Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Юрий Бондарев
Батальоны просят огня
…Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
А. Твардовский
Глава первая
Бомбежка длилась минут сорок. Потом она кончилась. Полковник Гуляев, оглушенный, втиснутый разрывами в пристанционную канаву, провел ладонью по своей багровой шее – ее покалывало, жгло, – выругался и поднял голову.
В черном от дыма небе, неуклюже выстраиваясь, с тугим гулом уходили немецкие самолеты. Они шли низко над лесами на запад, в сторону мутно-красного шара солнца, которое, казалось, пульсировало в клубящейся мгле. Все горело, рвалось, трещало на путях, и там, где еще недавно стояла за пакгаузом старая закопченная водокачка, теперь среди рельсов, дымясь, чернела гора обугленных кирпичей; клочья горячего пепла опадали в нагретом воздухе.
Полковник Гуляев, морщась, осторожно потер обожженную шею, потом грузно вылез на край канавы и сипло крикнул:
– Жорка! А ну, где ты там? Быстро ко мне!
Жорка Витьковский, шофер и адъютант Гуляева, гибкой независимой походкой вышел из пристанционного садика, грызя яблоко. Его мальчишески наглое лицо было спокойно, немецкий автомат небрежно перекинут через плечо, из широких голенищ в разные стороны торчали запасные пенальные магазины.
Он опустился возле Гуляева на корточки, с аппетитным треском разгрызая яблоко, весело улыбнулся пухлыми губами, влажными от сока.
– Вот бродяги! – сказал он, все улыбаясь, взглянув в мутное небо, и добавил невинно: – Съешьте антоновку, товарищ полковник, не обедали ведь…
Это легкомысленное спокойствие мальчишки, вид пылающих вагонов, боль в обожженной шее и это яблоко в руке Жорки внезапно вызвали в Гуляеве злое раздражение.
– Воспользовался уже? Трофеев набрал? – Полковник ударил по протянутой руке адъютанта – яблоко вывалилось; и встал, хмуро отряхивая пепел с погон. – А ну, разыщи коменданта станции! Где он, черт бы его!..
Жорка вздохнул и, придерживая автомат, не спеша двинулся вдоль станционного забора.
– Бегом! – крикнул полковник.
Все, что горело сейчас на этой приднепровской станции, лопалось, взрывалось, трещало и малиновыми молниями вылетало из вагонов, и то, что было покрыто на платформах тлеющими чехлами, – все это уже значилось словно бы собственностью Гуляева, все это прибыло в армию и должно было поступить в дивизию, в его полк и поддерживать в готовящемся прорыве. Все погибало, пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели после более получасовой бомбежки.
«Бестолочи, глупцы! – гневно думал Гуляев о коменданте станции и начальнике тыла дивизии, решительно и грузно шагая по битому стеклу к вокзалу. – Под суд, сукиных сынов, мало! Под суд! Обоих!»
Возле станции уже стали появляться люди: навстречу бежали солдаты с потными серыми лицами, танкисты в запорошенных пылью шлемах, в грязных комбинезонах. Все подавленно озирали дымный горизонт, щуплый и низенький танкист-лейтенант, ненужно хватаясь за кобуру, метался меж ними по платформе, орал срывающимся голосом:
– Тащи бревна! К танкам! К танкам!..
И, наткнувшись растерянным взглядом на Гуляева, не вытянулся, не козырнул, только покривился тонким ртом.
Впереди, метрах в пятидесяти от перрона, под прикрытием каменных стен чудом уцелевшего вокзала стояла группа офицеров, доносились приглушенные голоса. В середине этой толпы на голову выделялся своим высоким ростом командир дивизии Иверзев, молодой, румяный полковник, в распахнутом стального цвета плаще, с новыми полевыми погонами. Одна щека его была краснее другой, синие глаза источали холодное презрение и злость.
– Вы погубили все! Па-адлец! Вы понимаете, что вы наделали? В-вы!.. Пон-нимаете?..
Он коротко, неловко поднял руку, и у стоявшего возле человека, как от ожидания удара, невольно вскинулась кверху голова, – и тогда полковник Гуляев увидел белое, дрожавшее дряблыми складками лицо пожилого майора, начальника тыла дивизии, его опухшие от бессонной ночи веки, седые взлохмаченные волосы. Бросились в глаза неопрятный, мешковатый китель, висевший на округлых плечах, нечистый подворотничок, грязь, прилипшая к помятому майорскому погону, запасник, по-видимому, работавший до войны хозяйственником, «папаша и дачник»… Втянув голову в плечи, начальник тыла дивизии виновато и молча смотрел Иверзеву в грудь.
– Почему не разгрузили эшелон? Вы понимаете, что вы наделали? Чем дивизия будет стрелять по немцам? Почему не разгрузили? Поч-чему?..
– Товарищ полковник… Я не успел…
– Ма-алчите! Немцы успели!
Иверзев шагнул к майору, и тот снова вскинул широкий мягкий подбородок, уголки губ его мелко задергались, будто он хотел заплакать; офицеры, стоявшие рядом, отводили глаза.
В ближних вагонах рвались снаряды; один, видимо бронебойный, жестко фырча, врезался в каменную боковую стену вокзала. Посыпалась штукатурка, кусками полетела к ногам офицеров. Но никто не двинулся с места, не пригнулся, лишь поглядели на Иверзева: плотный румянец залил его другую щеку.
Гуляев, оправляя китель, подошел с готовностью; но этот несдержанный гнев командира дивизии, это усталое, измученное лицо начальника тыла сейчас уже неприятно было видеть ему. Он недовольно нахмурился, косясь на пылающие вагоны, проговорил глухим голосом:
– Пока мы не потеряли все, товарищ полковник, необходимо расцепить и рассредоточить вагоны. Где же вы были, любезный? – невольно поддаваясь презрительному тону Иверзева, обратился Гуляев к начальнику тыла дивизии, оглядывая его с тем болезненно-сострадательным выражением, с каким глядят на мучимое животное.
Майор, безучастно опустив голову, молчал; седые слипшиеся волосы его топорщились у висков неопрятными косичками.
– Действуйте! Дей-ствуй-те! Что вы стоите? В-вы, растяпа тыла! – крикнул Иверзев бешеным шепотом. – Бегом! Все делать бегом! Марш! Товарищи офицеры, всем за работу! Полковник Гуляев, разгрузка боеприпасов под вашу ответственность!
– Слушаюсь, – ответил Гуляев.
Иверзев услышал глуховатый голос Гуляева и, хотя понимал, что это «слушаюсь» еще ничего не решает, все же, сдерживая себя, перевел внимание на коменданта станции – сухощавого, узкоплечего подполковника, замкнуто и нервно курившего возле ограды вокзала, – и добавил тише:
– А вы, товарищ подполковник, ответите перед командующим армией за все сразу! За все!..
Подполковник не ответил, и, не ожидая ответа, Иверзев повернулся – офицеры расступились перед ним – и стремительно, крупными шагами пошел к «виллису» в сопровождении молоденького, тоже как бы рассерженного адъютанта, щеголевато затянутого в новые ремни.
«Уедет в дивизию», – подумал Гуляев без осуждения, но с некоторой неприязнью, потому что по опыту своей долгой службы в армии хорошо знал, что в любых обстоятельствах высшее начальство вольно возлагать ответственность на подчиненных офицеров. Он знал это и по самому себе и поэтому не осуждал Иверзева. Но неприязнь объяснялась главным образом тем, что Иверзев назначил ответственным именно его, безотказного работягу фронта, как он иногда называл себя, а не кого другого.
