсе «Дикую охоту» Листа. Один из московских музыкантов, присутствовавший при этом, вспоминает: «...Перед нами был исполнитель-титан, казалось, созданный для воплощения могучей романтической фрески. Предельная стремительность темпа, шквалы динамических нарастаний, огненный темперамент... Хотелось схватиться за ручку кресла, чтобы устоять перед дьявольским натиском этой музыки...» (Аджемов К. X. Незабываемое.- M., 1972. С. 92.) . Несколько десятилетий спустя Рихтер сыграл в одном из сезонов ряд прелюдий и фуг Шостаковича, Третью сонату Мясковского, Восьмую Прокофьева. И опять, как в былое время, впору было бы писать в критическом отчете: «хотелось схватиться за ручку кресла...» - настолько силен, яростен был эмоциональный смерч, бушевавший в музыке Мясковского, Шостаковича, в финале прокофьевского цикла.

Вместе с тем Рихтер всегда любил, мгновенно и полностью преобразившись, увести слушателя в мир тихих, отрешенных звукосозерцаний, музыкальных «нирван», сосредоточенных раздумий. В тот таинственный и труднодоступный мир, где все сугубо материальное в исполнительстве - фактурные покровы, ткань, вещество, оболочка - уже исчезает, растворяется без остатка, уступая место лишь сильнейшему, тысячевольтному духовному излучению. Таков у Рихтера мир многих прелюдий и фуг из «Хорошего темперированного клавира» Баха, последних фортепианных творений Бетховена (прежде всего, гениальной Ариетты из опуса 111), медленных частей шубертовских сонат, философской поэтики Брамса, психологически утонченной звукописи Дебюсси и Равеля. Интерпретации этих произведений дали основание одному из зарубежных рецензентов написать: «Рихтер - пианист удивительной внутренней концентрации. Порой кажется, что весь процесс музыкального исполнения происходит в нем самом» (Дельсон В. Святослав Рихтер.- М., 1961. С. 19.) . Критиком подобранны действительно меткие слова.

Итак, мощнейшее «фортиссимо» сценических переживаний и завораживающее «пианиссимо»... Испокон веку было известно: концертирующий артист, будь то пианист, скрипач, дирижер и т. д., интересен лишь постольку, поскольку интересна - широка, богата, разнообразна - палитра его чувствований. Думается, величие Рихтера-концертанта не только в интенсивности его эмоций, особенно заметной у него в молодости, равно как и в период 50-60-х годов, но и в их подлинно шекспировской контрастности, гигантской масштабности перепадов: неистовство - углубленная философичность, экстатический порыв - успокоение и греза, активное действие - напряженный и сложный самоанализ.

Любопытно отметить в то же время, что есть и такие цвета в спектре эмоций человека, которых Рихтер как художник всегда чуждался и избегал. Один из наиболее проницательных исследователей его творчества, ленинградец Л. Е. Гаккель однажды задался вопросом: чего в искусстве Рихтера нет ? (Вопросом на первый взгляд риторическим и странным, по сути же - вполне правомерным, ибо отсутствие чего-то характеризует иной раз артистическую личность ярче, нежели наличие в ее облике таких-то и таких-то черт.) В Рихтере, пишет Гаккель, «...нет чувственного обаяния, обольстительности; в Рихтере нет ласки, лукавства, игры, ритм его лишен каприччиозности...» (Гаккель Л. Для музыки и для людей // Рассказы о музыке и музыкантах.-Л.; М.; 1973. С. 147.) . Можно было бы продолжить: Рихтер не слишком склонен к той задушевности, доверительной интимности, с которой иной исполнитель распахивает свою душу перед аудиторией,- вспомним хотя бы Клиберна. Как артист Рихтер не из «открытых» натур, в нем нет чрезмерной общительности (Корто, Артур Рубинштейн), нет того особого качества - назовем его исповедальностью,- коим было отмечено искусство Софроницкого или Юдиной. Чувства музыканта возвышенны, строги, в них и серьезность, и философичность; чего-то другого - сердечности ли, нежности, участливого тепла...- им порой недостает. Нейгауз в свое время написал, что ему «иногда, правда, очень редко» не хватало «человечности» в Рихтере, «несмотря на всю духовную высоту исполнения» (Нейгауз Г. Размышления, воспоминания, дневники. С. 109.) . Не случайно, видимо, встечаются среди фортепианных пьес и такие, с которыми пианисту, в силу его индивидуальности, сложнее, чем с прочими. Есть авторы, путь к которым для него всегда был непрост; рецензентами, например, издавна дебатировалась «проблема Шопена» в рихтеровском исполнительском творчестве.

