«Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система, со своими историческими дарами и заданиями»
И.А. Ильин

В центре историософских размышлений И.А. Ильина находится тема России, ее прошлое, настоящее и будущее. Взгляды Ильина на сущность русскости выражены в известной статье «О русской идее». Ильин полагает, что русский народ – как и любой другой народ – является носителем уникальной творческой идеи, дарованной ему свыше. Его будущее должно быть связано с реализацией заложенными в него потенций, а слепое копирование западной или иной культуры приведет к деградации русской культуры и русской государственности. Ильин определяют русскую идею как «идею созерцающего сердца»; это сердце «созерцает свободно и предметно» и передает свое видение «воле для действия, и мысли для осознания и слова». Русская идея включает четыре составляющих: сердце, созерцание, свободу и предметность. В самой интенсивной форме она воплощена в православном учении и культе, а оттуда – как из центра – ее энергии проникают во все сферы жизни. Ильин находит ее проявления в духовных поисках, народном миросозерцании, государственном устройстве, живописи, архитектуре, музыке и пр. Он пишет:

«Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше...
В чем же сущность этой идеи? Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1 - Итак, русская идея есть идея сердца.
Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что, именно, любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что "Бог есть Любовь". Русское православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра… Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру…
Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) - сами по себе ему мало свойственны. Без любви - он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.

2. - И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.
Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно "созидаемом" и укрепляемом этой всеобщей любовью.

3. - Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию… Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности…

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако, это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого само-оформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему - сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля и облики коих художественно показал Н.С.Лесков…

Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности - сама по себе не сулит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: - культуру сердца, созерцания, свободы и предметности. Нет единой общеобязательной "западной культуры", перед которой все остальное - "темнота" или "варварство". Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовного акта (или вернее - его духовных актов) может быть и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец… Как бы ни были велики наши исторические несчастия и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить в кусочки, собирая на мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом - смысл русской идеи»

Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба Русского народа за свободу и достойную жизнь на земле - продолжается. И ныне нам более чем когда-либо подобает верить в Россию, видеть ее духовную силу и своеобразие и выговаривать за нее, от ее лица и для ее будущих поколений ее творческую идею.

Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время - русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия во всем: в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, что осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее, это будет осуществляться, тем будет лучше...

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно и передающего свое видение воле для действия и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1. Итак, русская идея есть идея сердца.

Она утверждает, что главное в жизни есть любовь, и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что «Бог есть Любовь». Русское Православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед "силою" (первобытные религии); не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает Ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и не умом, а огнем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом ее творческая сила на века.

И все это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники - и византийские, и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненного чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосии) - есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностические интуиции живой страдающей личности).

Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) - сами по себе ему мало свойственны. Без любви - он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.

2. И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая «лень» (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно «созидаемом» и укрепляемом этой всеобщей любовью.

3. Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказывать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция Христианства: не формальная, не законническая, не морализирующая» но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не «империалистическому») пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: «Христианская свобода и Древняя Русь» в № 10 ежегодника «День русской славы», 1940, Белград).

Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости (Святославово «иду на вы»...), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству...

Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 гг. из 1400000 русских пленных в Германии 260000 человек (18,5%) пытались вбежать из плена. «Такого процента попыток не дала ни одна нация» (Н.Н. Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с ее бесконечными войнами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими бунтами, а преклониться перед той силою государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого самооформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему - сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля, и облики коих художественно показал Н.С. Лесков. Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и отечеству; а, напр., русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, - как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям...

Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, - он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшие создания во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божий дары - история и природа - сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.

Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное - по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы... Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т. е. предметно.

Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по-своему: русское по-русски.

У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый - у иудеев, свой особый - у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая «кровь в жилах», другая наследственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и свои недостатки. Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки, - совестью, молитвою, трудом и воспитанием, - тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять.

Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру - были бы для нас безнадежны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы или, во всяком случае, отказаться от их преобладания. И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную - искренность духа? И для чего? Для того чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее - дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков?.. А в сущности говоря, для того чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы и обходиться без воли, без мысли, без жизненной формы, без дисциплины и без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания - свою особую, новую русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, - за нею стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказаться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели... И все это выговаривается русской идеей.

Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности - сама по себе не судит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: культуру сердца, созерцания, свободы и предметности: Нет единой общеобязательной «западной культуры», перед которой все остальное - «темнота» или «варварство». Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовного акта (или, вернее, - его духовных актов), может быть, и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом - смысл русской идеи.

Однако это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая идти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех опередили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто все, что в России происходит и создаётся, - совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей истории или плохи, мы призваны и обязаны идти своим путем, - очищать свое сердце, укреплять свое созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы ни были велики наши исторические несчастья и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить «в кусочки», собирая на мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Бога и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом - смысл русской идеи.

Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая ее и не преувеличивая. Мы должны, заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же "приложится" сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование «будь как никто» неверно, нелепо и не осуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чем не подражать им и ничему не учиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу; надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения. И в этом смысл русской идеи.

Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всей возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она "отрицает" волю, мысль, форму и организацию. Самобытность русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести). Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении ее сил на первичные и вторичные: первичные силы определяют и ведут, а вторичные вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но еще лучше, полнее и совершеннее.

1. Согласно этому - русская религиозность должна по-прежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе и всегда блюсти свой совестный акт. Русское Православие должно чтить и охранять свободу веры - и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечного созерцания свое особое православное богословие, свободное от рассудочного, формального, мертвенного, скептически слепого резонерства западных богословов; оно не должно перенимать моральную казуистику и моральный педантизм у Запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести («к свободе призваны вы, братия», Гал. 5, 13), и на этих основах оно должно выработать восточно-православную дисциплину воли и организации.

2. Русское искусство - призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценить русскую музыку и совсем еще не нашел доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и всех направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке - и приспособляться к их вкусам и потребностям; им не подобает "учиться" у запада - ни его упадочному модернизму, ни его эстетической бескрылости, ни его художественной беспредметности и снобизму. У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт: нет русского искусства без горящего сердца; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет это все, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формою и ритмом.

3. Русская наука - не призвана подражать западной учености ни в области исследования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать свое мировосприятие, свое исследовательство. Это совсем не значит, что для русского человека "необязательна" единая общечеловеческая логика или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или иное разрушительное безобразие. Но русский ученый призван вносить в свое исследовательство начала сердца, созерцательности, творческой свободы и живой ответственности совести. Русский ученый призван вдохновенно любить свой предмет так, как его любили Ломоносов, Пирогов, Менделеев, Сергей Соловьев, Гедеонов, Забелин, Лебедев, князь Сергей Трубецкой. Русская наука не может и не должна быть мертвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой бессовестного умения.

Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием, - и в естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине. Рассудочная наука, не ведущая ничего, кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение ее убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках и бессильна подняться к созерцанию целого. Русский же ученый призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента.

К этому должна присоединиться творческая свобода в исследовании. Научный метод не есть мертвая система приемов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, "изследование", "изобретение", вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явления, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания - не в отмену логики, а в наполнение ее живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними.

4. Русское право и правоведение должны оберегать себя от западного формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой беспринципности, от релятивизма и сервилизма. России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански-православное по своему духу и творчески содержательное по своей цели. Для того чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу как предметную цель права и государства и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитать свободную личность с достойным характером и предметною волею. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточенные и утомленные сердца, чтобы сердца по-новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.

Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, - к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, - мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом - духом сердечного созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание без сердца и без интуитивного восприятия детской личности? Как возможна в России бессердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья без любви и совестного созерцания? Куда заведет нас новое рассудочное экономическое доктринерство, по-коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многонационального состава, если не сердцем и не свободою? А русская армия никогда не забудет суворовской традицией, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и бессмертия...

Таков основной смысл формулированной мною русской идеи. Она не выдумана мною. Ее возраст есть возраст самой России. А если мы обратимся к ее религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православного христианства. Россия восприняла свое национальное задание тысячу лет - тому назад от христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.

