НЕ ВИНОВАТА ОНА
Два года судебных разбирательств по делу Елены Баснер подошли к концу. Именитую экс-сотрудницу Русского музея и искусствоведа признали невиновной в мошенничестве.
Заседание в Дзержинском райсуде прошло при полном аншлаге: Баснер пришло поддержать несколько десятков человек, преимущественно - работники искусства.
Услышав приговор, который огласила судья Анжелика Морозова , Елена Баснер едва смогла устоять на ногах - искусствовед была шокирована. Очевидно, столь благоприятного исхода для себя она никак не ожидала. Зал приветствовал решение судьи аплодисментами.
Суд считает не доказанными все обстоятельства совершения преступления, - пояснила Анжелика Морозова.
В частности, прокурору не удалось доказать, что Баснер могла иметь какую-то выгоду от преступления, в котором ее обвиняли. А ссылка следствия на то, что искусствовед ее уровня могла все же отличить подлинник от фальшивки необоснованной.
СТРАННЫЕ ЗВОНКИ
Гособвинитель требовал для Баснер четыре года колонии общего режима и штраф в пятьсот тысяч рублей. В Главном следственном управлении СК по Петербургу пообещали обжаловать приговор, передает корреспондент "Комсомолки" из зала суда.
Продавая картину, Баснер достоверно знала, что оригинал произведения находится в Русском музее, - прокомментировал после заседания представитель ГСУ СК по Петербургу Сергей Капитонов. - В 1984 году она участвовала в принятии в музей данной картины.
Кроме того, следствие опирается на тот факт, что за пару месяцев до продажи картины Григорьева коллекционеру Васильеву , Баснер со своего мобильного телефона звонила на мобильный фотографу Русского музея.
Она просила его сфотографировать оригинал картины, - подчеркнул Капитонов. - Эти фотографии были впоследствии обнаружены во время обыска на личном компьютере Елены Баснер.
ОСТАЛСЯ С ФАЛЬШИВКОЙ
На скамью подсудимых Баснер попала по заявлению коллекционера Андрея Васильева. В июле 2009 года он приобрел за восемь миллионов рублей неизвестную картину культового художника - эмигранта Бориса Григорьева "В ресторане". Экспертную оценку ей давала сотрудница аукционного дома Буковски Елена Баснер. Продавцом был некий гражданин Эстонии Михаил Арансон .
Васильев вскоре заподозрил обман, но денег обратно ему никто не вернул. Тогда он обратился за помощью в правоохранительные органы. После долгого расследования, в январе 2014 года искусствоведа задержали по подозрению в мошенничестве. Поначалу Баснер взяли под домашний арест, но позже суд отпустил ее под подписку о невыезде.
По версии следствия, Баснер продала поддельную работу «В ресторане», зная, что оригинал полотна хранится в Русском музее.
Оригинал картины Бориса Григорьева "Парижское кафе". Она же известна как "В ресторане"
Елена Вениаминовна, которая, к слову, приходится дочерью знаменитому композитору Баснер, свою вину так и не признала. В последнем слове эксперт заявила, что сама стала жертвой обмана.
Окончательно я убедилась в том, что ошиблась только в кабинете следователя, - утверждала подсудимая. - Когда мне показали две картины: подлинную и фальшивую.
Разница, кстати говоря, видна даже невооруженным взглядом, проявляется в деталях.
С фальшивкой Андрею Васильеву, похоже, не расстаться. Судья распорядилась вернуть коллекционеру то полотно, за которое он отдал 250 тысяч долларов.
Я, конечно, поздравляю Елену Вениаминовну с победой, - пытался сохранить лицо обманутый коллекционер. - Но я рад, что дело дошло до суда. Так суд прояснил то обстоятельство, что это не сам художник Григорьев изготовил копию своей картины. И я более чем уверен, что подделка изготавливалась непосредственно
«МК» стало известно, что к искусствоведу есть претензии не только по полотну «В ресторане»
В Петербурге развивается громкий криминальный скандал: известный искусствовед Елена Баснер обвиняется в мошенничестве в особо крупном размере. Причина — полотно, которое коллекционер Андрей Васильев купил как работу авангардиста Бориса Григорьева «В ресторане», на поверку оказавшееся фальшивкой. Когда Васильев обнаружил, что его обманули на $250 тысяч (столько стоила «пустышка»), решил разобраться во что бы то ни стало. Следы привели к Баснер. Однако, как выяснил «МК», не один Васильев держит зуб на именитого эксперта. Есть другие собиратели, которые по милости дочери известного композитора стали обладателями подделок.
Картина «В ресторане» лишь в деталях отличается от оригинала из Русского музея.
Вариант из небытия
Прежде чем перейти к другим «эпизодам», связанным с фальсификацией произведений искусства и именем бывшего сотрудника Русского музея, искусствоведа Елены Баснер, расставим все точки над «i» в деле Васильева.
С чего все началось? В 2009 году гендиректор издательства «Золотой век» Леонид Шумаков предложил врачу Андрею Васильеву купить картину Бориса Григорьева. Цены на авангардиста зашкаливают: как раз в 2009-м на Sotheby"s ушла акварель «Лики России» (из одноименного цикла)почти за миллион долларов, живопись котируется и того дороже. А холст «В ресторане» вроде бы и происходил из «хорошего дома» (генерала Николая Тимофеева), и «засветился» в 1914 году на страницах издания «Мой журнал для немногих», который выпускал купец 1-й гильдии, библиофил и собиратель Александр Евгеньевич Бурцев. И Васильев решился купить «картину с биографией» без экспертного заключения. Через год она отправилась на выставку в Москву, где ее увидела сотрудница Центра Грабаря Юлия Рыбакова. Эксперт, как выяснилось, еще раньше сталкивалась с ней и признала подделкой: экспертиза показала, что краски, использованные для создания полотна, появились уже после смерти Григорьева. Позже Васильев получил еще одно подтверждение тому, что ему всучили фальшивку, уже в Русском музее. Васильев кинулся к Шумакову, тот объяснил, что получил работу от Елены Баснер. Сама искусствовед, впрочем, не отрицала, что имела дело с такой картиной. Вот что она сказала «МК» в августе позапрошлого года (№26 020 от 21.08.2012): «Три года назад мне приносили работу, в подлинности которой я была абсолютно уверена. Но я даже не давала письменного заключения!».
А в апреле 2011 года в Русском музее открылась выставка Бориса Григорьева. Отлично помню тот вернисаж: море публики, лучшие, хрестоматийные работы Григорьева (далекие по красоте и мощи от приобретения Васильева) и дорогой увесистый каталог. В нем и обнаружился брат-близнец той самой картины, которую купил коллекционер. «Парижское кафе» (1913), картон, акварель, темпера, белила. 53,3х70,3. В собрании ГРМ» — узнаем из подписи. И вот что важно: «В ресторане» указывается как вариант опубликованной в издании работы. Здесь единственный раз упоминается предмет, происхождением которого сейчас так озаботился Следственный комитет Петербурга.
Звучит версия, что «Парижское кафе» поступило в Русский музей в 1980-х вместе с другими произведениями из коллекции Бориса Окунева. Профессор баллистики завещал свое собрание ГРМ, и его дочь исполнила последнюю волю отца. Он и правда мог купить работу в каком-нибудь комиссионном магазине, куда вещь действительно могла попасть из собрания Александра Бурцева. Издатель сыграл немаловажную роль в судьбе художника. Когда еще никому не известный Григорьев учился в Академии художеств, Бурцев стал привлекать его к оформлению фольклорных и этнографических сборников. Опыты в журнале Бурцева отозвались в самых известных циклах Григорьева: «Расея» (1918) и «Лики России» (1923-1924). Считается, что именно в «бурцевский период» (1910-1912) зарождается григорьевский гротеск, который и отличает его гениальную манеру письма. У Бурцева, очевидно, хранилась не одна работа Григорьева. Но потом все его капиталы и имущество были национализированы во время революции.
