Сказание о мамаевом побоище перевод. «Сказание о мамаевом побоище

Сказание о Мамаевом побоище

Хочу вам, братья, поведать о брани недавней вой­ны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И воз­высил Бог род христианский, а поганых унизил и по­срамил их дикость […].

[…] Когда князь великий был на месте, называемом Березуй, за двадцать три поприща от Дона, настал уже пятый день месяца сентября - день памяти святого пророка Захарии (в тот же день и убиение предка Дмитрия - князя Глеба Владимировича), и прибыли двое из его сторожевой заставы, Петр Горский да Карп Олексин, привели знатно­го языка из числа сановников царского двора. Рассказы­вает тот язык: «Уже царь на Кузьмине гати стоит, но не спешит, поджидает Ольгерда Литовского да Олега Рязан­ского; руководствуясь сведениями, полученными от Оле­га, о твоих сборах царь не ведает и встречи с тобою не ожидает; через три же дня должен быть на Дону». Князь великий спросил его о силе царской, и тот ответил: «Не­счетное множество войск его сила, никто их не сможет перечесть».

Князь же великий стал совещаться с братом своим и со вновь обретенною братьею, с литовскими князьями: «Здесь ли и дальше останемся или Дон перейдем?» Ска­зали ему Ольгердовичи: «Если хочешь твердого войска, то прикажи за Дон перейти, чтобы не было ни у одного мысли об отступлении; о великой же силе врага не раз­думывай, ибо не в силе Бог, но в правде: Ярослав, пе­рейдя реку, Святополка победил, прадед твой, князь ве­ликий Александр, Неву-реку перейдя, короля победил, и тебе, призывая Бога, следует то же сделать. И если разобьем врага, то все спасемся, если же погибнем, то все общую смерть примем - от князей и до простых людей. Тебе же, государю великому князю, ныне нужно забыть о смерти, смелыми словами речь говорить, чтобыот тех речей укрепилось войско твое: мы ведь видим, какое великое множество избранных витязей в войске твоем».

И князь великий приказал войску всему через Дон пе­реправляться.

А в это время разведчики поторапливают, ибо прибли­жаются поганые татары. И многие сыны русские возрадо­вались радостию великою, чая желанного своего подвига, о котором еще на Руси мечтали.

[…] И сошлись грозно обе силы великие, твердо сража­ясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испу­скали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею. На том ведь поле сильные войска сошлись, из них выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть то свирепое побоище. Ибо в один только час, в мановение ока, сколько тысяч погибло душ человеческих, созданий Божьих! Воля Господня свершается: час, и третий, и четвертый, и пятый, и шестой твердо бьются неослабно христиане с погаными половцами.

Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попуще­нию и за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же рус­ские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубрав­ные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены. И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще и Божьею силою сохранен был. Много раз стяги великого князя под­секали, но не истребили их Божьею милостью, они еще больше утвердились.

[…] И вот наступил восьмой час дня, когда ветер юж­ный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец го­лосом громким: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!» - и прибавил: «Братья мои, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!»

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту вели­кую силу татарскую; а стяги их направлены твердым вое­водою Дмитрием Волынцем; и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закрича­ли на своем языке, говоря: «Увы нам, Русь снова перехит­рила: младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!» И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сы­ны же русские, силою Святого Духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, посекали их, точно лес вырубали, - будто трава под косой ложится за рус­скими сынами под конские копыта. Поганые же на бегу кричали, говоря: «Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Воз­несся ты высоко - и в ад сошел ты!» И многие раненые наши и те помогали, посекая поганых без милости: один русский сто поганых гонит.

(…) Страшно, братья, зреть тогда, и жалостно видеть, и горько взглянуть на человеческое кровопролитие: как морское пространство, а трупов человеческих - как сен­ные стога: быстрый конь не может скакать, и в крови по колено брели, а реки три дня кровью текли.

Памятники литературы древней Руси. XIV- середина XVв. М., 1981. Кн. 4. С. 133, 161, 163, 177, 179, 181.

Миниатюра: Бегство хана Мамая с поля Куликова

В 1980 г. Т.В. Диановой была факсимильно издана Лицевая рукопись XVII в. «Сказания о Мамаевом побоище» (ГИМ, собр. Уварова, № 999а) . С той поры миновала четверть века, однако книга оказалась совершенно не включенной в научный оборот {1}, хотя содержит немало совершенно уникальных сообщений.

Дианова дала краткое археографическое описание рукописи, однако не передала текст в современной графике и - самое главное! - не охарактеризовала его с точки зрения содержательной. Между тем, Л.А. Дмитриев еще в 1959 г. в своем «Обзоре редакций Скаазния о Мамаевом побоище» счел нужным посвятить ей страницу, отметив, что «в этом списке есть места, присущие только ему» , а в 1966 г. исследовал 8 лицевых рукописей «Сказания» (далее - С) и обнаружил, что все они - в том числе и № 999а - относятся к варианту Ундольского (У) . Однако при последнем переиздании У было использовано лишь 4 списка , и при этом изданная Диановой рукопись (далее - Лиц.) не вошла в их число {2}.

Самое удивительное состоит в том, что У - текст, во всех отношениях куда менее интересный, чем Лиц.: последний - несмотря на утраты отдельных листов и лакуны - подробнее, чем У, и зачастую дает более ранние и более исправные чтения. Более того, в Лиц. можно указать на ряд более явно более ранних фрагментов, чем имеется в Основном варианте (О), который ныне принято считать наиболее древней версией С. Наконец, в Лиц. содержится информация, которой нет ни в одном из изданных ныне текстов С. Самое важное состоит в том, что это касается главным образом не идеологического «обрамления», а описания событий.

Вот самые важные примеры. Из-за недостатка места основное внимание будет уделено не текстологической, а содержательной стороне дела.

1. Лиц.: «князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим со князем Владимером Андреевичем и со всем христолюбивым воинством прииде на Коломну. Приспевшу же месяца августа 28 день суботной, на память святаго отца нашего Моисея Мурина, туто же быша многия воеводы и ратницы, сретоша великаго князя Дмитрея Ивановича со всеми полки на реце на Северке. Епископ же коломенский встрете его во вратех градных с чюдотворными иконами и с крилосы и з животворящими кресты и осени его крестом» {3}.

Если сравнить этот текст с соответствующими версиями О, У, Печатного варианта (Печ.) и Распространенной редакции (Р), то нетрудно убедиться, что этот фрагмент наиболее полон, в то время как все прочие версии дают лишь более или менее краткие и искаженные версии этого текста. В Киприановской редакции (К) названо точное имя - Герасим, однако отсутствие имени в Лиц. и У все же точнее, чем «Геронтий» или «Евфимий», как в О, Р и Печ.

2. Лиц.: «наутрие же в неделю августа в 29 день усекновение честныя главы святаго пророка и предтечи крестителя Иоанна князь же великий Дмитрей Ивановичь в той день повеле всем воеводам со всеми людьми выехати к Голутвину монастырю и к Девичю на поля, а сам выеха туто ж, и начаша мнози гласи ратных труб гласити и арганы бьюще и стязи ревут у суда Панфильева» {4} (Л. 42/34об.).

У: «в святую же неделю по заутрении начаша мнози гласи ратных трубити, гласити, и арганы мнози бьюще и стязи новолочены у саду у Панфильева» .

