«Мне позвонил папа и сказал: «Тут повторяют программу «Розыгрыш», в которой нас снимали, и я понял, что ты была очень красивой женщиной!» - «Да ты что!» - опешила я. - «Да! И я даже думаю, что ты и сейчас, наверное, сногсшибательной красоты женщина, просто я этого не вижу, как не видел и не понимал тогда».
- Юлия, после некоторого перерыва вы уже полтора года в эфире Первого канала. Я брала интервью у вашего отца и знаю, что родителям нравится программа «Наедине со всеми» и они вами очень гордятся…
Если и так - мне они об этом такими словами не говорят. Мы все в семье не особенно щедры на словесную похвалу, хотя с годами и меняемся. Еще в детстве, когда друзья нашей семьи мне говорили: «Как же отец тебя любит!» - я страшно удивлялась. Этой безумной любви я тогда не чувствовала, не понимала. Родители были чаще ко мне строги и требовательны.
- У вас ранняя память?
Да, очень ранняя. Помню, как я наблюдала за спящими родителями сквозь прутики своей детской кроватки. Видимо, тогда мне было около года. Потому что потом в нашей комнате в общежитии мое место было за шкафом. Еще помню, как на Новый год мне подарили серого пластмассового зайца с барабаном. Тогда мне не было и трех лет. Родители сказали, что придет Дед Мороз, и я, не выходя из комнаты, сидела под елкой и ждала его. Но как-то меня отвлекли, я вышла на кухню, и когда вернулась, под елкой уже сидел этот заяц с барабаном. Я была ему страшно рада, но очень переживала, что Дед Мороз появился именно в ту минуту, когда я вышла.
Еще помню детские ясли-сад, в которые меня отдали трехмесячной. А как только я вышла из младенческого возраста - перевели на пятидневку. Время было нелегкое. Папа числился аспирантом на курсе у Михаила Ромма во ВГИКе, и стипендия ему была не положена. Ночами он подрабатывал, разгружая хлеб в булочной. Но денег нам, конечно, не хватало, и мама вскоре после родов вышла на работу в Театр Пушкина.
ПОДРОБНЕЕ
В общежитии родители какое-то время пытались оставлять меня со своими однокурсниками - студентами или актерами, у которых в этот день не было спектакля. В шутку меня даже называли «дочь полка». Но, конечно, пятидневка в такой ситуации была лучшим выходом. Это еще одно раннее воспоминание: мы с группой на прогулке, а я поглядываю в сторону забора, жду, что скоро должны появиться папа или мама. Видимо, это была пятница, когда забирали детей.
- Ваши родители расстались, когда вам было три года, и сошлись, когда вы пошли в школу. Какими были для вас эти четыре года?
Как ни странно, это было самое счастливое время! Потому что, если я приходила к папе, весь его день был посвящен мне. Мы шли с ним на рынок, покупали продукты, он готовил вкуснейший борщ, а я сидела на холодильнике и наблюдала. Конечно, я мечтала, что родители соединятся и мы станем жить счастливо. Но когда это произошло, никакого благолепия не наступило.
- Как в вашей жизни возникла программа «Я сама»?
Ее придумала Татьяна Фонина и принесла этот проект Ивану Демидову, тогдашнему генпродюсеру ТВ-6. Таня хотела, чтобы это было целиком и полностью женское ток-шоу, в котором вообще нет мужчин и есть, соответственно, феминистка и женщина традиционных взглядов. Феминистку уже нашли, она была на тот момент в стране практически единственная - Маша Арбатова. Сторонница традиционных взглядов тоже у Тани была. А дальше встал вопрос о ведущей. Поскольку я работала на ТВ-6 редактором, Демидов меня знал и порекомендовал. Я подключилась и стала предлагать варианты того, что еще может происходить в рамках драматургии программы.
Я читала много книжек по популярной психологии, которые стали появляться как раз в 90-е. Были среди них толковые. И я стала понимать, что мужчины и женщины действительно очень по-разному устроены. Мне показалось, что буквальная возможность - на примере - обнаружить, что на одну и ту же проблему мы принципиально по-разному смотрим, высечет гораздо большую искру. На мой взгляд, драматургически было маловато - обсуждать женские проблемы женским кругом. Обязательно должна была появиться мужская аудитория. Пусть небольшая, как в результате и получилось. И это оправдало себя, потому что добавило программе определенный драйв и остроту.
- Какие программы вы помните?
Спустя долгие годы я не могу сказать, что вообще есть программы, которые я перебираю в памяти. Я, безусловно, периодически какими-то всполохами вспоминаю героев, хотя не всегда помню тему, на которую мы говорили. Помню случаи, которые рассказывали. Но надо сказать, что из 250–300 выпусков нет ни одной программы, которую я бы хотела забыть.
Елена Ханга, с которой «Афиша» тоже делала ностальгическое интервью, поразила меня тем, насколько точно и детально она все помнит.
У Лены такой склад ума. Она потрясающая рассказчица. В этом есть что-то от способностей к литературе. Она приводит очень законченные хорошие примеры. У меня по-другому устроена и память, и восприятие, вероятно, потому что я помню линию жизни, а конкретный случай я могу вспомнить лишь кстати. Мне надо завестись от чего-то, чтобы сказать - а вот была интересная история. Лена другая. Когда она была у меня на ток-шоу и рассказывала о своей жизни, я прямо заслушалась.
- Почему она не ведет сейчас ничего на телевидении?
Не знаю. У нас монопольное телевидение. Главенствуют федеральные каналы, у которых есть право переставлять фишки, как они хотят. А еще у нас в менталитете не заложен обычай хранить традиции. Может быть, со временем появится. Вот Света Сорокина не работает. Алиса Бруновна Фрейндлих не снималась десять лет. Вы можете это объяснить? Я - нет. Я понимаю, что, с одной стороны, наверное, ей что-то предлагали, что ей было неинтересно. Но смотрите: существует на свете такая актриса - Алиса Бруновна Фрейндлих. Да, в возрасте, но редчайшего уровня актриса. Почему бы каналу, продюсерской компании не задаться целью - а давайте напишем сценарий для Фрейндлих. А может, мы с ней даже поговорим и спросим: «Алиса Бруновна, а есть тема, которая вас интересует?» Нет. Десять лет Алиса Бруновна сидела в театре БДТ, не снимаясь вообще.