– Товарищи офицеры, прошу ко мне!
Гуляев лишь сейчас близко увидел коменданта станции; лицо коменданта, меловая бледность, его вздрагивающие худые пальцы, державшие сигарету, ясно объяснили ему, что этот человек только что пережил. «Отдадут под суд. И за дело», – подумал Гуляев без жалости и сухо кивнул подполковнику, встретив ищущий его взгляд.
– Ну, будем действовать? Так, что ли, комендант?
Когда несколько минут спустя комендант станции и Гуляев отдали все распоряжения офицерам, и к горящим составам, зашипев паром, подкатил маневровый паровозик с перепуганно высунувшимся машинистом, и тяжелые танки стали, глухо ревя, сползать с тлеющих платформ, тогда к полковнику, кашляя, перхая, моргая слезящимися от дыма глазами, подбежал начальник тыла дивизии, затряс седой головой: он задыхался.
– Боеприпасы одним паровозом мы не спасем! Погубим паровоз, людей, товарищ полковник!..
– Эх, братец вы мой, – досадливо поморщился Гуляев. – Разве вам в армии служить? Где ж вы фуражку потеряли?
Майор скорбно улыбнулся, его опущенные руки жалко теребили полы помятого кителя.
– Я постараюсь… Я все, что смогу… – заговорил он умоляющим голосом. – Комендант сообщил: прибыл эшелон. Из Зайцева. Стоит за семафором. Я сейчас за паровозом. Разрешите?
– Мигом! – скомандовал Гуляев. – Одна нога здесь… И, ради бога, не козыряйте. Как корягу, руку подносите, черт бы драл! И без фуражки!..
Майор отдернул руку, как обожженную, сконфуженно попятился и потом побежал к перрону, рыхло колыхая спиной, неуклюже подпрыгивая, наталкиваясь на танкистов; они раздраженно матерились. Его мешковатый китель, взлохмаченная голова мелькнули в последний раз в конце перрона, исчезли в сизо-оранжевом дыму возле крайних вагонов, где с треском, визгом осколков лопались снаряды.
– Жорка! А ну, за майором! Помоги! А то носит его… видишь? За смертью гоняется! – сказал Гуляев.
Жорка ухмыльнулся, ответил небрежно:
– Есть, – и двинулся за майором своей цепкой скользящей походкой.
Полковник Гуляев стоял около вокзала, глядел на пылающие вагоны со вздыбленными крышами, понимал, что все здесь, охваченное огнем, могло спасти только чудо. Он думал о том, что этот пожар, уничтожающий боеприпасы и снаряжения не только для истощенной в боях дивизии, но и для армии, оголял его полк, батальоны которого подтянулись к Днепру в течение прошлой ночи. И как бы умны ни были сейчас распоряжения Гуляева, как бы ни кричал он, ни взвинчивал людей, – все это теперь не спасало положения, не решало дела.
Он видел, как, убегая в дым и вновь выныривая в просветах пожара, маневровый паровозик, свистя, носился по путям с прилипшим к буферу сцепщиком, разъединял искореженные осколками вагоны, оглушая лязгом железа, толкал их в тупики. Танки обрушивались через края платформы на бревна, скатывались на землю; недовольно ревя, как обожженные звери, уползали к лесу; он начинался тут же за станционным зданием.
Мимо вокзала пробежал высокий танкист-подполковник, брови подпалены, лицо озлобленное, все в темных полосах гари; он не заметил Гуляева.
– Подполковник! – зычно окликнул Гуляев, чуть подбирая полнеющий живот, как делал это всегда, готовый отдать приказ.
– Что вам? – Танкист остановился, воспаленные веки сузились. – Я слушаю!
– Сколько танков вышло из строя?
– Не подсчитано!
– Вот что! Освободятся люди, пошлите их на расцепку вагонов! Сейчас придет еще паровоз…
– Я людьми швыряться не намерен, товарищ полковник! Воевать без людей буду?
– А как же будет воевать дивизия? А? Вся дивизия? – спросил Гуляев, чувствуя, что снова сбивается на тон Иверзева, и раздражаясь на себя за это.
У танкиста собрались в одну линию почерневшие губы; он ответил твердо:
– Не могу! Я отвечаю за своих людей, полковник!
В ближайшем вагоне с грохотом взорвалось несколько снарядов, взметнулась крыша, дохнуло обжигающим жаром, запахом тола. Лицам стало горячо. На мгновение оба отвернулись, их заволокло дымом; танкист закашлялся.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться? – послышался в эту минуту за спиной Гуляева насмешливый голос.
– По-до-жди-те! Подождите! – холодно, не оборачиваясь, проговорил Гуляев, упорно глядя на кашляющего подполковника-танкиста, и добавил уже жестко: – Я потребую… потребую выполнения!
– Товарищ полковник, разрешите обратиться?
– Кто еще тут? Что угодно? – Гуляев, поморщась, круто повернулся и тотчас, не понимая, удивленно и громко воскликнул: – Капитан Ермаков? Борис? Откуда тебя черти принесли?..
– Здорово, полковник Гуляев!
Среднего роста капитан в летней выгоревшей гимнастерке с темными следами от портупеи стоял возле. Талия узко перетянута ремнем, тень от козырька падала на половину смуглого лица, карие, почти черные глаза, белые зубы блестели в обрадованной улыбке.
– Ну, здорово, полковник! – оживленно повторил он. – Что, не верите? Доложить, что ли?
– Да откуда тебя черти принесли? – проговорил, затоптавшись, Гуляев, сначала сурово нахмурился, потом засмеялся, грубовато стиснул капитана в объятиях и сейчас же отстранил его, засопев, косясь назад.
– Идите, – буркнул он танкисту. – Идите.
– Дайте жрать, полковник! Толком четыре дня не ел! – сказал капитан, улыбаясь. – И сутки без дымового довольствия!..
– Да откуда ты?.. Докладывай!
– Из госпиталя. Ждали в пути, когда кончится у вас тут. Потом появляется Жорка с майором, ну и… прикатили на паровозе.
– Легкомыслие? Шутишь все? – пробормотал Гуляев, всматриваясь в заштопанный рукав капитанской гимнастерки, и густо побагровел. – Не писал из госпиталя, хинная ты душа! А? Молчал, ухарь-купец!
– Я хочу не есть, а жрать! – ответил капитан, смеясь. – Дайте хоть сухарь! Водки не прошу!
– Жорка! – крикнул полковник. – Проведи капитана Ермакова к машине!
Жорка, до этого скромно стоявший в стороне, просветлел лицом, заговорщицки подмигнул капитану голубым невинным глазом:
– Тут в лесу. Недалеко.
Все, что можно было сделать в создавшихся обстоятельствах, было сделано. Устало догорали загнанные в тупики вагоны; с последним, как бы неохотным треском запоздало рвались снаряды. Пожар утих. И только теперь стало видно, что стоял теплый, погожий день припозднившегося бабьего лета. Чистое сияющее небо со стеклянно высокой синевой развернулось над лесной станцией. И только на западе почти неуловимо светились в бездонной его глубине беззвучные зенитные разрывы.
Порыжевшие, тронутые осенью приднепровские леса, окружавшие черное пепелище путей, стали видны, как в бинокль.
