Можно ли читать мастер и маргарита. Был ли Булгаков сатанистом? Православный взгляд на роман «Мастер и Маргарита»

Роман «Мастер и Маргарита» — истинный литературный шедевр. И всегда так бывает: выдающиеся художественные достоинства произведения становятся сильнейшим аргументом в пользу кощунственной неправды, объявившей себя единственной Истиной.

Роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь самому Мастеру с его Маргаритой, но – Сатане…

I.

Спаситель свидетельствовал перед Своими учениками:

«Как Отец знает Меня, так и я знаю Отца» (Ин. 10:15)

«…Я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец…», – утверждает бродячий философ Иешуа Га-Ноцри на допросе у пятого прокуратора Иудеи всадника Понтийского Пилата.

Уже первые критики, откликнувшиеся на журнальную публикацию романа Булгакова «Мастер и Маргарита», заметили, не могли не заметить реплику Иешуа по поводу записей его ученика Левия Матвея:
«Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной. /…/ Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты Бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал» .
Устами своего героя автор отверг истинность Евангелия .

И без реплики этой – различия между Писанием и романом столь значительны, что нам помимо воли нашей навязывается выбор, ибо нельзя совместить в сознании и душе оба текста. Должно признать, что наваждение правдоподобия, иллюзия достоверности – необычайно сильны у Булгакова.

Бесспорно: роман «Мастер и Маргарита» — истинный литературный шедевр. И всегда так бывает: выдающиеся художественные достоинства произведения становятся сильнейшим аргументом в пользу того, что пытается внушить художник…

Сосредоточимся на главном: перед нами иной образ Спасителя .

Знаменательно, что персонаж этот несет у Булгакова и иное звучание своего имени: Иешуа. Но это именно Иисус Христос. Недаром Воланд, предваряя повествование о Пилате, уверяет Берлиоза и Иванушку Бездомного: «Имейте в виду, что Иисус существовал».

Кадр из фильма «Мастер и Маргарита»

Да, Иешуа – это Христос, представленный в романе как единственно истинный, в противоположность евангельскому, измышленному якобы, порожденному нелепостью слухов и бестолковостью ученика. Миф об Иешуа творится на глазах у читателя.
Так, начальник тайной стражи Афраний сообщает Пилату сущий вымысел о поведении бродячего философа во время казни: Иешуа – вовсе не говорил приписываемых ему слов о трусости, не отказывался от питья. Доверие к записям ученика подорвано изначально самим учителем.
Если не может быть веры свидетельствам явных очевидцев – что говорить тогда о позднейших Писаниях? Да и откуда взяться правде, если ученик был всего один (остальные, стало быть, самозванцы?), да и того лишь с большой натяжкой можно отождествить с евангелистом Матфеем. Следовательно, все последующие свидетельства – вымысел чистейшей воды. Так, расставляя вехи на логическом пути, ведет нашу мысль М.Булгаков.

Но Иешуа не только именем и событиями жизни отличается от Иисуса – он сущностно иной, иной на всех уровнях: сакральном, богословском, философском, психологическом, физическом. Он робок и слаб, простодушен, непрактичен, наивен до глупости. Он настолько неверное представление о жизни имеет, что не способен в любопытствующем Иуде из Кириафа распознать заурядного провокатора-стукача. По простоте душевной Иешуа и сам становится добровольным доносчиком на верного ученика Левия Матвея, сваливая на него все недоразумения с толкованием собственных слов и дел. Тут уж, поистине: простота хуже воровства. Лишь равнодушие Пилата, глубокое и презрительное, спасает, по сути, Левия от возможного преследования. Да и мудрец ли он, этот Иешуа, готовый в любой момент вести беседу с кем угодно и о чем угодно?

Его принцип: «правду говорить легко и приятно». Никакие практические соображения не остановят его на том пути, к которому он считает себя призванным. Он не остережется, даже когда его правда становится угрозой для его же жизни. Но мы впали бы в заблуждение, когда отказали бы Иешуа на этом основании хоть в какой-то мудрости. Он достигает подлинной духовной высоты, возвещая свою правду вопреки так называемому «здравому смыслу»: он проповедует как бы поверх всех конкретных обстоятельств, поверх времени – для вечности. Иешуа высок, но высок по человеческим меркам.
Он – человек. В нем нет ничего от Сына Божия. Божественность Иешуа навязывается нам соотнесенностью, несмотря ни на что, его образа с Личностью Христа. Но можно лишь условно признать, что перед нами не Богочеловек, а человекобог. Вот то главное новое, что вносит Булгаков, по сравнению с Новым Заветом, в свое «благовествование» о Христе.

Опять-таки: и в этом не было бы ничего оригинального, если бы автор оставался на позитивистском уровне Ренана, Гегеля или Толстого от начала до конца. Но нет, недаром же именовал себя Булгаков «мистическим писателем», роман его перенасыщен тяжелой мистической энергией, и лишь Иешуа не знает ничего иного, кроме одинокого земного пути, – и на исходеего ждет мучительная смерть, но отнюдь не Воскресение.

Сын Божий явил нам высший образец смирения, истинно смиряя Свою Божественную силу. Он, Который одним взглядом мог бы уничтожить всех утеснителей и палачей, принял от них поругание и смерть по доброй воле и во исполнение воли Отца Своего Небесного. Иешуа явно положился на волю случая и не заглядывает далеко вперед. Отца он не знает и смирения в себе не несет, ибо нечего ему смирять. Он слаб, он находится в полной зависимости от последнего римского солдата, не способен, если бы захотел, противиться внешней силе. Иешуа жертвенно несет свою правду, но жертва его не более чем романтический порыв плохо представляющего свое будущее человека.

Христос знал, что Его ждет. Иешуа такого знания лишен, он простодушно просит Пилата: «А ты бы меня отпустил, игемон…» – и верит, что это возможно. Пилат и впрямь готов был бы отпустить нищего проповедника, и лишь примитивная провокация Иуды из Кириафа решает исход дела к невыгоде Иешуа. Поэтому, по Истине, у Иешуа нет не только волевого смирения, но и подвига жертвенности.

У него нет и трезвой мудрости Христа. По свидетельству евангелистов, Сын Божий был немногословен перед лицом Своих судей. Иешуа, напротив, чересчур говорлив. В необоримой наивности своей он готов каждого наградить званием доброго человека и договаривается под конец до абсурда, утверждая, что центуриона Марка изуродовали именно «добрые люди». В подобных идеях нет ничего общего с истинной мудростью Христа, простившего Своим палачам их преступление.

Иешуа же не может никому и ничего прощать, ибо простить можно лишь вину, грех, а он не ведает о грехе. Он вообще как бы находится по другую сторону добра и зла. Тут можно и должно сделать важный вывод: Иешуа Га-Ноцри, пусть и человек, не предназначен судьбой к совершению искупительной жертвы, не способен на нее. Это – центральная идея булгаковского повествования о бродячем правдовозвестителе, и это отрицание того важнейшего, что несет в себе Новый Завет.

Левий Матвей из романа «Мастер и Маргарита»

Но и как проповедник Иешуа безнадежно слаб, ибо не в состоянии дать людям главного – веры, которая может послужить им опорой в жизни. Что говорить о других, если не выдерживает первого же испытания даже верный ученик, в отчаянии посылающий проклятия Богу при виде казни Иешуа.
Да и уже отбросивший человеческую природу, спустя без малого две тысячи лет после событий в Ершалаиме, Иешуа, ставший наконец Иисусом, не может одолеть в споре все того же Понтия Пилата, и бесконечный диалог их теряется где-то в глубине необозримого грядущего – на пути, сотканном из лунного света. Или здесь христианство вообще являет свою несостоятельность? Иешуа слаб, потому что не ведает он Истины. То центральный момент всей сцены между Иешуа и Пилатом в романе – диалог об Истине.

— Что такое Истина? – скептически вопрошает Пилат.

Христос здесь безмолвствовал. Все уже было сказано, все возвещено. Иешуа же многословен необычайно:

— Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе даже трудно глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет.

Христос безмолвствовал – и в том должно видеть глубокий смысл. Но уж коли заговорил – мы ждем ответа на величайший вопрос, какой только может задать человек Богу; ибо ответ должен звучать для вечности, и не один лишь прокуратор Иудеи будет внимать ему. Но все сводится к заурядному сеансу психотерапии. Мудрец-проповедник на поверку оказался средней руки экстрасенсом (выразимся по-современному). И нет никакой скрытой глубины за теми словами, никакого потаенного смысла. Истина оказалась сведенной к тому незамысловатому факту, что у кого-то в данный момент болит голова. Нет, это не принижение Истины до уровня обыденного сознания. Все гораздо серьезнее. Истина, по сути, отрицается тут вовсе, она объявляется лишь отражением быстротекущего времени, неуловимых изменений реальности. Иешуа все-таки философ. Слово Спасителя всегда собирало умы в единстве Истины. Слово Иешуа побуждает к отказу от такого единства, к дроблению сознания, к растворению Истины в хаосе мелких недоразумений, подобных головной боли. Он все-таки философ, Иешуа. Но его философия, внешне противостоящая как будто суетности житейской мудрости, погружена в стихию «мудрости мира сего».

«Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их. И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны» (1Кор. 3:19-20). Поэтому-то нищий философ сводит под конец все мудрствования не к прозрениям тайны бытия, а к сомнительным идеям земного обустройства людей.

«В числе прочего я говорил, – рассказывает арестант, – что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообше не будет надобна никакая власть».

Царство истины? «Но что есть истина?» – только и можно спросить вслед за Пилатом, наслушавшись подобных речей. «Что есть истина? – Головная боль?»

Ничего оригинального в такой интерпретации учения Христа нет. Еще Белинский в пресловутом письме к Гоголю утверждал о Христе: «Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения». Идея, на что и сам Белинский указал, восходит к материализму Просвещения, то есть к той самой эпохе, когда «мудрость мира сего» была обожествлена и возведена в абсолют. Стоило ли огород городить, чтобы возвращаться все к тому же?

Можно угадать при этом возражения поклонников романа: главной целью автора было художественное истолкование характера Пилата как психологического и социального типа, эстетическое его исследование.