О: «наутрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю. В святую же неделю по заутрении начаша многых труб ратных гласы гласити, и арганы многи бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова» .

И вновь текст Лиц. более полон и более точен по существу. Упоминается не только Девичий, но и Голутвин монастырь, о котором ни в каких иных текстах С нет ни слова {5}. Кому придет в голову придумывать такое сотню лет спустя? Между тем он располагался там, где и должен был проходить смотр - на берегу Оки, у места впадения в нее р. Москвы .

Весьма органично и последующее описание. Трубы и органы начинают звучать, когда великий князь выехал на смотр своих сил: так и должно было быть; это не литературный штамп, а свидетельство очевидца. Панфильев суд, т.е. пристань , также куда более уместен, чем имеющийся во всех прочих текстах сад: после смотра и уряжения полков началась переправа через Оку, и это естественно должно было проходит поблизости от реки и пристани, где должны были быть подготовлены суда. О том, что это не случайная описка, говорит повторное: «князь великий Дмитрей Ивановичь и все войско выеха на поле, сынове же руския наступиша поля каломенская у суда Панфильева» (Л. 43/35 об.).

«Суд» в значении «пристань, порт» упоминается еще в Повести временных лет при описании русских набегов на Царьград: «си же внутрь суда вшедше» (6374); «и приде к Цесарюград[у], и греци замкоша суд» (6415);. «суд всь пожгоша» (6449) . Это слово обычно толкуется как название бухты Золотой Рог, вход в которую в момент опасности закрывали огромной цепью , однако последняя фраза однозначно говорит, что правильнее под царьградским «судом» следует понимать расположенный в бухте огромный порт: саму по себе бухту жечь нельзя, но можно это сделать с пристанями, которые расположены на ее берегах.

А.Б. Мазуров обратил внимание на топоним «Панфилово», расположенный по пути из Коломны к Оке. Он в XVII-XVIII вв. назывался «Панфиловским садком», «пустошью Панфиловской Садки» . Однако в этом вовсе не обязательно видеть доказательство правильности «сада», а не «суда» - вероятнее обратное: механическое искажение в поздних текстах «Сказания», получившего широкую популярность в XVI-XVII вв., повлияло изменение названия местности. Точно так же «к Девичю [монастырю] на поля» [Ср.: 21. C. 34] превратилось впоследствии в «Девичье поле».

3. Далее вновь идет совершенно оригинальное изложение общеизвестной информации: «И рече к великому князю Дмитрею брат его князь Владимер Андреевичь: “учини {6} ж разряд всем людем своим коемуждо полку устави воеводу”. Великий ж князь Дмитрей Ивановичь себе приим в болшой полк белозерския князя и в правой руке уряди брата своего князя Владимера Андреевича и дасть ему полк ярославския князи, а в левую руку князя Глеба Брянскаго, а в первом полку были воеводы Дмитрей Всеволож да Володимер Всеволож с коломенский воевода Микула Васильевичь, а в левой руке Тимофей Валуевичь, кострамския ж были воеводы князь Андрей Муромской да Андрей Серкизовичь, а у князя Владимера Андреевича воеводы были Данила Белоус да Костянтин Конановичь да князь Федор Елецкой да князь Юрья Мещерской и уряди в полк и повеле Оку реку возитися» (Л. 43/35об.–44/36).

Главные отличия от обычных версий, имеющихся в О и У, состоят 1) в помещении князя Андрея Муромского в полк левой, а не правой руки; 2) в лакунах: на самом деле Тимофей был не костромским, а владимирским и юрьевским воеводой; костромичами командовал Иван Родионович Квашня, а Андрей Cеркизович - переяславцами [Ср.: 15. С. 34; 9. С. 159]; 3) главное - все те московские бояре, которые обычно «зачислены» в передовой полк, по Лиц., оказываются распределенными между первым {7}, т.е. большим полком, и полком левой руки. И это очень логично: сначала перечислены князья, возглавлявшие центр и фланги, а потом следуют командиры более низкого ранга этих же подразделений, и в этом случае не возникают та странная ситуация, когда названы только подчиненные Владимира Андреевича. И, на мой взгляд, погрешности в боярской «номенклатуре», что заметны в Лиц., косвенно свидетельствуют в пользу ее достоверности: Лиц. копировалась с весьма ветхой, а значит, достаточно древней книги, в которой часть страницы или текста оказалась поврежденной. Труднее всего рационально истолковать местоположение Андрея Муромского. Может быть, это была просто механическая ошибка древнего переписчика?

4. В Лиц. имеется весьма существенное дополнение к рассказу о событиях, предшествующих Куликовской битве: «Приспе же день в среду месяца сентебря в 6 день воспоминание бывшаго чюдеси архистратига Михаила и страдание святаго мученика Евдоксия на 6 часу дни прибеже Семен Мелик со дружиною своею, за ними же гониша тотарове - толико бестудно гнаша, но и полцы ру[ск]ия видеша и возвратишася и выехаша на место высоко и ту видевше все полки рустия <…> Семен же Мелик поведает великому князю Дмитрею Ивановичю: “подобает тебе, господарю {8}, итти на Непрядву и на Гусин брод, а царь Мамай ныне на Кузмине гати, об одну нощь промежь вас будет…”» (Л. 56/45, 57/46об.).

Упоминание о Кузьминой гати - уже не первое в С: днем раньше схожую новость сообщил великому князю язык, захваченный Петром Горским и Карпом Олексиным: «Уже царь на Кузмине гати стоит, а того ради не спешить, ожыдаеть Олгорда Литовского и Олга Резаньского, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть <…>, и по трех днех имать быти на Дону» .

Последнюю фразу совсем не обязательно понимать как указание на расстояние в три дневных перехода: Мамай ведь не спешил. Это может быть и подгонка задним числом под известную автору текста дату 8 сентября, а также указание на его план - двигаться на север по «татарским местам». Поэтому в ней нет никаких противоречий со словами Семена Мелика, по которым и на следующий день Мамай продолжал пребывать на том же месте, что и раньше - на Кузьминой гати.

Но его предложение великому князю выдвинуть рать к Гусину броду и Непрядве дает возможность уточнить местоположения этих древних топонимов {9}. Вряд ли будет ошибкой утверждать, что Гусин брод и есть та переправа на Непрядве, где возвращавшиеся назад после битвы русские воины обнаружили убитых татар.
Согласно многим редакциям С, некий разбойник Фома Кацыбеев видел накануне битвы, как святые Борис и Глеб избили татарское воинство, причем избитых святыми татар воины, возвращавшиеся к месту битвы, обнаружили именно на берегу Непрядвы. Так в Печ. рассказывается: «Гонишася руския удалцы, дондеже всех татар доступиша и возвратишася, обретоша же трупы мертвых татар об ону страну Непрядвы реки, иде же не быша русския полки. Сии побиты суть от святых мученик Бориса и Глеба» . В Лиц. дается такой вариант: «того ради возвратишася гнавшии и видеша многа трупу мертвых обапол реки Непрядвы, иде же было непроходна, сиречь глубока, и ту наполнишася трупу поганых» {10} (Л. 88/77).

