Меняйте «линзу», господа…
Восприятие окружающего мира, существующей действительности у всех разное. Одни утверждают, что прекрасен, другие ухмыляются и пожимают плечами, предпочитая отмалчиваться. А, тем не менее, восприятие у каждого свое и одинакового не существует. Если быть точным, то, не существует правильного или ошибочного мировоззрения, существует оценка жизненной реальности, построенная на личном опыте.
Оценивая те или иные события, жизненные ситуации, люди убеждены в том, что оценивают фактически, объективно и беспристрастно. На самом деле это не так, в этом проявляются проблемы мировоззрения . Человек воспринимает мир таким, какой он видит его через собственную линзу своего прошлого опыта, взглядов и убеждений. Именно личный опыт является той самой линзой, через которую люди оценивают и творят свою жизнь. Да, именно творят! По незыблемым законам человек является творцом своей жизни. То, в чем он внутренне убежден, это, своего рода, магнит, притягивающий к себе новые испытания, различные обстоятельства. Все что происходит, вследствие притяжения, рассматривается через собственную линзу, то есть, в препятствиях на жизненном пути «виноват» не мир, а то, что заложено внутри нас. Когда меняется линза, меняется мир вокруг человека.
Что происходит на самом деле…кто «виноват»?
Все, что нас окружает, образуется из колебаний энергии, вся физическая реальность – энергетические колебания разной частотности. Это физика и не справедливо её отрицать. Мышление человека – это тоже колебания, а точнее сами мысли. Чем ярче видение ситуации, которая осмысливается, тем быстрее она запечатлеется в нашем подсознании. На скорость попадания в подсознание влияет частота одних и тех же мыслей, чувственность, эмоциональность. Подсознание в свою очередь, как «губка», впитывает и, в момент, когда собирается достаточное количество «мыслительной» энергии, она кристаллизуется в убеждения и начинает вибрировать внутри человека. Вибрация убеждений в подсознании притягивает к себе обстоятельства, людей, различные ситуации, которые полностью соответствуют нашим мыслям и определяют нашу дальнейшую линзу.
Мысли – это не просто убеждения и установки на что-либо конкретное. Это такие же реальные колебания, как стол, за которым сидим, как стены, которые мы видим перед собой. Они — главная творящая сила в жизни каждого человека. И оказывают мощнейшее влияние на формирование жизненных ситуаций. Но самое удивительное то, что человек имеет над ними полный контроль, но, зачастую, уделяет мизерное внимание своим мыслям.
Меняем уровень мышления… или что делать?
Прежде чем отказываться от тех или иных убеждений, их следует подвергнуть тщательному анализу. Оценивать истинность мышления, необходимо с позиции: какое влияние на жизнь оказывает то или иное убеждение? Какие события оно вызвало, и какие последствия сформировались в результате.
Сосредоточьтесь и выберите сферу жизни, которая волнует больше всего. Это могут быть деньги, здоровье, личные отношения. Оцените реально, даже через собственную линзу, то место в жизни, которое имеет больше всего проблемных ситуаций. Напишите мысли, которые чаще всего возникают, когда приходится решать те или иные вопросы в данной сфере. Это могут быть короткие установки, обрывки фраз, личные выводы из наиболее ярких событий, всего 10 позиций. В момент написания, не думайте о правдивости или истинности убеждения. Цель задания – оценить влияние убеждений, а не то, насколько они соответствуют истине. Перед тем, как начнется оценка написанных фраз, настройтесь внутренне. Многое будет зависеть от честности, желания исправить ситуацию, изменить свой мир и привлечь в него положительное. Не нужно показывать этот список никому, тем более спрашивать совет. Это работа с личным восприятием, поэтому слушать нужно только себя!
Выберите в любом порядке одну из записей. Прочтите её внимательно, медленно, несколько раз. Прислушайтесь к внутреннему состоянию в момент прочтения. Какие эмоции оно вызывает? Какие события всплываю в памяти? Какое желание возникает в настоящий момент? Задайте себе вопрос: насколько хорошо эта установка служит мне? Что хорошего она привнесла в мою жизнь? Чему меня научила? Что сделано впоследствии? И так нужно проработать с каждой фразой. Возможно, что с первого раза не получится охватить весь список. К нему необходимо вернуться через какое-то время. Некоторые утверждения придется осмысливать несколько раз. Будьте готовы к тому, что не все убеждения вызовут положительные эмоции. В тех пунктах, где ощущается сопротивление, проявляются негативные эмоции, ставьте крестик.
По мере того, как будет двигаться работа по списку, станет понятно, что не все мыслительные установки работают во благо. Вернитесь к тем, которые отмечены крестиком, «проживите» мысленно еще раз, оцените со всех сторон. Спросите себя: все ли люди придерживаются того же мнения? Есть те, которые так не считают и как они живут сегодня? Что может произойти, если так не думать? Отвечая предельно честно и обстоятельно на эти вопросы, станет понятно, что многие живут без таких «условностей». Их жизнь намного приятней и богаче. Они чаще улыбаются, вызывая улыбку у окружающих. Именно такие люди чаще всех приходили на помощь в трудную минуту. И живя, без подобных убеждений, чувствуют себя в безопасности, более уверенными, чем другие.
Прежде чем принять решение о том, насколько необходима та или иная установка для дальнейшей жизни, подумайте о том, как много рядом людей готовых изменить чужие убеждения? Как много тех, кто готов изменить свои жизненные установки ради кого-то? Таких людей нет. Каждый меняется сам, для себя, при этом изменяя свой мир, свою линзу взглядов. Будет ли человек отказываться полностью от убеждений или искать замену – это не важно. Важно то, что такая работа над собой потребует дисциплины, веры в себя, больших внутренних усилий и времени. Но это, ничтожно мало в сравнении с тем, что будет получено взамен — мир, нарисованный другими «красками». Меняйте линзу взглядов,…господа.
Copyright © 2013 Бянкин Алексей
На рубеже 19-20 веков мистицизм и оккультизм стали непосредственной составляющей духовной жизни определенной части русского общества (к ней, прежде всего, можно отнести художественную интеллигенцию и русских философов). Данный феномен был обусловлен духовным, этническим кризисом, совпавшим с рядом экономических потрясений. В этой атмосфере рушилось устоявшееся веками, перестраивалось человеческое сознание.
