От Гость >>
Чем, с вашей точки зрения, можно объяснить «странное» поведение купца Ферапонтова в приведённом эпизоде?
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечернее небо всё было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространённым по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились чёрные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разорённой кочки, в разных мундирах и в разных направлениях проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали во двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой - то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
Сдают город, уезжайте, уезжайте, - сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошёл Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что - то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! Решилась! Сам запалю. Решилась… - Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая её всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела так же на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звёзды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрёстка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в чёрном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчётливо освещая лица столпившихся людей, стоящих на перекрёстке.
(Л. Н. Толстой «Война и мир»)
Вопрос: Чем, с вашей точки зрения, можно объяснить «странное» поведение купца Ферапонтова в приведённом эпизоде?
Князь Николай Андреевич Болконский, отправляя в Смоленск своего управляющего Алпатыча, дал ему только обычные хозяйственные поручения. Но княжна Марья, по совету Десаля, послала с Алпатычем письмо к губернатору ʼʼс просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горыʼʼ.
И вот Яков Алпатыч собирается в путь, ʼʼпровожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь...ʼʼ
Всякий раз, как на страницах ʼʼВойны и мираʼʼ появляется Алпатыч, он произносит имя князя Болконского, ʼʼгордо поднимая голову и закладывая руку за пазухуʼʼ, - этим жестом он подчеркивает значительность своего хозяина. Вся жизнь Алпатыча - отражение жизни старого князя. Собираясь в дорогу, он точно аналогично тому, как князь, отстраняет своих родственниц:
ʼʼ- Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! - пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточкуʼʼ.
Мы уже видели, что Толстой почти никогда не описывает войну от себя, своими глазами. Мы видели битвы глазами Николая Ростова и Андрея Болконского, мы увидим Бородино глазами Пьера - так и теперь мы подъезжаем к Смоленску, под которым уже стоят французы, вместе с Алпатычем.
Он волей-неволей выслушивает купца Ферапонтова, у которого всегда останавливается в Смоленске. На сообщение, что ʼʼвсе француза боятсяʼʼ, Алпатыч отвечает, как князь: ʼʼБабьи толки, бабьи толки!ʼʼ Его волнует одно: погода хорошая, упускается ʼʼдорогой день для уборки хлебаʼʼ.
Купец Ферапонтов только один раз появится на страницах романа, но то, что с ним произойдет, поможет нам понять Наташу, и Андрея, и Петю, и всех людей, которые вчера жили в мире, а сегодня живут на войне.
Владелец дома, постоялого двора и мучной лавки, ʼʼтолстый, черный, красный сорокалетний мужик с толстыми губами, с толстой шишкой-носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхомʼʼ - таков Ферапонтов. Не правда ли, мало симпатичный мужчина? Толстой нарочно рисует его таким: не живот у него, а ʼʼбрюхоʼʼ, не нос, а шишка; в трех строчках четыре раза повторено слово ʼʼтолстыйʼʼ; сам он ʼʼчерный, красныйʼʼ, и первые же его слова - о деньгах: ʼʼМужики по три рубля с подводы просят - креста на них нет!ʼʼ Жена умоляет его уехать из Смоленска: ʼʼНе погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал; что, говорит, мы-то?ʼʼ - Ферапонтов не хочет ехать ни за что, не хочет оставить добро, он избил жену за ее просьбы: ʼʼТак бил, так волочил!ʼʼ
Единственное, что интересует Ферапонтова: как бы не заплатить по семь рублей за подводу (вчера было по три, сегодня уже по семь!); его мучит зависть к купцу Селиванову, выгодно продавшему муку в армию.
И вот Алпатыч выезжает с ферапонтовского двора. ʼʼВдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед затем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стеклаʼʼ.
Это было начало. ʼʼС разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городеʼʼ. В случае если бы мы видели все это глазами князя Андрея или его отца, мы бы сразу поняли, что началось бомбардирование города из множества орудий. Но за нас смотрит Алпатыч, и он ничего не понимает; вокруг него людям только любопытно, даже весело - до той самой секунды, когда ʼʼзасвистело что-то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что-то и застлало дымом улицуʼʼ. Так увидели Алпатыч и женщины, стоявшие в воротах. Но это что-то, похожее на птичку, раздробило бедро любопытной кухарке - тогда только люди поняли, что происходит.