Несомненно, Пилат привлекает романиста в той давней истории. Пилат вообще одна из центральных фигур романа. Он крупнее, значительнее как личность, нежели Иешуа. Образ его отличается большей цельностью и художественной завершенностью. Все так. Но зачем ради того было кощунственно перекореживать Евангелие? Был же ведь тут какой-то смысл…

Но то большинством нашей читающей публики и вовсе как несущественное воспринимается. Литературные достоинства романа как бы искупают любое кощунство, делают его даже незаметным – тем более что публика настроена обычно если и не строго атеистически, то в духе религиозного либерализма, при котором за всякой точкой зрения на что угодно признается законное право существовать и числиться по разряду истины. Иешуа же, возводивший в ранг Истины головную боль пятого прокуратора Иудеи, давал тем самым своего рода идеологическое обоснование возможности сколь угодно многого числа идей-истин подобного уровня.
Кроме того, булгаковский Иешуа предоставляет всякому, кто лишь пожелает, щекочущую возможность отчасти свысока взглянуть на Того, перед Кем Церковь склоняется как перед Сыном Божиим. Легкость вольного обращения с Самим Спасителем, которую обеспечивает роман «Мастер и Маргарита» (утонченное духовное извращение эстетически пресыщенных снобов), согласимся, тоже чего-то стоит! Для релятивистски настроенного сознания тут и кощунства никакого нет.
Впечатление достоверности рассказа о событиях двухтысячелетней давности обеспечивается в романе Булгакова правдивостью критического освещения современной действительности, при всей гротескности авторских приемов. Разоблачительный пафос романа признается как несомненная нравственно-художественная ценность его.
Но тут нужно заметить, что (как ни покажется то обидным и даже оскорбительным для позднейших исследователей Булгакова) сама тема эта, можно сказать, открыта и закрыта одновременно уже первыми критическими отзывами на роман, и прежде всего обстоятельными статьями В.Лакшина (Роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита»// Новый мир. 1968. №6) и И.Виноградова (Завещание мастера // Вопросылитературы. 1968. №6). Что-либо новое сказать вряд ли удастся: Булгаков в своем романе дал убийственную критику мира недолжного существования, разоблачил, высмеял, испепелил огнем язвительного негодования до nec plus ultra (крайних пределов. – ред.) суетность и ничтожество нового советского культурного мещанства.

Оппозиционный по отношению к официальной культуре дух романа, а также трагическая судьба его автора, как и трагическая первоначальная судьба самого произведения, помогли вознесению созданного пером М.Булгакова на труднодосягаемую для любого критического суждения высоту.

Все курьезно осложнилось и тем, что для значительной части наших полуобразованных читателей роман «Мастер и Маргарита» долгое время оставался едва ли не единственным источником, откуда можно было черпать сведения об евангельских событиях. Достоверность булгаковского повествования проверялась им же самим – ситуация печальная. Посягновение на святость Христа само превратилось в своего рода интеллигентскую святыню.
Понять феномен шедевра Булгакова помогает мысль архиепископа Иоанна (Шаховского): «Одна из уловок духовного зла — это смешать понятия, запутать в один клубок нити разных духовных крепостей и тем создать впечатление духовной органичности того, что не органично и даже антиорганично по отношению к человеческому духу» . Правда обличения социального зла и правда собственного страдания создали защитную броню для кощунственной неправды романа «Мастер и Маргарита».Для неправды, объявившей себя единственной Истиной.
«Там все неправда» , – как бы говорит автор, разумея Священное Писание. «Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время». Правда же открывает себя вдохновенными прозрениями Мастера, о чем свидетельствует с несомненностью, претендующей на безусловное доверие наше, – Сатана. (Скажут: это же условность. Возразим: всякая условность имеет свои пределы, за которыми она безусловно отражает определенную идею, весьма определенную).

II.

Роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь самому Мастеру с его Маргаритой, но – Сатане.
Воланд есть несомненный главный герой произведения, его образ – своего рода энергетический узел всей сложной композиционной структуры романа. Главенство Воланда утверждается изначально эпиграфом к первой части: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Сатана действует в мире лишь постольку, поскольку ему дозволяется то попущением Всевышнего. Но все, совершающееся по воле Создателя, не может быть злом, направлено ко благу Его творения, есть, какой мерой то ни меряй, выражение высшей справедливости Господней.

«Благ Господь ко всем, и щедроты Его на всех делах Его» (Пс.144:9).

В этом смысл и содержание христианской веры. Поэтому зло, исходящее от дьявола, преобразуется во благо для человека, благодаря именно Божьему попущению. Господнему произволению. Но по природе своей, по дьявольскому изначальному намерению оно продолжает оставаться злом. Бог обращает его во благо – не Сатана.
Поэтому, утверждая: «Я творю добро», – служитель ада лжет. Бес лжет, но то в природе его, на то он и бес. Человеку же дана способность распознать бесовскую ложь. Но сатанинская претензия на исходящее от Бога – воспринимается автором «Мастера и Маргариты» как безусловная истина, и на основании веры в дьявольский обман Булгаков и выстраивает всю нравственно-философскую и эстетическую систему своего творения.

Беседа воланда с Левием Матвеем о Добре и Зле

Идея Воланда уравнивается в философии романа с идеей Христа. «Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом, – поучает свысока дух тьмы глуповатого евангелиста, – что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп».
Не высказывая прямо, Булгаков подталкивает читателя к догадке, что Воланд и Иешуа суть две равновеликие сущности, правящие миром. В системе же художественных образов романа Воланд и вовсе превосходит Иешуа – что для всякого литературного произведения весьма существенно.

Но одновременно читателя подстерегает в романе и страннейший парадокс: несмотря на все разговоры о зле, Сатана действует скорее вопреки собственной природе. Воланд здесь – безусловный гарант справедливости, творец добра, праведный судия для людей, чем и привлекает к себе горячее сочувствие читателя. Воланд – самый обаятельный персонаж романа, гораздо более симпатичный, нежели малохольный Иешуа.
Он активно вмешивается во все события и всегда действует во благо – от наставительных увещеваний вороватой Аннушке до спасения из небытия рукописи Мастера. Не от Бога – от Воланда изливается на мир справедливость.
Недееспособный Иешуа ничего не может дать людям, кроме абстрактных, духовно расслабляющих рассуждений о не вполне вразумительном добре да кроме туманных обещаний грядущего царства истины. Воланд твердой волей направляет деяния людей, руководствуясь понятиями вполне конкретной справедливости и одновременно испытывая к людям неподдельную симпатию, даже сочувствие.

И вот важно: даже прямой посланник Христа, Левий Матвей, «моляще обращается» к Воланду. Сознание своей правоты позволяет Сатане с долей высокомерия отнестись к неудавшемуся ученику-евангелисту, как бы незаслуженно присвоившему себе право быть рядом с Христом. Воланд настойчиво подчеркивает с самого начала: именно он находился рядом с Иисусом в момент важнейших событий, «неправедно» отраженных в Евангелии. Но зачем так настойчиво навязывает он свои свидетельские показания? И не он ли направлял вдохновенное прозрение Мастера, пусть и не подозревавшего о том? И он же спас рукопись, преданную огню.
«Рукописи не горят» – эта дьявольская ложь привела когда-то в восторг почитателей булгаковского романа (ведь так хотелось в это верить!). Горят. Но что спасло эту? Для чего Сатана воссоздал из небытия сожженную рукопись? Зачем вообще включена в роман искаженная история Спасителя?

Давно уже сказано, что дьяволу особенно желательно, чтобы все думали, будто его нет. Вот то-то и утверждается в романе. То есть не вообще его нет, а не выступает он в роли соблазнителя, сеятеля зла. Поборником же справедливости – кому не лестно предстать в людском мнении? Дьявольская ложь становится стократ опаснее.
Рассуждая об этой особенности Воланда, критик И.Виноградов сделал необычно важный вывод относительно «странного» поведения Сатаны: он не вводит никого в соблазн, не насаждает зла, не утверждает активно неправду (что как будто должно быть свойственно дьяволу), ибо в том нет никакой нужды.
По булгаковской концепции, зло и без бесовских усилий действует в мире, оно имманентно миру, отчего Воланду остается лишь наблюдать естественный ход вещей. Трудно сказать, ориентировался ли критик (вслед за писателем) сознательно на религиозную догматику, но объективно (хотя и смутно) он выявил важное: булгаковское понимание мира в лучшем случае основано на католическом учении о несовершенстве первозданной природы человека, требующей активного внешнего воздействия для ее исправления.
Таким внешним воздействием, собственно, и занимается Воланд, карая провинившихся грешников. Внесение же соблазна в мир от него не требуется вовсе: мир и без того соблазнен изначально. Или же несовершенен изначально? Кем соблазнен, если не Сатаной? Кто совершил ошибку, сотворив мир несовершенным? Или не ошибка то была, а сознательный изначальный расчет? Роман Булгакова открыто провоцирует эти вопросы, хотя и не дает на них ответа. Додумываться должен читатель – самостоятельно.

В.Лакшин обратил внимание на иную сторону той же проблемы: «В прекрасной и человеческой правде Иешуа не нашлось места для наказания зла, для идеи возмездия. Булгакову трудно с этим примириться, и оттого ему так нужен Воланд, изъятый из привычной ему стихии разрушения и зла и как бы получивший взамен от сил добра в свои руки меч карающий». Критики заметили сразу: Иешуа воспринял от своего евангельского Прототипа лишь слово, но не дело. Дело – прерогатива Воланда. Но тогда… сделаем вывод самостоятельно…
Иешуа и Воланд – не что иное, как две своеобразные ипостаси Христа? Да, в романе «Мастер и Маргарита» Воланд и Иешуа – это персонификация булгаковского осмысления двух сущностных начал, определивших земной путь Христа. Что это – своеобразная тень манихейства?

Но как бы там ни было, парадокс системы художественных образов романа выразился в том, что именно Воланд-Сатана воплотил в себе хоть какую-то религиозную идею бытия, тогда как Иешуа – и в том сошлись все критики и исследователи – есть характер исключительно социальный, отчасти философский, но не более.
Можно лишь повторить вслед за Лакшиным: «Мы видим здесь человеческую драму и драму идей. /…/ В необыкновенном и легендарном открывается по-человечески понятное, реальное и доступное, но оттого не менее существенное: не вера, но правда и красота».

