Исследовательская работа "Христианские мотивы в творчестве И.С. Тургеева"

библейский мифологема писатель семантический

Русская литература особенно богата христианскими мотивами, без них она немыслима, в ней они прослеживаются яснее, чем в литературе других народов. Библейские мотивы отчетливо выделяются в творчестве многих русских писателей: Н. Гоголя, Ф. Достоевского, Л. Толстого, Н. Лескова, И. Тургенева, А. Чехова, Л. Андреева, А. Куприна, И. Бунина, М. Булгакова, Б. Пастернака, Л. Леонова. В их текстах встречаются прямые и косвенные цитаты из Священного Писания, аллюзии, реминисценции. Этические принципы даже советской литературы времён эпохи соцреализма проистекают из христианства, представляют собой модернизированные христианские заповеди. Современная русская литература в этом смысле тоже является преемницей классической русской литературы.

Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов. Например, «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского, «Праведники» Н. С. Лескова, «Сказки» М.Е. Салтыкова-Щедрина «Иуда Искариот», «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева, «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова, «Ночевала тучка золотая», А. Приставкина «Юшка» А. Платонова, «Плаха» Ч. Айтматова.

Евангелие с точки зрения содержания имеет определенные исторически обусловленные границы. Его текст строго организован, наделен некоторым набором событийных эпизодов, ситуаций, коллизий, временных и пространственных континуумов, психологических отношений и состояний, которые составляют устойчивый и повторяющийся резерв.

В сознании коллектива людей, исповедовавших православие, евангельские мотивы на протяжении многих веков хранились как определенный культурный код. Заимствованные в качестве элемента, конструирующего сюжет, евангельские мотивы обусловливают его развитие, то есть обнаруживают свои моделирующие свойства. Они задают известный тип сюжета.

Мотив не может существовать бесконечно. Он может появляться и исчезать в зависимости от потребностей исторической эпохи. В дореволюционной прозе библейские мотивы пронизывали художественную ткань многих произведений.

Русское книжное слово возникло как слово христианское. Это было слово Библии, литургии, жития, слово Отцов Церкви и святителей. Письменность, литературная книжность прежде всего научилась говорить о Боге и, памятуя о Нем, повествовать о делах земных.

Начиная от древней литературы до произведений сегодняшнего дня, вся наша русская литература окрашена светом Христовым, проникающим во все углы мира и сознания. Нашей литературе свойственны поиски истины и Добра, заповеданные Иисусом, поэтому она ориентирована на высшие, абсолютные ценности.

Христианство внесло в словесность высшее начало, дало особый строй мысли и речи. Христос -- Логос, слово воплощенное заключало в себе всю полноту истины, красоты и добра.

Звуки библейской речи всегда рождали в чуткой душе живой отклик. Библейское слово -- кладезь богопознания, тысячелетней мудрости и нравственного опыта, потому что оно -- непревзойденный образец художественной речи. Эта сторона Писания издавна была близка русской литературе.

Христианские мотивы входят в литературу разными путями, получают разную художественную разработку. Но они всегда дают творчеству духовно восходящее направление, ориентируют его на абсолютно ценное.

Вся русская литература XIX века была проникнута евангельскими мотивами, представления о жизни, основанные на христианских заповедях, были естественны для людей прошлого века. Ф. М. Достоевский предупреждал и наш 20 век о том, что отступление, «преступление» нравственных норм ведет к разрушению жизни.

Впервые непосредственно религиозные темы получает разностороннее осмысление именно у Ф.М. Достоевского, который существенно расширил рамки литературно-эстетического дискурса и изменил представление читающей публики относительно роли писателя в обществе как религиозного мыслителя, философа и «совести нации», что напрямую восходило к традиционному для древнерусской литературы пониманию. В его творчестве можно выделить четыре главных евангельских идей:

· «человек есть тайна»;

· «низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет»;

· «мир спасется красотой»;

· «некрасивость убьет».

Толстой вошел в русскую литературу в 50-ые годы. Его сразу заметила критика. Н.Г. Чернышевский выделил две особенности стиля и мировоззрения писателя: интерес Толстого к «диалектике души» и чистота морального чувства (особая нравственность).

Лев Николаевич пришел в литературу со своим героем. Комплекс черт, которые были дороги писателю в герое: совесть («совесть -- это Бог во мне»), естественность, жизнелюбие. Идеалом совершенного человека для Толстого являлся не человек идеи, не человек дела, а человек, способный изменить себя.

Так же как и Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой, М.Е. Салтыков-Щедрин разрабатывал свою систему нравственной философии, имеющую глубинные корни в тысячелетней культурной традиции человечества.

Обнаружить и понять многомерность щедринского творчества позволяют многочисленные библейские образы, мотивы, сюжеты, заимствованные Щедриным как и Ветхого, так и из Нового Завета. М.Е. Салтыков-Щедрин развивает умение во внешнем, сиюминутном видеть вечное, притчевое содержание, что отражено в зрелом творчестве -- «Сказки для детей изрядного возраста».

Подобно Достоевскому и Толстому, Н.С. Лесков ценил в христианстве практическую нравственность, устремленность к деятельному добру. «Иконостасом праведников и святых» России назвал М. Горький созданную Н.С. Лесковым галерею самобытных народных характеров. В них претворилась одна из лучших идей Лескова: «Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».

После революционных событий 1917 года, когда в России начал насаждаться атеизм, изменяется идейный пафос прозы, перед авторами эпических произведений ставятся иные задачи. Подобно тому, как претерпевшие трансформацию рождественский и пасхальный жанры уходят в область детской литературы, с библейскими мотивами отчасти происходит то же самое, отчасти они остаются невостребованными.

Возрождение их в русской литературе в конце 1960-х годов внешне обусловлено трагическими событиями Великой Отечественной войны, умиранием русской деревни, некоторым облегчением положения Русской Православной Церкви, а внутренние причины объясняются тем, что в обществе назрела потребность в решении нравственных проблем.

В конце 1960-х годов в критике появляется определение «писатели-деревенщики». Это искусственное обозначение авторов на основе выбранной ими темы. В условиях официального атеизма такие прозаики, как Ф.А. Абрамов, В.А. Солоухин, Б.А. Можаев, В.Г. Распутин, Е.И. Носов, В.И. Белов, В.М. Шукшин, напомнили в своих произведениях о традициях тысячелетней православной России, вернули в литературу русский национальный тип героя. С середины 1960-х годов появляются произведения, в которых можно выделить мотивы, имеющие свои истоки в Библии.