Полковник Гуляев, потный, разомлевший, не без наслаждения скинув горячие сапоги с усталых ног, подставив ноги солнцу и расстегнув китель, так что видна была волосатая, пухлая грудь, лежал в станционном садике под облетевшей яблоней. Здесь все по-осеннему поблекло, поредело, везде неяркий блеск солнца, везде хрупкая прозрачная тишина, вокруг легкий шорох палых листьев, чуть-чуть тянуло свежим воздухом с севера.
Капитан Ермаков лежал рядом, тоже без сапог, без ремня и фуражки. Полковник, хмурясь, сбоку рассматривал его исхудалое, побледневшее лицо, прямые брови, – черные волосы упали на висок, шевелились от ветра.
– Та-ак, – проговорил Гуляев. – Значит, раньше времени прибежал? Что, не терпелось, терпежу не было?
Борис вертел опавший желтый яблоневый лист, задумчиво улыбаясь, внимательно щурился на него.
– Променять госпитальную койку вот на это… стоило, честное слово, – ответил он, сдунул лист с ладони, затем спросил полусерьезно: – Вы что-то, полковник, растолстели? В обороне стоите?
– Ты мне не вкручивай, – недовольно перебил Гуляев. – Я спрашиваю, почему прибежал?
Борис потянулся к яблоне, сорвал голую веточку, опять внимательно осмотрел ее, сказал:
– Вот, оторвал эту ветку – и она погибла. Верно? Ну ладно, оставим лирику. Как там моя батарея, жива?
Он, слегка усмехнувшись, взглянул на полковника, повторил:
– Твоя батарея ночью форсировала Днепр. Ясно? – Гуляев, сопя, повернулся, поерзал животом по желтой траве, по сухим листьям, раздраженно спросил: – Ну, еще вопросы?
– Кто командует батареей?
– Кондратьев.
– Это хорошо.
– Что хорошо?
– Кондратьев.
– Вот что, – грубовато и решительно проговорил Гуляев, – хочу предупредить тебя, и без шуток, дорогой мой. Будешь грудью по-дурацки, по-ослиному пули ловить, храбрость показывать – к чертовой бабушке спишу в запасной полк! И баста! Спишу – и баста!
– Ясно, – сказал Борис.
– Убьют дурака. Что?
– Ясно, – кивнул Борис. – Все ясно.
Обветренное, крупное, заметное покатым морщинистым лбом, лицо полковника медленно отпускало с себя выражение недовольства, нечто похожее на улыбку слабо тронуло его губы, и он проговорил с грустным весельем:
– Оторванная ветка! Ска-жит-те! Философ, пороть тебя некому!
Лежа на спине, Борис по-прежнему задумчиво глядел в холодноватую синеву неба, и Гуляев подумал, что этому молодому, здоровому офицеру мало дела до его слов, до откровенного беспокойства, не предусмотренного никаким уставом, – они знали друг друга со Сталинграда. Был полковник одинок, вдов, бездетен, и он как бы видел в Ермакове свою молодость и многое прощал ему, как многое прощал и себе в те годы, как это иногда бывает у немало поживших и не совсем счастливых одиноких людей.
Долго лежали молча. Пустой, перепутанный паутиной садик был насквозь пронизан золотистым солнцем. В теплом воздухе планировали листья, бесшумно стукаясь о ветви, цепляясь за паутину на яблонях. В тишину долетало отдаленное гудение танков из леса, тонкое шипение маневрового паровозика на путях: отзвуки жизни.
Сухой лист упал полковнику на плечо. Он медлительно смял его в кулаке, скосил глаза на Бориса.
– Прорывать оборону будем. Крепкий орешек на правом берегу. Что молчишь?
– Так, думаю. И сам не знаю о чем, – сказал Борис.
Со стороны вокзала, приближаясь, послышались голоса, показавшиеся странными здесь, – женские голоса, звучные и будто стеклянные в тихом воздухе полуоблетевшего сада. Полковник Гуляев, неловко повернув обожженную шею, крякнул от боли, удивленно оглядываясь, спросил:
– Это что же такое?
По тропинке от вокзала через сад двигались две женщины, несли огромный сундук, переплетенный веревками. Одна, молодая, гибкая, босоногая, в выцветшей блузке, небрежно заправленной в юбку, косынка надвинута на тонкие брови, шла изогнувшись, напрягая крепкие икры; другая – в мужской поношенной телогрейке, в сапогах, смуглое лицо изможденно, потно, волосы растрепались, и солнце, бившее сзади, просвечивало их.
– Далеко ли, красавицы бабоньки? – крикнул Гуляев и, кряхтя, сел, медленно потирая колени.
Женщины опустили сундук. Молодая выпрямилась, нестеснительно оглядела грузноватую фигуру Гуляева, игриво-дерзким взглядом скользнула по лицу Бориса и вдруг фыркнула, засмеялась.
– Помогли бы, товарищ полковник, вещи у нас больно тяжелые! Серьезно…
Борис спросил с явным интересом:
– А вы что же, недалеко здесь живете? Вы здешние?
Молодая заулыбалась, выставив грудь, ловкими пальцами поправляя косынку, а та, постарше, что в телогрейке, низко опустив лицо, смутилась, смугло покраснела. Молодая бойко сказала:
– Мы рядом тут. В лесу село… Одни мы! Просто одни. Помогли бы, а?
– Пойдем? – полувопросительно сказал Борис. – А, товарищ полковник?
– Да ты что? – свирепым шепотом остановил его Гуляев, протестующе замахав крупной рукой. – Не в форме мы, красавицы, босиком, видите? Наше дело военное, бабоньки, некогда нам! Идите, идите!
Немного спустя, когда женщины скрылись в глубине сада, полковник, наморщив озабоченно лоб, заторопился, стал натягивать шерстяные носки, говоря:
– Ну все. Поехали. Хватит.
Борис шутливо сказал ему:
– А может быть, пойдем? Надо бы помочь.
– Да ты что? – Гуляев, побагровев, встал, ожесточенно вбил ногу в узкий сапог, резко одернул на животе китель. – Нечего нам тут. Пошли. Залежались. Дел по горло!
Косматое нежаркое солнце садилось в леса.
Глава вторая
Ночь застала их в дороге, холодная, звездная октябрьская ночь. Шумом, движением, людскими голосами была наполнена лесная темнота. Жорка изредка включал фары, и в белом коридоре их то мелькала оскаленная, скошенная на свет морда лошади, то заляпанный грязью борт грузовика, то кухня, разбрызгивающая по дороге раскаленные угли, то щит орудия и нахохленные спины ездовых, то серые, непроспанные лица солдат. Все это шло, двигалось, ехало, копошилось, скакало во тьме туда, где за лесами тек Днепр.
– Гаси! Гаси фары, дьявол! – метнулся от подпрыгивающей впереди повозки крик, мимо скользнуло белое лицо ездового, и по борту «виллиса» жестяно хлестнул кнут.
– Надо бы через спину тебя протянуть, – ворчливо пробормотал в сторону Жорки полковник. – А ну, гаси. И перестань жевать, ну?
Хмуро вобрав голову в плечи, Гуляев смотрел сквозь ветровое стекло на дорогу; Жорка лениво грыз сухарь, одной рукой держал баранку, изредка поглядывал вверх, где текло мерцающее холодное небо.
– Вот бродяги! – сказал он, жуя, и спрятал сухарь в карман. – Гляньте-ка, товарищ полковник, опять фонари развесили.
