«Большая тихая дорога» Николая Вышеславцева. Вышеславцев николай николаевич Поскольку вы здесь…

К 95-летию Козьмдемьянского художественно-исторического музея им. А.В. Григорьева

В 2014 году в сентябре месяце Козьмодемьянскому художественно-историческому музею им. А.В. Григорьева исполняется 95 лет. В рамках «Года культуры в РФ» и юбилея музея его сотрудники проводят разнообразную научно-исследовательскую работу. В том числе ведется работа и по атрибуции рисунков художника Вышеславцева Н.Н.

Вышеславцев Николай Николаевич родился в 1890 году умер в 1952. Это был человек высокой культуры, интеллектуал, отличный собеседник. Учился в Москве, Париже,знал французский язык, были у него поездки в Италию. Когда началась 1-ая мировая война вернулся на родину в Россию. Надеялся, что война быстро закончится все работы оставил в Париже в мастерской. В России закончил школу прапорщиков и ушел на фронт 1-ой мировой войны. На фронте был ранен, контужен, награжден Орденом Святого Георгия. После тяжелого ранения в голову его демобилизовали. В 1918 году начал работать в Москве в Народном комиссариате просвещения в отделе изобразительного искусства. В 1920 году в Москве во Дворце искусств была устроена выставка его работ. Вскоре он познакомился с русской известной поэтессой Мариной Ивановной Цветаевой. В момент знакомства ей было 27 лет а ему - 32 года.

27 своих стихотворений она посвятила Николаю Николаевичу. В них она упоминает его буквами НН. Конечно, и Вышеславцев Николай Николаевич, думаем, рисовал портреты Марины Ивановны.

В коллекции Козьмодемьянской картинной галереи имеется коллекция рисунков Вышеславцева Н.Н. Некоторые из них датируются 1921 годом. От куда поступили данные рисунки в коллекцию музея информация не обнаружена. Сотрудники проводят их атрибуцию. К данной работе привлекают искусствоведов.

Оказал помочь в работе Андрей Дмитриевич Сарабьянов (искусствовед.эксперт живописи,издатель г. Москва) Вот содержание его письма:«Я получил ответ из Парижа от Вероники Лосской, которая занимается М. Цветаевой и которой я отправлял портретН. Вышеславцева. Она ничего определенного, к сожалению, не смогла сказать. Ни отрицательно, ни положительно. Сейчас отправляю портрет одному московскому цветаеведу. Может быть что-то узнаем новое».

Вскоре от искусствоведа пришел ответ и вот что он пишет: «Только мне кажется, это не может быть М. Цветаева - рисунок носа и рта совсем другой. Я бы сказал, что Коллонтай, но в Мураново есть похожий портрет, правда стилизованный числится там портретом Варвары Туркестановой 22 года. Я нашел только маленькую фотографию,видимо, это одно и тоже лицо. Туркестанова- только кажется не Варвара? Надо это проверить, по-моему ее Ольга звали, она из тех Варвар Туркестановых, фрейлин павловских».

Воспользовавшись советом, сотрудники музея обратились за помощью к директору Музея заповедника «Усадьба «Мураново» им. Ф.И.Тютчева Игорю Александровичу Комарову. К работе по атрибуции рисунков Вышеславцева Н.Н. он подключил Долгополову Светлану Андреевну, которая вскоре прислала письмо следующего содержания: «Я работаю в музее с 1971 года, много лет дружила с О.Н. Вышеславцевой, вдовой художника Н.Н. Вышеславцева,любившего наш музей. Вся проблематика, изложенная Вами в письме мне знакома. Напишите, пожалуйста, каким образом Вы хотите осуществить данную работу. Может быть Вам имеет смысл прислать изображение работ Н.Н. Вышеславцева из Вашего музея».

В итоге нами изображения работ Н.Н. Вышеславцева были посланы. В обмен получили изображение портрета Турчениновой. Также Светлана Андреевна Долгополова подарила нашему музею книгу « Николай Николаевич Вышеславцев - художник «Серебряного века». Москва 2005

года. Эта книга посвящена жизни и творчеству художника Н.Н. Вышеславцева. Она знакомит с творчеством самобытного русского графика, искусствоведа, педагога Н.Н. Вышеславцева.

Наследие его представляет немалый интерес -художественный и историко-культурный. В ней в частности отмечается, что в 20-е годы Н.Н. Вышеславцев создает большой цикл портретов деятелей русской советской культуры. В творческой жизни Н.Н. Вышеславцева много места занимают женские портреты. Женский портрет очень типичен для периода расцвета творчества художника. Прежде чем создавать портрет он вживался в творчество портретируемого, что способствовало ему раскрытию его внутреннего облика.

Вопрос о том: кто изображен на рисунках? остается открытым.

Любители творчества художника Н.Н. Вышеславцева и ценители творчества «Серебряного века» могут приобщиться к данной работе по атрибуции ниже представленных рисунков.

Эту работу они могут совместно с музейными сотрудниками приурочить к 125-летию со дня рождения художника Николая Николаевича. Юбилей которого будет отмечаться общественностью в 2015 году.

Зав. историческим отделом
В.Л.Шерстнев

К 95-летию Козьмдемьянского художественно-исторического музея им. А.В. Григорьева

Вопрос о том: кто изображен на рисунках? остается открытым.

Зав. историческим отделом
В.Л.Шерстнев

Реальность мифа (К истории отношений М. И. Цветаевой и Н. Н. Вышеславцева)

С Ольгой Николаевной Вышеславцевой, инокиней Марией 1 , я познакомилась во второй половине 1980-х годов. В ее комнате в Кривоарбатском переулке стояла простая мебель, по стенам висели картины ее давно умершего супруга Николая Николаевича Вышеславцева, там были иконы, были книги в то ли американских, то ли английских шкафах, которые не по-современному открывались, какие-то створки не поддавались – они были сломаны при обысках. Во время наших бесед из шкафов извлекались старые фотографии, карандашные наброски, дневники Вышеславцева, рукописи Ольги Николаевны, письма. Ольга Николаевна почти ничего не видела, потом она и вовсе ослепла, но была зрячее любого: к ней постоянно приходили люди, она молилась за них.

Как-то на мой вопрос о портрете М. Цветаевой работы Вышеславцева Ольга Николаевна сказала, что Цветаева посвятила ему цикл стихотворений и что он говорил о ней как о сложном человеке. От Ольги Николаевны я узнала, что это за стихи – на них ей указала А. А. Саакянц. О посвящении говорилось и в монографии А. А. Саакянц «Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества (1910–1922)» 2 ; в своей книге «Жизнь Цветаевой» исследовательница также указала: «Конец апреля двадцатого года. Цветаева создает цикл стихотворений, обращенных к “Н. Н. В”» 3 . В записных книжках Цветаевой Вышеславцев обозначался «НН.», реже «НН. В.». Наконец, в собрании сочинений Цветаевой, выпущенном в 1990-х годах издательством «Эллис Лак», это посвящение было восстановлено.

Когда Вышеславцев и Цветаева познакомились, ему было тридцать лет, ей – двадцать семь, посвященных ему стихотворений – двадцать семь 4 .

Занимающимся культурой Серебряного века имя Н. Н. Вышеславцева, двоюродного брата философа Б. П. Вышеславцева, довольно хорошо известно. Его работы куплены многими музеями. Он автор знаменитых портретов П. Флоренского, А. Белого, С. Клычкова, М. Чехова, Ф. Сологуба, Г. Шпета, В. Ходасевича, И. Бунина, Вяч. Иванова и др. Известна его серия «воображаемых портретов» ярких личностей прошлых веков. Его графические работы подчеркнуто психологичны, практически в каждом портрете запечатлены трагизм и достоинство человека. В увиденной им Цветаевой есть что-то от женщин Достоевского, тревожный, требовательный взгляд, взлетевшие брови, сомкнутые энергичные губы, напряженная шея. Его акварели легки, лишены точности графического рисунка, они передают настроение. В его ню, или, как говорила Ольга Николаевна, «нюшках», выражены ренессансная тяжесть плоти.

Вышеславцев родился в Полтавской губернии, он был незаконнорожденным сыном графини Кочубей и управляющего имением агронома Н. Вышеславцева. Своей матери он никогда не знал. Он учился в тамбовской гимназии, в 1906 г. переехал в Москву и начал обучаться живописи в студии И. Машкова. В 1908 г. он на шесть лет уехал в Париж, окончил там художественную академию, бывал в Италии, но с началом Первой мировой войны вернулся в Россию. После окончания юнкерского училища Вышеславцев отправился на фронт, был награжден Георгиевским офицерским крестом. Он был тяжело ранен и какое-то время ходил на костылях. В 1918 г. он получил работу в Изоотделе Наркомпроса. Во время знакомства с Цветаевой он работал во Дворце Искусств на Поварской улице. Тогда же во Дворце Искусств была организована его персональная выставка.

Он обращал на себя внимание: высокий, корректный, сдержанный, во взгляде – мягкость. Посвященные Вышеславцеву стихи Цветаевой экспрессивны и драматичны: Н. Н. не был влюблен в нее.

В декабрьском за 1920 г. письме Е. Л. Ланну энергичными крупными мазками она дала его портрет: «вьющаяся голова», «посадка головы», «разлетающийся полушубок» (П., 161) 5 . Ей нравился его тихий голос, о чем она писала в записных книжках. Там же читаем: «Сейчас вся Поварская, как НН: френч и синие галифэ, каждый раз сердце взлетает, падает» (ЗК., 123) 6 ; «И прекрасная его рука нежная, и глаза, и шапочка, и голос» (ЗК., 131).

Ее привлекало его воображение, «нелепая грандиозность – химеричность – всех замыслов, – обожание нелепости» (П., 161). Реальность пропитывалась иллюзиями. «Восхuщенной и восхищенной, / Сны видящей средь бела дня», «Сны проплывают пред глазами», – писала она между 17 и 19 мая («Восхuщенной и восхищенной…». С., 531) 7 . Их сближали фантазии, поэтически-инфантильное образотворчество, даже сюрреалистичность восприятия. Она вспоминала, как всю дорогу из Замоскворечья к ее дому они говорили «о каком-то баране, сначала маленьком: бяша, бяша! потом он уже большой и нас везет (под луной – было полнолуние – и очень поздний час ночи) – потом он, везя, начинает на нас оглядываться и – скалиться!, потом мы его усмиряем, – один бок жареный, едим – и т. д., и т. д., и т. д. – В итоге – возвращаясь каждый к себе домой: хочу лечь – баран, книгу беру – шерстит – баран!, печку топлю, – пахнет паленым, – он же сгорбатился – и т. д.» (П., 161).

