Писатель, прославившийся книгами на русском, а затем и на английском языке, был ученым – энтомологом и описал десятки новых видов насекомых. «На Невском проспекте, в последних числах марта, когда разлив торцов синел от сырости и солнца, высоко пролетала <...> первая желтая бабочка». Лимонница, порхающая по страницам романа «Дар», – в творчестве Владимира Набокова гостья не случайная.
Впрочем, Набоков не мог знать того, что желтая лимонница – не совсем желтая. «Если взглянуть на ее крыло в ультрафиолете, на нем появится крупное контрастное пятно, напоминающее крылья павлиньего глаза», – говорит энтомолог , преподаватель Лаборатории биологии Политехнического музея.
Действительно, миллионами лет естественный отбор трудился над окраской лимонницы, предназначенной вовсе не для нашего зрения, а для глаз других насекомых, видимый спектр у них смещен в ультрафиолетовую область. С бабочками мы вообще существуем как бы параллельно. Если не считать шелкопрядов, хозяйственной пользы от них мало, но и серьезного вреда они не приносят. Мы могли бы вовсе не замечать бабочек – когда б не одно «но»: они удивительно красивы.
Недаром Набоков, поймавший первую бабочку в шесть лет, в девять уже штудировал монументальный труд «Бабочки Британии», а будучи взрослым и эмигрировав, работал смотрителем коллекции чешуекрылых в гарвардском Музее сравнительной зоологии. Поэтому для энтомологов Набоков – классик не только литературы, но и науки.
Прогресс для насекомых
«Бабочки дают нам удивительную возможность для изучения эволюции и эволюционных механизмов, – добавляет Анатолий Крупицкий. – Исторически они примерно ровесники динозавров, появились одновременно с цветковыми растениями и стали их опылителями».
Считается, что ближайшие современные родственники чешуекрылых – ручейники, обитатели водоемов. До сих пор личинки некоторых бабочек ведут водный образ жизни, возможно, сохраняя древние привычки далеких предков. «Кроме того, у ручейников тоже имеются покрытые волосками крылья, – поясняет Анатолий Крупицкий. – Собственно говоря, чешуйки на крыльях бабочек – производные таких волосков».
И ручейники, и бабочки, и скорпионницы считаются «эволюционно продвинутыми» отрядами, которые довели до совершенства сложные механизмы полного метаморфоза – из личинки (гусеницы) в куколку и лишь затем – во взрослую особь-имаго. «Сверчки, например, проходят только неполное превращение: они вылупляются из яиц, уже имея примерно “взрослое” строение, не считая крыльев и репродуктивной системы, – добавляет Анатолий Крупицкий, – и в течение жизни просто растут, периодически линяя, сбрасывая внешний экзоскелет и выращивая новый».
Неспособные к полному превращению сверчки – отличные и отважные бойцы. Оценить их спортивные качества можно на занятиях «Эксперимент со сверчками: гладиаторские бои», которые Анатолий Крупицкий проводит в .
«Бабочки – одни из самых прогрессивных насекомых, – продолжает Анатолий. – Даже полет у бабочек чрезвычайно развит: некоторые бражники легко зависают над цветком, развивают скорость под 100 км/ч и могут мигрировать, перелетая через океан… Например, бабочки-монархи преодолевают тысячи километров».
Набоков-эволюционист
Главным предметом научного интереса Набокова было семейство бабочек-голубянок (Lycaenidae ) – ими же занимается и Анатолий Крупицкий. «Даже среди прогрессивного отряда чешуекрылых это одна из самых многочисленных и высокоразвитых групп, – поясняет он. – Они относятся к булавоусым бабочкам, которые ведут дневной образ жизни».
К сожалению, мягкие ткани чешуекрылых чрезвычайно плохо сохраняются в осадочных породах. Поэтому до сих пор палеонтологи обнаружили несколько десятков останков булавоусых бабочек – за всю многомиллионную геологическую историю этого отряда насекомых. Однако сегодня в арсенале ученых имеются и другие методы исследований, включая генетические. «Род голубянок, которым занимаюсь я, совсем молодой, он практически ровесник нашего рода Homo . По современным оценкам, ему около 2 млн лет, – добавляет Анатолий Крупицкий. – Но вообще историю голубянок можно проследить более чем на 10 млн лет в прошлое».
За это время голубянки успели расселиться почти по всему земному шару, и энтомологи продолжают описывать новые виды. Несколько ранее неизвестных видов голубянок Анатолий Крупицкий открыл в горах Передней и Центральной Азии, но водятся они даже в Подмосковье. «Сверху коричневые, снизу зеленые – узнать их легко, – рассказывает ученый. – Всего же их известно больше 5 тысяч видов, и ключевое отличие самых близких видов – в строении гениталий».