Может ли человек легко и безболезненно отказаться от своего прежнего существования и пойти новым, лишь теоретически просчитанным путем -- на этот вопрос пытались ответить многие писатели 20 века. Эту проблему пытается решить Александр Блок в поэме «Двенадцать», посвященной Октябрю. Блок вводит в поэму образ Иисуса Христа. В кровавом хаосе Иисус олицетворяет высшую духовность, культурные ценности, невостребованные, но и неисчезающие. Образ Христа -- это будущее, олицетворение мечты о действительно справедливом и счастливом обществе.

Подобно Льву Толстому Леонид Андреев страстно выступил против насилия и зла. Однако он ставил под сомнение толстовскую религиозно-нравственную идею, никогда не связывал с ней освобождение общества от социальных пороков. Проповедь смирения и непротивление была чужда Андрееву. В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» Леонид Андреев ставил и решал «вечные» вопросы. Что есть истина? Что есть справедливость? Что есть праведность и грех? Эти же вопросы он поднимает в рассказе «Иуда Искариот».

30-е годы -- трагический период в истории, годы безверия, бескультурья. Это конкретное время Михаил Афанасьевич Булгаков помещает в контекст Священной истории, сопоставляя вечное и временное. Временное в романе «Мастер и Маргарита» -- это сниженное описание быта Москвы 30-х годов. В булгаковском романе евангельский сюжет об Иешуа и Пилате представляет собой роман в романе, являясь его своеобразным идейным центром. Булгаков, используя библейский сюжет, дает оценку современной жизни.

Двадцать лет спустя после первой публикации «Мастера и Маргариты», появился роман Чингиза Айтматова «Плаха», тоже со вставной новеллой о Пилате и Иисусе, но смысл этого приема решительно изменился. В ситуации начавшейся «перестройки» Айтматов переносит акцент на драму неприятия народом проповеди Праведника, проводя слишком прямую параллель между Иисусом и героем романа.

Текст Библии каноничен, но вычленить определенное количество мотивов невозможно. Русская литература конкретной исторической эпохи находит в Священном Писании свое, необходимое на данном этапе развития общества идейно-содержательное наполнение произведений, интерпретируя христианские (и шире библейские) образа и используя структурно-содержательные элементы мифопоэтики. Во второй главе мы рассмотрим три модели современного романа, где библейские лейтмотивы, мифололгемы и архетипы выполняют роль своеобразной культурной матрицы как в построении художественного пространства, так и в его смысловой составляющей.

ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ

Шестидесятники, пожалуй, первое поколение, выращенное внутри устоявшейся советской системы. Казалось бы, это поколение должно было стать ее опорой, - однако, оказалось поколением спорщиков и оппонентов.

Все подвергавшие сомнению, шестидесятники не могли не прийти к вопросу веры. В «душе» тоталитарного общества, испуганного крушением идола и идеалов, образовалась глубокая брешь, острая потребность в вере, в духовности. Брешь эту на время заполонила поэзия, выступившая как суррогат религии. Стадионы, собираемые кумирами шестидесятых, были ничем иным, как храмами этой странной религии. Конечно, многолетнее атеистическое воспитание в стране государственного атеизма подразумевало естественное наличие некой насмешливости по отношению к любой религии и религиозности. Однако с течением времени «обломки старого культа» все больше стали привлекать общественное сознание. Наслаждение свободой, новаторство в творчестве постепенно стало вытесняться поиском почвы, опоры, веры.

Интересно в этой связи проследить ход и развитие одной из центральных дискуссий в периодике шестидесятых - дискуссии о традициях и новаторстве. В начале шестидесятых симпатии существенной части читающей публики были явно на стороне молодых новаторов. Так, в 1962 году в ответе на анкету журнала «Вопросы литературы» А. Вознесенский писал: «Не думаю, чтобы писателю была полезна близость с литпредшественниками» . В защиту новаторства выступили Е. Евтушенко, В. Костров, Ю. Марцинкявичюс и другие. Однако к концу шестидесятых направленность и тон размышлений существенно изменились. Если в 1962 году речь шла преимущественно о новаторстве, то в 1968 (сборник «День поэзии») - о тяготении к национальным и классическим традициям. Как писал Александр Михайлов, «возрастающий интерес к национальным традициям в поэзии объясняется двумя причинами: во-первых, стремлением к устойчивым формам эстетических ценностей, добытых опытом многих десятилетий и даже столетий; во-вторых, реакцией на претенциозные “новации”, не подкрепленные талантом» . На смену громкой, эстрадной поэзии начала шестидесятых пришла тихая элегическая лирика таких поэтов, как Вл. Соколов.

Страстная жажда идеала, опоры, веры, возвращение к традиции, к корням, естественно вели к религии. Тысячелетнее христианство на пути вероискательства оказалось ближе всего: десятки порушенных храмов по многочисленным градам и весям России безмолвно взывали к вере.

Процессы вероискательства вместе с поворотом к традиции особенно усилились к концу шестидесятых - началу семидесятых, на которые как раз и пришелся расцвет авторской песни, наиболее деятельный период ее классиков - Булата Окуджавы, Александра Галича, Владимира Высоцкого.

Ю. Андреев не зря называл бардов сейсмографами жизни .

Три барда определили три модели религиозного развития советской интеллигенции.

Булат Окуджава: верующий атеист

«Мир Булата Окуджавы нуждается в Бахе - в Боге он совсем не нуждается» , - пишет Михаил Горелик в своей статье. Читаешь и изумляешься: так мог написать только человек, начисто лишенный слуха, не знающий, поверхностно прочитавший и прослушавший Окуджаву (прослушавший в том числе и во втором смысле - то есть «пропустивший мимо ушей») ультра-позитивист.

Свое зыбкое построение «безбожности» Окуджавы автор подкрепляет скупыми выдержками из анкет. Да, Окуджава неоднократно в течение жизни и устно, и письменно называл себя атеистом . Но нельзя слепо доверять анкетам. Горелик, развивая анкетное заявление, утверждает, что все творчество Окуджавы атеистично, в то время как дело обстоит в точности наоборот. Как справедливо отметила Светлана Бойко, «мы оказываемся перед суммарным предложением типа “Бог есть, и Бога нет”». Но «постоянно молящийся человек, как бы он ни представлял себе мироздание, атеистом не является» . И если анкета говорит одно, а все творчество - другое, веришь, конечно, творчеству.

Конечно, шестидесятник Окуджава не может со всей определенностью назвать себя верующим человеком. Когда его исповедь нуждается в Боге, он именует его Надеждой. В одомашненном пост- и антитоталитарном духовном пространстве Окуджавы Надежда, безусловно, имеет статус божества, подобный тому статусу, который имела Вечная Женственность, София, в поэтической системе младосимволистов. Лирический герой раннего Окуджавы, может быть, строго говоря, Бога не знает, но отчаянно нуждается - в Боге, в молитве. Отсюда - религия арбатства: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты - моя религия» , отсюда парадоксальное, едва ли не богохульственное для христианина заявление:

Мне нужно на кого-нибудь молиться.
Подумайте, простому муравью
вдруг захотелось в ноженьки валиться,
поверить в очарованность свою /70/ .