Иногда спрашивают: что же доминирует в искусстве артиста - чувство? мысль? (На этом традиционном «оселке» испытывается, как известно, большинство характеристик, выдаваемых исполнителям музыкальной критикой). Ни то и ни другое - и это тоже примечательно для Рихтера в лучших его сценических созданиях. Он всегда был одинаково далек как от импульсивности художников романтического толка, так и от хладнокровной рассудочности, с которой возводят свои звуковые конструкции исполнители-«рационалисты». И не только потому, что равновесие и гармония - в природе Рихтера, во всем, что является делом его рук. Тут еще и иное.

Рихтер - художник сугубо современной формации. Как и у большинства крупных мастеров музыкальной культуры XX века, его творческое мышление являет собой органический синтез рационального и эмоционального. Одна лишь существенная деталь. Не традиционный синтез горячего чувства и трезвой, уравновешенной мысли, как это часто встречалось в прошлом, а, напротив, единение пламенной, добела раскаленной художественной мысли с умными, содержательными чувствами . («Чувство интеллектуализировано, а мысль накаляется до такой степени, что становится острым переживанием» (Мазель Л. О стиле Шостаковича // Черты стиля Шостаковича.- М., 1962. С. 15.) ,- эти слова Л. Мазеля, определяющие одну из важных сторон современного мироощущения в музыке, кажутся порой сказанными прямо о Рихтере). Понять этот кажущийся парадокс - значит понять нечто очень существенное в интерпретациях пианистом произведений Бартока, Шостаковича, Хиндемита, Берга.

И еще одна отличительная примета рихтеровских работ - четкая внутренняя огранизованность. Ранее говорилось, во всем, что делается людьми в искусстве - писателями, художниками, актерами, музыкантами,- всегда сквозит их чисто человеческое «я»; homo sapiens проявляется в деятельности, просвечивает в ней . Рихтер, каким его знают окружающие, непримирим к любым проявлениям небрежности, неряшливого отношения к делу, органически не терпит того, что могло бы ассоциироваться с «между прочим» и «кое-как». Любопытный штрих. За его плечами тысячи публичных выступлений, и каждое бралось им на учет, фиксировалось в специальных тетрадях: что игралось, где и когда . Та же врожденная склонность к строгой упорядоченности и самодисциплине - в интерпретациях пианиста. Все в них детально спланировано, взвешено и распределено, во всем абсолютная ясность: в намерениях, приемах и способах сценического воплощения. Особенно рельефна рихтеровская логика организации материала в произведениях крупных форм, числящихся в репертуаре артиста. Таких, как Первый фортепианный концерт Чайковского (знаменитая запись с Караяном), Пятый Прокофьева с Маазелем, Первый бетховенский с Мюншем; концерты и сонатные циклы Моцарта, Шумана, Листа, Рахманинова, Бартока и других авторов.

Люди, хорошо знакомые с Рихтером, рассказывали, что во время своих многочисленных гастролей, бывая в разных городах и странах, он не упускал случая заглянуть в театр; особенно близка ему опера. Он страстный поклонник кино, хороший фильм для него - настоящая радость. Известно, Рихтер давний и горячий любитель живописи: сам рисовал (специалисты уверяют, что интересно и талантливо), часами простаивал в музеях перед понравившимися ему картинами; его дом часто служил для вернисажей, выставок работ того или иного художника. И еще: с юных лет его не оставляло увлечение литературой, он благоговел перед Шекспиром, Гете, Пушкиным, Блоком... Непосредственное и близкое соприкосновение с различными искусствами, огромная художественная культура, энциклопедический кругозор - все это освещает особым светом исполнительство Рихтера, делает его явлением .