Естественно, что реакция современников на происходившее не была однозначной: восторг сменялся отчаянием, а чувство устремленности в будущее - невероятной ностальгией по прошлому. Но важнее всего было то, что человек не всегда находил себе место в обновляющемся мире. Зачастую именно это положение порождало мистические искания. Их сущность выражалась в попытках личности уединиться, отгородиться от мира, чуждого и непонятного. Как отмечал А. Дорофеев: "На рубеже веков в России наступает роковое смутное время. Войны. Казни. Революции. Бунты.
И ободряются в такую пору мистические воззрения, оккультные науки. Все пытаются заглянуть за некую ирреальную черту".1
С другой стороны, сам размах преобразований, происходивших на рубеже веков, казался мистическим, ниспосланным высшими силами. Вследствие этого в литературных произведениях, относящихся к данному этапу, реальность обычно совмещается с мистикой (наглядным примером тому может служить поэма А. Блока "Двенадцать").
Нужно отметить также, что мистики пытались увидеть мистическое в науке. А наука сама помогала в этом своими открытиями в области изучения таких явлений как атом, электричество, радиоактивность. По мнению известного деятеля в области отечественной оккультной философии начала 20 века Д. Страндена, "современная наука. подошла вплотную к теориям алхими
1 Дорофеев А. Предисловие. //Сологуб Ф. Капли крови. Избранная проза. -М.: Центурион Интерпракс, 1992. - С. 2. ков".2 Его мнение основывалось на том, что искателям "философского камня" уже были известны такие понятия, как "материальный атом", "эфир" (соотносимый с радиоактивным фоном Земли) и "энергетические токи".
Мистика проникала в духовную жизнь и иными путями. Еще в 80-90 годы 19 века начался необычайный расцвет такой науки как египтология. С. Ключников так описывает этот факт: ". в России вспыхнул интерес к духовной культуре Древнего Египта. Это выражалось и в успехах академической египтологии, и в усилившемся тяготении к древним знаниям, мифам и образцам "Кем-земли" со стороны художественной интеллигенции., и в попытках российских оккультных философов проникнуть в глубины герметической мудрости. К примерам подобного оккультного подхода можно отнести деятельность русской астрологической школы начала XX столетия и прежде всего работы астролога Запрягаева, книги отечественных мыслителей и практиков эзотеризма Мебиуса (хотя, Мебиус не был отечественным мыслителем -Е. С.), Успенского, наконец, Вл. Шмакова. В своих трудах "Священная книга Тота. Арканы Таро" и "Пневматология" Шмаков подробно цитирует изречения Гермеса, излагая 22 аркана (принципа, тайны), по которым, согласно учению древнеегипетского мудреца, устроена вселенная".3
В то же время пристальное внимание обращается и на другие эзотерические учения, что выразилось в новом всплеске интереса к мистическим знаниям древних греков (пифагорейцев, в частности), израильтян, мистов Древней Индии и т. д.
О достаточно важной роли мистических знаний в духовной жизни рубежа 19-20 веков свидетельствовал и факт появления необычайно большого количества трудов по истории и философии мистики. Среди них можно на
2Странден Д. Герметизм. Сокровенная философия египтян. - СПб., 1914. - С. 6. Далее "Странден Д." с указанием страниц.
3 Ключников С. Свет Египта. //Странден Д. Герметизм. - СПб.,1914. - С. 6. звать "Философию мистики" Карла дю-Преля4, а также работы П. Д. Успенского, в которых автор создал собственное учение. Работы Э. Шюре5, Д. Страндена имели описательный характер и рассматривали особенности древних мистерий: герметических, орфических, браманических, дельфийских, элевсинских, христианских и др. Тот же характер носили и штудии известнейшего миста рубежа 19-20 века Р. Штейнера.6 В своих трудах он рассматривал общие представления древних мистов, выраженные в различных мистериях, а также мистическую картину развития мира. Таким образом, в работах по мистике рубежа 19-20 веков можно обнаружить собственно-авторское толкование древних доктрин.
Наибольший интерес к мистике в русской литературе проявили символисты: Д. Мережковский, В. Брюсов, А. Блок, А. Белый и др. Для них мистика стала "магическим кристаллом", сквозь призму которого художник смотрит на мир. Именно поэтому картина мира в символистском творчестве полумистична, полуреальна.
Обращение писателей и поэтов к древним и современным мистическим учениям воскресило в области духовных знаний давно забытые понятия. Прежде всего, само слово "мистика" (гр. mystika - "таинственные обряды") означало "веру в божественное, в таинственный, сверхъестественный мир и в возможность непосредственного общения с ним". Тождественным значени
4 Дю-Прель К. Философия мистики или Двойственность человеческого существа. - Киев, 1911.
5 Шюре Э. Великие посвященные. Очерк эзотеризма религий. - Калуга, 1914. Далее "Шюре Э." С указанием страниц.
6 См. Штейнер Р. Из летописи мира. - М.: Духовное знание, 1914. Далее "Штейнер Р. Из летописи" с указанием страниц.
Штейнер Р. Тайноведение. - М.: Духовное знание,1916. Далее "Штейнер Р. Тайноведение" с указанием страниц.
Штайнер Р. Христианство как мистический факт и мистерии древности.- Ереван: Ной, 1991. Далее "Штайнер Р. Христианство" с указанием страниц.
7 Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. - М.: Азъ,1994. - С.351. ем обладало понятие "мистицизм". Естественно, что приверженцы мистицизма считали себя "мистиками", то есть "людьми, склонными к мистике, к О религиозно-мистическому созерцанию".
Нужно отметить также, что в мистике рассматривалось эзотерическое ядро, составляющее уровень внутреннего (истинного) учения, доступного немногим. В связи с этим, на рубеже веков было вновь воссоздано представление о "мистерии" - мистическом действе, которое "в древней Греции, древнем Риме и странах древнего Востока" понималось как "тайный обряд в честь богов, таинство, в котором могли участвовать только посвященные".9 Посвященными считались мисты, познавшие скрытое от "многих" учение. Считалось, что посвященный общался с самим Богом, поскольку это было позволено ему свыше после ряда испытаний (обрядов или инициаций). Не даром само посвящение понималось как "возведение в какое-нибудь звание, сан с соблюдением определенных ритуалов".10 В различных древних мистериях существовало различное количество степеней посвящения. Обычно высшей из них считалась "четвертая степень", после вступления в которую посвященный мог называться "Учителем" или "Иерофантом". Все же основные посвященные, находящиеся на более низких ступенях считались "адептами", то есть мистами не достигшими высшего совершенства и, вследствие этого, не овладевшими сокровенными знаниями. Древнему миру были известны "Великие Посвященные": Рама, Кришна, Гермес, Моисей, Орфей, Пифагор, Платон, Иисус. Учение каждого из них раскрывалось в мистериях древности (браманических, египетских (герметических), израильских, дио-ниссийских, дельфийских, элевсинских).