Однако кто видел полотно «Парижское кафе», кроме сотрудников Русского музея? Коллекцию Окунева принимала на хранение в ГРМ Баснер, и каталог по нему тоже она составляла. «Парижское кафе» на недавний вернисаж в Русском музее не попало и никогда прежде не выставлялось. Что касается каталога 2011 года, то там нет подписи Елены Баснер. В авторах издания бывшие коллеги искусствоведа — Ирина Вакар, Владимир Круглов, научный руководитель — Евгения Петрова. К последней фамилии еще вернемся.
После обнаружения клона своей покупки в каталоге Русского музея Андрей Васильев обратился в полицию — до этого надеялся, что работа все же настоящая. Заявление подал в июне 2011 года, но хода делу не дали. Подал иск на Шумакова, с которым, кстати, знаком 30 лет, но он не был удовлетворен за истечением срока давности. Написал в Министерство культуры: обещали устроить проверку Русского музея, но «не нашли серьезных оснований, чтобы направлять комиссию». И вот дошел до главы Следственного комитета РФ Александра Бастрыкина. Упорный врач оказался — видно, немало нервов, сил и средств вложил.
Елену Баснер арестовали на следующий день после возвращения из Хельсинки — 31 января. Она провела пять дней в СИЗО, сейчас находится под домашним арестом. Все электронные носители (компьютер, фотоаппарат, флешки) изъяты. Параллельно прошли обыски у других антикваров, которые могут иметь отношение к делу. Но следствие сейчас, должно быть, разрабатывает другого фигуранта дела — эстонца Михаила Аронсона. По словам Андрея Васильева, Баснер в разговоре с ним сказала, что именно он владелец картины, а она лишь посредник. Коллекционер же выяснил, что тот — неоднократно судимый уголовник. Баснер же заявила (через адвоката Ларису Малькову), что Аронсон принес картину в аукционный дом Bukowskis, где она работает, так картина и оказалась у нее.
Куда тянутся ниточки этого преступления? Сколько фигур задействовано в темной истории? Могла ли, как утверждает Васильев, «чья-то незримая рука» тормозить процесс так сильно, что делу мог дать ход только Бастрыкин?
Но презумпцию невиновности еще никто не отменял: а что если Баснер действительно ошиблась, приняв работу, которую ей показали, за чистую монету? Как-никак, из ее уст мы пока никаких признаний не слышали. Вот и ее коллега Ирина Шалина утверждает, что Баснер «живет совсем небогато, как все». Могла ли Елена Баснер сама стать марионеткой в чьей-то хитрой игре? В защиту искусствоведа собрано около 2000 подписей — среди поддержавших весь художественный Петербург, и не только. Кого они защищают?
Радиоактивный эксперт
Есть такая негласная гильдия под названием «уважаемые люди». Елена Баснер вошла в нее очень давно. Дочь культового советского композитора Вениамина Баснера, автора мелодий «С чего начинается Родина» и «На безымянной высоте», росла в лоне искусства и посвятила ему себя. Специальностью выбрала авангард, объясняла так: привлекла его таинственность, запретность. Закончила Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры и в 1978 году устроилась в Русский музей. Со временем стала старшим научным сотрудником отдела живописи второй половины XIX — XX века. Именно Баснер передатировала многие работы Казимира Малевича и курировала первую международную выставку, посвященную творчеству художника (1988-1991 годы, Москва-Ленинград-Амстердам-Вашингтон-Лос-Анджелес-Нью-Йорк). Вдруг в 2003 году уволилась по собственному желанию и ушла на «вольные хлеба» — экспертом в шведский аукционный дом Bukowskis, потом, с 2006-го, ведущим научным сотрудником в Музей петербургского авангарда (Дом Матюшина).
Положительная экспертиза Баснер на работу Сапунова, оказавшуюся фальшивкой.
А через пару лет Елена Вениаминовна сделала сенсационное заявление: она нашла способ безошибочного анализа живописных произведений ХХ века. В 2008 году, за год до начала истории со злосчастной подделкой Григорьева, запатентовала ноу-хау. Секрет решения главной проблемы экспертизы, по мнению Баснер, кроется... в радиации. Способ предполагает измерение уровней изотопов цезия-137 и стронция-90. Если таковых много, значит, картина написана после 1945 года. Точка отсчета не случайна: впервые ядерный взрыв прогремел в Нью-Мексико в июле 45-го. Со времен Хиросимы и Нагасаки в мире было проведено более двух тысяч ядерных испытаний, так что выброшенные ими радиоактивные элементы теперь повсюду. В животных, деревьях, растениях, почве. И в красках, которые делаются из органических материалов, тоже. Логика такова: если картина довоенная — радиоактивных изотопов в красках нет.
Несколько экспертиз подтвердило, что этот эскиз не имеет отношения к Сапунову. Вот одна из них.
Какой бы фантастической на первый взгляд не казалась идея, она имеет право на существование. Да, радиоактивные изотопы рассеяны по земле — где-то их содержание больше, где-то меньше, но они есть везде. Причем не только те, что появились на планете в результате ядерных взрывов, но и те, которые существуют в природе безо всякого человеческого вмешательства. Кстати, изучение последних с помощью радиоуглеродного анализа помогло ученым в 1990-х годах исследовать Туринскую плащаницу и доказать, что она создана не ранее ХIII века. И то результаты пересматривались несколько раз, не один год подряд. Но одно дело — радиоуглеродный анализ, он апробирован (хоть и дает сбои), другое — способ Елены Баснер. Обладает ли она прибором, который способен проводить подобные анализы? Каков процент погрешности? Все эти вопросы остаются повисшими в воздухе — ни сотрудники реставрационных мастерских, ни специалисты по радиации не смогли подтвердить «МК», что такой аппарат существует и способен давать точные результаты. Правда, и ни одной экспертизы, проведенной посредством такого анализа, не удалось обнаружить.
На этом месте стоит пояснить, из-за чего так встрепенулось искусствоведческое сообщество. Больше того — испугалось. Дело в том, что к работе экспертного сообщества давно накопилось много вопросов. Российский рынок переполнен подделками: называются разные показатели «загрязненности» — от 40 до 90%! А судопроизводства по случаям махинаций с произведениями искусства — никакого. Дело Преображенских если только вспомнить. Да, владельцев галереи, торговавших подделками, осудили, но, говорят, только после того, как они умудрились всучить фальшак в коллекцию Владимира Путина.
— Я пять лет занимался каталогами подделок, и у меня осталось более 1000 неопубликованных случаев. Антикварный рынок заполнен ими! — уверен издатель Владимир Рощин, чьи совместные с Росохранкультурой издания привели к обличению экспертов Третьяковской галереи. Искусствоведы признали больше 100 ошибочных заключений за собой. После скандала ГТГ перестала выдавать экспертизы частным клиентам.
— Раньше эксперты боялись быть замеченными в скандалах такого рода. Каталоги подделок развязали руки экспертам, они говорят: человеческий фактор, бывает, ошибся, — продолжает Рощин. — Сегодня эксперты — это каста неприкосновенных. Это единственная профессия, где ты можешь брать колоссальные деньги за свою работу. Конечно, не стоит клеймить всех. Но в случае ошибки эксперты не несут никакой ответственности. Пока арт-аферы не прекратятся, рынок не станет цивилизованным. Задержание Баснер — революция! Может быть, после этого эксперты станут бояться одурачивать. После этой истории пострадавшие встанут в очередь с исками против экспертов.
Сколько коллекционеров держат зуб на экспертов Третьяковки? Кто проверял отсутствие мотивов для этих ошибок? Коллекционеры сплошь молчат — знают, что правду сыскать ох как сложно. Большинство и не пытается. С другой стороны, эксперт — всего лишь человек. А кто не ошибается?
— Мы тоже люди! — вступается за коллег искусствовед, сотрудник Русского музея Ирина Шалина. — Знание предмета и провенанс — это важно, но есть то, что лежит за пределами понимания, на уровне интуиции. Экспертиза — не математика. Никто никогда не изобретет способ однозначной идентификации, всегда найдется два человека, один из которых будет «за», другой «против».
Ошибки или аферы?
Баснер чаще бывала «за».
