Главная / Библиотека / Чарушин Е. И.

Чарушин Е. И. Художественные произведения о мире животных.

Чарушин Е. И.

Чарушин Е. И. (1901 - 1965) -- один из самых любимых детьми художников мира животных. Он был лучшим художником анималистом. Равных ему не было. Но Евгений Чарушин был и одним из тех добрых и гуманных детских писателей, которые сохранили непосредственность и свежесть детского взгляда на мир животных и детского восприятия жизни, которые сумели по-доброму и с ясной простотой донести этот взгляд до детского сознания. Искусство Евгения Чарушина, доброе, человечное, радует уже не одно поколение маленьких читателей и учит их любить волшебный мир зверей и птиц.

В Чарушине все было удивительно . Начиная с фамилии. Казалось бы, этимология фамилии «Чарушин» восходит к словам «чара», «чародей», «очаровывать». Это очень соблазнительная версия, ведь сам художник и писатель Чарушин Е. И. очаровал несколько поколений детей своими добрыми, гуманными рассказами и рисунками о жизни животных. На самом же деле фамилия ЧАРУШИН связана с существительным ЧАРУША. Так в диалектных говорах Урала называли форму для выпечки сдобного теста. Прозвище ЧАРУША, от которого и произошла фамилия, получал человек пышнотелый, дородный.

Евгений Иванович Чарушин родился в 1901 году на Урале, в Вятке в семье Ивана Аполлоновича Чарушина, одного из видных архитекторов Урала. По его проектам построено более 300 зданий в Сарапуле, Ижевске, Вятке. Он оказал существенное влияние на застройку городов Прикамья и Предуралья, огромного региона, где он был ведущим архитектором в том числе и из-за своего статуса -- главный губернский архитектор. Профессия архитектора требует, как необходимого условия, быть хорошим рисовальщиком. Как и его отец, архитектор, сам юный Чарушин великолепно рисовал с детства. Рисовал начинающий художник по его собственным словам «преимущественно зверей, птиц да индейцев на лошадях».

Живой натуры для юного художника вполне хватало. Она была повсюду. Во-первых, сам родительский дом с огромным заросшим садом был густо населён всевозможной живностью. Это был настоящий домашний зоопарк -- кудахчущий, хрюкающий, ржущий, мяукающий и лающий. Во дворе обитали поросята, индюшата, кролики, цыплята, котята и всяческая птица -- чижи, свиристели, щеглы, разные подстреленные кем-то на охоте птицы, которых выхаживали и лечили. В самом доме жили кошки, на окнах висели клетки с птицами, стояли аквариумы и банки с рыбками, а ещё в доме жил некто Бобка.

Это был пес о трех лапах, закадычный друг маленького Жени Чарушина. Этот пес «лежал всегда на лестнице. Все об него спотыкались и бранились. Я же ласкал его и часто рассказывал ему о своих детских огорчениях». Во-вторых, кроме всего этого движущегося и шевелящегося изобилия натуры всегда можно было сбегать в мастерскую чучельника, находившуюся в двух шагах от дома Чарушиных. Там зверей можно было рассмотреть в состоянии покоя.

Любимым чтением Жени Чарушина были книги о жизни животных. Сетон-Томпсон, Лонг, Биар -- вот его любимые авторы. Но однажды отец подарил ему на день рождения 7 тяжелых фолиантов. Это была книга А. Э. Брема «Жизнь животных». Такое уж это было совпадение, что Чарушин родился в день смерти великого немецкого зоолога Альфреда Эдмунда Брема. Его фундаментальный труд в семи томах была самая дорогая для Евгений Иванович Чарушина книга. Ее он берег и перечитывал всю жизнь. «Я читал его запоем, - вспоминал Чарушин, - и никакие «Нат Пинкертоны» и «Ник Картеры» не могли сравниться с Бремом». И то, что рисовал начинающий художник все больше зверей да птиц, в этом тоже немалая доля влияния Брэма.

После окончания в 1918 году средней школы, где он учился вместе с Юрием Васнецовым, Чарушин был призван в Красную Армию. Там его использовали «по специальности», и он был назначен помощником декоратора в культпросвете Политотдела штаба Красной Армии Восточного фронта. Отслужив 4 года, практически всю гражданскую войну, он вернулся домой и решил учиться на профессионального художника. В Вятке можно было учиться только в декоративных мастерских Вятского губвоенкомата Но это было не серьезно, настоящей школы рисования губвоенкомат дать не мог. Юный Чарушин это понимал, и осенью того же года он уехал в Петербург. Заветная цель любого начинающего художника -- это Академия. И Евгений Чарушин поступил на живописный факультет в Петербургскую Академию художеств (ВХУТЕИН), где занимался пять лет, с1922 по 1927 год, у А.Карева, А.Савинова, М.Матюшина, А.Рылова.

По окончании учёбы Чарушин пришёл со своими наработками в Детский отдел Госиздата, которым заведовал в тогда знаменитый художник Владимир Лебедев.

В это время, начиная с 20-х годов, перед руководителями страны, разоренной войной, встала задача воспитания новых поколений строителей общества социальной справедливости, не имевшая аналогов в мировой практике. Конечно, предприятие это было весьма утопическим, ибо предстояло перевоспитать целый народ. Перед ними стояла задача формирования мировоззрения человека нового типа, советского. Технологией эффективного влияния на развитие личности будущих строителей общества справедливости стала разветвленная сеть детских газет и журналов. Предстояло создать принципиально новые книги специально для маленьких граждан советского государства. Книги должны были быть высокохудожественными и, в то же время, информативными и интересно-познавательными. Среди многочисленных газет и журналов, созданных по заказу партии и правительства, в Ленинграде появились на свет журналы "ЕЖ" и "ЧИЖ".

Эти названия - абревиатуры, которые появились в русском языке в первые годы Советской власти и которые популярны до сих пор. Да, эти журналы не про зверушек и не про птичек, не про ежей и чижей. Но так может показаться только на первый взгляд. Они именно как раз и про зверей, и про птичек тоже, хотя "Еж" -- это всего лишь "Ежемесячный журнал" , а "Чиж" -- "Чрезвычайно интересный журнал" , но значение их для воспитания у детей доброты и любви к животным непреходяще.

Авторский состав журналов отбирался в детском отделе ленинградского филиала государстванного издательства (ГИЗ) в Ленинграде. Журналы "Еж" и "Чиж" при ленинградском филиале ГИЗа был создан в 1924 г. по инициативе К. И. Чуковского. Официальным заведующим журналов значился некто С. Н. Гусин, человек "начисто лишенный юмора и литературных дарований", а неофициальным властителем журналов, их душой и главным консультантом стал С. Я. Маршак, благодаря которому к концу 20-х годов здесь было сосредоточено уникальное по своему составу созвездие писателей и художников: Николай Олейников, Евгений Шварц, Ираклий Андроников, Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Корней Чуковский, Виталий Бианки, Мизаил Пришвин, Борис Житков. Среди которых был и молодой уральский художник Евгений Чарушин. Именно Маршак увидел в молодом художнике не только чудесного рисовальщика, но и замечательного рассказчика. И именно с благословения Маршака Чарушин начал писать свои чудесные детские рассказы, которые не вредно иногда перечитывать и взрослым.

Пятый этаж Дома Книги на Невском проспекте, где размещались "Чиж" и "Еж" все знали как "АкадемиюМаршака". Атмосфера редакции никак не вязалась с именно редакционной работой по разработкой методик перевоспитания и воспитания народа, кропотливой и усидчивой. И меньше она была похожа на казенную атмосферу государственного учреждения. Она скорее напоминала богемную сходку, безалаберную литературную студию, где неумолчно звучали веселые импровизации, шутки, пародии, эпиграммы…Один из сотрудников, работавших тогда в веселой Академии, вспоминал: "Весь этот пятый этаж ежедневно и в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые посетители детского отдела до того ослабевали от смеха, что, покончив свои дела, выходили на лестничную клетку, держась руками за стены, как пьяные". Как ни странно, молодые писатели этим упражняли свою фантазию, воображение и остроумие. Такая атмосфера помогала им поддерживать свой высочайший творческий тонус и приобретать уникальные профессиональные качества для создания веселой и познавательной детской литературы, ибо молодые таланты, работавшие в журнале, всерьез восприняли идею о воспитании веселых и добрых строителей счастливого, справедливого, "светлого будущего".

Евгений Иванович Чарушин прекрасно влился в эту веселую "Академию". Он активно сотрудничал с детскими журналами - с журналом "Мурзилка" (с 1924 г.), с "Ежом" (1928-1935 гг.) и "Чижом" (1930-1941 гг.), работая порой задаром, для идеи, без авансов и гонораров.

Поселился он недалеко от Дома Книги, на набережной Фонтанки, в доме 9, недалеко от Летнего сада, сначала в одной комнате, а потом в просторной квартире. И здесь, в Ленинградской квартире, он устроил такое же общежитие для своих любимых зверушек, персонажей его рисунков и рассказов. Там жили и охотничья собака, и зайчата, и коты Пуня и Тюпа, волчата и лисята, которых он приносил из зоопарка, где любил бывать и делать зарисовки с натуры.

В доме Евгения Ивановича всегда было полным-полно, кроме животных, и птиц: чижей, галок, овсянок, чечёток, перепёлок, попугаев. В квартире на Фонтанке Чарушиным был воссоздан тот микромир, что окружал его в детстве. А про детство свое он сам вспоминал так:
"Как я утром проснулся, так и вспомнил, что сегодня мой день рожденья и мне что-то подарят. Вскочил с кровати и вижу - на столе у кровати две птицы в клетке, ростом с воробья, зеленые, забавные, головы круглые, клювы загнуты... Ух! Я обрадовался! Это, наверно, дядя подарил. Он сам птичник, всяких птиц разводит.А под клеткой - книжка громадная: "Атлас птиц в картинках"...

Выхожу я в столовую чай пить - может, еще что хорошее подарят. А мне папа дает книгу - Некрасова "Сочинения", мама - штаны, бабушка - чулки. Плохо! Показал я отцу своих американских попугаев. Отец спрашивает:
- Эти тоже поют?
- Тоже поют!
Он и говорит:
- Ну так вот. Ты всех этих крикунов немедленно выпустишь на волю. Я из-за них второй месяц по утрам не сплю!...

Птиц у меня было, правда, много. Штук двадцать. Все в моей комнате жили, в клетках. Щеглы, чижи, чечетки, щур, клесты, синицы, пищуха. Все наши русские. Которых я сам поймал в клетку-западню, которых подарили, которых купил. Стрекотали они здорово. На весь дом! Из-за этого я их и держал. А отец рядом спал. С двух часов ночи они его будили.

Вот тебе и день рожденья! Ничего не подарили, а только все отняли. И так мне обидно стало... И я ушел в сад. Пришел к малине, а малины не ем. Вот тебе и день рожденья!...

Думаю, как бы это все устроить. Хожу по саду… Места не нахожу… В саду старая-престарая теплица стояла - амбар. Прежде там рассаду выводили, а теперь всякий хлам сбрасывают - сор, стулья ломаные, тряпье, сучье. Вместо крыши у теплицы парниковые рамы со стеклами. Залез я туда и сижу.

Жарища, духота. Солнце через рамы жарит. Как в джунглях! Вот деревьев только нет да птиц. А что, кабы сюда моих джунглевых попугаев? Ведь им жарища в самый раз. Тут они наверняка птенцов выведут. Думал я, думал и придумал. Обрадовался. Никуда птиц не выпущу! Замечательную штуку сделаю. Джунгли! Птичий рай! В этой самой теплице!
Закричал я даже от радости.

И устроил я джунгли - птичий рай. В земляной пол натыкал кустов - чащу сделал, песку насыпал - птицам купаться. У железного листа загнул края - получился противень такой, -- налил туда воды. Развесил скворечники по углам и гнезда сам свил из соломы. На клестов, снегирей и щура выменял у Витьки двух канареек - тоже тропические птицы.

В одном углу у меня густые джунгли были - даже стены не видно... И в этих джунглях, в самой гуще, повесил я на веревке блюдо с водой. Назвал его "горное озеро"... В другом углу у меня шкаф стоял. Старый, ломаный. Нарезал я лопатой дерна, гвозди достал и дерном со всех сторон шкаф обил. А в дерн я ветки воткнул, чтобы птицам было на что садиться.

Устроил все и стал птиц носить. Принесу клетку и открою. Сначала канареек выпустил... Вжить! - вылетели. Лётом летали, на елку садились, да не сели, - видно, колется хвоя. Лапки-то у них нежные, тропические, хвоя не подходит.

Потом выпустил я чижей. Они сразу залезли в противень и стали купаться. Вымокли совсем, летать не могут - по низу прыгают…Чечеток выпустил, пищуху, зяблика - всех! Потом пошел за попугайчиками...

Сначала все птицы боялись, молчали, а потом такой писк в теплице подняли! И пошло - пенье, драка, купанье. В песке купаются, в воде. Мокриц в стенах ловят. Принес я им в мешке целый муравейник. Ешьте! Только зря принес муравьев, не стали есть. Сижу я, слушаю, смотрю - и правда, будто джунгли. И так хорошо становится..." ("Джунгли - птичий рай").

Конечно, в городской квартире такого рая не было возможности создать, но в доме на Фонтанке было уютно всем зверушкам и птицам, и все становились героями рассказов и рисунков Чарушина для малышей. Кто-то подсчитал, что Чарушин за десять лет сделал 2,5 тысячи изображений разных зверей и птиц. Это удивительно добрые и оригинальные рисунки, и недаром его работы украшают экспозицию графики Русского музея.

В те годы власть перед художниками задачу -- создать принципиально новые книги специально для маленьких граждан советского государства. Книги должны были быть высокохудожественными и, в то же время, информативными и интересно-познавательными. Чарушинские рисунки из мира животных понравились Лебедеву, и он поддержал молодого художника в его исканиях и творчестве. Первая книга, иллюстрированная Евгением Ивановичем, был рассказ В.Бианки «Мурзук». Она привлекла внимание не только маленьких читателей, но и знатоков книжной графики, а рисунок из неё был приобретён Государственной Третьяковской галереей.

В 1930 году, «преисполненный до краёв наблюдениями детства и охотничьими впечатлениями я стал, при горячем участии и помощи С.Я.Маршака, писать сам» . Чарушин Е. попробовал писать небольшие рассказы для детей о жизни животных. Очень тепло о рассказах начинающего автора отозвался Максим Горький. Но это оказалось самым трудным делом в его жизни, так как по его собственному признанию, иллюстрировать чужие тексты ему было много проще, чем свои собственные. В своих текстах очень часто возникали споры между Чарушиным-писателем и Чарушиным-художником.