В то же время - еще один парадокс в искусстве пианиста!- персонифицированное «я» Рихтера никогда не претендует на роль демиурга в творческом процессе. В последние 10-15 лет это особенно заметно, о чем, впрочем, речь впереди. Вернее всего, думается подчас на концертах музыканта, было бы сравнить индивидуально-личностное в его трактовках с подводной, невидимой частью айсберга: в ней многотонная мощь, она - основание тому, что на поверхности; от сторонних взоров, однако, она скрыта - и полностью... Критики не раз писали об умении артиста без остатка «растворяться» в исполняемом, о «неявности» Рихтера-интерпретатора - этой явной и характерной черте его сценического облика. Рассказывая о пианисте, один из рецензентов сослался как-то на знаменитые слова Шиллера: высшая похвала художнику - сказать, что мы забываем о нем за его созданиями; они словно бы адресованы Рихтеру - вот кто действительно заставляет забыть о себе за тем, что он делает... Видимо, здесь дают о себе знать какие-то природные особенности дарования музыканта - типология, специфика и т. д. Кроме того, здесь и принципиальная творческая установка.

Отсюда-то и берет начало еще одна, едва ли не самая удивительная способность Рихтера-концертанта - способность к творческому перевоплощению. Откристаллизовавшаяся у него до высших степеней совершенства и профессиональной искусности, она ставит его на особое место в кругу коллег, даже самых именитых; по этой части он почти не знает себе равных. Нейгауз, относивший стилистические трансформации на выступлениях Рихтера к разряду высочайших достоинств артиста, писал после одного из его клавирабендов: «Когда он заиграл Шумана после Гайдна, все стало другим: рояль был другой, звук другой, ритм другой, характер экспрессии другой; и так понятно почему - то был Гайдн, а то был Шуман, и С. Рихтер с предельной ясностью сумел воплотить в своем исполнении не только облик каждого автора, но и его эпохи» (Нейгауз Г. Святослав Рихтер // Размышления, воспоминания, дневники. С. 240.) .

Нет необходимости говорить о постоянных успехах Рихтера, успехах тем больших (порадокс очередной и последний), что публике не дано обычно полюбоваться на рихтеровских вечерах всем тем, чем привыкла она любоваться на вечерах многих прославненных «асов» пианизма: ни в щедрой на эффекты инструментальной виртуозностью, ни роскошным звуковым «декором», ни блестящей «концертностью»...

Это всегда было характерно для исполнительской манеры Рихтера - категорический отказ от всего внешне броского, претенциозного (семидесятые - восьмидесятые годы лишь довели эту тенденцию до максимума возможного). Всего, что могло бы отвлечь аудиторию от основного и главного в музыке - сфокусировать внимание на достоинствах исполнителя , а не исполняемого . Играть так, как играет Рихтер,- для этого, наверное, мало одного лишь сценического опыта - сколь бы велик он ни был; одной лишь художественной культуры - даже уникальной по масштабам; природного дарования - хотя бы и гигантского... Тут требуется иное. Некий комплекс чисто человеческих качеств и черт. Люди, близко знающие Рихтера, в один голос говорят о его скромности, бескорыстии, альтруистическом отношении к окружающему, жизни, музыке.

Вот уже несколько десятилетий Рихтер безостановочно идет вперед. Идет, казалось бы, легко и окрыленно, на деле же - прокладывая себе путь нескончаемым, беспощадным, нечеловеческим трудом. Многочасовые занятия, о которых рассказывалось выше, по-прежнему остаются нормой его жизни. С годами тут мало что изменилось. Разве что еще больше времени уделяется работе за инструментом. Ибо Рихтер считает, что с возрастом надо не уменьшать, а увеличивать творческие нагрузки - если поставить себе целью сохранить исполнительскую «форму»...