Словам «иде же не быша русския полки» из Печ. можно дать такое истолкование: по описаниям битвы, первым пустился в бегство Мамай, за которым устремилась погоня, которая так и не смогла его догнать. Стало быть, в источнике передана точка зрения тех, кто преследовал Мамая: они первыми преодолели Гусин брод, когда еще там не проходили ни татары, ни другие русские силы; затем к броду подошла основная «волна» бегущих татар, где их вновь настигла русская конница: из-за возникшего столпотворения часть татар пыталась переправиться там, где Непрядва была глубока, и тонули в реке. Таким образом, вторая «Меча», о которой идет речь в источниках, оказывается на деле Непрядвой. Возвращаясь, преследователи Мамая увидели на переправе трупы и приписали их появление к «действиям» Бориса и Глеба.

Поскольку Семен Мелик вернулся в 6 часу дня, т.е. около полудня, то Гусин брод должен был располагаться на расстоянии не более половины дневного перехода - не больше, чем в 15-20 км от Куликова поля. В противном случае русские войска, только 5 сентября начавшие переправу через Дон, просто не дошли бы до Гусина брода. Впрочем, большее расстояние и не требовалось: Непрядва именно в 15 км южнее, у нынешнего пос. Михайловского, поворачивает на запад, т.ч. Гусин брод следует искать между этим поселением и д. Красные Буйцы, что в 10 км севернее.

Татарские сторожа, впервые увидевшие русские силы, должны были за оставшиеся 6 часов до захода солнца вернуться в ставку Мамая на Кузьминой гати: иначе Мамай в течение 7 сентября просто не дошел до Куликова поля. Отсюда следует, что расстояние между названными местами составляло всего один дневной переход - вряд ли больше 40 км. Это значит, что Кузьмина гать находилась в верховьях Красивой Мечи неподалеку от Волова, нынешнего районного центра Тульской области.

Трудно найти мотив, который заставил бы некого позднего редактора, обладавшего на редкость буйной фантазией, выдумывать такого рода подробности. Поэтому уникальные данные Лиц. следует воспринимать как свидетельство некого очень древнего первоисточника, передающего устный рассказ очевидца этих событий.

5. Только Лиц. дает исчерпывающее объяснение тому, почему стоявший в засаде Владимир Андреевич Серпуховской подчинился приказу гораздо менее знатного, чем он, Дмитрия Михайловича Волынского. Сама по себе ссылка на опыт этого полководца, добившегося уже нескольких ярких побед, недостаточна: командующим в ту эпоху мог быть только человек, занимающий более высокий сан, и потому Волынец мог быть в лучшем случае советником, а решающее слово должно было оставаться именно за князем Владимиром. Так почему же, согласно С, этот князь, видя, как - цитирую У - «погании же заидоша всюду, христианстии же оскудеша», «не могий победы тръпити зря» вместо того, чтобы отдать приказ о выступлении, обращается к Дмитрию Волынскому: «Брате мой Дмитрие, что убо ползует стояние наше и что наш успех будеть, то уже кому имам помощи» . Лиц. передает эти слова исправнее и при этом делает уникальное дополнение: на вопрос «брате Дмитрие, что наше стояние ползует? какий наш успех будеть и кому помощь имам сотворити?» Волынец просит еще потерпеть, и Владимир, «воздев руце», восклицает: «Боже отец наших, сотворивый небо и землю, призри на нас и виждь, какую крамолу Волынец над ними содевает и не дай же, Господи, с нас радоватися врагу нашему диаволу» (Л. 83/72об.-84/73).
Но это еще не все! Далее в Лиц. следует: «Сынове же руския княжь Владимерова полку Андреевича нача[ша] плакатися, видевше дружину свою побиваемых, инии же отцов своих и детей и братию, хотяше силно напускати. Волынец же возбрани им…». То есть ситуация в засаде накалялась до такой степени, что воины были настроены ринуться в бой вопреки приказу!

Так почему же Владимир Андреевич, по сути уподобляя Волынца дьяволу, при этом слушается своего воеводу, когда все воины просто требуют начать атаку? Все это смахивает на литературу позднейшего времени, на драматическое нагнетание напряженности, на вымысел. Однако в Лиц. еще раньше этому дается вполне конкретное разъяснение: накануне битвы строгий приказ сделать так, как велит Волынец, дал Владимиру Андреевичу сам великий князь.

Этим завершается в Лиц. знаменитая сцена гадания, что делает ее вполне законченной. По всем версиям С, в ночь перед битвой Дмитрий Волынец, припав к земле, долго слушал, какие звуки раздадутся с той, и с другой стороны.

В итоге он расслышал плач русской и «еллинской» женщин и предрек победу русских и тяжелые потери с обеих сторон. К этому Лиц. добавляет: «Еще же Волынец рече великому князю Дмитрею Ивановичю примету свою: “Аще ли, господарь, западному своему полку напустити по моему велению, то мы побьем; аще, господарь, без моего веления станут на пути, то всех нас побьют, много тех боев примета есть. Не ложно тебе, господарю, поведаю словеса сия”. Князь великий Дмитрей Ивановичь заповеда брату своему князю Владимеру Андреевичю: “Бога ради и для наших родителей, по Волынцове заповеди сотвори, аще увидиши меня, брата своего, убиенна, никако же могий повеления его преслушати: меня тебе не отняти, толко Бог случит мне убиену быти”. И клятвою его укрепи: “Аще ли не тако сотвориши, да не будеши от меня прощен”» (Л. 67/56об.–68/57об.).

Разумеется, и эти слова можно истолковать как плод позднейшего литературного творчества, однако в таком случае остается не понятной причина того, почему засадным полком командовал именно Волынец, а не Владимир Андреевич. Кроме того, такого рода истолкование есть на самом деле неявный перенос современных представлений на средневековую эпоху. В наш рационалистический век для большинства людей, в том числе ученых мужей, разного рода приметы и гадания есть всего лишь суеверия, к которым нельзя относиться всерьез. Отсюда и отношение к этому слою информации не как к части древнейшей первоосновы С, а как к позднейшему литературному вымыслу. Однако если мы отрешимся от нашего ни на чем не основанного высокомерия, а воспримем эту «мистику» всерьез - так, как это делали наши предки, то этот рассказ о приметах Волынца признаем достоверным и даже точно назовем его первоисточник - устный рассказ самого Дмитрия Михайловича Волынского: никто, кроме него и великого князя, не мог рассказать о том, что происходило в ночь накануне битвы.

И в этом отношении Лиц. оказывается текстом, наиболее полно передающим этот первоисточник, восходящий к 80-м гг. XIV вв. И если под этим углом зрения посмотреть на различия между текстом Лиц. и прочими изданными версиями С, где сцена гадания завершается призывом Волынца молиться богу и обратиться за помощью к святым угодникам, в частности, к Борису и Глебу, то усечение исходного текста, в котором главное внимание уделено не религиозной, а «мистической» стороне дела, можно воспринимать, как плод редакционной деятельности некого духовного лица, который переработал сугубо светский текст изначального С, убрав их него излишние «языческие» мотивы и заменив их надлежащей православной риторикой.

6. В Лиц. имеется еще один интереснейший фрагмент, который дает уникальную возможность проследить, как именно происходила переработка исходного вполне конкретного рассказа о победе на Дону в назидательное и душеполезное повествование о том, что - позволю себе каплю иронии - может содеять крест животворящий.