В небе распускался сумрачный желтый свет: четыре осветительные бомбы, роняя искры, высоко висели над лесами среди звезд. Они медленно летели, косо и тихо опускаясь. Вверху выступили из темноты, четко прорезались оголенные вершины деревьев. Лес сразу ожил, черные тени деревьев поползли, задвигались на дороге, мешаясь с тенями людей, машин, повозок; впереди ожесточенно взревели танки, кто-то зычно подал команду из глубины колонны:
– Сто-ой!
Жорка вопросительно поднял одну бровь; полковник пробормотал в воротник:
– Объезжай.
«Виллис» обогнул колонну машин, тесно сгрудившиеся повозки, орудия, понесся впритирку к лесу, ветви захлестали, забили по бортам, по стеклу, упруго подбрасывало на корневищах. Деревья расступились, стало по-дневному светло. Над головой, разгораясь, плыли «фонари». Впереди с громом рванулось двойное пламя, и в лесу ахнуло, загремело, как в пустых коридорах.
– Куда? Куда под бомбы прешь? Не видишь? – закричал кто-то отчаянным голосом, и человеческая фигура метнулась перед радиатором. – Ку-уда?..
– Стоп! – скомандовал Гуляев, занося вон из машины ногу.
«Виллис» круто затормозил, и Борис ударился бы о спинку переднего сиденья, если бы не спружинил руками. Полковник вылез, пошел вперед. На дороге чернела, тускло освещенная «фонарями», колонна танков; моторы работали, стреляя резкими выхлопами, танки двигались толчками к матово блестевшей воде. Там, в проходе, образованном съехавшими к обочине повозками и кухнями, они с гулом вползали на качающийся понтонный мост.
– Днепр? – быстро спросил Борис, наклоняясь к уху Жорки.
Заглушая гул танковых моторов, крики у переправы, ржанье лошадей, новые пронзительные, рвущие воздух звуки возникли в небе. Небо обрушилось: ослепляя, брызнули шипящие кометы, полыхнули огнем в глаза; «виллис» резкой силой толкнуло назад. Борис, испытывая холодно-щекочущее чувство опасности, притупившееся в госпитале, смотрел на разрывы. Потом увидел в хаосе рвущихся вспышек вопросительно повернутое лицо Жорки; сквозь грохот прорвался его голос:
– Ложи-ись, товарищ капитан! Пикирует!
Борис, возбужденный, с сжавшимся сердцем – отвык, отвык! – делая размеренные движения, вылез из машины и, чувствуя глупость того, что делает, заставил себя не лечь, а стоять, наблюдая за дорогой.
В ту же минуту он поднял голову: нарастающий рев мотора стал давить на уши. С белесого неба стремительно падала на переправу тяжелая тень, оскаливаясь пулеметными вспышками. И Борис поспешно лег возле машины. Малиновые короткие молнии, будто подымая ветер, отвесно неслись вдоль колонны. Упала, забилась в оглоблях, заржала лошадь. «О-ох, о-ох», – послышалось из леса; что-то зашлепало по мокрому песку возле головы Бориса. И он непроизвольно нащупал и отбросил горячую крупнокалиберную гильзу.
В глубине леса гулко и запоздало застучали скорострельные зенитные орудия. Трассы вслепую рассыпались в небе, все мимо, мимо низкого тяжелого силуэта самолета. Гул его удалялся. Зенитки смолкли. Стало тихо. «Фонари» опустились к самой воде. И было слышно, как по ту сторону рукава отдаленно рокотали танки. Они переправились во время бомбежки. Борис поднялся с земли, разозленный и неприятно подавленный тем, что чувство страха оказалось сильнее его, отряхнул мокрый налипший песок с коленей, подумал: «Разнежился. Все. Конец. Прежняя жизнь начинается».
– Из санроты! Где санрота? Санитары! – донесся крик из колонны, и она зашевелилась, задвигались фигуры меж повозок и машин.
– Целы, целы. Поехали, – ответил Борис преувеличенно спокойно.
«Виллис» снова понесся по дороге к близкому Днепру.
Борис смотрел на мелькающие стволы берез, на темную нескончаемую колонну; сырой ветер обливал холодом потную от возбуждения шею, еще не проходило раздражение на самого себя после только что пережитого страха: он не любил себя такого.
Так же, как большинство на войне, Борис боялся случайной смерти: смерть в нескольких километрах от фронта всегда казалась ему такой же унизительно-глупой, как гибель человека на передовой, вылезшего с расстегнутым ремнем из окопа по своей нужде.
– Началось наше, – сказал Жорка, снова осторожно захрустел сухарем и включил на мгновение фары. Вспыхнув, они скользнули по борту буксующего на дороге «студебеккера», осветили маслено заблестевшую пехотную кухню в кустах, толпу солдат с котелками, потом на перекрестке дорог выхватили на стволе сосны деревянную табличку-указатель: «Хозяйство Гуляева». Эта стрела показывала влево. Другая прямо – «Днепр». Машины, повозки и люди текли туда через лес, неясный зеленый свет загорался и гас там над вершинами деревьев.
Полковник Гуляев кивнул:
– Давай в хозяйство.
– Жорка, останови! – громко сказал Борис.
– Что такое?
«Виллис» остановился. Жорка перестал жевать. Ветер сразу упал. Был слышен буксующий вой «студебеккера», скрип колес, фырканье лошадей, голоса. Борис молча спрыгнул на дорогу, потянул из машины планшетку.
– В батарею? – устало спросил полковник Гуляев и повторил: – В батарею? Так вот что. Там тебе уже делать нечего. Н-да! Кондратьев там. Артиллерии в дивизии много. Найдем место. Не торопись. Была бы шея, а хомут…
– Может, в адъютанты возьмете, полковник? – усмехнулся Борис. – Или в комендантский взвод?
Не отвечая на вопрос, Гуляев поерзал, тяжело засопел.
– А! Некогда мне тут с тобой антимонии разводить! Некогда! – Гуляев вдруг с силой толкнул Жорку локтем. – Поехали! Спишь? Гони, гони! Что смотришь?
Бориса обдало теплым запахом бензина, махнуло по лицу ветром, темный силуэт «виллиса» запрыгал в глубине лесной дороги, исчез.
Сочинение
«Батальоны просят огня» - повесть об Отечественной войне, о непосильном и трагическом подвиге солдат возникла, по признанию автора, не сразу. Бондарев, как мы знаем, был убежден в своей неподготовленности к большой литературной форме и сомневался, сможет ли он, «обыкновенный смертный», вернувшийся с фронта офицер, прибавить хоть что-нибудь к тому, что уже сказали о войне другие известные писатели.
Замысел «Батальонов» возник в темную июльскую ночь в двух тысячах километров от Москвы, на середине любимой реки Бондарева - Белой. Полный умиротворяющего спокойствия, вслушивался он в осторожные ночные звуки, в редкие капли воды с весел. За лесами над городом розовело далекое зарево, пахло острой речной сыростью, доносились тихие голоса рыбаков с соседних лодок. Но вот где-то на берегу взвыла буксующая машина, долетел «пулеметный» треск трактора, и сразу перед глазами встало другое зарево, высота, занятая противником, орудия, стреляные гильзы. Представилось, будто вот-вот взовьются сигнальные ракеты и начнется переправа туда, на другой берег Днепра, где натужно гудят немецкие танки.
Оказывается, память цепко хранила то, чего уже нет, что прошло. Достаточно было одного ассоциативного соприкосновения с прошлым и все вернулось, ожило. В разбуженном сознании возникли лица, обстановка, та особенная, ни с чем не сравнимая сосредоточенность ожидания, которая охватывает человека перед началом боя.