Вот В. Д. Милиоти говорит об академичности Н. Н.: он столько книг прочитал – «просто страшно», и Цветаева «с чистейшим жаром сердца» и «отрешенно, как перед смертью», произносит: «Господа! – Это единственный человек, кроме С<ережи> – которого я чувствую выше себя, – на целых семь небес!» (ЗК., 108). Он в ее восприятии грандиозен: «О, Пушкин! – О НН!» (ЗК., 107). Он в ее воображении бесконечен: «Н. Н. Вы глубокий час в моей жизни, и этому не будет конца» (ЗК., 106). Он для нее суть неисчерпанность, «мистик и существо – вопреки всему! – определенно одаренное даром души (– я бы сказала – духа!)» (ЗК., 139).

Она нуждалась в таком человеке. Предшествующий их встрече период был для Цветаевой крайне трудным. Зима 1919 г. в ее жизни – как двойное проклятие Адама и Евы: голодающий и замерзающий Бальмонт в женском платке – и рядом с ним блюдце с жареной на кофейной гуще картошкой; свинина по триста восемьдесят на Смоленском; приют для дочери; желание жить – и вопрос, есть ли сейчас после смерти Розанова тот, кто «мог бы написать настоящую книгу о Голоде» (ЗК., 38). Н. Н. она встретила в ту пору, когда была «одна, одна, одна – как дуб – как волк – как Бог – среди всяческих чум Москвы <…>» (ЗК., 38). У него она искала защиты: «Н. Н.! Защитите меня от мира и от самой себя!», «Н. Н., я первый раз прошу – защиты!» (ЗК., 105); «НН! Скажите мне, где сейчас моя Ирина?» (ЗК., 107); «НН! Если бы я познакомилась с Вами раньше, Ирина бы не умерла» (ЗК., 109); «Н. Н. Вы меня не воспитываете, – возрождаете» (ЗК., 106).

В Н. Н. Цветаева видела массу добродетелей. Она писала: «До Вас я думала, что все мужчины распутны <…>» (ЗК., 105); исключением был С. Эфрон, его она называла ангелом. Не желая того, Н.Н. инициировал в ней желание переиначить себя, познать свои новые пределы. Ей захотелось быть добропорядочной, очевидно, кем-то вроде Софьи Андреевны или Анны Григорьевны. Она решила, что ее миссия – «ходить за глухим Бетховеном» либо «писать под диктовку старого Наполеона», а все остальное в ней, от Казановы до Манон, – от «порочных проходимцев», которые ее так и не развратили «вконец» (ЗК., 105). Она, как Илья Ильич, мечтала об идеальном распорядке: «Благородная жизнь: с утра сад, потом смотреть иконы» (ЗК., 108). Ее восхищала комнатка Вышеславцева, его «чудесная, чистая жизнь: грядки – кисти – книжки» (ЗК., 110). Он мог бы ее заставить убрать дом, завести телескоп, учить английский, снять все ее кольца, не писать стихов или стать героем… Или, наоборот, не стать героем:

Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами –
С другим в руке – окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя.

В его сдержанности, вежливости, закрытости, для нее горькой и нежеланной, – что-то английское. «НН. – моя старая Англия и мой английский home, где нельзя – не дозволено! – вести себя плохо», – записала она 19 «русск<ого>» мая (ЗК., 166), а до этого, 27 апреля, родились такие стихи:

Пахнyло Англией – и морем –
И доблестью. – Суров и статен.
– Так, связываясь с новым горем,
Смеюсь, как юнга на канате.
(«Пахнyло Англией – и морем…». С. 522).

В стихотворных текстах и в записных книжках обнаруживается сходство мотивов. Цикл воспринимается как психологическая лирика, интимная настолько, что кажется, душа обнажилась. Лирическая героиня сдирает покровы и получается эффект абсолютной незащищенности перед мужчиной, в котором искала защиту:

Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр – мать
Так на ребенка своего не взглянет.

Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь, – малы мои слова! –
Как мало мне позорного столба!
(«Пригвождена к позорному столбу…». С. 532).

Мотив беспокровности соединяется с мотивом неказистости. Позорный столб – всюду. В мае она написала стихи про этот столб, в мае же записала: «Вообще, со встречи с НН, я много потеряла в блеске. Это так ново для меня – я так это забыла – быть нелюбимой!» (ЗК., 134). Ново, но вечно: «Увы, Татьяна увядает, бледнеет, гаснет и молчит!..» Мальчишка обзывает Марину Ивановну – без шляпы, без чулок – бродягой, а в глазах встречных дам она читает: «Если бы тебя одеть!» (ЗК., 154). Родились стихи о своей недостойности:

Так ясно мне – до тьмы в очах! –
Что не было в твоих стадах
Черней – овцы.
(«Сказавший всем страстям: прости…». С. 528),

и они отвечали ее подозрениям: «У каждого из нас, на дне души, живет странное чувство презрения к тому, кто нас слишком любит». (ЗК., 129)

Записные книжки – ключ к циклу. Обратимся к Юнгу: «<…> так, сочинения весьма сомнительной литературной ценности нередко представляются психологу особо интересными. Так называемый психологический роман не дает ему так много, как ожидает от него литературоведческий подход» 8 . Психологу – психологово, а мы читаем стихи Цветаевой и ее записные книжки как единый текст, они об одном и с равной экспрессией, с одинаковым жестом в строке. Она поэт и в отношении к Н. Н., и в записях, и в стихе, всякую мелочь воспринимает как образ, каждый вздох запоминает. Лейтмотивы, парадоксы, реминисценции, анафоры нужны ей и влюбленной, и творящей.

25 апреля Цветаева начала заполнять новую записную книжку с описания ее диалога с Н. Н., тема которого – ее отношения с В. Д. Милиоти. Из-за собственной откровенности она испытала неловкость: «Чувствую себя побитой собакой, все поведение безобразно и глупо, и ничем не оправдано» (ЗК., 98). Неловкость, боязнь осуждения стали постоянными в отношениях с Н. Н.: «<…> сознание своей негодности и его осуждения, холод, неуютность» (ЗК., 100).

Робость диссонирует с максимализмом: «Мне нужно дело (любовь), могущее взять всю мою жизнь и каждый час» (ЗК., 106). Это апрельская запись, и по ней видно, как прав Ортега-и-Гассет: в любви всегда есть неудовлетворенность, и любовь всегда активна («Этюды о любви»). В мае Цветаева написала о том же, что и в апреле: ей мало писать стихи, ей потребно любить – «каждый час дня и ночи» (ЗК., 121), чтоб не очнуться, чтоб как смерть. Тем болезненней ее чувство и тем наивней мотив любовной игры. Например, не решившись войти в его комнату, передала ему с дочерью букет душистого горошка с веткой яблони: «Отдай, передай, что я жду его завтра – и беги» (ЗК., 112). И сюжет, и выверенность ритма действия, и продуманность букета – как поэтический текст.

Мотив руки – интимный и целомудренный, и он – часть игры. Н.Н. разглаживает рукой лежащее в ногах дивана одеяло, она: «<…> не лучше ли было бы погладить мои волосы?» (ЗК., 99). Инициированный ею сюжет развивается по ее правилам: «И вот – как сон – другого слова нет. Рука нежная – нежная – как сквозь сон – и голова моя сонная – и каждый волос сонный. Только глубже зарываюсь лицом в колени.

– “Вам так неудобно?”
– “Мне чудесно”.

Гладит, гладит, точно убеждает мою голову, каждый волос. Шелковый шелест волос под рукой – или рука шелковая? – Нет, рука святая, люблю эту руку, моя рука…

И вдруг – пробуждение Фомы. – «А вдруг ему уже надоело гладить и продолжает так только – для приличия? – Нужно встать, самой кончить, – но – еще одну секундочку! – одну!» – и не встаю. А рука все гладит. И ровный голос сверху:

– “А теперь я пойду”» (ЗК., 99). Кто же инициирует игру?.. совсем не нежную… 4 «русского мая» Цветаева записала: «нежный руками» (ЗК., 119), он не нежен душой. 16 мая рождаются стихи об обманности любовного мифа:

Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности – ничтожен
(«На бренность бедную мою…». С. 527).

4 «русского мая» она вспомнила ахматовскую строку «Так гладят кошек или птиц». Обращение к ахматовскому опыту (параллель, конечно, явная; вспомним из стихотворения «Вечером»: «Как не похожи на объятья / Прикосновенья этих рук» 9) лишь подтверждает нашу мысль о синтезе поэтического воображение и реального чувства как в тексте Цветаевой, так и в ее жизни. Свой роман с Н. Н. она творила, как текст. Подобно прустовскому Свану, она насыщала эту интимную историю вымыслом, обогащала художественной инициативой, создавала своим артистическим воображением новую реальность.

Рука в мифах всех народов имеет свой символический язык. Рука – жест власти, и, признав это, Цветаева так передает свое место в любовной игре:

Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.
В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.

В лирике она создавала свое игровое пространство, наслаивала на действительную интимную ситуацию пыль веков и из-под нее пробивался архетип, отношения с избранником виделись как продолжение вечного оксюморона и парадоксальным образом теряли драматизм:

Монашеская – хладная до жара! –
Рука – о Элоиза! – Абеляра!
(«Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя…». С. 532).

Эпитетом лирическая героиня могла подняться над избранником, усмехнуться на его добровольное монашество, несчастный же Абеляр помог ввести подтекст унизительного монашества.

Читаем далее: «Прощаясь, кладет мне руку нa голову, – м<ожет> б<ыть> я подставила лоб? – Прислоняюсь головой к его плечу, обеими руками обнимаю за талью – юнкерскую! – Долго так стоим» (ЗК., 100). Далее: «НН! Возьмите мою голову в руки, довершайте начатое. – Только – ради Бога! – больше не расставаться!» (ЗК., 110). Руки, которые работают кистью, держат книги, копают землю, – лейтмотив записных книжек. Рука – знак сближения:

Закрой глаза и не оспаривай
Руки в руке. Упал засов. –
Нет – то не туча и не зарево!
То конь мой, ждущий седоков!
(«Да, друг невиданный, неслыханный…». С. 523).