- Что с жанром ток-шоу сейчас происходит? Он меньше популярен, чем в 90-е, когда выходили «Про это» и «Я сама»?
- Конечно. Все уже слишком привыкли к нему. Кроме того, произошла некоторая девальвация, потому что на исходе 90-х в ток-шоу стали приводить подставных людей. Два человека из массовки встречались, им говорили: ты обиженная жена, а ты сволочь муж. Будем эту историю разбирать. А экран - штука опасная, причем не только телевизионный, любой экран. Он по-разному передает правду или неправду. Ты даже можешь не знать, что это вранье, но ты почувствуешь. И перестанешь доверять. Потом ток-шоу вообще превратились в какое-то безумие, когда и проблема неважна, и люди неважны, важно, чтобы эмоцией было заполнено пространство этого времени. Все кричат, все выясняют отношения, но драматургической развязки нет, и жанр стал гораздо меньше удерживать внимание зрителя.
- Насколько я понимаю, в программе «Я сама» были только реальные истории?
У меня был один принцип отбора: мы никогда не брали истории локальные. Надо же - с человеком такое случилось, елки-палки. Нужно было находить тематику, которую аудитория каким-то образом сможет примерить на себя, когда возможно обобщение. Поэтому и возникали такие темы, как «Я такая некрасивая» или «Я не люблю своего ребенка». Можно ли сказать, что это частный случай? Можно. Но можно ли сказать, что существует определенный пласт женщин, которые испытывают проблемы с материнством? Можно. Значит, давайте об этом говорить. От частного к общему и от общего к частному.
- Было ли ощущение, что за шесть лет темы исчерпались?
- Не-а. Можно было все время поворачивать их под другим углом.
Вы говорили в одном интервью, что программа никакая не феминистская - она скорее житейская, а такое определение может отпугнуть человека.
Феминизм, как известно, отстаивает равенство прав женщин и мужчин в социуме. Начался он с чего? Давайте разрешим женщинам голосовать, давайте разрешим женщинам работать, давайте сделаем одинаковый отпуск по уходу за ребенком отцу и матери, чтобы они друг друга подменяли. Такая социальная служба. В этом смысле, конечно, программа не занималась отстаиванием прав женщин. Она реально была житейская и в большей степени разбиралась в том, что с женщиной происходит, почему она себя определенным образом чувствует, как так случается, что она постоянно наступает на одни и те же грабли. И даже Маша Арбатова, которая у нас позиционировалась как феминистка, разбирала ситуацию с героиней на уровне психологии. Хотя периодически включала в свою речь аспекты равных прав - и иногда вдруг выступала на стороне мужчин.
Однажды к нам на программу пришел мужчина, который сделал пластическую операцию. И все женщины, и я в том числе, были настроены - ты че, обалдел, что ли? Мужчину украшают шрамы, а не пластические операции. А Маша - к вопросу о феминизме и равных правах - сказала: а я не понимаю, на секундочку, почему вы отказываете мужчине в этом праве? Он хочет хорошо выглядеть. Он не хочет стареть. От того, как мы выглядим, часто зависит наше воздействие на работодателя. Почему это сразу накладывает на него клеймо, что он как бы вроде не совсем мужчина? Я помню, что я задумалась об этом: действительно, что за шоры такие, почему женщине можно, а ему нельзя. Но программа была не феминистской. Если, условно говоря, собралось много женщин и обсуждают свои проблемы, это еще не феминизм.
- К современному феминизму вы как относитесь?
Никак. Скучно это. Жизнь очень богата и так прекрасна в своих парадоксах, в своей полноте. В конфликтах ли, в гармонии. А тут вдруг берется узкий сегмент. Поэтому борьба за права женщин кажется мне ужасно пресной. Это как несоленый рис. Мне женщины без мужчин неинтересны. В целом неинтересны, я имею в виду, не кто-то конкретный. Женщина всегда находится во взаимодействии с мужчиной. Так придуман этот мир. Мы друг друга формируем. Как два магнита, и бесконечное поле напряжения между полюсами. Даже если ты сейчас одинока. Или мужчина сейчас одинок. Но этот мир состоит из мужчин и женщин. Из взглядов друг на друга, из оценок друг друга, все это и создает вот это поле напряжения. А самые яростные проявления феминизма возникают от отчаяния и попыток отсечь магнитное воздействие.
- Наоборот, это попытка привлечь внимание к себе и сказать: мы не хуже вас.
Это против женской природы. Конкуренция - это вообще мужское качество. А женщина устроена иначе. Она более мягкая, подстраивающаяся. Она свое возьмет абсолютно точно, но у нее другие механизмы. Конечно, мы с вами не в XVII веке. В XVII веке мне бы сказали - рот заткнула, пошла к печке, готовь щи. Уже этот рубеж преодолен. Может быть, благодаря феминисткам, я не знаю. Может быть, я такая наглая сижу здесь, в этом равноправном мире теперь и рассуждаю о том, что феминизм - это пресный рис. Но я уверена, что как только начинается тема «ребята, мы не хуже», «а я тоже могу», «а давайте еще посмотрим, кто лучше - мужик или женщина», в ту же секунду женщина вступает на территорию мужского инструментария. Давайте конкурировать? Счастливо. Ты забыла о том, что у тебя есть другая потрясающая сила.
- Какая?
Терпение. Это очень действенный инструмент, как ни странно. Ожидание, созерцание. Можно соревноваться, а можно наблюдать. И очень точно выбрать момент и сказать: а давай я помогу. И оказаться нужной, и очень точно вложить свою энергию, и оказаться в выигрыше. Ну разная природа. Не надо себя в этом смысле мучить. Все формы агрессии - конкуренция, захват территории - это в мужской энергетике. А у женщины другие способы существования в этом же самом мире. Просто нужно найти свою силу. У настоящей силы нет надрыва и истеричной ноты - «ну посмотрите на меня, возьмите меня в расчет, мы тоже есть на этом свете». Это позиция слабости. Потому что если ты правда сильный, то ты можешь в стороне подождать. Своего часа.
Вы ждали, что вас снова позовут на телевидение после того, как в 2002 году закрылась программа «Продолжение следует» на НТВ и у вас закончилась работа?