Писатель не раз замечал, что порой самая простая случайность давала толчок воображению, мысли, фантазии, неожиданно и радикально переламывала только что владевшее им настроение. Пронзительно заскрежещет трамвай на повороте, высекая фиолетовую искру, запахнет сырой землей, вдруг напомнившей смерть на безымянной высоте, послышится где-то прощальный гудок паровоза, пахнёт нефтяным запахом шпал, встанут перед глазами вечерние облака, багрово подсвеченные снизу закатом, протянутся по горизонту дымы, вершины деревьев покажутся вырезанными черным по красному - и сразу словно толкнет в грудь…
И начинаешь вспоминать, сравнивать, спрашивать себя: а где это было, когда? Не на той ли маленькой железнодорожной станции, которую только что разбомбили немецкие самолеты и описанием которой открывается повесть «Батальоны просят огня»? Или, может быть, в ночь накануне форсирования Днепра этими батальонами?
Так и в ту июльскую ночь на реке Белой окончательно окрепло желание Бондарева рассказать о войне, о людях, которых хорошо знал, любил, помнил, вместе с кем шагал по размытым дождями или пыльным, растоптанным и разъезженным фронтовым дорогам от безбрежно заснеженных и окоченелых степей Сталинграда, через Украину и Польшу, к Карпатам. Вместе толкали они плечом увязающие в грязи орудия, стояли на прямой наводке впереди пехоты, ели пропахшие гарью и немецким толом помидоры, делились последним табаком…
Повесть «Батальоны просят огня» начиналась «сразу». В первом же абзаце автор сообщал, что «бомбежка длилась минут сорок. В черном до зенита небе, неуклюже выстраиваясь, с тугим гулом уходили немецкие самолеты. Они шли низко над лесами на запад, в сторону мутно-красного шара солнца, которое, казалось, пульсировало в клубящейся мгле.
Все горело, рвалось, трещало на путях, и там, где еще недавно стояла за пакгаузом старая закопченная водокачка, теперь среди рельсов, дымясь, чернела гора обугленных кирпичей; клочья горячего пепла опадали в нагретом воздухе».-
Как видим, картина дана рельефно и точно, без комментария, который, в сущности, не требуется. Событие, чреватое драматическими последствиями, подано намеренно просто, как нечто обыденное на фронте. И хотя случилась беда - немцы разбомбили эшелон с вооружением и боеприпасами, предназначенными для предстоящей важной операции,- автор сообщает об этом без нарочитого нагнетания, почти протокольно:
* «То, что горело сейчас на этой приднепровской станции, лопалось, взрывалось, трещало и малиновыми молниями вылетало из вагонов, и то, что было накрыто на платформах тлеющими чехлами,- все это уже значилось словно бы собственностью Гуляева, все это прибыло в армию и должно было поступить в дивизию, в его полк и поддерживать в готовящемся прорыве. Все погибало,пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели…»
Метрах в иятидесяти от перрона, под прикрытием каменных стен уцелевшего вокзала, стояла группа офицеров, доносились приглушенные голоса. «В середине этой толпы на голову выделялся своим высоким ростом командир дивизии Иверзев, молодой румяный полковник в распахнутом стального цвета плаще с новыми полевыми погонами. Одна щека его была краснее другой; синие глаза источали презрение и злость».
Серый плащ и такой же китель, какие редко носили на фронте офицеры переднего края, румяное молодое лицо, контрастирующее с усталыми, тусклыми лицами невысыпающихся фронтовых командиров, синие глаза, источающие холодное презрение, запомнятся. Входя в резкое противоречие с обстановкой и людьми, воюющими уже не первый год, они произведут неблагоприятное впечатление. Из резерва, подумает об Иверзеве Борис Ермаков, увидев его чистенькое обмундирование и свежее, хорошо выбритое лицо. Сейчас уедет обратно в дивизию, мелькнет в голове Гуляева, сделал разнос, дал указания, можно убраться подальше от передовой.
* Но вот «все, что можно было сделать в создавшихся обстоятельствах, было сделано. Устало догорали загнанные в тупик вагоны; с последним, как бы неохотным треском запоздало рвались снаряды. Пожар утих. И только теперь стало видно, что стоял теплый, погожий день припозднившегося бабьего лета. Чистое, сияющее небо со стеклянно высокой синевой развернулось над лесной станцией. И только на западе почти неуловимо светились в бездонной его глубине беззвучные зенитные разрывы».
Контраст уже с самого начала создает ту особую атмосферу и настроение, когда по-особому и тоже контрастно воспримутся и неожиданное появление на станции капитана Ермакова, числившегося в госпитале, и его противоположность иверзевскому облику, манере держать себя с людьми. Оба они сильные, красивые люди, но как противоположна их красота, какие разноречивые чувства вызывает она!
Не думаю, чтобы уже здесь, на первых страницах, слова Гуляева об «ослиной храбрости» были произнесены с далеко идущим прицелом. Но в конце повести, когда завершится отчаянный бросок батальона на вражеский дзот, они, возможно, припомнятся. Как припомнится и «голая веточка», сорванная Борисом. Пока же читатель отнесется к словам полковника как к законному и обоснованному предупреждению старшего командира, не таящего своего «откровенного беспокойства, не предусмотренного никаким уставом». Гуляев и Ермаков знали друг друга со Сталинграда. «Был полковник одинок, вдов, бездетен, и он точно бы видел в Ермакове свою молодость и многое прощал ему, как это иногда бывает у немало поживших и не совсем счастливых одиноких людей».
Бондарева «Батальоны просят огня»
Юрия Бондарева часто называют писателем военного поколения, писателем-фронтовиком: в августе далекого 1942 года он, восемнадцатилетний мальчишка, ушел добровольцем на фронт. От Волги и до границы Чехии, через Украину и Польшу пролегла его длинная военная дорога офицера-артиллериста, дорога тяжелых боев и радостных побед, дорога обретений и потерь, дорога длиною в жизнь. И поэтому тема войны стала главной в его творчестве.
Юрий Бондарев известен как автор замечательных повестей и романов о Великой Отечественной войне; достаточно вспомнить такие его произведения, как “Батальоны просят огня”, “Последние залпы”, “Горячий снег”. Эта тема стала одной из главных и в более поздних его произведениях - романах “Берег”, “Выбор”. Можно сказать, что война прошла через сердце писателя и навсегда осталась в нем.
Многие современные авторы писали, пишут и еще будут писать о Великой Отечественной войне. Эта тема неисчерпаема, ведь каждый пишет о своей, только им увиденной войне. Память о войне живет в сердцах людей, в том числе в сердцах писателей: прозаиков, поэтов, драматургов... Вспомним произведения Константина Симонова, Александра Твардовского, Бориса Васильева, Василя Быкова, Виталия Закруткина, Анатолия Ананьева, Александра Бека и многих, многих других. У каждого из них свое представление о войне, своя правда войны.
Но произведения Юрия Бондарева не спутаешь ни с одним другим произведением. Бондарев сумел сказать о войне и о подвиге народа свое слово, не похожее на уже сказанное до него. Его повести и романы - это произведения не только и не столько о подвиге народа, сколько произведения о подвиге Человека, Солдата, грудью защитившего страну. Война показана им через восприятие простого участника сражений: рядового, сержанта, лейтенанта... Это взгляд с передовой, из окопа, и это делает описанные события особенно достоверными.