До войны Евгений Иванович Чарушин создал около двух десятков книг: «Птенцы» , «Волчишко и другие» , «Облава» , «Цыплячий город» , «Джунгли - птичий рай» , «Животные жарких стран» . Продолжал он иллюстрировать других авторов -- С.Я.Маршака, М.М.Пришвина, В.В.Бианки.

Во время войны Чарушина эвакуировали из Ленинграда на родину, в Киров (Вятку). Он рисовал плакаты для «Окон ТАСС», писал картины на партизанскую тему, оформлял спектакли в Кировском театре драмы, расписывал помещение детского сада одного из заводов и фойе дома пионеров и школьников. И занимался с детьми рисованием.

В 1945 году художник вернулся в Ленинград. Помимо работы над книгами, он создал серию эстампов с изображениями животных. Ещё до войны он увлёкся скульптурой, расписывал чайные сервизы, а в послевоенные годы делал из фарфора фигурки животных и целые декоративные группы.

Последней книгой Чарушина стали «Детки в клетке» С.Я.Маршака. А в 1965 году ему посмертно была присуждена золотая медаль на международной выставке детской книги в Лейпциге.

На всю жизнь художник и писатель Чарушин сохранил детское мироощущение и какой-то ребяческий восторг перед красотой мира природы. Он сам рассказывал о себе:«Я очень благодарен моим родным за моё детство, потому что все впечатления его остались для меня и сейчас наиболее сильными, интересными и замечательными. И если я сейчас художник и писатель, то только благодаря моему детству...

Моя мать -- садовод-любитель. Копаясь в своем садике, она делала прямо чудеса… Конечно, я принимал деятельное участие в ее работе. Вместе с ней ходил в лес собирать семена цветов, выкапывать разные растения, чтобы их «одомашнить» в своем саду, вместе с ней выкармливал уток и тетеревов, и моя мать, очень любящая все живое, передала мне эту любовь. Цыплята, поросята и индюшата, с которыми всегда было много хлопот; козы, кролики, голуби, цесарка с перебитым крылом, которое мы лечили; ближайший мой приятель - трехногий пес Бобка; война с котами, съедавшими моих крольчат, ловля певчих птиц - чижей, щеглов, свиристелей, … и … голубей… Вот со всем этим связано мое раннее детство, к этому обращаются мои воспоминания.

Как Томка научился плавать.
Томка испугался.
Томкины сны.
Как Томка не показался глупым.
Никита-доктор.

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Чарушин Евгений Иванович

Рассказы о животных

Чарушин Е. И. Рассказы о животных.

Что за зверь?

Выпал первый снег. И всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце – всё покрылось снегом. Девочке Кате захотелось по снежку погулять. Вот она вышла на крыльцо, хочет по ступенькам спуститься в сад и вдруг видит: на крыльце, в снегу, какие-то ямки. Какой-то зверёк ходил по снегу. И на ступеньках следы, и на крыльце следы, и в саду следы.

"Вот интересно-то! – подумала девочка Катя. – Что за зверёк, тут ходил? Это надо узнать". Взяла Катя котлетку, положила ее на крыльцо и убежала. День прошёл, ночь прошла. Настало утро. Проснулась Катя – и скорее на крыльцо: смотреть, съел ли зверёк её котлетку. Смотрит – котлетка цела! Где её положила, тут она и лежит. А следов ещё больше стало. Значит, зверёк снова приходил. Тогда убрала Катя котлетку и положила вместо неё косточку. Из супа. Утром опять бежит Катя на крыльцо. Смотрит – косточку зверёк тоже не трогал. Так что же это за зверёк такой? И косточек не ест. Тогда положила Катя вместо косточки красную морковку. Утром глядит – морковки нет! Зверёк приходил и всю морковку съел! Тогда Катин папа сделал западню. Опрокинул на крыльце ящик кверху дном, подпёр его лучинкой, а к лучинке привязал бечёвкой морковь. Если морковку дёрнуть – лучинка отскочит, ящик упадёт и накроет зверька. На следующий день и папа пошёл, и мама, и даже бабушка – все пошли смотреть, не попался ли зверь в западню. А Катя впереди всех. Есть в западне зверь! Прихлопнул кого-то ящик, упал с подставки! Заглянула Катя в щёлочку, видит – сидит там зверь. Белый-белый, пушистый-пушистый, глаза розовые, уши длинные, прижался в угол, морковку дожёвывает. Это кролик! Унесли его домой, на кухню. А потом сделали большую клетку. И он стал в ней жить. А Катя его кормила морковкой, сеном, овсом и сухарями.

Медвежонок

Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк.

В зоопарке их всех посадили в одну клетку – бурых, рыжих, черноватых, неодинаковых и мастью и ростом – кто побольше, кто поменьше.

Самый маленький – самый угрюмый. Сидит в углу, чешет животик, лапу сосёт и всё время ворчит.

А другие весёлые: борются, по клетке лазают, барахтаются, кричат, пыхтят – мохнатые, пузатые, большеголовые, косолапые медвежатки.

Один хоть и всех перерос, а есть не умеет по-настоящему.

Его служительница соской кормит. В бутылку молока нальёт, тряпку в горлышко сунет и отдаст ему. Он бутылку облапит и сосёт. Никого к себе не подпускает, ворчит. Страшно так!

Другой, черноватый, с белым пятном-нагрудником, всё лазает, карабкается. Полез он по железным прутьям клетки к потолку. Прутья-то скользкие – два вершка пролезет, на вершок обратно съедет. Лез, лез, до половины добрался, а дальше – никак. Устал. Вовсю лапами работает, визжит со злости, хочется ему на потолок, а ничего не выходит – вниз съезжает.

Придумал. Вцепился зубами в железный прут и висит – лапы отдыхают.

Повисел, отдохнул и сразу до потолка добрался. Потом и по потолку полез, да сорвался, упал и завопил отчаянным голосом.

Прибежала служительница, взяла его на руки, укачивает, гладит.

Медвежишко успокоился, учуял в кармане конфету, достал и вместе с бумажкой давай её сосать, причмокивать.

Принесли медвежатам молочной каши. Все на корытце навалились, толкаются, прямо в кашу лезут, огрызаются, чавкают, чмокают, сопят.

Вдруг опять кто-то закричал.

Орёт во всё горло, надрывается.

А это тот самый сосун, который по-настоящему есть не умеет. Выбрался он из клетки, когда кашу давали, и полез по метле – у клетки метла стояла.

Полез мишка по метле и вместе с ней свалился. Об пол ушибся, да ещё и палка от метлы его по голове ударила.

Лежит, закрыл глаза и вопит. А метлу из лап не выпускает.

Дали ему опять соску.

Медвежата съели кашу. Так вывозились, что никакой масти не узнаешь – все в каше. Стали полосатые, пятнистые. Поели и снова давай играть.

Захотелось мне купить медвежонка, да нельзя: в зоопарке медвежат не продают.

Медведь-рыбак

В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему.

Как побегут ручьи, как вскроются камчатские речки, прилетает из Индии красный воробей-чечевица и везде поёт свою песню чистым, флейтовым свистом:

Чавычу видел?

Чавычу видел?

Чавычу видел?

А чавыча – это такая рыба лососёвой породы. И тут-то начинается самое интересное в камчатской весне.

В это самое время вся рыба из океана заходит в речки, в ручьи, чтобы в самых истоках, в проточной пресной воде метать икру.

Идёт рыба табунами, косяками, стаями; рыбы лезут, торопятся, толкаются, – видно, тяжело им: животы у них раздуты, полны икрой или молоками. Иногда они плывут так густо, что нижние по дну ползут, а верхних из воды выпирает.

Ох, как много идёт рыбы!

А говорят, в старину, когда на Камчатке было совсем мало людей, рыба шла ещё гуще. В старинных записях так и сказано, что весло в реках стояло и против течения шло «попом».

Все радуются, галдят. И тоже спрашивают друг друга:

– Чавычу видел?

– Чавычу видел?

– Чавычу видел?

А она изредка проплывёт – эта чавыча – огромный, драгоценный лосось.

Плывёт она по дну среди мелкой рыбы – горбуши. Будто свинья с поросятами по двору проходит.

А через несколько дней вся эта рыба сваливается обратно, в солёную воду. Только уж не косяками, не табунами плывёт она, а вразброд, каждая по-своему. Кто – хвостом вперёд, а кого и по дну катит и выкатывает на берег, как гнилое полешко. Вся рыба еле живая, больная, «снулая». Выметала она икру и обессилела.

И теперь уже по всей Камчатке другие рыбаки орудуют. Кто каркает, кто крякает, кто рычит, кто мяучит.

Дикие рыбаки рыбачат.

Пойду-ка, думаю, в лес, отдохну, да и посмотрю лесных рыбаков. Как-то они с делом справляются. И ушёл далеко-далеко от селения.

Хорошо весной в лесу! Берёзы распускают свои клейкие листья, стоят прозрачные, будто не деревья, а дымок зелёный. Среди них темнеют плотные ели и высокий можжевельник.

Воздух чистый, лёгкий, еловой смолой пахнет, молодым листом, прелой землёй.

И хор птичий... И флейта поёт, и трель рассыпается, и чеканье, и посвисты.

Солнце печёт вовсю. А тень ещё холодная.

Я подошёл к берегу речки, притаился и сразу увидел рыбака.

Ай да мужик-богатырь! Ростом с воробья. Рыба его в тридцать раз больше.

Это голоногий куличишка рыбачит. Вокруг рыбы бегает, суетится, суетится, клюёт. А рыбу из воды на берег выкинуло – дохлая.

Пищит кулик, ногами семенит.

Потом прилетели две вороны. Спугнули кулика, а сами рыбу не трогают.

Видно, уже поели досыта. Как сели на отмель, так и заснули. Сидят, носатые, глаза закрыли. Налетели чайки с криком, с гамом. Стали потрошить эту рыбину. Одна голова осталась.

Как удачно я выбрал место!

Тут у речки крутая излучина, и всё, что поверху плывёт, вода выкидывает на берег.

Пока я тут был, трёх рыб к берегу прибило течением.

Гляжу – с того берега по камням спускается лиса. Паршивая такая. Шерсть клочьями на боках висит – сбрасывает зимнюю шубу Лиса Патрикеевна.

Спустилась она к воде, воровато схватила ближнюю рыбу и спряталась с нею за камень.

Потом опять показалась, облизывается. И вторую рыбу утащила.

Вдруг лай, вой, визг поднялся: прибежали собаки деревенские да как бросятся с обрыва к воде, к лисице. Видно, учуяли её сверху. Лиса берегом, берегом наверх – и в лес. Собаки за ней.

Ну и я ушёл. Кого мне тут ждать?

Ни один зверь теперь не придёт сюда: собачьих следов испугается.

Снова я пошёл по ручьям и по речкам.

Видал, как другая лиса рыбу ела – смаковала. Выедала только спинки.

Ещё крохаля видал большого – с гуся. Он спал среди объедков. До отвалу наглотался рыбы.

А потом я прилёг и заснул незаметно. Разморило меня. Долго ли спал – не знаю. Только вижу сон: будто делаю я какую-то замечательную вещь, не то самолёт, не то молотилку, а может, и башню какую. По порядку видится сон: сначала работал я, потом устал и тоже лёг спать. Лёг и громко-громко захрапел.

И потом во сне соображаю:

«Да как же это так? Ведь я никогда не храплю. Не умею».

И тут у меня всё как-то спуталось. Уж я наполовину проснулся, а сон продолжаю видеть, что будто лежу и храплю.

Знаю, что это неправда. Сержусь даже.

Рассердился, проснулся, открыл глаза. Что за чудо? Храплю. Я даже испугался. Как так? Что такое?

Потом очнулся... Да нет, это не я храплю... И на храп совсем не похоже.

Это кто-то рычит неподалёку, фыркает, плещется.

Поднял я голову. Смотрю – в речке медведь сидит. Здоровенный медведь – старик-камчадал. Вот тебе и сон с храпом!

А ружья у меня нет. Что делать? Убираться надо подобру-поздорову.

Начал я осторожно-осторожно отползать от речки... И вдруг задел за какой-то камень. Камень этот покатился и в воду – плюх! Я так и замер. Лежу не дышу и глаза закрыл. Сейчас задерёт меня медведь. Вот выберется на берег, увидит – и конец.

Долго я лежал, пошелохнуться боялся. Потом слышу: будто всё ладно. Медведь порявкивает на старом месте, ворчит. Неужели он не слышал, как камень плюхнулся в воду?

Глухой он, что ли?

Я осмелел и выглянул из-за кустов. А потом присмотрелся немного и совсем страх забыл. Этот медведь тоже рыбу ловил. И до чего чудно!

Сидит Михайло Иванович по горло в воде, только голова сухая из воды торчит, как пень. Башка у него громадная, мохнатая, с мокрой бородой. Он её то на один бок наклонит, то на другой: рыбу высматривает.

А вода совсем прозрачная, мне медведя всего видно, как он там орудует лапами, и туловище медвежье вижу.

К туловищу шерсть прилипла, и тело у медведя кажется не по голове. Головастый он такой получается. Маленький и головастый.

Сидит этот медведь. И вдруг что-то лапами стал в воде хватать.

Вижу – достаёт рыбу-горбушу. Прикусил он горбушу и... сел на неё.

Зачем это он, я думаю, на рыбу-то сел?

Сел и сидит в воде на рыбе. Да ещё и проверяет лапами: тут ли, под ним ли?

Вот плывёт мимо вторая рыба, и её медведь поймал. Прикусил и тоже на неё садится. А когда садился, так, конечно, привстал. И первую рыбу течением из-под него утащило. Мне-то сверху всё видно, как эта горбуша покатилась по дну. А медведь как рявкнет! Потерялась рыба. Ах ты! Непонятно ему, бедняге, что такое с его запасом делается, куда он девается. Посидит, посидит, да и пощупает лапой под собой: тут ли рыба, не убежала ли? А как схватит новую, опять я вижу: старая выкатилась из-под него и ищи-свищи!

Ведь на самом деле обида какая: теряется рыба, и всё тут!

Долго-долго сидел он на рыбе, ворчал, даже пропустил две рыбины, не решился ловить; я видел, как они проплыли мимо. Потом опять – р-раз! Подцепил лапой горбушу. И опять всё по-старому: нет прежней рыбы.

Я лежу на берегу, хочется мне посмеяться, а смеяться нельзя. Попробуй-ка посмейся! Тут тебя медведь со злости съест вместе с пуговицами.

Громадную сонную чавычу натащило на медведя. Сгрёб он её, кладёт под себя...

Ну, конечно, под ним пусто.