Разумеется, в конце 60-х годов весьма соблазнительно было: как бы отвлеченно рассуждая о евангельских событиях, касаться больных и острых вопросов своего времени, вести рискованный, щекочущий нервы спор о насущном. Булгаковский Пилат давал богатый материал для грозных филиппик по поводу трусости, приспособленчества, потворствования злу и неправде – то звучит злободневно и до сих пор. (К слову: не посмеялся ли Булгаков лукаво над будущими своими критиками: ведь Иешуа вовсе не произносил тех слов, обличающих трусость, – они примыслены ничего не понявшими в его учении Афранием и Левием Матвеем). Понятен пафос критика, взыскующего возмездия. Но злоба дня остается лишь злобой. «Мудрость мира сего» не способна оказалась подняться до уровня Христа. Его слово понимается на уровне ином, на уровне веры.

Однако «не вера, но правда» привлекает критиков в истории Иешуа. Знаменательно само противопоставление двух важнейших духовных начал, на религиозном уровне не различаемых. Но на низших-то уровнях смысла «евангельских» глав романа невозможно осознать, произведение остается непонятым.

Разумеется, критиков и исследователей, стоящих на позициях позитивистски-прагматических то и не должно смущать. Религиозного уровня для них и нет вовсе. Показательно рассуждение И.Виноградова: для него «булгаковский Иешуа – это на редкость точное прочтение этой легенды (т.е. «легенды» о Христе. – М.Д.), ее смысла – прочтение, в чем-то гораздо глубже и вернее, чем евангельское ее изложение».

Да, с позиции обыденного сознания, по человеческим меркам – неведение сообщает поведению Иешуа пафос героического бесстрашия, романтического порыва к «правде», презрения к опасности. «Знание» же Христом Своей судьбы как бы (по мысли критика) обесценивает Его подвиг (какой-де тут подвиг, если хочешь – не хочешь, а чему суждено, то и сбудется). Но высокий религиозный смысл совершившегося ускользает таким образом от нашего понимания.
Непостижимая тайна Божественного самопожертвования — наивысший пример смирения, приятие земной смерти не ради отвлеченной правды, но во спасение человечества – конечно, для атеистического сознания то суть лишь пустые «религиозные фикции», но надо же признать хотя бы, что даже как чистая идея эти ценности гораздо важнее и значительнее, нежели любой романтический порыв.

Легко просматривается истинная цель Воланда: десакрализация земного пути Бога Сына – что и удается ему, судя по первым же отзывам критиков, вполне. Но не просто заурядный обман критиков и читателей замыслил Сатана, создавая роман об Иешуа – а ведь именно Воланд, отнюдь не Мастер, является истинным автором литературного опуса об Иешуа и Пилате. Напрасно Мастер самоупоенно изумляется, как точно «угадал» он давние события. Подобные книги «не угадываются» – они вдохновляются извне.
И если Священное Писание – Боговдохновенно, то источник вдохновения романа об Иешуа также просматривается без труда. Впрочем, основная часть повествования и без всякого камуфляжа принадлежит именно Воланду, текст Мастера становится лишь продолжением сатанинского измышления. Повествование Сатаны включается Булгаковым в сложную мистическую систему всего романа «Мастер и Маргарита». Собственно, название это затемняет подлинный смысл произведения. Каждый из этих двух выполняет особую роль в том действе, ради которого Воланд прибывает в Москву.
Если взглянуть непредвзято, то содержание романа, легко увидеть, составляет не история Мастера, не литературные его злоключения, даже не взаимоотношения с Маргаритой (все то вторично), но история одного из визитов Сатаны на землю: с началом оного начинается и роман, концом его же и завершается. Мастер представляется читателю лишь в 13 главе, Маргарита и того позднее по мере возникновения потребности в них у Воланда. С какой же целью посещает Воланд Москву? Чтобы дать здесь свой очередной «великий бал». Но не просто же потанцевать замыслил Сатана.

Н. К. Гаврюшин, исследовавший «литургические мотивы» романа Булгакова, доказательно обосновал важнейший вывод: «великий бал» и вся подготовка к нему составляют не что иное, как сатанинскую антилитургию, «черную мессу».

Под пронзительный крик «Аллилуйя!» беснуются на том балу присные Воланда. Все события «Мастера и Маргариты» стянуты к этому смысловому центру произведения. Уже в начальной сцене – на Патриарших прудах – начинается подготовка к «балу», своего рода «черная проскомидия».
Гибель Берлиоза оказывается вовсе не нелепо случайной, но включенной в магический круг сатанинской мистерии: отрезанная голова его, украденная затем из гроба, превращается в потир, из которого в завершение бала «причащаются» преобразившийся Воланд и Маргарита (вот одно из проявлений антилитургии – пресуществление крови в вино, таинство навыворот). Бескровная жертва Божественной Литургии подменяется здесь жертвой кровавой (убийство барона Майгеля).
На Литургии в храме читается Евангелие. Для «черной мессы» надобен иной текст. Роман, созданный Мастером, становится не чем иным, как «евангелием от Сатаны», искусно включенным в композиционную структуру произведения об анти-литургии. Вот для чего была спасена рукопись Мастера. Вот зачем оболган и искажен образ Спасителя. Мастер исполнил предназначенное ему Сатаной.

Иная роль у Маргариты, возлюбленной Мастера: в силу неких особых присущих ей магических свойств она становится источником той энергии, которая оказывается необходимой всему бесовскому миру в определенный момент его бытия, – ради чего и затевается тот «бал». Если смысл Божественной Литургии – в евхаристическом единении со Христом, в укреплении духовных сил человека, то анти-литургия дает прибыток сил обитателям преисподней. Не только неисчислимое сборище грешников, но и сам Воланд-Сатана как бы обретает здесь новое могущество, символом чего становится изменение его внешнего облика в момент «причащения», а затем и полное «преображение» Сатаны и его свиты в ночь, «когда сводятся все счеты».

Перед читателем, таким образом, совершается некое мистическое действо: завершение одного и начало нового цикла в развитии запредельных основ мироздания, о которых человеку можно дать лишь намек – не более того.

Таким «намеком» становится роман Булгакова. Источников для такого «намека» выявлено уже множество: здесь и масонские учения, и теософия, и гностицизм, и иудаистические мотивы… Мировоззрение автора «Мастера и Маргариты» оказалось весьма эклектичным. Но главное – антихристианская направленность его – вне сомнения. Недаром так заботливо маскировал Булгаков истинное содержание, глубинный смысл своего романа, развлекая внимание читателя побочными частностями. Темная мистика произведения помимо воли и сознания проникает в душу человека – и кто возьмется исчислить возможные разрушения, которые могут быть в ней тем произведены?

Этот роман очень популярен в России. Связана эта популярность с двумя обстоятельствами. Во-первых, он великолепно написан - живой, яркий, образный язык, тонкий юмор, захватывающий сюжет - все это привлекает читателей, заставляет не только читать, но и перечитывать роман. Во-вторых, что тоже очень важно, в романе выведен образ Иисуса Христа под именем Иешуа га Ноцри, примерно так по арамейски звучит имя Иисус из Назарета. Некоторые читатели, заинтересовавшись образом булгаковского Иешуа, переходили затем к евангельскому Иисусу Христу и становились христианами. Эти люди, естественно, благодарны Булгакову. Подобные факты дают основание для мнения, что «Мастер и Маргарита» - это «христианский роман». Попробуем разобраться, насколько это мнение основательно.

Автор поставил перед собой задачу показать, как «на самом деле» происходили евангельские события после взятия Христа под стражу, то есть следствие, проведенное Понтием Пилатом, и последующая казнь. Булгакова, видимо, «не устраивало» традиционное библейское изложение евангельских событий, что само по себе уже настораживает. По существу он представил «новый» вариант Евангелия. Но от кого это «евангелие»? Может быть, от самого Булгакова? Ответ на этот вопрос не так уж прост, поскольку автор представляет себя лишь «передатчиком» сведений о евангельских событиях - «передатчиком» от… сатаны. Да, от сатаны, который выведен в романе под именем Воланда. Так что перед нами - «Евангелие от Сатаны»! Но, может быть, это всего лишь литературный прием, так сказать, «форма», а содержание романа не является антихристианским, сатанистским? Написал же, скажем, К. Льюис свои «Письма Баламута» - глубоко христианские по содержанию, а по форме - не что иное, как переписка двух чертей - необстрелянного «новобранца» с «ветераном» их паскудного «движения». Попробуем разобраться…

Булгаков своим романом по существу проповедует Мысль, что между добром и злом нет резкого разграничения. Более того, Воланд предстает перед читателями в виде хоть и сумрачного, но, в конечном счете, «положительного» героя - эдакого немного усталого от своей мудрости философа, наделенного сверхчеловеческими силами. А свита Сатаны-Воланда - адские силы - представляет собой вообще «компанию» обаятельнейших симпатяг. Достаточно вспомнить убийцу Азазелло, кота Бегемота, штукаря-регента, ведьму Геллу…

Интересно, как Булгаков сам для себя мотивировал представление адских сил в виде, так сказать, «положительных героев», «положительных величин»? Как мне кажется, заслуживающий внимания ответ на этот вопрос дал православный священник Георгий Кочетков в одной из своих статей.

О. Георгий определяет роман «Мастер и Маргарита» как произведение духовное и даже христианское. По его мнению, роман представляет собой попытку объяснения Булгаковым страшной реальности бытия в сталинские годы, попытку обнаружить смысл жизни в аду. Кроме того, роман показывает, что «все от Бога», даже действия адских сил. Священник Кочетков считает, что на фоне Сталина даже сатана выглядит едва ли не ангелом, посланником Бога, а, впрочем, и сам Сталин - «от Бога». Так Кочетков объясняет замысел Булгакова и считает его вполне христианским. Посмотрим, так ли это.

Булгаковский Сатана-Воланд, оправдывая себя и свое поведение, задает вопрос: «Что бы делало … добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?». Ясно, что под видом вопроса сатана утверждает, что зло является необходимым дополнением добра, как тень - необходимое дополнение света. Кроме того, по мнению сатаны, действия сил зла так же неизбежны и «поощрительны», как и действия сил добра, Божьих сил. И Булгаков (как и о. Георгий) согласен с этой позицией.

Если бы булгаковский сатана, сам Булгаков и о. Георгий остановились на утверждении, что зло - это необходимое дополнение добра, то с ними вряд ли стоило бы спорить. И в Библии сказано об одном дереве познания добра и зла: вкусив один плод, мы познали и добро, и зло, то есть добро и зло тесно сопряжены. Это утверждение не противоречит христианству. Но ведь Михаил Булгаков и священник Кочетков не останавливаются на этом утверждении. Они делают дальнейший вывод - все от Бога, даже действия носителей зла(!) Может ли христианин согласиться с этим выводом? Убежден, что ни в коем случае! Зло есть зло, добро есть добро, и вместе им не сойтись! Только добро от Бога, зло же - от извращенной, испорченной воли тварей - падших ангелов и людей. Кстати, даже с чисто логической точки зрения из утверждения о тесной сопряженности добра и зла отнюдь не следует утверждение о том, что действия носителей зла имеют свой источник в Боге. Этот вывод не является результатом применения правил логики.