Среди многих ярких, прекрасных произведений Юрия Бондарева большое впечатление производит повесть “Батальоны просят огня”. Это одно из самых первых произведений писателя, посвященных теме войны, в нем война показана предельно правдиво, в нем запечатлена вся горькая правда войны: мы видим войну такой, какой видит ее обостренное зрение писателя, и видим не с отдаленного от поля боя наблюдательного пункта, а непосредственно с передовой, с огневой позиции, из траншеи. Читатель вместе с героями участвует в бою, вытирает с закоп ценного пороховой гарью лица пот, осматривает свою пробитую пулями шинель, вспоминает вечером сумасшедшую атаку, горящие немецкие танки, погибших товарищей...
Название повести очень простое - это обычная фраза одного из героев произведения. Но в выборе ее названия заключен глубокий смысл: за этим будничным высказыванием скрывается авторская позиция - показывать не парадную сторону войны, а ее внутреннюю сущность: каждодневный, обыденный подвиг русских солдат.
Сюжет повести внешне предельно прост: двум батальонам дивизии, которой командует полковник Иверзев. предстоит прорвать оборону южнее города Днепрова, занять деревни Ново-Михайловка и Белохатка и, удерживая их, создать у немцев впечатление, что главный удар дивизии будет нанесен в этом направлении, тогда как в действительности основные ее силы были нацелены севернее Днепрова. Поддерживать батальоны майора Бульбанюка и капитана Максимова огнем должен артполк дивизии, но в ходе боев обстановка сложилась так, что всю артиллерию полка пришлось перебросить на северный плацдарм, где постоянные контратаки немцев грозили сорвать всю задуманную операцию, и батальоны на южном плацдарме остались без огневой поддержки. Они дрались до последнего патрона, дрались геройски, но были окружены и почти полностью погибли в неравном бою.
Казалось бы, в этом сюжете нет ничего особенно занимательного: это один из обычных эпизодов великой войны, каких было тысячи и тысячи за долгих четыре года... Но именно в этом выборе заключается главная особенность творчества писателя: он в обычном умеет увидеть великое, в повседневном - героическое. Бондарев никогда не приукрашивает, не героизирует войну, он показывает ее именно такой, какой она и была на самом деле. Он реалист в изображении войны, и реализм писателя чем-то напоминает реализм Льва Толстого в его изображении Бородинской битвы.
Так же, как и герои Толстого, главные герои повести Юрия Бондарева - это “маленькие великие люди”. Майор Бульбанюк, капитан Ермаков, старший лейтенант Орлов, лейтенант Кондратьев, сержант Кравчук, рядовой Скляр никогда не произносят громких слов, никогда не принимают героических поз и не стремятся попасть на скрижали Истории. Они просто делают свое дело - защищают Родину. Они просто каждодневно выполняют свою работу - трудную, грязную, кровавую работу солдата. И при этом не замечают, что это и есть настоящий подвиг, потому что герой не только тот, кто бесстрашно бросается в атаку и кра сиво погибает, но и тот, кто ежедневно, ежечасно приближает победу. Эту истину, гениально простую и вечную, убедительно доказал Лев Толстой на страницах романа “Война и мир”.
Героев повести Бондарева, как мне кажется, очень многое роднит с героями Толстого. Прежде всего это “скрытая теплота патриотизма”. И капитан Борис Ермаков, главный герой повести, и все остальные герои романа никогда не задумываются над вопросом, что такое патриотизм. Для них Родина - это понятие как бы само собой разумеющееся, они впитали чувство любви к Родине вместе с молоком матери. И когда это стало необходимо, они пошли ее защищать, не задумываясь.
Верность долгу, присяге также объединяет этих таких разных внешне, но так похожих внутренне людей. Когда батальон Бульбанюка попал в окружение и был буквально раздавлен гусеницами немецких танков, никто из бойцов не помышлял о личном спасении или сдаче в плен. Все понимали: от них, от их мужества и стойкости теперь зависит всей операции. И бойцы батальона до конца выполнили свой долг, заплатив самым дорогим, что есть у человека,- жизнью.
Но при этой внутренней схожести в любви к Родине герои Бондарева совершенно разные люди. У каждого из них есть свое прошлое, каждый обладает только ему присущими чертами характера, индивидуальными особенностями, даже речь героев во многом отлична. Мы видим неторопливого, рассудительного, по-крестьянски основательного Бульбанюка. лихого и бесшабашного Жорку Витьковского, романтичного и наивного лейтенанта Ерошина, волевого и решительного капитана Ермакова, обаятельную Шурочку, трусливого Цигичко. Эти герои становятся нам близкими и понятными.
Герои Бондарева проходят через целый ряд испытаний, в том числе и через главное испытание - испытание боем. И именно в бою, на грани жизни и смерти, раскрывается истинная сущность каждого человека. Все герои проходят через это испытание с честью. Но отношение к гибели батальонов разное у капитана Ермакова и полковника Иверзева. Именно между ними возникает главный конфликт повести. Можно сказать, что в произведении показаны две правды - правда Ермакова и правда Иверзева.
Борис Ермаков обвиняет комдива в гибели батальонов, и его обвинения звучат справедливо: действительно, батальоны, оставленные без поддержки полковой артиллерии, были обречены на гибель. Ермаков считает Иверзева тупым солдафоном, готовым бессмысленно посылать людей на верную смерть ради выполнения приказа, готовым жертвовать сотнями жизней ради своей карьеры.
Да, полковник Иверзев производит вначале на нас не самое благоприятное впечатление. Он кажется излишне жестким по отношению к подчиненным, даже жестоким, черствым душевно. Но мы знаем, что заставило его принять такое решение - перебросить всю артиллерию на северный плацдарм, и поэтому у нас складывается более сложное отношение к этому герою. Мы понимаем, что при всей субъективной честности Ермаков объективно оказывается прав не во всем. Мы видим, как мучается внутренне Иверзев. понимая суровую необходимость своих приказов, но в то же время осознавая, что этими приказами он обрекает батальоны Бульбанюка и Максимова на гибель. Иверзев знает, что он не может не выполнить приказ командующего армией - взять Днепров во что бы то ни стало. И поэтому, когда атакующий батальон залег под кинжальным огнем немецкого пулемета, он сам поднимает его в атаку, думая в эту минуту не о смертельной опасности, а о необходимости взять этот рубеж обороны.
Важное место в повести занимает тема любви. Любовь и война - два понятия, казалось бы, несовместимые. Но жизнь оказывается сложнее простых понятий. Пока человек живет, он может и должен любить. Любовь в повести является символом жизни, и поэтому она сильнее смерти. Любовь Шурочки и Бориса Ермакова освещает романтическим светом суровую военную действительность. Сложные взаимоотношения лейтенанта Кондратьева, Шурочки и Ермакова позволяют нам лучше понять этих героев.
Закончить рассказ о повести хотелось бы тем, что люди всегда будут с благодарностью вспоминать солдат, в далекие уже годы войны защитивших нашу Родину; им они обязаны своей жизнью и своим будущим. И об этих солдатах написал Юрий Бондарев в повести “Батальоны просят огня”, которая является любимой книгой многих читателей.
bondarev/raznoe_2/
Если домашнее задание на тему: » Повесть Бондарева «Батальоны просят огня» оказалось вам полезным, то мы будем вам признательны, если вы разместите ссылку на эту сообщение у себя на страничке в вашей социальной сети.
Свежие новости
Категории
Новости
Сочинения по теме
- 1. Смысл названия повести «Собачье сердце».
2. Портрет эпохи в повести «Собачье сердце».
3. Художественное своеобразие повести «Собачье сердце».
