Почему мы так часто не внимательны к людям, к их беде? Почему всегда находим оправдания своей невнимательности? Эти и другие вопросы возникают у меня после прочтения текста Д.А.Гранина.
Писатель в своём тексте поднимает проблему невнимательного отношения к людям, к их беде. Он рассказывает историю двух друзей, которые из всей их компании одни уцелели после войны. Встречаясь, они стараются не вспоминать прошлое. Мы узнаём, что раньше они часто заходили к матери близкого друга Вадима, который пропал без вести. А потом перестали, потому что «чувства тоже спрессовались». И вот, встретившись в очередной раз, они решили зайти к Галине Осиповне.
Оказалось, что она умерла тринадцать лет назад. Каждый из них не раз задавал себе вопрос: «Почему мы не заходили к его матери, самые близкие друзья его?». Находили много причин для оправдания. Но мы понимаем, что дело тут в невнимательном отношении. И друзья, чувствуя все эти годы вину, это понимают.
Позиция автора мне понятна: к людям нужно относиться со вниманием. Невнимательное отношение к человеку причиняет ему боль. «Галина Осиповна, конечно, не понимала, почему к ней не приходят, что же случилось». Автор подчёркивает, что никакие причины не могут оправдать невнимание к другим людям, к их горю.
В пьесе Максима Горького «На дне» мы встречаем Луку, доброго старичка без паспорта, неизвестно откуда пришедшего и куда потом внезапно исчезнувшего. Этот герой вызывает огромную симпатию. Для каждого он находит ласковое слово, проявляя внимательное отношение ко всем. Например, к Анне, которая умирает за перегородкой в ночлежке. Он находит время, чтобы поговорить с ней, успокоить её перед смертью. Он внимателен к Ваське Пеплу, даёт ему правильный совет уезжать отсюда, начать новую жизнь, к Актёру, Наташе. Лука в каждом видит человека и жалеет всех. Конечно, внимательное отношение к людям вызывает огромную симпатию.
А вот в рассказе К.Г.Паустовского «Телеграмма» мы испытываем огромную антипатию к главной героине Насте, которая проявляет безразличие к собственной маме. Три года она не приезжала к Катерине Петровне, которая её очень ждала. Дочь всегда находила себе оправдания: много работы, ещё успею. Она приезжает к матери, но уже слишком поздно. Катерина Петровна умерла, так и не дождавшись своей любимой дочери. Невнимательно е отношение к человеку может привести к трагедии.
Таким образом, нельзя оправдывать невнимательное отношение к людям, к их беде. Нужно быть внимательными. Это необходимо и нам, чтобы не мучило чувство вины, и людям, которые нуждаются в нашем внимании. Будьте внимательны друг к другу!
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2018-01-06
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Русский язык
11 из 24
Из всей нашей компании после войны остались только мы с Веней. Вадим
пропал без вести, Миша погиб, Борис умер в блокаду Ленинграда, Ира
умерла от тифа, Люд не стало несколько лет назад, Инна уехала в Москву.
Мы и не заметили, как остались с ним вдвоем.
Он пришел ко мне в воскресенье, часов в двенадцать. Просто шел мимо и
зашел, без звонка, без причины. Обычно мы виделись в праздники, дни
рождения. Мне не хотелось говорить, мы сели, с гоняли две партии в
шахматы.
- Пойдем погуляем,- предложил он.
Падал редкий снег; небо низкое,серое,висело, как сырое белье.
-Ладно,- сказал я без охоты,- я тебя провожу.
На улице мы поговорили с ним ро Китай, про наши болезни, я довел его до остановки и вдруг сказал:
-Пойдем к Вадиму.
Он не удивился, только долго молчал, потом спросил:
-Зачем?Ты думаешь, Галине Осиповне это будет приятно?
Нет, я так не думал.
-А нам? Стоит ли?
-Как хочешь.
Хотя подошел его трамвай, мы сели на другой номер, доехали до цирка и
пошли по Фонтанке. Всю дорогу мы обсуждали гибель американских
космонавтов. Шагов за сто до парадной Вадима я остановился:
-А что мы скажем?
-Скажем, что давно собирались, да все думали-неудобно.
-Ну не пойдем, -терпеливо согласился Вена.
-Лучше скажем, что вот случайно было поблизости.
Так мне казалось легче, может быть, потому, что это была
неправда.Обреченно мы переставляли ноги. Малодушие и страх тоили нас.