Рука – образ общения и понимания. В середине мая Цветаева записала: «НН! Мне тaк – тaк много нужно Вам сказать, что надо бы сразу – сто рук!» (ЗК., 190). У руки есть и иная игровая роль – увести «в край целований молчаливых» («Пригвождена к позорному столбу…». С., 532). Наш нескромный вопрос: что было? Была «нескромность слов» (ЗК., 109). И поцелуи: «Кто, в конце концов, более грешен: святой, к<отор>ый целуется – или грешница? И что тут для него обидного, что я его целовала? Я даже не знаю, кто начал» (ЗК., 128). Его поцелуи породили рефлексию, она даже решила так: мужчины, целуя, презирают, а женщины просто целуют.

Один из мотивов цикла – признание в избраннике своего учителя. 10 «русского мая», то есть в конце апреля 1920 г. она начала писать пьесу «Ученик» – «<…> о НН и себе, очень радовалась, когда писала, но вместо НН – что-то живое и нежное, и менее сложное» (ЗК., 133). Рукопись пьесы не уцелела, но сохранились песенки из нее: «В час прибоя…», «Сказать: верна…», «Я пришел к тебе за хлебом…», «Там, на тугом канате…», «(Моряки и певец)», «(Певец – девушкам)», «–Хоровод, хоровод…», «И что тому костер остылый…», «Вчера еще в глаза глядел…». Их настроение совпадает с эмоциональным содержанием цикла. Например, в песенке «Вчера еще в глаза глядел…» соединились мотивы холодности избранника, противоположности состояний участников любовного действа, женской чувственности, эмоциональной неуравновешенности и парадоксальности:

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, чтo тебе я сделала?!»

Само – чтo дерево трясти! –
В срок яблоко спадает спелое…
– За все, за все меня прости,
Мой милый, – что тебе я сделала!
(С. 546–547).

Поэтический мотив ученика был инициирован разговорами М.И.Цветаевой и Н. Н. Вышеславцева, он встречается в записных книжках: «НН! А начали все-таки – Вы! (Друг дорогой, не виню!) – Вы первый сказали: – “Если бы я действительно был старым учителем, а Вы моим юным учеником, я бы сейчас возложил Вам руки на голову – благословил бы Вас – и пошел”. – Как же после этого не подставить головы – не целовать благословивших рук?» (ЗК., 139). В цикле мотив ученика очевиден в образе юнги.

Его холодность побудила ее заметить «разницу пород» (ЗК., 128). Несовместимость – мотив и записей, и стихов. Ей казалось, что он не любил ее поэзии. Он не любил ХVIII века. Поэзию Блока он называл стишками. И вообще его будут судить на Страшном Суде за бездушие. Своей корректностью он унижал ее. Так она убеждала себя. Утром мил, вечером сух – и ее рефлексия: «То, что я к нему прихожу, недостойно. Нельзя» (ЗК., 133). Она уговаривала себя не ходить к нему, придумывала уловки: вроде как он в Тамбове, но – ведь он не в Тамбове… Она нуждалась в оправдании собственной тоски: если б у нее был дома хлеб и не было б пустоты в желудке, она бы так не томилась. Полтора дня не видеть его она называла подвигом. Стихи становились противоядием: она стихами себя «отуманивает» (ЗК. 124). Она стремилась уговорить себя отказаться от него: он – человек долга, это слишком серьезно для нее, он полагает, что ночью нужно спать, ночь для нее – чтоб целоваться, и это – самое меньшее, есть такие существа – они сильнее живут ночью. Он мог бы «доставить ее прямо к Богу» (ЗК., 120), но у него не было воли к ее спасению, и если он вошел в ее жизнь, то она – лишь в его комнату. Он порой позволял себе резкость, неделикатность суждений, что оскорбляло ее, но оскорбившись, она выстраивала и оправдательное объяснение: так Н. Н. хотел отлучить ее от себя! Балансирование между тезой и антитезой – состояние и лирической героини, и автора записных книжек. То она возмущается: «<…> чтобы оттолкнуть меня, удивляюсь отсутствию в нем меры, хватило бы и десятой доли!» (ЗК., 206), то творит миф о его мягкости: «Но, подумав, неожиданно заключаю: …чтобы оттолкнуть меня, – преклоняюсь перед его чувством меры: в большее я бы не поверила, меньшим бы он меня не оттолкнул!» (ЗК., 206). Словно повторяла классическую историю прошлого века об известном герое, который не хотел оскорбить доверчивость души невинной и, посоветовав девушке уметь властвовать собою, тоже проявил определенное чувство меры.

Она называла себя блудницей и душевной куртизанкой. Наконец, она записала: «НН убежден, что я дурна <…> Итак: святой и грешница» (ЗК., 128), – и, решив властвовать собой, написала:

Сказавший всем страстям: прости –
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»
(«Сказавший всем страстям: прости…». С. 528).

Она сказала «прости» – интимно, но встречалась с ним случайно, как прохожая. В мае Н. Н. «отшатнулся», и она записала: «Живу сейчас совсем без радости» (ЗК., 126). В записных книжках появился мотив непреднамеренных встреч. Она то иронизировала, сравнивая избранника с мужиком, который, глядя на тучу, думал: «Пронесло!», то констатировала холодность: «Встретила его сейчас в саду Соллогуба. Он каменный, я каменная. Ни тени улыбки» (ЗК., 163). В написанном немного позже, 16 мая, стихотворении «На бренность бедную мою…» эти отношения героев корректируются, и, возможно, в своем новом варианте они более соответствуют истине:

На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты – каменный, а я пою,
Ты – памятник, а я летаю.
(С. 527).

14 «русск<ого> мая» открылся новый сюжет в отношениях: «И, хватаясь за голову, с чувством, что все обрывается:

– “Господи! Какой мир я в нем потеряла!”» (ЗК., 145). Решив распорядиться сюжетной ситуацией по-своему, М. И. Цветаева собралась помириться с Н. Н. в Троицын день. Но через какое-то время – инфантильное, с обидой: и не пойдет к нему мириться в Троицын день, и книг ему не даст. В Троицын день – все то же: мириться не пойдет, хотя книжку для него переписала и подписала.

Цветаева полагала, что многое из сделанного ею впоследствии, из того, что с ней произойдет, будет делом его рук. С июня протекал период не-встречи. В начале декабря Цветаева сообщила Ланну о визите «художника из Дворца» (П., 160), о том, что он вновь зайдет, что с ним весело и он ей «абсолютно безразличен», а она «невозвратна» (П., 161).

Дальнейшую судьбу Цветаевой Вышеславцев воспринимал как вынужденный путь, подчинение человека эпохе. Печать времени – не только советского, но и начала века – явна во всех портретах, которые он создавал. Конечно, запечатлены в них и необычайные – психологически, интеллектуально – люди. Синтез человеческого и временного породил странный эффект почти аномальной в своей гениальности и обреченности натуры. Например, в портрете Андрея Белого 1928 г. – жутковатая экспрессия. Ольга Николаевна вспоминала: «Смотрим, идет Белый. С Арбатской площади. Остановились у “Праги”. Впечатление от него было странное. Шел в белом костюме, такой вихляющей походкой. Остановились, поздоровались, условились о встрече. Монументальный, высокий, спокойный Николай Николаевич, уверенный в своих движениях, – и играющий, экзальтированный Белый». Экзальтированный поэт в экзальтированной эпохе – об этом и рассказал портрет. Сологуб в изображении Вышеславцева – в депрессии, угрюмости. Так Цветаева о Сологубе писала: «<…> сильно бедствует, гордец» (П., 285). Клычков сосредоточен и напряжен. Все они в его понимании – жертвы власти, опирающейся на низменные инстинкты общества. 12 сентября 1941 г. он сделал в дневнике по тем временам крайне опасную запись: «Прочитал перевод книги Ганди “Мои эксперименты с истиной” (“Моя жизнь”). Перевод сильно сокращенный, дабы уберечь от соблазна неустойчивого советского читателя, и все же читал с большим интересом. Многое в личности Ганди напоминает Ленина, та же безусловная преданность единому делу в жизни, та же принципиальность, та же сила воли и характера. Но велики и различия. Пожалуй, основную разницу во всей внешней деятельности Г<анди> и Л<енина> можно определить как расчет на лучшие стороны человеческой природы у первого и на худшие инстинкты у второго» 10 . Вышеславцев пережил Цветаеву. В его дневниках есть запись 1941 г.: «Октябрь 6. Понедельник. Встал в 9. День прошел в разборке книг, папок и разных материалов. Звонил Бобров, потом пришел. Вид растерянно-подавленный. Рассказал ужасную новость (для меня, ибо это было известно недели две уже) о Марине Цветаевой, которая уехала с сыном куда-то вглубь Чувашии, рассчитывая на чью-то помощь. Помощи не было, деньги были скоро прожиты, стала судомойкой, потом не вынесла голодовки и нужды и повесилась. Гумилев, Есенин, Маяковский, Цветаева. А Лебед<ев-> Кум<ач> благоденствует, Асеев купил где-то дом в провинции и т. д.» 11 .

Семейное счастье Вышеславцев нашел с глубоко верующим человеком. Он познакомился с Ольгой Николаевной в 1923 г. и говорил, что их брак записан не здесь, а на небесах. Портрет Ольги Николаевны его работы совершенно не похож на другие, он передал покой и свет, которые исходили от нее. Ольга Николаевна писала рассказы, по духу и по языку близкие прозе И. Шмелева. В 1960-х годах она приняла иноческий постриг, умерла в ночь на 30 июня 1995 г.