Быстрое изменение копуляционных органов можно назвать одним из основных движущих факторов в развитии репродуктивной изоляции разных групп голубянок друг от друга и превращении их в новые виды. Некоторые появились уже на памяти человечества – 200–300 тысяч лет назад. «Именно эволюции голубянок была посвящена основная работа Набокова, – говорит Анатолий Крупицкий. – К сожалению, главная его гипотеза не нашла признания при его жизни и была подтверждена лишь совсем недавно».
Начиная с 1941 года и до 1970-х Набоков описал и назвал более 20 видов чешуекрылых. Эту традицию продолжили и другие энтомологи: в память о классике назван род голубянок Nabokovia, а несколько десятков бабочек получили имена в честь его литературных героев.
Главный труд писателя
«Известны голубянки Polyommatus с действительно голубой верхней поверхностью крыльев, – рассказывает Анатолий, – они распространены повсеместно, по обе стороны Атлантики. И Набоков, изучив их морфологию – окраску, внешний вид и, конечно, анатомию органов копуляции, – высказал идею о том, что за последние 11 млн лет они несколько раз пересекали Берингов пролив и каждый раз “заново” осваивали Америку».
Несколько лет назад была опубликована работа , в которой эта набоковская идея была проверена и подтверждена уже современными методами, с использованием результатов секвенирования ДНК голубянок.
Ученым удалось построить эволюционное древо секции Polyommatus , указав на нем несколько «узлов», моментов, в которые происходила дивергенция видов, населяющих разные континенты. Первую из таких развилок действительно можно отнести к 10 млн лет назад. Раз за разом волна голубянок Polyommatus накатывалась на Америку, двигаясь с севера и добираясь до самого юга, оставляя популяции, постепенно превращавшиеся в новые виды.
«При этом трудно предсказать, как такую работу воспринял бы сам Набоков, – добавляет Анатолий Крупицкий. – Эволюцию он, конечно, никак не отрицал, однако к генетике и роли ДНК относился с большим скепсисом. Впрочем, в то время эти вопросы еще не были строго выясненными, и такое отношение Набокова для тех лет вполне понятно».
Издательство Йельского университета на этой неделе сделало захватывающий подарок всем поклонникам Владимира Набокова, выпустив книгу его научных зарисовок бабочек. «Чистые линии» включают 148 рисунков, 62 из которых выполнены в цвете - ранее недоступные публике чертежи-исследования дополнены научными очерками об открытиях писателя и энтомолога.
Книга вышла под редакцией Стивена Блэкуэлла, профессора русского языка Университета Теннеси, автора монографии «Перо и скальпель: Искусство Набокова и мир науки», а также Курта Джонсона, автора более двухсот журнальных статей о бабочках и соавтора книги «Блюз Набокова: Научная одиссея литературного гения».
Свои первые рисунки бабочек Набоков сделал еще в детстве, разрисовав изразцовую печь в петербургском доме. Свою первую бабочку он поймал в шесть лет.
«Началось всё это, когда мне шёл седьмой год, и началось с довольно банального случая. На персидской сирени у веранды флигеля я увидел первого своего махаона - до сих пор аоническое обаяние этих голых гласных наполняет меня каким-то восторженным гулом! Великолепное, бледно-жёлтое животное в чёрных и синих ступенчатых пятнах, с попугаячьим глазком на каждой из парных чёрно-палевых шпор, свешивалось с наклонённой малиново-лиловой грозди и, упиваясь ею, всё время судорожно хлопало своими громадными крыльями. Я стонал от желанья», - расскажет Набоков в «Других Берегах».
С тех пор с безумной страстью он охотился за бабочками в разные годы жизни, на разных континентах, на страницах своих гениальных романов.
Наследие Набокова как ученого только предстоит оценить - в поисках эволюционного разнообразия маленькой бабочки под названием Blues (голубянка), он создал более тысячи подробнейших иллюстраций анатомического строения чешуекрылых. Только сейчас гипотезы Набокова-ученого находят подтверждение в исследованиях ученых. После эмиграции в Америку Набоков проводил исследования Lepidóptera, работая в Американском музее естественной истории и затем в Гарварде. Летом со своей женой Верой отправлялся охотиться за новыми видами, особенно плодотворными были путешествия по каменистым склонам штата Колорадо. Именно эти дороги вдохновили писателя на его бессмертный роман «Лолита».