Данные учения, действительно, можно объединить под одним общим
9 Краткий словарь иностранных слов. Сост. С. М. Локшина. - М.: Сов. энциклопедия, 1971.-С. 188-189.
10 Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. - М.: Азъ, 1994.-С. 557. названием - "мистерии древности", - поскольку все они не смотря на место и время возникновения, преследовали одни и те же цели. Прежде всего, мисты считали, что в священном обряде и в соблюдении требований культа откроется истина. Истина эта понималась как мистическое прикосновение к Божеству своей душой (воспарение души к духу, а затем к Богу), или же слияние с божественной субстанцией в состоянии экстаза, нирваны, летаргического сна, или наркотического опьянения. Таким образом, постигался смысл земного бытия и "сокровенный бог" мистерий. Исключительно все мистерии рассматривали его как "невыразимое" (то есть то, о чем нельзя сказать), "Первоначало", называя его "Первым". Этому Богу были присуши имена "Высшей Божественной Сущности", "Всеединого" и др.
Именно с "Первоначалом" были связаны космогонические представления древних мистов (гр. kosmogonia - "происхождение мира"). "Высшая Божественная Сущность" считалась точкой отсчета в развитии Вселенной. Этот же "сокровенный Бог" создавал вселенские законы: ему были подвластны жизнь и смерть, добро и зло, дух и материя (хотя, чаще всего Божество одухотворяло материю, а творцом ее оказывался демиург).
Данная терминология в ее художественном осмыслении определяла мистическую окраску литературных произведений. Эту черту отмечал Э. Шюре: "Никогда стремление к духовной жизни, к невидимым мирам, изгнанным материалистическими теориями ученых и модным направлением, не было более серьезно и более искренно. Стремление это обнаруживается в тоскливых исканиях, в трагических сомнениях, в глубокой меланхолии, вплоть до богохульства наших поэтов декадентов. Никогда душа человеческая не испытывала более глубокого чувства ничтожества и нереальности земной жизни, никогда она не стремилась более пламенно к невидимому, к потустороннему, сохраняя в то же время неспособность верить".11 Возможно, что это мнение более чем к кому-либо относилось к Ф. Сологубу (Ф. К. Тетерникову (1863
11 Шюре Э. - С. 12.
Действительность никогда не вызывала у Сологуба восторга. В отношении к ней он занял позицию объективного наблюдателя. Однако, писатель не стремился создать образ "страны, насыщенной бурями"12, потому что гораздо больше его привлекал мир собственной мечты.Отношение к этому миру, способ проникновения в него и его законы у Сологуба мистичны по своей природе. Можно полностью согласиться с мыслью А. С. Долинина о том, что "Сологуба следует признать самым отрешенным от жизни писателем, больше и глубже, чем кто-либо, порвавшим с "предметами предметного мира".13 Очевидность этого высказывания подтверждается при обращении к сологубовской поэтике. В своих крупнейших романах "Мелкий бес" и "Творимая легенда" автор обращается к таким понятиям как "сокровенные знания", "истина", "сокровенный бог", которые являлись неотъемлемой частью эзотерических учений. Некоторые факты, включенные в произведения Сологуба, такие как знания о "мировой энергии", "материальном атоме" и др. указывают на знакомство художника с древнейшими алхимическими трудами. В романе "Творимая легенда" Сологуб творит две собственные мистерии, называя их "мистериями смерти" (глава "Королева Ортруда"). И это, дейст
V* u ъ вительно, два действа, составленные по типу древних мистерии. В этом и других своих произведениях Сологуб постоянно обращается к мудрости эзотерических учений, восстанавливая их отдельные элементы.
Более того, человеческую жизнь Сологуб мыслит как "мистерию": "И, обыкновенно, не знаем, что самобытной нашей воли нет, что всякое наше движение и всякое наше слово подсказаны и даже давно предвидены в демоническом творческом плане всемирной игры раз навсегда, так что нет нам ни выбора, ни свободы, нет даже милой актерской отсебятины, потому что и она включена в текст всемирной мистерии (курсив мой Е. С.) каким-то неведо
12 Сологуб Ф. Творимая легенда. - М.: Современник, 1991. - С.564. мым цензором; и тот мир, который познаем, не иное что, как дивная на вид декорация, а за нею закулисная неряшливость и грязь. Играем, как умеем, подсказанную нам роль, актеры и в то же время зрители, попеременно аплодирующие друг другу или освистывающие друг друга".14 Но эту сологубов-скую "мистерию" нельзя рассматривать просто как театральную драму, поскольку основные ее части представлены жизнью и смертью. Сологуб здесь выступает не как драматург, а как мистик, человек, который склонен к мистике, к религиозно-мистическому восприятию мира.
Однако, не смотря на всю очевидность склонности Сологуба к мистике, современники воспринимали его только как писателя - философа. Авторитетное лицо, человек, который, возможно, лучше кого-либо знал и понимал Сологуба, А. Чеботаревская, писала о нем следующее: "Посмотрим на него как на поэта-мыслителя".15 Более того, П. С. Владимиров, делая резюме к своей статье "Ф. Сологуб и его роман "Мелкий бес" отмечал: "Такова по-нашему философия Сологуба".16 О том же говорит и Н. Поярков, выявляя сущность мировоззрения Сологуба: "Вас заколдует гордая вера в силу мечтаний, удивит своеобразная философия - обожествление своего Я и влечение к злу".17 И, наконец, сам Сологуб заявляет о себе: "Философствую как поэт".18
Все эти указания не безосновательны, поскольку в творчестве Сологуба мы можем обнаружить массу аллюзий из философии А. Шопенгауэра, Ф.
13 Долинин А. С. Отрешенный (К психологии творчества Ф. Сологуба). // Долинин А. С. Достоевский и другие. - М.: Худ. лит., 1989. - С.419-420.
14 Сологуб Ф. Театр одной воли. // Театр. Книга о новом театре. Сб. статей. -СПб.: Шиповник, 1908. - С. 187-188. Далее "Сологуб Ф. Театр" с указанием страниц.