По словам В. Аксенова, для искусства шестидесятых и семидесятых вообще были характерны «сублимация религиозного чувства, перенесение “очарованности” на предметы, порой курьезные, на явления и лица, стоящие вроде бы в стороне от молитвы» .

Путь Окуджавы к вере не был скорым и был исполнен внутренних противоречий. Молитвенно обращаясь к Вере, Надежде и Любви, понимаемым как ипостаси Бога, он почти в то же время ставит на место Бога земную женщину, буквально создавая себе богиню «по образу и духу своему». Богиня эта - комсомолочка «в синей маечке-футболочке». И в данном случае, конечно же, речь «о другом» - «и никаких богов в помине». В результате наложения на младосимволистский культ романтизированной идеологической подоплеки советского массового сознания получается парадоксальный образ «комсомольской богини». Но несмотря на парадоксальное звучание, образ этот вполне гармонирует со всей поэтикой Окуджавы, основанной на одновременном «одомашнивании» высокого, условного - и одухотворении «низкого», бытового: эпитет комсомольская «одомашнивает» возвышенную «богиню», а в сравнении девушки-комсомолки с богиней действует прием «одухотворения» быта.

Единственное обращение непосредственно к Богу (стихотворение «Молитва») по соображениям цензуры опубликовано Окуджавой как исполненное от имени третьего лица, Франсуа Вийона, чья набожность, кстати, также весьма сомнительна.

Окуджава не желает видеть зла, и потому, может быть, с такой легкостью использует всякие инфернальные словечки: оттого у него и «кларнетист красив, как черт» (рядом с флейтистом, который «как юный князь, изящен»), и Пушкин «губаст и учен, как черт». Черт, традиционно для эстетики шестидесятых, низводится до уровня междометия: «и вовсе к черту сказки о богах!». Столь же часто и оппозиционно Окуджава употребляет всуе Бога и богов (что в данном случае - однозначно).

Однако все эти шероховатости и неровности мировоззрения, вполне свойственные шестидесятнику, отступают и кажутся нам маловажными перед собственно глубоко христианским содержанием поэтического мира Булата Окуджавы.

Его лирический герой - «простой муравей», вполне осознающий свое скромное место в пространстве и времени, пылинка на ладони Бытия, чудак-человек, желающий и умеющий видеть в окружающем мире гармонию, связанный посредством гармонии, Музыки небес, с миром и с Богом. Музыка, язык мира идеального, проникая в мир реальный, домашний, гармонизирует его и очаровывает человека:

И только этот оркестрик является опорой жизни, только он спасает от «свинцовых дождей» войны. Кстати, и о войне.

Человек на войне (по Окуджаве) - марионетка в чужих руках, в руках Злого и Хитрого, он сам не знает точно своих целей, он смешон и несовершенен в своих маленьких амбициях, беззащитная игрушка, бумажный солдатик с кукольным своим патриотизмом:

Он был бы рад - в огонь и в дым,
за вас погибнуть дважды,
но потешались вы над ним:
ведь был солдат бумажный /69/.

Или в позднем стихотворении:

Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал,
А может, это школьник меня нарисовал:
я ручками размахиваю, я ножками сучу
и уцелеть рассчитываю, и победить хочу /447/.

Для марионетки «если Бога нет - все позволено» (по Достоевскому); если не думать о содеянном, то:

Иду себе, играю автоматом.
Как просто быть солдатом, солдатом /100/.

Всё объяснили сверху:

А если что не так - не наше дело.
Как говорится, «родина велела!».

Война противоречит естественному устройству жизни на земле. Пехота, выступая в поход, поступает вопреки жизни, вопреки самой природе:

Чего ж мы уходим,
когда над землею бушует весна? /104/.

Человек на войне как представитель Жизни борется со Смертью, и победа не в том, чтобы победить конкретного врага, а в том, чтобы остаться человеком. Инфернальным, грозным символом войны и смерти предстает ворон:

Если ворон в вышине -
дело, стало быть, к войне /382/.

Ворон, символ, имеющий как фольклорные, так и литературные корни, у Окуджавы своим присутствием провоцирует страсть к агрессии и убийству, овладевающую абсолютно всеми.

От драматического обобщения («всем захочется стрелять») Окуджава переходит к апокалиптическому:

Во, и боле ничего.
Во, и боле никого.
Кроме ворона того:
стрельнуть некому в него.

В позднем стихотворении, перекликающемся с «Приметой», у ворона появляется земной сподручный:

В генеральском мундире стоит дирижер,
перед ним - под машинку остриженный хор.
У него - руки в белых перчатках /354/.

Постепенно развивается «музы ка окопная», человеческий хор, наполняясь безумием, заходится в безудержной оргии, «то проклятья, то гимны горланя»; растут горы трупов, принадлежащих уже царству мертвых, куда и звал ворон, мертвые зачарованы вороном:

Те, что в поле вповалку (прошу извинить),
с того ворона взоров не сводят.

Агрессивное, злое, дьявольское в человеке («всем захочется стрелять») Окуджава пытается заклясть: «Перестаньте, черти, клясться на крови!» /232/.

Человек сугубо мирный, Окуджава восстает против войны, противопоставляя смерти неумирающий образ погибшего:

Потому что на войне, хоть и правда, стреляют,
не для Леньки сырая земля.
Потому что (виноват), но я Москвы не представляю
без такого, как он, короля /28/.

Так же, как весь мир для Окуджавы уютен, гармоничен, целесообразен и вечен несмотря ни на что, так и лирический герой извечен, непреходящ, бессмертен - хорошее должно жить вечно:

Надежда, я останусь цел:
не для меня земля сырая,
а для меня твои тревоги
и добрый мир твоих забот /7/.

И погибшие - не мертвы. Мотив единоборства со смертью, вплоть до воскрешения из мертвых, переходит из песни в песню, из стихотворения в стихотворение:

Вставай, вставай, однополчанин -
бери шинель - пошли домой! /300/.

До свидания, мальчики! Мальчики,
постарайтесь вернуться назад! /52/.

Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок... /47/.