Вышеславцев преподавал рисунок в Московском полиграфическом институте. Душевную привязанность к своим ученикам он соотносил с памятью о своем воспитаннике, сыне Ольги Николаевны от первого брака Вадиме Баратове, погибшем на фронте 31 декабря 1943 г. На последней странице записей Вадима о первых днях войны есть автограф Вышеславцева: «Мысль о нем не оставляла нас. Не ради ли его светлой памяти делаем мы всю эту нашу воспитательную работу! И не им ли она внушена?!» 12 Он публиковал критические и теоретические работы, готовил свое исследование о творчестве Леонардо да Винчи. Как рассказывала мне Ольга Николаевна, он был обвинен в космополитизме. Во время обыска была арестована подготовленная к монографии огромная картотека по Леонардо да Винчи, а также дневники, в которых сведения о современниках были даны довольно лаконично – он берег людей, опасаясь арестов. Вышеславцеву и Ольге Николаевне грозило двадцатипятилетнее заключение, его ученикам был определен срок в десять лет. Инсульт и паралич Вышеславцева в 1948 г. уберегли от заключения. Обыски продолжались, расположенную в полуподвальном помещении Леонтьевского переулка библиотеку Вышеславцева – одну из лучших в России личных библиотек в несколько десятков тысяч томов – конфисковали и вывезли на грузовиках. По своему содержанию книги, как сообщили в компетентных органах, не подлежали возврату хозяевам. Незадолго до смерти, которая наступила через четыре года после инсульта, Вышеславцев обратился к духовному наследию оптинских старцев. Ольга Николаевна говорила, что на пути к православию он искал истину в исламе, буддизме, в иудаизме и изучал язык, чтобы читать тексты в оригинале, но в итоге принял учение Христа и сказал как-то, что хотел бы забыть все прочитанное, кроме Библии.

Примечания

1 Об О. Н. Вышеславцевой: Три встречи / Сост. А. М. Трофимов. 1997. С. 185–476.

2 Саакянц А. Марина Цветаева: Страницы жизни и творчества (1919–1922). М., 1986. С. 227– 235.

3 Саакянц А. Жизнь Цветаевой. Бессмертная птица-феникс. М., 2000. С. 208.

4 «Большими тихими дорогами…», «Целому морю – нужно все небо…», «Пахнyло Англией – и морем…», «Времени у нас часок…», «Да, друг невиданный, неслыханный…», «Мой путь не лежит мимо дому – твоего…», «Глаза участливой соседки…», «Нет, легче жизнь отдать, чем час…», «В мешок и в воду – подвиг доблестный!..», «На бренность бедную мою…», «Когда отталкивают в грудь…», «Сказавши всем страстям: прости…», «Да, вздохов обо мне – край непочатый!..», «Суда поспешно не чини…», «Так uз дому, гонимая тоской…», «Восхuщенной и восхищенной…», «Пригвождена к позорному столбу / Славянской совести…», «Пригвождена к позорному столбу, / Я все ж скажу…», «Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя…», «Сей рукой, о коей мореходы…», «И не спасут ни стансы, ни созвездья…», «Не так уж подло и не так уж просто…», «Кто создан из камня, кто создан из глины…», «Возьмите все, мне ничего не надо…», «Смерть танцовщицы», «Я не танцую – без моей вины…», «Глазами ведьмы зачарованной…».

7 Стихотворные тексты (С.) цитируются по: Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. М., 1994. Здесь и далее в скобках указаны номера страниц.

8 Юнг К. Психология и поэтическое творчество // Юнг К. Дух Меркурий. М., 1996. С. 257.

9 Цит. по: Ахматова А. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1996. С. 47.

10 Дневники Н. Н. Вышеславцева. Архив О. Н. Вышеславцевой.

12 Дневник В. Баратова. Архив О. Н. Вышеславцевой.

Солнцева Н. М.

Кафедральные записки.
Вопросы новой и новейшей русской литературы. М., 2002.

М.И. Цветаева. Портрет Н.Н. Вышеславцева, 1921 г.
Из всех портретов Марины Цветаевой этот – наверное, самый странный. Огромные глаза, взгляд тревожно-отрешенный, сжатые губы, напряженная шея… О том, что это – Марина Цветаева, без подписи можно и не догадаться. Внешне – если сравнить с любой из сохранившихся ее фотографий – не похожа. Что же тогда изобразил художник на этом рисунке, что хотел передать этой намеренной резкостью – внутреннее ли цветаевское настроение, переживания ли ее – того периода, или, быть может, просто – свое видение ее? Кем он был в ее жизни, кем была она – в его? Хронологически – этот портрет является точкой в истории их встречи. Но с самого начала и до этой финальной точки – еще много чего другого…

Для начала – немного справочной информации. Художник Николай Николаевич Вышеславцев родился в Полтавской губернии, матери своей не знал, отец его был управляющий имением Кочубеев. Детство Николая Николаевича прошло у одинокой сестры отца и в многодетной семье дяди. С 1906 года он учился в Москве, в студии художника Машкова.
В 1908 году уехал в Париж, где прожил шесть лет на средства отца, продолжая свое образование художника. После вступления России в Первую мировую войну вернулся на родину, окончил школу прапорщиков с 1916 по 1918 годы. Воевал, был ранен, награжден Георгиевским офицерским крестом.
После демобилизации Николай Николаевич обосновался в Москве, во дворце искусств на Поварской получил место библиотекаря и небольшую квартиру. Жил он в те годы тем, что писал заказные портреты, продавал свои картины и рисунки, впоследствии стал преподавать живопись.

Его отличала необычайная широта интересов – не только в области искусства, но и философии, истории религии, русской и мировой литературы. Он был страстным библиофилом и собрал одну из лучших библиотек в десятки тысяч томов – собрание книг по искусству, философии, истории.
Николай Николаевич создал целую портретную галерею своих современников: А. Белого, Б. Пастернака, Ф. Сологуба и многих других. Портрет Цветаевой он написал в 1921 году.
В ранней молодости Николай Николаевич женился, чтобы узаконить будущего ребенка, и в дальнейшем отношения с женой и дочерью не поддерживал. В 1923 году он заключил союз с Ольгой Николаевной Баратовой, воспитал ее сына Вадима, погибшего впоследствии на фронте.
Ученики Николая Николаевича не только получали у него профессиональные уроки, но и посещали гостеприимный дом Николая Николаевича и его жены в Кривоарбатском переулке, где был создан неповторимый микромир «творческой семьи» вокруг учителя-наставника, созданный по образу ренессансной модели «боттеги». Такое неформальное общение было в те годы подозрительным, и только тяжелая болезнь – случившийся в январе 1948 г. инсульт – спасла Николая Николаевича от репрессий. Последние четыре года жизни он был парализован.

«Дорогие правнуки мои, любовники и читатели через 100 лет! Говорю с Вами, как с живыми, ибо вы будете. (Не смущаюсь расстоянием! Ноги и душа одинаковы легки на подъем!)
Милые мои правнуки - любовники - читатели! Рассудите: кто прав? И - из недр своей души говорю Вам - пожалейте, потому что я заслуживала, чтобы меня любили.»
Марина Цветаева

Из «Записной книжки 8» :
«Москва, 25-го апреля 1920 г., суббота.
- «Вы знаете, открыта одна новая строчка Пушкина. ...Твой поцелуй неутолимый... И всё.»
- «Ну, скажите по-правде, если бы Вы не знали, что это - Пушкин, звучала ли бы она для Вас так же, как сейчас?»
- «Думаю, что да.- Неутолимый...- Это так неожиданно и так верно. Кто из нас этого не испытывал? Но оттого, что это Пушкин - еще особенное сияние.»
(Жаль, что не могу передать голоса; чуть касается слов.)

- «А я о себе что сейчас подумала! Я ведь не морская пена. У огня ведь тоже есть пена,- да? Самая верхушка.- Огненная пена, сухая.- Ведь огонь тоже не злой, - веселый.»
- «А Вы всегда так закрываете лоб?»
- «Всегда - и знаете - никому не даю открывать.- Никогда.»
- «У Вас наверное очень высокий лоб?»
- «Очень - и вообще - хороший. Но дело не в том. Я вообще не люблю своего лица.»
- «Ваша внешность настолько меньше Вашего внутреннего, хотя у Вас внешность отнюдь не второстепенная...»

Гляжу на его руку, упирающуюся в диван.
- «Вы хотите идти?» - «Да.» - «А еще немножко?» - «Да.» - «О, какой хороший!» - Что-то вспоминаю про Милиоти.
- «Он мне о Вас тогда рассказывал, но я не прислушивался.» - «Рассказывал?» - «Немного.»
- «Я сама могу рассказать. Что Вы думаете об этом знакомстве?» - «Я просто не думал, я могу остановить всякую мысль. Я просто не допускал себя до какой-либо мысли здесь.»
- «А хотите, чтоб я рассказала? - Вам это будет забавно.- Очень глупая история.»
Рассказываю.
Рассказываю как в таких случаях всегда рассказываю, озабоченная двумя вещами: сказать всю правду - и не шокировать собеседника.
Местами - кажется - утаиваю, местами - кажется - отталкиваю.
Молчание после рассказа. Чувствую себя побитой собакой, всё поведение безобразно и глупо, и ничем не оправдано.
- «Милиоти мне в этой истории ясен»,- говорит Н. Н.- «Вы - совсем неясны.»
- «Спрашивайте, мне будет легче отвечать.»
- «Знали ли Вы, к чему это ведет, чувствовали или нет?»
Задумываюсь - проверяю.
- «Я чувствовала восторг, и мне было любопытно. Когда он меня поцеловал, я сразу ответила, но была не очень рада,- не ждала.»
- «Будем говорить просто. Вы говорите „разве это была близость?“ Неужели Вы не знаете, чем такая кажущаяся близость могла кончиться?»
- «Я просто не думала, не хотела думать, надеялась на Бога.- Вам очень противно?»
- «Нет, я меньше чем кто-либо - Вас сужу. Но мне жалко Вас, жалко, что Вы так себя бросаете.»