Сколько раз за эти годы мне случалось миновать этот серый гранитный дом
на Фонтанке. Я убыстрял шаги, отводил глаза, словно кто-то наблюдал за
мной. Постепенно я привыкал. Почти машинально, лишь бы отделаться, я
отмечал -вот дом Вадима. Все остальное спрессовалось в его имени, и
чувства тоже спрессовались. В самом деле, почему мы не заходили к его
матери, самые близкие друзья его?
Нас встретила Нина Ивановна, тетя Вадима:
-Галина Осиповна умерла, тринадцать лет назад...
Это была такая давность, что я ощутил только запоздалую жалость. Мы и впрямь сильно, сильно запоздали с визитом.
Тринадцать лет... Я и понятия не имел. Выходит, она умерла через
несколько лет после того, как я перестал заходить. Не обязательно было
связывать эти события. По-видимому, я тогда уверял себя, что жестоко
заставлять ее берет раны. Я ничем не мог помочь ей-для чего ж было
приходить?
Нужно ли навещать жен и матерей наших погибших товарищей-вот ворот...
Всегда чувствуешь себя виноватым. А в чем? Что остался жив?
Виноват, что здоров, что смеюсь. Галина Осиповна, конечно, не
понимала, почему к ней не приходят, что же случилось. А случилось
то... Впрочем, ничего не случилось, все обстояло весьма благополучно, в
том-то и дело...
Мы стояли, не зная, как уйти. Потому что это было труднее, чем прийти сюда.
-Вы простите, нам пора,-хрипло произнес Вена.
-Ну что вы мальчики, я была рада,-Нина Ивановна цеременно наклонила голову.- Кто бы мог подумать...
Невский проспект оглушил шумом воскресного многолюдья. Стучали быстрые
каблуки, неслись машины, звуки сталкивались, разбегались, тревожные, как
будто кого-то искали.
-Растревожили, разворошили,- сказал Веня. - И ей тяжело, и нам тяжело. Странно, чего нас потянуло?
-Жалеешь?
-Нет,-сказал он.- Когда-нибудь мы должны были прийти.
Показать текст целиком
Война- это трагическая страница нашей истории, которая, к счастью, осталась в прошлом и не показала своих ужасов современному обществу
. Так нужно ли отдавать долг
тому, кто ушел на фронт, кто встал на защиту Родины, кто ради нас боролся за победу
и помнить их? Именно проблему памяти о погибших на войне ставит в своем тексте Даниил Гранин.
Размышляя над этой проблемой, автор рассказывает своим
читателям историю, которая произошла через несколько лет после окончания войны, говорит о двух друзьях, которые спустя много лет решили навестить родственников пропавшего без вести товарища. Автор говорит: "Всегда чувствуешь себя виноватым". Герои считали, что сделали только хуже
своим визитом и чувствовали свою вину во всем случившемся.
Авторская позиция становится явной во второй части текст
Быть человеком трудно. Ко всему надо себя принуждать. То есть, конечно, ко всему хорошему - плохое и так прекрасно удается, безо всяких усилий. Но лень, малодушие, самооправдание всегда противостоят совести и мешают делать то, что надо бы сделать. В тексте как раз и поднимается проблема малодушия и ложного стыда, которые помешали друзьям вовремя совершить хороший поступок.
Да, рассказчику и его другу Вене было тяжело прийти в дом своего друга. Который пропал без вести во время войны. Они не боялись осуждения, они боялись мысли, что они живы, а его нет, боялись, что мать Вадима мысленно их в этом упрекнет. Наверное, это неплохое чувство (о нем пишет и поэт А. Т. Твардовский в стихотворении «Я знаю: никакой моей вины…»), но оно не позволило мужчинам прийти к маме друга, когда ей было особенно тяжело. Значит, даже хорошие чувства могут помешать в хорошем деле, их надо проверять разумом и совестью. Ведь совесть осуждала героя: «Я убыстрял шаг, отводил глаза…» Но малодушие взяло верх.
Герой не оправдывает себя. Ничего не было в его жизни такого, что он мог бы выставить причиной для того, что он столько лет не зашел в дом Вадима. И вот теперь было уже поздно. Мать Вадима умерла целых тринадцать лет назад!
И все же автор, осуждая героя, считает, что он прав, совершив этот поступок хотя бы теперь. Хотя бы в этом он не пошел против совести и не сказал: «Все равно уже наверняка поздно». «Когда-нибудь мы должны были прийти»,- пишет Д. Гранин.