Тут медведь так обиделся, что и чавычу забыл, заревел во всю мочь, прямо как паровоз. Поднялся на дыбы, лапами бьёт по воде, воду сбивает в пену. Ревёт, захлёбывается.

Ну уж тут и я не вытерпел. Как прысну! Как захохочу! Услыхал меня медведь, увидал. Стоит в воде, как человек, на двух лапах, и на меня смотрит.

А мне до того смешно, что я уж ничего не боюсь – хохочу-заливаюсь, руками машу: уходи, мол, дурак, мочи больше нет! Уходи!

И на моё счастье, верно, так и вышло.

Рявкнул медведь, вылез из воды, отряхнулся и ушёл в лес.

А чавычу опять потащило течение.

Пунька и птицы

Кошки – они охотники. Они любят словить пичужку.

Наш Пуня тоже не прочь поохотиться, но только не дома. Дома он никого не трогает.

Принесли мне как-то в маленькой клетке несколько певчих птиц. Щеглы, канарейки.

«Куда, – думаю, – мне их деть, чего с ними делать?»

Выпустить на волю – на дворе вьюжно-морозно. В клетке – тоже не годится.

Поставил я в уголке ёлку. Закрыл мебель бумажками, чтобы не пачкали, и... делайте, что хотите. Только не мешайте мне работать.

Щеглы, канарейки вылетели из клетки – и к ёлке.

Копошатся в ёлке, поют! Нравится!

Пришёл Пунька, глядит – интересуется.

«Ну, – думаю, – сейчас надо Пуньку ловить да из комнаты выкинуть».

Непременно начнётся охота.

А Пуньке только ёлка понравилась. Он её понюхал, на птиц и внимания не обратил.

Щеглы, канарейки побаиваются. Не подскакивают близко к Пуньке.

А тому безразлично, есть тут птицы или нет их. Он лёг и спит около ёлки.

Но Пуньку я всё-таки прогнал. Кто его знает. Хоть и не смотрит на птиц, а вдруг невзначай и словит.

Прошло время. Птицы начали вить гнёзда: ищут пушинки разные, нитки из тряпок выдёргивают.

Пунька к ним ходит. Спит у них. Щеглы, канарейки его не боятся: чего его бояться, если он их не ловит.

И так расхрабрились пичужки, что начали у Пуньки теребить шерсть.

Пунька спит. А птицы из него шерсть дёргают.

Страшный рассказ

Мальчики Шура и Петя остались одни. Они жили на даче – у самого леса, в маленьком домике. В этот вечер папа и мама у них ушли к соседям в гости. Когда стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои постельки. Лежат и молчат. Ни папы, ни мамы нет. В комнате темно. И в темноте по стене кто-то, ползает – шуршит; может быть – таракан, а может быть – кто другой!... Шура и говорит со своей кровати:

– Мне совсем и не страшно.

– Мне тоже совсем не страшно, – отвечает Петя с другой кровати.

– Мы воров не боимся, – говорит Шура.

– Людоедов тоже не боимся, – отвечает Петя.

– И тигров не боимся, – говорит Шура.

– Они сюда и не придут, – отвечает Петя. И только Шура хотел сказать, что он и крокодилов не боится, как вдруг они слышат – за дверью, в сенях, кто-то негромко топает ногами по полу: топ.... топ.... топ.... шлёп.... шлёп... топ... топ.... Как бросится Петя к Шуре на кровать! Они закрылись с головой одеялом, прижались друг к другу. Лежат тихо-тихо, чтобы их никто не услышал.

– Не дыши, – говорит Шура Пете.

– Я не дышу.

Топ... топ... шлёп... шлёп... топ... топ... шлёп... шлёп... А через одеяло всё равно слышно, как кто-то за дверью ходит и ещё пыхтит вдобавок. Но тут пришли папа с мамой. Они открыли крыльцо, вошли в дом, зажгли свет. Петя и Шура им всё рассказали. Тут мама с папой зажгли ещё одну лампу и стали смотреть по всем комнатам, во всех углах. Нет никого. Пришли в сени. Вдруг в сенях вдоль стены кто-то как пробежит в угол... Пробежал и свернулся в углу шариком. Смотрят – да это ёжик! Он, верно, из леса забрался в дом. Хотели его взять в руки, а он дёргается и колет колючками. Тогда закатали его в шапку и унесли в чулан. Дали молока в блюдце и кусок мяса. А потом все заснули. Этот ёжик так и жил с ребятами на даче всё лето. Он и потом пыхтел и топал ногами по ночам, но никто уже его не боялся.

Удивительный почтальон

Мальчик Вася со своим папой поехал на дачу. А Васина мама осталась в городе: ей надо было ещё чего-то купить. Мама хотела приехать с покупками вечером. Вот идёт поезд. Вася сидит в вагоне на скамейке рядом со своим папой и глядит в окно. А в окне бегут деревья, и заборы, и разные дома. Напротив Васи на скамеечке тоже сидит мальчик, с часами на левой руке. Он везёт какую-то корзинку. Этот мальчик уже большой; ему, наверно, лет пятнадцать. Как поезд подъедет к станции, мальчик посмотрит на свои часы, запишет что-то карандашом в записной книжке, наклонится над своей корзиной, что-то вытащит из неё и выбежит из вагона. А потом снова придёт и сидит, в окно поглядывает. Вася сидел-сидел, смотрел-смотрел на мальчика с корзиной, да вдруг как заплачет во весь голос! Он вспомнил, что свой велосипед дома забыл.

– Как же я без велосипеда-то? – плачет. – Я всю зиму думал, как по лесам на нём буду ездить.

– Ну-ну, не плачь, – сказал его папа. – Мама поедет и привезёт тебе велосипед.

– Да нет, не привезёт, – плачет Вася. – Она его не любит. Он скрипит...

– Ну, ты, паренёк, перестань, не плачь, – вдруг сказал мальчик с часами на руке. – Я тебе сейчас, устрою это дело. Я сам люблю ездить на велосипеде. Только он настоящий, двухколёсный. У вас есть дома телефон? – спрашивает он у Васиного папы.

– Есть, – отвечает папа. – Номер пять пятьдесят пять ноль шесть.

– Ну, так всё в порядке, – говорит мальчик. – Мы сейчас срочно отправим почтальона с письмом. Он вытащил из кармана крохотную бумажную ленточку из тонкой папиросной бумажки и написал на ней: "Позвоните по телефону 5-55-06, передайте: "Маме надо взять на дачу Васин велосипед". Потом вложил это письмо в какую-то блестящую маленькую трубочку, открыл свою корзинку. А там, в корзине, сидит голубь – длинноносый, сизый.

Вытащил мальчик голубя и привязал к его ноге трубочку с письмом.

– Вот мой почтальон, – говорит. – Готов к полёту. Смотри.

И только поезд остановился на станции, мальчик посмотрел на часы, отметил время в своей записной книжке и выпустил голубя в окно. Голубь как взлетит прямо вверх – только его и видели!

– Я сегодня учу почтовых голубей, – говорит мальчик. – На каждой станции выпускаю по одному и записываю время. Голубь полетит прямо в город, на свою голубятню. А там уж его ждут. А на этом, последнем, увидят трубочку, прочтут письмо и позвонят к вам на квартиру. Только бы его по пути ястреб не поймал. И верно: Вася приехал на дачу, ждет-пождет маму – и вечером мама приехала с велосипедом. Получили письмо. Значит, не словил голубя ястреб.

Кот Епифан

Хорошо и привольно на Волге-реке! Посмотри, ширина-то какая! Другой берег еле видно! Блестит эта живая, текучая вода. И все небо в эту воду смотрится: и облака, и голубая лазурь, и кулички, что, пересвистываясь, перелетают кучкой с песка на песок, и стаи гусей и уток, и самолет, на котором человек куда-то летит по своим делам, и белые пароходы с черным дымом, и баржи, и берега, и радуга на небе. Посмотришь на это текучее море, посмотришь на облака ходячие, и кажется тебе, что и берега тоже куда-то идут – тоже ходят и двигаются, как и все кругом. Вот там, на Волге, в землянке, на самом волжском берегу – в крутом обрыве, живет сторож-бакенщик. Посмотришь с реки – увидишь только окно да дверь. Посмотришь с берега – одна железная труба торчит из травы. Весь дом у него в земле, как звериная нора. По Волге день и ночь плывут пароходы. Пыхтят буксиры, дымят, тянут на канатах за собой баржи-беляны, везут разные грузы или тащат длинные плоты. Медленно поднимаются они против течения, шлепают по воде колесами. Вот идет такой пароход, везет яблоки – и запахнет сладким яблоком на всю Волгу. Или рыбой запахнет, значит, везут воблу из Астрахани. Бегут почтово-пассажирские пароходы, одноэтажные и двухэтажные. Эти плывут сами по себе. Но быстрее всех проходят двухэтажные скорые пароходы с голубой лентой на трубе. Они останавливаются только у больших пристаней, и после них высокие волны расходятся по воде, раскатываются по песку. Старый бакенщик около мелей и перекатов расставляет по реке красные и белые бакены. Это такие плавучие плетеные корзины с фонарем наверху. Бакены показывают верную дорогу. Ночью старик ездит на лодке, зажигает на бакенах фонари, а утром тушит. А в другое время старик бакенщик рыбачит. Он завзятый рыбак. Однажды старик рыбачил весь день. Наловил себе рыбы на уху: лещей, да подлещиков, да ершей. И приехал обратно. Открыл он дверь в землянку и смотрит: вот так штука! К нему, оказывается, гость пришёл! На столе рядом с горшком картофеля сидит весь белый-белый пушистый кот. Гость увидал хозяина, выгнул спину и стал тереться боком о горшок. Весь свой белый бок испачкал в саже.

– Ты откуда пришел, из каких местностей? А кот мурлычет и глаза щурит и еще больше себе бок пачкает, натирает сажей. И глаза у него разные. Один глаз совсем голубой, а другой совсем желтый.

– Ну, угощайся, – сказал бакенщик и дал коту ерша. Кот схватил в когти рыбку, поурчал немного и съел ее. Съел и облизывается, – видно, еще хочет. И кот съел еще четыре рыбки. А потом прыгнул на сенник к старику и задремал. Развалился на сеннике, мурлычет, то одну лапу вытянет, то другую, то на одной лапе выпустит когти, то на другой. И так ему, видно, тут понравилось, что он остался совсем жить у старика. А старик бакенщик и рад. Вдвоем куда веселее. Так и стали они жить. Бакенщику не с кем было раньше поговорить, а теперь он стал разговаривать с котом, назвал его Епифаном. Не с кем было раньше рыбу ловить, а теперь кот стал с ним на лодке ездить. Сидит в лодке на корме и будто правит. Вечером старик говорит:

– Ну, как, Епифанушка, не пора ли нам бакены зажигать, – ведь, пожалуй, скоро темно будет? Не зажжем бакены – сядут наши пароходы на мель. А кот будто и знает, что такое бакены зажигать. Ни слова не говоря, идет он к реке, залезает в лодку и ждет старика, когда тот придет с веслами да с керосином для фонарей. Съездят они, зажгут фонари на бакенах – и обратно. И рыбачат они вместе. Удит старик рыбу, а Епифан сидит рядом. Поймалась маленькая рыбка – ее коту. Поймалась большая – старику на уху. Так уж и повелось. Вместе служат, вместе и рыбачат. Вот однажды сидел бакенщик со своим котом Епифаном на берегу и удил рыбу. И вот сильно клюнула какая-то рыба. Выдернул ее старик из воды, смотрит: да это жадный ершишка заглотил червяка. Ростом с мизинец, а дергает, как большая щука. Старик снял его с крючка и протянул коту.

– На, – говорит, – Епифаша, пожуй немножко. А Епифаши-то и нет. Что такое, куда девался? Потом видит старик, что его кот ушел далеко-далеко по берегу, белеется на плотах. "С чего это он туда пошел, – подумал старик, – и что он там делает? Пойду взгляну". Смотрит, а его кот Епифан сам рыбу ловит. Лежит пластом на бревне, опустил лапу в воду, не шевелится, даже не моргает. А когда рыбешки выплыли стайкой из-под бревна, он – раз! – и подцепил когтями одну рыбку. Очень удивился старик бакенщик.

– Вот ты какой у меня ловкач, – говорит, – ай да Епифан, ай да рыбак! А ну, поймай-ка мне, – говорит, – стерлядку на уху, да пожирнее. А кот на него и не глядит. Рыбу съел, перешел на другое место, снова лег с бревна рыбу удить. С тех пор так они и ловят рыбу: врозь – и каждый по-своему. Рыбак снастями да удочкой с крючком, а кот Епифан лапой с когтями. А бакены вместе зажигают.

Мальчик Женя не умел говорить букву «р». Читать...

Выпал первый снег, и всё кругом стало белым. Деревья белые, земля белая, и крыши, и крыльцо, и ступеньки на крыльце - всё покрылось снегом. Читать...

В прошлом году я всю зиму жил на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал. Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему. Читать...

Охотники убили трёх медведиц и три выводка медвежат продали в зоопарк. Читать...

Есть такая деревня, называется Малые Сосны. Малые не потому, что сосны в лесу невелики, а потому, что ближняя деревня зовётся Большие Сосны. В отличие, значит, от той. Читать...

У Шарика шуба густая, тёплая, - он всю зиму по морозу бегает. Читать...

У нас в клетке жила ручная перепёлка. Такая маленькая дикая курочка. Вся коричневая, в светлых полосках. Читать...

Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит... Читать...

Я давно приметил в лесу одну полянку с рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Читать...

Сговорились мы с приятелем побегать на лыжах. Зашёл я за ним утром. Он в большом доме живёт - на улице Пестеля. Читать...

Хорошо и привольно на Волге-реке! Читать...

Однажды лесник расчищал в лесу просеку и высмотрел лисью нору. Читать...

Жил в лесу волчишко с матерью. Читать...

Томка не любит, когда над ним смеются, - обидится, отвернётся. Читать...

Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит - кто-то чирикает... Читать...

Когда Тюпа очень удивится или увидит непонятное и интересное, он двигает губами и тюпает: «Тюп-тюп-тюп-тюп...» Читать...

Тюпу побили. Это Непунька, Тюпкина мамка, его отшлёпала. Сейчас ей не до него. Читать...

Видит Тюпа, недалеко от него сидит воробей и песни поёт-чирикает...

Ребячий восторг, который Чарушин на протяжении всей жизни испытывал перед природой, он передал в своих рассказах. «Что за зверь?», «Медведь-рыбак», «Перепёлка» - эти и многие другие произведения помогают воспитать в детях чувство сострадания, любви к природе и ответственности в отношениях с окружающим миром.