Иван Александрович Ильин (1883-1954), великий национальный мыслитель, религиозный философ и публицист прошлого столетия, занимает особое место среди деятелей русского религиозно-философского ренессанса. Он жил и творил в эпоху трагических потрясений, выпавших на долю нашего государства. Стойко приняв революцию в России, И.А. Ильин всегда оставался верен своим идеям, всегда был убежден в своей духовной правоте. За это в 1922 г. большевики выслали его из России и он не смог вернуться на Родину до конца своих дней. Тем не менее, И.А. Ильин как никто другой, всю жизнь был верен своему долгу, который видел в самоотверженном служении России и делу национального возрождения русского народа. В эмиграции им были написаны и изданы десятки трудов, среди которых наиболее значительными стали «О сопротивлении злу силою» (1925), «Аксиомы религиозного опыта» (1953), «Путь кочевидности» (1954), «Наши задачи» (1948-1954) и ДР.
Философия И.А. Ильина по своему характеру, источникам и методу, качественно отличается от философских концепций русского возрождения начала XX века. Ильин никогда не предавался философии ради философии, он думал и писал в первую очередь о том, чем жила русская общественность. Его идеи основываются не на отвлеченном теоретизировании или интеллектуализме, а на непосредственном духовном опыте жизни. Ильин полагал, что истинная философия не должна строиться из рассудочной систематизации умозрительных философских понятий, - методе, который был принят русскими мыслителями из немецкой философии. Напротив, он основывал свои рассуждения на опыте живой религиозности и духовности, не раз отмечая, что его философия простая, тихая, доступная каждому, рожденная главным органом православного христианства созерцающим сердцем.
Именно с высоты такого взора Иван Александрович рассматривает смысл русской идеи. Понятие это, однако, не является его нововведением. Впервые о русской идее заговорил еще Ф.М. Достоевский, выделив ее как идею национальную, но в то же время общечеловеческую и объективно-ценную для всех народов. Впоследствии определенный вклад в развитие русской идеи внесли крупнейшие русские философы B.C. Соловьев, Н.Ф. Федоров, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, А.Ф. Лосев и др. Итогом их творчества стало понимание русской идеи, как составной части всеобщей христианской идеи, имеющей глубинные национальные особенности и выраженной в терминах диалектической философии. По существу вся русская философия стала теоретическим оформлением различных сторон русской идеи. Именно так можно расценить и творческое наследие И.А. Ильина. Русская идея была для него, прежде всего, идеей творческой, идеей, которой уже обладал русский народ, которая составляла его силу и самобытность среди всех прочих народов. В то же время она отражала призвание русского народа, его высокую историческую задачу и духовный путь. Русская идея в философии И.А. Ильина никогда не была пустым умозрительным определением, а служила основным ориентиром на пути освобождения русского народа от безбожного тоталитаризма и возрождения его традиционных духовных ценностей.
Русская идея определяется у И.А. Ильина как идея «сердца, созерцающего свободно и предметно, и передающего свое видение воле для действия и мысли для осознания и слова». Понятие «сердце» выступает здесь в качестве философской концепции человеческой души и ее внутреннего сокровенного мира. Русская идея, таким образом, есть «идея сердца», которая утверждает, что главное в жизни любовь, на основе которой строится вся совместная жизнь на земле и «культура духа». Русская душа изначально была предрасположена к чувству и эта особенность исторически была развита у нас Православием. Для России всегда была характерна вера «не волею и умом, а огнем сердца», и это, как считал Иван Ильин, определило корень русской идеи, который выражался в стремлении к совершенному качеству, к объективному идеалу. Желание увидеть подлинное совершенство проявилось в духе русского быта, русского искусства, русской науки. Ильин убежден, что без этого стремления, без веры и без любви русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели.
Основным же проявлением любви и веры в русской жизни служит «живое созерцание». Термин этот напрямую связан с религиозностью и составляет центральное место философии Ильина. Жизнь в «сердечном созерцании» означает, прежде всего, пребывание в духовности, которое наполняет душу человека и лежит в основе всего человеческого бытия. «Сердечное созерцание» - это особое состояние, своеобразное внутреннее «зрение», направленное к совершенству и открывающее человеку духовные предметы. Это характерная русская черта, которая выражается в потребности «увидеть любимое вживе и въяве и потом выразить увиденное поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний». Это и есть проявление русской идеи в народной жизни. Воспитанное бесконечной широтой и красотой русской природы, «сердечное созерцание» воплотилось и в духовно-творческую силу народа, и в небезызвестную русскую ментальность и «созерцающую лень».
Однако сердечная любовь и созерцание неизбежно исчезают при отсутствии свободы. В философии Ильина можно выделить два типа свободы: внутреннюю и внешнюю. Последняя является лишь необходимым условием развития первой, которая в свою очередь и воплощается в сердечном стремлении к совершенству. По мнению И.А. Ильина, желание свободы, как внешней, так и внутренней, есть явление исконно русское, которому соответствовала и православная концепция христианства: не формальная, не законни-ческая, не морализующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Свобода всегда была важнейшим компонентом русской идеи, исторически отразившемся в том «органическом свободолюбии», который проявил русский народ в эпоху иноплеменного порабощения и крепостного права. Тем не менее, обладание свободой не должно переходить в своеволие и самораз-нуздание, поэтому созерцание должно быть не просто свободным, но и предметным. Предметность в жизни человека, по словам И.А. Ильина,-это «прекрасная и священная» духовная цель жизни, значимая и в объективном и в субъективном отношении, ради которой стоит «жить, бороться и умереть». Предметность вселяет в человека чувство радостного служения, духовного достоинства и высшей ответственности. В России служение Предмету отразилось во многих сферах общественной жизни, начиная от религиозных традиций и заканчивая идеей праведного патриотизма в русской армии.
Таким образом, русская национальная идея выступает в творчестве И.А. Ильина в качестве идеи созерцающей любви и свободной предметности, углубляясь в которую мы сможем восходить к Богу. В связи с этим все состояния человека Ильин подразделяет на «первичные силы» (сердце, созерцание, свобода, совесть) и «вторичные силы» (воля, мысль, форма, организация). С этой позиции смысл русской идеи может быть выражен иначе, как подчинение и формирование вторичных сил на основе первичных, т.е. создание духовной культуры. Это определило и характер русской религиозности, основанной на созерцании, свободе и совести, которые проявились в Православной дисциплине и организации; и в русском искусстве, где во внешнюю форму облекается глубокое идейное содержание; и в русской науке, раскрывающей предмет во всей его полноте благодаря свободному творческому исследованию.
В сфере общественно-политической организации государства, по мнению И.А. Ильина, наиболее приемлемой формой правления для России является Монархия. «Россия росла и выросла в форме Монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или политическому рабству -писал мыслитель, - но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, беззаветно любимом и укрепляемом всеобщей любовью». Власть Монарха в России всегда выполняла роль консолидирующей силы, символа могущества и независимости Русского государства. Как и многие другие философы русского ренессанса, Иван Ильин полагал, что Монархия в России имеет сугубо экзистенциальные основания, которые выражались, прежде всего, в «живой очевидности сердца». Это составляло отражение сущности русской идеи в сфере исторически сложившегося общественно-политического строя России. Согласно справедливому замечанию многих исследователей, в творчестве И.А. Ильина, наряду с трудами И.Л. Солоневича, М.В. Назарова и Л.В. Тихомирова, теория монархического государственного устройства нашла наиболее полное отражение.
Исторически сложившаяся самобытность духовной культуры русского народа есть неотъемлемое наше призвание и историческая задача. И.А. Ильин определял ее смысл как необходимость для русского народа «быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу и не соблазняться чужими укладами». Все, что дано России в качестве национального своеобразия, будь то особенность государственного устройства, молитвы, быта, искусства или науки, - все это есть дар Божий и призвание наше. Иван Александрович был убежден, что заимствование западной культуры губит Россию, что «мы Западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя самим себе», - и в этом он видел смысл русской идеи.
Вне всякого сомнения, И.А. Ильин оставил глубокий след в истории русской религиозной философии. А.В. Гулыга в этом отношении отмечал, что «в XX столетии в России не было более трезвого и глубокого политического мыслителя, чем Иван Александрович Ильин». В его творчестве черты русского духовного и политического своеобразия не просто получили четкое оформление и осмысление, но, прежде всего, были обозначены как путь национального возрождения России. Идея эта не теряет своей актуальности и в наше время, время утраты русским народом преемственности своей истинной культуры и ментальности, когда нам особо необходимо национальное духовное обновление. И в связи с этим творческое наследие И.А. Ильина и его идеи являются для нас основополагающим ориентиром на пути возрождения России.