В восьмидесятых годах в творческой жизни артиста произошло немало интересных событий и свершений. Прежде всего, нельзя не вспомнить «Декабрьские вечера» - этот единственный в своем роде фестиваль искусств (музыки, живописи, поэзии), которому Рихтер отдает массу энергии и сил. «Декабрьские вечера», проходящие с 1981 года в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, ныне стали традиционными; благодаря радио и телевидению они обрели самую широкую аудиторию. Тематика их разнообразна: классика и современность, русское искусство и зарубежное. Рихтер, инициатор и вдохновитель «Вечеров», вникает в ходе их подготовки буквально во все: от составления программ и отбора участников до самых незначительных, казалось бы, деталей и мелочей. Впрочем, мелочей для него практически не существует, когда дело касается искусства. «Мелочи создают совершенство, а совершенство не мелочь» - эти слова Микеланджело могли бы стать прекрасным эпиграфом и к исполнительству Рихтера, и ко всей его деятельности.

На «Декабрьских вечерах» раскрылась еще одна грань дарования Рихтера: вместе с режиссером Б. Покровским он принял участие в постановке опер Б. Бриттена «Альберт Херринг» и «Поворот винта». «Работал Святослав Теофилович с раннего утра до поздней ночи,- вспоминает директор Музея изобразительных искусств И. Антонова.- Провел огромное количество репетиций с музыкантами. Занимался с осветителями, сам проверял буквально каждую лампочку, все до мельчайших подробностей. Сам ездил с художником в библиотеку подбирать английские гравюры для оформления спектакля. Не понравились костюмы - поехал на телевидение и несколько часов рылся в гардеробной, пока не отыскал то, что его устраивало. Вся постановочная часть была продумана им».

Рихтер по-прежнему очень много гастролирует как в СССР, так и за рубежом. В 1986 году, например, он дал около 150 концертов. Цифра прямо-таки ошеломляющая. Едва ли не вдвое превышающая обычную, общепринятую концертную норму. Превышающая, кстати, «норму» самого Святослава Теофиловича - ранее он не давал, как правило, более 120 концертов в год. На редкость впечатляюще выглядели и сами маршруты рихтеровских гастролей в том же 1986 году, охватившее чуть ли не полмира: все началось с выступлений в Европе, потом последовало длительное турне по городам СССР (европейская часть страны, Сибирь, Дальний Восток), затем - Япония, где у Святослава Теофиловича было 11 сольных клавирабендов,- и опять концерты на родине, только теперь уже в обратном порядке, с востока на запад. Нечто в этом роде было повторено Рихтером и в 1988 году - та же длинная череда больших и не слишком больших городов, та же цепь непрерывных выступлений, те же бесконечные переезды с места на место. «Почему столько городов и именно эти?- спросили однажды Святослава Теофиловича.- Потому что я еще не играл в них,- ответил он.- Мне хочется, очень хочется посмотреть страну. [...] Вы знаете, что меня влечет? Географический интерес. Не «охота к перемене мест», а именно это. Вообще я не люблю засиживаться на одном месте, нигде... В моей поездке нет ничего удивительного, никакого подвига, это просто мое желание.

Мне интересно , в этом есть движение . География, новые созвучия, новые впечатления - это тоже своего рода искусство. Поэтому я счастлив, когда покидаю какое-то место и дальше будет что-то новое . Иначе не интересно жить» (Рихтер Святослав: «В моей поездке нет ничего удивительного.»: Из путевых записей В. Чемберджи // Сов. музыка. 1987. № 4. С. 51.) .

Все большую роль в сценической практике Рихтера играет в последнее время камерно-ансамблевое музицирование. Он всегда был прекрасным ансамблистом, любил выступать с певцами и инструменталистами; в семидесятые - восьмидесятые годы это стало особенно заметным. Святослав Теофилович часто играет с О. Каганом, Н. Гутман, Ю. Башметом; среди его партнеров можно было видеть Г. Писаренко, В. Третьякова, Квартет имени Бородина, молодежные коллективы под управлением Ю. Николаевского и др. Близ него образовалось своего рода содружество исполнителей различных специальностей; критики стали говорить, не без некоторого пафоса, о «рихтеровой галактике»... Естественно, что творческая эволюция музыкантов, находящихся рядом с Рихтером, проходит во многом под его непосредственным и сильным влиянием - хотя он скорее всего не предпринимает для этого решительно никаких усилий. И однако же... Не может не заражать, свидетельствуют близкие пианиста, его колосальная самоотдача в работе, его творческий максимализм, его целеустремленность. Общаясь с ним, люди начинают делать то, что, казалось бы, выше их сил и возможностей. «У него стерта грань между занятием, репетицией и концертом,- рассказывает виолончелистка Н. Гутман.- Большинство музыкантов сочло бы на каком-то этапе, что произведение готово. Рихтер именно в этот момент только начинает над ним работать».