Мнение, что «все от Бога» по существу равносильно мнению, что - помимо «чистых», «беспримесных» добра и зла - существуют так называемые «доброе зло» и «злое добро». Адские силы в романе Булгакова - это и есть силы «доброго зла».

Кстати, мнение о том, что существуют «доброе зло» и «злое добро», не является изобретением ни Михаила Булгакова, ни о. Георгия. Этому мнению - тысячи лет… Оно бытует с тех самых пор, как существует сатана. Время от времени это мнение возрождается в истории человечества в различных религиях, в философии, в расхожей «житейской» идеологии. Видимо, важной психологической предпосылкой периодического возрождения мнения о существовании «доброго зла» является действие одного из «самозащитных» механизмов человеческой психики. Этот механизм действует примерно так: чтобы физически и психически выжить в ситуации кажущегося неудержимым и победительным напора зла - тиранического зла, фашистского зла, коммунистического зла, террористического зла, - человек уговаривает себя «в той или иной мере» встать на сторону зла. Каким образом «уговаривает»? Путем «обнаружения» в зле, в действиях сил зла тех или иных «привлекательных», «человечных» моментов и сторон. Именно таким образом появляется представление о «добром зле», о том, что «зло может быть добрым»…

Чтобы выжить телесно и психически, человек позволяет машине зла «частично» зацепить его. Но ухватив часть души, она постепенно втягивает в себя всю душу. «Коготок увязнет, всей птичке пропасть!» Желая спасти свою плоть и свою психику, человек губит свою душу, идентифицируется со злом и начинает ему верно служить. Вот к чему приводит представление о том, что зло может быть «добрым». Это антихристианское, сатанинское представление! Рассматриваемый нами роман Булгакова по существу представляет собой оправдание этого представления, оправдание, на мой взгляд, тем более опасное и душегубительное, что оно подается в яркой, литературно талантливой и привлекательной форме. Перед нами сатанистский роман! Кстати, сами сатанисты это прекрасно понимают, считая роман «своим». В этом сочинении, между прочим, даже «черная месса» описана в «положительном» плане - под видом «великого бала у Сатаны»…

А как же факты, о которых я упомянул раньше, факты «приведения ко Христу через чтение этого романа»? Думаю, что отношение к этим фактам должно быть примерно таким же, как отношение к фактам прихода ко Христу через изучение оккультистской, сатанистской литературы. Изучение подобной литературы может заинтересовать человека, направить его интерес в сторону иного - не земного - мира. А затем уже Господь дополнительным импульсом благодати может повернуть этот интерес к Себе, на Себя. Заслуги сатаны в этом деле нет! Наоборот, сатана оказывается посрамлен. Он - враг Бога, вдохновляет людей на создание сатанистских, философских, псевдобогословских и литературных произведений в своих интересах. Он выполняет свою задачу - украсть у Бога человеческие души, соблазнить и погубить их… Но Бог его посрамляет!

Но здесь возникает очень непростой вопрос: почему Бог далеко не всегда явным, зримым образом посрамляет лукавого? Почему далеко не всегда энергия изучения оккультистской, сатанистской литературы эффективно используется Богом дач приведениялюдей к Себе? Я не могу четко и однозначно ответить на этот вопрос… ибо здесь мы сталкивается с тайной человеческой свободы. Видимо, сатане удается «мертвой хваткой» зацепить человека на «крючок» вдохновленной им литературы в тех случаях, когда читатель уже в самом начале своего знакомства с подобной сатанистской литературой делает в глубине своей души однозначный и страшный выбор - выбор в пользу сатаны, в пользу сил зла, а не в пользу Бога.

ДА НЕ БУДЕТ ТАК С НАМИ!

Роман «Мастер и Маргарита» и в наши дни продолжает волновать умы и сердца читателей. Его восхваляют и ругают одновременно. Особенно неоднозначно отношение к произведению Михаила Булгакова у православных верующих.

О чём роман «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова

Безусловно, данное произведение относится к очень талантливым работам. И прочтение его может происходить на разных уровнях. Здесь есть много граней, которые не каждый способен разглядеть. В романе идёт параллельное повествование о событиях, которые происходили в эпоху Понтия Пилата и в современности писателя, то есть в советские времена 30-х годов.

«Мастер и Маргарита» – очень необычный роман

Несмотря на своё название, произведение Булгакова не о Мастере и его возлюбленной Маргарите. Эти два персонажа появляются позже и играют второстепенную роль. Главным же героем выступает Воланд, пришедший в Москву накануне Пасхи. В романе используется необычное противопоставление. Это не традиционный контраст сил света и тьмы, а сопоставление ветхого сатанизма, в лице Воланда, и большевистской адской машины. На фоне кровавых событий тридцатых годов проделки Князя Тьмы и его свиты выглядят безобидно и старомодно.

Некоторые, после прочтения книги, обвинили писателя в надругательстве над Евангелием, отрицании Бога и в симпатиях к сатане. Но так ли это в действительности? На этот счёт есть разные мнения. Отдельные критики склоняются к позиции, что кощунственным является не сам роман Михаила Афанасьевича, а жизнь москвичей, описанная в нём, их атеистические взгляды и радикальный материализм.

К тому же в романе сам Воланд говорит о реальности Христа. Следовательно, читатель, после вдумчивого прочтения, должен задаться вопросом о том, кто же всё-таки был Христос? Очевидно, что это не Иешуа Га-Ноцри, описанный в романе. Произведение побуждает человека искать другую, более развёрнутую информацию из других источников о Христе.

В своём романе Булгаков, скорее, демонстрирует абсурдность идеи атеизма, чем пропагандирует сатанизм. Что касается глав о Пилате, то сам автор признавался, что это пародия на атеистическое толкование Евангелия.

Важно! В своей истории писатель через образ Мастера хотел показать мучения человека, отрёкшегося добровольно от Бога и одержимого демоническими силами.

Мастер - это лишь марионетка в руках Воланда, посредством которого дьявол пишет своё антиевангелие для совершения чёрной мессы. За искажение Святого Письма Мастер навсегда оказывается во власти своего тёмного покровителя.

Маргарита - это инфантильная женщина, которая томится от скуки и не слишком печётся о верности законному супругу. Она продаёт свою душу и становится ведьмой за возможность быть рядом с любовником.

В конце романа Воланд и вся его свита отправляются в преисподнюю. Вместе с ними - Мастер и Маргарита, которые обретают покой в царстве тьмы. Без Бога и света.

Православный взгляд на роман «Мастер и Маргарита»

Богословы Православной Церкви разделились в своих мнениях насчёт романа «Мастер и Маргарита».

Патриарх отметил своё критическое отношение к комментариям по поводу отступничества Булгакова от Господа. А учитывая его происхождение из христианской семьи, это утверждение оказывается и вовсе под сомнением.

Булгаков писал в период гонений на христианство. Вряд ли тогда бы удалось написать о Христе. Такой роман, возможно, дошёл бы до нас только сейчас. Писатель пошёл на рискованный эксперимент. В то же время о соответствии православным канонам священнослужитель не стал ничего добавлять и давать какую-либо оценку. Таким образом, о единогласии священников в отношении романа «Мастер и Маргарита» говорить не приходится.

«Мастер и Маргарита»: четыре разных прочтения

Особенностью произведений, которые пишутся во времена жёсткого давления со стороны властей и общественности, является их зашифрованный характер. Поэтому в них каждое поколение читателей находит то, что актуально именно в конкретную эпоху.

Свой роман Булгаков писал, очевидно, для своих современников, которые жили в 30-е годы двадцатого века. Тем не менее, впервые прочитала книгу совсем другая аудитория. Это люди, живущие в 60-е годы. Они увидели в этой истории трогательную любовь Мастера и Маргариты, диалоги Иешуа и Пилата истолковали, как взаимоотношения поэта и власти. Иван Бездомный олицетворил тягу к знаниям. Именно тогда Воланду приписали аристократическое обаяние.

В 1980-е к изданиям прилагались комментарии в таком же духе. Спустя десять лет произведение писателя начали считать эпатажным и вызывающим. В театральных постановках во всю игрались сцены с обнажённой Маргаритой на сатанинском балу.

В начале нового XXI века роман получил жёсткую критику со стороны некоторых священнослужителей. Николай Гаврюшин и Михаил Дунаев резко высказывались в адрес книги. Булгакова назвали поклонником сатанизма, а роман охарактеризовали, как чёрную мессу. Но после обнародования писем и черновиков писателя, эта теория потерпела фиаско.

В настоящее время современники, в том числе и богословы, стараются дать внятную трактовку загадочному роману. Исследователи пытаются понять, действительно ли «Мастер и Маргарита» - это зашифрованное христианское послание Михаила Афанасьевича людям того безбожного времени.

На заметку! Следует отметить, что многие читатели, никогда не помышлявшие о Боге, церкви и вере, после прочтения романа, по их словам, пришли к Православию. А это подталкивает к определённым выводам.

Христианский взгляд на роман «Мастер и Маргарита»

«Мастер и Маргарита»: четыре разных прочтения

«Мастер и Маргарита» – очень необычный роман. Как правило, текст литературного произведения становится лучше от черновика к «беловику». Однако это не относится к текстам, которые писались в условиях жёсткого давления. В этом случае автор словно бы «зашифровывает» роман, сознательно делает его сложным и двусмысленным. И только ранние черновики и редакции позволяют выявить мотивы, которые в финальном тексте почти неясны.

Кроме того, надо понимать, что булгаковский роман пришёл совершенно не к тому читателю, для которого писался. Создавая столь непростой текст, который он рассчитывал опубликовать при жизни, автор, очевидно, имел в виду читателей-своих ровесников – поколение начала XX века. А увидели и впервые прочли роман совершенно другие люди – шестидесятники. Как результат – роман Булгакова у нас долго воспринимали неправильно.