Уже идут по улице русские солдаты, оставляющие город; уже офицер кричит Алпатычу: ʼʼСдают город, уезжайте, уезжайте!ʼʼ - ив это время в лавку Ферапонтова врывается несколько солдат. Οʜᴎ ʼʼс громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время... в лавку вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановился и, схватившись за волосы, захохотал рыдающим хохотом.
Тащи все, ребята! Не доставайся дьяволам! - закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу...
Решилась! Расея! - крикнул он. - Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась... - Ферапонтов побежал на дворʼʼ.
Он остался тот же - черный, красный, с толстым брюхом, хитрый купец, умеющий из всего извлекать выгоду. Но в его крике: ʼʼНе доставайся дьяволам!ʼʼ, в его рыдающем хохоте: ʼʼСам запалюʼʼ - будущий пожар Москвы и погибель Наполеона, потому что настал миг, когда купец Ферапонтов думает не о деньгах и товарах, а о России.
Может, он и не думает о ней, но чувствует за нее - так, как чувствуют в данный час все.
Уже горят дома и лавки, подожженные такими же хозяевами, как Ферапонтов, и люди несут ʼʼиз пожара через улицу на соседний двор горевшие бревнаʼʼ, чтобы зажечь еще что-то, чтобы не досталось французам.
Не может в эту минуту произойти ничего удивительного: даже то, что Алпатыча вдруг окликает князь Андреи, освещенный пламенем пожара, - даже это не странно: здесь должен быть князь Андрей, ʼʼв плаще, верхом на вороной лошадиʼʼ, с бледным и изнуренным лицом; он должен вот так, ʼʼприподняв колено... писать карандашомʼʼ записку отцу. Все сметено, война идет по Смоленску, и только один человек остается неизменным в данном безумном, полыхающем мире.
ʼʼ- Вы полковник? - кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. - В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, - кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии...ʼʼ
От этого ʼʼпомощника начальника штаба левого флангаʼʼ душу переворачивает. Ничего, ничего он так и не понял, как не понял и его друг Друбецкой; у Берга в этой войне ʼʼместо весьма приятное и на видуʼʼ; он не понимает, зачем зажигают дома; где ему - чистому и розовому - до толстого, красного, черного Ферапонтова!
А князь Андрей, который семь лет назад кричал на Жеркова за глупые шутки, сегодня не кричит на Берга: он его не замечает, не слышит.
ʼʼ- Урруру! - вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара...
Князь Андрей - с ними, с этими людьми, сжигающимʼʼ свой хлеб, с купцом Ферапонтовым, и нет ему дела до Берга; забота у него - Россия.
После того, что князь Андрей видел в Смоленске, его уже не может удивить то, что он замечает, отступая со своим пол ком по большой дороге, мимо Лысых Гор: ʼʼОставшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам... Солнце представлялось большим багровым ша ром. Ветра не было, и люди задыхались...ʼʼ ;
Это - война. Но и на войне люди остаются людьми. Заехав в свое разоренное поместье, князь Андрей увидел двух крестьянских девочек, воровавших сливы в барской оранжерее. Οʜᴎ испугались барина, и князь Андрей тоже ʼʼиспуганно-поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их виделʼʼ. После встречи с девочками был еще пруд, в котором ʼʼс хохотом и гикомʼʼ купались солдаты - ʼʼвесельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустноʼʼ. Грустно потому, что война разрушает не только дома и амбары, она идет по человеческим жизням, и все эти люди весело барахтающиеся в пруде, завтра могут погибнуть, и девочки со сливами тоже, война не пощадит никого.
Но люди уже и не хотят пощады. Одна забота владеет этими веселящимися в грязном пруде солдатами, и купцами, жгущими свой хлеб, и полководцем Багратионом. Рискуя заслужить гнев царя или всесильного Аракчеева, он все-таки после оставления Смоленска пишет Аракчееву письмо - прекрасное письмо не знакомого с дипломатией солдата: ʼʼБольно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили... Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани!.. Ежели уж так пошло - нужно драться, пока Россия может и пока люди на ногах... Скажите, ради бога, что наша Россия - мать наша - скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление...ʼʼ
Что такое Россия - мать наша? Разоренный дом в Лысых Горах, девочки со сливами; Наташа, изменившая князю Андрею с Анатолем, сестра, сын, старик отец - вот Россия князя Болконского. У Ферапонтова она другая, у Багратиона - третья, но у всех одна, и все они: князь Андрей и Алпатыч, Николай Ростов в своем полку и Пьер в Москве; человек во фризовой шинели, радующийся пожару Смоленска, и стиснутый московской толпой Петя Ростов; купающиеся солдаты и генерал Багратион - все они знают теперь: пришел час, когда стало важно только одно - общая судьба всех, судьба Отечества.