Многое поражает в «позднем» Рихтере. Но, может быть, более всего - его неистощимая страсть к открытию нового в музыке. Казалось бы, с его огромными репертуарными накоплениями - зачем выискивать ранее не исполнявшееся им? Надо ли?... И тем не менее в его программах семидесятых - восьмидесятых годов можно встретить ряд новых, прежде не игранных им произведений - например, Шостаковича, Хиндемита, Стравинского, некоторых других авторов. Или такой факт: свыше 20 лет подряд участвовал Рихтер в музыкальном фестивале в городе Туре (Франция). И ни разу за это время не повторился в своих программах...

Изменилась ли за последнее время манера игры пианиста? Его концертно-исполнительский стиль? И да, и нет. Нет, поскольку в главном Рихтер остался самим собой. Основы его искусства слишком устойчивы и мощны для сколько-нибудь существенных видоизменений. В то же время некоторые из тенденций, свойственных его игре в прошлые годы, получили сегодня дальнейшее продолжение и развитие. Прежде всего - та «неявность» Рихтера-исполнителя, о которой уже говорилось. Та характерная, неповторимая особенность его исполнительской манеры, благодаря которой у слушателей возникает чувство, будто они напрямую, лицом к лицу, встречаются с авторами исполняемых произведений - без какого-либо толкователя и посредника. И это производит впечатление столь же сильное, сколь и необычное. Сравниться со Святославом Теофиловичем тут не в силах никто...

Вместе с тем нельзя не видеть, что подчеркнутая объективность Рихтера как интерпретатора - незамутненность его исполнения какими-либо субъективными примесями - имеет следствием и побочный эффект. Факт есть факт: в ряде трактовок пианиста семидесятых - восьмидесятых годов ощущается порой некоторая «дистиллированность» эмоций, какая-то «внеличностность» (быть может, правильнее сказать «над-личностность») музыкальных высказываний. Иной раз дает о себе знать внутренняя отстраненность от аудитории, воспринимающей среды. Бывало, в отдельных своих программах Рихтер выглядел чуть-чуть абстрактно как художник, не позволяя себе ничего,- так, во всяком случае, казалось со стороны - что выходило бы за рамки хрестоматийно точного воспроизведения материала. Мы помним, Г. Г. Нейгаузу не хватало когда-то «человечности» в своем всемирно известном и прославленном ученике - «несмотря на всю духовную высоту исполнения». Справедливость требует заметить: то, о чем говорил Генрих Густавович, отнюдь не исчезло со временем. Скорее, наоборот...

(Не исключено: все, о чем сейчас речь, есть следствие многолетней, непрерывной и сверхинтенсивной сценической деятельности Рихтера. Не сказаться сие не смогло даже на нем.)

Собственно, и раньше иные из слушателей откровенно признавались, что испытывают на рихтеровских вечерах такое чувство, будто пианист пребывает где-то поодаль от них, на некоем высоком пьедестале. И раньше Рихтер представлялся многим наподобие горделивой и величественной фигуры артиста-«небожителя», олимпийца, недосягаемого для простых смертных... Сегодня эти ощущения, пожалуй, еще сильнее. Пьедестал выглядит еще внушительнее, грандиознее и... отдаленнее.

И еще. На предыдущих страницах отмечалась склонность Рихтера к творческому самоуглублению, интроспекции, «философичности». («Весь процесс музыкального исполнения происходит в нем самом»...) В последние годы он, случается, парит в столь высоких слоях духовной стратосферы, что публике, во всяком случае, какой-то части ее, довольно нелегко уловить непосредственный контакт с ними. И восторженные овации после выступлений артиста этого факта никак не меняют.