В окружающих людях Окуджава утверждает примат доброты. Называя их добрыми, он заклинает их быть таковыми. Случайный полночный троллейбус, ковчег доброты и человеческого участия, подбирающий «всех, потерпевших в ночи крушенье», - центральный образ-символ Окуджавы. Этот мотив - доброты, сострадания, соучастия,милосердия - слышен в каждой его песенке вплоть до самых последних, до сказочного парижского спаниеля, у которого «милосердие в каждом движенье» (чем не поэтика Франциска Ассизского? Кстати, обилие уменьшительно-ласкательных суффиксов также позволяет помянуть «Цветочки» св. Франциска). Утверждая в людях гармоническое начало, Окуджава в «Молитве» просит от имени людей:

Господи, дай же ты каждому,
чего у него нет /178/.

А что еще и может, и должен делать Поэт, как не просить о лучшей доле для неразумных сих - не требовать, а именно просить, молить, веруя в мудрость божью и не отделяя себя от общей массы, быть и свидетелем, и ходатаем за человечество, и одним из смертных - из нас, живущих «не ведая, что творим».

Как писал об Окуджаве отпевавший его священник, отец Георгий Чистяков, «он был в течение всей жизни псалмопевцем... Почти во всех без исключения его стихах ощущается присутствие Божие, невидимое, но реальное. Поэт, хотя сам он, своей головой, своим интеллектом не верил, вернее, не хотел верить в Бога, - именно как поэт он блестяще почувствовал Его присутствие» .

Очень точно высказался Андрей Вознесенский: «Всю жизнь стихами атеиста // Тебе он, Господи, служил!» . Оставаясь некрещеным и приняв Таинство лишь перед смертью, Окуджава в течение всей жизни молился за человека. Основные мотивы его творчества - глубоко христианские: надежда, доброта, сострадание, милосердие, утешение, устойчивая вера в гармонию мироздания.

Гибельный восторг Владимира Высоцкого

С Высоцким все сложнее. Если лирический герой Окуджавы идеален, по-идеальному гармоничен, гармоничен и, в сущности, беспроблемен и его поэтический мир, то у Высоцкого лирический герой максимально приближен к реальному современнику, и мир узнаваем, подробен и проблемен. Мир Высоцкого, как и реальный мир, трагичен - расколот и полон противоречий. Чуть ли не на всякое pro в нем можно, при случае, отыскать и contra . Поэтому столь резки порой оценки некоторых критиков, пытающихся предъявить Высоцкому счет с «религиозной» точки зрения. Наиболее ярко эта точка зрения представлена Мариной Кудимовой в ее памфлете «Ученик отступника» . Кудимова провозглашает: поэт Высоцкий подлинный и уникальный, но ему, вместе с Есениным, «пора предъявить духовный счет». По мнению Кудимовой, «неоязычник» Высоцкий по этому счету явно заплатить не способен. Подобные обвинения - в антихристианстве и грешности - предъявляют А. Симаков в статье «Словно Бог без штанов» и Н. Переяслов в статье «Слушать ли на ночь Высоцкого?» . Позиция эта непреклонна, а потому легко уязвима. Объяснение ее, по всей видимости, надо искать в той удивительной легкости, с какой часть нашей интеллигенции перешла от атеизма не к религиозности даже - а к воинственной, агрессивной набожности с ее маниакальной тенденциозностью и угрюмым следованием букве, а отнюдь не духу Священного Писания. Это приводит к поразительным «открытиям» в их исследованиях.

Так, г-н Переяслов отчего-то решил, что канатоходец у Высоцкого ненавидит зрителей, а Сэма Брука ненавидит автор за его гвинейское происхождение и быстрый бег. Не останавливаясь на этом, Переяслов предъявляет «духовный счет» Высоцкому за частое использование сказочных символов в жанровых песнях. Однако бредовость подобных обвинений легко объясняется, в сущности, прокоммунистической ориентацией автора: высший грех Высоцкого, по Переяслову, отнюдь не безбожие - а то, что он разрушал «прочность как официальной идеологии, так и сопутствовавшей ей культуры» .

О том же пишет и Марина Кудимова, огульно объявляя Высоцкого проповедником ненависти. Неточную цитату из песни «Аисты» - «Что нужнее сейчас? // Ненависть!» резонно поправляет в своем отклике на ее статью Кирилл Ковальджи: «Но такой строки нигде нет! В указанной песне читаем совсем другое: “Что нужнее сейчас - ненависть?”» .

Вопрос об отношении Высоцкого к христианству - сложный, требующий спокойного осмысления. Попробуем преодолеть как тенденциозную хулу и кликушество «набожников», так и захлебывающуюся восторженность поклонников-мифотворцев. Обратимся к источникам, поищем и найдем заявленные pro и contra .

При поверхностном, буквалистском подходе мотивы творчества никак христианскими не выглядят - слишком сказывается атеистическая закваска, наивно-позитивисткий скепсис. В лирическом герое Высоцкого - сильном мужчине, всегда что-то преодолевающем, покоряющем - есть нечто почти ницшеанское: аффектированное бунтарство в сочетании с декларируемым гедонизмом, подчеркнутая светскость и богоборчество. И любовь, воспеваемая Высоцким, отнюдь не христианская, а чувственная, языческая:

Но многих, захлебнувшихся любовью,
Не докричишься - сколько ни зови, -
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви...

Как этот призыв к страстной, «невиданной любви» контрастирует с тихим аскетизмом Окуджавы, с его платоническим созерцанием женщины!

В творчестве Высоцкого Бог , чёрт , ад , рай поначалу выступают лишь элементами комического декора. Частенько Божье имя упоминается всуе - в устоявшихся оборотах у Христа за пазухой , Христа ради , ей-Бога , и боги спускались на землю .

Христианство воспринимается молодым Высоцким как нечто экзотическое, даже комическое. Так, в отличие от похожей по названию песни Галича, песня «Про черта» (1966) представляет собой чисто шуточную зарисовочку, чем-то напоминающую рассказ Антоши Чехонте «Разговор пьяного с трезвым чертом». Мотив известный - пьянице привиделся черт как символ изрядного опьянения. Проблема - в корне отсутствует. Эта песенка написана вкупе с другими «экзотическими» песенками - например, о сумасшедшем доме, о созвездии Тау Кита или же о боксере и о конькобежце. Высоцкий смеется не только над служителями культа: «Церковники хлебальники разинули, // Замешкался маленько Ватикан, - // Мы тут им папу римского подкинули -// Из наших, из поляков, из славян» /346/. Он не гнушается и типично советским богохульством на евангельский сюжет непорочного зачатия (с точки зрения советской - явно экзотически-юмористический):

Возвращаюся с работы,
Рашпиль ставлю у стены, -
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены!
Я, конечно, вопрошаю:
«Кто такой?»
А она мне отвечает:
«Дух Святой!» /99/.