Поколение шестидесятых увидело в его тексте те идеи, которые были актуальны для них. Отношения Мастера и Маргариты тогда были прочитаны как история о великой любви, диалоги Иешуа и Пилата – как история отношений поэта и власти, а головокружительная карьера ставшего профессором Ивана Бездомного – как рассказ о тяге к знаниям. Это же поколение приписало Воланду импозантность. В таком прочтении роман пришёл и в 1980-е – в виде комментариев к новым изданиям.

В 1990-е роман воспринимался как эпатаж и вызов – сцены с обнажённой Маргаритой на балу вошли сразу в несколько театральных постановок.

В результате к началу 2000-х роман очень резко оценили несколько отечественных богословов – в частности, Николай Константинович Гаврюшин и Михаил Михайлович Дунаев. В их работах встречались рассуждения о том, что Булгаков – поклонник сатанизма, а его роман – чёрная месса с принесением в жертву барона Майгеля.

Однако, когда были опубликованы черновики романа и письма Булгакова, эта версия быстро начала рассыпаться. Современные трактовки, среди которых можно отметить книгу диакона Андрея Кураева, – это попытки понять зашифрованное христианское послание Булгакова, помещённое во внешне сатанинскую упаковку.

Явное и неявное в «Мастере и Маргарите»

Рассуждая о романе Булгакова, нужно внимательно проследить все авторские оговорки и «говорящие» детали, – сделать неявное явным. В одном из писем 1930 года Михаил Афанасьевич отмечает: «Я пишу роман о дьяволе». То есть, его книга с самого начала не предполагала положительных героев.

Уже на первых страницах, встречаясь с Берлиозом и Бездомным на Патриарших прудах, Воланд произносит фразу: «Так вы – атеисты?» – привизгнув. Эта деталь не только лишает иностранного профессора всякой вальяжности, но прямо относит нас к евангельской истории о гадаринском бесноватом. Там визжит стадо свиней, в которое вселяются бесы.

Более того, Воланд хром и у него разные глаза – медик Булгаков не мог не знать, что сочетание таких симптомов – признак сифилиса.

И Мастер, и Маргарита в романе не улыбаются, а неоднократно «скалят зубы» – это не только говорит об авторском отношении к ним. Такая же улыбка была у колдуна из гоголевской «Страшной мести». Герои не симпатичны, а просто одержимы.

Посмертие Мастера в романе Булгакова также не слишком привлекательно. Там мы видим пейзаж, явно заимствованный из сна Маргариты, который она видела перед встречей с Азазелло – речка, мостик, баня, «кричащее безмолвие». Мастер в этом сне был «человеком с больными глазами». А вечно зацветающие вишни, зацвести которым не суждено, – намёк на бесплодие Маргариты. (Об этом она рассказывает мальчику, мимо окна которого пролетала: «Жила-была тётя, у неё не было детей, и она стала злая»).

Обращаясь к Мастеру, Маргарита здесь произносит фразу: «Прогнать меня ты уже не сможешь», – так не говорят о любимой женщине.

В посмертии звучит музыка Шуберта. В одной из ранних редакций романа этот момент прописан подробнее – там упомянут романс Шуберта «Чёрные скалы – вот мой приют», который басом поёт Воланд.

Не всё в порядке и с хронологией посмертия: Булгаков упоминает, что со времени Иешуа здесь прошло «12000 лун», тогда как на самом деле от времени Христа до первой трети XX века, когда разворачивается московская линия романа, прошло 22000 лун; по этому поводу существуют расчёты самого писателя.

«Фауст», «Книга Иова» и ловушка сатаниста в произведениях Булгакова

Роман Булгакова начинается с эпиграфа из «Фауста» Гёте. Сам же «Фауст» – с «Пролога на небесах», в котором Мефистофель выпрашивает себе подопытного Фауста, и Бог разрешает ему коснуться души и тела героя. Эта ситуация напоминает сюжет ветхозаветной «Книги Иова» с той разницей, что там Бог касаться души праведника дьяволу не разрешал.

В «Книге Иова» есть ключевой момент, ради которого она, возможно, и была включена в канон Писания. В момент, когда мучения праведника достигают наивысшей точки, приходят его друзья и начинают уговаривать его покаяться в каких-то несуществующих грехах, за которые его, якобы наказали. В конце концов, Иов прогоняет их.

По сути, «Книга Иова» – это своеобразная прививка для тех, кто хочет все отношения с Богом строить только на меновой основе, видеть в несчастиях последствия грехов. Отсутствие этой зависимости позволяет и крестную смерть Христа не воспринимать как следствия грехов.

Такая подмена – превращение любящего Бога, который пострадал за человеческие грехи до креста, на мелкого божка, который только и мечтает уловить человека на каком-нибудь грехе и отправить на сковородку, присутствует в логике сатанистов. (Дальше из этой ситуации делается вывод, что, если сковородка неминуема, нужно успеть в нынешнем мире «нагуляться»).

Вариации обмена человеческих дел на посмертную участь встречаются в древнерусском «Прологе», нередко эта зависимость там совсем не прямая. Есть подобный сюжет и у Достоевского – это знаменитый «рассказ о луковке» в «Братьях Карамазовых».

Некая злая баба после смерти попадает в кипящее озеро в аду, её ангел-хранитель пытается вспомнить хоть одно доброе дело за её жизнь и, в конце концов, вспоминает, как некогда она кинула луковицей в надоевшую нищенку. За эту нечаянно поданную луковку бабу почти удаётся вытащить из горячей смолы, однако за неё начинают цепляться и другие грешники. Когда баба их отталкивает, луковка разрывается.

В жизни Фауста Мефистофель появляется не сразу, но лишь после того, как доктор «приглашает» к себе нечистую силу. До этого он занимался изучением природы, но теперь покусился на текст Евангелия. Более того, текст, который правит Фауст у Гёте, – это начало «Евангелия от Иоанна» – строки, читаемые в храме на Пасху.

Под рукой Фауста строка «В начале было Слово» превращается во «В начале было дело». Так из пасхального текста исчезает главное – Бог-Слово, а у героя начинается период дурной дьявольской активности.

Тема художника, одержимого подобной страстью к переустройству мира, есть и в других сочинениях Булгакова. Например, в «Собачьем сердце» его профессор Преображенский экспериментирует с половыми железами обезьян – это аллюзия на советские эксперименты по скрещиванию обезьяны и человека, о которых в 1920-е много писали. Однако в результате этих экспериментов по преображению мира и человека получается даже не новый гомункулус, а Шариков.

Иешуа, князь Мышкин и тюбингенская школа богословия

К моменту написания булгаковского романа более шестидесяти лет развивалась так называемая тюбингенская школа богословия – протестантское течение, сводившее смысл пришествия Христа к простому морализаторству. О деятельности этой школы Михаил Афанасьевич Булгаков был хорошо осведомлён, поскольку его отец в своё время защищал работу по протестантскому богословию.

Под влиянием этого течения находился в своё время Лев Толстой, предлагавший исключить из Евангелия «мистику». Ответом Льву Толстому стал роман Достоевского «Идиот», в котором князь Мышкин – это пародия на Толстого. Несмотря на лучшие свои намерения, он терпит абсолютный крах в финале. Роман Булгакова – ответ морализаторскому богословию уже на новом этапе.

Если внимательно проанализировать текст, у Иешуа найдётся много общих черт с князем Мышкиным. Оба верят в наступление царства Божия на земле, оба названы «философами», обоим по двадцать семь лет», они похожи внешне и изношенной одеждой. Кроме того, и Иешуа, и Мышкин именуются «утопистами» (хотя по отношению к герою Булгакова такое название – явный анахронизм), обоих по приезде вроде бы встречали криками (но Иешуа опровергает это в разговоре с Пилатом, а у Достоевского крики были адресованы Рогожину).

В романе Булгакова есть и другие отсылки к Достоевскому. Например, Левий Матвей несколькими чертами напоминает Рогожина. В начале романа Рогожин неравнодушен к деньгам, тогда как Левий Матвей – сборщик налогов. Рогожин хочет убить Мышкина, Левий – Иешуа. Оба крадут ножи в лавке, оба – в решительный момент неожиданно слегли с лихорадкой.

Некоторыми чертами Иуды у Достоевского обладает Ганя.

Поймите чей текст, или Воланд в романе Булгакова

Проблема интерпретации текста существует ещё в Евангелии. Искушая Христа в пустыне, дьявол, по-видимому, принимает Его за рядового праведника, а потому предлагает несколько цитат из Псалтири, в ответ на которые получает другие цитаты. Так дьявольская интерпретация Писания противопоставляется Божественной.

В романе Булгакова дело обстоит несколько сложнее. Там априори присутствуют несколько видов безбожников, которые заведомо неверно относятся к евангельскому тексту. Бездомный холоден, но Христос в его поэме хотя бы живой. Берлиоз страшнее: он пытается сделать христианство одним из мифов. К ним подходит Воланд со словами: «Имейте в виду, Христос существовал».

Прошедшее время в этой фразе для христиан, в понимании которых Христос жив, – уже однозначное доказательство того, что вся дальнейшая история Иешуа – ложь. Но важно ещё и понять, кому же, собственно, принадлежит версия, рассказанная Воландом.

Дело в том, что ангел в богословском понимании – это только вестник. Самостоятельно творить доносимые им известия он не способен. Для него невозможен даже момент покаяния, так как пересоздание души – это творческий процесс.

На самом деле, на протяжении романа Воланд рассказывает историю, родившуюся в воспалённом сознании мастера, выдавая её за свою. При этом он иногда не отказывает себе в удовольствии «поиграть в бога».

Одну из финальных сцен, в которой, вместо апостола, к Воланду приходит творение мастера – безумный Левий Матвей, – можно было бы принять за «суд Воланда». Однако настораживает, что всесильный консультант, как и его свита, иногда чего-то очень боятся.

Например, в последней экранизации Бортко совершенно потеряла свой смысл сцена с буфетчиком. Выходя из «нехорошей квартиры», тот начинает догадываться, с кем связался, и по привычке крестится. В этот момент берет Воланда, по ошибке поданный ему Геллой, превращается в котёнка и убегает.

Вызвавший восторг присутствующих сеанс в варьете неожиданно заканчивается, когда из ложи раздаётся крик одной из дам, не выдержавшей вида конферансье, над которым издевается свита Воланда: «Ради Бога не мучьте его».

Когда свита на чёрных конях уже покидает Москву, их видит старушка с сельдереем. Стоит ей поднять руку ко лбу – и Азазелло тоже истошно кричит: «Отрежу руку».