Чем, с вашей точки зрения, можно объяснить «странное» поведение купца Ферапонтова в приведённом эпизоде?
Прочитайте приведённый ниже фрагмент текста и выполните задания В1-В7; С1-С2.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечернее небо всё было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространённым по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились чёрные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разорённой кочки, в разных мундирах и в разных направлениях проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой-то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
— Сдают город, уезжайте, уезжайте, — сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
— Я вам дам по дворам бегать! — крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
— Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! — закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
— Решилась! Расея! — крикнул он. — Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась... — Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая её всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела так же на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звёзды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться,. Недалеко от перекрёстка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в чёрном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрёстке.
Л. Н. Толстой «Война и мир»
Пояснение.
«Странное» поведение купца Ферапонтова объясняется тем, что французы на подступах к городу. Как истинный патриот, купец Ферапонтов не желает кормить вражескую армию, предпочитая сжечь свое добро.
Князь Николай Андреевич Болконский , отправляя в Смоленск своего управляющего Алпатыча, дал ему только обычные хозяйственные поручения. Но княжна Марья, по совету Десаля, послала с Алпатычем письмо к губернатору «с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы». Мы уже видели, что Толстой. почти никогда не описывает войну от себя, своими глазами. Мы видели битвы глазами Николая Ростова и Андрея Болконского, мы увидим Бородино глазами Пьера – так и теперь мы подъезжаем к Смоленску, под которым уже стоят французы, вместе с Алпатычем. Он волей-неволей выслушивает купца Ферапонтова; у которого всегда останавливается в Смоленске. На сообщение, что «все француза боятся», Алпатыч отвечает, ках князь: «Бабьи толки, бабьи толки!» Его волнует одно: погода хорошая, упускается «дорогой день для уборки хлеба».
Купец Ферапонтов только один раз появится на страницах романа, но то, что с ним произойдет, поможет нам понять Наташу, и Андрея, и Петю, и всех людей, которые вче-жили в мире, а сегодня живут на войне. Владелец дома, постоялого двора и мучной лавки, «толстый, черный, красный сорокалетний мужик с толстыми губанами, с толстой шишкой-носом, такими же шишками над чертами, нахмуренными бровями и ТОЛСТЫМ брюхом» – таков Ферапонтов. Не правда ли, мало симпатичный мужчина? Толсти нарочно рисует его таким: не живот у него, а «брюхо», по нос, а шишка; в трех строчках четыре раза повторено слово «толстый»; сам он «черный, красный», и первые же его слипа – о деньгах: «Мужики по три рубля с подводы просит – креста на них нет!» Жена умоляет его уехать из Смоленски: «Не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, иееъ уехал; что, говорит, мы-то?» – Ферапонтов не хочет ехать ни за что, не хочет оставить добро, он избил жену Ш ее просьбы: «Так бил, так волочил!»
единственное, что интересует Ферапонтова: как бы не «им л «тип» по семь рублей за подводу (вчера было по три, сегодня уже по семь!); его мучит зависть к купцу Селиванову, выгодно продавшему муку в армию. И вот Алпатыч выезжает с ферапонтовского двора. «Вдруг послышался странный звук дальнего свиста н удара, и вслед затем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла». Это было начало. «С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе». Если бы мы видели все это глазами князя Андрея или его отца, мы бы сразу поняли, что началось бомбардирование города из множества орудий. Но за нас смотрит Алпатыч, и он ничего не понимает; вокруг него людям только любопытно, даже весело – до той самой секунды, когда «засвистело что-то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что-то и застлало дымом улицу». Так увидели Алпатыч и женщины, стоявшие в воротах. Но это что-то, похожее на птичку, раздробило бедро любопытной кухарке – тогда только люди поняли, что происходит.