Конечно, песня эта явно относится к «жанровым» и написана от лица ролевого героя. Кстати, хулители Высоцкого напрочь игнорируют возможность неадекватности авторской позиции (и позиции героя), наивно (или умышленно) отождествляя автора и его героя. Однако в данном случае, учитывая, что заявленная богохульственная позиция ситуативна, то есть целиком принадлежит описываемой ситуации, свойственна переживаниям героя и т. д., - все-таки ясно, что подобную песню верующий человек написать не мог. Это факт. Но было бы несусветной глупостью сводить мироощущение поэта, преимущественно трагическое, к этой единственной безусловно антихристианской песне.

Постепенно, с усилением лирического начала, в творчестве Высоцкого усиливается мотив трагического осознания проблемы безверия, несовершенства окружающего мира: «Света - тьма, нет Бога!»; «Все не так, как надо!» /102/. Он остро ощущает дискретность, раздробленность окружающего, ущербность и противоречивость собственного мироощущения, разлад с собственной душой. С одной стороны, он сознательно занимается самолепкой кумира толпы, с другой - трагически переживает одиночество и оторванность от почвы. С одной стороны - продолжает богохульствовать: в песне «Переворот в мозгах из края в край...» Бог «сказал: “Мне наплевать на тьму!” - // И заявил, что многих расстреляет» /142/; в песне «О фатальных датах и цифрах» вульгарно трактует Христа: «он был поэт, он говорил: // “Да не убий!” Убьешь - везде найду, мол» /166/; и в песне «Я не люблю!» походя заявляет: «Я не люблю насилье и бессилье, - // Вот только жаль распятого Христа» /127/. «Жаль распятого Христа» - это еще далеко не христианство. Это лишь еще одна из «положительных» автохарактеристик в саморекламном синодике.

С другой стороны - появляется такая глубокая, центральная для всего творчества песня, как «Кони привередливые». Лирический герой - кочевник, скиталец, оторванный от дома, от семьи, от родины. Ему под стать центральный символ поэтики Высоцкого - конь. Парадоксально: герой сам же и стегает, погоняет коней, и в то же время умоляет:

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь! /189/.

Ключевая строчка ко всему творчеству Высоцкого, конечно же, из этой песни: «Чую с гибельным восторгом : пропадаю, пропадаю!».

В этом отчаянном балансировании на краю пропасти - и соблазн самоубийства, и болезненная страсть вплоть до какого-то садомазохизма, и подлинный трагизм неправильной жизни. Герой Высоцкого тоскует по вере, без веры, жаждет ее, но одновременно и сомневается - и в ней, и в своей способности поверить. Посему - мерещится ему, что и «ангелы поют такими злыми голосами».

Дальнейшее развитие эта тема получает в «Райских яблоках», где вожделенный рай оказывается концлагерем:

И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап - тысяч пять - на коленях сидел /340/.

А-ля фольклорный герой-пострелец, кочуя, заскакал и в рай, оказавшийся местом «гиблым и зяблым», чьи «сады сторожат и стреляют без промаха в лоб». Заскакал из озорства - за яблоками - и сумел вернуться с добычей к любимой, как и подобает сказочному герою. Интересно, что галичевский мотив мира-перевертыша Высоцкий переносит здесь с земли и на небо. Комическое ощущение и изображение христианства сменилось скептически-трагическим.

Мотив мира-перевертыша преосуществлен Высоцким и в «Притче о Правде и Лжи» (сравни с галичевским «Заклинанием Добра и Зла»). Странно, что песня эта посвящена Окуджаве. Было бы уместнее посвятить ее Галичу, изображавшему мир, поставленный с ног на голову, со смещенными до абсурдной противоположности понятиями: Добро - это Зло, а Зло - Добро. Так и у Высоцкого:

Грубая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась - и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что ее ради радеть?! -
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью, -
Если, конечно, и ту и другую раздеть /312/.

Все чаще Высоцкий сокрушается по отсутствию веры в отечестве:

«<...> Испокону мы -
В зле да в шепоте,
Под иконами
В черной копоти».

А несколькими строками ранее:

Свет лампад погас,
Воздух вылился...
Али жить у вас
Разучилися? /265/

Край этот Высоцкий однажды находит в прошлом, в православной Руси - песня «Купола»:

Купола в России кроют чистым золотом -
Чтобы чаще Господь замечал /289/.

Ему становится все более важно, «в какую пропасть напоследок» прокричать. В последних песнях вопрос веры, дуализма человеческой природы занимает центральное место. Трагизм, ощущение расколотости усиливается: «Слева бесы, справа бесы...»; «Мой черный человек в костюме сером...»; «Во мне живет мохнатый злобный жлоб // С мозолистыми цепкими руками» /351-353/.

То есть борьба идет на двух фронтах: на внешнем, с бесами и соблазнами мира, с серой нежитью серой жизни, - и на внутреннем, на том самом, где «дьявол с Богом борются». Покоритель внешних высот, вчерашний романтик, в борьбе со своими страстями, с «мохнатым злобным жлобом», думается, не совсем его поборол, хотя и утверждал, как заклинание: «Но знаю я, что лживо, а что свято» /352/; «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, // Мне есть чем оправдаться перед ним» /356/.

В ключевой цитате «Безвременье вливало водку в нас» /354/ безвременье можно прочитать как безверие - и неизвестно еще, что в этой связке безвременье - безверие следствие, а что причина.

Заслуживает внимания взгляд на Высоцкого, высказанный В. Н. Тростниковым в самиздатской статье 1980 года «А у нас был Высоцкий» . Тростников сравнивает миссию Высоцкого с деятельностью русских просветителей XVIII-XIX веков - только в отличие от просветителей, которые «насаждали в народе разум, Высоцкий насаждает чувство», так как ко времени Высоцкого «Россия сделалась страной с “напичканной” схематическими построениями огромной головой и бесчувственным крошечным сердцем». Высоцкий «в послевоенной России стал первым подлинным университетом наших чувств... Его жизненной задачей было эмоциональное просветительство народа». Высоцкий, по Тростникову, стал своеобразным мостиком к утраченной культуре, ассимилировав «массу теснящихся вокруг вещей и событий» и «подняв их до уровня высшей мистической реальности». Поэтому, полагает Тростников, Высоцкий - «поэт типично созидательный».

Как бы развивая эту мысль, О. Ю. Шилина полагает, что Высоцкого «можно отнести к тем художникам, в творчестве которых христианство играет роль некой организующей силы, многое в нем расставляющей по своим местам» .