Так, картину армянского художника Мартироса Сарьяна «Вид на гору Арарат» она определила как подлинник. Баснер выставила работу на аукцион Bukowskis, где Елена сейчас работает, за $50-70 тысяч. Однако пейзаж никто не купил. Позже московский коллекционер Виктор Шпенглер приобрел работу за 120 тысяч долларов. В отличие от Васильева — с письменным заключением за подписью замдиректора ГРМ Евгении Петровой (которая как раз значится в руководителях каталога Григорьева) и Елены Баснер. А через некоторое время коллекционер провел несколько дополнительных экспертиз: в Научно-реставрационном центре имени Грабаря и Научно-исследовательской независимой экспертизе имени Третьякова. Оказалось, полотно поддельное. Летом 2012 года дело возбудили, но потом закрыли.
Об этом «эпизоде» писали некоторые СМИ. О следующем — никто и никогда. Сразу оговорюсь: коллекционер, который в 2007 году купил эту подделку через Bukowskis за 40 тысяч евро, пока не готов открыть свое имя. Однако — через Владимира Рощина — в «МК» попали материалы, подтверждающие еще одну ошибку петербургского искусствоведа. Она касается работы, которая приписывалась театральному художнику Николаю Сапунову — живописцу, ученику Коровина и Серова, сценографу, утонувшему в 1912 году. Баснер посчитала, что «эскиз выполнен в характерной для художника стилистике, с соблюдением основных композиционных принципов...». Сомнений у искусствоведа вещь не вызвала, она вынесла вердикт: «Обладает высоким художественным достоинством и неоспоримой коллекционной ценностью». Однако через некоторое время наш аноним отправился в другие экспертные институции и везде получил противоположный ответ. Эксперты ГосНИИР, лаборатории технической экспертизы «Арт Колсалтинг», Института геологии и геохронологии РАН пришли к одному выводу не сговариваясь. Причем исследовали не на глаз, а делали «химию» и рентген. И установили, что работа не могла быть сделана раньше второй половины ХХ века. «По мотивам работы С.Ю.Судейкина «Сад Арлекина» из собрания Саратовского государственного художественного музея», — уточняет самая авторитетная из этих организаций — ГосНИИР. Согласитесь, все это выглядит подозрительно. Кажется, что авторитет Елены Баснер рассыпается как карточный домик. Но вопрос здесь даже не в ней и не в ее обвинителе.
Дело в системе. Она по своей природе фальшива. По идее, каждый акт купли-продажи, будь это покупка жвачки или Рубенса, должен фиксироваться документально. Но кто в антикварном мире сегодня оформляет чеки и контракты? У Васильева его нет, как и у тысяч других коллекционеров тоже. Все на словах. Антикварный рынок давно находится на полулегальном положении. По инерции движется с советских времен. А в СССР можно было, конечно, купить произведение искусства в комиссионном магазине, но редко когда стоящее. Самые актуальные авторы — те же авангардисты — были под запретом, значит, присутствовали на черном рынке, как и иконы и все остальное. Прошло больше 30 лет — но из тени рынок не вышел. Проблема в том, что нет отдельного ведомства, которое контролировало бы эту среду. Росохранкультуру распустили, а в Минкультуры вопросом занимаются три с половиной человека. Правоохранительные органы толком не знают, как действовать: практики в расследовании подобных дел почти нет. А сейчас вот дело Баснер. Действительно, революция.
26/01/2015
У арестанток я еще интервью не брал. Первая арестантка в моей практике – известный искусствовед и эксперт Елена Баснер, обвиняемая в мошенничестве в составе неустановленной группы лиц и находящаяся под домашним арестом. В ее домашнее узилище я и пришел. Прошел почти год, как Баснер находится под арестом – ее арестовали 31 января 2014-го.
С ледственный комитет обвиняет Баснер в продаже поддельной картины авангардиста Бориса Григорьева. Следствие уже закончено. Материалы переданы в суд, дата начала процесса еще не назначена.
Я прочитал занятный документ, постановление об обвинении - Баснер его мне показала. Если сравнить следователей с землекопами, то впечатление от этой бумаги такое: несмотря на категорические и страшные формулировки - всё бездоказательно, начиная с главного, с того, что у Баснер был умысел на мошенничество, что она отлично помнила работу Б. Григорьева «В ресторане» из Русского музея, когда Аронсон принес ей подделку, и что она состоит в одной преступной группе с Аронсоном и другими неустановленными лицами, число которых не называется.
Т.е. А. принес Б. подделку картины Г., после чего А. и Б., впервые увидев друг друга, сразу же образовали ОПГ и всучили подделку наивному В., жестоко обманув его. Теперь В., который 40 лет занимается коллекционированием живописи и сам себя считает экспертом, плачет и рыдает, а следствие стоит на страже его интересов.
1. Консультант аукционного дома
- Почему вы молчали весь этот год?
Я не имела права, была под подпиской о неразглашении всего, что связано со следствием.
- До ареста где вы работали?
До ареста я состояла консультантом по русскому искусству в аукционном доме Bukowskis в Хельсинки и Стокгольме.
- Это штатная работа?
Нет, по контракту.
- Вы как консультант аукционного дома проводите визуальную экспертизу? Без химических анализов?
Обычно - да. Но у меня там была ультрафиолетовая лампа, которая выявляет позднейшие переделки и реставрационные правки. Можно увидеть, где вторгался реставратор. Еще есть лупа инфракрасного видения, которая позволяет выявить подготовительный рисунок. А в некоторых случаях мы ехали под Хельсинки в большой реставрационный центр, и у них оборудование превосходное.
- Обычно вы даете письменное заключение?
Я письменных заключений не даю. Письменно результат не оформляется. Сообщаю мнение руководству аукционного дома.
- Вашему мнению можно верить, а можно не верить?
Безусловно.
Если я что-то и сделала за время своей работы в Русском музее, то это именно большая работа по новой атрибуции целого пласта творчества Малевича. То, что сам художник датировал 1903-1905 годами, оказалось сделанным гораздо позже - в конце 1920-х - начале 1930-х годов. К моменту, когда я этим занялась, часть датировок уже была подвергнута сомнению, но мне удалось найти доказательства. Малевичу нужно было выстроить логически четкую - поскольку он был художник очень рациональный - биографию, с которой он хотел войти в историю искусства. В этой оптимизированной биографии не было, например, периода модерна.
- А к вам как консультанту аукционного дома Bukowskis часто попадают подделки?
Очень. Что-то около 70 процентов. Подделывают всех - от Репина до Анатолия Зверева. Или вот уникальный каталог выставки (показывает), где нет ни одной подлинной работы. Выставка «Русский авангард из частных коллекций», город Турку, 2009 год. Разве вот это Татлин?
- Ну, мало ли что Татлин мог…
Нет, не мало ли! Есть вещи, которые художник не может сделать абсолютно. Хотя очень трудно на суде - а я выступала как эксперт на суде по поводу выставки в Турку - объяснить, почему подделка - это подделка. И еще чудовищная выставка в Мантуе в октябре 2013-го - феврале 2014-го. Там все картины поддельные. Я часто говорю: я не возьмусь судить по фотографии. А здесь я возьмусь судить по фотографиям! Причем там подделки Клюна, Александра Яковлева и Любови Поповой сделаны, похоже, одной рукой!
- А были случаи, когда аукционный дом Bukowskis продавал подделку?
Заведомую?
- Нет, неумышленно!
Были такие случаи. Все аукционные дома так или иначе с этим сталкиваются.
- Деньги покупателю возвращают?
2. «Ах, какой был мужчина!..»
Начало криминальной истории, главной героиней которой вас сделали Васильев и следствие, - звонок от Аронсона? Когда это было?
Это был конец мая 2009 года (если судить по оттискам печатей о пересечении границы в моем паспорте, то в период с 10 по 25 мая). В аукционный дом Bukowskis на мой телефон поступил звонок от некоего человека, представившегося Михаилом Аронсоном и спросившего, может ли он проконсультироваться относительно картины Бориса Григорьева. Я только не помню, позвонил он мне в Стокгольм или в Хельсинки.
- И что он хотел от аукционного дома?
Он сказал, что ему нужно проконсультироваться по поводу картины Бориса Григорьева, которая у него есть. И я говорю: приезжайте. А он отвечает: а у меня картина в Петербурге. Я говорю: если хотите, найдите меня там. Мне это было интересно - посмотреть на картину. Дала ему свой петербургский телефон.
- И когда вы с ним встретились?