В 1945 году, сделав сравнительный анализ гениталий самцов бабочек-голубянок, Набоков разработал отличную от общепринятой классификацию рода Polyommatus. Спустя более полувека теория была доказана при помощи современного анализа ДНК. И только недавно была подтверждена смелая гипотеза Набокова, утверждающая, что голубянки пересекли Берингов пролив, мигрировав в Новый свет из Азии. Книгу «Fine Lines» уже назвали тем же Беринговым проливом, соединяющим два невероятных крыла личности Набокова - писателя и ученого.
Что такое бабочки Владимира Набокова? Это и коллекции бабочек, собранные писателем, которые сейчас хранятся в нескольких музеях мира; это и бабочки, появляющиеся в каждом из художественных текстов, автором которых был Набоков-писатель (исследователи насчитали 570 таких упоминаний); это и трогательно-невзрачные голубянки – бабочки Lycaenides, которых изучал под микроскопом Набоков-энтомолог; это и более двадцати видов бабочек, которых современные энтомологи назвали именами его литературных персонажей. Литература и энтомология (а точнее – лепидоптерология, наука о бабочках) всегда были неразделимы в его жизни, но со временем литература заняла первое место, а бабочки стали отдыхом и неизменным источником вдохновения. Собственно, никакого другого отдыха Набоков и не знал. Именно поэтому многим русским читателям жизнь Набокова кажется «неписательской»: в ней не было кутежей и вереницы любовных романов. Вместо этого была любимая семья, был ежедневный и всегда честный, в полную силу, труд – за письменным столом, за любимой конторкой, за профессорской кафедрой, за рабочим столом энтомолога. В отличие от многих художников слова Набоков не занимался жизнетворчеством и не создавал себе захватывающую биографию на радость будущим комментаторам. Образ жизни одного из величайших писателей ХХ века был скорее образом жизни ученого. Владимир Набоков не раз говорил, что, останься он в России, он, скорее всего, был бы скромным научным сотрудником в каком-нибудь провинциальном зоологическом музее. Он понимал, что никогда не смог бы выжить в Советской России как писатель, но предполагал, что смог бы выжить как энтомолог. И в изгнании бабочки не раз спасали Набокова – если не от гибели, то от мук разлуки с родным домом и родным языком. Бабочки были частью набоковского мира с детства и до последних дней жизни. Бабочками юный Володя Набоков разрисовал изразцовую печь в детской на третьем этаже семейного особняка на Большой Морской, 47. В поздние годы Набоков рисовал вымышленных бабочек с вымышленными именами на титульных листах своих изданий, которые неизменно посвящал и дарил жене Вере (эти рисунки можно увидеть в музее). А начиналось все сто лет назад, в имении Выра под Петербургом, где шестилетний Володя Набоков поймал свою первую бабочку. Этот день он запомнил так же хорошо, как и другой день, восемь лет спустя, когда написал свое первое стихотворение. Для петербургского мальчика начала ХХ века, проводящего каждое лето в имении, ловля бабочек была вполне обычным занятием. Тем более что коллекционером-любителем был его отец Владимир Дмитриевич, а в семье матери Елены Ивановны интерес к естественным наукам был наследственным – несколько ее родственников стали известными в России медиками. Но только у старшего сына Владимира этот интерес быстро перерос в серьезное увлечение – в восемь лет он начал читать научные книги по энтомологии из семейной библиотеки. Одна из этих книг – «Бабочки Британии» Ньюмена, иллюстрации в которой раскрашены рукой юного Набокова, сейчас хранится в музее Набокова. Тогда же, в девять лет, он попытался совершить первое научное открытие и написал об этом ведущему российскому лепидоптерологу Николаю Кузнецову. Ответ Кузнецова разочаровал юного исследователя – та бабочка, как выяснилось, уже была описана – но страстное желание оставить свое имя в науке осталось у Набокова на всю жизнь и в конце концов было реализовано в 1941 году в Америке, когда ему наконец удалось описать неизвестный подвид. Любительские, а затем и профессиональные занятия энтомологией действительно не раз спасали Набокова. Изучение бабочек Крыма помогло пережить тоску по родному дому в Петербурге – ведь семья Набоковых уехала из родного дома 15 ноября 1917 года. Уехала, как казалось тогда, на несколько месяцев, пока не улягутся политические страсти в столице. И лишь 15 апреля 1919 года, когда пришлось, вместе с тысячами других российских семей, бежать из Крыма, стало ясно, что разлука – надолго, если не навсегда. Статья о бабочках Крыма в английском научном журнале была