русский мыслитель, философ, публицист и общественный деятель. Закончил юридический факультет Московского университета, где в 1918 стал профессором. В конце 1922 года выслан из России. Жил в Берлине, где преподавал в Русском научном институте. В 1927-30-е издавал "журнал волевой идеи" - "Русский колокол". После прихода к власти Гитлера был вынужден уехать из Германии и обосноваться в Швейцарии, где прожил до конца своих дней.

* * * * * * * * *

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА

Ильин Иван Александрович (16/28.03.1882 - 21.12.1954)

В начале 21 века над могилой Ивана Александровича и его супруги нависла угроза уничтожения . Кем была все-таки продвинута идея перезахоронения непонятно, т.к. в об этом говорится очень туманно. Церемония перезахоронения праха философа Ивана Ильина и его супруги состоялась 3 октября 2005 года в некрополе Донского монастыря в Москве.

С возвращением интеллектуального наследия Ивана Александровича дело обстоит следующим образом.

Архив попал на хранение в Мичиганский госуниверситет в 1965 году из Цюриха после смерти Ивана Ильина в 1954 году. "Иван Александрович завещал хранить свой архив за рубежом до тех пор, пока в России не закончится большевистский режим",– пояснил газете эксперт Российского фонда культуры профессор Юрий Лисица. Хранитель архива профессор Мичиганского университета и ученик Ивана Ильина Николай Полторацкий не спешил передавать архив России и после развала СССР. С приходом к власти Владимира Путина в семье Полторацких отношение к России изменилось, правда, к этому времени самого профессора уже в живых не было, а права на архив перешли его вдове Тамаре Михайловне. Возвращение архива Ильина состоялось в рамках президентской программы "За примирение и согласие" (программа призвана преодолеть историческое разделение в обществе, которое произошло в 1917 году. В ее рамках в 2005 году были перезахоронены Антон Деникин и Иван Ильин), курируемой полпредом президента РФ Георгием Полтавченко и осуществляемой при активном участии Российского фонда культуры и госструктур. Возвращение архива обошлось в $60 тыс. За финансовой помощью представители власти обратились к известному бизнесмену Виктору Вексельбергу, который оказал ее через фонд "Связь времен".