Он мне позвонил спустя довольно долгое время. Я уже и позабыла о первом звонке Аронсона. Он позвонил в начале июля 2009 года, и я сказала ему: да, приезжайте.
- И что он хотел у вас узнать?
Он хотел узнать, что это, и оценить эту вещь.
- Но он спрашивал, подлинная картина или нет?
Ну, разумеется, это подразумевается при обращении к консультанту.
- И что вы увидели и что решили относительно принесенной им картины?
Первое мое впечатление - что это подлинный Григорьев. И это мнение сохранялось на протяжении долгого времени.
Должна сделать отступление. В середине 1980-х годов, в 1985-м, в 1986-м, мне доводилось часто бывать в ленинградском доме, где хранилась замечательная коллекция работ Бориса Григорьева, приобретенная в свое время хозяином, известным психиатром Н.Н. Тимофеевым, у А.Е. Бурцева, петербургского мецената и коллекционера, издававшего в 1912-1914 годах альманах «Мой журнал для немногих». В этом же доме находились и произведения других художников, которых собирал и публиковал в своем издании Бурцев: С.Ю. Судейкина, Н.К. Калмакова, О. Амосовой. Григорьева же в таком количестве и таком качестве мне ни в одной другой коллекции видеть не приходилось. Листая альманах, я видела: вот эта вещь у Тимофеевых, вот эта… Там было множество роскошных вещей. Когда я в первый раз туда попала, это было впечатление на всю жизнь.
- А когда Тимофеев приобрел коллекцию у Бурцева?
Когда Бурцев испытывал материальные затруднения. Наверное, еще в 1920-е годы.
- А в 1920-е годы эти картины стоили мало?
Думаю, да. В отчаянные минуты картины стоили мало. Я знала коллекции, которые создавались в блокаду… Я общалась с дочерью Тимофеева, Аллой Николаевной. Меня к ней направили коллеги из Театрального музея.
- Зачем?
Чтобы я посмотрела, чтобы знала, какие превосходные работы еще остаются неизвестными! Приводила я туда и Геннадия Ивановича Чугунова, возглавлявшего тогда в Русском отдел рисунка, и Тамару Галееву, занимающуюся творчеством именно Бориса Григорьева. Мы собирались тогда подготовить выставку Григорьева к его 100-летию. К сожалению, это было задолго до появления у меня фотокамеры, и никаких материалов от этих посещений у меня не осталось.
И когда я спросила Аронсона, откуда происходит вещь, и получила ответ, что она находилась в старом ленинградском собрании, впоследствии разделенном, у меня тут же возникло убеждение, что видеть ее до этого я могла только у А.Н. Тимофеевой.
Убеждение было настолько сильным и для меня очевидным, что я не стала расспрашивать подробнее, о чем сейчас сожалею. Скорее всего, в этот момент сказалась определенная профессиональная деформация, произошедшая за годы работы в аукционном доме: меня приучили задавать вопросы корректно, без нажима, никогда не настаивая на подробностях.
- Итак, вы решили, что картина от Аронсона - из собрания Тимофеева.
Я увидела ее в контексте той квартиры и тех вещей. Потому что там как раз были такие крупные темперы Григорьева 1913 года. И парижский цикл там был очень большой.
- А то, что Аронсон принес, вы сопоставили с иллюстрацией из журнала Бурцева?
Конечно. У меня огромная пересъемка, и делалась она многие годы, планомерно, с 2006 года. Среди них и бурцевский альбом.
- А бабушка Аронсона Геся Абрамовна была им упомянута? О ней говорит Васильев -правда, с иронией.
Не была упомянута. Я не знаю, откуда взялась бабушка. Потом еще фигурировал не то сарай, не то гараж… Я всего этого не знаю.
Сейчас после четырех, как сказал Васильев, экспертиз относительно купленной им подделки и после того, что установлено, что в Русском музее - подлинник картины Григорьева из коллекции Окунева, у вас нет сомнений относительно того, что Аронсон принес вам подделку? Или вы сомневаетесь в том, что картина, принесенная Аронсоном, и купленная в итоге Васильевым, - это одна и та же картина?
Я впервые получила возможность посмотреть на обе вещи - и из ГРМ, и васильевскую… Кстати, я не понимаю, почему ни одна экспертиза не получила возможности сравнительного анализа обеих картин. Я такую возможность получила в ноябре 2014 года в кабинете следователя. И я увидела в этот момент, что та картина, которая была куплена Васильевым, - подделка. Хотя внутреннего ощущения, что тогда Аронсон принес мне подделку, у меня нет.
А та ли эта вещь, васильевский Григорьев, которую я держала в руках в июле 2009 года, вот этого я сказать не могу со стопроцентной уверенностью. Несмотря на экспертизы. Но экспертизы сравнивали фотографический материал. У меня же стопроцентного внутреннего ощущения, что подделка, купленная Васильевым, - это та вещь, которую приносил тогда Аронсон, нет. Единственное, насчет чего я переживаю, это мысль о том, что я допустила ошибку, - если это та же самая работа. Преступления я не совершала. Никакого злонамеренного умысла у меня не было!
- А когда вы увидели фотографию картины Григорьева «В ресторане» из ГРМ?
В апреле 2011 года. Это показала экспертиза моего арестованного компьютера.
- А «провенанс» самого Аронсона вам был понятен? Он был похож на мошенника?
В моих глазах - нет. Он ко мне обратился через аукционный дом, для меня он был клиентом аукционного дома. А принцип там такой: расположение к клиенту изначально. Иначе он пойдет в другой аукционный дом. И для меня это сыграло свою роль. Не было ощущения ни уголовника, ни мошенника.
А следствие утверждает, как поется в песне, что «под этой личиной, скрывался, блин, уголовник…» Кстати, Васильев, когда я брал у него интервью, между прочим показал мне фотографию, сказал, что на ней Аронсон - обнаженный до пояса мужчина лет сорока, в татуировках, с дамой определенного поведения сидит на тахте. Аронсон, которого видели вы, похож на этого в наколках с фотографии?
Я вас умоляю! Это, скорее, говорит о том, что Васильев достаточно близко знает Аронсона! А я Аронсона не видела обнаженным! (Смеется.) Был обычный человек, с грамотной речью, недоверия к нему интуитивного не возникло.
А у вас сейчас, после того как проведено следствие, есть уверенность в том, что Аронсон мошенник, уголовник и трижды судим?
- Может, у вас был один Аронсон, а у Васильева фигурирует другой… Про продажу Аронсон говорил?
Сказал, что он хочет ее продать.
- Давайте уточним. Вы провели экспертизу или устно высказали свое мнение об авторстве и подлинности?
Я устно высказала свое частное мнение. Как частное лицо частному лицу.
- Но вы и в аукционном доме не даете письменных заключений, а сообщаете свое мнение.
Там я работаю в аукционном доме, я высказываю мнение руководству аукционного дома, решение с учетом моего мнения принимает руководство и оно же несет ответственность. Я консультирую там не клиентов, не «носителей прекрасного», а аукционный дом, и в этом заключена существенная особенность. А здесь, у себя дома, я высказываю свое личное мнение. Устно. Оно не обременено материальной ответственностью. Я не аукционный дом и не организация.
- Аронсон просил письменное заключение?
Нет, не просил.
- Аронсон оплатил ваше устное мнение?
- А в аукционном доме в Стокгольме клиенты платят?
Я там сижу на зарплате, мне платят. И аукционному дому за консультацию клиент ничего не платит. Это бесплатно.
3. Издатель Шумаков
- Как в этой истории возник издатель Леонид Шумаков?
Аронсон привез показать мне эту вещь и временно ее у меня оставил, сказав, что ему несподручно бегать с ней по городу. У меня все время было ощущение, что это знакомая вещь. И еще было ощущение события. Не каждый день такую великолепную вещь приносят. Радость пришла в наш кишлак! Было также ощущение, что я ее видела не только в альманахе Бурцева. И я решила тогда купить альбом «Борис Григорьев» Тамары Галеевой. А вдруг эта вещь уже там репродуцирована? Но Галеева в своей книге эту картину «В ресторане» не репродуцировала. Если бы там была репродукция, то никакой истории не было бы.