Первый год из десяти. Это был прекрасный урок, за который я благодарна жизни. Когда последовательно закончилось ТВ-6, а потом НТВ, я была уверена, что недолго просижу без работы. Я помнила многократные опросы, которые делались в медиа по поводу того, кто самая любимая ведущая. Это была я - во всех категориях, во всех возрастах. Я совсем не тщеславна, но смотрела на эти опросы с огромной радостью: я думала, мне гарантировано будущее. У меня всегда будет работа, потому что я, кажется, доказала, что я это умею. И что меня любят. Значит, я попадаю в сердце аудитории. И когда у меня больше не зазвонил телефон и телевидение про меня забыло вообще просто, закрыло дверь, я, честно говоря, офонарела не столько от конкретной обиды, что меня не берут, сколько от того, что моя иллюзия о гарантиях и стабильности была тотально разрушена. А очень хотелось на нее надеяться. Хотелось думать, что есть какая-то в мире идеальная справедливость. Как в школе. Доказал - тебе сказали «молодец». Получил пятерку - погладили по голове, двигаемся дальше, на городскую олимпиаду. И это был большой удар - понять, что вообще ничего не гарантировано, нет никакой справедливости такого рода. Сегодня первый, завтра никто. Именно это было болезненно. Год я справлялась с ощущением ожидания, что сейчас позвонят. Через год я перестала ждать, я поняла, что надо намотать на ус и жить дальше. И я жила дальше, вычеркнув телевидение из своей жизни. Может быть, позовут, а может быть - никогда. Я больше не хотела зависеть от этой лотереи. Я хотела жить так, чтобы мне было всегда интересно, изобретать эту стабильность, в зависимости от собственных обстоятельств. Так это было. И так и есть.
- А как случилась ваша новая встреча? Все-таки телефон зазвонил? (С 2013 года Меньшова ведет на Первом ток-шоу «Наедине со всеми».)
Да. Мне сказали - хотим программу интервью, как у Опры. Я говорю - о, отличная задача. Пустяки какие. Всего-навсего - как у Опры… (Смеется.)
- А чем вам нравится Опра?
Смелостью. Профессиональной - она берет такие темы, которые пока трудно себе представить на нашем телевидении. И человеческой. На меня большое впечатление произвело, когда она поехала в тюрьму к женщинам, которые сидят за убийство собственных детей. Это такая шекспировская драма. Надо быть мужественным человеком, чтобы решиться на такой разговор, и мудрым человеком, чтобы не осудить. Она говорила с ними, пытаясь понять. Вообще она мне нравится тем, что она всегда пытается понять. Она исследует человека. И мне это тоже очень интересно - исследовать человека.
- Подобную программу у нас представить совсем нельзя?
Я не задумывалась о том, как это будет воспринято нашей аудиторией. Но не исключено, что она не совсем к этому готова. Надо понимать, что мы живем трудновато, и аудитория не хочет дополнительных страданий. Тем более включаться в сопереживание неоднозначной проблеме - не хочет.
- Америка и Европа для этого больше открыты, потому что они лучше живут?
Именно так. Широкая благотворительность начинается после долгого периода относительной стабильности. Тогда можно думать и о помощи ближнему. А пока тебя самого колбасит - то кризис, то деньги пропадут, то продуктов не будет… Человек в этом смысле животное. Он думает о своем интересе.
- А у вас есть опыт, связанный с благотворительностью?
Есть. Небольшой. Но рассказывать о нем я не буду. Я не думаю, что это может кого-то вдохновить. Движение к благотворительности рождается не от того, что ты берешь с кого-то пример. Это твой личный рост и твое внутреннее решение. Это твое движение сердца. Твой разговор с Богом, на самом деле. И на это никто не может повлиять - звезды, не звезды. Мало того, у меня есть печальное подозрение, что в нашей ментальности - надо понимать, что мы живем в России, и у нас есть свои установки восприятия - чем большей будет пропаганда благотворительности медийными людьми, тем скорее будет замыливаться эта история, тем больше она уходит от обычных людей в отдельный космос. Ну, мол, есть люди знаменитые, они занимаются, пусть занимаются. У них много денег, они от избытка объединяются, радуются все вместе между собой. Говорят: давайте поможем. Хвастаются - фу, противные такие. Потому что в теме благотворительности появляется странный и опасный оттенок - моды…
Нет, я ни в коем случае не осуждаю тех, кто это пропагандирует. У нас есть пример Чулпан Хаматовой, которая совершила абсолютную революцию личным подвижничеством просто, но это немножко другое. Она в «Подари жизнь» впряглась во всех отношениях. Она и деньги собирает, и контролирует, на что они тратятся, и ходит на переговоры c чиновниками. Это часть ее жизни. А если это не такая степень вовлеченности, то тут я остаюсь при своей точке зрения: делаешь что-то - и делай. У меня нет никакой мотивации, чтобы объявлять это публично.
- Хорошо. Давайте вернемся к программе «Наедине со всеми». Вы сами придумываете вопросы своим гостям?
Безусловно, есть прекрасная редакция. И сценарии пишутся. Совместно. Составляется план течения разговора и вопросы. Чтобы наиболее емко коснуться важных для нас тем. Когда я что-то делаю, не могу быть только исполнителем. Я должна чувствовать материал. В этом смысле мое возвращение оказалось довольно любопытным. Раньше было не принято работать с «ухом», а сейчас это норма. Сидит выпускающий редактор и просто зачитывает вопросы, а ты их озвучиваешь. Вот такое произошло контрастное изменение с телевидением 90-х.
Одну передачу мы так поработали, и я поняла, что схожу с ума. Я не очень слышу собеседника. Буквально, физически не слышу, уж не говоря о том, что мне надо его как-то почувствовать, понять, разобраться, что за человек передо мной сидит. А там, в «ухе», нон-стопом идет вопрос за вопросом. И я сказала: нет, мы так работать не будем, потому что я так не могу. Наверное, у кого-то со временем развиваются полушария, чтобы удерживать оба потока информации, но они развиваются в сторону шизофрении. Кроме того, в этом и есть профессия ведущего. Ты в кадре, в этом и твой класс - умеешь справиться, не умеешь справиться, ты либо умный, либо глупый. Да, у меня есть карточки, есть продуманный план. Но все равно течение беседы - это моя власть.