Когда вместо просьбы о Мастере Маргарита после бала начинает просить за Фриду, не на шутку встревоженный Воланд и заявляет: «Надо заткнуть щели тряпками – сюда проникло милосердие».

Вообще же нужно заметить, что зло никогда не появляется в романе само по себе – герои должны позвать его. Мастер начинает эксперименты с евангельским текстом, Маргарита думает: «Душу бы отдала, лишь бы узнать, где сейчас мой любовник». Другие герои чертыхаются, либо танцуют фокстрот «Аллилуйя», который звучит в книге несколько раз.

В финале вся свита вместе с героями покидает Москву вечером Страстной Субботы. Герои Булгакова разминулись с воскресшим Христом; понятно, что Иешуа Мастера здесь никого не спасает.

Был ли Булгаков сатанистом?

На фоне всего сказанного выше, решительный приговор писателю, который выносили богословы в начале 2000-х, выглядит несправедливым. Сложно представить, чтобы автор, публично так и не отказавшийся от идей «Белой гвардии», за которую его перестали печатать, в 30-е годы живший очень сложно, ночами писал антихристианский роман. Вести атеистическую или сатанинскую пропаганду в тогдашнем СССР вполне можно было открыто и без подобных сложностей.

Про Булгакова же известно, что роман давался ему довольно мучительно – он продолжал диктовать правку и за две недели до смерти, ослепнув от тяжёлого нефрита. На одной из правок рукописи сохранилась авторская запись: «Господи, помоги мне закончить роман».

До нас дошла также записка последней супруги писателя Елены Сергеевны кухарке Марфуше: за две недели до смерти мужа она подавала на литургию записки о здравии тяжко болящего Михаила и просила взять просфоры. Получается, что гонимая в советское время Церковь молилась о здравии писателя, тогда как нынешняя устами отдельных богословов неожиданно начинает его проклинать.

10 марта – очередная годовщина смерти Михаила Афанасьевича Булгакова. Пусть это станет поводом помолиться за упокой его души.

Вот уже несколько лет, как роман Булгакова включен в школьную программу. Его проходят в 11 классе где-то в марте-апреле, то есть, в канун Пасхи, и уделяют ему 4 часа. Правда, роман можно и выпустить из программы, причислив его к тем 20% произведений, которые учитель отбирает по своему усмотрению. Некоторые педагоги так и поступают, ссылаясь на то, что роман окарикатуривает Евангелие, а стало быть, небезвреден для детей. Но умолчать не значит защитить. Если не начать говорить об этом романе всерьез, о нем будут говорить шутя. Телеэкран донесет до наших детей бульварное прочтение этой книги. Таким образом, «Мастер и Маргарита» станет школой пошлости и оккультизма… Итак, попытаемся несколько иначе, нежели масс-медиа, взглянуть на этот текст. Быть может, это позволит нам пройти между Харибдой пошлости и Сциллой отрицания к тем культурным и религиозным горизонтам романа, которые все же озарены светом Христова

Парадокс „лжеца“

В логике известен „парадокс лжеца“: два человека указывают друг на друга, один говорит: „Он говорит правду“, другой: „Он лжет“. Свидетельство каждого из них опровергает само себя (если первый сказал правду, то правдой является то, что сказал про него второй, а второй сказал про него, что он лжет и т. д.). Со стороны невозможно решить, где правда и кто лжет.

Этот парадокс известен и Библии. Но в надчеловеческой, духовной реальности библейского текста парадоксальная логика „правдивой лжи“ имеет практические следствия. Дело в том, что правду иногда говорят бесы… Так, духи нечистые, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: Ты Сын Божий (Мк 3:11). Но поэтому Христос и запрещал им исповедывать Его Сыном Божиим (Мк 3, 12) и изгонял. По слову Паскаля: „И[исус] Х[ристос] не хотел свидетельства ни от бесов, ни от тех, кто не имел призвания, но от Бога и от Иоанна Крестителя“

Истина в устах лжеца неразличима ото лжи. Более того, ложь может в нее маскироваться, как это было со словами Писания, которыми диавол искушал Спасителя в пустыне. Как отмечал преподобный Иоанн Дамаскин, демоны „знают Писания“ и могут иногда „говорить истину“, но поэтому-то им и „не должно верить“ . Отсюда ясно, почему Библия запрещает любые контакты с миром падших духов, в том числе и любые вопрошания, и доверчивость к информации „оттуда“.

В стихотворной форме эту же мысль выразил архиепископ Иоанн (Шаховской):

„Явление культуры“ как объект апологетики

Христианского осмысления ожидает от нас не бесовское, но лишь человеческое слово. И особого внимания к себе требует то, что вросло в плоть культуры, то, что вобрало в себя чаяния людей и либо отторгает их от Бога, либо подводит к Нему.

Конечно, и философия, и произведения искусства могут стать соблазном для мысли и сердца. Но они могут стать и школой, научающей различению духов, и мостиком, ведущим к Святыне, и вестью об ином порядке бытия. Надо лишь, чтобы „явление культуры“ получило верное истолкование.

И это тем более важно, если речь в нем идет о Христе.

«Евангелие» для воинствующей интеллигенции

Пожалуй, в ХХ веке в России наиболее талантливой попыткой смоделировать „свидетельство лжеца“ был роман «Мастер и Маргарита». Здесь образ „исторического Иисуса“ — то, что про Него рассказывает темная сила (Воланд) или ее адепты (Берлиоз, Мастер, Иван Бездомный).

Однако евангельские события столь активно переиначиваются и искривляются в их устах, что возникает вопрос: а как же само Евангелие соотносится с текстом романа? И нельзя ли, напротив, осмыслить мир романа, исходя из реальности Евангелия?

Цель подобного размышления не в том, чтобы приписать роману некоторое содержание, вложенное в него Булгаковым, и затем объяснить, „что же он хотел сказать на самом деле“: речь здесь идет не о воплощении авторского замысла, — это область литературоведческого анализа, — но о тех интерпретациях, в которых это произведение живет в современной культуре.

Любая книга не тождественна рукописи. Выйдя в свет, она, подобно сказочному колобку, покидает своих создателей. У нее появляется своя судьба, куда входит и личность автора, и контекст эпохи, и ее отношение к фундаментальным законам бытия (вспомним парадокс лжеца), и ее связь с религиозными символами, отображающими историю спасения мира.

Именно понимание того, что произведение всегда существует в его интерпретации, позволяет нам предлагать свое видение его символов и событийной канвы. Итак, текст романа, являясь знаковым для XX века, сам в свою очередь встраивается в поле напряжения, образуемое культурообразующей парадигмой христианства, и может быть осмыслен, исходя из нее.

Впрочем, Булгаков не мог совсем не учитывать „обратного“ прочтения своих книг. Для современников писателя подобное восприятие его творчества не составило бы затруднений. Но оказалось, что роман был адресован аудитории, еще помнившей канву библейского повествования, а прочитан через три десятилетия после этого людьми, для которых весть Нового Завета столь же экзотична, как и смысл последнего прошения молитвы Отче наш.

Кроме того, все же оба деда писателя были священниками, а его отец, Афанасий Иванович Булгаков, — доцентом Киевской Духовной Академии, оставившим ряд монографий по сравнительному богословию. И еще от отца Михаил Афанасьевич мог почерпнуть знание и критику таких реконструкций Евангелия, как работы Ренана, Штрауса и других протестантских теологов, чьи представления об Иисусе из Назарета органично вошли в „евангелие от Воланда“.

Но задумывался роман отнюдь не как сборник богохульств. „Помоги, Господи, кончить роман“, — так был надписан Булгаковым один из черновых набросков к главам романа в 1931 году .

По замыслу автора, он должен был стать „седьмым доказательством“ бытия духовного мира. Седьмым доказательством была названа одна из глав романа в черновиках 1937 года. Похабству и пошлости богоборческой пропаганды 1930-х гг. Михаил Булгаков дерзнул противопоставить „откровение зла“, чтобы хотя бы таким образом назвать все своими именами.

Это седьмое доказательство не вполне обычное.

Иммануил Кант (автор „шестого доказательства“) бытие Бога выводил из человеческой свободы и нравственного закона, которые не могут быть обнаружены в окружающем материальном мире, а значит, дарованы человеку абсолютно благой и свободной Личностью, то есть Богом. Как раз за эту мысль Бездомному так захотелось упечь Канта „года на три в Соловки“, причем этот порыв вызвал у Воланда бурный восторг…

И именно с этого горячего желания разобраться с „шестым доказательством“ и начинается доказательство „седьмое“. Все дальнейшие перипетии романа лишь проясняют, как из странной солидарности с „товарищами“ вылупляются догадливость, прозорливость и злая мощь незнакомца.

Но только ли реальности и мыслимости сатаны посвящен роман? Конечно, врага рода человеческого можно помыслить так. Можно показать, что мир лежит во зле, что человек в нем бесконечно продуцирует зло. И здесь роман вполне убедителен. Д. С. Лихачев как-то заметил, что после «Мастера и Маргариты» по крайней мере, в бытии дьявола сомневаться нельзя. И уже это — заслуга Булгакова. Во всяком случае, у темных сил одной уловкой будет меньше. С точки зрения Клайва Льюиса, свою конечную задачу бесы могут формулировать так: „Если нам когда-либо удастся создать изделие высшего качества — мага-материалиста, не только использующего, но и почитающего то, что он туманно и расплывчато именует «силами», отрицая при этом невидимый мир, мы будем близки к победному концу“ (Письма Баламута, 7). После булгаковского романа туман вокруг этих «сил» несколько рассеивается…

Но Булгаков не только исходит из очевидности зла в мире. Он делает и следующий шаг. Он показывает, как сами евангельские события препарируются сатаной и насколько не в соответствии со своей версией Нового Завета ведет себя „Воланд“, когда действие Христовой победы все же прорывает блокаду Москвы, оккупированной Воландом и его свитой.

Похоже, что этот странный апокриф построен Булгаковым так, чтобы спровоцировать читателя на обращение к каноническому тексту Писания. Другой вопрос, насколько удачным оказался его эксперимент…

Коллизия атеизмов

В обыденном сознании «Мастер и Маргарита» — это роман о творческой личности Мастера, которого сгубила среда. О высокой любви ведьмы Маргариты. О Понтии Пилате и Иуде. Наконец, об Иисусе из Назарета…

Кроме того, булгаковеды усматривают в романе своеобразный диалог со Сталиным, причем, по их мнению, под Мастером писатель понимал себя, а Иосифу Виссарионовичу отводил роль Пилата. Такое предположение выдвинул Виктор Лосев .