одной из первых публикаций Набокова в эмиграции, однако за двадцать лет жизни в Европе Набокову редко удавалось выехать из Берлина или Парижа на ловлю бабочек – на это никогда не хватало ни денег, ни свободного времени. Лишь однажды, в 1929 году Набоков с женой смог на несколько месяцев уехать в южную Францию, в Пиренеи за бабочками, и не случайно там он начал работу над своим первым великим романом – Защитой Лужина. Бабочки помогли Набокову и после второго вынужденного бегства – в Америку в 1940 году, когда ему, известнейшему писателю русского зарубежья пришлось начать жизнь с чистого листа. Первой постоянной работой «по специальности», которую Набоков смог получить в Америке, была должность куратора отдела чешуекрылых в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. Как русский писатель Набоков в Америке был никому не известен, рассчитывать на литературную и даже на постоянную преподавательскую работу поначалу было трудно – и в течение семи лет, с 1941 по 1948 год, Набоков каждый день садился за свой рабочий стол в музее, разбирая коллекцию, препарируя бабочек, проводя в музее иногда по четырнадцать часов в день. Набоков ценил возможность серьезно заняться энтомологией, пополнять коллекцию собственными экземплярами и писать научные статьи, и эти годы были самыми плодотворными для него как для ученого. Набоков открыл двадцать новых видов бабочек, тринадцать из которых и по сей день занимают в систематике отведённые им Набоковым места. Но эта деятельность не только давала постоянный заработок и возможность заниматься любимым делом – она помогла Набокову преодолеть кризис потери читателя и вынужденного перехода на английский язык. Ведь писательская судьба Набокова поистине уникальна: полностью состоявшись и завоевав исключительную репутацию в родном языке, он смог, уже в немолодом возрасте, начать писать столь же блистательно на другом языке. И это при том, что после окончания Кэмбриджа в 1922 году и до 1939 года Набоков практически не пользовался английским языком – он жил и работал в среде русских эмигрантов, говорил и писал только по-русски. Бабочки помогли Набокову полюбить и узнать Америку – эту поначалу малознакомую ему страну, в которой, как и в Европе, он оказался не по собственной воле, спасая свою семью и себя от почти неминуемой гибели в оккупированной Франции. Именно путешествия за бабочками через всю Америку с востока на запад и обратно дали Набокову материал для его американских романов – особенно для знаменитой Лолиты, где мы встречаем те же мотели и те же природные заповедники, которые посещали Набоков и его жена во время своих энтомологических экспедиций. Позднее Россия и США – две просторные страны с их природным и человеческим разнообразием окончательно соединятся у Набокова в одну воображаемую страну в романе Ада. «И высшее для меня наслаждение - вне дьявольского времени, но очень даже внутри божественного пространства - это наудачу выбранный пейзаж, все равно в какой полосе, тундровой или полынной, или даже среди остатков какого-нибудь старого сосняка у железной дороги между мертвыми в этом контексте Олбани и Скенектеди (там у меня летает один из любимейших моих крестников, мой голубой samuelis), - словом, любой уголок земли, где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это - блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее, все, что я люблю в мире». В.Набоков, Другие берега. В 1958 году, после неожиданного коммерческого успеха Лолиты, Набоков впервые смог сам планировать свою жизнь. В 1959 году шестидесятилетний Набоков оставляет преподавательскую работу и уезжает с женой обратно в Европу – сначала во Францию, а затем, уже навсегда – в Швейцарию. Когда-то в юности он мечтал о дальних экспедициях за редкими бабочками – в Центральную Азию, в тропические страны. Тогда для этого нужны были только деньги и полноценный паспорт. Ни того, ни другого у молодого эмигранта Набокова не было, и поэтому путешествия состоялись только на страницах романа Дар и некоторых рассказов. Теперь, когда у всемирно известного писателя были и достаточные гонорары и американское гражданство, на дальние путешествия не уже осталось ни сил, ни времени – ему еще многое нужно было написать. Но из европейских стран для постоянного жительства Набоков выбирает Швейцарию с ее доступными альпийскими лугами и бабочками. На вопрос, почему он живет именно в Швейцарии, Набоков неизменно отвечал, что главная причина – бабочки. В эти годы Набоков начинает две масштабные работы: Бабочки Европы и Бабочки в искусстве. Бабочки в искусстве