Задумчиво разглаживает голубое одеяло, лежащее в ногах дивана. Гляжу на его руку.
- «Н. Н.!» - чувствую ласковость - чуть-шутливую! - своего голоса - «чем так гладить одеяло, которое ничего не чувствует, не лучше ли было бы погладить мои волосы?»
Смеется.- Смеюсь,- Рука всё еще - движущейся белизной - на одеяле.
- «Вам не хочется?»
- «Нет, мне это было бы очень приятно, у Вас такие хорошие волосы, но я, читая Ваши стихи, читаю их двояко: как стихи - и как Вас!»
- «Ну - и?»
- «Мне запомнилась одна Ваша строчка:
На Ваши поцелуи - о живые! -
Я ничего не возражу - впервые...»
- «О, это когда было! - Это тогда было! - Теперь как раз наоборот! - Этого никогда и не было!» и, спохватившись: - «Господи, что я говорю!»
- Смеемся.-
- «Н. Н., а я всё-таки обижена, что Вы не хотите меня погладить.- Разве моя голова не лучше одеяла?»
- «У Вас очень хорошая голова, но когда я глажу одеяло, я по крайней мере уверен, что ему не неприятно.»
- «Не возразит?» - Смеюсь.- Соскальзываю на пол - перед ним на колени - головой в колени.
И вот - как сон - другого слова нет. Рука нежная - нежная - как сквозь сон - и голова моя сонная - и каждый волос сонный. Только глубже зарываюсь лицом в колени.
- «Вам так неудобно?»
- «Мне чудесно.»
Гладит, гладит, точно убеждает мою голову, каждый волос. Шелковый шелест волос под рукой - или рука шелковая? - Нет, рука святая, люблю эту руку, моя рука...
И вдруг - пробуждение Фомы.- «А вдруг ему уже надоело гладить и продолжает так только - для приличия? - Нужно встать, самой кончить,- но - еще одну секундочку! - одну!» -- и не встаю. А рука все гладит. И ровный голос сверху:
- «А теперь я пойду.»
Встаю безропотно. Провожаю по темным комнатам.- «Ни за что не пойду провожать!» - Во мне уже упорство.
Провожаю сначала до парадного, потом до подъезда, иду рядом.
Пустота (страх его пустоты), сознание своей негодности и его осуждения, холод, неуютность.
Провожаю до Соллогуба, он идет со мной обратно. Я что-то о Милиоти: - «Он уже забыл!» - «Напрасно Вы думаете, это будет ему служить воспоминанием на долгие годы!..» Голос - не без лукавства.
Что-то говорю о нем - и:
- «Когда я с Вами рядом...Впрочем, всё равно: ведь Вы - издалека - издалека...»
- «А каким бы Вы хотели, чтобы я был?»
- «Никаким.- Тем же.- Этим мне Вы так и дороги...- Когда это кончится...»
- «Что?» - «Наше знакомство.» - «А скоро оно кончится?» - «Не знаю.»
Идем по переулку.- «Знаете, если меня кто-нибудь так встретит сейчас - никто не подумает дурно.- Хожу по улицам и колдую.»
- «Почему Вы так думаете?»
- «Потому что я сама сознаю свою невинность,- клянусь Богом! - вопреки всему, что я делаю!»
- «Вы правы.»
Прощаясь, кладет мне руку на голову,- может быть я подставила лоб? - Прислоняюсь головой к его плечу, обеими руками обнимаю за талью - юнкерскую! - Долго так стоим.
- «А Вы кажется мне, под предлогом, что гладите - лоб открыли? Охо!»
Смеется.- Стоим еще.- Я с закрытыми глазами. Легко-легко касается губами лба.
И ровный-ровный четкий шаг по переулку.
___
Н. Н.! Защитите меня от мира и от самой себя!
___
Н. Н. Я люблю Ваш тихий голос. До Вас я думала, что все мужчины распутны (Володечка, может быть, не любил, Сережа - ангел.)
___
Н. Н. Вы меня не воспитываете,- возрождаете.
...Когда для смертного умолкнет шумный день...
И как я понимаю сейчас, что Вы не любите моих стихов!
___
Н. Н. Вы глубокий час в моей жизни, и этому не будет конца.
___
Милиоти о НН.В.
- «Академичен - столько книг прочел, что просто страшно...»
И я - с чистейшим жаром сердца,- отрешенно, как перед смертью:
- «Господа! - Это единственный человек, кроме Сережи - которого я чувствую выше себя,- на целых семь небес! - Не смейтесь. - Я серьезно.»
- Лицо Милиоти.-
___
НН! Знаете ли Вы, что у меня сейчас самое настоящее искушение сбежать к Вам - из гостей - с Пятницкой - в 12 ч. ночи - к Вам домой! -Не бойтесь, никогда не сделаю.
___
НН! Возьмите мою голову в руки, довершайте начатое.- Только - ради Бога! - больше не расставаться!

Из цикла «Н.Н.В.» :
«то - вопреки всему - Англия…»
Пахнýло Англией - и морем -
И доблестью. - Суров и статен.
- Так, связываясь с новым горем,
Смеюсь, как юнга на канате

Смеется в час великой бури,
Наедине с господним гневом,
В блаженной, обезьяньей дури
Пляша над пенящимся зевом.

Упорны эти руки, - прочен
Канат, - привык к морской метели!
И сердце доблестно, - а впрочем,
Не всем же умирать в постели!

И вот, весь холод тьмы беззвездной
Вдохнув - на самой мачте - с краю -
Над разверзающейся бездной
- Смеясь! - ресницы опускаю…
27 апреля 1920

Марина Цветаева, 1913 г.

Из «Записной книжки 8» :
3-го русского мая 1920 г.- Воскресенье.-
Ну, что ж.
Разница отношения ко мне Милиоти и Н. Н.
Милиоти, ценя, унижал поведением, Н., ведя себя корректно, унижает внутренно.

4-го русского мая 1920 г., понедельник
Милый друг, Вы бы могли сделать надо мной чудо, но Вы этого не захотели. Вам «приятно», что я такая.
... Так гладят кошек или птиц...
Вы могли бы, ни разу не погладив меня по волосам («лишнее! - и так вижу!») и разочек - всей нежностью Вашей милой руки - погладив мою душу - сделать меня: ну чем хотите (ибо Вы хотите всегда только лучшего!) - героем, учеником, поэтом большого, заставить меня совсем не писать стихи - (?) - заставить убрать весь дом, как игрушечку, завести себе телескоп, снять все свои кольца, учиться по английски
___
Прощаясь как-то, Вы сказали мне:
- «Подождите меня не любить!»
- «Подождите меня любить!» - вот что сказать Вам следовало.- Исполняю Вашу просьбу дважды
___
12 ч. ночи
Господи, когда я его 11/2 дня не вижу, мне кажется - подвиг! Ведь я все время отуманиваю себя: стихами, Mme de Staёl, людьми, всё время сражаюсь, каждую минуту отстаиваю себя у необходимости в нем, для меня каждая минута - без него.
О, я знаю себя! Через полных два дня у меня будет такое чувство исполненного долга, такое сияющее чувство донесенной - непосильной! - ноши, я почувствую себя ТАКИМ ГЕРОЕМ, что - секунду тому назад и думать об этом не посмев! - вцеплюсь в любой предлог - и ринусь к нему, чистосердечно веря, что иду по делу.
Господи! Ведь я не преувеличиваю. Отбросим 4–5 часов, которые сплю, и подсчитаем минуты -
48 час. - 10 = 38 ч. 38 х 60 = 2280
___
38 х 60 = 2280 - Две тысячи двести восемьдесят минут, и каждая, как острие! Ведь это - ТАК. А для него - между рисованием, грядками, прогулками, и еще не знаю чем (может быть любит кого-нибудь?) - для него это даже не два дня, а просто - ничего, ничего даже не заметит.
Так я еще мучилась 22 лет от Сони Парнок, но тогда другое: она отталкивала меня, окаменевала, ногами меня топтала, но - любила!
А этому я - глубоко и растерянно задумываюсь- просто НЕ НУЖНА. Ведь он про друзей говорит: - «Ежели бы они умерли, я бы их наверное скоро забыл...» А я разве для него - друг? - Так - «приятно».
Господи, каюсь до конца: с гордыней кончено, «приятно» - согласна, но одного не могу! не могу! не могу! - чувствовать себя меньше, чем стук в комнате. Этого не могу - и не гордыня встает - а последний остаток разума: «ничего не добьешься!» и - то, с чем я умру - корректность.
- Милый друг. Вы наверное сейчас дома, Лидия Петровна сказала, что я была - дальше я ничего не знаю.
Может быть Вы всё понимаете, тогда Вам меня жаль, может быть - ничего - ибо не желаете (англичанин!) и мысленно ставить меня в глупое положение.
…
- Господи, что я ему сделала, что он меня так мучит? А я-то думала, что уже никогда больше никого не смогу любить! - Точно тогда, 17 лет, кудрявая после кори,- в первый раз!
- Стихи.- Но моих стихов он не любит, они ему не нужны, значит и мне не нужны,- что мне до того, что Бальмонт похвалит?!
- Роздых.- Секунда трезвости:
Когда я в комнате, ему приятно.- Не совсем еще отвык, хотя оценил.
- «Мне очень жаль, что Вы сейчас уходите»,- несколько раз - и, давая книгу: «Вы же обещали ее от меня принять.» Второе - может быть - из жалости, первое - непосредственно; я ему забавна, как разновидность чего-то: особенный зверек, птица.
Длю трезвость:
Всего того, что я пишу (чувствую) он не знает. Сегодня я яростно спорила, любила - вслух - свое. Может быть ничего за этим не чувствует, ибо не музыкален.
Господи, когда я - богатая! всё - вопреки всему! - к себе тянущая - так мучаюсь, что было с другими, которые его любили?!
- Завадский тоже меня не любил, но ему льстило мое внимание, и - кроме того! - я могла ему писать. Любил стихи. Кроме того, в III Студии я была в чести, это увеличивало для него мою ценность,- хоть именем моим мог похвастаться! (III Студия еще менее известна, чем я!)
А этот-
___

(Число не вписано) русского мая 1920 г., вторник
Мне подозрительна радость, с которой НН встречает каждую мою просьбу: так радуешься - или когда очень любишь, или когда цепляешься за внешнее, чтобы скрыть внутреннюю пустоту к человеку.
Первое - не mon cas.(мой случай (фр.).)
___
А может быть я слишком на слово верю? - НН убежден, что я дурна - и я сразу убеждена, без проверки.- А что я такое сделала хуже, чем он? - Берем основу. С самого начала встречи я знала, кто он, он - кто я.
Итак: святой и грешница. Кто, в конце концов, более грешен: святой, который целуется - или грешница? И что тут для него обидного, что я его целовала? Я даже не знаю, кто начал.
И еще: «скажите правду! Вы ведь меня не любите?» - так спрашивают, когда - по крайней мере - собираются любить, если всё равно - не спрашивают, не в праве, нет,- основания нет!
А я разве его спрашивала? - Господи, я так бесконечно-скромна - в чувствах другого ко мне! - моя нескромность только в своих собственных. Мне бы и в голову не пришло.
А основание у нас было то же: ему было хорошо со мной, мне - с ним. И, беря во внимание разницу пород, отношение к слову (он - такой скупой! я - такая щедрая!) - выходит, что он-то, пожалуй, больше тянулся ко мне, чем я к нему.-
-
Словом, я от восторга...
Он по чувству исполнения некоего джентльмэнского долга.
А может быть - и этого нет?
____
Так я только раз в жизни мучилась,- 10 лет назад! - 17-ти лет! Я совсем забыла, как это бывает.
Как будто бы я лежу на дне колодца, с перешибленными ногами и руками, а наверху ходят люди, светит солнце.
Пустая светлая Поварская для меня страшна.