Наконец, в восприятии шестидесятнической интеллигенции — это просто текст, распахнувший горизонты „духовного мира“. Так, Мераб Мамардашвили вспоминал о „духовной раскованности“, о шокирующей свободе слова, которые принесла его публикация в СССР.

Сам Булгаков полагал, впрочем, что это „роман о дьяволе“ (так текст назван в обращении к «Правительству СССР» (28.03.1930). Действительно, смысловая доминанта романа — это тема „смерти второй“ (Откр 21:8) — смерти для Вечности. Неслучайно не Христос, но „Воланд“, Понтий Пилат, Берлиоз и Мастер стоят в центре булгаковского повествования. Это роман про богоубийц, причем про самых образованных, интеллигентных и даже „мягкосердечных“ из них. Пожалуй, несколько особняком здесь стоит лишь фигура Ивана Бездомного, выламывающегося из порядков воландовской Москвы.

Роман подчеркнуто многомерен. Но как отмечал еще Владимир Ильин, „многопланность романа есть именно плюрализм планов (духовных планов), но не сюжетов “ . Весь этот слоеный пирог реальности, сознания, подсознания, метафизики и житейского быта пронизан одним действом. Мир романа как бы просеивается сквозь сито зла и почти целиком проваливается в меркнущее безбытие. А в качестве движущих сил этой последней встряски представлены различные виды безбожия.

Неслучайно завязка романа перекликается с «Фаустом» Гете. Трагедию Фауста „запускает“ переписывание четвертого Евангелия: Фауст меняет „вначале было Слово“ на „вначале было дело“ — и сразу же пудель раздувается в призрачного Мефистофеля. Точно также и роман Булгакова начинается с беседы атеистов о Христе, к которой тут же присоединяется „Воланд“.

Кто же такие булгаковские атеисты? Это ядро той силы, что расхристовляла Русь. Берлиоз — глава столичных литераторов и редактор „художественного журнала“ (в ранних редакциях — «Богоборца»). Бездомный — антирелигиозный поэт. Они беседуют о том, как доходчивее разуверить читателей во Христе.

Перед нами с самого начала повествования — вхождение в ту глумливую толпу у Голгофы, где соседствуют злобная ухмылка и яростное богоотрицание. Ненавистью охвачен Бездомный. А брезглив и безразличен Берлиоз. Здесь богоборческая „холодность“ сопоставлена с безбожным „теплохладием“ (Откр 3: 15). Между этими двумя полюсами распределен и весь столичный бомонд.

Но для Бездомного атеизм — суррогат веры. В своей поэме он столь злобно „очерчивает Иисуса“, что Он получается у него „совершенно живой“. А в одной из ранних редакций романа Воланд даже подбивает Ивана растоптать образ Христа, нарисованный на песке. И Иван доказывает, что ему „не слабо“…

А для Берлиоза атеизм — среда обитания. Ради того, чтобы не встречаться со Христом, пусть даже столь отрицательным, как Он изображен у Бездомного, Берлиоз растворяет действительность Его жизни в кислоте языческих мифологий.

Различие между этими двумя атеизмами Иосиф Бродский пояснял так:

И вот для того, чтобы лишить Берлиоза его душевного комфорта (но отнюдь не привести ко спасению) и одновременно направить религиозную тягу Бездомного в „нужное“ русло, перед ними возникает „Воланд“. Он предлагает свою версию безбожия, гораздо более тонкую и опасную, чем предыдущие. Свое изложение он подкрепляет сомнительным авторитетом „очевидца“.

Какой же фокус проделывает с двумя атеистами отец лжи?

Диавол не отрицает того, что Иисус „существовал“, и вроде бы даже не очерняет его нравственный облик. Он всего-навсего вырезает из Евангелия некоторые куски и вставляет новые (см. ниже), так что при внешней схожести событийной канвы оно утрачивает самое главное: веру в то, что, воплотившись, „Слово, полное благодати и истины, обитало с нами“ (ср. Ин 1, 14). По сути дела „Воланд“ подвергает Писание той же процедуре, что и Лев Толстой, оставлявший в Евангелии лишь то, что „переваривал“ его рассудок.

„Иешуа“ Воланда не разрушает ада и не спасает человека. Вера в такого „Галилеянина“ бессмысленна, ведь Евангелие является благовестием, только если Он — Бог. Поэтому главная задача Воланда, пользуясь выражением умученного большевиками святителя Илариона (Троицкого), — „подделка Христа Богочеловека человеком Иисусом из Назарета“ . Ведь подлинный богоотступник — не тот, кто не знает о Христе, но тот, кто знает и — индифферентен к Нему.

Характерна обмолвка Воланда в беседе с Берлиозом, которого он убеждает в том, что Иисус существовал. Истина же в том, что Он существует. Христиане исповедуют Христа воскресшаго, восшедшаго на небеса и — здесь причастие стоит в настоящем времени — седяща одесную Отца (Никеоцареградский Символ веры).

И здесь показательны не только прибавления, но и лакуны. Все изменения Воланда вычеркивают из Евангелия Богосыновство Христа. Именно поэтому в псевдоевангелии отца лжи ставится под сомнение Благовещение. Оккультную окраску получают Его чудеса, совершенно перетолкована Его проповедь (из вести о спасении от смерти она превращается в банальный пацифизм). Умалчивается Преображение, и что особенно характерно — ни слова не говорится о Воскресении.

Воланд превращает Спасителя в „Учителя“. И используя надежду людей на помощь свыше, пытается подменить собою Бога.

И надо сказать, ему это удается. Под его влияние подпадает пытающийся вначале бороться с нечистой силой Иванушка Бездомный. К нему прибегает Маргарита и приводит за собой Мастера. И Мастер постепенно сам доверяется злому духу. Не во Христа, но в бытие и „всемогущество“ сатаны должны уверовать люди, по замыслу Воланда.

Для человека дореволюционной культуры эти пропуски и добавки были говорящими . Но, похоже, Булгаков переоценил своих читателей. После советской школы диссонансом для нас звучит не легенда Воланда, но само Евангелие, которое мы упорно пытаемся втиснуть в прокрустово ложе сатаны.

Однако в романе есть некоторые эпизоды, разрушающие диавольский миф.

Весть Воскресения

В одном из своих фантастических романов Клайв Льюис описывает мир, в котором не было грехопадения. Туда с Земли попадают диавол и христианин. И вот, когда христианин убеждает тамошнюю Еву не доверяться искусителю, он спрашивает сатану, помнит ли тот Воскресение? В ответ нечистый дух издает дикий вой. Еще более нетривиальна реакция Евы: она не замечает ни вопроса, ни „ответа“ на него…

В романе Булгакова тоже есть подобный ключ, который к тому же замыкает вечную судьбу Мастера и Маргариты. Это момент, когда, умертвив любовников, бесовская кавалькада покидает квартиру Мастера. Вырвавшись из помещения на улицу, нечистые духи вдруг впадают в истерику. Обычно внешне столь невозмутимые и всевластные, они вдруг теряют всякое равновесие и начинают угрожать.

Что же так переполошило Воланда и его подручных? Ведь до этого они буквально упивались идиотизмом ситуации, когда бравые нквдэшники пытались из маузеров подстрелить Бегемота . И вдруг кто-то применил более страшное оружие…

Это была старуха-кухарка. При виде кавалькады, уносящей в вечность души Мастера и Маргариты, кухарка решила перекреститься. Но едва она, „простонав, хотела поднять руку для крестного знамения“, как „Азазелло громко закричал с седла: «Отрежу руку!»“. Злой дух всполошился и — старушка некстати испугалась. В результате знамение Креста так и не коснулось душ Мастера и Маргариты в час их посмертия.

Страх кухарки понятен. Но непонятно поведение всевластного „Азазелло“. Если крест так страшен для духовной тьмы, то уж, конечно, не потому, что на нем был распят проповедник ненасилия. Значит, Христос действительно — Сын Божий, ставший и Сыном Марии, Распятый и тридневно Воскресший. И здесь имеет смысл пояснить, почему Церковь величает Спасителя „Всехитрецом“ (Ирмос 9 песни канона Пятидесятницы).

Странное таинство вочеловечения Бога настолько не вмещается ни в какие рамки здравого смысла, что древним христианам приходилось использовать самые смелые образы и выражения для того, чтобы передать его суть. Один из этих образов — „обман обманщика“, при котором „отец лжи“ сам попадается на крючок Божественного смирения.

Так, в своего рода подмене видел суть Боговоплощения святитель Кирилл Иерусалимский: „Надлежало пострадать за нас Господу, но не осмелился бы приступить диавол, если бы знал сие. «Если бы познали (власти века сего), то не распяли бы Господа славы» (1 Кор. 2:8). Итак, тело соделалось отравою смерти, дабы дракон, когда надеялся пожирать, изблевал и тех, которых пожрал“ .

От диавола была скрыта тайна Рождества. Иисуса он считал всего лишь очередным праведником-неудачником, который рано или поздно попал бы в его сети — ад, куда доселе сходили все люди, и откуда выхода не было никому. Но оказалось, что Господь приуготовил для смерти „рвотное“, а для нас, по выражению священномученика Игнатия Богоносца, — „врачевство бессмертия“ (Послание к ефесянам, 20). По слову святителя Григория Богослова, „мы возымели нужду в Боге воплотившемся и умерщвленном, чтобы нам ожить“ (Слово на святую Пасху).

Христос умирает и ад „при виде Его ужасается: затворы его сокрушаются, ломаются врата, гробы отверзаются и мертвые восстают радуясь“ . Так празднует Церковь смерть Бога, воспринявшего душу и плоть, чтобы во всей полноте, даже до смерти Крестной, стать Человеком.

„Царствует ад, но не вечнует над родом человеческим: Ты бо положся во гробе Державне… избавление неложное быв Спасе, мертвым первенец“. Эта строка из канона «Волною морскою» (утреня Великой Субботы) поражает слух: „Христос умер, значит, смерть обречена“.

Ад разверз свою пасть, чтобы поглотить умершего на Кресте, но не смог ее сомкнуть. Неразрывно с человеческой душой Иисуса туда сошло предвечное Слово. Вторая Ипостась Святой Троицы, вочеловечившись, исцелила расколотое грехопадением человеческое естество. И ад, не в силах разорвать Богочеловечество во Христе, не в силах и перенести славу Божества, отныне не властен удерживать свою добычу.