15 Чеботаревская А. "Творимое" творчество. // Сологуб Ф. Звезда Маир. - М.: Летопись, 1998. - С.268.
16 Владимиров П. С. Ф. Сологуб и его роман "Мелкий бес".// О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки. Сост. А. Чеботаревская. - СПб.: Шиповник, 1911.-С.318.
17 Поярков Н. Поэт Зла и Дьявола. // Поярков Н. Поэты наших дней. - М., 1907.-С.151.
18 Сологуб Ф. Театр. - С. 184.
Ницше, И. Канта и Н. Федорова.
Так, Сологуб полемизирует с Шопенгауэром по поводу понятия "воля". Шопенгауэровской "воле к жизни" писатель противопоставляет "Единую ми-род ержавную волю", волю "Я", восставленную над миром.
Ф. Ницше в своих трудах сформировал представление о "дионисийском", "вечном возвращении", "сверхчеловеке", которые Сологуб очень удачно обыгрывает в своих произведениях (в частности, в романах "Мелкий бес" и "Творимая легенда"). Диониссийское становится для художника состоянием, в котором познается божественное откровение. "Вечное возвращение" торопит возвратом из сфер высшего запредельного бытия в мир земной. А мир сверхчеловека, по Сологубу, возможен на Земле, но уже существует на "Ойле", в прекрасном мире мечты.
Особое место в творчестве Сологуба занимает концепция "Я", предпосылки которой легко можно обнаружить в философии И. Канта. Так же как и Кант, Сологуб мыслит "Я" самодостаточным и действенным. Но помимо всего прочего, Сологуб сообщает "Я" творческую способность. Его "Я" способно создавать миры, а потому это "Я-творящее".
И, наконец, из русских философов, более всех Сологубу был близок Н. Федоров. Его идея об обожествлении мертвых и заселении ими других планет была осмыслена Сологубом в романе "Творимая легенда".
Мы же склонны рассматривать Ф. Сологуба, прежде всего, как художника, поскольку даже его "философия" - это осмысление бытия, склонное к мистицизму.
Проблема сологубовской мистики до сих пор остается "открытой", поскольку подробного комплексного ее исследования в литературоведении еще не предпринималось. Хотя, отдельные, разрозненные работы, посвященные мистическому аспекту творчества писателя все же существуют.
В 1908 году Арский (Абрамович Н. Я.) посвятил исследованию мистического аспекта творчества художника целую статью под заглавием:
Мистицизм Ф. Сологуба". Здесь Арский охарактеризовал мистику художника, как "мистику созерцаний".19 Творчество Сологуба видится Арскому именно как некий мистический акт: "Вы чувствуете, как поэт смотрит глазами в глаза своего же личного внутреннего существования, от которого он странно отделился, оставшись лишь только смотрящим, отражающим." И далее: "Отделиться от самого себя и взглянуть с высоты одного лишь ясного созерцания на свое живущее - я", - никто в такой мере не мог достигнуть этого буддийского отрешения от переживаемости этой остановки непрерывного течения жизни, и взглянуть на нее, текущую подле, вне создания и души, как Федор Сологуб".21
И, наконец, цель земного существования Сологуба Арский также определяет как цель миста: "Но жизнь творчества этого поэта тем значительна, что не самого отрешения, не самой Нирваны искал он, но постижения в этих чистых и абсолютно-спокойных отражениях. В своем образе он связывает это течение и пребывающую над ним неподвижность, и, поэтому, его рисунок -чем более реален, тем более мистичен".22
Однако, осмысление мистики Сологуба у Арского существует в очень отвлеченном виде, без опоры на конкретные произведения.
Гораздо более основательно к изучению мистики Сологуба подходит Ю. И. Гуськов.Ю. И. Гуськов рассматривает влияние учения гностиков на творчество Ф. Сологуба на примере его романа "Мелкий бес": ". можно обнаружить влияние идей и космологии гностиков. Как известно, гностики акцентировали мысль о пространственной дискретности божественного (у гностика Валентина трем богам соответствуют три сферы их обитания: Огдоад -высшие сферы, Эбдомад - царство Ягве, Земля находится под юрисдикцией
19 Арский (Абрамович Н. Я.) Мистицизм Ф. Сологуба. //Литературный календарь - альманах. Сост. О. Норвежский. - Пб., 1908. ■ С. 75. Далее "Арский" с указанием страниц.
21 Там же. дьявола, "князя мира сего") в процессе эманации, его конечной непознаваемости. Это одна из первых манифестаций "закрытого" мира." , - так мыслит художественное пространство романа исследователь.
И. Ю. Симачева совершенно справедливо указывает на типологическую близость мистических идей Ф. Сологуба и немецкого философа-мистика Р. Штейнера, последователем которого, как на то указывает исследователь, был и А. Белый. Она отмечает: "Федор Сологуб был убежден, что "искусство наших дней стремится перешагнуть за пределы чистого искусства, стремится преобразить мир усилием творческой воли. В этом искусстве дано стремление к иной жизни, и потому художник является проповедником будущего. Но проповедует он не догматически, а только отчетливым выражением и самоутверждением своего внутреннего Я. Самоутверждение личности и есть начало стремления к лучшему будущему". (Сологуб Ф. Искусство наших дней.// Русская мысль. -1915. - № 12, отд. 11. (С. 35-62). - С.60).
К этому выводу поэт пришел самостоятельно, задолго до появления в 1913 году учения Р. Штейнера (хотя, исследователь здесь несколько путает даты. 1913 год стал годом основания антропософского общества, а не учения Р. Штейнера - Е. С.). Между тем, так же, как немецкий философ-мистик, Федор Сологуб хотел найти в глубинах души неиссякаемый родник сил, ее преобразующих."24. Дальнейшие наши ссылки на труды Э. Шюре (1914), Р Штейнера 1914, 1916), Д. Страндена (1914) при рассмотрении произведений Ф. Сологуба "Мелкий бес" (1905) и "Творимая легенда" (1907 - 1913) ,на первый взгляд, не вполне оправданы, поскольку они были изданы позднее, чем вышли в свет сами произведения. Но в нашем обращении к ним мы основываемся на типологическом сходстве некоторых идей Сологуба (о
22 Там же. - С.75-76.