С первых лет жизни рассказы Евгения Чарушина сопровождают детей в чудесном путешествии в страну под названием Природа. Увлекательные тексты, сопровождаемые талантливыми иллюстрациями, пробуждают в юных читателях яркие чувства.

Никитка и его друзья — книга рассказов для детей написанная Евгением Чарушиным. В книгу вошло несколько рассказов, прочитать который можно на нашем сайте.

Содержание книги «Никитка и его друзья»

Сижу я как-то за своим столом и думаю.

Вдруг подъезжает ко мне на велосипеде Никита. Подъехал, посмотрел на меня и спрашивает:

Ты думаешь, папа? Да? А про что ты думаешь? Наверно, про что-нибудь интересное?

Про интересное, - говорю. - Хочу написать книжку про нас с тобой - для ребят. О том, как мы живём-поживаем, как у нас кошка зайчат кормила, как Томка плавать научился. Напишу, а потом всех нарисую: и тебя, Никита, и Томку, и зайчат - всех, всех. Только ты мне не мешай - я сейчас писать начну.

А Никита обрадовался и кричит:

Я тоже хочу писать! Я тебе помогать буду!

Да ты же ещё маленький, - говорю, - ты не умеешь!

Умею, - говорит, - давай бумагу.

Вот влез Никита на стул, взял перо, взял бумагу и стал писать пером по бумаге.

Ну ладно, - говорю. - Запиши-ка сначала название первого нашего рассказа. Пиши так: «Как Никита научил летать воробья».

Никита высунул язык и заскрипел пером.

Ну, ещё про кого писать? - спрашивает.

Пиши вот что: «Как лошадка зверей катала».

Он и это написал.

А теперь пиши: «Как Никитка укусил Томку».

Ну, уж про это я не хочу писать, - говорит Никита, - я ведь его нечаянно укусил - просто хотел ему показать, как львы кусаются. Не надо про это писать!

Ладно, не надо - так не надо, пиши другое.

Писал Никита, писал, скрипел пером, скрипел - всё написал. Слез со стула и говорит:

Вот я тебе и помог. На бумагу - читай!

Сел он на свой велосипед и уехал помогать маме - она к его штанам пуговицу пришивала.

Ну-ка почитай ты сам - может быть, что и поймёшь?

Никита — охотник

Есть у Никиты деревянный тигр, крокодил резиновый и слон. Слон из тряпок сшит, а внутри у него вата.

А ещё есть у Никиты верёвочка.

Вот запрятал Никита своего тигра под кровать, крокодила - за комод, слона - под стол.

Сидите там, - говорит. - Сейчас я на вас охотиться буду!

А верёвочка стала змеёй. Тоже под стулом живёт, извивается там.

Начинается охота! - кричит Никита.

Зарядил он своё ружьё и пополз. Полз, полз и на тигра наполз. А тигр как зарычит страшным голосом:

«Рррр-ррр-ры!»

А потом замяукал, как кошка:

«Мяу-мяу!»

Это, конечно, не тигр рычал и мяукал, а сам Никита.

Бух! Ба-бах! - закричал Никита.

Это будто ружьё выстрелило. Убил охотник тигра и пополз дальше. Полз, полз и на дикого слона наполз. Стоит слон, клыки вперёд выставил и трубит хоботом, как в трубу:

«Тру! Трррр-ррр-руууу!»

Это, конечно, Никита за него трубил.

«Бух, ба-бах!»

Это Никита от папы узнал, что крокодилы мычат по-коровьи.

«Бух, ба-бах!» - убит крокодил.

«Бух, ба-бах!» - и змея готова.

Всех перестрелял Никита и кричит:

Вот я какой охотник! Никого не боюсь!

Летом приехали мы на дачу и пошли гулять.

Ты что же, Никитушка, ружьё с собой не берёшь? - спрашиваю. - Ведь ты же охотник.

Ох, верно, я и забыл! - говорит Никита.

Побежал он домой, нашёл своё ружьё под кроватью, надел его через плечо и шагает со мной рядом.

Идём мы лугом среди белых ромашек с жёлтенькими пуговками-серединками.

С цветов бабочки разноцветные слетают. Кузнечики от нас в стороны скачут.

И вдруг видим мы сорочонка. Он совсем такой же, как и большая сорока, - чёрный с белым, только хвост покороче да сам поменьше.

Скачет от нас сорочонок по траве, крыльями машет, а летать ещё не умеет.

Доскакал до рябинного кустика и затаился в нём.

Гляжу, стал Никита-охотник на четвереньки - тоже притаился. Шёпотом спрашивает меня:

Папа! Папа! Можно мне стрелять?

Стреляй, стреляй, - говорю. - Уж раз ты охотник, так можно.

И вот пополз Никита по травке к сорочонку.

Долго полз с ружьём в руке. Совсем близко подобрался.

Вот прицелился. И вдруг как заорёт во всё горло:

Бух! Ба-бах!

А сорочонок выскочил из куста да как закричит:

«Криии! Крээээ! Криии!»

Никита сразу ружьё наземь бросил - и ко мне. Бежит, спотыкается, падает.

Гляжу: и сорочонок тоже удирает - только в другую сторону.

Так друг от друга улепётывают: сорока - в лес, а Никита - от сороки из лесу.

Ты что же, охотничек? Чего испугался?

Да как же! - говорит Никита. - Зачем она, глупая, сама кричит!

Воробей

Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит — кто-то чирикает:

— Чилик-чилик! Чилик-чилик! Чилик-чилик!

И видит Никита, что это маленький воробушек прыгает по дороге. Нахохлённый такой, прямо как шарик катится. Хвостик у него коротенький, клюв жёлтый, и никуда он не улетает. Видно, ещё не умеет.

— Смотри-ка, папа, — закричал Никита, — воробей не настоящий!

А папа говорит:

— Нет, это настоящий воробей, да только маленький. Это, наверно, птенчик выпал из своего гнезда.

Тут побежал Никита ловить воробья и поймал.

И стал этот воробушек жить у нас дома в клетке, а Никита кормил его мухами, червяками и булкой с молоком.

Вот живёт воробей у Никиты. Всё время кричит — есть просит. Ну и обжора какой! Чуть утром солнце покажется, — он зачирикает и всех разбудит.

Тогда Никита сказал:

— Я научу его летать и выпущу.

Достал воробья из клетки, посадил на пол и стал учить.

— Ты крыльями вот так маши, — сказал Никита и показал руками, как надо летать.

А воробей ускакал под комод.

Покормили воробья ещё денёк. Опять его посадил Никита на пол учить летать.

Никита замахал руками, и воробей замахал крыльями. Полетел воробей!

Вот он через карандаш перелетел.

Вот через красный пожарный автомобиль перелетел. А как стал через неживую кошку-игрушку перелетать, наткнулся на неё и упал.

— Плохо ты ещё летаешь, — говорит ему Никита. — Давай-ка я тебя ещё денёк покормлю.

Покормил, покормил, а назавтра воробушек через Никитину скамейку перелетел.

Через стул перелетел.

Через стол с кувшином перелетел.

Вот только через комод не мог перелететь — свалился.

Видно, надо его ещё кормить.

На другой день Никита взял воробья с собой в сад, да там и выпустил.

Воробей через кирпич перелетел.

Через пенёк перелетел.

И стал уж через забор перелетать, да об него стукнулся и повалился.

А на следующий день он и через забор перелетел.

И через дерево перелетел.

И через дом перелетел.

И совсем от Никиты улетел.

Вот как здорово научился летать!

Перепёлка

У нас в клетке жила ручная перепёлка. Такая маленькая дикая курочка. Вся коричневая, в светлых полосках. И на горле у неё нагрудничек из пёрышек, будто ребячий слюнявник.

Перепёлочка ходит по клетке и тихонько насвистывает — вот так:

— Тюрр-тюрр! тюрр-тюрр!

А то ляжет на бочок и купается в песке, как настоящая курица, чистит пёрышки, крыльями похлопывает. Мы ей покажем червячка, она подойдёт и клюнет из рук.

Мы её даже на руки брали, как игрушку.

Сидит она на ладошке и не улетает. Совсем ручная.

Но самое удивительное вот что. Как только зажжём мы вечером электричество, перепёлочка сразу начинает высвистывать — кричать:

— Фить-пирю! Фить-пирю!

— Что такое она говорит? — спрашивает Никита.

— Это она тебя спать укладывает. Слышишь, кричит: «Спать пора! Спать пора!»

Прислушался Никита — вправду похоже:

— Фить-пирю! Спать пора! Фить-пирю! Спать пора!

А Никите и в самом деле спать пора. Но только уложить его трудно.

— Рано ещё! — говорит Никита.

Перепёлка опять:

— Спать пора!

— Да не хочу я!

— Спать пора!

— Ну, да я ещё немножко поиграю!

Тут как раскричится перепёлка, что терпеть больше нельзя:

— Спать пора! Спать пора! Спать пора!

— Да уж умываюсь!

— Спать пора! Спать пора!

— Да я уж штанишки снимаю!

— Спать пора! Спать пора!

— Да что ты кричишь, глупая? Ведь я уже лёг.

Потушат свет в доме — тут и перепёлка замолчит, и Никита уснёт.

Так у нас повелось.

Стала перепёлка укладывать Никиту спать.

Чуть засвистит она своё «фить-пирю», Никита зевать начинает. Позевает-позевает, а потом умоется, разденется и ложится спать.

Правда, перепёлочка не только по вечерам, но и в другое время кричала «спать пора», но я сразу же накину на клетку какое-нибудь полотенце или платок, она и замолчит.

В темноте перепёлки кричать не любят.

Летом мы переехали жить на дачу.

В саду устроили перепёлочке большую клетку-загородку. Посадили её туда и ушли в поле собирать цветы на новоселье. А в клетке оказалась щель, перепёлка-то и убежала. Пришли мы обратно, а её нет.

Вот жалко-то нам было!

Стали мы её искать. Целый день ищем, целый вечер. В траве роемся, кусты раздвигает. Нет и нет нашей перепёлочки.

Устали мы, из сил выбились. Никите давно спать пора.

— Как же я спать буду? — плачет он. — Никто меня не укладывает.

И вот взошла луна. Яркая-яркая, всё кругом осветила: и траву, и дорогу. Вдруг мы слышим из куста, что у самой дороги:

— Фить-пирю! Фить-пирю!

— Она! — говорит Никита.

А перепёлка ещё громче:

— Фить-пирю! Спать пора!

Мы в кусты — и сразу поймали нашу перепёлку.

Она была вся холодная, мокрая от росы. Вернулись мы с ней домой, заделали крепко щёлку в клетке и посадили перепёлку туда обратно. А Никита пошёл спать.

Рябчонок

Я давно приметил в лесу одну полянку с рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Такие маленькие, что в горлышко бутылки пролезают. Их очень хорошо солить.

Взяли мы по корзинке - я большую, а Никитка маленькую - и отправились в лес.

И Томка с нами побежал.

Мы ещё и до полянки с рыжиками не дошли, как Томка закрутился, завертелся на одном месте около ёлки, - принюхиваться стал. И вдруг совсем близко от нас кто-то громко захлопал крыльями.

Посмотрели мы за куст, а там ходит какая-то удивительная курочка, ходит и на нас глядит. Пёстренькая такая, мохнатые лапки, а на голове чёрный хохолок - то поднимется колпачком, то ляжет.

Это кто? - спрашивает Никита.

Тише, тише, - говорю я ему, - не пугай, это рябчиха.

Вдруг курочка поползла по земле, как мышь, потом встала столбиком, шею вытянула и ещё громче захлопала крыльями. Похлопала, похлопала, взъерошилась вся, будто больная, и поскакала куда-то вбок.

Вот так представление! Чего это она так? - спрашивает Никита.

Это она хитрит, - говорю, - нашего Томку от цыплят отводит.

А Томка как увидал рябчиху, так сразу и кинулся за ней.

Рябчиха прихрамывает, подлётывает, еле бежит, будто она совсем больная. Притворяется.

А Томка и рад: визжит, лает, вот-вот догонит рябчиху, вот-вот за хвост её схватит! Глупый Томка.

Увела его рябчиха далеко-далеко и потом, видно, села на дерево. Слышим: Томка лает на одном месте.

Тут я говорю:

Давай-ка, Никитушка, поищем с тобою цыплят. Рябчиха отсюда Томку нарочно увела - значит, рябчата где-то тут затаились.

Приподняли мы с земли прелую еловую ветку, видим: какой-то гриб-поганка торчит на тонкой ножке. А под поганкой рябчонок сидит. Спрятался и глаза закрыл.

Я цап его рукой - и поймал. Готово! Попался, маленький!

А, вот он какой! Совсем как настоящий цыплёнок. Только поменьше, да весь полосатый и пятнистый. Это для того, чтобы легче было прятаться.

Ещё пуховый, а на крылышках перья - значит, уже летает.

Я и Никите дал подержать рябчонка.

Что же будем с ним делать? - спрашиваю. - Унесём домой или оставим рябчихе? Пожалуй, он умрёт у нас дома без матери.

Отдадим рябчихе, - говорит Никита.

Так мы и сделали.

Я разжал руку. А рябчонок сидит у меня на ладони и не двигается, боится очень.

Тут я немножко его подтолкнул, и он полетел.

Пролетел шагов пять, сел на землю да и с глаз пропал - то ли в яму сунулся, то ли под какой-нибудь листочек залез или просто прижался к земле.

Ну и ловко прячутся эти рябчата!

Мы набрали с Никиткой полные корзинки рыжиков и пришли домой.

А Томка в лесу остался. Его, глупого, рябчиха ещё долго-долго обманывала, от дерева к дереву водила.

Сказка, которую Никита сам рассказал

Вот я поймал лягушку, посадил её в банку. Я её кормил, кормил, кормил…

Кормил червяками, выкормил большую-пребольшую. А потом сделал ей дом с печкой, чтобы из трубы шёл дым.

Вот прихожу утром кормить лягушку, а лягушка превратилась в пожарный автомобиль. Вот я его кормил, кормил…

Керосином. Автомобили керосин пьют. Кормил, кормил… А пожарный автомобиль превратился в кабана.

Я его кормил, кормил, кормил…

Морковкой. Он превратился в гусей-лебедей.

Я их кормил, кормил семечками, они превратились в тигра.

А его ты чем кормил?

А его не кормил. Я прицеливался в него из пушки да как ба-бах!.. И застрелил.

Вот и всё.

Никита-доктор

Говорит Никита Томке:

Ну, Томка, сейчас я буду тебя лечить.

Надел Никита на себя халат из простыни, очки нацепил на нос и взял докторскую трубочку для выслушивания - дудку-игрушку. Потом вышел за дверь и постучался - это доктор пришёл. Потом утёрся полотенцем - это доктор вымыл руки.