И я сперва позвонила, а потом поехала к издателю Леониду Шумакову. Чтобы купить не так давно до этого выпущенный его издательством «Золотой век» альбом Григорьева, автором которого является Тамара Галеева. И посмотрела прямо у него в кабинете. И репродукции картины, принесенной Аронсоном, не нашла.
- И ушли.
Нет, дернул меня черт! Как жаль, говорю я Шумакову, мне такого великолепного принесли Григорьева, как жаль, что книга уже издана. Он очень заинтересовался.
Если бы я намеревалась сознательно заниматься продажей этой картины, я бы не стала обращаться к Шумакову как потенциальному приобретателю (или даже просто перекупщику) картины. В моих глазах он таковым не являлся. А круг людей, которым я могла предложить купить хорошее произведение живописи, за время работы в аукционном доме расширился, и мне было к кому обратиться. Так что позвонила я Шумакову исключительно с целью приобретения книги.
Итак, Шумаков заинтересовался, попросил прислать ему фотографию картины, сказал еще, как я помню, что можно было бы узнать мнение Тамары Галеевой. Мне это тоже было, конечно, небезынтересно. Он также спросил, не собирается ли владелец ее продавать (а Аронсон сказал, что хотел бы ее продать) и за сколько. Шумаков сказал, что у него есть покупатель в Москве, по словам Шумакова, очень известный и очень богатый человек.
Когда Аронсон перезвонил мне, я предложила ему приехать с картиной; по просьбе Шумакова нужно было сделать фотографии не только лицевой, но и оборотной стороны картины.
10 июля 2009 года Аронсон приехал и привез мне картину. Я предложила ему оставить ее у меня на несколько дней, т.к. если он действительно готов ее продать, то на нее есть покупатель. А покупатель может захотеть посмотреть картину.
Он спросил меня о цене на картину. Ориентируясь на цены аукционного дома Bukowskis, я назвала ему цену - 150 тысяч (имея в виду евро). Он сказал: ну, тогда - 180 тысяч долларов. Эту цену я и назвала Шумакову по телефону.
Кроме того, в тот же день по просьбе Шумакова я отправила со своей электронной почты на его электронную почту фотографии картины.
Насколько я помню, в тот же вечер ко мне зашла моя коллега и приятельница Юлия Львовна Солонович, сотрудник отдела рисунка ГРМ. В свое время, как я уже сказала, мы обсуждали идею большой выставки Григорьева, и мне очень хотелось показать ей эту вещь. Когда она пришла, я как раз фотографировала картину и сделала попутно несколько снимков Юлии с картиной. И снова при Юлии выразила сожаление, что эта работа обнаружилась после издания большой книги Галеевой и не вошла в ее монографию.
- А как Солонович восприняла картину?
У меня было четкое ощущение, что Юлии картина нравится так же, как и мне. Во всяком случае, никаких сомнений в подлинности этой работы она не высказала.
По-моему, на следующий день ко мне приехал Шумаков. Он привез задаток - 100 тысяч долларов. Я передала картину. Шумаков был чрезвычайно оживлен и несколько раз сказал, что картина уходит в Москву к одному известнейшему в стране человеку, который «через день появляется на экране телевизора с Путиным». Он также сказал, что пересылал фотографии картины Галеевой и что ее мнение в высшей степени положительное. Еще через несколько дней Шумаков сообщил мне, что привезет остаток суммы.
Когда в очередной раз позвонил Аронсон (мне помнится, что я так и не воспользовалась оставленным им телефоном и листок все время лежал в блокноте), я сообщила ему, что он может приехать и забрать деньги. При этом я попросила Аронсона приехать именно в тот день, когда собирался приехать Шумаков. Мне не хотелось оставлять у себя дома крупную сумму чужих денег.
16 июля - эту дату я называю только со слов Шумакова (он сам мне об этом напомнил при нашем разговоре после очной ставки в 2013 году) - Шумаков приехал ко мне и привез еще 100 тысяч долларов. Из этих денег он отложил 20 тысяч и сказал, что они причитаются мне. Поскольку он и не скрывал, что перепродает эту вещь, и я понимала, что перепродает он ее значительно дороже, я приняла эти деньги и поблагодарила его. После ухода Шумакова я передала 180 тысяч долларов Аронсону, и на том мы расстались.
- Расписки в получении денег и картины оформлялись?
Нет. Больше я Аронсона не видела. В деле имеются его показания, в которых он подтверждает получение от меня 180 000 долларов. Так что когда Васильев заявляет: «Пока по всем фактам получается, что Баснер получила всю сумму, а как она ею распорядилась, я не знаю», - это ложь. Мне кажется понятным, почему следствие эту информацию игнорирует: она полностью разваливает формулу обвинения. Вообще, получается, что следствие стоит на точке зрения, что если факты противоречат обвинению, то тем хуже для фактов.
4. Некоторые важные детали
- Инициатором покупки картины Григорьева от Аронсона были вы или Шумаков?
Шумаков. Все началось с интереса Шумакова к этой вещи. Шумаков настойчив был. Он потом и звонил, спрашивал, как обстоит дело.
- Шумаков интересовался вашим мнением об этой картине?
Я же сразу сказала, что великолепный Григорьев.
- Шумаков знал, что вы не проводили химических и прочих технических экспертиз?
Конечно, знал.
- Шумаков просил у вас письменное заключение?
Он понимал, что вы в данном случае не являетесь экспертом и что ответственность за картину, предлагаемую дальнейшим приобретателям, лежит на нем?
Полагаю, что да. Я лишь выразила ему свое личное впечатление от картины. Его дело было - учитывать его или нет.
- Шумаков интересовался у вас провенансом картины?
Я этого не помню. Не помню, чтобы он задавал вопрос насчет ее провенанса. То, что я не упоминала Тимофеевых и Аронсона, это я помню точно. Я сама сказала, что картина из хорошего ленинградского дома. У меня была мысль тогда, что я сделаю фотографию этой вещи, спокойно выберу момент, подъеду к Тимофеевой - а это ведь было лето - и покажу эту фотографию. Меня смущало только то, что я в доме Тимофеевых давно не была и не знала, жива ли Евгения Александровна, невестка дочери психиатра Тимофеева.
- А сходить в Русский музей?
Для чего? И что бы мне это дало? Ведь я действительно не помнила тогда, что такая композиция находится в Русском музее!.. Кроме того, я в Русском музее persona non grata. Зачем мне лишний раз своих друзей ставить в неловкое положение? Сейчас в некоторых СМИ говорится со слов Васильева, что якобы я была уволена из Русского музея. Это бред собачий! Я сама пришла постепенно к этому решению, хотя Петрова (замдиректора ГРМ. - М.З.) в своих показаниях заявила, что якобы она меня вызвала и сказала: либо вы прекращаете свою атрибуционную деятельность на стороне, либо вы с нами расстаетесь. Этого не было! А в ГРМ я хожу на выставки, покупаю билет…
- Итак, в ГРМ вы не обратились.
Не обратилась и не считаю, что это было нужно. Этих темпер Григорьева парижского цикла на экспозиции нет. В запасники надо выписывать пропуск… С чем мне сравнивать?
Да, это так.
- Итак, Шумаков продал Васильеву за 250 тысяч долларов?
В деле отмечено, что первоначально Шумаков запросил с Васильева 300 тысяч долларов, это есть в показаниях Васильева, а столковались они на 250-ти. В деле есть показания Аронсона, что он 180 тысяч долларов получил. Себе Шумаков взял 50 тысяч, а мне по собственной инициативе передал 20 тысяч. Между тем в постановлении об обвинении оказалось, что этими 250 тысячами я распорядилась по своему усмотрению.
На тему денег состоялся разговор с Шумаковым после нашей очной ставки у следователя МВД А.Ю. Петрова в 2013 году. Сама очная ставка была достаточно абсурдной: «Л.И., сколько денег вы принесли Е.В.?» - «250 000 долларов». - «Е.В., сколько денег вам принес Л.И.?» - «200 000». - «Л.И., как вы можете прокомментировать заявление Е.В., что вы принесли ей 200 000?» - «Никак». - «Е.В., как вы можете прокомментировать заявление Л.И., что он принес вам 250 000?» - «Никак».