10-го русского мая 1920 г.
Оглушительная новость: у Н. Н. жена и дочь, обе в Крыму.- Не верится. - Может быть его дочь в Крыму, потому что у нее - тоже «гримаска»? - О жене я не думаю.- Всё равно.- Ревность (и вместе с тем - радость!) только к дочери.
И у него 7 комнат в Москве.
- «Василий Дмитриевич, Вы эту комнату берете?»
- «Зачем? У меня ведь есть.» - «Тогда я ее беру.» - «Зачем?»- «А так,- впрок.»

11-го мая 1920 г., ст.ст.- понедельник.
Вообще, со встречи с НН, я много потеряла в блеске. Это так ново для меня - я так это забыла - быть нелюбимой!
___
Что меня разлучило с НН.- Моя правда, правда всего моего существа, намеренно-резко подчеркнутая, чтобы знал с кем имеет дело (- Потом забыл бы, ибо - люби он меня - я бы, конечно, стала другой!)
___
НН! А начали всё-таки - Вы! (Друг дорогой, не виню!) - Вы первый сказали: - «Если бы я действительно был старым учителем, а Вы моим юным учеником, я бы сейчас возложил Вам руки на голову - благословил бы Вас - и пошел.» - Как же после этого не подставить головы - не поцеловать благословивших рук?
И - заметьте - я крепилась до следующего вечера!
___
У Вас не было матери.- Думаю об этом.- И, подумав, прощаю Вам все грехи.
___
- Даю торжественную клятву - coute que coute (чего бы это ни стоило (фр.)) - не заходить к Вам сама.
Радость не только не покрывает унижения. Унижение убивает радость. И, уходя от Вас, я бедней, чем была.

14-го русского мая 1920 г.
- Что такое желание? -
Мне хочется к НН - вот желание.
Но я не могу перебороть себя, чтобы заставить себя взойти к нему в комнату.- Что это? -
Очевидно: невозможность сильней желания, невозможность перебарывается только необходимостью.
Если бы мне был необходим НН, я бы взошла к нему в комнату.
Но - думаю до глубины: - нет! Мне кажется, мне было бы легче умереть у его порога.
___
И, хватаясь за голову, с чувством, что всё обрывается: - «Господи! Какой мир я в нем потеряла!»
___
До моего письма и возвращения книг всё шло иначе, он нет-нет да находил на секундочку свой прежний голос. Сквозь лед чувствовалось волнение.
Теперь же - непроницаемая стена. Всем существом чувствую, что для него НЕ СУЩЕСТВУЮ.
___
- Наверное презирает меня еще за «дружбу» с Милиоти, не зная, что дружу-то я с ним сейчас так усиленно потому, что из его, Милиоти, комнаты видно, как проходит он, НН.

Из цикла «Н.Н.В.» :
В мешок и в воду - подвиг доблестный!
Любить немножко - грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.

Червонным куполом прельщаются
И вороны, и голубки.
Кудрям - все прихоти прощаются,
Как гиацинту-завитки.

Грех над церковкой златоглавою
Кружить - и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!

Вникая в прядки золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты - вот так же истово
Клонился над моей душой!
14 мая 1920

Н.Н. Вышеславцев. Портрет Павла Флоренского, 1922.

Из «Записной книжки 8» :
15-го русcкoгo мая 1920 г.
НН! В первый раз, когда Вы меня провожали, я в первый раз за всю мою жизнь остановилась не перед своим домом.
Всячески можно истолковать: 1) что мне до старого дома, раз есть новый дом (Вы), 2) просто не хочу домой 3) хочу домой, но не к себе (к Вам!) и т. д.
А в итоге: ни своего дома, ни Вашего.
___
НН хитер. Зная, что будет мучиться от меня, предпочел мучить - меня.
___
- Как это у него внутри, в груди? - Встречался, ждал, радовался, смеялся, провожал ночью по Поварской, гладил по голове - а потом сразу: заказ на декабристов - верниссаж - в промежутки - огород - какие-то старики - обеды и ужины...
Глядя на свои руки вспоминает ли он иногда, что я их целовала?
___
Женщина, которая у него постоянно в комнате, со мной и Алей ласкова. Если она его любит, она должна меня - немножечко - жалеть.

16-го мая 1920 г. (В действительности: 17-го мая) - Воскресение,- Троицын день.
День нашего примирения, дружочек.
Жаль, что я в этот день не могу преподнести Вам - новую любовь! (Не готова еще.)
Мириться с Вами я не пойду, хотя книжка Ваша готова - переписана и надписана.
- «Милому ННВ.- с большой грустью - от чистого сердца - в чудесный Троицын день.»
Но у Вас сегодня - верниссаж. Вам не до Троицына дня и не до женских стихов.

Духов день 1920 г. (Дата не вписана.)
- Проходит. -
Для меня вся земля - philtre amoureux,(любовный напиток(фр.).) поэтому - может быть - и проходит.
А НН (о котором больше всего - должно быть по старой памяти - думаю здесь, в книжке) встречая меня в графском саду, может быть думает так, как мужик, глядящий на тучу:
- «Слава Богу! - Пронесло!»
___
Встретила его сейчас в саду Соллогуба. Он каменный, я каменная. Ни тени улыбки.
Когда я его любила, я была убеждена, что он в этом убежден,- мне это даже было неприятно.
Теперь, когда не люблю (сухо дерево, завтра пятница!) - убеждена, что убежден и в этом.

Из цикла «Н.Н.В.» :
Сказавший всем страстям: прости -
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих,
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»

В руках, тебе несущих есть,
Читаешь - лесть.
И смех мой - ревность всех сердец! -
Как прокаженных бубенец -
Гремит тебе.

И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь - чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне - до тьмы в очах! -
Что не было в твоих стадах
Черней - овцы.

Есть остров - благостью Отца, -
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух -
Вдоль каждой изгороди. - Да. -
Есть в мире - черные стада.
Другой пастух.
17 мая 1920

Н.Н. Вышеславцев со студентами МосковскогоПолиграфического института. Май 1948.

Из «Записной книжки 8» :
20 русcкoгo мaя 1920 г., среда.
После встречи с НН. я как-то подавлена, открыв, что у меня живое сердце (для любви и для боли,- вот: «ноет!») я стала себя бояться, не доверять.- «Tu me feras encore bien mal quelque jour» («Ты причинишь мне еще большую боль когда-нибудь» (фр.).) - стала меньше себя любить.
10 лет я была Фениксом - бессмысленно и блаженно сгорающим и воскресающим (сжигающим и воскрешающим!) - а теперь - сомнение - подозрительность какая-то:
«А ну-ка - не воскреснешь?»

Из цикла «Н.Н.В.» :
Глазами ведьмы зачарованной
Гляжу на Божие дитя запретное.
С тех пор как мне душа дарована,
Я стала тихая и безответная.

Забыла, как речною чайкою
Всю ночь стонала под людскими окнами.
Я в белом чепчике теперь - хозяйкою
Хожу степенною, голубоокою.

И даже кольца стали тусклые,
Рука на солнце - как мертвец спеленутый.
Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит, -
А в солонице соль лежит нетронута…
25 мая 1920