Поклонился щенку Томке и говорит:

Здравствуйте, молодой человек! Вы хвораете, я вижу. Что же у вас болит?

А Томка, конечно, ничего не отвечает, только хвостиком виляет - не умеет говорить.

Ложитесь, молодой человек, - говорит доктор Никита, - я вас выслушаю.

Доктор повернул Томку кверху пузом, приставил к животу дудочку и слушает. А Томка хвать его за ухо!

Ты что кусаешься! - закричал Никита. - Ведь я же доктор!

Рассердился доктор. Ухватил Томку за лапу и сунул под мышку градусник-карандаш.

А Томка не хочет измерять температуру. Барахтается. Тогда доктор говорит больному:

Теперь вы откройте рот и скажите: а-а-а. И высуньте язык.

Хотел язык посмотреть. А Томка визжит и язык не высовывает.

Я пропишу вам лекарство, - говорит доктор Никита, - и научу чистить зубы. Я вижу, что вы, молодой человек, неряха, не любите зубы чистить.

Взял Никита свою зубную щётку и стал чистить у Томки зубы.

А Томка как схватит щетку зубами! Вырвался у доктора из рук, утащил щётку и разгрыз её на мелкие кусочки.

Ты глупый, Томка! - кричит Никита. - Ведь совсем не так играют!

Так и не научился Томка играть в больного.

Кошка

Стала чужая кошка пугать наших птиц - чижей, щеглов, канареек, снегирей. У нас много их жило. Хорошо они поют, и мы их с Никитой всегда держали. Проберётся кошка по балкону к нашему окну, вспрыгнет на карниз и смотрит через стекло на птичек. А птицы беспокоятся, мечутся к клетке.

Вот Никита и говорит Томке:

Пойдем-ка с тобой чужую кошку пугать.

Гав-гав! - Значит, понимает, что такое «кошка»!

Подошли они вместе к окну и стали рядышком.

А чужая кошка сидит за окном, с птиц глаз не сводит. Замахал Никита руками, кричит:

Пошла прочь!

А Томка заскулил, залаял, лапами по стеклу царапает. А кошка не думает уходить. Лоб нахмурила, уши прижала, усы растопырила. Стала злющая-презлющая - стала страшнее тигра.

Струсил немного Никита, зовёт меня:

Папа, папа, да что ж это такое! Мы кричим, кричим, а она на нас смотрит и не боится.

Потому и не боится, что через стекло вас не слышно, - говорю я Никите. - Вы её не криком, а как-нибудь иначе напугайте.

Ладно, - говорит Никита.

Подошли они опять с Томкой к окну. Никита пальцы растопырил, брови наморщил, сделал страшное-престрашное лицо. Томка тоже зубы оскалил. Тут кошка спину выгнула, распушила хвост как щётку и так сморщилась, что глаза щёлочками стали. Не слышно, а видно, что она ужасно на Никиту и Томку шипит.

Так все трое друг на друга и смотрят.

Так друг друга и пугают.

Она - их пугает.

Они - её пугают.

Вдруг кошка как-то съёжилась, назад попятилась, да и кувырк! С карниза на балкон.

Перепугали всё-таки кошку.

Как лошадка зверей катала

Подарили Никите деревянную лошадку. Лошадка белая вся, в серых яблоках. Глаза у неё стеклянные, а грива и хвост настоящие - из конских волос.

А ещё подарили Никите тележку.

Вот так тележка!

Колёса красные, оглобли золотые, сиденье мягкое, на пружинках.

Стал Никита лошадку запрягать.

Поставил её в оглобли, привязал дугу с колокольчиками и бубенцами. И только он её запряг - как затопает лошадка копытами, как вырвется у Никиты из рук - и побежала по полу. Под стол забежала, под стул, под диван, а потом из-под дивана выскочила - и марш в коридор! Весь тёмный коридор проскакала и понеслась вниз по лестнице. Со ступеньки на ступеньку прыгает, а тележка сзади скачет.

Выбежала лошадка на улицу, бубенчиками зазвенела. Люди удивляются, кричат:

Смотрите! Смотрите! Деревянная лошадка бежит, деревянную тележку везёт!

Сбежались собаки, лают. Воробьи в сторону шарахаются, кошки на забор лезут - боятся.

Вот пробежала лошадка через весь город - туда, где поля и огороды начинаются. Носится лошадка по полям, хвостом помахивает. Видит: зайцы в огороде капусту едят, длинными ушами поводят.

Подошла к ним лошадка и спрашивает:

Хотите, зайчики, покататься?

Хотим, хотим! - говорят зайцы.

Прыг, прыг в, тележку - и уселись.

Лошадка хвостом махнула, гривой тряхнула - и понеслась по дорожке.

Бежала-бежала, а потом спрашивает:

Ну что, зайчики, хорошо вам кататься?

Никто не отвечает.

Посмотрела лошадка, а тележка пустая.

Где же зайцы? Куда подевались?

А зайцы на полянке играют, скачут друг через друга.

Скучно нам в твоей тележке сидеть! - кричат зайцы. - Нам веселее через пеньки да кочки скакать.

Бежит лошадка по дорожке, опять пустую тележку везёт. Вдруг слышит - кто-то в кустах сопит и похрюкивает.

Эй! Кто там сопит? - спрашивает лошадка. - Вылезай! Я тебя покатаю!

Погоди, сейчас вылезу, - отвечает ей кто-то.

И вот из кустов вылезает ёж - круглый, колючий, весь в иголках.

Посопел он, похрюкал, а потом забрался в тележку - и шариком свернулся.

Рада лошадка - есть кого повозить!

Бежит-бежит она, то вправо, то влево повернёт, а в тележке ёж из угла в угол так и перекатывается.

Катался-катался да и выкатился из тележки на дорогу.

Оглянулась лошадка, - что такое?

Потерялся ёж.

Лошадка опять пустую тележку везёт.

Видит: медведь у дороги собирает с кустов малину.

Толстый-претолстый медведь.

Хотите, Михайло Иванович, покататься? - спрашивает лошадка.

Ладно, - отвечает медведь. - Вот куст малины объем и поеду.

Почмокал медведь, обсосал лапы и полез в тележку - затрещала тележка под ним. Понатужилась лошадка - еле тележку с места сдвинула.

Изо всех сил старается, везёт, пыхтит.

Втащила медведя на горку, а уже под горку тележка сама покатилась.

Колёса на камушках подскакивают, медведя в тележке потряхивает, медведь в тележке порявкивает.

А как тряхнуло его посильней - он и вывалился. Сидит на дороге, лапами нос трёт.

Не буду больше кататься, - ревёт. - Буду на своих четырёх ходить.

И ушёл в лес.

Скучно лошадке: никто больше кататься не хочет. Пошла она домой. Подходит к дому, а на крыльце на нижней ступеньке Никита сидит и верёвочку к палочке привязывает - кнутик делает.

Увидал Никита лошадку и кричит:

Ты куда из дому уходила? Я кататься хочу!

Обрадовалась лошадка.

Садись, Никита, садись, - говорит, - только сильно меня кнутом не стегай.

Сел Никита в тележку, натянул вожжи да как крикнет:

Н-н-н-ооо! Поехали!

Ух, понеслась лошадка!

Никита потянет правую вожжу - она вправо бежит, потянет левую - она влево поворачивает.

Мимо огородов проехали, зайцев напугали, мимо кустов пронеслись, где ёж прячется, по лесу проскакали, куда медведь ушёл.

Ехали мимо озера - там Никита воды напился.

Ехали по полю - там Никита жука поймал.

Ехали по лесу - там Никита ягоду-землянику сорвал.

Ездили-ездили и повернули домой. Подкатили к крыльцу, остановились.

Тпррр-ррр-рр-руууу! Приехали!

Поставил Никита лошадку опять в уголок под кроватью, где она раньше стояла, бумажного сена ей настриг.

Ешь, - говорит, - лошадка. Ты сегодня много бегала!

А на самом деле лошадка никуда не бегала - это мы с Никитушкой так играли.

Про зайчат

Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит:

Папа, отдай кроликов! Папа, отдай кроликов!

А я не понимаю, каких кроликов ему отдать. И отдавать я никого не собираюсь, и кроликов у меня нет.

Да что ты, Никитушка, - говорю, - что с тобой?

А Никита прямо плачет: отдай да отдай ему кроликов.

Тут пришла мама и всё мне рассказала. Оказывается, деревенские ребята принесли с лугов двух зайчат: они их на сенокосе поймали. А Никита всё перепутал. Надо было сказать: «Возьми зайчат», а он говорит: «Отдай кроликов».

Взяли мы зайчат, стали они у нас жить.

Ну и славные были зайчата! Этакие мохнатые шарики! Уши врозь, глаза коричневые, большие. А лапки мягкие-мягкие - будто зайчата в валеночках ходят.

Захотели мы зайчат покормить. Дали им травы - не едят. Налили молока в блюдце - и молоко не пьют… Сыты, что ли?

А спустили их на пол - они шагу никому не дают ступить. Прямо наскакивают на ноги. Тычутся мордочками в сапоги и лижут их… Должно быть, ищут мать-зайчиху.

Видно, голодные, а есть не умеют. Сосунки ещё.

Тут в комнату пришёл Томка, наш пёс. Тоже захотел посмотреть на зайчат. Они, бедняжки, на Томку наскочили, лезут на него… Томка зарычал, огрызнулся и убежал.

Как же нам накормить зайчат? Ведь они, бедняги, умрут с голоду.

Думали мы, думали, и придумали, наконец. Пошли мы искать им кормилицу-кошку.

Кошка лежала на лавке у соседнего дома, кормила своих котят. Она такая пёстрая, расписная, даже нос у неё разноцветный.

Притащили мы кошку к зайчатам, она как зафыркает на них, как заворчит басом, чуть не воет. Да ну её!

Пошли мы другую кормилицу искать.

Видим, на завалинке лежит кошка, вся чёрная, с белой лапой. Мурлычет кошка, нежится на солнышке… А как взяли да подложили к ней зайчат, она сразу же все когти выпустила и ощетинилась. Тоже не годится в кормилицы! Отнесли мы её обратно.

Стали третью кошку искать.

Уж в самом конце деревни нашли. На вид такая хорошая, ласковая. Только эта ласковая-то чуть-чуть наших зайчат не съела. Как увидела их, вырвалась из рук да как бросится на зайчат, как на мышей.

Насилу мы её оттащили и за дверь выбросили.

Наверное, наши зайчата так и умерли бы с голоду, если бы, на наше счастье, не нашлась ещё одна кошка - четвёртая. Она сама к нам пришла. А пришла потому, что котят искала. У неё котята умерли, и она по всей деревне ходила и искала их… Рыженькая такая, худая; мы накормили её, напоили и уложили на подоконник и принесли к ней зайчат. Сперва одного зайчонка, потом и другого.

Сунулись к ней зайчата и сразу присосались, даже зачмокали - нашли молоко!

А кошка сначала задёргалась, забеспокоилась, а потом вылизывать их стала - и даже песенку замурлыкала.

Значит, всё в порядке.

Много дней кормила кошка зайчат.

Лежит с ними на подоконнике, а народ останавливается у окошка, смотрит:

Вот так чудо, кошка зайцев кормит!

Потом зайчата подросли, научились сами есть траву и убежали в лес. Им там вольнее жить.

А кошка завела себе настоящих котят.

Самолетики за крышами

В нашей комнате три окна.

Посмотришь в одно — увидишь соседский балкон. Туда всегда после обеда слетаются воробьи. Им соседи каждый день выставляют в плошке остатки еды.

В другое окно посмотришь — увидишь улицу. По улице красные трамваи бегают, звонят, черные автомобили шныряют, голубые автобусы катятся, и народ ходит по тротуарам и через улицу.

А третье окно самое интересное. Там крыши, крыши и трубы.

Одна большая фабричная труба с густым дымом, и тут же самолетики.

Самолеты кажутся совсем маленькими. Они летают между труб: то опускаются за крыши, то подымаются высоко в небо.

В плохую погоду, когда тучи несутся низко, самолеты будто в прятки играют.

Летят — летят, залетят в самую тучу — и с глаз пропадут.

А потом снова вынырнут, да уже где — нибудь в другом месте.

А в хорошую погоду самолеты не просто летают: они то кувыркаются в небе, то винтом подымаются кверху, то вниз падают.

Никита про них говорит:

— Они там за большой трубой живут, а в небо гулять вылетают.

Очень любит Никита смотреть в это окошко. Прижмется носом к стеклу и стоит так долго-долго. У него даже нос побелеет.

— Эй, Никита, не дави носом стекло! Смотри, будет у тебя нос лепешкой.

Никита отодвинется от стекла, а потом забудет и опять уткнется в него носом.

И вот наступил Первомай.

Мы с Никитой открыли все окна в комнате, сами оделись потеплее и уселись у окна.

Нам было рано еще идти на парад. Мы попозже должны были выйти.

Только мы сели у окна, Никита закричал:

— Смотри, смотри!

Я посмотрел и увидел самолеты.

Их было много-много. Они целой тучей собрались за фабричной трубой. Вот совсем как толкунцы — комары собираются в летние вечера у какого-нибудь кустика.

И вдруг вся эта комариная куча полетела прямо к нам.

Все ближе летит и расползается все шире и шире над крышами. Теперь уже слышно, как она жужжит.

Здорово жужжит, как шмели.

Вот самолетики еще выросли, стали больше ласточек, и не жужжат они теперь, а гудят басом.

От самого левого края неба до самого правого все кругом загудело.

Вот уже самолеты стали как утки.

Вот уже как журавли…

А потом загрохотали по небу, зарычали, как львы в зоосаду.

Как налетели, так на улице темно от них стало. Низко летят они — над самым домом, во всем нашем доме стекла дребезжат.

Никита прижался ко мне, накрылся полой моего пиджака, а сам одним глазом в окно смотрит.

Потом, когда все самолеты через нас перелетели и перестали гудеть, Никита выглянул и говорит:

— Ох, папа! Как страшно-то. Ведь я думал, что они маленькие, а они вон какие! А как гремят!..

— Это очень хорошо, что страшно, — говорю, — пусть все враги боятся наших самолетов. А ты их, Никитушка, не бойся. Ведь самолеты для того и летают, чтобы все маленькие мальчики и маленькие девочки жили спокойно и счастливо в нашей стране.

Цапля

Когда рисуешь животных в зоосаду, тогда видишь гораздо больше.