Уже надевая пальто и придя отчего-то в превосходное настроение, Л.И. Шумаков пошутил: «Да может, я их в лифте выронил, эти 50 000!» Мне бы тогда потребовать, чтобы эти слова были немедленно занесены в протокол, но поскольку я ко всему происходящему относилась как к нескончаемому бреду, я и этому не придала значения. Но именно тогда я и узнала, что Шумаков с этой сделки получил 50 тыс. из 250 тыс. долларов, переданных ему Васильевым.
Версия коллекционера Васильева
В конце декабря в «Городе 812» вышло интервью потерпевшего по этому делу - коллекционера Андрея Васильева. Вкратце его позиция выглядит так.
Елена Баснер через издателя Шумакова продала ему подделку картины Григорьева. Подделка, скорее всего, сделана с оригинала, хранящегося в запасниках Русского музея (как это могло произойти - вопрос). Это суперподделка, поэтому опытный коллекционер Васильев поверил, что картина настоящая. Однако, считает Васильев, Елена Баснер не могла заблуждаться относительно подлинности картины и должна была помнить, что такая же картина хранится в Русском музее.
Еще Васильев не верит в то, что картину Баснер принес гражданин Эстонии Михаил Аронсон. По версии Васильева, Аронсон реально в деле не участвовал, а выполнил постфактум роль фиктивного персонажа. В общем, Васильев называет себя жертвой сознательного обмана и хочет, чтобы ему вернули 250 тысяч долларов, которые он заплатил за подделку. Подробнее об этом в нашем материале .
(продолжение следует)
Михаил ЗОЛОТОНОСОВ
В слоях петербургского общества, близких к художественному искусству и антиквариату, — чуть ли не землетрясение. Только и разговоров, что о судебном вердикте по . При ее посредничестве был продан дорогой фальшак. Но суд Елену Баснер оправдал, сочтя, что с ее стороны умысла нет, а речь идет о профессиональной ошибке при экспертизе.
Судебное решение закладывает важный прецедент и открывает дорогу широкому потоку фальшивого русского искусства.
Врач-психиатр и коллекционер Андрей Васильев живет в поселке Комарово под Петербургом. Сейчас он особенно замкнут. Не хочет даже бродить по берегу залива. Слишком тяжело дались ему история фальшивой картины, которую он приобрел, и судебная тяжба, где главным фигурантом была искусствовед Елена Баснер. Когда он подавал в суд, то не собирался отмстить или даже вернуть деньги.
Дочь советского композитора до 2003 года трудилась в Русском музее, а затем была экспертом в шведском аукционном доме Bukowskis. Специализация Елены Вениаминовны — как раз авангард: Малевич, Гончарова и другие великие.
Баснер была известна лишь в профессиональных кругах до 1 февраля 2014 года, когда ее задержали в связи с делом о продаже поддельной картины. Тогда эта новость была шокирующей. Все сообщество искусствоведов, музейщиков, реставраторов пристально следило за судебными разбирательствами. Многие возмущены. Арестовать, как какого-то наперсточника, человека, который служит искусству! Да как это возможно?!
Зал Дзержинского районного суда Петербурга во время заседаний переполнен. И вот суд признает Баснер невиновной. И опять это — невероятная новость для всех.
Никто не может критиковать решение суда, но, возможно, суд не смог предъявить неопровержимые доказательства. Мошенничество было. Кто изготовил фальшивую картину и по чьему заказу, кто получил деньги от продажи — 250 тысяч долларов — и куда они делись, не выяснено. Преступление было, но никто за него не ответил.
"Оправдательный приговор Баснер огорчил наше сообщество. Она не одна такая. Кто-то подал в суд, чтобы раскрутить этот узел, а государство говорит: все в порядке, живите, как жили. Обидно", — сказала владелица галереи Наталия Курникова.
Ни для кого не секрет, что количество поддельных картин в мире увеличивается. Их продают, покупают, дарят. Антиквариатом торгуют — это очень прибыльно, третье место после наркотиков и оружия. Поддельные работы появляются на аукционах, в галереях и даже музеях.
Люди, купившие фальшивку, предпочитают молчать. Торговля антиквариатом — таинственный мир, где не приветствуется обращение в полицию. В России всего четыре раза в суд обращались люди, которые приобрели фальшивые картины в результате мошенничества. И Васильев — один из них. Важным для Васильева, да и для следствия стал тот факт, что выяснилось, где находится эталон картины, подлинник, с которого выполнена фальшивка.
Васильев купил гуашь Бориса Григорьева в 2009 году. Но через некоторое время выяснилось: это — подделка. Такое заключение еще до продажи вынесли в центре Грабаря в Москве. В ходе следствия стали выясняться все новые подробности. Оригинал картины Григорьева находится в Русском музее. Он не выставлялся, не публиковался. И именно Баснер принимала эту работу из коллекции Окунева в 1984-м в собрание музея. Однако сама Баснер уверяла, что забыла об этом.
Алиби для Баснер обеспечил гражданин Эстонии Михаил Аронсон, ранее судимый, маргинальный. В деле фигурируют три нероссиянина — граждане Эстонии и Швеции. Следователи хотели присовокупить к делу и истории шведского аукциона Bukowskis. Там с подачи Баснер продавались картины, которые еще до этого были признаны фальшивками. Но преступления, совершенные не в России, наши полицейские рассматривать не могут.
Подделки делают выдающиеся мастера, хорошо выученные, опытные, с твердой рукой, знанием истории искусств, технологически грамотные. Определить подделку с помощью даже той техники, что имеется в центрах экспертизы, непросто. Делают перешивочки — берут среднюю картинку неизвестного живописца и рисуют на ней несколько деталей и подпись известного художника. Работают на старых холстах, избегают пигментов и красок, появившихся в середине ХХ века. Приемов много. Подстаривают вещь. Особенно сложно установить фальшивку в случае с графикой.
И искусствовед, как и любой другой человек, может ошибиться. Только на Западе, если эксперт ошибается два раза в год, его лишают лицензии. А в России эксперт за свои слова и письменные экспертизы не отвечает. Экспертов не лицензируют. Если на Западе эксперты частные, то у нас это сплошь сотрудники музеев.
Только Третьяковка извинилась за ошибки и закрыла у себя отдел экспертиз. Все остальные музеи оставили. Понятно, что сотрудников это кормит. Владимир Рощин в свое время издавал каталоги фальшивок. Они прогремели. Вскрылось немало преступлений. Но теперь они не выходят.
Елена Баснер ошибалась в экспертизах не раз, как и другие искусствоведы, — это же человеческий фактор. В суде Баснер говорила, что она никогда не была арт-дилером.
Суд над Баснер стал историческим, потому что подтвердил: за неправильные экспертизы и даже посредничество при продаже фальшивых работ искусствовед ответственности не несет, если в его действиях не было умысла. А кто же скажет, что умысел был? А если учесть, что в стране ликвидирована Росохранкультура... Убрали из структур полиции специальные антикварные отделы. Скоро поток фальшивок увеличится в разы. И, что очень обидно, это будет поток фальшивого русского искусства.
Сегодня мы в гостях у известного российского искусствоведа с мировым именем, исследователя творчества Казимира Малевича и Наталии Гончаровой – Елены Баснер. 11 февраля в Петербурге начался судебный процесс, на котором Елена Баснер оказалась в роли обвиняемой. Она обвиняется по статье 159 УК РФ, подразумевающей наказание за мошенничество, совершенное группой лиц в особо крупном размере. Как явствует из обвинения, якобы Елена Баснер совместно с неким Михаилом Аронсоном, который сейчас объявлен в федеральный розыск, участвовала в продаже петербургскому коллекционеру Андрею Васильеву за 250 000 долларов картины известного художника 20-го века Бориса Григорьева под названием «В ресторане». Причем обвинители заявляют, что Елена Баснер знала и о том, что картина поддельная, и о том, что оригинал ее хранится в запасниках Русского музея.
Эти обвинения в адрес известного искусствоведа, ее арест 31 января 1914 года вызвали мощную протестную реакцию общественности. Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский назвал арест Баснер «плевком во всю интеллигенцию России» , а под подписались более 2000 человек: искусствоведов, художников, писателей, деятелей культуры из многих стран мира.
Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский назвал арест Елены Баснер «плевком во всю интеллигенцию России»
Адвокат Елены Баснер попросила меня не касаться в нашей беседе вопросов, обсуждаемых в суде. Мы согласились с этим требованием по двум причинам. Во-первых, нам для объективности пришлось бы брать интервью еще и у коллекционера Андрея Васильева, потом – у адвокатов двух сторон, то есть практически пытаться ретранслировать судебный процесс, что, конечно нереально. И во-вторых, это нереально из-за продолжительности нашей передачи, которая просто не смогла бы вместить такой объем информации. Так что наша беседа с Еленой Баснер получилась такой, какой получилась. Впрочем, если кто-то хочет узнать подробности этого уголовного дела, то он может почитать единственное интервью , которое искусствовед Елена Баснер накануне суда, сразу после того, как был отменен ее домашний арест и запрет на разглашение подробностей дела, дала журналисту по этому поводу - известному петербургскому журналисту Михаилу Золотоносову, который для объективности взял интервью и у коллекционера Андрея Васильева.
Вообще-то, Елена Баснер интервью не дает. Я был вторым журналистом после Михаила Золотоносова, с которым она согласилась встретиться. В своей старинной, небогатой, без излишеств квартире обаятельная Елена Баснер выглядела, конечно, совсем не так, как в суде.
- Елена, как вы пришли в Русский музей?
Елена Баснер: В 1978 году я пришла работать в Русский музей - после того, как закончила Академию художеств. Пришла уже с каким-то твердым, пылким юношеским интересом к тому искусству, которое нам в Академии тогда совершенно не преподавали, о котором мало говорили. Это – искусство так называемого русского авангарда. И у меня были замечательные учителя в этой области. Прежде всего, хочу назвать Евгения Федоровича Ковтуна, совершенно самозабвенного исследователя и хранителя очень многих знаний в этой области. Он всё добывал сам, по крохам, так что это было вдвойне, втройне ценно. Я до сих пор считаю его своим учителем. С той поры я занималась этим. В то время некоторые мои коллеги, сегодня деятельно занимающиеся этой областью искусства, говорили мне: «Да ты с ума сошла! Да ты занимаешься чем-то, что никогда не будет востребовано!». А потом, в середине 80-х годов, когда всё лучезарно изменилось, появились изумительные перспективы. К тому времени я уже лет десять занималась этим материалом, и всё оказалось востребованным. Начались первые выставки… Всё это я сейчас вспоминаю с таким сложным и сладким чувством…
- Какими художниками Вы занимались?
В середине 80-х годов, когда всё лучезарно изменилось, появились изумительные перспективы
Елена Баснер: В 1988 году состоялась первая большая объединенная выставка Казимира Малевича. Я была ее куратором с российской стороны, а с американской – Анжелика Руденстайн. Сперва мы начинали это сотрудничество со Stedelijk Museum в Амстердаме (Музей современного искусства). Это была огромная работа по восстановлению в полном объеме наследия Малевича, чрезвычайно интересная работа, которая вылилась в последующую мою атрибуционную работу по передатировке огромного пласта его живописного наследия, по доказательству того, что на самом деле это было создано художником в поздние годы, в конце 20-х - начале 30-х. Сейчас я могу очень долго говорить об этом. А тогда были именно эти выставки: здесь, в Ленинграде, затем в Москве, потом в Амстердаме, потом эта выставка на следующий год поехала в Лос-Анжелес, в Вашингтон и Нью-Йорк. Это было для меня огромное событие. Участие в конференциях… Но, кроме того, и первая выставка Василия Кандинского, и первая выставка Ольги Розановой , и многие другие… Но начинается это все с 1980 года, с первой выставки Михаила Ларионова, над которой мне тоже посчастливилось работать вместе с Евгением Федоровичем Ковтуном и Глебом Геннадиевичем Поспеловым. Это был, наверное, самый счастливый период моей музейной работы - замечательный!
- Елена, а как получилось, что Вы ушли из Русского музея?
С огромной благодарностью вспоминаю тот период, потому что мы тогда организовали и создали небольшой музей – Дом Матюшина
Елена Баснер: Вы знаете, для какой-то публикации, которая готовилась уже после моего ухода из музея, у меня попросили автобиографию. А я не знала, как объяснять мой уход, и написала: «по причинам, которые до сих пор мне остаются неизвестными, я ушла из Русского музея». Какие-то причины мне, конечно, известны, но я не хочу сейчас это выплескивать. А, кроме того, очень многое сейчас кажется таким несущественным, таким мелочным. Но тогда всё это было болезненным, очень многое из того, что происходило в музее, мне не нравилось. В общем, я решила уйти. Но, наверное, это было в моей жизни очень существенным водоразделом. Какое-то время я поработала в Музее истории Санкт-Петербурга. С огромной благодарностью вспоминаю тот период, потому что мы тогда организовали и создали этот небольшой музей – Дом Матюшина , к которому я испытываю самые нежные чувства. Очень люблю этот музей. Очень люблю приходить туда на выставки и просто так - встречаться с сотрудниками. Это – частичка моей жизни, очень для меня дорогая.
А после Дома Матюшина меня нашли представители шведского аукционного дома Bukovskis, имеющего дочернее предприятие в Хельсинки, и пригласили на работу. Я когда-то с ними сотрудничала, но только на разовых мероприятиях. А тут они мне предложили контракт, и я стала работать с ними. В какой-то мере это всё изменило. С одной стороны, ко мне вернулось, пожалуй, самое ценное, что было в моей профессиональной практике - это работа непосредственно с вещью, с произведением искусства. И я подходила к этому уже на новом, научном уровне. Достаточно сказать, что мы вместе с друзьями, которые мне помогали, создали потрясающую компьютерную базу данных по всем иллюстрированным изданиям. Это позволяет сразу получать данные о любом художнике, о том, что и где из его наследия воспроизводилось. Эта программа объединяет и все каталоги художников. Была сделана такая колоссальная работа! Огромнейшая пересъемка старых иллюстрированных изданий, необъятного количества старых каталогов. Это очень помогало мне в работе. И это была работа с материалом. Я это очень ценила. А с другой стороны, разумеется, - я все-таки 25 лет проработала в музее – я была и оставалась человеком музейным. А здесь это было фактором не то чтобы мешающим (так мне не говорили), но – «избыточным». Мол, вы столько времени потратили на такую-то картинку, нашли ее в каталогах, нашли ее воспроизведение, нашли то-то, то-то, то-то, а она стоит-то всего полторы тысячи евро, и, вообще, кому всё это было нужно? Может быть, это и деформировало мою профессиональную ориентацию, не знаю. Я сейчас думаю над этим. Но, работая в аукционном доме, я поняла, какой лавиной сфальсифицированных произведений окружена вся эта область.
- Это касается только русского искусства?