1. Русские люди! В 2002 г. на телеканале "Россия" был показан фильм "Русский исход" Алексея Динисова. В этом фильме его автор говорит, что в 2005 г. могила Русского мыслителя Ивана Александровича Ильина, которая находится на кладбище Цолликона под Цюрихом, будет уничтожена, т. к. земля на кладбище платная, а взносы прекратились со смертью проф. Полторацкаго. Самым надежным способом сохранить прах Ильина автор фильма считает перевезти его в Россию, но на это нет денег. Когда я смотрел этот фильм и слышал эти слова, я не верил своим ушам: неужели в России нет людей, которые любят Русского национальнаго мыслителя и Русского патриота, которым был Иван Александрович Ильин, которым дорого его огромное наследие и которые готовы пожертвовать частью своих денег, чтобы спасти прах мыслителя от уничтожения и о каком Русском патриотизме может идти речь, если Русские люди способны спокойно наблюдать за уничтожением могилы настоящаго сына России Ильина, не пытаясь ничего предпринять, чтобы предотвратить это ужасное событие, не желая разстаться хотя-бы с малой частью своих сбережений и, может быть, ситуация уже изменилась, и кто-то выплачивает взносы. Но если это не так, то я обращаюсь к Вам, Русские люди! Необходимо выяснить ситуацию, и если могиле Ильина по-прежнему грозит уничтожение, то организовать сбор пожертвований и перевезти прах Русского философа на его родную землю. В России много Русских людей, искренно любящих свою Родину, и я уверен, что нам удасться совершить этот Богоугодный поступок и спасти прах Ильина, исполнив свой долг Русского человека и придав сил народной памяти. 12/12/04 Форум Русского Дома

* * * * * * * * *

Статья предоставлена: "Im Werden Verlag". Некоммерческое электронное издание
Стаья опубликована:

Статья "О русской идеѣ" въ старой орθографiи см. въ Im Werden Verlag

И. А. Ильин

О русской идее

Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба Русского народа за свободу и достойную жизнь на земле - продолжается. И ныне нам более чем когда-либо подобает верить в Россию, видеть её духовную силу и своеобразие и выговаривать за неё, от её лица и для её будущих поколений её творческую идею.

Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время - русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия во всем: в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше...

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. идея созерцающаго сердца. Сердца, созерцающаго свободно и предметно и передающаго свое видение воле для действия и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1. Итак, русская идея есть идея сердца.

Она утверждает, что главное в жизни есть любовь, и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что «Бог есть Любовь». Русское Православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед «силою» (первобытныя религии); не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, возсылает Ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковныя песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и не умом, а огнем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершеннаго качества. в этом корень русской идеи. в этом её творческая сила на века.

И все это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники - и византийские, и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечнаго чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненнаго чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосий) - есть явление сущей доброты. Духом сердечнаго и совестнаго созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История Русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братскаго сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностическия интуиции живой страдающей личности).

Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) - сами по себе ему мало свойственны. Без любви - он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом Без идеала и Без цели. Ум и воля Русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.

2. И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа с её далями и облаками, с её реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша «созерцающая лень» (Пушкин), за которой скрывается сила творческаго воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и вяве и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе Русского историческаго монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что Государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно «созидаемом» и укрепляемом этою всеобщей любовью.

3. Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их Без неё угасает. Сердцу нельзя приказывать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеётельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция Христианства: не формальная, не законническая, не морализирующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не «империалистическому») пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: «Христианская свобода и Древняя Русь» в № 10 ежегодника «День русской славы», 1940, Белград).

Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточнаго славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла Русского человека к прямодушию и открытости (Святославово «иду на вы»...), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству...

Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 гг. из 1.400.000 русских пленных в Германии 260.000 человек (18,5%) пытались сбежать из плена. «Такого процента попыток не дала ни одна нация.» (Н. Н. Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие Русского народа, окинем мысленным взором его историю с её безконечными войнами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими бунтами, а преклониться перед той силою государственнаго инстинкта, духовной лояльности и христианскаго терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающаго сердца. Однако это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически творческаго самооформления, не для безпредметнаго блуждания и произволения, а для самостоятельнаго нахождения предмета и пребывания в нем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь Русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродиваго, по-своему - сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священныя традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славныя традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля, и облики коих художественно показал Н. С. Лесков. Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и отечеству; а, напр., русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, - как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце Русского человека прилеплялось к безпредметным или противопредметным содержаниям...

Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, - он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшия создания во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве, в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божьи дары - история и природа - сделали Русского человека именно Таким. в этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача Русского народа: быть Таким со всей возможной полнотою и творческою силой; блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовнаго лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.

Исходя из Русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное - по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы... Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т.- е. предметно.

Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по-своему: русское по-русски.