4. «Великие преобразователи природы» Сочинение по произведению на тему: Тема войны в повести Ю. Бондарева «Батальоны просят огня»
“Батальоны просят огня” - второе по счету Сочинение по произведению на тему: Проблемы повести Ю. Бондарева “Батальоны просят огня”
Смело можно говорить о подлинном открытии автора повести “Батальоны 1. Котлован великой утопии (социально-историческая и философская проблематика повести А. Платонова «Котлован»).
2. Испытание настоящего: изображение исторических преобразований в повести А. О Великой Отчественной войнеСочинение по произведению на тему: «Не устану следить, чтобы Вечный огонь не погас.» (1)
В наше сложное, трудное
Рейтинг сочинений
Пастух у Ручейка пел жалобно, в тоске, Свою беду и свой урон невозвратимый: Ягненок у него любимый Недавно утонул в
Сюжетно-ролевые игры для детей. Сценарии игр. С выдумкой идем по жизни Эта игра выявит самого наблюдательного игрока и позволит им
Обратимые и необратимые химические реакции. Химическое равновесие. Смещение химического равновесия под действием различных факторов 1. Химическое равновесие в системе 2NO(г)
Ниобий в компактном состоянии представляет собой блестящий серебристо-белый (или серый в порошкообразном виде) парамагнитный металл с объёмноцентрированной кубической кристаллической решеткой.
Имя существительное. Насыщение текста существительными может стать средством языковой изобразительности. Текст стихотворения А. А. Фета «Шепот, робкое дыханье...», в свое
Юрий Бондарев
Батальоны просят огня
Глава первая
Бомбежка длилась минут сорок. В черном до зенита небе, неуклюже выстраиваясь, с тугим гулом уходили немецкие самолеты. Они шли низко над лесами на запад, в сторону мутно-красного шара солнца, которое пульсировало в клубящейся мгле.
Все горело, рвалось, трещало на путях, и там, где еще недавно стояла за пакгаузом старая закопченная водокачка, теперь среди рельсов дымилась гора обугленных кирпичей; клочья горячего пепла опадали в нагретом воздухе.
Полковник Гуляев, морщась от звона в ушах, осторожно потер обожженную шею, потом вылез на край канавы и сипло крикнул:
– Жорка! А ну где ты там? Быстро ко мне!
Жорка Витьковский, шофер и адъютант Гуляева, гибкой независимой походкой вышел из пристанционного садика, грызя яблоко. Его мальчишеское наглое лицо было спокойно, немецкий автомат небрежно перекинут через плечо, из широких голенищ в разные стороны торчали запасные пенальные магазины.
Он опустился возле Гуляева на корточки, с аппетитным треском разгрызая яблоко, весело улыбнулся пухлыми губами.
– Вот бродяги! – сказал он, взглянув в мутное небо, и добавил невинно: – Съешьте антоновку, товарищ полковник, не обедали ведь…
Это легкомысленное спокойствие мальчишки, вид пылающих вагонов, боль в обожженной шее и это яблоко в руке Жорки внезапно вызвали в Гуляеве злое раздражение.
– Воспользовался уже? Трофеев набрал? – Полковник оттолкнул руку адъютанта и хмуро встал, отряхивая пепел с погон. – А ну разыщи коменданта станции! Где он, черт бы его!..
Жорка вздохнул и, придерживая автомат, не спеша двинулся вдоль станционного забора.
– Бегом! – крикнул полковник.
То, что горело сейчас на этой приднепровской станции, лопалось, взрывалось и малиновыми молниями вылетало из вагонов, и то, что было покрыто на платформах тлеющими чехлами, – все это значилось словно бы собственностью Гуляева, все это прибыло в армию и должно было поступить в дивизию, в его полк, и поддерживать в готовящемся прорыве. Все гибло, пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели после более чем получасовой бомбежки.
«Бестолочь, глупцы! – гневно думал Гуляев о коменданте станции и начальнике тыла дивизии, грузно шагая по битому стеклу к вокзалу. – Под суд сукиных сынов мало! Обоих!» На станции уже стали появляться люди: навстречу бежали солдаты с потными лицами, танкисты в запорошенных пылью шлемах, в грязных комбинезонах. Все подавленно озирали дымный горизонт, и щуплый низенький танкист-лейтенант, ненужно хватаясь за кобуру, метался меж ними по платформе, орал срывающимся голосом:
– Тащи бревна! К танкам! К танкам!..
И, наткнувшись растерянным взглядом на Гуляева, только покривился тонким ртом.
Впереди, метрах в пятидесяти от перрона, под прикрытием каменных стен чудом уцелевшего вокзала, стояла группа офицеров, доносились приглушенные голоса. В середине этой толпы на голову выделялся высоким ростом командир дивизии Иверзев, молодой, румяный полковник, в распахнутом стального цвета плаще, с новыми полевыми погонами. Одна щека его была краснее другой, синие глаза источали холодное презрение и злость.
– Вы погубили все! Па-адлец! Вы понимаете, что вы наделали? В-вы!.. Пон-нимаете?..
Он коротко, неловко поднял руку, и стоявший возле человек, как бы в ожидании удара, невольно вскинул кверху голову – полковник Гуляев увидел белое, дрожавшее дряблыми складками лицо пожилого майора, начальника тыла дивизии, его опухшие от бессонной ночи веки, седые взлохмаченные волосы. Бросились в глаза неопрятный, мешковатый китель, висевший на округлых плечах, нечистый подворотничок, грязь, прилипшая к помятому майорскому погону; запасник, по-видимому работавший до войны хозяйственником, «папаша и дачник»…
Втянув голову в плечи, начальник тыла дивизии тупо смотрел Иверзеву в грудь.
– Почему не разгрузили эшелон? Вы понимаете, что вы наделали? Чем дивизия будет стрелять по немцам? Почему не разгрузили?..
– Товарищ полковник… Я не успел…
– Ма-алчите! Немцы успели!
Иверзев шагнул к майору, и тот снова вскинул мягкий подбородок, уголки губ его мелко задергались, в бессилии он плакал; офицеры, стоявшие рядом, отводили глаза.
В ближних вагонах рвались снаряды; один, видимо бронебойный, жестко фырча, врезался в каменную боковую стену вокзала. Посыпалась штукатурка, кусками полетела к ногам офицеров. Но никто не двинулся с места, лишь глядели на Иверзева: плотный румянец залил его другую щеку.
В этой статье мы рассмотрим произведение "Батальоны просят огня". Краткое содержание его, а также анализ будут представлены ниже. Васильевич создал повесть о подвиге и доблести русского солдата, о суровых буднях войны, а также о любви каждого к Родине. Написано было произведение "Батальоны просят огня", краткое содержание и анализ которого нас интересуют, в 1957 году.
Оружие не удается спасти
Минут сорок длилась бомбежка. Все трещало, рвалось и горело на путях. Гуляев, полковник, посылает Жорку Битьковского, своего шофера, найти коменданта станции. Не мог начальник тыла объяснить Иверзеву, командиру дивизии, почему не удалось вовремя разгрузить вагоны. А ведь в них находилось оружие. Иверзев посылает в бешенстве офицеров разгружать уцелевшее от огня. Начальника тыла Гуляев отправляет за паровозом для того, чтобы расцепить вагоны. Борис Ермаков, капитан, появляется во время этой суматохи. Он сюда попал из госпиталя.