Прежде чем приводить данные С, необходимо обратиться к пространной летописной Повести (далее - Л), которая самое начало битвы описывает следующим образом: «Сам же князь великий наеха наперед в сторожевых полцех на поганого царя Теляка, наречененаго плотного диавола Мамая, таче потом недолго попустя отъеха князь в великий полк. И се поиде великаа рать Мамаева, вся сила татарская. А отселе князь великий Дмитрий Иванович с всеми князми русскими, изрядив полкы, поиде противу поганых половець и с всеми ратми своими». Ниже, при описании потерь, сообщается: великий князь «бился с татары в лице, став напреди на первом суиме», отказавшись встать «негде на опришнем месте».

Из-за этого он чуть не погиб: «Одесную и ошую его дружину его бишя, самого же вкруг оступиша обаполы, и многа ударениа ударишася по главе его, и по плещима его, и по утробе его <…> И тако промежи многими ратными цел схранен бысть» .

В К сходный текст помещен в отсутствующую в Л сцену поисков Дмитрия Ивановича: «И бысть доспех его весь избит и язвен зело, на телеси же его нигде же смертныа раны обретеся, а преже всех стал на бой, на первом сступе, и в лице с татары много бился». Далее рассказчик сообщает об отказе Дмитрия отойти на «опричное» место и возвращается к прежней теме: «Да якоже рече, тако и сотвори, преже всех нача битися с татары, да одесную и ошую оступиша его татарове, аки вода, и много по главе его и по плещама его и по утробе его бьюще и колюще и секуще» .

Между Л и К есть одна существенная разница: в К утверждается, что великий князь не просто участвовал в первом столкновении с татарами, а сражался «преже всех», и это повторено дважды. Стало быть, данные Л о том, что он «наеха наперед на <…> Теляка», вполне достоверны. И хотя это обстоятельство несколько смазано эпизодом сценой уговоров его уйти на безопасное место (например, в К: «Много ему глаголаша князи и воеводы»), возникает подозрение, что К и Л сохранили - пусть и мимолетом, каждый источник по-своему - факт, который впоследствии хотели утаить или по крайней мере не очень афишировать: выехавший в «сторожа» великий князь по какой-то причине напал на татар, в результате чего его отряд был разбит, а самому Дмитрию Ивановичу пришлось отбиваться чуть ли не одиночку: татары, согласно описанию, обступили его, «аки вода». Спрашивается: а кто это мог видеть, если это происходило по ходу сражения, если Дмитрия после битвы еле нашли? Столь красочное описание сохранилось скорее всего оттого, что это происходило на глазах у тысяч воинов.

И здесь необходимо обратиться к С, отметив сначала последовательность событий в О и У (текстологически близком к Лиц.): великий князь переодевается, вынимает из «надр своих живоносный крест», потом к нему приходит посол от Сергия Радонежского с книгами и хлебцем, съев который Дмитрий берет в руки железную палицу и желает лично идти на бой с татарами. Бояре начинают возражать. После рассуждений о святом Федоре Тироне и прочих очень существенных в решающий момент вещах Дмитрий все же решает идти в бой: «аще ли умру - с вами, аще ли спасуся - с вами». Далее рассказывается, как братья Всеволожи ведут в бой передовой полк, с правой руки же полк ведет Микула Васильевич, с левой руки - Тимофей Волуевич; затем говорится о бредущих обапол татарах, о выходе Мамая на холм с тремя князьями, затем о том, как перед близко сошедшимися силами выехал вперед огромный печенег, с которым столкнулся в поединке Пересвет; после этого и началась сеча. У в основном повторяет общую канву, но после богословского «диспута» дает оригинальную фразу: «А передовые же полци выступиша на нас, и наш передовой полк выиде»; далее в искаженном виде говорится о Всеволожих (опущен, в частности, Тимофей Волуевич), о ком-то, бредущем «обапол», о безбожном царе на высоком месте и, наконец, о поединке «печенига» с Пересветом .

Лиц. передает схожий текст с У в гораздо более исправном и, судя по всему, первоначальном виде. Принципиально важно то, что здесь порядок событий подан совсем иначе, чем обычно. После того, как Дмитрий Иванович передал «приволоку свою» (не «царскую», между прочим!) и коня Михаилу Брянскому, следует:

«Передовыя же полки сошлися. Погании же бредут противу их, несть бо места где им раступитися, толико много их собрашася. Безбожныи же царь Мамай выехал с тремя князьми своими на место высоко, зряще крови християнския. Уже бо близ себя сходящеся и выехал ис полку татарского травитися печенег именем Калобей передо всеми муж[а]ми являшеся… Сынове русския, видевше его и убоявшеся, видев же его князь великий Дмитрей Ивановичь, положив руце сво[е] в недра своя и выняв палицу свою железную и подвигся вон ис полку своего, восхотев преже всех людей сам нача битися…» (Л.72/61об.-73/62об.) Далее следует обширный и более подробный, чем в прочих текстах, рассказ о том, как «богатыри рустии» удержали его от того, чтобы идти в бой самому - хотя Дмитрий уже «нача битися»! При этом Дмитрий высказывает следующую оригинальную, т.е. отсутствующую в О, Л и К мысль: «не аз ли преже всех вас у небеснаго царя и владыки почтен бысть и земною честию дарован? Ныне же подобает преже всех моей главе усеченной быти» (Л. 76/65).

Затем идет повторение: «а передовыя же полки татарския выступиша и наш передовой полк…» (Л. 76/65об.), после чего в книге косо вырвано пол-листа. На этом листе имелся, видимо, более подробный рассказ о Пересвете и «печенеге». Это следует из сопоставления с обычными описаниями по О и У. Так на лицевой стороне наполовину утраченного листа 77/66 раньше содержалось скорее всего обычное упоминание о ведущих полки московских боярах (количество знаков на утраченном месте и в стандартном тексте об этом примерно совпадает): далее на сохранившейся нижней половине страницы упоминается вновь печенег, которого увидел Пересвет и пожелал биться с ним. Самое интересное состоит в том, что несмотря на утрату половины листа объем информации, что дает Лиц. о «подготовке» Пересвета к единоборству с «печенегом» по сути совпадает с тем, что имеется в неповрежденных текстах С: Пересвет вооружен «архангельского образа» - в О «шеломом»; он просит прощения и благословения. Пропали по сути только не занимающие много места упоминания об игумене Сергии, брате Андрее Ослебе и «чаде Иакове», хотя на утраченной части оборота должно было поместиться больше информации.

Какой из всего этого следует сделать вывод? Прежде всего, Лиц. сохранила остаток первоначального текста, который был опущен в прочих версиях С, - о том, как Дмитрий Иванович в самом начале, когда передовые полки только сходились, сам пошел навстречу «печенегу», который, видимо, был знатным татарином и так же, как и Дмитрий, выехал вперед вовсе не в одиночку. Если верить Л, противником Дмитрия был не кто иной, как Мамаев «царь Теляк». Они с Дмитрием наверняка знали друг друга в лицо, что и могло спровоцировать их столкновение.