23 Гуськов Ю. И. Параллели "второй реальности" (Ф. Сологуб и Ф. Кафка). // Моск. вестник, - М.,1995. - №2, С.211.
24 Симачева И. Ю. Явь и мечта в романе Ф. Сологуба "Творимая леген-да".//Российский литературоведческий журнал. - № 5-6,1994. - С. 121-2. сокровенных знаниях", алхимических опытах со временем и т. д.) с отдельными положениями мистических учений. Тем не менее, никто из литературоведов до сих пор не выявил определенного круга источников мистики Ф. Сологуба, рассматривая лишь отдельные влияния.
Особое место в "мистике" Сологуба занимает художественная космогония. Писатель представляет Вселенную как динамическую модель, трансформируемую им из двухчастной в трехчастную. Сологуб имеет свое представление о многомирии. В его Вселенной обязательно присутствует мир реальный (каждодневное земное бытие) и инобытие. В основном у Сологуба происходит трансформация инобытия, которое в самом законченном виде представлено двумя мирами: миром инфернальным и высшей запредельной реальностью. В мирах Сологуба обязательно наличие ответственной за мир силы. Таким образом, в пределах реального мира такой силой становится "Христос", в инфернальном мире "княгиня" ("Мелкий бес"), а затем Ортруда ("Творимая легенда") и т. д. Также над каждым из миров восставлено свое Солнце: над реальностью - Солнце, над инфернальным миром - Светозарный, над высшей запредельной реальностью - Маир. Идея многомирной Вселенной была присуща и мистике, а потому космогонический поиск Сологуба мистичен в своей основе.
Учитывая все сказанное, мы приходим к выводу, что проблема мистики, занимавшей столь значительное место в творчестве всех русских символистов, в литературоведении практически не отражена. Наша работа направлена на то, чтобы ликвидировать многочисленные "белые пятна", существующие по причине не исследованности мистики в творчестве Ф. Сологуба.
Это означает, что актуальность реферируемой диссертации обусловлена необходимостью анализа мистического аспекта творчества Ф. Сологуба, как одного из писателей-символистов и задачей осмысления творческого наследия художника.
Таким образом, целями настоящей диссертации являются:
1. Комплексное рассмотрение мистических элементов в прозаических произведениях Ф. Сологуба "Мелкий бес" и "Творимая легенда".
2. Определение типа сологубовского героя, как героя - "посвященного", владеющего сокровенными знаниями о мире, с целью установления особого рода связи человека и мира в творчестве Ф. Сологуба.
3. Выяснение основных принципов построения художественных космогонических моделей в романах Ф. Сологуба "Мелкий бес" и "Творимая легенда", причин их трансформации, а также законов, по которым существуют авторские миры.
Исходя из данных целей в диссертации ставятся следующие задачи:
1. Определить основные источники, на базе которых формировались мистические воззрения Ф. Сологуба.
2. Соотнести прозу Сологуба с мистическими текстами древности и их толкованиями. Определить связь произведений писателя с трудами современных ему мистиков (Карла дю-Преля, Э. Шюре, Р. Штейнера и др.) и отдельными, близкими ему, философскими учениями. Выявить особенности сологубовской мистики.
3. Сформировать представление о художественной космогонии Ф. Сологуба, как о наиболее значимой части его мистических представлений.
4. Наметить перспективы дальнейших исследований, связанных с мистическим аспектом творчества русских писателей рубежа 19-20 веков.
Задачи, сформулированные выше, определяют использование следующих видованализа:
1. Основным для данной работы является историко-литературный подход.
2. Сопоставительный анализ. В предпринятом анализе объектами сопоставления выступают художественные произведения (романы Ф. Сологуба "Мелкий бес" и "Творимая легенда") и тексты древних мистерий (герметических, гностических и т. д.), а также их толкования. Выявляются "общие места" в прозе Ф. Сологуба и в трактатах мистиков рубежа 19-20 века (К. дю-Преля, Р. Штейнера и др.). Сопоставляются отдельные аспекты прозы Ф. Сологуба и некоторые идеи философов немецкой и русской философской школ.
3. Интертекстуальный анализ Применение этого метода позволило провести анализ "прототипов" художественных вселенных при изучении связи художественных произведений с источниками по мистике (например, соотношение вертикальной модели вселенной у гностиков и у Сологуба в "мистерии плоти" Людмилы Рутиловой).
Научная новизна данной диссертации состоит, прежде всего, в том, что в ней впервые рассмотрен эзотерический уровень романов "Мелкий бес" и "Творимая легенда".
Впервые разработан и нетрадиционный подход к анализу прозы Сологуба через сопоставление отдельных элементов повествования с элементами древних мистерий (отсюда, понимание сюжетных линий исследуемых произведений как "мистерий").
Именно этот подход позволил говорить о сложной художественной космогонии Ф. Сологуба, как о неотъемлемой части его творчества.
Поставленные задачи определяют структуру нашей работы. Диссертация состоит из введения, 3 глав и заключения; снабжена списком использованной литературы, состоящим из 146 наименований.
М
.
В. Козьменко
Наиболее верным, по нашему мнению, является подход современного исследователя В.А. Келдыша. В своей книге «Русский реализм начала XX века» он пишет о группе художников, творческий метод которых не может быть однозначно отнесен ни к реализму, ни к модернизму и принадлежит к явлениям «промежуточной, двойственной эстетической природы» - Андреев, Ремизов. В частности, о последнем говорится следующее: «Реально-жизненный образ (в произведениях Ремизова. - М. К.)... при всей подчас мистичности его толкования, сохраняет относительную самоценность. И это позволяет отделить то, от чего отправляется писатель в своем творчестве, - потрясенность страданием человеческим, болезненно-скорбное, одностороннее, но и достоверное знание о мрачных сторонах. действительности, ощущение кризисности ее устоев - от того опустошительно-декадентского, мистического отрицания мира, к которому Ремизов приходил».
В данной работе будет сделана попытка указать на достаточно цельный комплекс умонастроений, если не примиряющий, то мучительно сопрягающий как противоречивые элементы ремизовского мировосприятия, так и разнородные начала его поэтики.
В раннем творчестве Ремизова отчетливо выделяются два типа героя: герой, обладающий гармоничным детским мирочувствованием, и герой - носитель «несчастного сознания», трагического, изломанного и подпольного.