Из «Записной книжки 8» :
Москва, 31-го мая ст. ст. 1920 г.
Письмо.
Мне так - так много нужно сказать Вам, что надо бы сразу - сто рук!
Пишу Вам еще как не-чужому, изо всех сил пытаюсь вырвать Вас у небытия (в себе), я не хочу кончать, не могу кончать, не могу расставаться!
У нас с Вами сейчас дурная полоса, это пройдет, это должно пройти, ибо если бы Вы были действительно таким, каким Вы сейчас хотите, чтобы я Вас видела (и каким Вас - увы! - начинаю видеть!), я бы никогда к Вам не подошла.
Поймите! - Я еще пытаюсь говорить с Вами по человечески - по своему! - добром, я совсем Вам другое письмо писать хотела, я вернулась домой, захлебываясь от негодования - оскорбления - обиды, но с Вами нельзя так, не нужно так, я не хочу забывать Вас другого, к которому у меня шла душа!
НН! Вы неправильно со мной поступили.
Нравится - разонравилась, нужна (по Вашему: приятна) - неприятна, это я понимаю, это в порядке вещей.
И если бы здесь так было - о Господи, мне ли бы это нужно было говорить два раза,- один хотя бы?!
Но ведь отношение здесь шло не на «нравится» и «не нравится» - мало ли кто мне нравился - и больше Вас! - а книжек я своих никому не давала, в Вас я увидела человека, а с этим своим человеческим я последние годы совсем не знала куда деваться!
Помните начало встречи: Опавшие листья? - С этого началось, на этом - из самых недр,- до самых недр - человеческом - шло.
А как кончилось? - Не знаю - не понимаю - всё время спрашиваю себя: что я сделала? Может быть Вы переоценили важность для меня - Ваших рук, Вашего реального присутствия в комнате, (осади назад!) - эх, дружочек, не я ли всю жизнь свою напролет любила - взамен и страстнее существующих! - бывших - небывших - Сущих!
Пишу Вам и полной чистоте своего сердца. Я правдива, это мой единственный смысл. А если это похоже на унижение - Боже мой! - я на целые семь небес выше унижения, я совсем не понимаю, что это такое.
Мне так важен человек - душа - тайна этой души, что я ногами себя дам топтать, чтобы только понять - справиться!
Чувство воспитанности,- да, я ему следую,- здравый смысл, да, когда партия проиграна (раньше, чем партия проиграна), но я здесь честна и чиста, хочу и буду сражаться до конца, ибо ставка - моя собственная душа!
- И божественная трезвость, которая больше, чем здравый смысл,- она-то и учит меня сейчас: не верь тому, что видишь, ибо день сейчас заслоняет Вечность, не слышь того, что слышишь, ибо слово сейчас заслоняет сущность.
Первое зрение во мне острее второго. Я увидела Вас прекрасным.
Поэтому, минуя «унижение» - и - оскорбления - все забывая, стараясь забыть, хочу только сказать Вам несколько слов об этой злополучной книжечке.
Стихи, написанные человеку. Под сеткой стихотворной формы - живая душа: мой смех, мой крик, мой вздох, то, что во сне снилось, то что сказать хотелось - и не сказалось,- неужели Вы не понимаете?! - Живой человек - я.-
Как же мне всё это: улыбку, крик, вздох, протянутые руки - живое!!! - отдавать Вам, которому это нужно только как стихи?!
- «Я к этой потере отношусь не лирически», а стихи-то все, дар-то весь: Вы - я - Вам - мое - Вас... Как же после этого, зачем же после этого мне Вам их давать? - Если только как рифмованные строки - есть люди, которым они более нужны, чем Вам, ибо не я же! - не моей породы поэты - Ваши любимые!
То же самое что: тебе отрубают палец, а другой стоит и смотрит,- зачем? Вы слишком уверены, что стихи - только стихи. Это не так, у меня не так, я, когда пишу, умереть готова! И долго спустя, перечитывая, сердце рвется.
Я пишу потому что не могу дать этого (души своей!) - иначе.- Вот.-
А давать их - только потому что обещала - что ж! - мертвая буква закона. Если бы Вы сказали: «Мне они дороги, потому что мне»...,- «дороги, потому что Ваши», «дороги потому что было»..., «дороги, потому что прошло»,- или просто: дороги - о, Господи! - как сразу! как обеими руками! -
- А так давать,- лучше бы они никогда написаны не были!
- Странный Вы человек! - Просить меня переписать Вам стихи Джалаловой - привет моей беспутной души ее беспутной шкуре
Зачем они Вам? - Форма? - Самая обыкновенная: ямб, кажется. Значит, сущность: я.- А то, что Вам написано, Вами вызвано, Вам отдано,- теряя это (даже не зная - что, ибо не читали) Вы не огорчены лирически, а просите у меня книжечку, чтобы дать мне возможность поступить хорошо.- Не нужно меня учить широким жестам, они все у меня в руке.
- Как мне бы хотелось, чтобы Вы меня поняли в этой истории со стихами - с Вами самим!
Как я хотела бы, чтобы Вы в какой-нибудь простой и ясный час Вашей жизни просто и ясно сказали мне, объяснили мне; в чем дело, почему отошли.- Так, чтобы я поняла! - поверила!
Я, доверчивая, достойна правды.
Устала.- Правда как волна бьюсь об скалу (не не-любви, а непонимания!)
- И с грустью вижу, насколько я, легковесная, оказалась здесь тяжелее Вас.
МЦ.
- И на фронт уходите и не сказали.-
___
Не вспоминаю о НН.- днями. Если он, действительно, всё это сделал (торг с Сережиными книгами, отношение к Але, наглость последнего разговора) - чтобы оттолкнуть меня, удивляюсь отсутствию в нем меры, хватило бы и десятой доли!
Но, подумав, неожиданно заключаю: .. чтобы оттолкнуть меня,- преклоняюсь перед его чувством меры: в большее я бы не поверила, меньшим бы он меня не оттолкнул!»

Так вот кого изобразил на злополучном портрете в 1921 году художник Вышеславцев... Ее - чужую, «другую», странную женщину, прошедшую мимо. Нелюбимую, непонятую со своей открытостью и бурей чувств. Не портрет Марины Цветаевой - портрет любви ее к Н.Н. и нелюбви, непонятости ее - им.

Вышеславцев Николай Николаевич (1890 - 1952)

Николай Николаевич Вышеславцев известен в основном как адресат стихов Марины Цветаевой (посвященных ему стихотворений – двадцать семь). О Вышеславцеве-художнике мы знаем меньше, хотя его критическое наследие весьма значительно.

У Вышеславцева особая, нередко вызывающая горькое сожаление судьба: отличный рисовальщик, одаренный тонким вкусом и художественным тактом, влюбленный в книги, неутомимый собиратель их – в тридцатых годах почти все букинисты знали этого художника-книголюба, – Вышеславцев прошел в нашем искусстве как бы стороной, и редко можно встретить упоминание его имени…
В. Лидин. Люди и встречи.

01. Н. Н. Вышеславцев. Портрет о. Павла Флоренского. 9 сентября 1920 года. Бумага, карандаш. Мемориальная библиотека МДМД
02. Борис Пастернак (рис. Н. Вышеславцева)

Занимающимся культурой Серебряного века имя Н. Н. Вышеславцева, двоюродного брата философа Б. П. Вышеславцева, довольно хорошо известно. Его работы куплены многими музеями. Он автор знаменитых прижизненных портретов деятелей серебряного века. Портреты поэтов Андрея Белого, Владислава Ходасевича, Вячеслава Иванова, Сергея Соловьева, Федора Сологуба, философа Густава Шпета и богослова и ученого, «русского Леонардо» Павла Флоренского, музыкантов Николая Метнера и Александра Гольденвейзера, актера Михаила Чехова и многих других были выполнены им во Дворце искусств, где художник жил и работал с 1918 года. Дворец искусств находился в Москве, на Поварской, 52, в известном доме Ростовых. Здесь благодаря хлопотам Анатолия Васильевича Луначарского нашли пристанище многие деятели культуры. Во Дворце искусств какое-то время жила дочь Льва Николаевича Толстого, Александра Львовна. Она познакомила Николая Николаевича с известным пианистом и педагогом Александром Борисовичем Гольденвейзером, оставившим интересные воспоминания о Льве Николаевиче Толстом и дневниковые записи о событиях эпохи. Дружбу художник и композитор пронесли через всю жизнь.

Портрет Павла Флоренского. Карандаш.

По-иному сложились отношения у Вышеславцева с Мариной Цветаевой. Их познакомил также живший на Поварской художник Василий Дмитриевич Милиоти в марте 1920 года. Зимой у Марины от голода умерла младшая дочь Ирина, и у Вышеславцева она ищет опоры и защиты. Она пишет в своем дневнике: «Н.Н. <Николай Николаевич>, я в первый раз прошу – защиты!» И добавляет: «Я люблю Ваш тихий голос…»

Из цикла «Н.Н.В.»

В мешок и в воду - подвиг доблестный!
Любить немножко - грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.

Червонным куполом прельщаются
И вороны, и голубки.
Кудрям - все прихоти прощаются,
Как гиацинту-завитки.

Грех над церковкой златоглавою
Кружить - и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!

Вникая в прядки золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты - вот так же истово
Клонился над моей душой!
Марина Цветаева
14 мая 1920

Цветаева тоже интересна Вышеславцеву, правда, прежде всего как яркая личность. В одной из бесед с поэтессой он замечает: «Ваша внешность настолько меньше Вашего внутреннего, хотя у Вас внешность отнюдь не второстепенная…» В увиденной им Цветаевой есть что-то от женщин Достоевского, тревожный, требовательный взгляд, взлетевшие брови, сомкнутые энергичные губы, напряженная шея.

Н. Н. Вышеславцев. Женский портрет. 1921 (Марина Цветаева?)
Бумага, тушь. Третьяковская галерея.

Их отношения стремительно развиваются, Цветаева посвящает художнику стихи и откровенно признается: «Н. Н. Если бы я познакомилась с Вами раньше, Ирина бы не умерла…» Но Цветаева так же быстро разочаровывается в Вышеславцеве, как очаровывается им, мимолетное увлечение проходит, остаются стихи. В своем прощальном письме к Николаю Николаевичу она пишет: «У Вас не было матери – думаю об этом – и, подумав, прощаю Вам все грехи».

Портрет Андрея Белого. Карандаш.

Вышеславцев действительно никогда не видел и не знал своей матери. Он родился 26 апреля 1890 года в селе Анна Полтавской губернии. По семейному преданию его матерью была графиня Кочубей. Все заботы о сыне взял на себя отец, Николай Вышеславцев-старший, служивший управляющим в имении Кочубеев на Полтавщине.

Мальчик рос замкнутым, очень рано начал рисовать, отец поддерживал его художественные наклонности. Позже они переезжают в Тамбов. Николай Николаевич учится в гимназии, Николай Александрович становится председателем агрономического общества. В 1906 году младший Вышеславцев поступает в Московское училище живописи, ваяния и зодчества в класс художника Ильи Машкова, а два года спустя уезжает во Францию, в Париж, и учится в частной академии Колларосси. Занятия в этой академии посещали многие, например, русский импрессионист, поэт и художник Максимилиан Волошин.

Женский портрет 1922
Бумага, сангина, карандаш
43 х 30,5 см

Живя в Париже, Николай Николаевич часто ездит в Италию, в города Тосканы и Ломбардии. Он стремится постичь технику старых мастеров и особенно высоко ценит искусство Леонардо да Винчи. Позже, в России, создавая портреты известных деятелей cеребряного века, Вышеславцев использует «сфумато», цветную светотень, прием, характерный для Леонардо.

В течение всей жизни Николай Николаевич вынашивал замысел книги о Леонардо да Винчи, собирал картотеку литературы о великом художнике. (К сожалению, после ареста архива и библиотеки Вышеславцева в 1948 году все материалы были погребены в недрах Лубянки. Это событие, а также арест двух его студенток из Полиграфического института спровоцировали инсульт у художника. Позднейшие поиски архива оказались безрезультатны.)

01. Портрет Владислава Ходасевича. 1922. Б. на картоне, цвет. карандаш, уголь. 42,3 х 31 Государственный литературный музей. Москва
02. Портрет Вячеслава Иванова. 1924. 39 х 29. Б., карандаш. Государственный Литературный музей. Москва

В 1914 году Николай Николаевич возвращается в Россию. Началась война, и он едет защищать родину. Покидая Париж, художник надеялся, что война не затянется надолго, и оставил все работы в мастерской. Но вернуться ему было не суждено. В России Вышеславцев поступает в школу прапорщиков, а по окончании отправляется на фронт, в Ардагано-Михайловский полк. Он мужественно сражается, и его награждают офицерским георгиевским крестом. После тяжелого ранения в голову Николая Николаевича демобилизуют.