В этой связи С.Н. Азбелев совершенно справедливо указал мне на соответствующее место из предания «Про Мамая безбожного», записанного в XIX в. и восходящего не к известным ныне спискам С, а к более древней, не дошедшей до нас версии исторического повествования . Согласно этому преданию и вопреки почти всех известным ныне версиям С, «Задонский князь Дмитрий Иванович» сам, взяв «палицу боевую, поезжает к Кроволину-татарину». В последний момент однако он меняется конями «с незнамым воином», который вступает в смертный бой с Кроволином. Затем история повторяется: Дмитрий Иванович вновь выезжает на поединок с другим татарским воином, но вновь вместо него сражается и гибнет другой «незнамый» русский воин .

Самое существенное состоит в том, что во многих версиях С по сути указываются имена этих двух воинов: великий князь увидел после боя лежащим рядом с поверженными Пересветом и «печенегом» еще некого «нарочитого богатыря Григория Капустина». С умалчивает, однако, почему же он был отмечен наряду с князьями и наиболее знатными боярами, что породило версию о чисто случайном появлении этого имени .

Однако сходство мотивов между Лиц. и архангельским преданием заставляет думать, что и Александр Пересвет, и Григорий Капустин сопровождали князя Дмитрия при его выезде в сторожа, первыми столкнулись с татарами из отряда Тюляка (или с самим Тюляком!?) и первыми погибли в бою, и первоначальный рассказ давал конкретное описание этих столкновений.

Впоследствии этот рассказ был заменен благочестивым и совершенно фантастическим описанием поединка монаха с татарским «Голиафом»: автору этой подделки не нужны были в качестве поединщиков великий князь с «царем» Тюляком: роль «царя» в С отдана Мамаю, а Дмитрию Ивановичу не пристало сражаться с низшим по рангу. Такую подмену тем легче было сделать, что мотив замены существовал, видимо, уже в первоначальном рассказе: Пересвет, а за ним Капустин опередили великого князя на суиме, а значит, заместили его собой. Именно поэтому Пересвет оказался «починальником» и был превращен в монаха: тем самым была подчеркнута руководящая и направляющая роль православной церкви, а сам поединок стал символом противостояния православного воинства с неверными, которые С называет и «еллинами», и «погаными» - словом, безбожниками.

Ценность Лиц. состоит в том, что она передает промежуточную стадию превращения исходного рассказа в нечто совсем другое: с одной стороны, она сохранила первоначальный фрагмент о выступлении великого князя (а вовсе не Пересвета) против «печенега», а с другой стороны, представила раннюю версию трансформации исторического повествования в публицистический текст: Дмитрий пошел было в бой, но бояре его удержали, а вместо него против «Голиафа» выступил посланный Сергием Радонежским монах. Последующими переработками связь уговоров с символическим поединком была утрачена: они превратились в самодостаточные «микросюжеты».

Косвенным подтверждением того, что эпизод этот является вставным, вторичным, служит определение в Лиц. Пересвета как чернеца «иже в первом полку Володимера Всеволожа». Раньше об этом боярине упоминалось только при описании коломенского смотра, где он вместе с братом Дмитрием назван воеводой именно первого (но не «передового!) полка.

При описании битвы О по сути повторяет коломенскую раскладку бояр между полками в его исходном, «неповрежденном» виде, внеся одну «поправку»: давая Микуле Васильевичу полк правой руки, позднейший редактор обеспечил описанным в начале сражения силам симметрию: то, каким в действительности было уряжение полков на Куликовом поле, его не интересовало. Словом, считать эти данные О достоверными нельзя: они характеризуют «коломенский», а не «донской» разряд.

Обращает на себя внимание также необычная для текстов С фраза из Лиц.: «И выехал ис полку татарского травитися печенег». Эта «травля», которая происходила между отдельными воинами и небольшими отрядами, упоминается в некоторых летописных текстах и соответствует позднейшим «герцам», в которых воины демонстрировали свою военную удаль {11}. Это слово относится явно к военной лексике, что косвенно показывает непричастность к этому сообщению какого-либо духовного лица. Это тоже косвенно говорит о первоначальности данных Лиц. по сравнению с О и У.

7. Оригинально в Лиц. описано возвращение победителей с Дона. Во-первых, более четко и однозначно говорится о том, что Дмитрий Иванович подчинил в тот момент Рязань: «И мимо Рязани идучи, повеле князь великий своим Резань засти. Слышав же то Олгирд Литовский и рече себе: “Дарил меня Олег Резанский Москвою, а у себя свою Резань потерял и зле живот свой сконча”». При встрече Дмитрия в Коломенском говорится: «и воскликнувша вси: “многолетъствуй, господарь, на своей земле Руской и на Резанской”» (Л. 97/86об.-98/87, 101/90).

Во-вторых, прямо сказано о том, что по приказу самого великого князя был составлен синодик с именами всех павших в сражении: «И повеле князь великий гонцы послати по всей Руской области ко архиепископом, и епископом, и святителем иереом в монастыри ко архимо[нд]ритом и игуменом и во святую обитель живоначалныя Троицы к преподобному игумену Сергию, и ко всему священническому чину, повеле им о своем здравии Богу молити и о всем христолюбивом воинъстве, а убиенных за Доном сынов руских души их повеле в сенадик написати по всем монастыря[м] и церквам в наследие вечных благ да скончания миру и понихиды повеле по них служити и души их поминати» (Л. 99/88-100/99).

В-третьих, в общем контексте с вышеприведенной информацией содержится оригинальная хронология последнего похода. По Лиц., великий князь «поиде з Дону во град Москву месяца октября в 28 день, на память Стефана Саваита и святыя великомученицы Порасковгеи, нареченныя Пятницы», а прибыл «Дмитрей Ивановичь к Москве месяца ноября в 8 день, собор святаго архистратига Михаила», причем «гости сурожене и вси люди черные встретиша Дмитрея Ивановича Московского и всеа Русии в Коломенском, а митрополит Киприан «со всем вселенским собором» - на Котле (Л. 97/86об., 101/90-102/91). Все святочные датировки Лиц. точны, что исключает возможность описок.

Внешне такие даты выглядят крайне странно: по сравнению с данными, например, Печ. они опаздывают на целый месяц. Но важно то, что месяц - этот лунный, длиной 29 и 30 дней, а вовсе не привычный нам месяц солнечного юлианского календаря {12}. Поскольку подробное обоснование этого займет много места, ограничусь изложением итога: проведенное исследование показало, что датировки Лиц. есть плод исходных лунных датировок, которые существовали в первоисточнике; пересчет этот производился задним числом, и это косвенно свидетельствует в пользу подлинности того контекста, в который помещены эти датировки.

Об этом вполне определенно говорит и само содержание этого контекста: здравица «многолетъствуй, господарь» вряд ли придумана задним числом: Дмитрий Иванович после своей славной победы прожил совсем не долго - меньше 10 лет, о чем поздний сочинитель должен был знать, а потому вряд ли стал бы сочинять именно такой текст. Гораздо естественнее думать, что это свидетельство очевидца, которое было записано вскоре после сражения.

Точно так же нет оснований сомневаться в подлинности как двойного указания источника о покорении Дмитрием Рязани, так и свидетельства о составлении синодика: подтверждения этому сохранились в Л {13}.