были задуманы как собрание всех доступных изображений бабочек в изобразительном искусстве, начиная с Древнего Египта и до европейского Возрождения. Задачу свою Набоков видел в том, чтобы проанализировать изображения с научной точки зрения и попытаться проследить на этом материале эволюцию видов. Ни одну из этих работ Набоков закончить не успел. В 1972 году Набоков писал, перефразируя Гумилева: «… И умру я не в летней беседке От обжорства и от жары, А с небесною бабочкой в сетке На вершине дикой горы». Набоков умер 2 июля 1977 года в больнице в Лозанне, и, как считали его близкие, причиной смертельной болезни, скорее всего, стало его падение на крутом горном склоне во время очередной экспедиции за бабочками в окрестностях Монтре. Так что и это пророчество Набокова, как и многие другие, сбылось. Сачок (или рампетку, как называл его Набоков в русских своих романах) Набокова теперь можно увидеть в музее на Большой Морской, но из многочисленных коллекций бабочек, собранных Набоковым за семьдесят лет, сохранилось далеко не все. Коллекции, собранные в Выре и Рождествено, остались в вырском доме. Дом сгорел во время войны в 1943 году, и уцелели из него только те немногие вещи, которые сохранили в своих домах местные жители. Коллекцию, собранную в Европе до 1940 года, тоже пришлось оставить, и она тоже погибла, в той же войне, только не в России, а во Франции. Коллекции, собранные в Америке и в Швейцарии, сохранились. Части американской коллекции находятся в музеях двух университетов, где работал Набоков – Гарварда и Корнелла, а также в Музее естественной истории в Нью-Йорке. Вторая хранится в Зоологическом музее в Лозанне. Однако ни та, ни другая коллекции постоянно не экспонируются, увидеть их можно только на редких временных выставках. В музее Набокова можно увидеть часть американской коллекции бабочек, собранных его рукой, а также коллекцию бабочек, наиболее часто упоминаемых в его произведениях. Настоящая коллекция бабочек Набокова и картины Елены Волковой "Бабочки Набокова"
«Нет, бытие – не зыбкая загадка!
Подлунный дол и ясен и росист,
Мы – гусеницы ангелов; и сладко
Вгрызаться с краю в нежный лист.
Рядись в шипы, ползи, сгибайся, крепни,
И чем жадней твой ход зеленый был,
Тем бархатистей и великолепней
Хвосты освобожденных крыл».
В. Набоков 1923 г.
«Нет науки без воображения и нет искусства без фактов».
В.Набоков, из интервью Альфреду Аппелю, 1966 г.
Что такое бабочки Владимира Набокова? Это и коллекции бабочек, собранные писателем, которые сейчас хранятся в нескольких музеях мира; это и бабочки, появляющиеся в каждом из художественных текстов, автором которых был Набоков-писатель (исследователи насчитали 570 таких упоминаний); это и трогательно-невзрачные голубянки – бабочки Lycaenides, которых изучал под микроскопом Набоков-энтомолог; это и более двадцати видов бабочек, которых современные энтомологи назвали именами его литературных персонажей.
Литература и энтомология (а точнее – лепидоптерология, наука о бабочках) всегда были неразделимы в его жизни, но со временем литература заняла первое место, а бабочки стали отдыхом и неизменным источником вдохновения. Собственно, никакого другого отдыха Набоков и не знал. Именно поэтому многим русским читателям жизнь Набокова кажется «неписательской»: в ней не было кутежей и вереницы любовных романов. Вместо этого была любимая семья, был ежедневный и всегда честный, в полную силу, труд – за письменным столом, за любимой конторкой, за профессорской кафедрой, за рабочим столом энтомолога. В отличие от многих художников слова Набоков не занимался жизнетворчеством и не создавал себе захватывающую биографию на радость будущим комментаторам. Образ жизни одного из величайших писателей ХХ века был скорее образом жизни ученого.
Владимир Набоков не раз говорил, что, останься он в России, он, скорее всего, был бы скромным научным сотрудником в каком-нибудь провинциальном зоологическом музее. Он понимал, что никогда не смог бы выжить в Советской России как писатель, но предполагал, что смог бы выжить как энтомолог. И в изгнании бабочки не раз спасали Набокова – если не от гибели, то от мук разлуки с родным домом и родным языком.
Бабочки были частью набоковского мира с детства и до последних дней жизни. Бабочками юный Володя Набоков разрисовал изразцовую печь в детской на третьем этаже семейного особняка на Большой Морской, 47. В поздние годы Набоков рисовал вымышленных бабочек с вымышленными именами на титульных листах своих изданий, которые неизменно посвящал и дарил жене Вере (эти рисунки можно увидеть в музее).