Именно «Сошествием во ад» именуется пасхальная икона Христова Воскресения. На ней Христос, стремительно, так, что даже развеваются воскрилия одежд, сходит в твердыню смерти и изводит из ада томившихся в нем людей. Первыми, с правой и левой стороны, припадают ко Христу Адам и Ева. Внизу, в оковах, — поверженный дьявол.

Отныне даже кухарка может начертанием креста связать духа тьмы. И поэтому все, что остается лукавому духу, это в ужасе шипеть на христиан. Кстати, здесь еще одна причина, по которой не стоит его слушать…

Именно эти смыслы свернуты в данном эпизоде со знамением Креста. Но это лишь наиболее яркое звено из целой цепи намеков, рассеянных по пространству романа.

Очаги сопротивления

Порыв кухарки — не единственный случай в романе, когда реальность тварного бытия не прогнулась под „копытом инженера“ (название черновиков 1928 – 1929 гг.). Перечислим еще лишь некоторые ситуации, когда тьма была принуждена отступить:

1. Милосердие Маргариты (она обнадежила и простила детоубийцу Фриду).

2. Человеческое участие женщин в Варьете, заступившихся за обезглавленного конферансье: „ради Бога, не мучьте его“.

3. Крестное знамение буфетчика, согнавшее бесовский „берет“.

Оказывается, воландовская версия Евангелия „работает“ только в тех случаях, когда люди приняли ее в свои сердца. Если же сочетания злой воли „человекоубийцы от начала“ и сердечного стремления человека не произошло, то действуют совсем другие законы. Тогда оказывается, что даже ручеек любви способен размыть ледяную глыбу „воландовской“ Москвы. Даже машинальное „обмахивание“ себя крестом способно оградить от сатанинских фокусов.

Москва мертвых душ

В черновиках есть интересное продолжение эпизода с буфетчиком. В ранней версии он оказывается еще более „грамотным“ персонажем. Столкнувшись с нечистой силой, он сразу же бежит в церковь. Но неожиданно вместо благодатной защиты он встречает там обновленческого священника-ренегата, превратившего храм в комиссионный магазин. И у буфетчика опускаются руки — золотые червонцы не уберегают от зла.

Таким образом, в стране атеизма инерция человеческого тепла, милосердия и бытовой церковности не может отворить человеку двери того дома, где, по слову Александра Галича, „с куполом синим не властно соперничать небо“. Ибо его нет.

Церковь попрана. Мир действия романа — это мир, в котором взорван храм Христа Спасителя, паривший над городом во многих ранних работах Булгакова. А свято место пусто не бывает. И вот вместо литургии в Москве совершается черная месса на балу у сатаны. В этом видит средоточие смысла романа Н. К. Гаврюшин, что дает ему повод обвинить Михаила Булгакова в откровенном сатанизме .

Но самое печальное то, что это кроваво-призрачное действо — лишь отблеск того мира, в котором живет интеллигенция красной Москвы. В „истории болезней“, записанной Булгаковым, духовное омертвение российской элиты таково, что она просто не замечает характерный фон происходящих событий.

В романе своеобразной музыкальной приметой „мертвых душ“ служит фокстрот «Аллилуйа», созданный американцем Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на богослужение. Он пронизывает все пространство романа. Он звучит в ресторане, где собирается писательский бомонд, под его музыку бесовская сила является в кабинете профессора — специалиста по раковым болезням, его наяривает оркестр на балу у сатаны. И оказывается, что вся эта театральная, писательская и журналистская толпа новых „партейных“ русских, променявших свой талант на возможность быть при власти и пьянствующих ныне в ресторане «у Грибоеда», — едина с толпой у «Лысой горы», с толпой, орущей: „распни Его“.

Богохульство, глумление и богоубийство проходят через все века как единое целое. И как каждое церковное таинство есть участие в том Событии, что произошло „во время оно“ и с тех пор распространяется сквозь все времена, так есть и всевременное движение от Христа вспять ко греху.

Так, для православных христиан таинство Крещения есть вхождение в ту иораданскую воду, которую освящает Своим Крещением Христос. А таинство Евхаристии вводит нас в ту Сионскую горницу, где Спаситель священнодействует святые тайны Своей Плоти и Крови и приобщает им нас.

Но точно также можно говорить и о „черной соборности“ (по выражению прот. Сергия Булгакова) и черной мистерии богоотречения, которая тоже проходит через века и в конце заполонит собой все религиозное пространство истории. В таком контексте роман приобретает несколько иное звучание.

Конечно, гораздо комфортнее видеть в романе водевиль, сатиру на власть и борьбу писателя за свое право на „творческую свободу самовыражения“. Но схваченные Булгаковым типы мертвых душ — все же не детектив, но диагноз. А диагноз остается в силе, даже если болезнь приняла затяжной характер. У меня, по крайней мере, возникает иногда ощущение, что выдуманный мир «Мастера и Маргариты» плавно перетек в реалии наших дней. И хамские выходки НТВ и «Московского комсомольца» — лишь гребень той лавины, что захлестнула страну. Сам же обвал куда серьезнее.

Булгаков не зря считал себя учеником Гоголя. Кривое зеркало, созданное им, не только уродует святыни — оно в истинном свете отображает души зрителей. Может быть, именно поэтому, заглянув в него, люди начинают хохотать. И не слышат тихую скорбь Николая Васильевича, еще из XIX века обращающегося к нам: „Чему смеетесь? — Над собой смеетесь!“

„Мастер“

Последний момент, на котором хотелось бы остановиться, — это проблема творчества.

Можно по-разному интерпретировать восклицание Мастера: „О, как я все угадал!“, — в котором он выразил радость по поводу того, что его версия евангельских событий полностью подтвердилась авторитетным рассказом „очевидца“. Также по-разному можно понимать степень участия Воланда в появлении романа Мастера. Вероятно, речь здесь может идти о своеобразной черной синергии художника и бесовской силы. Однако ясно, что, хотя и не без наития злого духа Мастер создавал книгу, которую Воланд, Мастер и Булгаков предлагают как описание того, что „было на самом деле“, но, с другой стороны, без творческого усилия Мастера это псевдоевангелие не вошло бы в жизнь Берлиоза, Иванушки и Маргариты, и Воланд здесь выступает уже, скорее, в роли технического персонала, „служебного духа“, распространяющего рукопись Мастера в мире людей.

Во-вторых, обратим внимание на то, что через поздние произведения Булгакова сквозной нитью проходит проблема творца, не совладавшего со своим творением. Вспомним «Роковые яйца», «Собачье сердце», в которых „срабатывает“ эффект обратной связи, впервые с такой силой представленный в гоголевском «Портрете». Автор привносит в свою работу долю некой нечистоты — и вдруг создатель и создание меняются местами. Творение выходит из-под власти творца и начинает активно вторгаться в его жизнь.

Однако, если в «Роковых яйцах» и «Собачьем сердце» „продукт“ начинает определять земную судьбу создателя, то в «Портрете» и «Мастере и Маргарите» эта проблема выходит на более высокий уровень.

Подобно живописцу в «Портрете», Мастер создает на бумаге мир. И вдруг оказывается, что рукописи не горят. И тогда выдуманный мир начинает как бы сгущаться и пропитывать своими смыслами само существование Мастера. В своем романе про Понтия Пилата Мастер аннулировал Богосыновство Христа и тотчас мир, в котором не случилось спасения, аннигилировал его самого. Трудясь во времени, Мастер навечно сковал себя страницами своего романа. Более того, он обрек на такую Вечность и Маргариту.

В третьих, — и это самое печальное в этой истории, — подобно тому, как раннее творчество Гоголя легло крестом на его совесть, так и творчество Булгакова не могло не опалить его душу. И собственно духовная эволюция автора «Мастера и Маргариты» только подтверждает эту гипотезу. Как мы уже писали выше, Булгаков был знаком с Православием с детства и не понаслышке. Он рос в благочестивой семье. Более того, священник, венчавший первый брак Михаила Афанасиевича, был не кто иной, как замечательный протоиерей (впоследствии новомученик) отец Александр Глаголев — батюшка большой духовной зоркости и глубоких богословских знаний (он, в частности, выступал экспертом по делу Бейлиса; благодаря именно его заключению Бейлис был оправдан). Но необходимость постоянно доказывать советской власти, что белогвардейщина окончательно вытравлена из его отныне обновленной души, побуждала Булгакова добивать в своих газетных статьях „тихоновскую церковь“ и посмеиваться над бедствиями церковного народа. Наиболее яркие примеры этого: очерк Киев-город (Накануне, 6 июля 1923), где Булгаков издевается над „старой“ церковью тихоновцев (напомним, что к 6 июля прошло всего 10 дней, как патриарх Тихон был освобожден из-под годичного домашнего ареста и к этому времени уже были расстреляны многие архиереи и священники) и фельетон Глав-полит-богослужение (Гудок. 24 июля 1924), в котором Булгаков натравливает власть на приходскую церковь, „мешающую“ проведению политграмоты в близлежащей школе.

За время создания «Мастера и Маргариты» духовные ориентиры писателя сместились от монотеизма к дуализму — равномощности доброго и злого начал бытия. Романтизация Зла привела Булгакова к десакрализации Добра. Трагедией обернулась сама попытка посмотреть на Христа внешними — холодными, бесовскими — глазами.

Возвращаясь к парадоксу „правдивой лжи“, попытаемся ответить на вопрос, почему же недопустимы никакие, пусть даже мысленные, эксперименты с истиной? Ответ в том, что истина не есть „что“, как полагал Пилат, но „Кто“. Господь и Бог наш Иисус Христос свидетельствует о Себе: Аз есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин 14, 6).

Поэтому, как поясняет Владимир Эрн, старший современник Михаила Булгакова: „Истина не есть какое-то соответствие чего-то с чем-то… Истина онтологична. Познание истины мыслимо только как осознание своего бытия в Истине. Всякое усвоение истины не теоретично, а практично, не интеллектуалистично, а волюнтаристично. Степень познания соответствует степени напряженности воли, усваивающей Истину. И на вершинах познания находятся не ученые и философы, а святые“. И напротив, любое искажение истины о Христе делает невозможным соединение с Ним. Вымышленному образу можно симпатизировать, но ему нельзя причаститься — в нем нет спасения.

10 Гаврюшин Н.К. Литотстротон или Мастер без Маргариты // Символ №23. 1990. — С. 269-272.

Использованы фотографии:
«Часовня»,