Этими примерами дело вовсе не ограничивается. Более детальный текстологический анализ наверняка подтвердит, что Лиц. лучше, чем все прочие изданные к настоящему времени версии С, передает текст первоначального повествования о Куликовской битве. Тексты, до сих пор находившиеся в научном обороте, представляют собой плод позднейшей переработки исходной Повести. Исследователи, обнаруживая эти поздние черты, ошибочно делают на этом основании вроде бы логичный вывод о его позднем происхождении С. Лиц., представляет собой достаточно раннюю переработку изначальной Повести, в которой «религиозное» истолкование событий войны с Мамаем либо отсутствовало вовсе, либо было гораздо меньшим по своему удельному весу. Таким образом, в С надо четко отделять конкретное описание событий от ее публицистического обрамления: первое восходит к 80-м гг. XIV в., второе - к рубежу XIV-XV вв. Обоснование последнего утверждения - тема особого исследования {14}.

________________________

{1} Конкретные ссылки на нее можно найти только в работах А.К. Зайцева и А.Е. Петрова, вышедших совсем недавно . Однако их обращения к Лиц. являются точечными и не охватывают основное ее содержание.
{2} В этой книге вообще отсутствует ссылка на издание 1980 г.
{3} Далее в тексте даются только указания листов. Курсивом везде выделяются оригинальные и наиболее полные чтения. Из-за путаницы листов в рукописи приводится двойная – чернильная и карандашная нумерация листов. При передаче графики «оу» заменяется на «у», «h» – на «е», две точки над гласными передаются как «й», твердый знак в конце слов опускается.
{4} Богоявленский Голутвин монастырь был основан Сергием Радонежским . Точная дата не известна, однако найденный археологами фундамент белокаменного храма относится именно ко второй половине XIV в. . Поэтому свидетельство Лиц. можно считать подтверждением того, что монастырь этот возник еще в 70-е гг. XIV в.
{5} Такого рода повторы являются надписями к рисункам.
{6} «Ч» читается предположительно.
{7} «Первый», а не «передовой» полк – также в лицевом сборнике РГБ., собр. Музейное, № 3155. См.: .
{8} Здесь и далее форма «гсдрь» раскрывается как «господарь». Обоснование этому дала М. Агоштон .
{9} В обычных версиях С Семен Мелик говорит: «Уже Мамай царь на Гусин брод прииде и едину нощь имеем межу собою, наутрие бо имать приити на Непрядву» . Важно то, что в этом тексте пропущена «Кузьмина гать» и он проще варианта Лиц. Поэтому из двух формально возможных версий, предусматривающих упрощение текста (О, Печ. и др.) и его усложнение (Лиц.), предпочтение следует отдать второму: какой мотив должен был двигать редактором, чтобы так переделывать исходный текст? Скорее, переписчик, встретивший дважды упоминание о «Кузьминой гати», просто выбросил ее в одном случае, а прочие топонимы «передал» Мамаю.
{10} В У потерян глагол: «Того ради обратишася гнавшеи <…> трупия же мертвых обапол реки Непрядни, иде же была непроходна, сиречь глубока, наполнися трупу поганых» .
{11} Один из эпизодов Казанского взятия 1552 г.: «Государь же повеле своим полком брежно стояти, а с ними не битися и заповедаша ни единому человеку не ехати травитца» . Ссылку возможных скептиков на позднее происхождение этого текста вряд ли можно признать основательной: такого рода подробности могут содержаться только в очень развернутых описаниях битв, а таковых в летописях не так много.
{12} О методике пересчета см. .
{13} «Князь же Дмитрий про то въсхоте на Олга послати рать. И се внезапу приехашя к нему бояре рязанстии и поведашя, что князь Олег повръг свою землю и побежал и с княгинею, и с детми, и з бояры. И молиша его много о семь, дабы на них рати не послал, а сами биша ему челом и рядишася у него в ряд. Князь же послуша их и приим челобитье их, рати на них не посла, а на рязанскомь княжении посади свои наместники» ; «…и инии мнози, их же имена суть писана в книгах животных» .
{14} Этот вопрос подробно разбирается в Кн. 2 моей монографии .

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА:

1. Азбелев С.Н. Историзм былин и специфика фольклора. Л., 1982.
1а. Агоштон М. Великокняжеская печать 1497 г. К истории формирования русской государственной символики. М., 2005.
2. Альтшуллер Б.Л. Бесстолпные храмы XIV века в Коломне // Советская археология. 1977. № 4.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. М., 1980.
4. Дмитриев Л.А. Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды отдела древнерусской литературы. Т.22. М.; Л., 1966.
4а. Дмитриев Л.А. Обзор редакций Сказания о Мамаевом побоище // Повести о Куликовской битве. М., 1959.
5. Журавель А.В. Лунно-солнечный календарь на Руси: новый подход к изучению // Астрономия древних обществ. М., 2002.
5а. Журавель А.В. «Аки молниа в день дождя». Кн. 1-2. М., 2010.
6. Зайцев А.К. Где находилось «место, рекомое Березуй», «Сказания о Мамаевом побоище» // Верхнее Подонье: Природа. Археология. История. Т.2. Тула, 2004.
7. Мазуров А.Б. Средневековая Коломна в XIV - первой трети XVI вв. М., 2001.
8. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Т.2. Л., 1985.
9. Памятники Куликовского цикла. СПб, 1998.
10. Памятники литературы Древней Руси. XI - начала XII века. М., 1978.
11. Памятники литературы Древней Руси. XIV - середина XV века. М., 1981.
11а. Петров А.Е. «Александрия Сербская» и «Сказание о Мамаевом побоище» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2005. № 2.
12. ПСРЛ. Т.2. М., 2000.
13. ПСРЛ. Т.6. Вып.1. М.,2000
14. ПСРЛ. Т.11. М., 2000.
15. ПСРЛ. Т.13. М., 2000.
16. ПСРЛ. Т.21. М., 2005.
17. ПСРЛ. Т.42. СПб., 2002.
18. Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982.
19. Сказание о Мамаевом побоище. Лицевая рукопись XVII в. из собрания Государственного Исторического музея. М., 1980.
20. Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906.

"Сказание о Мамаевом побоище" - наиболее обширный памятник Куликовского цикла. В нем содержится самый подробный рассказ о битве. В "Сказании" дается описание приготовления к походу, маршрут русского войска через Коломну на Куликовское поле. Перечисляются имена князей, принявших участие в сражении, рассказывается о переправе русских через Дон. Только из "Сказания" мы узнаем, что исход сражения решил полк князя Владимира Серпуховского: он был в засаде и неожиданным нападением с флангов и тыла нанес врагу сокрушительное поражение. Из памятника мы узнаем также, что великий князь Дмитрий Иванович был ранен и найден в бессознательном состоянии после сражения.

Главный герой "Сказания" — Дмитрий Донской, ведь это не только воинская повесть, рассказывающая о походах и битвах, но и произведение, восхваляющее великого князя Московского. Автор изображает князя мудрым и мужественным полководцем, подчеркивает его воинскую доблесть и отвагу.

Летописец использует прием противопоставления. Если князь Дмитрий - воплощение светлого начала, деяниями его руководит Бог, то Мамай олицетворяет тьму и зло, за ним стоит дьявол. "Выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем", "как соколы сорвались с золотых колодок из каменного града Москвы и взлетели под синие небеса" — пишет автор о русских. Мамая же он называет "поганым". Тот "скрежещет" зубами, плачет горько, бежит с поля боя, стремясь "голову свою унести". И "не мог снести, что побежден он, посрамлен и поруган". "И снова стал гневаться, приходя в страшную ярость и новое зло замышляя на Русскую землю, словно рев рыкая и будто неутолимая ехидна" 1 .