А начиналось все сто лет назад, в имении Выра под Петербургом, где шестилетний Володя Набоков поймал свою первую бабочку. Этот день он запомнил так же хорошо, как и другой день, восемь лет спустя, когда написал свое первое стихотворение. Для петербургского мальчика начала ХХ века, проводящего каждое лето в имении, ловля бабочек была вполне обычным занятием. Тем более что коллекционером-любителем был его отец Владимир Дмитриевич, а в семье матери Елены Ивановны интерес к естественным наукам был наследственным – несколько ее родственников стали известными в России медиками. Но только у старшего сына Владимира этот интерес быстро перерос в серьезное увлечение – в восемь лет он начал читать научные книги по энтомологии из семейной библиотеки. Одна из этих книг – «Бабочки Британии» Ньюмена, иллюстрации в которой раскрашены рукой юного Набокова, сейчас хранится в музее Набокова. Тогда же, в девять лет, он попытался совершить первое научное открытие и написал об этом ведущему российскому лепидоптерологу Николаю Кузнецову. Ответ Кузнецова разочаровал юного исследователя – та бабочка, как выяснилось, уже была описана – но страстное желание оставить свое имя в науке осталось у Набокова на всю жизнь и в конце концов было реализовано в 1941 году в Америке, когда ему наконец удалось описать неизвестный подвид.
Любительские, а затем и профессиональные занятия энтомологией действительно не раз спасали Набокова. Изучение бабочек Крыма помогло пережить тоску по родному дому в Петербурге – ведь семья Набоковых уехала из родного дома 15 ноября 1917 года. Уехала, как казалось тогда, на несколько месяцев, пока не улягутся политические страсти в столице. И лишь 15 апреля 1919 года, когда пришлось, вместе с тысячами других российских семей, бежать из Крыма, стало ясно, что разлука – надолго, если не навсегда.
Статья о бабочках Крыма в английском научном журнале была одной из первых публикаций Набокова в эмиграции, однако за двадцать лет жизни в Европе Набокову редко удавалось выехать из Берлина или Парижа на ловлю бабочек – на это никогда не хватало ни денег, ни свободного времени. Лишь однажды, в 1929 году Набоков с женой смог на несколько месяцев уехать в южную Францию, в Пиренеи за бабочками, и не случайно там он начал работу над своим первым великим романом – Защитой Лужина .
Бабочки помогли Набокову и после второго вынужденного бегства – в Америку в 1940 году, когда ему, известнейшему писателю русского зарубежья пришлось начать жизнь с чистого листа. Первой постоянной работой «по специальности», которую Набоков смог получить в Америке, была должность куратора отдела чешуекрылых в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. Как русский писатель Набоков в Америке был никому не известен, рассчитывать на литературную и даже на постоянную преподавательскую работу поначалу было трудно – и в течение семи лет, с 1941 по 1948 год, Набоков каждый день садился за свой рабочий стол в музее, разбирая коллекцию, препарируя бабочек, проводя в музее иногда по четырнадцать часов в день.
Набоков ценил возможность серьезно заняться энтомологией, пополнять коллекцию собственными экземплярами и писать научные статьи, и эти годы были самыми плодотворными для него как для ученого. Набоков открыл двадцать новых видов бабочек, тринадцать из которых и по сей день занимают в систематике отведённые им Набоковым места. Но эта деятельность не только давала постоянный заработок и возможность заниматься любимым делом – она помогла Набокову преодолеть кризис потери читателя и вынужденного перехода на английский язык. Ведь писательская судьба Набокова поистине уникальна: полностью состоявшись и завоевав исключительную репутацию в родном языке, он смог, уже в немолодом возрасте, начать писать столь же блистательно на другом языке. И это при том, что после окончания Кэмбриджа в 1922 году и до 1939 года Набоков практически не пользовался английским языком – он жил и работал в среде русских эмигрантов, говорил и писал только по-русски.
Бабочки помогли Набокову полюбить и узнать Америку – эту поначалу малознакомую ему страну, в которой, как и в Европе, он оказался не по собственной воле, спасая свою семью и себя от почти неминуемой гибели в оккупированной Франции.
Именно путешествия за бабочками через всю Америку с востока на запад и обратно дали Набокову материал для его американских романов – особенно для знаменитой Лолиты , где мы встречаем те же мотели и те же природные заповедники, которые посещали Набоков и его жена во время своих энтомологических экспедиций. Позднее Россия и США – две просторные страны с их природным и человеческим разнообразием окончательно соединятся у Набокова в одну воображаемую страну в романе Ада .
«И высшее для меня наслаждение - вне дьявольского времени, но очень даже внутри божественного пространства - это наудачу выбранный пейзаж, все равно в какой полосе, тундровой или полынной, или даже среди остатков какого-нибудь старого сосняка у железной дороги между мертвыми в этом контексте Олбани и Скенектеди (там у меня летает один из любимейших моих крестников, мой голубой samuelis), - словом, любой уголок земли, где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это - блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее, все, что я люблю в мире».
В.Набоков, Другие берега.