В примечаниях к циклу сказок «Посолонь» Ремизов так пишет о своем понимании детского сознания: «У детей глаза подслеповато-внимательные. Для них нет, кажется, ни уголка в мире незаполненного, все вокруг кишит жизнями... Не отделяя сна от бодрствования, дети мешают день с ночью, когда руководят ими не мама и нянька, а Сон. Всякую ночь Сон преходит к кроватке и ведет их гулять на свои поля к своим приятелям. Знакомые лица игр и игрушек ночью живут самой полной жизнью, и это отражается на отношении детей к предметам в дневной жизни... Среди бела дня вдруг покажется Кострома, а станет солнце закатываться, глядишь, и Буроба со своим мешком тащится...»
Для Ремизова детское сознание - это, пожалуй, единственно возможный вариант гармоничного мировосприятия. Еще не установились реальные связи между действительным и воображаемым, между игрой, сказкой и жизнью, между сном и явью - и человеческое «я» абсолютно верит, что оно неотторгаемая частица целого и цельного мира. Книга «Посолонь», в структур сказок которой отчетливо проступают элементы игры и сновидения, ориентирована именно на такое мировосприятие.
Очень часто героями произведена Ремизова становятся дети. Важно, что детское сознание определяет типологию ремизовского героя и в более широком смысле: детское мироощущение обнаруживается (независимо от возраста) у центрального ремизовского персонажа - доверчивого чудака, взрослого ребенка. «Его герои почти все - дети, либо настоящие, либо взрослые, и, даже старые, но непременно простодушные, а если и хитрые, то детской, только ребенка могущей обмануть хитростью».
Однако столь же существен для Ремизова герой, обладающий мироощущением полярно противоположным, - носитель трагически расщепленного и отчужденного сознания. Этот второй тип героя определяется связями мировоззрения писателя с философией Льва Шестова, мыслителя, давшего одну из наиболее ранних экзистенциалистских интерпретаций человеческого существования.
Показательно, что в 1905 г., в самом начале писательской деятельности Ремизова, в журнале «Вопросы жизни» появляется его сочувственная рецензия на книгу Л. Шестова «Апофеоз беспочвенности», которую можно считать одним из этапных трудов философа, Ремизов одним из первых нащупал нерв шестовского философствования, нашел емкий символ, выразивший гносеологическую ориентацию философии существования, - «подполье».
В своей рецензии писатель верно подметил, что для Шестова актуальность ситуации «подполья», при которой отчужденная личность остается, один на один с «последними вопросами», связана отнюдь не с эстетизированным солипсизмом в духе раннего декаданса, но с разобщенностью современных людей вообще, порожденной, в конечном счете, бесчеловечностью самого общества (социальная природа межличностных отношений при этом, разумеется, метафизируется).
Подполье, согласно Шестову, - это не убежище гениальных одиночек, прозревающих миры иные, а продукт всеобщего отчуждения, духовная «робинзонада» современного человека. «Говорят, что нельзя обозначить границу между «я» и обществом. Наивность!.. Одиночество, оставленность, бесконечное, безбрежное море, на котором десятки лет не видно паруса, - разве мало наших современников живут в таких условиях? И разве они не Робинзоны, для которых люди обратились в далекое воспоминание, с трудом отличаемое от сновидения?» Рано или поздно, согласно Щестову, человек «лишается покровительства земных законов» - и наступает безнадежность.
Этот перелом в существовании личности происходит под воздействием «слепого, почти незаметного случая». Он, «слепой случай», внезапно вторгается в обыденность существования, выявляя «всю бессмысленность и нелепость в судьбе отдельного человека», и обращает его к единственно возможной в ситуации «отшвырнутости» философии одиночества. Судьбы философов и художников, ставших «героями» произведений Шестова, определяются одним и тем же механизмом «случайностного произвола». «Бессмысленный глупый, незначительный случай» радикальным образом меняет мироотношение Ницше, Достоевского, Чехова, и они, порывая с учителями и традициями, обращаются к философии трагедии, к творчеству из ничего.
Очень показательно, что Ремизов в своей рецензии на «Апофеоз беспочвенности» также говорит о случае как о причине, повернувшей Шестова к трагической философии подполья. Та же «слепая случайность» часто вторгается в жизнь ремизовских героев, разрушает их гармоничное, детское мировосприятие и становится толчком к отчужденности. Сказочная гармония бытия вдруг оборачивается полным абсурда и враждебным по отношению к герою миропорядком, который порождает все новые и новые «случайности». Роковой случай изменяет судьбу и отношение к миру подростка Коли Финогенова из романа «Пруд», маленького Ати из рассказа «Царевна Мымра», молодой девушки из рассказа «Занофа», по-детски жизнерадостного Турки из «Галстука», отца Илариона из «Суда божьего» и многих других.
Важно подчеркнуть, что слепые «внешние» силы, обнаруживающие под покровом «случайного» жесткую детерминированность индивидуального существования, здесь принципиально не могут быть конкретизированы как социально-исторические или даже как исключительно «стихийно-природные», «мистические» и т. п. Природа «случайного» в ремизовском мире многозначно неопределенна и многозначительно не определена, а еще точнее - определена как недифференцированное «нечто». Подобная нерасчлененность охватывающих и вовлекающих человека в свой водоворот стихий является одной из конститутивных особенностей художественного сознания рубежа веков.
По мнению Л.К. Долгополова, под воздействием как социально-исторических перемен, так и революционизировавшей человеческие представления естественно-научной мысли «мир стал восприниматься в единстве... На первый план выдвинулись теперь не структурные различия, а внутренние сцепления, связи, структурные общности. Человек почувствовал себя во власти сил и природных и исторических одновременно. И сами эти силы начали соотноситься друг с другом, сливаться, составляя единый фон, на котором и происходит перерождение Сознания». Однако, продолжает исследователь, эта общая посылка художественного самосознания эпохи в последующем своем развитии приводила к крайне противоположным «моделям» существования индивида. И в первую очередь Л.К. Долгополов указывает на вариант мироощущения, однозначно устанавливающий присутствие «обратной связи» между человеком и бытием. В этом случае «осознание своей полной причастности к историческим и социальным изменениям давало возможность личности (будь то писатель или его герой) активно включиться в процесс пересоздания действительности и реальных человеческих отношений» В ремизовском мире такая «обратная связь» значимо отсутствует (т. е. кем-то и почему-то нарушена), и движение проблематики почти во всех наиболее значительных произведениях писателя определяется именно упорными попытками героев обнаружить хоть какую-то возможность ответного воздействия, сопротивления слепой и темной враждебности бытия.