Значительна в "Сказании" роль видений. Так, в ночь перед боем, накануне светлого праздника Рождества святой Богородицы, князь Дмитрий Иванович и Дмитрий Волынец едут на место сражения и прислушиваются к татарскому и русскому станам. "Осень тогда затянулась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: “Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная”". Русские воины с татарской стороны слышат стук громкий, и "клинки, и вопль" будто "гром великий гремит", "волки воют грозно", "вороны каркают и гомон птичий", "лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещают". Эти знамения предвещают "грозу страшную". А с русской стороны — "тишина великая", и только много огненных зорь поднимается. В этом князь и его дружинник видят доброе предзнаменование. Они уповают на милость Божию, на молитву святых страстотерпцев Бориса и Глеба о благоприятном исходе сражения: "Господу Богу все возможно: всех нас дыхание в его руках!"

Героический характер событий, изображенных в "Сказании", связан с обращением автора к устным преданиям о Мамаевом побоище. К ним относится эпизод единоборства инока Троице-Сергиева монастыря Пересвета с татарским богатырем Темирмурзой перед началом сражения.

Татарин перед всеми доблестью похвалялся, видом подобен он был "древнему Голиафу": "пяти сажень высота его и трех сажень ширина его". "И увидел его Александр Пересвет, монах, который был в полку Владимира Всеволодовича, и, выступив из рядов, сказал: “Этот человек ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться!”. И был на голове его шлем, как у архангела, вооружен же он схимою по велению игумена Сергия... и бросился на печенега и воскликнул: “Игумен Сергий, помоги мне молитвою!..” И ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними, и упали оба с коней на землю и скончались" 2 .

Эмоционально-выразительно автор описывает и битву: "И сошлись грозно обе силы великие, крепко сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове" 3 .

В "Сказании" рисуются "кровавые зори", "сверкающие молнии" от блеска мечей, "треск и гром великий" от переломленных копий.

Князь Дмитрий Иванович, видя "следы великого побоища", заплакал о своем войске, "восклицая от боли сердца своего, и слезами обливаясь: “Братья, русские сыны, князья и бояре, и воеводы, и слуги боярские! Судил вам Господь Бог такою смертью умереть. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство”" 3 .

Влияние устного народного творчества проявляется в использовании автором отдельных изобразительных средств, восходящих к приемам народной поэзии. Русские воины сравниваются с соколами и кречетами. Как отражение фольклора может расцениваться плач великой княгини Евдокии в момент прощания с князем, уходящим из Москвы на битву. "Княгиня же великая, Евдокия, — пишет автор, — ...взошла в златоверхий свой терем в набережный и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо уже в последний раз видит великого князя, слезы проливая, как речной поток. С великой печалью, прижав руки свои к груди, говорит: “Господи Боже мой, всевышний творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, Господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, Господи, своею твердой рукой победить вышедших на него поганых половцев” 4 .

"Сказание" проникнуто патриотическим пафосом и прославляет победу великого князя и русских воинов.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Назовите исторические события, способствующие появлению темы Куликовской битвы в древней литературе.
2. Прочтите отрывок из "Сказания".
3. Коротко перескажите содержание.
4. Как изображен князь Дмитрий Донской? Какие качества он олицетворяет? Какие чувства проявляет князь по отношению к своим воинам? Приведите примеры его переживаний после великого побоища.
5. Как и с какой целью используется автором прием противопоставления в изображении Дмитрия и Мамая?
6. Каково влияние на повесть устного народного творчества?
7. Какова художественная функция видений? Какую роль автор отводит им?

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Начало повести о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой богородицы и русских чудотворцев православное христианство - Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил.

Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости божьей, как исполнил господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами.

Попущением божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя господне средь верных богу. Господь же наш, бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и исполнит.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую пограбил. И так как был ослеплен он умом, то того не постиг, что, как господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев, - но не бесконечно гневается господь и не вечно он карает.

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так поступить как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны, будут для нас - тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», - а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев, ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки. Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба!»

Прознал же о том князь Олег Рязанский, что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудость ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю - радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Димитрий Московский - человек христианский - как услышит слово ярости твоей, «то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото - все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Димитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Димитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил - и о всем том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому - радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Димитрия Ивановича Московского, с тем чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву, да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как - сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был великой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Димитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Димитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на наши страдания от московского князя Димитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою - то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам нашим после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие божьей силы и господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на бога уповает, то такого человека господь не предаст врагам в уничижение и на осмеянье».

Государь же князь великий Дмитрий Иванович - добрый человек - образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на бога-творца надейся, господь бог может оживить и умертвить».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же поддержать вас хочу моим именем царским и силою, а вашею клятвой и властью вашей разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

Краткое содержание "Сказания о Мамаевом побоище" поможет вам узнать основные события, описанные в этом памятнике древнерусской литературы. Оно повествует о Куликовской битве - одном из ключевых сражений объединенного русского войска под командованием Дмитрия Донского против Золотой Орды Мамая. В этом произведении рассказывается о небесных видениях, которые предвещали победу русского народа, приводится множество интересных деталей и подробностей. Наряду с историческими фактами, которые имели место в действительности, произведение содержит вымышленные эпизоды, основанные на легендах и сказаниях.

Особенности произведения

Краткое содержание "Сказания о Мамаевом побоище" должно быть хорошо известно всем, кто интересуется не только отечественной литературой, но и историей. Интересно, что оно значительно отличается от других военных повестей, относящихся к тому времени. Из содержания "Сказания о Мамаевом побоище", автор которого неизвестен, можно сделать вывод, что человек, написавший его, был церковником. При этом он стремится выставить Мамая язычником. Религиозное осмысление событий определяет и выбор им соответствующих художественных приемов, манеры повествования. Так, на страницах "Сказания о Мамаевом побоище", краткое содержание которого позволит вам вспомнить, о чем это произведение, автор постоянно сравнивает происходящие события и их героев с персонажами мировой и библейской истории. Например, упоминает Моисея, Гидеона, Давида и Голиафа, византийского императора Константина Великого, Александра Македонского, Ярослава Мудрого и Александра Невского. Аналогии с Библией и важными историческими событиями прошлого придают еще большую значимость битве на Куликовом поле.

Время написания

В нашем распоряжении есть полное содержание "Сказания о Мамаевом побоище". Автора, год написания этого произведения установить невозможно.

Стоит отметить, что произведение до нас дошло в списках, причем некоторые из них весьма поздние, относятся даже к концу XVIII - началу XIX века. Все это говорит о том, что оно было чрезвычайно популярно на Руси. При этом нужно признать, что на него оказало значительное влияние идеологическая и политическая атмосфера того времени, в которое оно создавалось и редактировалось.

Например, многие исследователи в анализе краткого содержания "Сказания о Мамаевом побоище" отмечают, что особое внимание уделяется роли церкви. В годы противостояния Москвы с Великим Литовским княжеством, а потом и с Крымским ханством усиливаются антилитовские и антиордынские акценты соответственно.