- И от чего вы отталкиваетесь, задавая очередной вопрос?
Я хорошо себе представляю аудиторию, для которой работаю. Чему, кстати, весьма способствует то, что я работаю в театре в антрепризе и не отказываюсь от этой работы, хотя она могла бы меня тяготить, телевидение отнимает много времени. Я очень люблю антрепризу за возможность ездить по России с гастролями. Зал в разных городах - удивительная картина: на что он реагирует, какие грани спектакля воспринимаются лучше, а какие вообще не воспринимаются. Как люди выглядят. Как города выглядят. Нюх настраивается. Телевизионная аудитория и театральная в большинстве своем женская, я чувствую, что людей интересует.
- Личная жизнь?
- Можно и так это назвать. Людей интересует житейское, то, что может их объединить. Принцип довольно простой. Если вы певица и рассказываете мне о том, как вы с утра встаете, полощете горло, как настраиваете свой голос…
- Ходите к фониатру.
- Если я тоже певица, мне интересно. Если я не певица, через пять минут я пойму, что это адресовано не мне. Что объединяет всех людей? Мамы, папы, дети, мужья. Любовь, разлуки, предательства, дружбы. Можно назвать это личной жизнью, окей. Но я думаю, что эти общечеловеческие вещи как раз и портретируют каждого из нас в наибольшей степени. И именно они делают возможным подключение аудитории. Когда вы говорите, что у вас были сложности с мужем, но вы их пережили, люди имеют возможность сопоставить эти обстоятельства, прикинуть на себя, сказать - господи, у меня такого не было, бедная она. Или - ой, как я ее понимаю, у меня такое же было. А это сразу прямая связь - от сердца к сердцу.
Я не захожу глубже, чем позволит герой, охраняющий свои границы. Даже если этого, может быть, хочет аудитория, потому что у аудитории нет конца интереса к подробностям. Это уже вопрос моего вкуса. Я и к себе совсем глубоко не пущу, и в героя очень глубоко не залезу. Но выйти на эту тематику мы обязаны просто потому, что это единственное, что перекидывает мост между любым медийным человеком и аудиторией, которая его любит за его, может, творчество, но хочет узнать: а какой он человек?
Которая с легкостью «раскалывает» самых скрытных звезд, - пустое дело. Тем ценнее ее откровенность.
С родителями не поспоришь
– Юлия, вы из известной кинематографической семьи. В детстве родители вас баловали?
– Воспитывали меня достаточно строго, но я никогда не была застенчивым ребенком. Помню, в старших классах, когда мои одноклассницы уже щеголяли в капроновых колготках, я носила простые хлопчатобумажные чулки. Мама пару раз дала мне надеть капроновые колготки, но они порвались в первый же день. Тогда, да и сейчас в школе стулья были из вечно расслаивающейся фанеры: едва присядешь, как на колготках дырка.
Моя мама – ребенок войны, что наложило отпечаток на ее отношение к вещам. Оно не просто бережное – мама хранит вещи, которым по 30–40 лет, а выглядят они как новые. Я в этом смысле не то чтобы неаккуратна – просто выросла в другое время, да и темперамент у меня несколько иной. К примеру, если передо мной будет выбор между красивой и удобной вещью, я выберу последнюю. Конечно, в идеале вещь должна быть и красивой, и удобной. Но если невероятно красивое вечернее платье будет требовать от меня постоянной сосредоточенности и контроля, то я без сожаления от него откажусь. Не могу находиться в неестественном состоянии – такова моя натура. Так вот, после того как я порвала колготки, мама решила, что я недостаточно взрослая, для того чтобы носить дефицитную вещь, да и в семье не тот доход, и переодела меня в простые чулки.
Скорее всего, это была педагогическая уловка, и пояс с резинками вкупе с утепленными панталонами в 15–16 лет вполне мог породить комплексы, но мне удалось не зациклиться на этом.
– Действия родителей вызывали у тебя чувство протеста?
– Мои выступления не особо принимались во внимание. Протест в таком возрасте – это слова, но от них толку мало, ведь денег-то у тебя нет. А если говорить о комплексах, то я, например, совершенно не казалась себе привлекательной.
– Через это проходят почти все девочки-подростки…
– У меня этот период длился довольно долго. Уже учась в институте, я абсолютно искренне полагала, что нехороша собой. Вернее, так: я вообще не задумывалась о своей внешности. Во взаимоотношениях с молодыми людьми у меня были иные приоритеты, я делала ставку на ум. В том числе на собственный: насколько я эрудированна, интересный ли я собеседник. Когда во взрослой компании меня вдруг спрашивали: «А сколько вам лет?» – «Восемнадцать». Момент удивления в глазах собеседника («Такая умная! Не может быть!») приносил огромное удовлетворение. Ломка стереотипов относительно себя произошла лет в 20. Мужчина, повстречавшийся мне на Тверской, в мой адрес заметил: «Ах, какая красавица!» Но это прозвучало так искренне, что я обалдела. В метро все ждала, когда закроются двери, чтобы можно было смотреться, как в зеркало. Всю дорогу глядела на себя и думала: «Почему красавица? Что он такое во мне увидел?»
– Вы же единственная дочь. Неужели родители не говорили ничего подобного?
– А вот не говорили.
– Вам этого не хватало?
– Сложно сказать. По мере своего взросления – не исключаю, что этому способствовало чтение всяких психологических книжек, – я смогла оценивать, насколько справедлива критика родителей. А возможно, проблема заключалась в другом: моя мама – очень красивая женщина, поэтому все внимание всегда было приковано к ней.
– Но вы ведь так похожи!
– Да не была я на нее похожа! У меня вообще папины черты лица – глаза, нос. Мамины только губы. Но поскольку девочки копируют манеру и пластику мамы, то в целом я на нее похожа. Кроме того, у меня мамин голос. Но мне просто в голову не приходило сравнивать себя с ней. Более того, я знаю, что могу быть как красавицей, так и уродиной. И я нисколько не кокетничаю. Это зависит не от того, как я накрашена – в жизни я не злоупотребляю макияжем, – а от настроения, от того, как я выспалась, даже от времени года.
Победа над собой
– В связи с чем у вас появился интерес к психологической литературе?