Уже идут по улице русские солдаты, оставляющие город; уже офицер кричит Алпатычу: «Сдают город, уезжайте, уезжайте!» – ив это время в лавку Ферапонтова врывается несколько солдат. Они «с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время… в лавку вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановился и, схватившись за волосы, захохотал рыдающим хохотом.
- – Тащи все, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу…
- – Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор».
Он остался тот же – черный, красный, с толстым брюхом, хитрый купец, умеющий из всего извлекать выгоду. Но в его крике: «Не доставайся дьяволам!», в его рыдающем хохоте: «Сам запалю» – будущий пожар Москвы и погибель Наполеона, потому что настал миг, когда купец Ферапонтов думает не о деньгах и товарах, а о России. Может, он и не думает о ней, но чувствует за нее – так, как чувствуют в этот час все.
Уже горят дома и лавки, подожженные такими же хозяевами, как Ферапонтов, и люди несут «из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна», чтобы зажечь еще что-то, чтобы не досталось французам. Не может в эту минуту произойти ничего удивительного что Алпатыча вдруг окликает князь Андреи, освещенный пламенем пожара, – даже это не странно: здесь должен быть князь Андрей, «в плаще, верхом на вороной лошади», с бледным и изнуренным лицом; он должен во г так, «приподняв колено… писать карандашом» записку от
Князь Николай Андреевич Болконский , отправляя в Смоленск своего управляющего Алпатыча, дал ему только обычные хозяйственные поручения. Но княжна , по совету Десаля, послала с Алпатычем письмо к губернатору «с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы». Мы уже видели, что Толстой. почти никогда не описывает войну от себя, своими глазами. Мы видели битвы глазами Николая Ростова и Андрея Болконского, мы увидим Бородино глазами Пьера - так и теперь мы подъезжаем к Смоленску, под которым уже стоят французы, вместе с Алпатычем. Он волей-неволей выслушивает купца Ферапонтова; у которого всегда останавливается в Смоленске. На сообщение, что «все француза боятся», Алпатыч отвечает, ках князь: «Бабьи толки, бабьи толки!» Его волнует одно: погода хорошая, упускается «дорогой день для уборки хлеба».
Купец Ферапонтов только один раз появится на страницах романа, но то, что с ним произойдет, поможет нам понять Наташу, и Андрея, и Петю, и всех людей, которые вче-жили в мире, а сегодня живут на войне. Владелец дома, постоялого двора и мучной лавки, «толстый, черный, красный сорокалетний мужик с толстыми губанами, с толстой шишкой-носом, такими же шишками над чертами, нахмуренными бровями и ТОЛСТЫМ брюхом» - таков Ферапонтов. Не ли, мало симпатичный мужчина? Толсти нарочно рисует его таким: не живот у него, а «брюхо», по нос, а шишка; в трех строчках четыре раза повторено слово «толстый»; сам он «черный, красный», и первые же его слипа - о деньгах: «Мужики по три рубля с подводы просит - креста на них нет!» Жена умоляет его уехать из Смоленски: «Не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, иееъ уехал; что, говорит, мы-то?» - Ферапонтов не хочет ехать ни за что, не хочет оставить добро, он избил жену Ш ее просьбы: «Так бил, так волочил!»
единственное, что интересует Ферапонтова: как бы не «им л «тип» по семь рублей за подводу (вчера было по три, сегодня уже по семь!); его мучит зависть к купцу Селиванову, выгодно продавшему муку в армию. И вот Алпатыч выезжает с ферапонтовского двора. «Вдруг послышался странный звук дальнего свиста н удара, и вслед затем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла». Это было начало. «С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе». Если бы мы видели все это глазами князя Андрея или его отца, мы бы сразу поняли, что началось бомбардирование города из множества орудий. Но за нас смотрит Алпатыч, и он ничего не понимает; вокруг него людям только любопытно, даже весело - до той самой секунды, когда «засвистело что-то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что-то и застлало дымом улицу». Так увидели Алпатыч и женщины, стоявшие в воротах. Но это что-то, похожее на птичку, раздробило бедро любопытной кухарке - тогда только люди поняли, что происходит.
Уже идут по улице
href="http://www.school-essays.info/about/">русские солдаты
, оставляющие город; уже офицер кричит Алпатычу: «Сдают город, уезжайте, уезжайте!» - ив это время в лавку Ферапонтова врывается несколько солдат. Они «с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время... в лавку вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что-то, но вдруг остановился и, схватившись за волосы, захохотал рыдающим хохотом.