Я согласна с автором. Если малодушие не позволило тебе совершить в нужное время какой-то поступок, сделай это хотя бы сейчас. Пусть не для другого человека (с этим ты уже опоздал) - сделай хотя бы для себя. Тебе от этого, может быть, станет еще больнее, но хотя бы останешься человеком.
В качестве аргумента хочу привести рассказ К. Паустовского «Телеграмма», героиня которого Настя опоздала в последний раз увидеть живой свою мать. Она долго откладывала визит, потому что у нее было и в самом деле очень много важных дел, но еще и потому, что ей не хотелось скучать в деревне, общаясь с поглупевшей от старости матерью. Как-то не задумывалась Настя, как она важна для ее мамы. Мысль о том, что они уже могут не встретиться потрясла девушку, и она бросилась на вокзал, забыв про все свои важные дела, но все равно опоздала.
«Спешите делать добрые дела!» - писал поэт А. Яшин. В этом стихотворении он не просто напоминает нам о том, что надо быть благодарным. Поэт предупреждает, что с благодарностью можно сильно опоздать, и потом всю жизнь будешь расстраиваться.
Надо проверять свои чувства и поступать по совести, не поддаваясь малодушию. Но если все же совершил ошибку, надо стараться ее исправить, даже если тебе кажется, что уже поздно.
Даниил Гранин
ДОМ НА ФОНТАНКЕ
Время от времени мне снился Вадим. Сон повторялся в течение многих лет, однообразный, явственный: я шел по Невскому и встречал Вадима. Он ахал: «Не может быть, неужели ты остался в живых?» Он недоверчиво радовался: «Значит, ты не погиб?» Слегка оправдываясь, я рассказывал про себя и почему-то стеснялся спросить его… После войны я долго еще не верил, что он погиб, во сне же все переворачивалось, он удивлялся, что я уцелел. Он оставался таким же тоненьким, бледным. Глаза смотрели чисто и твердо, он слегка заикался, чуть-чуть в начале фразы. О Кате мы избегали говорить. Катя вышла замуж в сорок седьмом. Выяснилось, что Вадим работал в институте, в таком институте, что я и не мог ничего знать о нем. Но теперь, поскольку я нашелся, мы снова будем вместе.
Я любовался им, резким и прямодушным лицом его, я блаженствовал, молол какую-то восторженную чушь. Вадим подшучивал надо мной, все, что он говорил, было точно, неопровержимо, я, как всегда, чувствовал его превосходство, завидовал и корил себя за эту зависть. Где он был все эти годы, я не мог понять, я знал лишь, что если начну допытываться, то будет нехорошо, что-то случится. Мы шли по Невскому, я крепко держал его за руку. Проспект был нынешний, с метро, с подземными переходами, с незнакомой толпой. Когда-то мы обязательно встречали приятелей, наших сверстников, ребят из соседних школ, студентов, когда-то Невский был полон знакомых.
…Я просыпался и долго не мог понять, куда все подевалось. Где Вадим? Может быть, я не проснулся, а заснул? Сон был явственней, чем эта темная тишина, где спали моя жена, дочь, соседи, весь дом. Они смотрели сейчас свои сны, они были далеко и ничем не могли помочь. Пространство между тем мною, который только что шел по Невскому с Вадимом, и тем, кто лежал в кровати, было ничем не заполнено. Ничего не соединяло нас. Я пребывал где-то в промежутке и не хотел возвращаться к себе, седеющему, контуженному, в жизнь, источенную застарелыми чужими заботами. Разрыв был слишком велик.
Однажды я сказал Вене про свои сны. Он серьезно посмотрел мне в лицо:
Ты знаешь, мне тоже… Мне иногда кажется, что он жив.
Больше мы не говорили об этом.
Из всей нашей компании после войны остались только мы с ним. Миша погиб, Борис умер в блокаду, Ира умерла от тифа, Люда умерла несколько лет назад, Инна уехала в Москву. Мы и не заметили, как остались с ним вдвоем.
Он пришел ко мне в воскресенье, часов в двенадцать. Просто шел мимо и зашел, без звонка, без причины. Обычно мы виделись в праздники, дни рождения. Мне не хотелось говорить, мы сели, сгоняли две партии в шахматы.
Пойдем погуляем, - предложил он.
Падал редкий снег, небо, низкое, серое, висело, как сырое белье.