– Думаю, это индивидуальная предрасположенность, склад характера. Больше всего на свете интересуют люди, их внутренний мир. Это еще и удачное стечение обстоятельств: пора взросления пришлась на 90-е годы, когда стала издаваться психологическая литература на любой вкус – от Карнеги до вполне серьезных трудов. Я вообще склонна к самоанализу, лет с 12 вела дневники – папа приучил. Сам он всю жизнь ведет дневники и считает это занятие крайне полезным, способствующим самодисциплине и осознанию ошибок.
– Это действительно так?
– Да, но тут главное не переусердствовать. Я ведь очень большой самоед. Точнее, была. А когда ты замкнута на самой себе и рядом нет собеседника, которому можно рассказать о собственной неорганизованности, трусости и услышать в ответ: «Да ты не одна такая, все не так страшно», можно дойти до крайней степени самобичевания. Что разрушает. У меня был такой период замкнутости.
– Не все темы годятся для обсуждения. К примеру, лет в 16 ты преклоняешься перед Мариной Цветаевой и тоже хочешь бросить вызов миру. При этом ты сомневаешься, достаточно ли талантлива для этого. Трудно представить, что в этом случае может посоветовать подруга.
Невыносимые, но любимые
– На кого по характеру похожи ваши дети?
– Сын тоже самоед, дочь пока нет. Андрею 16, и он находится как раз в стадии отрицания опыта предыдущих поколений, когда кажется, что все до тебя – никчемная цепочка устаревших подходов, а вот ты принес миру нечто новое. Но без этого не бывает юности.
– У всех переходный период проходит по-разному: у кого-то тяжело, у кого-то с небольшими потерями.
– У нас все складывается замечательно: нет скандалов, хлопанья дверями, уходов из дома, вражды, недоверия. И это наша общая заслуга. Взаимные претензии, безусловно, есть, но мы стараемся не выходить за флажки. Он, как любой подросток, иногда хамит. Тогда мы стараемся вспомнить себя – так легче принять и понять. И Тася, при всей своей трогательности, иногда проявляет чудеса вредности. Вдвоем они могут быть просто невыносимыми, но от этого не менее любимыми детьми.
– Вы терпеливо относитесь к детским выходкам?
– Сейчас детям многое доступно. Как вы думаете, надо ли их баловать?
– Я росла менее свободолюбивой, чем Андрей с Тасей. Меня можно было запросто прижать к ногтю, сказав «надо». Доступность игрушек и развлечений сделала свое дело – наши дети более избалованы. Но главное – не переборщить! Мне кажется правильным то, что детям надо многое заслужить. По этому поводу у нас с сыном возникают споры. Но когда Андрей в очередной раз спрашивает: «Почему я должен это делать?», я теряюсь и не знаю, что ответить. Мои родители даже объяснять не стали бы, а мне приходится это делать.
Журналистка победила актрису
– Увлечение психологией переросло в увлечение журналистикой. Вам самой это доставляет удовольствие?
– Да, я уже в том возрасте, когда могу позволить себе делать только то, что нравится.
– Вы больше журналист или актриса?
– В кадре я прежде всего Юлия Меньшова – человек со своим внутренним миром. Мне сложно претендовать на звание журналиста, поскольку у меня нет профессионального образования. Но театральное образование, представление о драматургии диалога мне очень пригодилось в этой работе. Помогает ли мне актерский опыт? Никогда! На телевидении нельзя ничего сыграть. Но у меня есть представление того, что программа выходит на многомиллионную аудиторию, которая должна получить ответы на свои вопросы. Я не позволяю себе устраивать телевизионный артхаус и разговаривать на темы, которые интересны исключительно мне.
– К слову, об аудитории. Вы знаете, что вашу передачу иногда высокомерно называют «бабской»?
– Не могу сказать, что я с этим согласна, но можно трактовать и так. Кому-то наверняка достаточно внешних событий, разговоров о профессиональных достижениях и творчестве. Мне – не совсем. Я хочу говорить о личном, естественно, в определенных этических рамках. Сходный житейский опыт позволяет зрителю отождествлять себя с героем. Скажем, если герой – певец (а я не имею отношения к музыке), то мы движемся в разных направлениях: мне чужды его профессиональные проблемы. А если он муж и отец, то сразу становится ближе. Бабская точка зрения? Однозначно! Ведь женщина живет эмоциональной сферой. Кстати, очень многие мужчины тоже смотрят нашу программу, только стесняются в этом признаться.
– А вы задаете своим героям неудобные вопросы?
– Конечно, но при этом считаю, что неудобных вопросов нет. Искусство интервью во взаимной заинтересованности собеседников, поэтому мы не высылаем вопросы заранее. Конечно, любой собеседник вправе сказать: «Я не хочу обсуждать эту тему», и я никогда не стану настаивать. Другое дело, что мера допустимой откровенности тоже очень характеризует. Кто-то не готов назвать имя своей дочери, а кто-то будет со слезами на глазах рассказывать, как прошел через развод. Кстати, я сама никогда не прошу выслать мне предварительно темы интервью.
– Как вы готовитесь к интервью?
– Когда герой утвержден, про него собирается страниц 30–50 материала, который я вычитываю, делая пометки. Потом вместе с командой редакторов выстраиваю линию разговора, продумываю темы для обсуждения. Редакторы составляют вопросы, в которые я вношу свои дополнения.
– Есть собеседник, с которым вам очень хотелось бы пообщаться?
– Например, Владимир Владимирович Путин. Мне было бы интересно поговорить с ним обо всем, кроме политики. Из питерских актеров очень хотелось бы побеседовать с Алисой Фрейндлих , но пока у нас стоит отказ. Навсегда или это вопрос времени – не знаю.
– А вы сами телевизор смотрите?
– Нет, и уже много лет. Но с прошлого года это стало скорее минусом, поскольку я по роду деятельности должна ориентироваться в телевизионном пространстве. За последние лет десять восторг у меня вызвало шоу «Голос ». Первый сезон смотрела не отрываясь, второй – значительно реже, третий – совсем редко. Но этот проект абсолютно подкупил меня искренностью человеческих эмоций.