Интересно в данном случае отношение некоторых служителей церкви к творчеству Высоцкого, которое представлено недавней статьей священника Михаила Ходанова в нескольких номерах «Литературной России». Мнение священника во многом противоположно мнению цитируемых в начале главы новоявленных ревнителей христианской веры, а именно: «Яркий талант Высоцкого, - полагает Ходанов, - во многом тождествен с деятельным выражением посильной любви и сострадания ближнему». Подобно тому, как о. Георгий Чистяков говорит об Окуджаве, о. Михаил Ходанов считает, что Высоцкий, «будучи нецерковным в течение своей жизни стремился, тем не менее, жить согласно с внутренними законами человеческой совести» .

Мир, созданный Высоцким, глубок и велик. В нем нашлось место и Добру и Злу, и дьяволу и Богу, однако в целом нравственные ориентиры, указанные автором, нравственные качества, воспетые Высоцким, - доброта, справедливость, дружеское участие - глубоко христианские. Как и Окуджава, Высоцкий не рисует подробно врагов - только друзей, и «руки друга» всегда близки. А юмор Высоцкого в основном безобиден и беззлобен.

В заключение - еще одна цитата из о. Михаила Ходанова: «Своим творческим горением, открытостью и предельной напряженностью, желанием чистоты, света и последующими срывами в бездну порочных пристрастий поэт очень напоминает нам особое внутреннее качество расцерковленного и многострадального русского народа - его подспудную тягу к Богу и частые глубочайшие падения в <...> бездонный мрак с последующим мучительным возрождением через покаяние» .

Крестовый поход Александра Галича

Галич начал писать песни в довольно зрелом возрасте - во всяком случае, те, которые принято относить к жанру авторской песни. Собственно, песни и стали плодами его творческой зрелости. Раскаявшись в легкомысленном прошлом, он пришел и к христианству, к православию. «Я как-то ни на секунду не задумался даже на тему “почему?”, “отчего?”. А просто уже по-другому не мог - для меня это было единственным путем, единственным светом, единственной возможностью сознавать себя человеком - человеком в христианском, божественном понимании этого слова» - говорил Галич в одном из интервью . «К этому времени (к 1972 году) он очень укрепился в вере в Господа. В крещении была еще и возможность как можно крепче привязать себя к этой стране и ее народу <...> А как хорош он был в церкви! Он уходил куда-то вверх, это было видно», - вспоминает его крестный, Н. Каретников .

Галич крестился у отца Александра Меня.

Вот как рассказывал об этом сам Галич: «Где-то в конце 60-х годов меня заинтересовала литература философского и религиозного содержания <...> мне попалась работа священника отца Александра... мне показалось, что это <...> человек, обладающий тем качеством, которое писатель Тынянов называл “качеством присутствия” <...> Тогда я в один прекрасный день решил поехать и просто посмотреть на него... Я простоял службу, прослушал проповедь, а потом вместе со всеми молящимися я пошел целовать крест. И вот тут-то случилось маленькое чудо <...> Отец Александр положил руку мне на плечо и сказал: «Здравствуйте, Александр Аркадьевич. Я ведь вас так давно жду. Как хорошо, что вы приехали» .

Христианство Галича безусловно и экспрессивно. С поспешной горячностью внезапно поверившего человека он выступает в крестовый поход против неправедной действительности. Ведомый идеалами высшего, истинного мира, он вступает в беспощадную борьбу с миром земным, грешным - с Системой, которая есть синоним Зла, Империя Зла. Однако с Системой он борется по ее же правилам. Система признает два цвета - черный и белый, только в силу своей абсурдности ставит все с ног на голову, - и Галич, стремясь восстановить справедливость в мире-перевертыше, двуцветность под сомнение не ставит.

Действительность в трактовке Галича фантасмагорична и абсурдна, наделена явно инфернальными чертами. В описании Зла Галич явно преуспел. Если Окуджава старается Зла не замечать, Высоцкий смеется Злу в лицо, ищет в нем симпатичные черты, над которыми можно беззлобно подшутить, то для Галича Зло реально. Сверхреально. Так, в гости к поэту приходит черт, успевший соблазнить уже всё вокруг, предлагая принять правила игры этого мира (уже ада), вступить в сделку, чтобы не выглядеть белой вороной среди грешного мира, в котором «все - как один!» и «на совесть цена пятак!». Подчеркивается обыденность, повседневность преступлений: сделки с чертом «в наш атомный век, в наш каменный век» подписываются уже не кровью - а простыми чернилами.

В «Новогодней фантасмагории» пошлая пьянка превращается в сатанинский шабаш:

И тогда я улягусь на стол, на торжественный тот,
И бумажную розу засуну в оскаленный рот,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это будет смешно, это вызовет хохот до слез,
И хозяйка лизнет меня в лоб, как признательный пес,
А полковник, проспавшись, возьмется опять за свое,
И, отрезав мне ногу, протянет хозяйке ее...

В «Ночном дозоре» по улицам «чешут гипсовые обрубки» - и этот зловещий «парад уродов» принимает зловещий «бронзовый генералиссимус», «повторённый тысячекратно» /81/.

Бдящий майор Чистов записывает чужие сны. Отставной чекист-надзиратель ссылает Черное море по этапу в Инту.

Инфернальна и картина писательского суда над Пастернаком, повторившаяся в реальной биографии самого Галича:

Я, поставленный на правеж,
Вдруг такие увидел рожи -
Пострашней карнавальных рож! /119/.

Персонажи Галича вплетены в единый трагифарсовый, инфернальный карнавал, и автор однозначен в своем выборе. Этому шабашу он противопоставляет христианские ценности, сталкивая Добро со Злом - может быть, слишком упрощенно. Так, в «Поэме о Сталине» Сталин, «отец народов», возомнивший себя выше Бога, насмехается над младенцем-Христом:

Был ты просто-напросто предтечей,
Не творцом, а жертвою стихий,
Ты не Божий сын, а человечий,
Если смог воскликнуть: «Не убий!».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Слаб душою и умом не шибок,
Верил Ты и Богу, и царю.
Я не повторю Твоих ошибок,
Ни одной из них не повторю!

И умирает в корчах, умоляя Бога о продлении своей жизни. Кумир Зла повержен, но дело его живо. Поэма заканчивается не маршем победы, а молитвенным песнопением - «Аве Мария».

Гимном праведного подвига и святости звучит другая поэма - «Кадиш», посвященная памяти Януша Корчака. Мотив покаяния и отчаяния звучит в финале:

Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже!
Я не умею молиться, прости меня и помоги!.. .

Отчаяние порой приводит Галича к отнюдь не христианским обобщениям. В запальчивости он оспаривает христианскую заповедь: «Не судите - да не судимы будете». Появляется презрение:

И нет ни мрака, ни прозренья,
И ты не жив и не убит.
И только рад, что есть презренье,
Надежный лекарь всех обид /201/.