Ермаков и Гуляев
Гуляев ему говорит о том, что батарея Ермакова ночью форсировала под руководством Кондратьева Днепр. Ермаков выбор руководителя одобряет. "Виллис" с Ермаковым и Гуляевым обогнул колонну машин. По переправлялись танки. Огнем обрушилось небо на них. Послышались из глубины леса запоздалые выстрелы по самолетам зенитных орудий. Вновь "Виллис" понесся по дороге к Днепру. Глупой, случайной смерти боялся Ермаков.
Она ему казалась унизительной. Не отпустил его в батарею Гуляев, забрав в свое "хозяйство". Над рекой летали Играли по правой стороне шестиствольные минометы. Было холодно, сыро, ветрено осенней ночью.
Отношения Шурочки с Кондратьевым и Ермаковым
Под брезентом в 150 метрах от берега тлел костерок в воронке от бомбы. Несколько артиллеристов лежали возле него. Присоединяется к ним Бобков, которого сержант Кравчук ругает за то, что тот покинул пост. Однако заменил его Кондратьев, старший лейтенант, который сидит на снарядах с Шурочкой, по словам Бобкова. Искать старшину Кондратьев посылает Скляра для того, чтобы доставить кухню. Сам же Кондратьев сидит в мокрой шинели. Шурочка льнет к лейтенанту, за что он ее осуждал, поскольку знал об отношениях этой девушки с капитаном Ермаковым. Сомневается Кондратьев в том, что им удастся нынче ночью переправиться. За два часа у саперов "выкосило" восемь человек. Он отправился для того, чтобы узнать, как обстоят дела с паромом. Там еще десять человек просит у него саперный капитан.
Ермаков около костра узнает от Кондратьева, что фактически нет его батареи. Сначала капитан отказывает, после чего к саперам посылает старшину Цыгичко, а также пять ездовых. Сам же он отправляется на прогулку с Шурочкой, спрашивая ее, не разлюбила ли она его. Она же уверена, что Ермаков относится к ней, как к любой женщине. Тут Жорка забирает капитана: его вызывают в штаб дивизии. Для ребят Скляру дают мешок галет, которые были найдены в немецкой машине.
Когда полковник Гуляев заканчивал допрос пленных, Ермаков присоединился к ним. Узнали от одного из немцев, что вглубь на несколько километров растянулась в несколько эшелонов оборона. Артиллерия и танки закрыли путь к Днепру. Приказ немецкой армии - ни шагу назад. Немцы отступали до реки - это был тактический ход. Пленные уверены, что Днепр будет переломом войны. Гуляев и Ермаков после допроса направляются в штаб дивизии.
Решение Иверзева, командира дивизии
Иверзев, командир дивизии, был по сравнению с генералом Остроуховым, прошлым командиром, более торопливым, жестоким. Следующую задачу, которую он ставит всем, описывает Юрий Бондарев ("Батальоны просят огня"). К 5 часам утра два батальона 85-го полка сосредоточиваются в районе лесничества (батальон Максимова) и деревни Золотушкино (Бульбанюка). На подмогу Бульбанюку направляются два орудия, командует которыми капитан Ермаков. Максимову помогает батарея лейтенанта Жарова. Цель батальонов - отвлечь внимание немцев на себя, удерживая в селах плацдармы. В этот момент дивизия нанесет удар для того, чтобы занять южнее Днепрова, на правобережье, широкий плацдарм. Следует просигнализировать батальонам: "Дайте огня" (отсюда и название произведения - "Батальоны просят огня").
Краткое содержание составляют следующие дальнейшие события. Переданная Гуляеву Борису Ермаковым записка привлекает внимание Иверзева. В ней говорится о том, что у Бориса на острове двух орудий нет (два из четырех находятся на плацдарме, два других - на переправе - разбиты). Алексеев говорит Ермакову о том, что под его распоряжение отдается два орудия вместе с расчетами.
Подготовка к переправе через Днепр
Борис направляет Жорку для того, чтобы тот отправил в Золотушино людей, а сам прибыл в артполк. Здесь он берет орудия, однако не хочет брать лейтенанта Прошина. Но тот отправился со своим взводом: капитан погнал его рысью. Ермаков заходит в штаб батальона, где мучился с зубами Орлов. Майор Бульбанюк присоединился к ним. Он сказал о том, что ночью решено форсировать Днепр, а днем не следует показываться никому на берегу. Ермаков, проверив боевую готовность людей, дал отбой.
План Иверзева
Итак, был отдан приказ батальонам Бальбанюка и Максимова создать видимость того, что советские войска наступают к югу от Днепрова. Пока сражение шло в этом направлении, главные силы командование стягивало севернее для того, чтобы нанести по фашистским укреплениям решающий удар. Дивизионный артполк должен был поддержать батальоны. Однако его перебросили в последний момент к северу. Офицерам и рядовым пришлось биться с захватчиками без поддержки огнем артиллерии. Они проявляли мужество и находчивость.
Место любви есть и на войне. В Шурочку влюблены Ермаков и Кондратьев. Ей льстит
Практически неосуществимое задание - переправа через Днепр. Солдаты не могут и головы поднять под обстрелом фашистов с другого берега. Требуется переправить не только людей, но также и боеприпасы, фураж, лошадей, а также два Солдаты строили плоты для наступления. Не удалось переправиться незаметно. Большими были потери, однако батальон все-таки смог высадиться на другом берегу.
Дальнейшие события произведения "Батальоны просят огня"
Книга продолжается описанием следующих событий. Следовало теперь занять два поселка и удерживать позиции до тех пор, пока к главному удару не подготовятся основные войска. Тяжелые бои ведут поредевшие батальоны. Так и не приходит помощь из дивизии.
В живых остаются лишь несколько человек. Ермаков обвиняет Иверзева в гибели людей. А в это время успешно переправились основные войска через реку, наступая севернее Днепрова. Так заканчивается произведение "Батальоны просят огня", краткое содержание которого мы описали.
Анализ произведения
Это второе по счету произведение о войне Ю. Бондарева, однако первая повесть, в которой талант писателя проявился столь ярко. В своем произведении он соединил осмысление философских проблем с анализом человеческой души. Также повесть "Батальоны просят огня" (Бондарев) является самым смелым и самым первым произведением тех лет, в котором отсутствовали патриотические крики. Была лишь голая правда о войне. Впервые писатель поставил вопрос о средствах, с помощью которых была достигнута победа.
Основная проблема
Главная проблема повести "Батальоны просят огня" - противоречие между судьбой операции и судьбами конкретных людей. Допустимо ли ради общей цели жертвовать жизнями людей? Можно ли такую жертву оправдать?
На уровне конфликта между Иверзевым и Ермаковым пытается решить эти проблемы в произведении "Батальоны просят огня" Бондарев. Можно добавить сюда и Гуляева. Понимая прекрасно положение Иверзева, поскольку они оба были полковниками, он все-таки целиком выступает на стороне Ермакова, своего друга. В батальонах, дивизиях он видит в первую очередь отдельных солдат, их трагедии и жизни. Но в неодобрении Иверзева этот герой до открытого конфликта не доходит, как Ермаков. Он себя сдерживает, понимая, что не может судить их.
В повести "Батальоны просят огня" писатель ответов на поставленные вопросы не дает. Нерешенным остается противоречие между общей целью и средством ее выполнения, то есть жизнью людей. "Батальоны просят огня" - повесть, в которой раскрывается психология героев. Война проверяет каждого из них, выворачивает их души наизнанку. При этом предателем не оказывается никто из персонажей Бондарева.
На этом закончим краткое описание произведения "Батальоны просят огня". Анализ его можно продолжить, однако основные моменты мы выделили.