Это, наверно, потому, что животные перестают замечать неподвижного человека и занимаются своими делами. Мы с сыном Никитой пошли в зоосад животных рисовать. Сначала подошли к лебедям. Самый большой из них заснул, стоя на одной ноге, - сразу не разберёшь, где у него голова, где хвост, будто это и не птица, а громадный белый куль на чёрной палочке. Никита его нарисовал:

Видишь, как он свою длинную шею уложил на бок и на спину, а голову сунул за крыло?

Потом мы увидали лебедя на воде. Он плыл как-то странно - вывернув ногу. Мы решили: больной, значит. А оказывается, совсем не больной: это он так нежится.

Лежит в воде. Одну ногу поднимает, а второй гребёт. Потом на другой бок перевалится, другую ногу высунет и подставит солнцу и ветерку.

Рядом с озерком, где плавали лебеди и утки, в громадной клетке — тетерева, глухарь, фазан и куропатки: наши северные и южные — горные, называются кеклики. Такие кругленькие дикие курочки с ярко-красным клювом. Клюв у них так и светится красненьким, будто птица рябину всё время держит и проглотить не может.

А фазан — линючий. Перья меняет. Видно, в это время птице тяжело.

Она плохо себя чувствует. Фазан головой упёрся в угол и стоит. Рисовать, правда, его удобно: он совсем не шевелится.

Никита сделал с него целых пять набросков. А потом отломил длинный прутик с тополя, что рос рядом, просунул его сквозь металлическую сетку и подгрёб к себе несколько фазаньих расписных перьев. Двумя щепочками прихватил и вытянул наружу. Верно — очень красивые перья. А одно из хвоста — длинное-длинное и всё в поперечных полосах.

Мы постояли, полюбовались… Одна куропатка стала купаться. Легла на бок и в песке бултыхается, трепещется — совсем как домашняя курица. Никита её нарисовал, — вот она.

Под конец мы подошли к цапле. Она в одной клетке с журавлями.

Журавли ходят всё время; у них пышные, вроде как кудрявые, чёрные хвосты из мягких длинных перьев.

Затылок малиновый, сами серые. Очень приятные птицы, такие солидные, большие, красивые. Даже походка у них важная.

А цапля стоит, как истукан. Какая-то горбатая, нахохленная. Свою длиннющую шею сложила как складной аршин, голову вроде как между плеч втянула — только длинный клюв, как пика, торчит. А глаз у цапли прямо какой-то не птичий даже, а рыбий: без выражения, неподвижный и как будто даже плоский. И стоит это чучело на одной ноге, не шелохнётся.

Вот Никита рисует, а я закуриваю. И… тут всё как-то сразу случилось. Пролез воробей сквозь сетчатый потолок и опускается к кормушке. И как раз около цапли пролетает. И будто белая змея мелькнула в воздухе. Это выпрямилась длиннейшая шея у цапли, и страшно, отчаянно закричал воробей: его цапля на лету схватила клювом, как щипцами.

Я бросился к клетке, Никита тоже. Стали оба кричать.

Все птицы в вольере заметались… Цапля шарахнулась и выпустила воробья, а он, дурачишка, поскакал по земле, как мышь. Быстро, быстро ускакал в тёмную сторону, в угол — и юрк в крысиную нору. Но нора оказалась сквозная — только через толстую доску. Он и улетел из клетки.

— Теперь я знаю, - говорит Никита, - что это такое - цапля! Это хищник, да ещё какой! Вот я так и представляю себе. Стоит такая птичка в камыше, как чучело. Не шевелится, лягушечьим своим глазом поводит. Прилетела овсянка-камышница. Рядом села на камышинку — раз! — и попалась к ней в клюв. Окуней стайка поближе подплыла. Раз! — и окуня нет!

Ну и птица! Недаром она и по виду какая-то гадкая.

— Нарисуй, — говорю, — Никита, как она ловит воробья, ведь интересно!

— Ни за что, — говорит, — не буду, даже и вспоминать не хочу.

Злая Галя

Девочка Галя Столбова пошла в зоосад. В зоосаду, в птичнике, павлин показывал свой замечательный хвост. Зелёный, блестящий, с синими пятнами. Развернул его веером и трясёт.

Все люди удивляются: «Вот так хвост! Какая красота!»

А Галя Столбова набрала горсть опилок да как бросит в павлина! Павлин и не стал больше показывать хвост. Сложил его и взлетел на насест.

На улице, в клетке с толстыми железными прутьями, сидел медведь Федька. Задние лапы свесил наружу, а передние протягивает, просит сладенького. Вот все ему и кидают хлеб, пряники, и сухари, и конфеты - у кого что найдётся в кармане.

А Галя Столбова завернула в конфетную бумажку камень и бросила медведю. Хапнул Федька конфету и чуть-чуть не сломал зуб, обиделся и ушёл в угол спать.

А Галя Столбова сочинила песенку - скачет и дразнит:

… Эй, Федька-Федул,

Что губы надул?

Конфетку просил -

В зебру бросила снегом, на журавля затопала ногами. Потом она пошла в слоновник к слону.

А там в это время слон покупал морковку. Кто-нибудь протянет ему денежку, слон возьмёт её хоботом и передаст своему сторожу. А сторож за денежку даст морковку.

Галя Столбова захотела и слона подразнить. Она думает: «Я брошу ему свою рукавицу, а сторож морковку слону за неё и не даст. А я рукавичку потом обратно у сторожа заберу».

Протянула слону Галя Столбова свою вязаную красную рукавицу. Слон вытянул хобот, взял её осторожно и… сунул себе в рот. И съел.

Так тебе и надо, Галя Столбова, - не дразни зверей.

Удивительный почтальон

Мальчик Вася со своим папой поехал на дачу. А Васина мама осталась в городе: ей надо было ещё чего-то купить. Мама хотела приехать с покупками вечером.

Вот идёт поезд. Вася сидит в вагоне на скамейке рядом со своим папой и глядит в окно. А в окне бегут деревья, и заборы, и разные дома.

Напротив Васи на скамеечке тоже сидит мальчик, с часами на левой руке. Он везёт какую-то корзинку. Этот мальчик уже большой; ему, наверно, лет пятнадцать. Как поезд подъедет к станции, мальчик посмотрит на свои часы, запишет что-то карандашом в записной книжке, наклонится над своей корзиной, что-то вытащит из неё и выбежит из вагона. А потом снова придёт и сидит, в окно поглядывает.

Вася сидел-сидел, смотрел-смотрел на мальчика с корзиной, да вдруг как заплачет во весь голос! Он вспомнил, что свой велосипед дома забыл.

— Как же я без велосипеда-то? — плачет. — Я всю зиму думал, как по лесам на нём буду ездить.

— Ну-ну, не плачь, — сказал его папа. — Мама поедет и привезёт тебе велосипед.

— Да нет, не привезёт, — плачет Вася. — Она его не любит. Он скрипит…

— Ну, ты, паренёк, перестань, не плачь, — вдруг сказал мальчик с часами на руке. — Я тебе сейчас, устрою это дело. Я сам люблю ездить на велосипеде. Только он настоящий, двухколёсный. У вас есть дома телефон? — спрашивает он у Васиного папы.

— Есть, — отвечает папа. — Номер пять пятьдесят пять ноль шесть.

— Ну, так всё в порядке, — говорит мальчик. — Мы сейчас срочно отправим почтальона с письмом.

Он вытащил из кармана крохотную бумажную ленточку из тонкой папиросной бумажки и написал на ней: «Позвоните по телефону 5-55-06, передайте: «Маме надо взять на дачу Васин велосипед». Потом вложил это письмо в какую-то блестящую маленькую трубочку, открыл свою корзинку.

А там, в корзине, сидит голубь — длинноносый, сизый.

Вытащил мальчик голубя и привязал к его ноге трубочку с письмом.

— Вот мой почтальон, — говорит. — Готов к полёту. Смотри.

И только поезд остановился на станции, мальчик посмотрел на часы, отметил время в своей записной книжке и выпустил голубя в окно.

Голубь как взлетит прямо вверх — только его и видели!

— Я сегодня учу почтовых голубей, — говорит мальчик. — На каждой станции выпускаю по одному и записываю время. Голубь полетит прямо в город, на свою голубятню. А там уж его ждут. А на этом, последнем, увидят трубочку, прочтут письмо и позвонят к вам на квартиру. Только бы его по пути ястреб не поймал.

И верно: Вася приехал на дачу, ждет-пождет маму — и вечером мама приехала с велосипедом. Получили письмо. Значит, не словил голубя ястреб.

Зоосад

В детском саду у ребят жили разные звери. В ящике с песком жила черепаха, её звали Манечка, в деревянной клетке жил белый кролик, его никак не звали, а в маленькой железной клетке - белая мышка, её тоже никак не звали. Эти звери были не дикие, а совсем ручные.

А ребятам хотелось диких зверей. Очень хотелось!

Вот однажды, когда была очень хорошая погода, тётя Маня им и говорит:

Ну как, ребята? Не пойдём ли мы сегодня сами ловить диких зверей?

Пойдём, пойдём! - закричали ребята. - Будем охотиться по-настоящему.

Все очень обрадовались. А тётя Маня стала раздавать разные вещи для того, чтобы ловить зверей. Пете дала поливальницу, Майе зелёное жестяное ведро, Оле большую кружку, а Васе цветочный горшок с дыркой в донышке, которую надо затыкать пальцем. И ещё дала разные спичечные и неспичечные коробочки. И два сачка - красный и зелёный. А сама взяла две стеклянные банки. Они очень ломкие.

И вот все пошли на луга, за город.

По дороге Петя поймал большого дикого кузнечика. Он очень больно щиплется. Его накрыли банкой, а потом посадили в коробку из-под папирос, - он в спичечную не влезал, у него длинные ноги.

Потом Майя увидала в канавке лягушат, а в траве лягушку. Их всех сразу поймали просто руками и посадили в банку.

А потом поймали ещё пять жуков. И одну бабочку-крапивницу.

А когда вышли на луга, тут началась самая интересная охота. Майя увидела в земле какие-то норки. Тут жила дикая полевая мышь. В земле было четыре дырки, две заткнули травой, и тётя Маня сказала:

Бегите за водой.

И все побежали к канавке за водой. Петя принёс воду в поливальнице, Майя в зелёном жестяном ведёрке, Оля в кружке, а Вася в цветочном горшке с дыркой на донышке, которую надо затыкать пальцем.

Принесли воду. Тётя Маня наложила на дырку в земле мешок и говорит:

Ну, ребята, лейте воду в другую дырку. Мышка в воде не живёт - обязательно выскочит.

Вот Петя вылил, а никто не выскочил. И Майя вылила. И Оля вылила. А как стал лить Вася из цветочного горшка с дыркой на донышке, тут все увидели: в мешке что-то бегает. Шевелится мешок. Значит, выскочила из норки дикая мышка.

Мышку скорее поймали, посадили её в коробочку, и все пошли домой - устраивать зоосад.

Лягушка с лягушатами стала жить в большой банке, кузнечики тоже в банке, в другой, а жуки потерялись - они по дороге выползли из коробочки, - ни одного нет. Бабочку сами ребята выпустили - пускай она летает, мёд собирает с цветов.

А дикая мышь стала жить с белой мышкой в железной клетке.

Она скоро стала совсем ручной, и у неё родились пять мышенят.

Ваня — охотник

Каждый вечер, как начнет смеркаться, на зеленое озимое поле из леса выбегает заяц. И выбегает он все в одно и то же место. У дороги, возле ивового куста.

Погонит коров домой Ваня, колхозный подпасок, глядит — заяц уж на озими сидит, посматривает во все стороны, поводит ушами. И жует.

А Ваня был охотник.

Только он еще ни разу никого не убивал. Все-таки это дело трудное.

Решил Ваня устроить на зайца засаду.

Он взял ружье, зарядил его и залез с ним в ивовый куст, к которому выбегал кормиться заяц.

Залез еще днем — пораньше. Сидит Ваня в кусту и ждет зайца.

Вот час сидит Ваня, не двигается, а никто из леса не бежит.

Вот другой час прошел — нет зайца.

Вдруг пошел дождь, такой сильный, крупный, и сразу нахлестало везде воды.

По дороге разлились лужи.

Вся трава стала сырая. С куста со всех листьев капает, прямо течет струйками.

Ваня почти весь до ниточки вымок, а сидит, не шевелится, только дрожит от холода.

«Все равно, — думает, — застрелю я этого зайца! Обязательно застрелю! До самой ночи я просижу, а дождусь его. Не провороню!»

Наступил вечер.

Вот и ночь близко.

Темнеет. Не шевелится Ваня, сидит, ждет. И вдруг он слышит: шлеп — плюх… шлеп — плюх…

Это кто-то по дороге шлепает ногами по лужам. Заяц пришел!

Тут Ване стало даже жарко. Сердце у него в груди заколотилось, руки задрожали.

Взглянул он из куста, из-под мокрой веточки, а зайца не видно.

И ничего не видно, потому что стало совсем темно.

А заяц все ближе да ближе шлепает: шлеп-плюх… шлеп-плюх… шлеп-плюх…

Вот уж совсем тут, рядышком.

Вот уж рукой можно его достать — только протяни!

И вдруг! К Ване на колени — шлеп-плюх! — прыгнула большая, здоровенная лягушка.

Это она и шлепала по лужам вместо зайца.

А заяц так и не пришел.

Я рисую животных.

Рано… Часов в семь-восемь в зоосаду никого не бывает. Рисовать удобно. Никто через плечо не заглядывает, не расспрашивает. Хорошо!

Только звери в клетках да я. Рисую я оленя марала, Серёжку.

У него рога новые. Каждый год олени меняют рога. Старые отваливаются, а новые вырастают; сначала мягкие, тёплые, живые - не рога, а кровяной какой — то студень в кожаном пушистом чехле.

Потом студень твердеет, становится настоящим рогом, а кожа отпадает. Сейчас у Серёжи на рогах кожа висит клочьями.

Утром все звери играют. Ягуар шар деревянный катает в клетке.

Гималайский медведь-губач стоит на голове. Днём, при народе, он за конфетку стоит, а сейчас сам забавляется.

Слон боком сторожа к стене придавил, метлу отнял и съел. Волки по клетке бегают, кружат: в одну сторону - в другую, в одну - в другую, рысью, быстро.

В общей птичьей загородке танцуют журавли — красавки, подпрыгивают, вертятся.

А наш серый журавль их унимает. Баловства не любит. Чуть где-нибудь непорядок - суета или драка, он, не торопясь, пришагает и ткнёт кого надо клювом. Начальник-птица! За это его и на птичьих дворах часто держат начальником.

У оленя Серёжки в рогах зуд. Он их чешет. Изгибается весь передо мной: то на меня бросится - пугает, то шею вытянет, приподнимет ноздри, противно сопит. Тоже пугает, - а может, подраться зовёт.