Удивительная культурная среда, которая сложилась во Дворце искусств и которая стала родной художнику, способствовала его возрождению, физическому и духовному. Он пишет портреты людей, живущих рядом с ним, с ним общающихся. Главным образом, это небольшие, камерные, графические портреты, выполненные карандашом, тушью, пером, цветными карандашами, сангиной.

Характер модели, ее душевный строй диктует технику рисунка. Портрет Павла Флоренского (1922) построен на тончайших цветовых и световых сочетаниях. Мерцающая цветная светотень подчеркивает молитвенную погруженность в себя о. Павла. Это один из лучших прижизненных портретов Флоренского. (Сохранившаяся записка о. Павла к Вышеславцеву свидетельствует о дружеском характере их отношений.)

Н. Н. Вышеславцев
Портрет Павла Флоренского 1922
Б. на картоне, цвет. карандаш, уголь
42,3 х 31
Музей о. Павла Флоренского, Москва

Многие годы продолжались дружба Вышеславцева с поэтом Андреем Белым. Их объединял интерес к антропософии. На первом известном портрете поэта, выполненном Николаем Николаевичем в 1920 году, лицо А. Белого виртуозно «вылеплено», эффект основывается на тончайшей цветовой и световой нюансировке. Притягивает взгляд пронзительных, прозрачных глаз. Дополняет характеристику и нервная, «дребезжащая» линия, очерчивающая силуэт, прием, часто используемый Вышеславцевым. Портрет отмечен проникновением во внутренний, «астральный» мир поэта. Художник как бы соприкасается с глубинными истоками позирующей личности.

01. Н. Н. Вышеславцев. Портрет Андрея Белого. 1920. Б. на картоне, карандаш, санг. 24 х 21,5. Государственный Литературный музей. Москва
02. Портрет Андрея Белого. Конец 1920-х − начало 1930-х гг. Смешанная техника. 34,8 х 25. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Не менее интересен портрет Андрея Белого, выполненный Николаем Николаевичем на рубеже 1920־х − 1930-х годов. Он особенно любил рисунки пером и считал, что они «являются почерком художника». Это изображение Белого отличается по настроению от предыдущего, в нем нет прежней «окрыленности», в глазах поэта − усталость и безнадежность.

01. Фёдор Сологуб. Работа художника Н. Н. Вышеславцева.
02. Портрет Сергея Соловьева. 1924. Б., уголь, итал. карандаш, сангина. 43х29,5. Государственный Литературный музей. Москва

Эта трагическая линия наметилась еще раньше в портрете Федора Сологуба, выполненного художником в 1927 году, за год до смерти замечательного писателя. На лице Сологуба − печать «опаленности»; это облик поэта, ставшего чужим на родине и не нашедшего в себе силы покинуть ее.

В сохранившихся записях Вышеславцева есть следующие размышления: «Чувствительность пера и эмоциональное состояние художника и окончательность его графического результата требуют от художника в процессе работы того «духовного напряжения», которое Рейнольдс считал непременным условием качественного рисунка и которое в перовом рисунке ощущается с особой силой, равно и его отсутствие».

01. ???
02. Портрет С. П. Боброва. 1920. Бумага, графитный карандаш. РГАЛИ

Об этом же «духовном напряжении» говорит и портрет философа Густава Шпета из музея «Мураново» (1920), свидетельствующий, кроме того, об изощренном владении формой. В этой работе достигается некая скульптурность. При лаконизме и скупости выразительных средств художнику удалось передать поразительную силу и глубину образа. Этому проникновению в личность модели способствовало и бытовое общение (Вышеславцев бывал в доме Густава Густавовича, писал портреты его дочерей).

Сильной стороной художника была мерцающая светотень, создающая объемность, лепящая форму (портрет поэта Сергея Соловьева, 1924).

Живые, подвижные блики создают сложную гамму настроений. Впервые портрет Г. Г. Шпета, как и портрет Флоренского, был показан на выставке «Жар־цвет» и вызвал восхищение друга Вышеславцева, А. Б. Гольденвейзера. Посетив выставку 8 марта 1926 года, пианист сделал следующую запись в своем дневнике: «…Какой он большой художник, тонкий мастер, а его никто не знает и не замечает…»

Николай Николаевич выполнил несколько портретов самого Александра Борисовича и его жены Анны Алексеевны, урожденной Софиано (по линии матери − тетки Андрея Дмитриевича Сахарова). Особенно художнику удались парные портреты четы Гольденвейзеров (1920), выполненные с высокой графической культурой. Портрет Анны Алексеевны стоит в ряду женских изображений, характерных для Вышеславцева в 1920־е годы. В них воплощены не только женственность и обаяние, но прежде всего духовная глубина.

01. Портрет А. А. Гольденвейзер (Софиано). 1920. Б., карандаш, граф. карандаш, сангина. 23,4 х 19,5. Музей-квартира А. Б. Гольденвейзера. Москва
02. ???

Прекрасная пианистка (закончила московскую консерваторию с большой серебряной медалью) и педагог (ее учениками были Яков и Георгий Гинзбурги), Анна Алексеевна пользовалась большим уважением у многих известных музыкантов. Ее дружбу ценили Сергей Рахманинов, Александр Скрябин, Николай Метнер. Она первая перевела письма Фредерика Шопена на русский язык (издание оформлял Вышеславцев). После смерти Анны Алексеевны Николай Николаевич сделал рисунок, о котором Александр Борисович 4 ноября 1930 года написал в своем дневнике: «В нем вся ее душа».

01. Портрет Варвары Туркестановой. 1922. Б., карандаш. 47,5 х 33. Музей-усадьба «Мураново»
02. Татьяна Федоровна Скрябина. Портрет работы Н. Н. Вышеславцева. 1921

Известная московская красавица Варвара Туркестанова покоряла сердца многих современников. Не мог пройти мимо этой красоты и художник Вышеславцев. Удивительный ее портрет выполнен в традициях русского графического портрета XIX века. В нем отразилось чуткое отношение художника к своей модели, поклонение ее красоте. Карандашный рисунок передает тонкие черты лица Туркестановой, прелесть темных, густых шелковых волос. Белизну кожи оттеняет темная ленточка на лбу – символ траура. В больших светло-серых глазах, устремленных на зрителя, как будто застыл немой вопрос: «За что?» Вышеславцев словно предвидел трагическую судьбу Туркестановой, ставшей жертвой сталинского террора.

Портрет В. Г. Лидина 1923
Бумага на картоне, литография, карандаш
Размер 28,7 х 21,8

В ином образном ключе и художественной манере решен портрет «японочки Инамэ» (1920-е годы). В Японии она известна как поэтесса Инамэ Ямагата. Каким образом Инамэ попала в круг поэтов серебряного века, неизвестно, но ее там приняли и полюбили. 14 мая 1920 года она выступала с приветствием на вечере, посвященном Константину Бальмонту; ее словесный портрет оставила в своих дневниках Марина Цветаева: «Голос был глуховатый, ясно слышалось биение сердца, сдерживаемое задыхание… Говор гортанный, немножко цыганский, личико желто-бледное. И эти ручки крохотные». А Бальмонт посвятил ей такие стихи:

Пять легких звуков Инамэ
Во мне поют светло и звонко,
Махровой вишни, в полутьме,
Мне лепесток дала Японка,
И расцвела весна в зиме.

В портрете «японочки Инамэ» Вышеславцев проявил себя как непревзойденный колорист. Он всецело поглощен красотой японского национального костюма, даже образ самой поэтессы отступает на второй план. Художник любуется фактурой светло־розовой ткани кимоно, с помощью бликов светотени передает изгиб складок шелковой материи.

Портрет девушки 1924
Бумага, карандаш
20 х 16 см

Технику пастели Николай Николаевич изучал во Франции, и с ее помощью в 1920־е годы им были выполнены так называемые «Воображаемые портреты». Эта серия изображений известных исторических деятелей была заказана Вышеславцеву Госиздатом для Большой Советской энциклопедии в рамках программы «монументальной пропаганды». Создавая эту интереснейшую серию, художник пользуется документальным историческим материалом, исследует характер, среду, окружение портретируемого. Он пишет Бонапарта, Микеланджело, Марка Аврелия, Гете, Маккиавелли, Леонардо да Винчи, Робеспьера, Ницше. Основную задачу при работе над воображаемым портретом Н. Н. Вышеславцев видел в том, чтобы разглядеть облик живой личности в его бытовом, реальном обрамлении и найти для него адекватное воплощение.

Балерина на стуле 1920-е
Бумага, черный карандаш
19,7 х 14,5 см

И все же наиболее ценную часть художественного наследия Вышеславцева составляют портреты современников, ярких творческих личностей, запечатленных в порыве вдохновения. К ним относятся прежде всего портреты актера Михаила Чехова в роли Гамлета (1927) и американской певицы Мариан Андерсен (1935). В портрете Андерсен, первой негритянской певицы, выступившей на сцене Метрополитен-опера, ощущается особая музыкальность, звучание негритянской мелодии, словно бы застывшее на губах исполнительницы. Живые, выразительные рисунки, сделанные художником во время концерта выдающегося немецкого дирижера Отто Клемперера (1920-е годы) в Москве, передают точно схваченный жест, характер движений музыканта. Сохраняется ощущение присутствия на концерте и сопричастности к рождению чуда. В 1927 году Николай Николаевич по просьбе А. Б. Гольденвейзера выполнил портрет талантливого композитора и пианиста Николая Метнера, личности яркой и неординарной. В дневнике Александр Борисович 10 мая 1927 год записывает: «Пока Николай Николаевич рисовал, я беседовал с Метнером по разным вопросам музыкального искусства. Мне было очень радостно слышать от него многое такое, о чем я так часто думаю и что часто говорю своим ученикам…» Это же ощущение человеческой общности присутствует и в портрете.
Бумага, графитный карандаш
Н. Н. Вышеславцев

Н. Н. Вышеславцев со студентами Московского Полиграфического института

ВАГАНЬКОВО. АРМЯНСКОЕ КЛАДБИЩЕ, НА КОТОРОМ ПОХОРОНЕНЫ ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА И НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ВЫШЕСЛАВЦЕВЫ

russiskusstvo.ru