В 1958 году, после неожиданного коммерческого успеха Лолиты , Набоков впервые смог сам планировать свою жизнь. В 1959 году шестидесятилетний Набоков оставляет преподавательскую работу и уезжает с женой обратно в Европу – сначала во Францию, а затем, уже навсегда – в Швейцарию.
Когда-то в юности он мечтал о дальних экспедициях за редкими бабочками – в Центральную Азию, в тропические страны. Тогда для этого нужны были только деньги и полноценный паспорт. Ни того, ни другого у молодого эмигранта Набокова не было, и поэтому путешествия состоялись только на страницах романа Дар и некоторых рассказов. Теперь, когда у всемирно известного писателя были и достаточные гонорары и американское гражданство, на дальние путешествия не уже осталось ни сил, ни времени – ему еще многое нужно было написать. Но из европейских стран для постоянного жительства Набоков выбирает Швейцарию с ее доступными альпийскими лугами и бабочками. На вопрос, почему он живет именно в Швейцарии, Набоков неизменно отвечал, что главная причина – бабочки. В эти годы Набоков начинает две масштабные работы: Бабочки Европы и Бабочки в искусстве . Бабочки в искусстве были задуманы как собрание всех доступных изображений бабочек в изобразительном искусстве, начиная с Древнего Египта и до европейского Возрождения. Задачу свою Набоков видел в том, чтобы проанализировать изображения с научной точки зрения и попытаться проследить на этом материале эволюцию видов. Ни одну из этих работ Набоков закончить не успел.
В 1972 году Набоков писал, перефразируя Гумилева:
«… И умру я не в летней беседке
От обжорства и от жары,
А с небесною бабочкой в сетке
На вершине дикой горы».
Набоков умер 2 июля 1977 года в больнице в Лозанне, и, как считали его близкие, причиной смертельной болезни, скорее всего, стало его падение на крутом горном склоне во время очередной экспедиции за бабочками в окрестностях Монтре. Так что и это пророчество Набокова, как и многие другие, сбылось.
Сачок (или рампетку, как называл его Набоков в русских своих романах) Набокова теперь можно увидеть в музее на Большой Морской, но из многочисленных коллекций бабочек, собранных Набоковым за семьдесят лет, сохранилось далеко не все. Коллекции, собранные в Выре и Рождествено, остались в вырском доме. Дом сгорел во время войны в 1943 году, и уцелели из него только те немногие вещи, которые сохранили в своих домах местные жители.
Коллекцию, собранную в Европе до 1940 года, тоже пришлось оставить, и она тоже погибла, в той же войне, только не в России, а во Франции.
Коллекции, собранные в Америке и в Швейцарии, сохранились. Части американской коллекции находятся в музеях двух университетов, где работал Набоков – Гарварда и Корнелла, а также в Музее естественной истории в Нью-Йорке. Вторая хранится в Зоологическом музее в Лозанне. Однако ни та, ни другая коллекции постоянно не экспонируются, увидеть их можно только на редких временных выставках.
В музее Набокова можно увидеть часть американской коллекции бабочек, собранных его рукой, а также коллекцию бабочек, наиболее часто упоминаемых в его произведениях.
Русская классика точно описывала природу - литература советского времени к ней глуха. С точки зрения натуралиста, между русской классикой и литературой советского (и постсоветского) времени непреодолимый водораздел. Нелепые ошибки в описаниях природы делают и Василий Гроссман, и Александр Солженицын, и Чингиз Айтматов, не говоря уже о беллетристах младшего поколения. Интерес к природе у русских классиков был тесно связан с охотой, усадебным бытом. Набоков весьма отчетливо видит эту связь - не случайно ловлю бабочек он зовет «охотой». В его собственных произведения природа всегда отражена точно, в том числе с естественнонаучной точки зрения.
Таинственным образом появление бабочек в произведениях Набокова часто связано со смертью . Внутренний монолог Слепцова (рассказ «Рождество») прерван на слове «смерть» неожиданным появлением из кокона индийского шелкопряда (Attacusatlas). Цинциннат (роман «Приглашение на казнь»), отставив на чистом листе бумаги перечеркнутое все то же слово «смерть», отвлекается от письма, чтобы прикоснуться к большому ночному павлиньему глазу (Saturniapyri), которому позже, уже после казни главного героя, суждено вылететь на волю сквозь разбитое окно камеры. Целый рой белых ночных и ярких экзотических бабочек кружит над умершим Пильграмом в финале одноименного рассказа.