С данной цитатой перекликается цитата из интервью ноября 1974 года. Трактуя свое христианство, Галич высказывает явно нехристианские чувства, нежелание простить как угнетателя, так и угнетаемых. «Христианская религия не есть религия всепрощения. Она есть религия милосердия . То есть мы можем, не простивши, быть милосердными к нашим врагам <...> Сначала мы должны подвести итоги преступлений режима. А потом мы за них помолимся» . (Выделено авт. цит. - Д. К. ).

Но непримиримое презрение не лечит, оно корректирует, искажает христианские чувства - так что Галич и прощает, не вполне прощая, и прощения просит не вполне, с издевочкой:

Грешного меня - простите, грешники,
Подлого - простите, подлецы! /184/.

Не потому ли уже цитируемый В. Тростников называет Галича типично разрушительным поэтом?

Однако, отчаявшись, Галич продолжает искать спасение в Боге. В стихотворении «Псалом» человек, вышедший на поиски Бога, то и дело лепит себе кумира, бога с маленькой буквы - из глины, из страха, из слова. «Иди и убей!» - твердит свое сотворенный кумир, приводя человека в ужас, в отчаяние. И все же:

Но вновь я печально и строго
С утра выхожу за порог -
На поиски доброго Бога
И - ах, да поможет мне Бог! /198/.

Собственно, к христианской гармонии, к уравновешенности и душевному покою, просветлению после многолетнего отчаяния и борьбы Галич приходит, пожалуй, только в одной из последних, «тихих» песен:

Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моем /209/.

Опыт религиозного развития отечественных бардов ценен еще и тем, что это - опыт самостоятельного переживания религиозного чувства в стране воинствующего атеизма, индивидуальный путь к Богу. Происходил этот процесс в годы, когда даже столь передовой журнал, как «Новый мир», флагман «оттепельной» демократии, вел активную атеистическую пропаганду. Обращение к Богу требовало воли и смелости.

Ныне же некоторые шестидесятники форсируют религиозные чувства, искусственно воспитывая в себе то, что невозможно воспитать. Потому их православные нравоучения в стихах весьма неубедительны - слишком уж мерещатся в них переодетые атеисты.

Примечания

Вознесенский А. Наша анкета: Молодые о себе // Вопр. лит. 1962. № 9. С. 122-123.

День поэзии. М., 1968. С. 142.

См.: Андреев Ю. Что поют? // Октябрь. 1965. № 1. С. 183.

Окуджава Б. XX век: вехи истории - вехи судьбы: Анкета // Дружба народов. 1997. № 4. С. 189.

Бойко С. С. О прагматическом характере употребления слова «атеист» в анкетных высказываниях Булата Окуджавы // Функциональная лингвистика: Прагматика текста. Материалы конф. Ялта, 6-10 окт. Симферополь, 1997. С. 21-22.

Окуджава Б. Чаепитие на Арбате. М., 1997. С. 80. Далее - ссылки на это издание с указанием номера страницы.

Аксенов В. Каждый пишет, как он дышит... // Спец. вып. [Лит. газ.]. 1997. . С. 8.

Чистяков Г. Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа // Спец. вып. [Лит. газ.]. 1997. . С. 8.

Континент. 1992. № 2 (72). С. 323-341.

Благовест. 1988. № 5. Цит. по: По страницам самиздата: Сб. М., 1990. С. 216-218.

Переяслов Н. В. Загадки литературы: Сб. литературовед. ст. Самара, 1996. С. 46-52.

Там же. С. 49.

Ковальджи К. Письма в «Континент» // Континент. 1992. Вып. 74. С. 342.

Высоцкий В. Поэзия и проза. М., 1989. С. 288. Далее - ссылки на это издание с указанием номера страницы в косых скобках в тексте.

Цит. по: Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. Вып. 1. М., 1997. С. 130-148.

Шилина О. Ю. Поэзия В. Высоцкого в свете традиций христианского гуманизма // Там же. С. 116.

Ходанов М. «Я не люблю, когда наполовину» // Лит. Россия. 1988. № 7 (13 февр.). С. 13.

Каретников Н. Готовность к бытию // Континент. 1992. № 1 (71). С. 52.

Галич А. Я выбираю свободу: Сб. М., 1991. (Глагол. № 3). С. 60.

Галич А. Возвращение. Л., 1989. С. 195.

Галич А. Петербургский романс: Сб. Л., 1989. С. 36. Далее - ссылки на это издание с указанием номера страницы в тексте, кроме случаев, оговоренных особо.

Галич А. Возвращение. С. 243.

Галич А. Генеральная репетиция. М., 1991. С. 125.

Галич А. «Верю в торжество слова» // Мир Высоцкого. С. 375.

Русская народная сказка – часть народной жизни, в ней все чаяния, думы, мечты и стремления русского народа, в них многовековая история России, ее борьбы с иноземными захватчиками. Кто не вырос на наших добрых, умных сказках, кто не впитал из них весь кладезь народной мудрости. Недаром же Пушкин говорил: «Сказка ложь, да в ней намёк! Добрым молодцам урок». А если сказка передается великим мастером слова, это уже другой жанр – литературная сказка. Литературная сказка, конечно, переняла традиции устного народного творчества: трехкратные повторения, постоянные эпитеты, зачины и концовки. Но для художника есть другой полёт для фантазии, другие образы, другой сказочный материал. С детства мы знакомы с литературными сказками Жуковского, Пушкина, Ершова.

Но хотелось бы поговорить об особенностях добрых сказок Александра Сергеевича Пушкина. В них дух нашей родины, Древней Руси православной, с золотыми куполами и маковками, с красным звонов куполов (так называли дивный звон московских звонарей: «красный» изначально означало «красивый»). Неслыханно богат милый сердцу русский язык пушкинских сказок! Поэзия сказок на Руси распространялась от старых нянюшек, таких, как Арина Родионовна, которую Пушкин любил сыновней любовью и нежно воспел в стихах. Учащиеся в школе, конечно, знакомы со сказками А.С.Пушкина. С ними их познакомили ещё родители, дети знают наизусть много строчек из сказок Пушкина

«Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма! – восклицал Пушкин. Нянины сказки превращались под его гениальным пером в певучие поэтические строчки:

Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему? –
Говорит она ему.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут.

Конечно, сказки – это вымысел, но в них есть нечто такое, чего не существует на свете. Увлекательное для нашего воображения волшебство, фантастика удивительным образом переплетаются с самой настоящей правдой духовной жизни – сказочные герои чувствуют и мыслят как живые.