Ладно, - сказал я без охоты, - я тебя провожу.
На улице мы поговорили с ним про Китай, про наши болезни, я довел его до остановки и вдруг сказал:
Пойдем к Вадиму.
Он не удивился, только долго молчал, потом спросил:
Зачем? Ты думаешь, Галине Осиповне это будет приятно?
Нет, я так не думал.
А нам? Стоит ли?
Как хочешь.
Подошел его трамвай. Веня отвернулся:
Чушь собачья. Теперь уже нельзя не поехать. Получается, что мы боимся.
Мы сели на другой номер, доехали до цирка и пошли по Фонтанке. Всю дорогу мы обсуждали гибель американских космонавтов.
Шагов за сто до парадной Вадима я остановился:
А что мы скажем?
Скажем, что давно собирались, да все думали - неудобно.
А теперь стало удобно? Находчивый ты парень.
Ну не пойдем, - терпеливо согласился Веня.
Лучше скажем, что вот случайно были поблизости.
Так мне казалось легче, может быть потому, что это была неправда.
Обреченно мы переставляли ноги. Малодушие и страх томили нас. Сколько раз за эти годы мне случалось миновать этот серый гранитный дом. Я убыстрял шаг, отводил глаза, словно кто-то наблюдал за мной. Постепенно я привыкал. Почти машинально, лишь бы отделаться, я отмечал - вот дом Вадима. Все остальное спрессовалось в его имени, и чувства тоже спрессовались. В самом деле, почему мы не заходили к его матери, самые близкие друзья его? Впрочем, заходили. Я заходил, но я не хотел об этом рассказывать Вене. Он повернул бы обратно. Это было слишком тяжело.
Мы вошли в парадную. Тут на лавочке обычно сидела Фрося. Сохранилась эмалированная дощечка «Звонок к дворнику». В блокаду Фрося пошла работать дворником и так и осталась дворником. Она не менялась. Она всегда казалась нам одного возраста. Когда мы были школьниками, она уже была старой. Она нянчила Вадима, вела их дом. В январе сорок второго года я пришел сюда с банкой сгущенки и мороженым ломтем хлеба. Фрося сидела на этой лавочке, с противогазом. Я бросился целовать ее. Она заплакала и повела меня к Галине Осиповне. И после войны, когда я зашел, она сидела на этой лавочке, в черном ватнике, такая же прямая, в железных очках, седые волосы коротко острижены. А потом я перестал ходить по этой стороне Фонтанки, я делал крюк, чтобы не встречаться с Фросей. Но и это, оказывается, было давно.
В просторной парадной сохранился камин, висело зеркало. Мы посмотрелись в него и поднялись на второй этаж. Я хотел позвонить, но Веня заспорил, показал на квартиру напротив. Я удивился: неужели он мог забыть? И он поразился тому, что я не помню. Мы топтались на площадке, пока не вспомнили, что у Вадима был балкон. Спустились вниз, оказалось, по обе стороны парадной имелось по балкону. Мы снова поднялись. Нам и в голову не приходило, что мы когда-либо можем забыть двери его квартиры. Нет, нет, его дверь была налево.
Послушай, - сказал я. - Ведь я был здесь после войны.
Ты был? Почему ж ты мне не сказал?
Он не успел меня остановить, я повернул ручку звонка.
Крашенная коричневым дверь была глухой, без надписей, почтовых ящиков, расписания звонков. И сам звонок, врезанный посредине, был не электрический, а ручной, таких почти не осталось.
Послышались шаги. Щелкнул замок, дверь открыл румяный парень лет двадцати. Он был слишком румяный, здоровый, в желтой клетчатой рубахе, в тапочках на босу ногу. Неужели ошибся я? Худо было то, что я стоял первый, а Веня за мной. Мне пришлось спросить:
Простите, Пушкаревы здесь живут?
Сама по себе фраза прозвучала для меня дико. Я вдруг сообразил, что прошло двадцать, нет, уже больше двадцати лет. Целая жизнь прошла. Вся жизнь этого парня. Какие Пушкаревы, он скажет, что за Пушкаревы? И мы начнем объяснять, что они когда-то здесь жили, и станем выяснять…
Вам кого, Нину Ивановну?
Нину Ивановну? Какую Нину Ивановну? - я оглянулся на Веню.
Нет, Галину Осиповну, - сказал он.
Парень странно посмотрел на нас.