Подобную концепцию человеческой судьбы Ремизов попытается воплотить уже в самом первом своем романе «Пруд» (1905), который особенно интересен тем, что здесь отчетливо проступают структурные швы и шероховатости, возникающие при построении особой модели мира и образа героя, о которой говорилось выше
Две части романа строго соответствуют двум стадиям в существовании главного героя, двум подчеркнуто отделенным друг от друга «ипостасям» его сознания - детской и подпольной (на композиционно-сюжетном уровне это выражено в своеобразном обрыве последовательности повествования, в событийном «провале», образующемся между двумя частями).
По признанию критики, наиболее удалась Ремизову первая часть «Пруда», посвященная детству и юности Коли Финогенова и в сильной степени основанная на автобиографическом материале. Резко отличается от нее вторая часть, повествующая о вступлении героя в область «подполья» (тюрьма, ссылка, болезнь и распад духа, преступление и гибель). Повествование здесь почти все время обращено внутрь души героя, реальные события оказываются оттесненными на второй план в сравнении с описаниями его снов, бредовых видений и полувнятных воспоминаний, при этом границы между «существенностью» и «кажимостью» часто совсем не обозначены.
Так, содержание первых пяти глав второй части «Пруда» почти сплошь представляет собой сны и галлюцинации, в которые погружено сознание заключенного в одиночную камеру Николая Финогенова. Изображение событий в этой части романа все менее подчиняется «реальному ходу вещей», логике причинно-следственных отношений; доминирующим принципом здесь становится ассоциативно-импрессионистское «сцепление» чувствований героя с событиями и явлениями реальности. Поэтому в сюжетосложении «Пруда» остро ощущается разрыв между романным (эпическим) движением сюжета и субъективно-лирическим отображением событий.
Это отметил в своей рецензии еще Андрей Белый: «Рисунка нет в романе Ремизова: и крупные штрихи, и детали расписаны акварельными полутонами... случайный кошмар не отделен от фабулы, потому что фабула, распыленная в мелочах, переходит в кошмар, распыленный в мелочах». Действительно, многие поступки героя алогичны, не мотивированы внешними обстоятельствами, а движение фабулы часто останавливается, прерываемое внутренним монологом или сном героя, после чего действие обычно возобновляется с новой, не связанной с предыдущими событиями исходной точки. Все эти явления, однако, нельзя до конца объяснить ни влияниями Пшибышевского и Гамсуна, ни неопытностью молодого романиста, как это делает Андрей Белый и другие рецензенты «Пруда».
При более внимательном рассмотрении оказывается, что в подавляющем большинстве случаев изображение событий в романе подчинено восприятию их с точки зрения главного героя; реальные события поэтому становятся чем-то «внешним», а четкость и последовательность изображения их в романе во многом зависит от степени интенсивности осознания их героем «изнутри». В своем первом романе А. Ремизов «угадывает» существенные черты романа «потока сознания», который в своих канонических образцах («Улисс» Дж. Джойса) оформляется почти двумя десятилетиями позже.
Разрыв между реально-бытовым материалом и условно-метафизической проблематикой, определивший идейно-эстетическую аморфность романа «Пруд», глубоко симптоматичен. Существенно, что Ремизов, пытаясь воссоединить два разнородных плана и поэтому подчиняя повествовательный ракурс точке зрения героя (в результате чего картина действительности оказалась всецело преломленной сквозь призму подпольного сознания), последовательно отказывается от коррекцииискаженного образа действительности, которая отразила бы собственно авторскую оценку причин таящего в мире зла. Подобная жесткая взаимосвязь образа мира и сознания героя, которая сделается в дальнейшем одним из определяющих моментов ремизовской поэтики, явилась специфическим конструктивно-художественным отражением пессимистического миросозерцания писателя.
С гораздо большей отчетливостью ремизовская концепция человеческой судьбы воплотится в романе «Часы» (1908), так как здесь писателем будет найден художественно емкий и адекватный образ времени. Действие романа происходит в часовой мастерской, но часы и все связанные с ними реалии теряют свою вещную природу и становятся символами безысходности удела человеческого. Часы для героев романа - это слепые слуги времени, во власть которого отдан человек от рожденья; часы в «своем раз и навсегда заведенном беге» не могут остановиться, не могут не пробить положенного удара, «не знают, срока».
Время обессмысливает существование героев: оно делает необратимым прошлое (этот мотив определяет в романе судьбу Нелидова с характерным для него комплексом вины за прошлое) и готовит все новые «случайности» в будущем (в четвертой главе третьей части романа вводится зловещий образ невидимого шулера, «назначенного на каждого человека самой судьбой»). Настоящее же человека отравлено «мелким бесом» времени, властью сиюминутной суеты. «Время идет. Время не станет ждать», - так нашептывают «часовые голоса» героине романа Христине. «Ты знаешь, что такое некогда? Ведь это так, будто попал человек на страшные зубцы колеса времени или попросту на зубцы «часового колесика. Колесико неумолимо, оно не выпустит, возьмет оно и потянет, будет тикать на самое ухо, напоминать всякую секунду, совьет в твоем сердце маленькое певучее гнездышко, петь будет свою песню. И всюду с тобой одна песня, и всегда с тобой одна песня, и никуда ты не скроешься от этой песни: некогда! некогда! некогда!»
Вместе с тем время в «Часах» характеризуется как глубоко личностная категория, что особенно явственно проявляется в сюжетной линии Кати, неизлечимо больной гимназистки. Маленькие наручные часы Кати становятся образом, концентрирующим в себе и обреченность девушки, и смирение ее с неизбежным, что подчеркивается мотивом слияния сознания героини со «своим» качественно особым временным ритмом. «Катя прислушалась к своим часикам, и ей казалось, она могла бы по чуть внятным звукам, по чуть брезжущим часовым голоскам, она могла бы пробраться в какую-то такую глубь, где все видно. Часики ее примут. Часики ее возьмут. Часики поведут ее в свой часовой дворец, где все видно». Момент, когда Катины часики останавливаются, оказывается той последней чертой самосознания героини, после которой возможна лишь полнейшая отрешенность: хотя Катя еще жива, но внутренне она уже «по ту сторону» времени и бытия.