У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый - у иудеев, свой особый - у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая «кровь в жилах», другая наследственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и свои недостатки. Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственныя. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки, - совестью, молитвою, трудом и воспитанием, - тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять…

Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру - были бы для нас безнадежны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, разсудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы или, во всяком случае, отказаться от их преобладания. И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную - искренность духа? И для чего? Для того чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее - дух римскаго права, дух умственнаго и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков?.. А в сущности говоря, для того чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы и обходиться Без воли, Без мысли, Без жизненной формы, Без дисциплины и Без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободнаго сердечнаго созерцания - свою особую, новую русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все что угодно, не считаясь с законами её духовнаго организма. Россия есть живая духовная система с своими историческими дарами и заданиями. Мало того, - за нею стоит некий божественный исторический замысел, от котораго мы не смеем отказаться и от котораго нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели... И все это выговаривается русскою идеей.

Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности - сама по себе не судит и не осуждает инородныя культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: культуру сердца, созерцания, свободы и предметности: нет единой общеобязательной «западной культуры», перед которой все остальное - «темнота» или «варварство». Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовнаго акта (или, вернее, - его духовных актов), может быть, и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом - смысл русской идеи.

Однако это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая итти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех опередили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто все, что в России происходит и создается, - совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей истории или плохи, мы призваны и обязаны итти своим путем, - очищать свое сердце, укреплять свое созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы ни были велики наши историческия несчастья и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать Русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить «в кусочки», собирая на мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учители. Мы ученики Бога и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из Русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом смысл русской идеи.

Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая ее и не преувеличивая. Мы должны заботиться не Об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же «приложится» сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование «будь как никто» неверно, нелепо и не осуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чем не подражать им и ничему не учиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из неё к Богу; надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметнаго служения. И в этом смысл русской идеи.

Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всею возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она «отрицает» волю, мысль, форму и организацию. Самобытность Русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться безформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичныя силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из её первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести). Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении её сил на первичныя и вторичныя: первичныя силы определяют и ведут, а вторичныя вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но еще лучше, полнее и совершеннее.

1. Согласно этому - русская религиозность должна попрежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе и всегда блюсти свой совестный акт. Русское Православие должно чтить и охранять свободу веры - и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечнаго созерцания свое особое православное богословие, свободное от разсудочнаго, формальнаго, мертвеннаго, скептически слепого резонерства западных богословов; оно не должно перенимать моральную казуистику и моральный педантизм у Запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести («к свободе призваны вы, братия», Гал. 5, 13), и на этих основах оно должно выработать восточно-православную дисциплину воли и организации.

2. Русское искусство - призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценит русскую музыку и совсем еще не нашел доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и всех направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке - и приспособляться к их вкусам и потребностям; им не подобает «учиться» у запада - ни его упадочному модернизму, ни его эстетической безкрылости, ни его художественной безпредметности и снобизму. У Русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт: нет Русского искусства Без горящаго сердца; нет Русского искусства Без сердечнаго созерцания; нет его Без свободнаго вдохновения; нет и не будет его Без ответственнаго, предметнаго и совестнаго служения. А если будет это все, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формою и ритмом.

3. Русская наука - не призвана подражать западной учености ни в области изследования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать свое мировосприятие, свое изследовательство. Это совсем не значит, что для Русского человека «необязательна» единая общечеловеческая логика или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право Русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или иное разрушительное безобразие. Но русский ученый призван вносить в свое изследовательство начала сердца, созерцательности, творческой свободы и живой ответственности совести. Русский ученый призван вдохновенно любить свой предмет так, как его любили Ломоносов, Пирогов, Менделеев, Сергей Соловьев, Гедеонов, Забелин, Лебедев, князь Сергей Трубецкой. Русская наука не может и не должна быть мертвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой безсовестнаго умения.

Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием, - и в естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологиии, и в медицине. Разсудочная наука, не ведущая ничего, кроме чувственнаго наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно слепая: она не видит предмета, а наблюдает одне оболочки его; прикосновение её убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках и безсильна подняться к созерцанию целаго. Русский же ученый призван созерцать жизнь природнаго организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемаго им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента.

К этому должна присоединиться творческая свобода в изследовании. Научный метод не есть мертвая система приемов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий изследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, «изследование», «изобретение», вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явления, а художником в изследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукою творческаго созерцания - не в отмену логики, а в наполнение её живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостнаго предмета, скрытаго за ними.

4. Русское право и правоведение должны оберегать себя от западнаго формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой безпринципности, от релятивизма и сервилизма. России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански-православное по своему духу и творчески содержательное по своей цели. Для того чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу как предметную цель права и государства и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитать свободную личность с достойным характером и предметною волею. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточенныя и утомленныя сердца, чтобы сердца по-новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящаго Русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.

Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, - к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, - мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом - духом сердечнаго созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание Без сердца и Без интуитивнаго восприятия детской личности? Как возможна в России безсердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья Без любви и совестнаго созерцания? Куда заведет нас новое разсудочное э к о н о м и ч е с к о е д о к т р и н е р с т в о, по-коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многонациональнаго состава, если не сердцем и не свободою? А русская армия никогда не забудет суворовской традиции, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и безсмертия...