Все вышесказанное - не критика в обычном, общеупотребительном смысле слова. Святослав Теофилович Рихтер слишком значительная творческая фигура, и вклад его в мировое искусство слишком велик, дабы подходить к нему со стандартными критическими мерками. В то же время отворачиваться от каких-то особых, ему лишь присущих черт исполнительского облика тоже ни к чему. Тем более, что в них обнаруживаются определенные закономерности его многолетней эволюции художника и человека.

В завершение разговора о Рихтере семидесятых - восьмидесятых годов нельзя не обратить внимание, что еще более точным и выверенным сделался ныне Художественный Расчет пианиста. Еще яснее и четче стали грани звуковых конструкций, сооружаемых им. Наглядное подтверждение тому - и последние концертные программы Святослава Теофиловича, и сделанные им грамзаписи, в частности пьесы из «Времен года» Чайковского, этюды-картины Рахманинова, а также Квинтет Шостаковича с «бородинцами».

Рихтер Святослав Теофилович

(Род. в 1915 г. – ум. в 1997 г.)

Выдающийся пианист, легенда музыки XX в. Потрясающий исполнитель-виртуоз. Один из организаторов знаменитого московского фестиваля «Декабрьские вечера».

По мнению критика Бориса Лифановского, «явление под названием “Святослав Рихтер” столь необъятно и величественно, что для того чтобы говорить о нем подробно и серьезно, вероятно, необходимо немалое мужество. Рихтер ушел из жизни недавно, мы все имели честь быть его современниками, можно сказать, привыкли к этому. Тем более удивительно наблюдать, как его имя и его творчество стремительно уходят из современности в историю музыки, становясь при этом одной из величайших ее страниц».

Святослав родился в Житомире, в семье с сильными музыкальными традициями. Его дедушка по отцовской линии, Даниил Рихтер, был настройщиком. Он был настоящим этническим немцем, но родом из Польши, и эмигрировал в Россию в поисках заработка. Мастер по фортепиано, он открыл собственную мастерскую в Житомире. Его сын Теофил был самым младшим из пятерых детей и единственным, кто связал свою жизнь с музыкой. Отслужив в армии, он был направлен на учебу в Вену, которая в то время была музыкальной столицей мира. Тогда там можно было запросто встретить на улице Малера или Грига, да и Брамс регулярно посещал оперу. Теофил Рихтер получил образование как композитор и пианист и подавал большие надежды.

По окончании консерватории он долго не возвращался на родину: играл при дворе королевы Драги, давал частные уроки для австрийских аристократов. Вернувшись в Житомир через 22 года, Теофил женился на дворянке Анне Москалевой. Ее отец Павел Петрович, одно время даже председательствовавший в земстве, был категорически против столь неравного брака, но свое согласие все-таки дал.

20 марта 1915 г. у Рихтеров родился сын, которого назвали Святославом. Через год они перебрались в Одессу, где отцу предложили место в консерватории. В 1918 г. разразилась страшная эпидемия тифа. Святослав в это время гостил у дедушки в Житомире. Там он и заболел, а вместе с ним – мамина сестра Елена. Тетка вскоре умерла, а из Одессы поступило известие, что отец тоже болен. Мать посчитала необходимым находиться рядом с мужем, и мальчик остался на три года на попечении многочисленных родственников (в семье Анны было семеро детей).

Наибольшее влияние на маленького Святослава оказала его тетка Мери, которой в ту пору было лет 16. Именно ей он обязан своими увлечениями живописью, театром и кино, пронесенными через всю жизнь. Если мать будущего пианиста была настоящей светской дамой, то тетка – взбалмошной, веселой женщиной, которая постоянно что-то выдумывала. Она все время рисовала и пыталась приобщить к живописи племянника, который был совсем не против. В то время маленький Рихтер абсолютно не интересовался музыкой и собирался стать художником.

По возвращении в Одессу в 1921 г. мальчик попал в совершенно другой мир. Здесь царила музыка. Отец не только преподавал, но и играл на органе в местной кирхе, куда все отправлялись слушать его по воскресеньям. Дома постоянно устраивались музыкальные вечера. Все это привело к тому, что в возрасте примерно восьми лет мальчик сам сел за инструмент. Он никогда не играл гаммы, а взялся сразу за ноктюрн Шопена. Впоследствии юный талант еще не раз удивлял отца, занимавшегося его начальным музыкальным образованием. Например, Святослав сам выучился читать оркестровые партитуры. Правда, музыка еще не казалась ему выбором на всю жизнь. Просто по указанию матери он исполнял перед гостями что-то вроде обязательной программы, но по собственному выбору. Желание стать пианистом появилось после первого публичного выступления в доме сестер Семеновых в 1931 г.