Беседовала Анна Абакумова
«Мы боимся признаться в собственной боли»
Не надо сталкивать людей лбами, надо стараться понять каждого - так определяет принцип телепрограммы «Наедине со всеми» ее ведущая, актриса Юлия Меньшова. Мы поговорили с ней об отсутствующем в обществе уважении к оппоненту, об иррациональных законах в повседневной жизни, о том, почему она не осуждает священников и где видит грань между послушанием Церкви и свободой
Чайлдфри. Иметь детей - долг?
Юлия, одними из самых эмоциональных и дискуссионных выпусков программы «Наедине со всеми» были те, в которых обсуждались суррогатное материнство и идеология чайлдфри (Чайлдфри - идеология, характеризующаяся сознательным нежеланием иметь детей ради личной свободы (в переводе с английского childfree - свободный от детей). - Ред.) Изменилось ли Ваше отношение к этим явлениям после съемок?
- Нет. У меня совершенно определенное отношение к теме материнства в целом, поэтому ничего не изменилось. Как считала, что чайлдфри - очень печальное следствие человеческого эгоизма, которое загоняет женскую природу в абсолютный тупик, - так и считаю. Мне кажется, за этим мировоззрением стоит глубокое несчастье и абсолютное непонимание своего призвания, максимальное отдаление от своей природы, с которой бессмысленно спорить! Финалом такого спора может быть только - пустота, но современный человек в своем «хочу!» доходит до такого нигилизма, что пытается опровергнуть и собственную природу.
Но я далека от мысли категорично указывать людям, что рожать детей - долг любой женщины перед обществом, перед человечеством и так далее. Так как уверена, что это не долг, а призвание. И даже дар. И только так женщина может по-настоящему открыть себя.
- Что Вы имеете в виду?
- Среди православных часто можно услышать: женщина спасается чадорождением. Меня по юности лет очень удивляла эта формула. Это как: спасение падает на тебя с неба как подарок за то, что ты такая хорошая - умеешь рожать?..
А когда у тебя появляются дети, очень быстро понимаешь, в чем тут дело: рождение ребенка тебя, по сути, впервые принуждает расставаться с эгоизмом. Ты совсем не хочешь этого, у тебя даже серьезная ломка происходит! Но каждый Божий день тебе приходится от себя отказываться - ты постепенно привыкаешь думать о себе в последнюю очередь! Причем на уровне инстинкта это происходит. И вдруг обнаруживаешь, что жизнь устроена парадоксально: когда ты расстаешься с эгоизмом - становишься человеком.
Еще очень интересный опыт родительства: ты ведь получаешь отдачу далеко не сразу - иногда спустя долгое время тебе возвращается сторицей то, что ты вложила в своего ребенка. А по молодости лет хочешь получить сразу же: отдал - так верните мне благодарность! Именно воспитание детей впервые дает тебе почувствовать нелинейность этого процесса: настоящее счастье в том, что ты заботишься о другом человеке, не считая свои затраты, не предъявляя никому требований «я - тебе, а ты - мне». Но при этом брошенные «семена» этой заботы прорастают во времени…
Поэтому мне было просто очень любопытно присмотреться к людям, которые декларируют противоположную позицию. Мне хотелось разобраться, откуда она и почему люди так стремятся декларировать ее, зачем?
- Удалось понять?
- Я думаю, в основе лежит какая-то психологическая травма. Не обязательно полученная в семье. Социум нас тоже формирует и ранит.
Это может быть страх. Страх впустить в свою жизнь нечто, что нельзя заранее просчитать. А современный человек благоговеет перед гарантиями, в поисках стабильности. Родительство же не дает никаких обещаний. И человек предпочитает не разобраться в этом своем страхе, а жить… иллюзией контроля.
А иногда это боль или обида, в которой человек боится себе признаться, и поэтому в силу своей фантазии, в силу творческого дара - а мы все им не обделены! - придумывает себе такое утешение, в виде позиции.
Ложь все искажает. Когда ее много вокруг, человек отвыкает говорить правду, в том числе самому себе. Самую простую правду: что его что-то обижает, что он чувствует себя несчастливым, что он завидует кому-то. И тогда вместо «больно» человек говорит: «Я в порядке и ни в ком не нуждаюсь».
У меня в жизни был период, когда я ходила к психологу. И однажды она сказала фразу, которая для меня тогда стала открытием: «Понимаете, боль надо пе-ре-жить. По-другому она не проходит». Вот ведь тоже парадокс жизни: мы все пытаемся избавиться от боли, а с ней надо… согласиться. Избавление не в том, чтобы ее игнорировать или забыть, а в том, чтобы признать. Принять. Прожить ее. Только тогда она нас бесследно покидает, освободив место новому опыту.
Например, я много раз видела, как люди, обжигаясь на любовных отношениях, говорят: «Все, я не буду больше любить!» Отличная форма защиты вроде бы, но защищает она как от потенциальной опасности предательства, так и… от возможного счастья…
В общем, мне показалось, что «чайлдфри» - это тоже некая новая форма защиты…
Суррогатное материнство
Суррогатное материнство - явление, кажется, более прагматическое, понятнее его мотивы: семья хочет ребенка, суррогатная мать хочет заработать…
- Я считаю, что это тоже трагическая тенденция нашего времени, и не рассматриваю эту ситуацию в категориях, о которых Вы сказали: люди хотели иметь ребенка, они его получили, суррогатная мать хотела заработать деньги и заработала - все довольны!
Господь в женщину заложил множество разных механизмов, которые обусловливают ее привязанность к своим детям: начиная с того, что она сразу любит ребенка, которого родила. Поэтому посягать на этот инстинкт, на сакральную связь матери и ребенка, пытаться относиться к женщине как к инкубатору - сумасшествие какое-то. Ведь суррогатная мать сознательно приучает себя не любить будущего ребенка. Это очень страшно! Мне кажется, если суррогатное материнство будет продвигаться в обществе, это может привести нас к очень тяжелым последствиям.
Героиня Вашей программы, Антонина, родила троих «чужих» детей, при том что у нее уже было двое своих, и осталась вполне довольна своим опытом…
- Да, и при этом, несмотря на то, что прошло много лет, она плачет, вспоминая об этих отданных детях. Эта боль в ней - навсегда. Мне кажется, это важный симптом, на который следует обратить внимание.