Буквальное объяснение этой странной связи бабочек с потусторонним миром было предложено самим Набоковым в «Других берегах». Весной 1917 года Набоков перенес операцию аппендицита. Усыпленный эфиром, он видел себя маленьким мальчиком, расправляющим глазчатого шелкопряда (Saturnia pavonia): «…хотя ничего особенно забавного не было в том, что расправлен и распорот был, собственно, я…».
Бабочки как знак иного. Крылатые небожители и бабочки, недостижимый рай детства, Россия и энтомологические занятия - темы, многократно переплетающиеся в творчестве Набокова. Ангел у Набокова (рассказ «Удар крыла») подобен ночной бабочке: «Бурая шерсть на крыльях дымилась, отливала инеем [он] опирался на ладони как сфинкс» («сфинкс» - латинское название одного из родов бражников - Sphinx). В этом рассказе главный герой прячет оглушенного ангела в шкаф, откуда он, как когда-то и махаон, самая первая бабочка Набокова, благополучно исчезает.
Можно заключить, что в системе метафизики Набокова бабочки играют важную роль: с их помощью на пленке, отделяющей бытие от некой высшей реальности, создается тот видимый узор, что говорит посвященным об изначальном промысле.
Память об отце. Во второй главе «Дара» мы видим летящую над Петербургом бабочку: «На Невском проспекте, в последних числах марта, когда разлив торцов синел от сырости и солнца, высоко пролетала над экипажами вдоль фасадов домов, мимо городской думы, липок сквера, статуи Екатерины, первая желтая бабочка». Маршрут полета лимонницы вряд ли случаен. Последние числа марта - роковое время для семьи Набоковых. 28 марта был убит отец писателя. Владимир Дмитриевич Набоков служил гласным Городской думы (угол Невского и набережной Обводного канала). Сквер и статуя Екатерине - дальше по Невскому в сторону Николаевского вокзала. Повторяющийся в романе узор - апрельский пейзаж, лимонница, белесая пяденица из стихотворения в 1-й главе «Дара», - все это связано с отцом главного героя. В широко известных письмах Владимира Дмитриевича Набокова из петербургских «Крестов» к жене есть фраза: «Скажи ему [Володе], что здесь в саду кроме rhamni [лимонницы] и P. brassicae [капустницы], никаких бабочек нет».
Путь декабриста. Другой пример уводит нас еще дальше в прошлое. Путь махаона, описанный Набоковым в книге «Другие берега», повторяет маршрут его двоюродного прадеда - декабриста М.А. Назимова к месту сибирской ссылки: вначале по ярославскому тракту - Вятка, Пермь, а затем - Якутск, Верхнеколымск. В Верхенеколымске, где кавалер (одно из названий махаона) «потерял одну шпору», фельдъегерь, везший ссыльного, «чуть было не потерялся» сам.
Известно, что М.А. Назимов, родством с которым Набоков гордился, прямо высказывал намерение посетить Америку «…поелику она [конституция Н. Муравьева] имеет сходство с Конституциею Северо-Американских Штатов, то мы должны узнать там действительно на самом месте, все ли так хорошо, как пишут, и для того надо, чтобы кто из членов [Тайного общества] отправился туда, все исследовал подробно во всех отраслях правления…»
Набоков в Гарварде В.В. Набоков с самого детства все свое свободное время посвящал бабочкам, точнее, их ловле или, как он говорил, «ловитве». Особую роль энтомологические путешествия и исследования бабочек сыграли в его первые годы жизни в США. Работа в музеях с коллекциями занимала у него до четырех дней в неделю, иногда по 14 часов в день. Набоков буквально изнурял себя энтомологическими штудиями, разработанный им оригинальный метод исследования рисунка крыльев бабочек столь трудоемок, что после него никто этим методом до сих пор не воспользовался.
Бабочки помогли Набокову совершить безболезненный переход с русского языка на английский. С их помощью благодаря интенсивным занятиям лепидоптерологией Набоков укрощал свою бунтующую, рвущуюся на свободу русскую музу. Он считал, что тренировка в научных статьях помогла окончательно окрепнуть и приобрести самостоятельность его английской прозе. C 1920 по 1976 год Набоков опубликовал 25 статей и заметок по энтомологии, начиная с многостраничных статей-монографий и заканчивая восторженной рецензией в шесть строк на свежий определитель, прочитанный в больнице за год до смерти. В конце жизни Набоков признавался сыну, что в литературе он завершил все, что хотел, но большая часть его энтомологических проектов (не менее шести, по моим подсчетам) остались не завершенными или даже не начатыми. Он никогда не вступал ни в какие литературные ассоциации и группы, но был членом энтомологических обществ до конца своих дней. Он не отвечал на письма поклонников его прозы из СССР, но переписывался с советскими энтомологами.