С 15 лет влюбленный в театр Святослав начал аккомпанировать в различных концертах и даже три года проработал во Дворце моряков. Потом наступила пора оперы. Вначале его взяли репетитором балета. Однако вскоре он уже дебютировал в качестве сольного исполнителя. Произошло это 19 февраля 1934 г. в зале клуба инженеров. Публика с восторгом оценила исполнение довольно сложных произведений Шопена, Святослава даже вызывали на бис.

Поработав какое-то время концертмейстером Одесского театра оперы и балета и стремясь избежать службы в армии, Рихтер отправился на учебу в Москву. В 1937 г. его без экзаменов зачисляют в Московскую консерваторию, в класс Г. Г. Нейгауза. Вот как вспоминал впоследствии об этом событии великий учитель: «Он не получил никакого музыкального образования, нигде не учился, и мне сказали, что такой вот юноша хочет поступить в консерваторию. Он сыграл Бетховена, Шопена, и я прошептал окружающим: “По-моему, он гений”». Позже к такому же мнению будут приходить практически все, кто будет слышать игру Рихтера. Еще когда он был студентом, его услышал С. Прокофьев и был настолько покорен мастерством исполнения, что доверил в 1940 г. этому в общем-то молодому и малоизвестному пианисту премьеру своей Шестой фортепианной сонаты. Впоследствии музыкант станет первым исполнителем и остальных сонат Прокофьева, настолько тот будет восхищен его игрой. А Девятая соната была даже посвящена Рихтеру композитором.

Накануне войны в семье Рихтер произошла трагедия, о которой Святослав Теофилович долго не упоминал. Однако на склоне лет он поведал об этом в одном из документальных фильмов о себе. Позже этот рассказ был повторен им неоднократно в различных книгах и дневниковых записях. Видимо, это была очень болезненная тема, которая долго мучила музыканта. История была достойна дамского романа, и возможно, не воспринималась бы так печально, не произойди она в жизни.

Еще в годы революции в Одессу сбежал сын одного видного царского чиновника. Сам он был немцем, но во избежание преследования сменил фамилию на Кондратьев. Он подавал надежды как музыкант, но, опять же из опасения разоблачения, предпочел оставить консерваторию и симулировать костный туберкулез. Роль требовала быть прикованным к постели. Зарабатывал он себе на хлеб, давая частные уроки композиции. В число его учеников входил и Рихтер. Уроки мальчику не нравились, но он их исправно посещал. В результате с мнимым больным очень сблизилась его мать. Анна Павловна не была женщиной сердобольной и мягкотелой, но тут поддалась (по мнению Рихтера) внушению. Сергей Кондратьев был перевезен к ним в дом, и она за ним самозабвенно ухаживала. Рихтер, как мы помним, в то время находился в Москве и не догадывался о том, что происходило в семье его родителей. Меж тем, с началом войны всем предложили эвакуироваться, но мать отказалась. Отец, все прекрасно понимая, остался вместе с ней и был в 1941 г. расстрелян по доносу как немец, незадолго до прихода оккупантов. С приходом врага «больной» неожиданно выздоровел и спустя 20 лет встал и пошел. Анна Петровна бежала с ним в Германию, где они поженились, причем Кондратьев предпочел взять фамилию жены. Когда его принимали за отца великого пианиста, он совсем не возражал и даже пользовался этим…

Всю войну Святослав Рихтер проездил с концертами, исколесив как север России, так и Закавказье. Этот период он считал началом своей карьеры. Летом 1942 г. состоялся его первый сольный концерт в Малом зале Консерватории. Когда он играл в Ленинграде в 1944 г., в зале были выбиты окна, и публика сидела в шубах, поскольку было очень холодно. Рихтер же играл как всегда, утверждая, что его греет вдохновение.