Насколько я помню, первого у нее забрали сразу же, в роддоме, а двух других она 10 дней кормила дома и только потом отдала, сказав: «Забирайте, иначе еще немного - и не смогу отдать».
- Да. И помните, как эта ситуация сказалась на ее родной дочери? Она стала бояться оставаться одна, ей было физически плохо, когда мама уходила, и в результате Тоне пришлось искать работу, при которой можно оставаться дома.
Ведь ребенок-то не может не чувствовать, что происходит какая-то странная вещь: вот мама ходит с животиком, потом раз - и этого животика нет, но нет и ребенка - ничего нет! И никто ей ничего не объясняет. Детей нельзя обмануть! Ребенок просто понимает, что ему не хотят говорить правду. Я думаю, дочка на каком-то подсознательном уровне сообразила, что мама оставила рожденного ребенка, а значит потенциально может оставить… и её. И теперь она будет жить с этим ощущением возможного предательства. Мама и папа для детей - это ведь основа основ, первый и важнейший опыт безусловной любви. А суррогатное материнство посягает и на эту фундаментальную ценность… Я уверена, что и любой суррогатно рожденный ребенок получает подсознательный опыт, что предательство возможно на самом начальном этапе жизни: он еще в утробе, а мать живет, не привязываясь к нему, с мыслью, что она его отдаст…
Это из разряда иррациональных вещей, с которыми не поспоришь.
- В каком смысле иррациональных?
- Я думаю, жизнь сложнее устроена, чем мы нагло и самоуверенно считаем: нет в ней торжества прямолинейной логики, а заложено какое-то противоречие. Господь Бог нам не даровал жизнь, в которой все понятно. И слава Богу! Нет у нас такой предначертанности, «разлиновочки», по которой жить, и есть иррациональные явления, перед которыми ты останавливаешься, как перед тупиком.
К примеру, человек только тогда становится собой, когда научится преодолевать свой эгоизм, то есть от себя отказываться! Это ведь иррационально: казалось бы, эгоизм - то, куда тебя твоя природа вроде как ведет. А от него надо отказаться…
Разве не иррационально просить прощения у человека, который тебя обидел? Не ты обидел, а тебя обидели! Логичнее обидеться или дать сдачи. Но, как ни странно, если ты своего обидчика пожалеешь, постараешься понять мотив его действий, несмотря на то, что он тебе больно сделал, и искренне - не формально - скажешь «прости меня, я была не права», то ситуация мгновенно изменится!
Та же «суррогатная мать», как бы она ни старалась, не может убить в себе любовь к рожденному ею ребенку. Или возьмем ситуацию с разводом. Казалось бы, вам плохо вместе, разумно разойтись, как порядочные люди: поговорить с детьми, все объяснить им. Но дети откуда-то точно знают, что родители должны быть вместе - это факт! Их можно уговаривать, можно врать себе, говорить: «Ничего, ничего!» Но, по сути дела, ты всегда останешься с чувством вины перед своим ребенком, и ребенок обязательно чувствует потерю… И с этим ничего не поделаешь.
- А если Вам возразят, что ребенок не может вырасти счастливым, если рядом с ним несчастливые родители…
- Если оставить за скобками самые крайние случаи алкоголизма или насилия в семье, то я скажу: «Неправда». Потому что эти самые несчастливые родители могут начать трудиться над своими отношениями и однажды обнаружить, что они счастливы друг с другом! Многое зависит от нашего желания - сохранить или разрушить.
Я понимаю, что это звучит чересчур безапелляционно, но говорю, в том числе о собственном пережитом опыте. Я тоже была уверена, что детям можно объяснить все, главное - вести себя прилично, быть хорошим родителем. Но каким бы фантастическим родителем ты ни был, все равно для ребенка - огромная травма, что мама и папа не вместе. Хоть ты тресни, но это так! И мне кажется даже, что это прекрасно. Наша жизнь так прагматична, и должны быть в ней какие-то иррациональные, но непреложные вещи, с которыми человек ничего не может поделать. Можно только учитывать их, принимая решение.
И я каждый раз радуюсь, когда обнаруживаю такие парадоксы, и мне хочется обратить внимание моих близких и моих знакомых: вот, смотрите, это же нельзя объяснить, это не укладывается ни в какие законы, - говорю я или указываю сама себе на это, чтобы не занестись в своих суждениях, полагая, что в жизни все ясно.
Иррациональное «двое во едину плоть»
Если уж мы заговорили о семье… Ваша гостья Микаэла в передаче про чайлдфри сказала интересную вещь: «Для меня в отношениях не должно быть «мы», нет вот этого единого целого, а просто мне хорошо с человеком, а ему хорошо со мной». На Ваш взгляд, вот это «мы» все-таки существует? Это опять иррациональная вещь?
- Я думаю, это достижимо, но не только человеческими силами - это из разряда подарков свыше. Как появление детей у супругов, которые 12-15 лет были бездетными, но ездили по монастырям, молились, просили.
Мне кажется, если ты выбрал человека, вы стали жить вместе, то отдавай этому процессу все и, может быть, когда-нибудь обнаружишь, что появляется чувство, что вы - одно целое. Кстати, это часто ощущают супруги, прожившие очень много лет вместе.
- Как Ваши родители, например?
- Да. Глядя на них, я понимаю, что имеется в виду под этим «мы», понимаю, как люди действительно постепенно прорастают друг в друга. Моим родителям трудно было приноравливаться к семейным ценностям, характер у каждого - яркий, сложный. Но при этом надо отдать им должное: есть какая-то невербализируемая составляющая их брака, которая давала им понять, что надо быть вместе. Соблазнов, я думаю, у них было предостаточно. Они однажды прожили какое-то время раздельно. И на протяжении жизни у мамы и папы была масса поводов для того, чтобы сказать: «Всё!» Но они вместе уже 51 год! И даже просто за этот факт я им очень благодарна. Важно иметь такой пример в старшем поколении. В прошлом году они обвенчались, и удивительно, например, что самым большим событием это стало для моей дочери. Она была несказанно рада. Говорила: как это хорошо, как правильно, какое счастье…
Вопросы или послушание?
Юлия, Вы верующий человек, а Церковь совершенно определенно высказывается о многих вопросах семейной жизни, о суррогатном материнстве в том числе. На Ваш взгляд, где проходит граница между свободой придерживаться своего мнения и послушанием Церкви?