Исследования

Анализом произведения "Сказание о Мамаевом побоище" долгое время занимались лингвист и доктор филологических наук Сергей Шамбинаго. В своих работах они отмечали своеобразие этого произведения в стремлении неизвестного автора продемонстрировать роль исторической личности, ее значимость в происходящих событиях, чего раньше в русской литературе почти никогда не делалось. В этом плане автор ушел гораздо дальше обычного летописного текста.

В анализе содержания "Сказания о Мамаевом побоище" отмечается то, что это произведение многофигурное, причем в нем можно выделить три группы основных персонажей. К главным принадлежат князья Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, а также Мамай. К второстепенным относятся Сергий Радонежский, Олег Рязанский, Ольгерд Литовский, братья Ольгердовичи. Определенное влияние на повествования оказывают эпизодические герои: Михаил Бренк, Захария Тютчев, Фома Кацибей, митрополит Киприан. Для анализа "Сказания о Мамаевом побоище" крайне важно, что судьба каждого героя не замыкается в отдельном микросюжете. Автор стремится показать роль и значение каждого, даже если они ничтожны.

Основные события

В этой статье мы познакомим читателей с кратким содержанием "Сказания о Мамаевом побоище". Начинается произведение с характеристики восточного князя Мамая, язычника и преследователя христиан. Он идет войной на Русскую землю, получая поддержку от своего ставленника Олега Рязанского, который рассчитывает получить Владимир, Коломну и Муром, и Ольгерда Литовского, надеющегося получить Москву.

Ольгерд и Олег убеждены, что московский князь Дмитрий Донской не решится выступить против татаро-монгольского войска и оставит свой город неприятелю без боя. Когда Дмитрий узнает о надвигающейся угрозе, он посылает за своим братом в Боровск, а также обращается ко всем русским князьям. При этом он общается с митрополитом Киприаном, рассказывая тому, что ничем не провинился перед Мамаем, выплатил дань в полном размере. Священник советует ему смириться, отправив все золото, что есть, а если и это не удовлетворит восточного правителя, то его должен будет сразить Господь.

Встреча с Сергием

Даже в очень кратком содержании "Сказания о Мамаевом побоище" необходимо уделить внимание событиям, предшествующим битве. Послушавшись митрополита, Дмитрий отправляет навстречу Мамаю Захария Тютчева с большим обозом золота.

Оказавшись в Рязани, Захарий узнает, что Олег и Ольгерд планируют присоединиться к завоевателю, отправляет тайком гонца к Дмитрию с этой вестью. Князь советуется с Киприаном, а после призывает всех русских воинов приехать на Успение святой Богородицы в Коломну.

Сам князь вместе с братом и другими русскими князьями отправляется к Троице, чтобы встретиться со старцем Сергием. Тот благословляет его на бой, предсказывая победить врага. С собой Сергий дает ему двух монахов: Андрея Ослябю и Александра Пересвета.

Подготовка к битве

Дмитрий рассказывает Киприану, что Сергий предрек ему победу в битве против Мамая. Митрополит тоже благословляет его на сражение, отправляя богосвященный крест к Никольским, Фроловским и Константино-Еленинским воротам, чтобы любой воин вышел из них окропленным святой водой и благословенным.

В Коломне Дмитрий распределяет полки и назначает в них воевод. Получив благословение от архиепископа Геронтия, переходит Оку во главе войска, в молитве обращаясь к своим родственникам, братьям Борису и Глебу, за помощью.

В это время Ольгерд и Олег узнают, что Дмитрий движется навстречу Мамаю с большим войском. Они начинают сомневаться в успехе захватчика, решают устраниться от сражения, выжидая, кто же окажется победителем. А вот князья Дмитрий Брянский и Андрей Полоцкий, Ольгердовичи, нелюбимые своим отцом из-за мачехи, крестившей их, решают присоединиться к православной армии Дмитрия. Они оставляют отца.

В результате русское войско переправляется через Дон. От разведчиков становится известно, что татары совсем близко, к тому же они в курсе, что Дмитрий собрал большое войско. Князь ездит по полкам с воодушевляющими речами, призывая отстоять Русь и православную веру, не жалея собственной жизни.

Видение

Свидетелем важного предзнаменования становится разбойник Фома Кацибей, которого Дмитрий простит за мужество, поставив на пост на реке Чуров. Он удостаивается видения. Бог желает исправить Фому, показывая, как с востока движется огромное облако, а с юга являются двое юношей в светлых багряницах и с острыми мечами. Те требуют ответа от предводителей войска, спрашивая, кто им позволил нападать на их родную землю. Они рубят мечами противников, спастись не удается ни одному недругу. Фома рассказывает о своем видении князю, с тех пор начинает верить в Бога и берется за ум.

Князь Дмитрий отправляет своего брата Владимира вместе с Дмитрием Волынцем в дубраву вверх по Дону, чтобы они там затаились со своими полками. В праздник Рождества пресвятой Богородицы оба войска встречаются на Куликовом поле.

Автор произведения описывает, как реагирует на это природа: земля будто стонет, предрекая грозу, а само поле прогибается, реки выходят из берегов от такого количества людей. Гонец, присланный Сергием Радонежским, отдает князю грамоты с благословением, а также хлебец пречистой Богородицы. Князь обращается с молитвой, просит Богородицу и Троицу о заступничестве. После этого садится на коня, вставая перед первыми рядами своих ратников, чтобы повести их в бой. При этом его окружение против, отговаривая его, но Дмитрий их не слушает.

Сражение Пересвета

Навстречу русскому войску от татар выезжает лютый печенег ростом в пять сажен. От русского воинства выступает монах Александр Пересвет, как повелел игумен Сергий Радонежский. Они бросаются друг на друга, бьются копьями, после чего замертво падают с коней.

Дмитрий призывает воинов продемонстрировать всю их храбрость, начинается битва.

Куликовская битва

В "Сказании о Мамаевом побоище" автор описывает, что татары в седьмом часу начинают одолевать русских, склоняя чашу весов в свою пользу. В это время князь Владимир, который затаился со своими воинами в дубраве, рвется броситься брату на помощь, но его останавливает Дмитрий Волынец, утверждая, что время для этого еще не пришло.

Только в восьмом часу свежие силы русского воинства, которые находились в засаде, бросаются в гущу сражения. Изнуренные продолжительной битвой, татары не выдерживают этой внезапной атаки. Они бегут с поля боя. Мамай обращается к своим богам, причем ко всем подряд (Салавату, Перуну, Хорсу, Раклию, Магомету), но те ему совершенно не помогают. Ему тоже приходится броситься в бегство. Ему удается уйти от преследования.

Развязка

Князь Дмитрий побеждает татар, как отмечает автор, с помощью Бога и Божией матери, святых Бориса и Глеба, которые являлись Кацибею. Самого князя находят в дубраве раненым и избитым. Он приказывает воинам похоронить своих товарищей, чтобы их православные тела не стали добычей зверей.

На поле боя войско остается восемь дней, все это время они хоронят своих соратников. Мамай возвращается в свою землю, собираясь идти на Русь с новым войском, но тут узнает, что сам оказался под угрозой, так как на него направляется царь Тохтамыш с востока. Тохтамыш разбивает Мамая на Калке. Тот скрывается в Кафу под чужим именем, но его удается все же выследить и убить.

Ольгерд, узнав о победе Дмитрия, со стыдом отправляется в свои владения, а убегает из своей вотчины, опасаясь, что Дмитрий пришлет к нему свое войско.