- - Тащи все, ребята! Не доставайся дьяволам! - закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу...
- - Решилась! Расея! - крикнул он. - Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась... - Ферапонтов побежал на двор».
Он остался тот же - черный, красный, с толстым брюхом, хитрый купец, умеющий из всего извлекать выгоду. Но в его крике: «Не доставайся дьяволам!», в его рыдающем хохоте: «Сам запалю» - будущий пожар Москвы и погибель Наполеона, потому что настал миг, когда купец Ферапонтов думает не о деньгах и товарах, а о России. Может, он и не думает о ней, но чувствует за нее - так, как чувствуют в этот час все.
Уже горят дома и лавки, подожженные такими же хозяевами, как Ферапонтов, и люди несут «из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна», чтобы зажечь еще что-то, чтобы не досталось французам. Не может в эту минуту произойти ничего удивительного что Алпатыча вдруг окликает князь Андреи, освещенный пламенем пожара, - даже это не странно: здесь должен быть князь Андрей, «в плаще, верхом на вороной лошади», с бледным и изнуренным лицом; он должен во г так, «приподняв колено... писать карандашом» записку отцу. Пес сметено, идет по Смоленску, и только один чело-пек остается неизменным в этом безумном, полыхающем мире.
- - Вы полковник? - кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. - В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, - кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных поиск первой армии...»
От этого «помощника начальника штаба левого фланга» душу переворачивает. Ничего, ничего он так и не понял, как не понял и его друг Друбецкой; у Берга в этой войне «место весьма приятное и на виду»; он не понимает, зачем зажигают дома; где ему - чистому и розовому - до толстого, красного, черного Ферапонтова! А князь Андрей, который семь лет назад кричал на Жеркова за глупые шутки, сегодня не кричит на Берга: он его не замечает, не слышит.
- «- Урруру! - вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные л«ца людей, стоявших вокруг пожара...
- - Это сам хозяин, - послышались голоса».
- Князь Андрей - с ними, с этими людьми, сжигающими свой хлеб, с купцом Ферапонтовым, и нет ему дела до Берга; забота у него - Россия.
После того , что князь Андрей видел в Смоленске, его уже не может удивить то, что он замечает, отступая со своим полком по большой дороге, мимо Лысых Гор: «Оставшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма но сожженным солнцем лугам... Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались...»
Это - война
. Но и
href="http://www.school-essays.info/about/">на войне
люди остаются людьми. Заехав в свое разоренное поместье, князь Андрей увидел двух крестьянских девочек, воровавших сливы в барской оранжерее. Они испугались барина, и князь Андрей тоже «испуганно-поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им. что он их видел». После встречи с девочками был еще пруд в котором «с хохотом и гиком» купались солдаты - «весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно». Грустно потому, что война разрушает не только дома и амбары, она идет по человеческим жизням, и все эти люди весело барахтающийся в пруде, завтра могут погибнуть, и девочки со сливами тоже, война не пощадит никого.
Скажет, что так
Но люди уже и не хотят пощады. Одна забота владеет этими веселящимися в грязном пруде солдатами, и купцами, жгущими свой хлеб, и полководцем Багратионом. Рискуя заслужить гнев царя или всесильного Аракчеева, он все-таки после оставления Смоленска пишет Аракчееву письмо - прекрасное письмо незнакомого с дипломатией солдата: «Больно, грустно, и вся! армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили... Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани!.. Ежели уж так пощло - надо драться; пока Россия может и тюка люди на ногах... Скажите, ради бога, что наша Россия - мать наша. Разоренный дом в Лысых Горах, девочки со сливами; Наташа, изменившая князю Андрею с Анатолем, сестра, сын, старик отец - вот Россия князя Болконского. У Ферапонтова она другая, у Багратиона - третья, но у всех одна, и все они: князь Андрей и Алпатыч, Николай Ростов; в своем полку и Пьер в Москве; человек во фризовой шинели, радующийся пожару Смоленска, и стиснутый московской толпой Петя Ростов; купающиеся солдаты и генерал Багратион - все они знают теперь: пришел час, когда стало важно только одно - общая судьба всех, судьба Отечества.