В 1945 г. Святослав Рихтер стал победителем Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей. В 1947 г. он наконец окончил учебу в консерватории, прерванную войной, а в 1949 г. уже стал лауреатом Сталинской премии. В это же время кроме сольных выступлений он стал давать совместные концерты с Ниной Львовной Дорлиак. Они познакомились еще во время войны в 1943 г. на одной из многочисленных тогда панихид, где оба выступали. Вот как вспоминал об этом сам музыкант: «А потом вышла певица, она мне ужасно понравилась и выглядела, как принцесса. Пела замечательно, и только потом я понял, что это была Нина Дорлиак».

Нина Львовна происходила из довольно известной театрально-музыкальной семьи. Как и Рихтер, она закончила Московскую консерваторию с золотой медалью и подобно своей матери стала впоследствии одним из самых выдающихся ее профессоров. Они прожили вместе более 50 лет, при этом до конца своих дней называли друг друга только на «вы». Все началось в 1946 г., когда Рихтер не имея собственного жилья (по приезде в Москву он жил у Нейгауза), перебрался в квартиру Нины Дорлиак на Арбате. Это были две комнаты в коммуналке, где она проживала вместе с матерью и племянником. А последним их домом стала квартира на 16-м этаже по улице Неждановой, где теперь Музей-квартира Святослава Рихтера в составе Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Они часто устраивали там для друзей музыкальные вечера, карнавалы, просмотры фильмов и даже чтения оперных либретто.

До смерти Сталина в 1953 г. Рихтер за границу не выезжал. Он был удивительным человеком и никогда не скрывал, что играл на похоронах отца народов, куда его спешно доставили из Тбилиси на военном самолете. Святослав был настолько чужд политике, что на экзамене не смог ответить кто такой Карл Маркс, а об этом событии вспоминал буквально следующее: «Играл на пианино и близко видел мертвого Сталина, и Маленкова, всех руководителей. Сыграл и вышел на улицу».

После с концертами Рихтер объездит весь мир, начав с Праги и – до самого Дальнего Востока. Например, в 1986 г. он выступил 150 раз. Всего у него было 80 концертных программ, и все их он играл по памяти. Успех был безумный, но будучи серьезным музыкантом, Рихтер не зацикливался на гастролях. Для него было наиболее важным самосовершенствование и постоянный труд.

В 1964 г. Рихтер основал ежегодный фестиваль во Франции, в Турене, и принимал в нем постоянно участие. А в 1989 г. при его участии был организован проводящийся с тех пор ежегодно в Московском музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина фестиваль «Декабрьские вечера» (кстати пианист является автором этого названия).

Недостижимо великий на мировой сцене, маэстро был очень скромен, и никогда не отказывался выступить на самых маленьких площадках. Рихтер говорил: «Я готов сыграть и в школе без гонорара, играю в маленьких залах без денег, мне все равно».

Так в 1978 г. он с готовностью откликнулся на просьбу И. Т. Бобровской, директора московской ДШИ № 3. Между музыкантом и преподавателями школы сложились самые теплые отношения, и с тех пор концерты стали регулярными. Теперь это учебное заведение носит имя Святослава Рихтера.

Музыкант считал, что «публика всегда права» и «ни в чем не виновата», но при этом отмечал, что играет для себя и чем лучше играет для себя, тем лучше воспринимает концерты публика. Его мать признавалась, что, вынашивая сына, старалась смотреть и слушать только самое прекрасное, чтобы ребенок все это воспринял. Что ж, у нее получилось. Святослав Рихтер принес в этот мир свое удивительное искусство. Люди, слушая его игру, становились счастливее, лучше, чище и добрее. Он никогда не шел против своей совести. На первом конкурсе им. П. И. Чайковского он поставил Ван Клиберну 25 баллов, а остальным участникам ноль. С тех пор его в жюри не приглашали.

Жак Ив Кусто (1910 г. – 1997 г.) «И что это вас так тянет в море?» – спрашивают нас практичные люди. Джорджа Меллори спросили как-то, почему ему так хочется влезть на Эверест. Он ответил: «Потому что он существует!» Пусть эти слова будут и нашим ответом. Ж. И. Кусто. «В мире