Ее брат, Костя Клочков, напротив, пытается изменить свою судьбу, победить самое время, которое в его полудетском-полуподпольном сознаний (уже в «Часах» оказывается возможным и такой сплав!) непосредственно отождествляется с большими соборными часами. По этим часам построена вся жизнь провинциального городка, а для Кости - всего мироздания. «Не человек, не зверь - время с его часами владеет жизнью и посылает дни и ночи, все от него - все терзанья и муки жизни. И он убьет время - проклятое! - убьет его с его часами и освободит себя, всю землю и весь мир». Костя возлагает на себя истинно мессианскую тяжесть освобождения всего мира от власти времени, «случая», судьбы. Он разрушает большие соборные часы. И этот метафизический бунт подростка не остается ненаказуемым: сокрушив в своем сознании время, Костя тем самым посягнул на сущностное первоначало своей личности. И потому свобода от времени оборачивается для него вневременной тьмой безумия.
Бунт Кости Клочкова заставляет еще раз вспомнить Льва Шестова, его трагические поиски разрыва в цепи «законов природы», попытки любой ценой пробить «стену» и отыскать хотя бы мизерную гарантию «спасения» индивидуума от неизбежной конечности существования. Однако Шестов, по крайней мере в дореволюционный период своего творчества, прямо не связывал трагизм человеческой участи с категорией времени. Ремизовская концепция времени-судьбы предвосхищает позднейшее понимание экзистенциального времени как качественной, конечной и неповторимой категории, являющейся первоосновой существования, как «горизонта бытия», сообщающего ему смысл и оказывающегося «самой изначальной структурой человеческого сознания». Согласно Хайдеггеру, человек «может все только в пределах собственного времени... ибо время - это бытие, а над бытием... человек не господин, он лишь его пастух. Время человека - это его судьба, которой не дано ему преступить».
В образной концепции времени судьбы с еще большей определенностыо выразится «замкнутость ремизовского мира, исключительная зависимость его измерений от социального и ценностного кругозора действующих в нем героев. Здесь в минимальной степени присутствует автор, долженствующий определить «начала и концы» и вынести итоговый приговор над действительностью. Герои же Ремизова ни в коей мере не способны ни прорвать разделяющий их барьер отчужденности, ни возвыситься над поработившими их судьбы и сознание обстоятельствами. Поэтому ничто (и никто) не говорит в «Часах» о реальных возможностях переустройства этого нелепого и «неправильного» в самых его основаниях мира. Начиная с романа «Часы», мотив индивидуального бунта, обреченного заведомо на поражение, трагического самоутверждения личности в пограничной ситуации в разных вариантах будет снова и снова возникать в произведениях Ремизова. Показательна в этом отношении ремизовская интерпретация образа Иуды. В «Трагедии о Иуде, принце Искариотском» Ремизов использует сюжетную контаминацию историй Иуды и Эдипа, характерную для фольклорной традиции. Ремизовский Иуда-Эдип, узнав о том, что он является невольным отцеубийцей и кровосмесителем, решает взять на себя еще более ужасное сознательное, преступление и принять на себя неминуемо последующее за ним вечное проклятие, так как его предательство является необходимой ступенькой к подвигу Христа и окончательному торжеству его правды. Так среди констант художественного мир Ремизова утверждается категория выбора, причем в формах чрезвычайно близких тем, которые позже будут характерны для произведений Сартра, Ануйя и Фолкнера.
Ключевые слова: Алексей Ремизов, критика на творчество Алексея Ремизова, критика на произведения Алексея Ремизова, анализ произведений Алексея Ремизова, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века
Пользовался каждой возможностью, чтобы противопоставлять свое творчество пушкинскому. Это у них называлось «полемикой Некрасова с Пушкиным», причем в своих статьях они обильно цитировали такие произведения Некрасова, которые на поверхностный взгляд можно было и в самом деле считать антипушкинскимы. Но только на поверхностный взгляд.
Впервые эта полемика наметилась с достаточной ясностью в некрасовском стихотворении «Муза» (1851 г.).
Родился в семье польского аристократа Аполлона Коженьовского, поэта-романтика, последователя А. Мицкевича. Первое представление об английской литературе Конрад получил в детстве по родительским переводам пьес У. Шекспира. Противоречивое отношение к России сформировалось у него, если их семья участием отца национально-освободительном движении подверглась административному выдворению в Вологду в 1863
В 1874 г.. Юноша неожиданно оставил краковской гимназию и в Марсель, где нанялся моряком. В 1878 г.. Конрад пытался наложить на себя руки.
В романе А. И. Солженицына "В круге первом", богатом на размышления о назначении писателя в России , находим частые отзывы на интересующую нас тему. Принадлежат эти отзывы и самому рассказчику, и близким ему по духу персонажам. Одно из эпизодов романа (глава шестьдесят второй) посвящает нашей откровенный "мужской разговор" двух свойственников: "знаменитого" советского писателя Николая Галахова и советского дипломата Иннокентия Володина.
И, казалось, это и будет начало бессмертия... "Теперь (вовремя романного действия) или.
Мировоззрение эпохи | Размер: 21 кб. | Объем: 14 стр. | Стоимость: 0 грн.
| Добавлена: 28.03.2010 | Код продавца: 0
|
Для многих стран Западной Европы XV век был переломным в их развитии. Наступала новая эпоха - эпоха крушения феодальной системы и возникновения буржуазных общественных отношений, которые разрушали феодальную замкнутость хозяйственных отношений, их ограниченность и требовали пространства для дальнейшего развития производительных сил. Только теперь, собственно, закладывались основы позднего развития крупного производства. "Дневник писателя" , который почти полностью пишет сам, требует гигантского труда, но он все же публикует два романа: "Подросток" и "Братья Карамазовы", который считает своим шедевром. Не ошибается. В этом главном произведении он снова возвращается к основным тем своего творчества. Открывая книгу, читатель попадает в сумбурный мир, где реальное переплетается с.
Фантомы, которые водятся в тех сумеречных краях, не нуждаются ни в пище, ни в сне, и, что они закрывают глаза, чтобы отдохнуть, ими немедленно овладевают мечты.
Годовой оборот сельской жизни у нас еще недавно (а по кое-где - и до сих пор, хотя в фрагментах) составил очень
инте ресно систему обрядов и служб: молитв, магических актов и трапез - жертв, которой давний Украинец
поддерживал и управильняв свои отношения к доохрестного мира: к тем силам, которым правят, к своему
человеческого окруження и к тем одшедших поколений, которым он завдячав свое истнованне.