Таков основной смысл формулированной мною русской идеи. Она не выдумана мною. Её возраст есть возраст самой России. А если мы обратимся к её религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православнаго христианства. Россия восприняла свое национальное задание тысячу лет тому назад - от Христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.

1948 г.

Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба русского народа за свободную и достойную жизнь на земле продолжается. И ныне нам более, чем когда нибудь, подобает верить в Россию, видеть ее духовную силу и своеобразие, и выговаривать за нее, от ее лица и для будущих поколений ее творческую идею.

Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское, историческое своеобразие и в то же время русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и грядущих поколениях, и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше...

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1. Итак, русская идея есть идея сердца.

Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско славянская душа, издревле и органически предрасположения чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божье благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что <Бог есть любовь>. Русское православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед <силою> (первобытные религии); не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (простанство). Русское православие воспринимает Бога любовью, воссылает ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собой акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по роасчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и не умом, а огнем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительными галлюцинациями, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом ее творческая сила на века.

И все это не идеализация, не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, лауковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники и византийские, и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песнь есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях.

Русский танец есть импровизация, проистекающая и переполненого чувства.

Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феоосий) есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэззии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим ду хом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностичес кие интуиции живой страдающей личности).

Итак, любовь есть основная духовно творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшесся существо. Цивилизующие сур рогаты любви (долг, дисциплина, формальность, лояльность, гипноз внеш ней законопослушности) сами по себе ему мало свойственны. Без любви он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно творческое движение именно любовью и верою.

2. И при всем том, первое проявление русской любви и русской ве ры есть живое созерцание. . .

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами, метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая <лень>(Пушкин), за которою скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, эта красота вносилась во все от ткани и кружева до жилищных и кре постных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глуб же; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру в веру, в молитву, в искусство, в науку и философию. Русскому человеку присуща потреб ность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное пос тупком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское ис кусство всегда было чувственным изображением нечувственно узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит в основе русского исторического мо нархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что рус ский человек тяготел к зависимости или политическому рабству, как ду мают многие на Западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно <созидаемом> и укрепляе мом этой всеобщей любовью.

3. Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо ви деть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органи ческое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внут ренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское сво бодолюбие и русско славянская приверженность к национально рели гиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция христианства: не формальная, не законническая, не морализующая, но ос вобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому содействовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не <империалистическому>) пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова:>Христианская свобода и древняя Русь> в N10 ежегодника <День русской славы>, 1940, Белград).

Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выра жается в той органической естественности и простоте, в той импровиза торской легкости и непринужденности, которая отличает восточного сла вянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плав ности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел в просторной неестественности. Природная темпераментность души влекла русского че ловека к прямодушию и открытости (Святославово <иду на вы>. . .), прев ращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к ис поведничеству и мученичеству. . .

Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протя жении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914 1917 года из 1400000 русских пленных в Германии 260000 человек (18. 5%) пытались бежать из плена. <Такого процента попыток не дала ни одна на ция>(Н. Н. Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с ее бесконечны ми войнами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возму титься сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими бунтами, а преклониться перед той силой государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаружи вал на протяжении всей своей истории.

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако, это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиальног говоря, дается человеку не для саморазнуз дания, а для органически творческого самооформления, не для беспред метного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания внем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свабодно созерцающее сердце искало и находило свой верный и дос тойный предмет. По своему находило его сердце юродивого, по своему сердце странника и паломника; по своему предавалось религиозному пред метовидению русское отшельничество и старчество; по своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по своему, совершенно по особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по своему же неслотягловое служение русское крестьянство и по соему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государ ственности; по соему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля и облики коих художес твенно показал Н. С. Лесков. Вся история русских войн есть история са моотверженного предметного служения Богу, Царю и отечеству; а, напр. , русское казачество сначало искало свободы, а потом уже научилось пред метному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности, и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, как только свобода извращалась в произвол и пося гание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русско го человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содер жаниям. . .

Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, он духовно осуществлял свое национальное своеоб разие и производил свои лучшие создания во всем: в праве и в госу дарстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на цар ском престоле. Божии дары история и природа сделали русского челове ка именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его дра гоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и за дача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняясь чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.

Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно восприять и выразить Божественное по своему; как бы нам петь Божии песни и растить на наших полях Божии цветы. . .

Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое и по своему; но так, чтобы это наше и по нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т. е. предметно.

Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по своему: русское, по русски.

У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый у иудеев, свой у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая <кровь в жилах>, другая наледственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и недостатки.

Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы не сумеем преодолеть свои национальные недостатки, совестью, молитвою, трудом и воспитанием, тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять.

Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру были бы для нас безнадежны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцаием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободой. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы, или, во всяком случае, отказаться от их преобладания.