Работая в аукционном доме, я поняла, какой лавиной сфальсифицированных произведений окружена вся эта область
Елена Баснер: Ну, я же занималась русским искусством, я не могу сказать, насколько часто в мире подделывают Рембрандта или Рубенса. Наверное, тоже подделывают. Но с русским искусством - это катастрофический масштаб! Это что-то немыслимое! Такая бездна фальшивок! Много фальшивых вещей, удостоверяемых очень уважаемыми людьми. Но я им говорила, что не могу разделить их мнение. В общем, перечислять можно долго, много было различных случаев, но я всё искала какой-то объективный принцип определения подделки. Ко мне же часто обращались по поводу того, что называется беспредметным искусством. Например, картины той же Ольги Розановой или Любови Поповой …
Вот, например, архитектоника Поповой. Я же вижу, что это – фальшивка, подделка. Начинаю говорить, но у меня не хватает аргументов. Я говорю: «Вялая композиция». Мне отвечают: «Ничего не вялая». Я говорю: «Нет внутренней логики. Нет внутренней сопряженности элементов». Мне отвечают: «Прекрасная внутренняя логика. А про сопряженность элементов и говорить нечего, зашкаливает». Понимаете? То есть у меня не было того, что я потом назвала «неубиенным аргументом». И здесь мне очень помогло общение с замечательным историком русского авангарда (и химиком по первому образованию) Андреем Васильевичем Крусановым. Когда я ему пожаловалась, что не знаю, где искать нужные слова, он сказал: «Так вы их и не можете найти. Это ваше личностное знание, которое не передается за одну минуту. Для того, чтобы видеть, что есть что, нужен весь ваш тридцатилетний личностный опыт». Я попросила его подумать, нет ли какого-нибудь принципа определения подделок. Прекрасно помню, как мы встретились в кафе, и он мне поведал, что, как ему кажется, такой принцип есть. С 1945 года всё, что существует в природе: почва ли, чай, который мы пьем и т.д., - во всем этом сохранились следы техногенных изотопов, которых не существовало до начала ядерных испытаний. И дальше начался самый интересный период - период исследований крошечных кусочков, точечных кусочков, «выкрошек», снятых, естественно, не с «лица» картин. Начинали мы с современных работ. Я ходила по творческим мастерским, просила крошечки с произведений 80-х, 90-х годов. Друзья-художники очень охотно мне это давали. Все очень интересовались этим методом. И все замеры нам показывали наличие этих изотопов: цезия-137 и стронция-90. Это такие индикаторы. Потом перешли на исследование таких же образцов, «крошечек» с произведений старой живописи. Тут я тоже просила знакомых реставраторов собирать «крошечки» в пакетики. Наш метод показал, что эти образцы - чистые. Эти изотопы не обладают проникающей способностью. В застывший, полимеризованный красочный слой эта радиация не проникает. Такая была интересная работа! Она продолжалась долго. Потом мои западные коллеги рекомендовали мне обязательно патентовать этот метод. Я начала процесс патентования. Все зарабатываемые мною деньги уходили на этот процесс.
Кстати, этот радиоизотопный метод очень действенен в отношении именно русского авангарда, потому что в 20-е, 30-е, 40-е и 50-е годы русский авангард не подделывался. Отдельными штрихами это началось, наверное, в 60-е годы - может, на Западе, где прошли первые выставки Малевича, Ларионова, Гончаровой? Но это были такие точечные вкрапления, наивные подделки, которые легко и сразу распознаваемы. Вал подделок пришелся уже на 80-е и 90-е. А в эти годы уже все было заражено теми самыми техногенными изотопами. В каком-то смысле этот радиоизотопный тест для произведений русского авангарда – панацея. Если вещь – чистая, без изотопов, то она уже авторская, ведь невозможно себе представить, чтобы кто-нибудь подделывал Надежду Удальцову или Ольгу Розанову, Алексея Моргунова или Александра Родченко в 20-е или 30-е годы. Это лишено смысла. Это – исторический нонсенс. А вот с вещами того же Ильи Репина, Ивана Шишкина. Ивана Айвазовского, - я полагаю, что тут радиоизотопный тест был бы хорош для начала исследования, для того, чтобы сперва можно было убедиться, что вещь – не «новодел», а потом уже вести дальнейшие исследования: сравнение палитры, исследование в инфракрасной области спектра, в ультрафиолете. Все методики остаются, тест их не замещает. Если бы всё было поставлено на разумную основу, то при помощи этого теста можно было бы вычистить рынок от подделок. Но я боюсь, что этого как раз очень не хотят. Наверное, я была очень наивна, когда считала, что тот же аукционный дом будет в этом заинтересован. Нет. Это оказалось никому не нужно: ни здесь, ни там, за границей.
- А что можно предпринять для того, чтобы подделки прекратили появляться? Использовать ваш тест?
Елена Баснер: Нет. Этот тест сейчас недействителен, даже в отношении этой пресловутой картины Бориса Григорьева, которая мне стоит столько крови и стольких лет жизни. В отношении картины «В ресторане» это невозможно потому, что это – смешанная техника, темпера, а она не возьмется. И подделывают как раз в огромной степени графику, темперу, акварели, все такие техники. А потом, как с этим бороться? Я не представляю. С одной стороны, Фонд наследия Шагала в Париже, по-моему, добился юридического права на уничтожение того, что они считают фальшивками. Я говорила с Мерет Мейер (внучкой Шагала), и она подтвердила, что они добились права уничтожать неподлинные картины Шагала. А я так похолодела и подумала: «А вдруг из десяти неподлинных картин будет уничтожена одна подлинная?». Эксперты ведь тоже ошибаются. У меня всегда было такое ощущение, что эксперт, конечно, может ошибиться. Но насколько эта ошибка поправима или непоправима? Я и над этим сейчас размышляю. Как можно с этим бороться? Отлавливать в каждом случае, доискиваться до …кого, собственно? До человека, который это сделал? Так это, по-моему, «ищи ветра в поле». Я не знаю. Я не очень понимаю, как вести эту борьбу. В свое время, когда эта методика у нас была уже разработана и прошла тестирование на достаточно большом количестве материала (было сделано порядка трехсот тестов и был очень высокий показатель результативности, приближенный к 100%), я обращалась к Михаилу Ефимовичу Швыдкому, предлагала ему этот метод, думала, что государство должно быть в этом заинтересовано. Он сказал «нет», сказал, что это может быть интересно только частному предпринимательству. Что дальше? Обращаться к частному бизнесу? Эти люди – не энтузиасты, как мы с Андреем Крусановым, которым всё интересно. Это люди бизнеса. Они просчитывают, что они будут с этого иметь, и понимают, что с этого они будут иметь, прежде всего, колоссальную головную боль и непонятно что еще в дальнейшем. По-моему, так. Это, знаете, все равно что бороться с мировым злом, «схватиться с морем бед».
- Елена, а что бы вы могли посоветовать экспертам-искусствоведам?
Я отказываюсь отныне продолжать свою профессиональную деятельность. Всё. Никогда больше не возьму в руки картину
Елена Баснер: Вы знаете, я все-таки скажу. Я отказываюсь отныне продолжать свою профессиональную деятельность. Я отказываюсь. Всё. Никогда больше в руки не возьму картину. Я найду, чем заниматься. Я, возможно, буду заниматься переводами профессиональной литературы. Ни за что, ни при каких обстоятельствах я к этому не вернусь. Я вспоминаю статью Михаила Пиотровского, которую он написал в феврале минувшего года. Я ее очень внимательно прочла. И мне очень многое стало ясно, поскольку он пишет о том, что существует область последовательного, обстоятельного, академического изучения произведения искусства, и результатом этого является научная атрибуция, то есть приведение этого произведения в определенный круг творчества определенного художника, установление и подтверждение авторства, котировки и т.д. То есть это – нормальная, спокойная научная работа. К этому кругу я принадлежала. Существует круг артрынка, и волею судьбы я была туда вброшена, хотя еще и не понимала этого. Я думала, что я еще занимаюсь тем, чем занималась, хотя уже стало понятно, что этот аукцион находится на грани совмещения этих двух кругов: академического и дилерского. И я старалась сохранять профессиональное чувство. Но все более и более я понимала, что каждодневное обращение в аукционы (когда я там бывала: и в Стокгольме, и в других городах) огромного количества людей смешивало мои представления. Может, я - человек внушаемый. Как трудно сохранить спокойное, выверенное отношение! Практически невозможно, потому что от тебя требуют: «Скорей, скорей, иначе клиент уйдет в следующую дверь, в другой аукционный дом! Елена, решайте скорее и, желательно, здесь!». «Но мне нужно хоть какое-нибудь время - посмотреть литературу, оригиналы! Я не могу сейчас, сходу…». «Нет! Нет! Решайте!». Я попала в другой круг, но получилось так, что я никак его не принимала своей прежней сущностью. И, надо сказать, я этот мир возненавидела еще до этой моей истории. У меня было такое ощущение, что он меня исторгает, он сам меня изгоняет. Этот «прокол» на Григорьеве, который я совершила, или еще какой-то… Как будто этот мир меня не терпит... Я, так или иначе, была бы исторгнута из этого мира. Я его ненавижу. И он мне отплатил с лихвой, той же монетой. У меня такое ощущение внутри. Я даже не буду искать каких-то конкретных причин или конкретных лиц, я не знаю и не буду гадать. Но ощущение того, что этот мир меня отверг, оттолкнул, - это ощущение есть. И тут я скажу: ну, и слава Богу! Я больше туда не хожу. Ни при каких обстоятельствах. Всё.