Забьёт передними острыми копытами землю, начнёт скакать по загородке телёнком и хвост поднимет. А сам - чуть не с лошадь.

Интересно мне рисовать!

Рисую - и ничего не вижу, кроме оленя.

Хрустнуло что-то сзади. Оглянулся. И ничего не могу понять. Идут на меня шесть кабанов гуськом, передний в пяти шагах от меня.

А решётка-то где перед ними? А решётки-то нет! Вырвались на волю!

Всё у меня из рук попадало. И полез я на Серёжкину загородку. Залез и сижу.

Подо мной с одной стороны Сергей буянит, на задних ногах ходит, меня хочет сшибить с загородки, растоптать, забодать. Пена изо рта тянется.

А с другой - кабаны.

Громадные, с жёлтыми клыками, в щетине, как в щётке. Толпятся, на меня смотрят, не умеют голову поднимать, смотреть вверх. Сверху узкие, как рыбы, - только клыки торчат в стороны.

Прощай, моя акварель! Сжевали вместе с деревянным ящиком.

А что, если меня или ещё кого-нибудь так сжуют?

Делать что-то надо! Да что делать-то? Заорать - прибежит кто-нибудь на крик, а они - на него. Догонят, повалят!

Полезу лучше к забору. К забору - по загородке, за забором улица. По телефону в пожарную часть позвоню, администрации скажу…

Ползу, перебираюсь по загородке, будто по небоскрёбу. Свалишься - тут и смерть тебе: справа Сергей сопит, танцует, слева кабаны чавкают, идут толпой.

Верхняя доска на загородке подо мной качаться стала, старая совсем; вспотел я со страху.

Вдруг - крик:

Сашка, Машка, Яшка, Прошка, Акулька!

Чуть я не слетел! Едва-едва удержался. Маленький парнишка забежал в кабанью толпу и стегает кабанов хворостиной.

Обратно! - кричит. - Я вас!

Повернулись кабаны. Простыми свиньями побежали в свой хлев - в свою клетку. А парнишка их подгоняет прутиком.

Похрюкивают кабаны, бегут, хвостиками вертят. Загнал в клетку и запер.

Тут я быстро-быстро с решётки слез, чтобы парнишка не заметил, и ходу из сада. Стыдно стало. Кабаны-то ручные!

В Московском зоопарке две территории - старая и новая. Новая - через улицу от старой.

Я сначала даже не понимал, что за «территории» такие в зоопарке.

Пришёл я как-то раз уток смотреть, а мне говорят:

Идите на новую территорию! Там интереснее. Вот она. Через улицу перейдите.

Я перешёл.

Оказывается, новая территория - это просто-напросто новое место.

На старом месте Московскому зоопарку тесно стало. Он и перескочил через улицу. Новые места занял. А улица бойкая. Тут и трамвай звонит, и автомобиль рявкает. Только не дома по сторонам тянутся, а длинный забор, из-за которого ничего не видать, а так - вроде деревянной решётки.

За решёткой - озеро.

А на озере и утки, и гуси, и бакланы, и нырки, и всякая водяная птица.

Купаются, ныряют, отряхиваются, кричат. Хорошо им: воды много.

Вот гуси плывут. Стройные, перо к перу. Шея длинная, голова маленькая. Гогочут, ныряют, только плохо ныряют, просто окунаются. Очень у них мяса много, пера, пуха — вода из них и выпирает вверх.

А вот баклан нырнул - это другое дело. Сидел себе, сидел на гнезде, а гнездо у него - просто тумба из воды торчит, и на тумбе куча хворосту. Сидел себе на гнезде - и бух в воду. Поплыл, как морской пароход. Клюв кверху трубой торчит, и волны по воде.

А потом -раз! И нет баклана.

Смотрю я, смотрю: где-то вынырнет. А он через всё озеро махнул. На самом дальнем конце пароходом плывёт, лысух с пути гонит.

Лысухи - водяные куры - гребут, удирают. Головы у них дёргаются, взад-вперёд, взад-вперёд, только лысины мелькают - белые пятна на голове.

И вдруг всё озеро полетело. Все птицы с воды снялись.

Загалдели гоголи, кряквы, гуси, нырки. Брызги дождём сыплются, крылья свистят.

Кто потяжелее, летать не может - пешком по озеру бежит, крыльями по воде хлопает.

А кто и ныром за всеми поспевает.

Всё озеро облетели птицы и уселись. А две кряковые утки до того разлетались, что взяли да и перемахнули через забор.

До свиданья, значит!

Через забор, а потом через всю Москву в лес и - прямо в болото камышовое.

Небось из какого-нибудь старого зоологического сада не улетели бы. Там все птицы были калеки. Посмотришь, бывало, - у кого обрубок крыла из перьев вылезает, йодом залит, у кого крыло вывернуто - вбок торчит. Тихая там была у птиц жизнь, как в больнице.

А здесь птицам - воля, хоть и не лес это, а зоопарк.

Вот вышли на бережок, на солнышко, дикие утки, привели своих утят погреться. Дня три всего утятам.

Пуховые и маленькие-маленькие. Кажется, их обратно в яичную скорлупу ещё затолкать можно - войдут без остатка. А что мать делает, то и они. И на боку, как настоящие утки, лежат, и клювом перья себе правят (а перьев у них ещё нет - один пух), и ногами песок гребут, и крыльями машут, хоть и не крылья у них, а крючочки какие-то в пуху.

Вдруг плюхнулось что-то в воду.

Брызги полетели.

Утят как ветром сдуло. Один унырнул, другой в ямку забился.

А это на воду сели кряковые утки. Те самые, что через забор улетели.

Чего же это они вернулись? Я уж думал, что они давно в болоте за городом. Непонятное дело. Надо спросить кого-нибудь.

А тут рядом со мною какие-то люди - мужчина и женщина - стояли.

Высматривали кого-то на озере. Женщину-то я сразу узнал - недавно я видел, как она шакалят приручала.

Каждого трусливого пузатенького шакалёнка по очереди держала на руках.

Гладила, говорила что-то, к человеческому голосу приучала.

Значит, она здешняя, в зоопарке служит. Я к ней подошёл.

Почему, - спрашиваю, - у вас утки из зоопарка не улетают? Я вот видел - улетела пара через забор, а потом назад вернулась.

Хорошо им тут - вот и не улетают. А если и улетят, так не далеко, через улицу, на старую территорию. Там они из чужих загородок корм воруют, вместе с воробьями, у бегемота овёс пареный таскают, у слона в сенной трухе роются. Погостят - и обратно домой, к своим утятам.

Вдруг женщина закричала:

Вот он! Вот он!

Смотрю я, а по воде будто маленький чёрный шарик в разные стороны перекатывается. Задержится на одном месте - и опять как по наклону покатится. От гуся к утке, от утки к лысухе - ко всем пристаёт.

Пищит-посвистывает. Все его почему-то боятся.

Подкатится к гусю, гусь шею вытянет - и вбок. К утке подъедет, утка от него чуть не нырнёт со страху.

Нельзя ему в ту сторону плыть! - говорит женщина. - Там баклан в гнезде сидит - проглотит его, дурака. Скорее ловить его надо.

Бросились мужчина с женщиной на ту сторону озера, куда нам, посетителям, ходу нет.

Бегут, торопятся, прямо по лужам шлёпают.

Потом оба на четвереньках поползли - будто кошки к мыши подкрадываются. Мужчина впереди ползёт. Вдруг он притаился, замер - и раз в воду. Поймал!

Поймали? - спрашиваю.

Поймали! - кричит.

Кто же это такой?

А лысушонок это. Первого птенца у нас лысуха вывела. Вот она, чёрная, лысая, - на тумбе сидит, другие яйца досиживает. А этот беспризорником пока болтается.

Дайте, - говорю, - пожалуйста, мне его зарисовать.

Рисуйте, да поскорее.

Ах,- говорю, - у меня с собой красок нет.

Ничего, нарисуйте, - а потом словами напишите, где у него какой цвет.

Я так и нарисовал. Вот он какой, лысушонок.

Свинья

Знаешь ли ты, как делают деревянные ложки?

Сначала осину или берёзу распилят на коротенькие полешки, потом полешки колют на баклуши, а потом теслом теслят — долбят ямку в ложке. А потом уж острым ножом состругивают лишнее и ровняют.

Коры и стружки от этой работы получаются прямо горы.

У меня есть знакомый ложечник Егорыч.

Егорыч — бобыль. У него никого нет на свете. Живёт он один и каждую весну уходит глубоко в лес. Живёт там в шалаше у озера и стругает свои ложки. Съестное Егорыч в свой шалаш завезёт ещё по снегу зимой, потому что летом по болотам трудно добраться.

Весной в лесу есть и своя еда — лесная. Весной ёлка цветёт. На еловых лапах растут красные столбики. Их можно есть.

Бывает сосновый и еловый огурец. Между старой, твёрдой корой и древесиной - слой молодого дерева. Этот слой отдирается пластами. Прозрачный и, верно, хрустит на зубах, как огурчик.

А у болот растут хвощи. Это такая трава, похожая на ёлочки. В наших краях хвощи зовутся пестами. Потому что хвощ похож на пестик. Он ещё не распустился в ёлочку и торчит из земли столбиком. Эти песты надо собрать, посолить и зажарить в масле на сковороде. Получается очень вкусно. Похоже на печёнку.

Я охотился в этих лесах и завернул к Егорычу переночевать. Он мне обрадовался, подарил красивую ложку, у которой на черенке была вырезана рыба щука, а сама ложка расписана цветами. Угостил меня чайком да жареными пестами и рассказал мне интересную историю.

— Вот слушай, - сказал мне Егорыч, когда мы закурили после чаю махорку и разлеглись в шалаше на сенниках. — Нынче весной пришлось мне много сделать ложек. Щепок да стружек осиновых, наверно, воза два я свалил у озера. Я это к тому говорю, что не будь этой стружки, ничего бы не случилось.

Сижу я как-то вечером в шалаше и стругаю ложки. Хотел закурить, чиркнул спичкой… Вдруг как затрещат сучья в лесу. Видно, какой-то зверь убежал.

А ночью на рассвете слышу: кто-то ходит. Осторожно ходит у шалаша. То веточка хрустнет, то камушек покатится.

Ну, думаю, не злой ли человек пришёл, бродяга, а может — медведь?

Взял я топор в руки и вышел. Никого нет.

Вторую ночь опять кто-то ходит.

Чурбашки мокли в корыте. Чурбашки, слышу, застучали и вода заплескалась, а потом на берегу озера зачавкали ноги по сырой земле.

И всю ночь там кто-то ходил.

Вот я утром встал раненько и смотрю: на берегу озера следы, ну совсем такие, будто свинья ходила.

Я хоть и не охотник, но вижу: два копытца есть на каждой ноге. Ну, раз свинья, так свинья, пускай ходит. Только удивительно, думаю, как это свинья зашла так далеко в лес. Ведь от деревни до меня двенадцать километров. Наверно, голодная эта свинья. Надо, думаю, её в сарай на ночь запирать. Волков, правда, у нас нет, но медведь бродит.

Выстроил загородку и приделал западню: как свинья войдёт в хлев, ступит ногой на доску, тут сзади неё двери и закроются.

Я положил в этот сарай два ломтя хлеба и поставил корыто с пойлом.

Ну, думаю, моя сейчас свинья!

Этой ночью опять свинья бродила вокруг шалаша, опять зачем-то пила горькую воду из корыта, где мокли осиновые чурбашки.

Ходила свинья вокруг да около, а в сарай и не заглянула.

Тогда я днём набросал хлеба у сарая, кусочек к кусочку. Сделал хлебную дорожку от корыта до сарая. Сосчитал, так вышло тридцать четыре хлебных кусочка.

Ну, думаю, уж сейчас-то непременно зайдет свинья в сарай. Будет кусочек за кусочком подбирать и попадётся.

Наутро смотрю: в сарае никого нет, а кусочков стало меньше - двадцать девять штук.

Вот ночью слышу: хрустит свинья как раз у окошечка, что-то жуёт.

Я потихоньку выглянул и вижу: да ведь это не свинья! Это кто-то большеголовый, на длинных ногах, ростом с жеребёнка.

Пригляделся и узнал: это лосёнок.

А лосёнок наклонился над колодой с горькой водой и пьёт, причмокивает, потом взял в губы кусок горькой осиновой коры и стал жевать.

Эх, вот бы мне его поймать!

Я немного выглянул и стал причмокивать губами, звать его. Потихоньку-потихоньку, чтоб не пугать.

Насторожил тут уши лосёнок. Посмотрел ко мне в окно да как прыснет в туман. Грязь прямо мне в лицо шлёпнулась, затрещали сучья — и нет никого. Только дыра в тумане осталась, заплывает.

Но я всё-таки этого лосёнка поймал — не на хлеб, а на осиновую кору, на корыто с осиновым настоем.

Очень славный был этот лосёнок. Горбоносый, длинноногий, мягкий. Наверно, сиротка. Не иначе — медведь съел его мать или какой-нибудь вредный охотник застрелил матку на мясо.

Лосёнок научился есть хлеб, и кашу ел, и картошку. А посолишь посолонее - и ест лосёнок пожаднее. Видно, соль ему очень нравилась.

Вот так мы и жили. Я ложки стругаю, лосёнок кашу ест с солью да горькие стружки сосёт.

Однажды заглянул я как-то в ларёк, а муки да крупы у меня уж немного. Я и выпустил лосёнка из стойла.

И что бы вы думали? Лосёнок ко мне в шалаш сам залез. Вот какой стал ручной да ласковый! Пришёл в шалаш и стонет, по-лосиному мычит: ых! ых! ых! Просит соли.

Так жили мы с лосёнком целое лето.

А к осени ушёл лосёнок. Видно, в лесу увидел своих, пристал к ним и ушёл.

Вот так птица попугай!

У меня есть большая клетка. В ней живет много птиц: жаворонок, соловей, желтые канарейки, зеленые канарейки, маленькая курочка-перепёлочка, которая кричит по вечерам: «Спать пора, спать пора», и египетская голубка, которая воркует: «Гур-гуррру-у, гур-гуррру-у».

Раньше жила в этой клетке и уточка-чирок, да очень уж она брызгалась и любила у всех перья из хвоста выдергивать. Пришлось ее выпустить на волю.

Мы с Никитой очень любим сидеть перед клеткой и смотреть, как наши птицы купаются в воде или в песке, как едят, как дерутся. Томка тоже с нами сидит. Только ему надоедает попусту сидеть. Он свернётся калачом и заснёт под птичье пенье.

Так всё и шло у нас — хорошо и спокойно.