И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную искренность духа? И для чего?

Для того, чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее дух римского права, дух умственного и волевого формирования, и, наконец дух мировой власти, столь характерный для католиков?. . А в сущности говоря, для того, чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы, и обходиться без воли, без мысли, без жизненой формы, бездисциплины и без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания свою, особую, новую русскую культуру воли, мысли, организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система, со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, за ней стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказываться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели. . . И все это выговаривается русской идеей.

Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности сама по себе не судит и не осуждает инородные культуры.

Она только не предпочитает их и не вменяет себе в закон. каждый народ творит то, что он может, исходя из того. что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: культуру сердца, созерцания, свободы и предметности. Нет единой общеобязательной <западной культуры>, перед которой все остальное <темнота> или <варварство>. Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенсва.

Строение его духовного акта (или вернее его духовных актов) может быть и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом смысл русской идеи.

Однако это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая идти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех победили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто все, что в России происходит и создается совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей встречи или плохи, мы призваны и обязаны идти своим путем, очищать свое сердце, укреплять свое созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы не были велики наши исторические недостатки и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить в кусочки; собирая за мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя сами себе. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом смысл русской идеи.

Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая ее и не преувеличивая. Мы должны заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же приложится сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно.

Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование <будь как никто> неверно, нелепо и неосуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чем не подражать им и ничему не научиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу; надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточно славянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения. И в этом смысл русской идеи. Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всей возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она <отрицает> волю, мысль, форму и организацию. Самобытность русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе: но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести). Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении ее сил на первичные и вторичные: первичные силы определяют и ведут, а вторичные вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но еще лучше, полнее и совершеннее.

1. Согласно этому русская религиозность должна по прежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе, и всегда блюсти свой совестный акт. Русское православие должно чтить и охранять свободу веры и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечного созерцания свое особое православное богословие, свободное от рассудочного, формального, мертвенного, скептически слепого резонерства западных богословов; оно не должно перенимать моральную каузистику и моральный педантизм у запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести (<к свободе призваны вы, братья>, Гал. 5, 13), и на этих основах оно должно выработать восточно православную дисциплину воли и организации.

2. Русское искусство призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценить русскую музыку и совсем еще не нашел доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке и приспособляться к их вкусам и потребностям; им не подобает <учиться> у запада ни его упадочному модернизму, ни его эстетической бескрылости, ни его художественной беспредметности и снобизму.

У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт: нет русского искусства без горящего сердца; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его безответственного, предметного и совестного служения. А если будет все это, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формой и ритмом.

3. Русская наука не призвана подражать западной учености, ни в области исследований, ни в области мировосприятия.

Она призвана выработать свое мировосприятие, свое исследовательство. Это совсем не значит, что для русского человека <необязательна> единая общечеловеческая логика, или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или разрушительное безобразие. Но русский ученый призван вносить в свое исследовательство начала, созерцательности, творческой свободы и живой ответственности совести. Русский ученый призван вдохновенно любить свой предмет так, как его любили Ломоносов, Менделеев, Пирогов, Сергей Соловьев, Гедеонов, Забелин, Лебедев, князь Сергей Трубецкой. Русская наука не может и не должна быть мертвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой бессовестного умения.

Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием, и в естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине. Рассудочная наука, не ведущая ничего кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение ее убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках, и бессильна подняться к созерцанию целого. Русский же ученый призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдания своего пациента.

К этому должна присоединиться творческая свобода в исследовании. Научный метод не есть мертвая система приемов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, <исслеедование>, <изобретение>, вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явлений, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги.

Его наука должнастать наукой творческого созерцания не в отмену логики, а в наполнение ее живой предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними.

4. Русское право и правоведение должны оберегать себя от западного формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой беспринципности, от релятивизма и сервилизма.

России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански православное по своему духу и творчески содержательное по своей цели. Для того, чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу, как предметную цель права и государства, и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитывать свободную личность с достойным характером и предметной волей. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточенные и утомленные сердца, чтобы сердца по новому прилепились бы к родине и по новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.

Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, к воспитанию или к школе, к семье или армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, мы видим всюду одно и тоже: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом духом сердечного созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание без сердца и без интуитивного восприятия детской личности? Как возможна в России бессердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья без любви и совместного созерцания? Куда заведет нас новое рассудочное экономическое доктринство, по коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многоплеменного состава, если не сердцем и не свободой? А русская армия никогда не забудет суворовской традиции, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и бессмертия. . .

Таков основной смысл формулированной мной русской идеи. Она не выдумана мной. Ее возраст есть возраст самой России.

А если мы обратимся к ее религиозному источнику, то увидим, что это есть идея православного христианства.

Россия восприняла свое национальное задание тысячу лет тому назад от христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.