- Очень серьезный вопрос, который сегодня очень остро стоит. Я думаю, если ты считаешь себя православным христианином, нужно находиться в послушании Церкви. Но это не значит не задавать вопросов! К сожалению, в нашем менталитете закреплено печальное свойство: если слушаться, то не рассуждая, не давая себе труда задуматься, а почему, а из-за чего?
К примеру, я помню, меня очень смущало утверждение, что нельзя критиковать церковных иерархов - никаких, никогда! Я думала: «Но они же не ангелы, они тоже люди, тоже совершают какие-то ошибки». Но послушалась, однако все равно думала над этим вопросом, который меня мучил. И, в общем, я нашла ответ.
Во-первых, ты не знаешь искушений тех священников или епископов, которых осуждаешь.
Во-вторых, их проще всего осудить, потому что, условно говоря, в рамках церковной жизни именно они занимаются публичной деятельностью, находятся на виду.
Но главное объяснение для меня заключалось вот в чем: я поняла, что такое осуждение может стать причиной очень серьезного соблазна для кого-нибудь, стоящего рядом. Люди отпадают от Церкви совершенно неожиданно…
Так что у меня был вопрос, и я искала ответ! Но мне кажется, ничто не отменяет поиска того храма, в который ты хочешь ходить, того духовного отца, которого ты выбираешь, ничто не отменяет твоего внутреннего суждения о том или ином предмете в Церкви. Потому что никто и ничто не отменит свободы выбора, дарованной нам Богом.
Церковь дает ответ на вопросы современности на основании определенных традиций. Эти традиции я, опять-таки, пытливо изучала, они мне кажутся очень обоснованными, взвешенными, логику их я понимаю. Поэтому я склонна доверять им, но не просто покорно: мне сказали, я и делаю. Нет, я рассуждаю!
Право заблуждаться
- Скажите, на телевидении сегодня трудно придерживаться традиционных ценностей?
- Ни за кого другого не скажу, но мне - нет.
Я не ставлю это во главу угла, не считаю, что должна нести какую-то миссию или что-то пропагандировать. Просто я сама в это верю, искренне считаю традиционный взгляд на семью единственным, ведущим к счастью.
В одном из интервью Вы сетовали на диктатуру рейтинга и, как следствие, скуку и поверхностность того, что появляется на экране. Не давит ли и на Вас эта диктатура?
- Диктатура рейтинга действительно существует, но что создает этот рейтинг? Это вопрос алгоритма. Как человек, который неплохо знает законы драматургии, я могу сказать, что людей влекут сильные эмоции. Как положительные, так и отрицательные. Повод для отрицательных эмоций отыскать сегодня, к сожалению, проще. Например, страх - сильнейшая эмоция, самая ранняя в человеческой психике, и ее вовсю эксплуатируют. Скандал - еще один легкий алгоритм привлечения к себе внимания и достижения успеха. Его можно использовать, но совсем не обязательно. Рейтинг строится на сильных эмоциях, да, но за ними может быть все что угодно!
Я ведь тоже апеллирую к чувствам зрителей, но совсем к другим. К счастью, это тоже востребовано и имеет успех.
Тема, который Вы занимаетесь, - человеческие судьбы, социальные проблемы - не приедается. Как Вы считаете, почему?
- Я думаю, эта тема наскучить не может, потому что драматургия судьбы каждого конкретного человека всегда убедительна и интересна! В принципе, вся литература, весь театр, весь кинематограф построены на исследовании перипетий жизни человека, на опыте, который ты можешь оттуда почерпнуть. Разве что какие-то очень серьезные катаклизмы по уровню вызываемого интереса могут соперничать с жизнью другого человека.
А у Вас никогда не возникало соблазна осуждать Ваших героев, когда они декларировали, к примеру, агрессивный взгляд на жизнь? Например, девушку, которая говорила: «Я за Спарту: слабый не должен жить»?
- Вы знаете, неуважение, осуждение - очень плохое основание для любого разговора.
У нас эта тема была затронута как раз в программе про чайлдфри: героиня призналась, что постоянно сталкивается с неуважением ее позиции, и надо признать, что обычно программы про чайлдфри делались на нашем телевидении в формате абсолютного противопоставления: сажали представителя этой идеологии, многодетную семью и… сталкивали их лбами! Добиваясь упомянутого выше - скандала.
А мне кажется, что можно вникнуть в проблему, только всматриваясь в человека, уважительно выслушивая, никого никому при этом не противопоставляя. Вот есть человек, и даже если он заблуждается, чтобы понять, в чем он заблуждается, его надо услышать. Услышать благожелательно, не осуждая.
Я занимаю категорически иную позицию, чем девушка, которую Вы упомянули, но хочу ее понять! А только в покое можно выслушать и проанализировать взгляды человека. И указать на какое-то несоответствие тоже можно только, если будешь слушать, а не огульно спорить, не замечая деталей и нюансов. При всем несогласии с оппонентом, уважение дает возможность выстроить диалог. Человек гораздо больше открывается, когда ты говоришь: «Я не согласен с тобой, но я тебя не осуждаю». У нас это качество диалога, к сожалению, очень часто в обществе отсутствует. А ведь любой человек имеет право на заблуждение.
- О какой еще проблеме Вы бы хотели обязательно сделать программу?
- Сейчас мы разрабатываем тему так называемых фриков - про людей, которые себя сильно уродуют: вшивают себе металлические рожки, делают пирсинг по всему телу или устрашающие татуировки на лице. Чаще всего их осуждают, показывают пальцем, смеются. А я очень хочу разобраться: что же происходит?
Раньше вмешательство человека в свой облик не выражалось в такой вопиющей форме. Он мог поменять цвет волос, одеться в яркую, провоцирующую одежду, а здесь же он вмешивается в свое тело кардинально! Что это? Неприятие себя в такой степени? И почему эти люди меняют себя со знаком минус - не в сторону улучшения, а в сторону уродства? Теоретически человек как социальное существо так не устроен. Да, бывает, что мы спорим со своей природой, с тем, что нам дано, но делать себя непохожим на человека - очень странная форма проявления себя.
Я не понимаю этого.
Но - хочу понять!