Но вот раз я купил зеленого автралийского попугая. Он называется «волнистым попугаем». Смешной такой попка. Круглоголовый. Совсем как старичок с бородкой, а ростом с воробья. Принес я его домой и пустил ко всей нашей компании. Что тут было! Как все перепугались!

Перепелка в три раза больше попки, а с перепугу взлетела и о потолок клетки бац головой. Канарейки мечутся, бьются об решетку, только перья летят из клетки, а голубка в угол забралась и стонет там, будто помирает.

Чего они все так испугались? - спрашивает Никита. - Ведь попка их не трогает. Он маленький.

А я говорю Никите:

Да ты посмотри, как он ползает по веткам. Посмотрел Никита и засмеялся.

Совсем как червяк ползает австралийский попугай. Подтянется к веточке и подожмется весь, подтянется и подожмется. Клювом уцепится за веточку, а потом ее лапами перехватит.

Чижи да канарейки смотрят — что за птица? И двигается он не по-ихнему, а по-своему, по-попугайному, по-австралийски, и как-то при этом покрякивает, посвистывает, пощелкивает. А крыльями шумит «фррр»- совсем как пропеллер у самолета.

Птицы бились-бились в клетке, а Томка будто с ума сошел. Лезет в клетку, визжит, царапается, глаз с попугая не сводит.

Ты что, - кричит ему Никитка, - нельзя попугая ловить, это тебе не тетерка!

И вдруг наш попугай взял да и вылетел из клетки. Как-то боком пролез сквозь прутья. Мы так и ахнули. Обязательно съест его Томка! Носится попугай по комнате, кружится у самого потолка, а Томка тоже кружится по полу.

Полетал-полетал попка, а потом сел на электрическую лампу и отдыхает. А Томка тоже сел на кровать, язык высунул и смотрит на попугая.

И вдруг попка снова полетел. Летал-летал, не знает, куда сесть. И вдруг сел… Прямо Томке на голову сел. Томка так и замер, моргнул глазами, рот прихлопнул и… юрк под кровать. Лежит там и молчит.

Вот как его австралиец перепугал.

С тех пор Томка даже и не смотрит на него, отворачивается.

Червяки

Жила у нас в клетке синичка.

А синички едят червяков. Вот мы и покупали для нее в зоомагазине мучных червяков, которые в гнилой муке заводятся. Они такие желтые с коричневыми головками.

Папа, - говорит как-то Никита, - сделай-ка червякам домик. Там родятся у них маленькие-маленькие червячата. Червячата будут в домике жить и в окна выглядывать. Вот интересно-то!

Ну я и склеил бумажный домик, совсем крошечный, меньше спичечной коробки. С окнами, с дверями, с трубой на крыше. Трубу мы сделали из окурка папиросы, а к трубе приклеили дым из ваты.

Хороший дом получился.

Поставили мы его в стеклянную банку из-под варенья и бросили в банку пару самых жирных червяков. Они сразу же уползли к себе в дом и стали там жить. А Никита их мукой кормил.

Вот день проходит, другой проходит. Ждет Никита, скоро ли маленькие червячата будут из окон выглядывать. А никто и не выглядывает. Нет червячат.

Как-то подошел Никита к банке посмотреть, что там делается, да как закричит:

Ой! Что это! Червяки стали пустые.

И верно, червяков нет. Только желтоватая кожица валяется в банке, будто два пустых футлярчика.

Приподняли мы с Никитой домик и видим, что на дне банки лежат две какие-то штуки. Плоские, широкие, коротенькие.

Вот так чудо-чудеса! - говорит Никита. - Что это с червяками случилось?
- Да это уж не червяки, - говорю, - а куколки.
- Куколки? А чем мы кормить их будем?
- Их кормить не надо, - говорю. - У них даже рта нет.
- А они не умрут?
- Нет.

Много дней пролежали куколки в своем бумажном домике. Лежат и не шевелятся, ничего не едят.

Совсем неинтересные стали. Никита даже в банку заглядывать перестал.

Только раз захотелось ему с бумажным домиком поиграть. Взял он домик за дым из ваты и потащил кверху. И вдруг видит: зебегали-забегали по дну банки два черных шустрых жука.

Опять чудо-чудеса! - кричит Никита. - Из куколок жуки получились! Черные!
- Это, - говорю, - мучные жуки. Они, верно, из куколок и вывелись.
- А они едят что-нибудь? - спрашивает Никита.
- Едят, едят, - говорю.
- Вот это хорошо! - обрадовался Никита. - Значит, я их кормить буду.
- Ну корми.

И стали жить эти жуки в домике очень интересно. На крышу лазили, как пожарные, из окон выглядывали. Даже на дым залезали! Дым-то из ваты - прочный.

Жили жуки, жили и вдруг пропали. Сразу обоих не стало.

Дом стоит, как стоял, дым из трубы идет, как прежде шел, а жильцов нет.

Я думаю, - говорит Никита, - они друг друга съели.
- Нет, - говорю, - наверное, убежали.

А вы как думаете?

Чарушин Евгений Иванович – отечественный художник и писатель. Свои замечательные рассказы для детского чтения он сопровождал собственными иллюстрациями.

Короткие рассказы о животных, написанные понятно и занимательно, полезно читать и пересказывать начинающим читателям, в том числе и особым детям . Предлагаем рассказы Чарушина о животных, понравившиеся нашим ребятам.

"Моя первая зоология"

Истории о жизни, повадках животных в природе.

Про лису

Лисичка зимой мышкует – мышей ловит. Она встаёт на пенёк, чтобы подальше было видно, и слушает и смотрит: где под снегом мышь пискнет, где снег чуть-чуть шевельнётся. Услышит, заметит – кинется. Готово: попалась мышь в зубы рыжей пушистой охотнице.

Собака

У Шарика шуба густая, тёплая. Он всю зиму по морозу бегает. И дом у него без печки – просто собачья будка, а там соломка постелена, а ему не холодно. Шарик лает, хозяйское добро стережёт, злых людей не пускает, за это его все любят да сытно кормят.

Кошка

Это кошка Маруська. Она в чулане мышь поймала, за это её хозяйка молочком накормила. Сидит Маруська на коврике сытая, довольная. Песенки поёт, мурлычет, а её котёночек маленький – ему мурлыкать неинтересно. Он сам с собой играет – сам себя за хвост ловит. На всех фыркает, пыжится, топорщится.

Барсук

Пришла весна, стаял снег. Из своей сухой норы вылез барсук. Сонный еще. Сопатый, мохнатый, подслеповатый. Он всю зиму спал, как медведь. Шерсть у него на боках свалялась. Потягивается барсук, расправляется.
Пошел барсук на охоту - лягушек ловить. Под корнями во мху жуков искать. Поест, попьет, почавкает - да тем же ходом обратно к себе на квартиру, в сухую свою нору.

Кабан-секач

Это дикая свинья - кабан.
Он бродит по лесам, похрюкивает. Дубовые желуди подбирает. Своим длинным рылом в земле роется. Своими кривыми клыками корни рвет, наверх выворачивает - ищет, чего бы съесть.
Недаром кабана секачом зовут. Он клыками и дерево подсечет, как топором, он клыками и волка убьет - будто саблей зарубит. Даже сам медведь и тот его побаивается.

Белка

Надоело белочке скакать по веткам да шишки грызть - шелушить. Захотелось ей грибков поесть. Скок - прыг, скок - прыг с ветки на ветку, с прутика на прутик - да с дерева на землю.
Белочка-белочка, ты рыжики ешь, подосиновики, сыроежку и груздь, и белый гриб, сморчок, боровик и масляник. Только смотри не ешь красивый красный гриб в белых пятнышках: это ядовитый гриб мухомор - отравишься.

Журавль

Проснулся журавль на болоте, на моховой кочке, клювом пригладил перья и закурлыкал во весь голос: курлы, курлы!
Полетел на горох - горошку поклевать. Поел, на речку слетал, напился, в чистую воду посмотрелся - до чего хорош! Ноги длинные, шея тонкая, сам весь серый. Расправил журка крылья и ногами стал притопывать, подплясывать, приседать, вертеться, и в воду глядеться.

Сова

У совы перья мягкие, крылья неслышные, не свистят, не шумят; когти у совы кривые, острые, никто из таких когтей не вырвется - ни мышь, ни белка, ни сонная птица. По ночам сова охотится, а днём спит.
Две синички по лесу летали, по веткам шныряли и вдруг увидали сову. Запищали, закричали: «Эй, собирайтесь, птицы, сюда! Вот он, вот он, ночной разбойник, вот он сидит, пучеглазый!»

Волк

Берегитесь, овцы в хлевах, берегитесь, свиньи в свинарниках, берегитесь, телята, жеребята, лошади, коровы! Волк - разбойник на охоту вышел.
Вы, собаки, громче лайте - волка пугайте! А ты, колхозный сторож, заряди-ка своё ружьё пулей!

Кит

Кит - самый большой зверь на свете. Он в море живёт, плавает в воде, как рыба.
Заплывет кит в холодные моря, где один лед да снег, плавает он и на юг, где круглый год жара, гоняется за рыбьими стаями. Куда рыба, туда и он.
Захватит кит в рот целую стаю рыб вместе с водой, воду выпустит, а рыба во рту останется - в китовом усе застрянет. Только не думай, что это и вправду усы. Это во рту у кита такие пластины, вроде решетки, а называются эти решетки китовым усом.

Еж

Ходили ребята по лесу, нашли под кустом ежа. Он там со страху шариком свернулся. Попробуй-ка возьми его руками - везде иголки торчат. Закатали ежа в шапку и домой принесли. Положили на пол, поставили молочка в поддонничке.
А еж лежит шариком и не шевелится.
Вот он час лежал и еще целый час.
Потом высунулся из колючек черный ежиный носик и задвигался.
Чем это вкусным пахнет?
Развернулся еж, увидел молоко и стал его есть. Поел и снова шариком свернулся.
А потом ребята другим чем-то занялись, зазевались - ежик и удрал к себе обратно в лес.

Слон

Ветка в лесу не хрустнула, лист не шевельнулся - из густых зарослей джунглей неслышно вышел огромный дикий слон.
Стоит слон, будто серая гора высится: ноги, как брёвна, уши, как два паруса, длинные клыки кривые и крепкие. Вытянул слон хобот, вырвал из земли куст, сунул его целиком в рот и стал жевать.
Никого не боится такой силач, никто ему не страшен.

Белый медведь

Белый медведь - это зверь-бродяга. Шуба у этого бродяги теплая, ее мороз не прохватывет. Густая шерсть в воде не мокнет. Нипочем ему ни мороз, ни вьюга, ни ветер, ни ледяная вода.
Ходит, бродит белый медведь по льдам, по снегам; поймает добычу - рыбу или моржонка, наестся и сразу заваливается спать, прямо тут же на льду.
А когда выспится, опять побредет. Высматривает, вынюхивает, кого бы поймать, чем бы снова брюхо себе набить. Ныряет он ловко, бегает быстро, плавает легко. Такой долго голодным не останется, добудет себе еду.

Северный олень

На Севере снег да лед, и лето бывает короткое-короткое. Сена там не накосишь, ни корову, ни лошадь зимой не прокормишь. Только северный олень умеет там жить. Он копытами снег разгребает, достает лишайник - ягель.
Чье молоко пьет на Севере человек? Оленье.
На чем ездит? На олене.
Чье мясо ест? Оленя.
Не прожить без оленя в тех местах человеку.

Морж

Морж толстый, тяжелый. Будто громадный кожаный мешок с жиром.
Два здоровенных белых клыка торчат у него из щетинистых усов. Вместо ног у моржа ласты. Ими он, как веслами, воду загребает.
Нырнет глубоко под воду и пасется на дне морском, как корова на лугу. Водоросли жует, ракушки ищет, а когда наестся вдоволь, выплывает кверху, обопрется на край льдины или на берег своими клыками, подтянется и вылезет весь из воды. Ляжет на камни и отдыхает.

"Большие и маленькие"

Как мамы учат своих детёнышей выживанию в природе.

Утка с утятами

Кря, кря, утятки!
Кря, кря, маленькие!
Вы, как лодочки, плавайте!
Ногами, как вёслами, воду загребайте! Ныряйте и до самого дна доставайте.
А на дне, в озерке, подводная трава, вкусная тина и жирные червяки.
Ешьте побольше! Растите побыстрее!

Зайчата

Сидите в траве, зайчатки, не шевелитесь! Глазом не моргните, ухом не поведите! Никто вас, серенькие, здесь не увидит.
А бегать вам нельзя.
Кто на месте сидит, у того и следу нет. а следу нет – кто вас найдёт

Белка с бельчатами

На сосенку заберись, качнись, как пружина, распрямись и прыгай.
С ёлки на сосну скакни, с сосенки на осину перелети, с осины – на берёзу, с берёзы – в куст, с куста – на землю.
По земле к дереву перебеги, с ветки на ветку, с ветки на ветку, и опять на самую вершинку заберись!
Шишку пошелуши, семечек поешь и снова с дерева на дерево перескакивай.
У вас, бельчат зубы острые, лапки цепкие, хвост, как руль, - куда повернёшь, туда и полетишь.
Вот вы какие – ловкачи!

Медведица c медвежатами

А ну-ка, лезь на пенек, сорви ягодки! Не свались, не ушибись! Хоть мы, медведи, косолапы, а ловкачи. Мы так бегать умеем - лошадь догоним.
На деревья лазим, в воду ныряем.
Тяжелые пни выворачиваем, жирных жуков ищем.
Мы мед и траву едим, корешки и ягоды.
А дичинка попадет ― и ей рады.

Волчица с волчатами

Волчатам волчица принесла еду.
Каждый еду к себе потянул.
Ворчат - рычат волчата друг на друга, каждый хочет себе кусочек побольше.

Лиса с лисятами

Копай нору - подземный дом - глубокую-глубокую, хитрую-прехитрую, с ходами-выходами; один выход под кустом, другой - под корнем, третий - за камнем, четвертый - в густой траве, пятый - в частом ельничке.
Станут собаки тебя догонять, - ты скорее в нору!
Они лаять, они копать! А пока собаки лают, ты потихоньку выползи из дальнего выхода - и в лес...
Только тебя и видели!

Рысь и рысенок

Ходи неслышно, ступай мягко - у тебя лапы с подушечками. Ты зверь лесной - должен таиться, в засадах лежать, добычу добывать.
Желтые глаза - ночью видят.
Черные уши - далеко слышат.
Длинные ноги - осторожно ступают.

Мы читали рассказы о животных помногу раз и с большим удовольствием, рисовали иллюстрации. Надеемся, вам они тоже понравятся.