Заходите, - и подошел к двери направо, постучал. - Нина Ивановна, к вам пришли.
Большая передняя медленно проступала в памяти - налево кабинет отца Вадима, Ильи Ивановича, полутемный, окнами во двор, с низким кожаным диваном, на котором мы листали огромную Библию с рисунками Доре. Там стояли шведские шкафы с книгами - механика, сопромат, мосты. Налево - столовая… Оттуда вышла маленькая старушка с желто-седыми стрижеными волосами, с папиросой в зубах. Она вопросительно смотрела на нас. И парень стоял тут, любопытно ожидая. Что-то удерживало нас спросить Галину Осиповну.
Мы товарищи Вадима, - произнес Веня.
Она слегка отшатнулась, прищурилась.
Веня, - нерешительно сказала она, взяла его за руку, и он просиял.
А вы… - и она назвала меня так, как меня звали только в этом доме.
А мы не помнили ее. Вернее, я медленно начал вспоминать тетку Вадима, шумную, веселую, с высокими вьющимися волосами.
Кажется, вешалка в передней была та же. И я повесил свое пальто, как всегда, на крайний крючок.
Мы вошли в столовую. Она удивила сумрачностью и теснотой. В ней до сих пор держался дух блокадной зимы. Громоздилась старая мебель из других комнат, та, что не стопили и не проели. С закопченного потолка свешивался грязный шелковый абажур. На облупленных подоконниках выстроилась посуда из-под лекарств, банки, молочные бутылки. Стеклянная дверь вела в соседнюю комнату, узкую, длинную, с балконом, там жил Вадим. Потом я узнал буфет. Он стоял во всю стену, с колонками, пыльными сверху, украшенными медными колечками. Наверху, на буфете, блестела керосиновая лампа. В углу поднималась железная печка. Печку я не помнил. Кислые запахи бедной больной старости путали мою память.
В центре нашего внимания текст русского советского писателя Даниила Александровича Гранина, в котором описана нравственная проблема трусости и малодушия, скрывающихся за благими намерениями.
Я полностью согласна с мнением автора, ведь действительно, время летит очень быстро, а мыслить однобоко просто нельзя: можно упустить последнюю возможность встречи лицом к лицу со своим придуманным страхом. Быть может, он вовсе неоправдан и вашего первого шага ждут и представления не имеют о том, чем вы руководствуетесь, совершая или не совершая те или иные поступки. Так и главный герой поздно понял свою ошибку, которую никогда теперь не исправить…
Актуальность данной проблемы показывает сильное, эмоциональное
стихотворение Александра Трифоновича Твардовского, в котором есть строки:
“Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они-кто старше, кто моложе-
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь
Речь не о том, но все же, все же, все же…”
Я думаю, что эти слова очень близки Даниилу Границу, совесть которого не позволила ему встретиться с мамой погибшего товарища. Чувство вины за то, что его не настала та же учесть баррикадировало его разум.
А в произведении Константина Георгиевича Паустовского “Телеграмма” главная героиня, Настя, в городской суете и вечных хлопотах охладела и не уделяла своей матери никакого внимания. Даже на телеграмму, сообщающую о болезни женщины, она ответила не сразу. К сожалению, девушка опоздала со своим намерением навестить старенькую мать: Катерина Ивановна умерла. Все это произошло из-за того же ложного стыда. Ведь все можно было исправить, сделав шаг на встречу своему страху чуть раньше.
Людям свойственно совершать ошибки, бояться и стыдиться. Зачастую мы просто не знаем, стоит ли совершать тот или иной поступок. Круговорот мыслей приводит то к одному, то к другому ответу, а время, захватывая в объятия своего вихря, самостоятельно принимает за нас решение. Быстротечность времени-вот чего действительно стоит бояться. Таким образом, нужно хотя бы один раз переступить через все свои убеждения, чтобы не утерять связь с близким человеком раз и навсегда.
(Пока оценок нет)
Другие работы по этой теме:
- В центре нашего внимания текст Даниила Александровича Гранина, советского писателя и общественного деятеля, в котором описана проблема невнимательного отношения к людям, их беде. Размышляя над...
- Что такое совесть? Многие из нас задумывались над этим. Но никто не может дать точного истинного ответа на этот вопрос. Как поступить по совести? Что...
- Согласно народной пословице, тот, кто имеет стыд внутри себя, тот обладает и “совестью”. Хотя не все понимают смысл слова совесть, и не все осознают причины,...