Все сказки, в том числе и литературные, учат вечным истинам жизни – любви и справедливости, смелости в противостоянии злу. Они раскрывают скрытое зло, которое, как и в жизни, предстает в красивой соблазнительной оболочке.

Хотелось бы на уроке внеклассного чтения остановится на пушкинской сказке, в которой особенно проявляется.пушкинский человеческий гений. Взять, к примеру, «Сказку о золотом петушке», в которой много загадочного и глубинного смысла. Обратим внимание, как Пушкин описывает первое появление красавицы Шамаханской царицы: перед шатром «рать любимая лежит» и. два убитых сына самого царя. Невольно ожидаешь появления Кащея Бессмертного или Змея Горыныча, Полог распахнулся, вдруг

…И девица,
Шамаханская царица,
Вся сияя, как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей…
…Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищен,
Пировал у ней Додон.

А расплата – смерть. Всё как в жизни, если не будешь прислушиваться к своей совести, которая укажет тебе путь к праведной жизни. Пушкин не сказал, кто убил сыновей царя Додона, но намекает – задумайся, заставил самому раскрыть глубокий смысл сказки, Додон устремился к Шамаханской царице, но дорога к ней прошла через трупы его сыновей. Сила страсти «несет» его, он раб её. Сказка заставляет задуматься, заглянуть в себя, избавиться от греховных страстей, которые гнездятся в людях. .Невольно задаешь себе вопрос: может ли красота быть злой? Злая мачеха, отравившая царевну в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях», была красавица. Шамаханская царица убила царя красотой. Заметим, что сама царица не совершает плохих поступков и уличить её не в чем: сыновей царя не она убивала. Её выдает то, что, когда царь убил звездочета, царица посмеивалась, но над кем?

Вся столица
Содрогнулась, а девица –
Хи - хи – хи да ха – ха – ха!
Не боится, знать, греха!
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.

То, что царица грешна, в сказке высказывает народ и автор. Пушкин заставляет подумать, в чем грех царицы: смех или скрытое убийство? Грех – это нечистота души, нарушение заповедей любви к Богу и людям. Человеку дана совесть, которая должна его мучить. Пушкин правдиво раскрывает грех: злые силы обольщают человека, а потом насмехаются, торжествуя свою победу над погибающим. Ласковая обольстительность царицы коварна, за ней скрывается зло. В чем оно? А в обольщении царицы, и царь не смог противостоять этим соблазнам, совершает убийство, нарушив свое обещание. Возможно, царя кольнула совесть, если он все-таки встревожился. Пушкин заканчивает сказку смертью царя Додона, чтобы «намекнуть» читателю, что грех – это смерть и в прямом смысле

Внешняя красота не всегда совпадает с внутренней. «Не всё то золото, что блестит», гласит народная мудрость. Красота - это сила, власть, более мощная, чем у царя. Но она может быть направлена во благо и во зло. В сказке Пушкина она не ведет к миру, к устройству семьи, поэтому является сокрушительной роковой силой. В русских сказках зло наказуемо, в сказке Пушкина тоже есть справедливое возмездие: исчезли, словно колдовство, золотой петушок и Шамаханская царица.

Умные сказки Пушкина учат понимать жизнь во всей её сложности, раскрывают невидимые глазу чувства и мысли, помогают становиться мудрее, если, конечно, будешь стремиться вникнуть и постичь всем сердцем и умом каждое слово. В поэзии мысль и чувство словно сжаты: в каждом поэтическом слове много смысла, «добрым молодцам намёк». В пятом классе мы изучаем «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях», но сейчас она воспринимается несколько иначе. «Вот в сочельник в самый, в ночь Бог даёт царице дочь». А что может сравниться с рождественским подарком Всевышнего для любящих родителей? Наверно, святость и нравственная чистота царевны связана с рождественским праздником, но с ним связана и та чаша страданий, которую ей суждено испить. Царевна, «нраву кроткого такого», заимела смертельного врага – злую мачеху. И причина есть – зависть. В Библии сказано, что «завистью дьявола вошла в мир смерть». Часто приходится слышать такие выражения: «умерла от зависти», «лопнул от зависти». От такой болезни нет лекарства, душевные болезни таблетками не вылечить. В «Сказке о мертвой царевне» раскрывает эту истину жизни - смерть от греха злой зависти и воскресение силой настоящей любви («Тут ее тоска взяла, и царица умерла»). А истинная любовь спасительна, именно такую любовь воспевал Пушкин в своем творчестве. Православная Русь издревле жила в Боге и учила свой народ соблюдать Божьи заповеди – их и запечатлели мудрые сказки Пушкина…

В каждой литературной сказке незаметно раскрывается внутренний мир автора, независимо от её содержания. В авторской сказке не используются традиционные выразительно-изобразительные средства, а есть индивидуальный стиль, «творческий почерк» писателя. Они могут быть и поэтическими, как у Пушкина, и прозаическими, но тоже бывают волшебными, условно-бытовыми (новеллистические), волшебно-бытовыми (А.Погорельский. «Черная курица»). Именно авторское воображение, его представления о добре и зле создали особый мир литературной сказки. И пушкинская сказка – лучшее тому подтверждение.

Читая сказки А.С.Пушкина, ребенок начинает постигать христианские заповеди, учится понимать жизнь во всем её многообразии. Учитель учит детей стремиться не к быстрому чтению, а к глубине понимания прочитанного. Как уже было сказано выше, учиться доброте пятиклассник начинает, вчитываясь в строки «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях». Поэт приоткрывает истину жизни: она в любви, искренней силой которой можно воскресить:

…Ах!... и зарыдали оба:
В руки он её берет
И на свет из тьмы несёт

Сила бескорыстной любви в сказке А.С.Пушкина делает чудеса, в то время как зависть и злоба отравляет ядом злую мачеху. Учитель вовлекает учеников в беседу о том, как они понимают такие черты характера царевны, как»кроткий нрав». Истинная любовь спасительна она «не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине…» (слова апостола Павла,

Подумайте, - говорит учитель, - обижали ли вы когда-нибудь своих близких, природу? Как можно обезвредить зло? Поэтому торопитесь делать добро.

Надо быть добрей. Как это трудно
Научиться доброте минутной
Мелкой вспышке воли не давать,
Горе зла скорее забывать,
Думать, что и ты не ангел тоже,
Не к другим, к себе всегда быть строже,
Лёгкой не завидовать судьбе.
Надо научиться помнить старость,
Понимать, ценить её усталость
И не думать, что забот досталось
Ближнему чуть меньше, чем тебе.

Так что, ребята, торопитесь делать добро!

Учитель предлагает вспомнить пушкинскую «Сказку о рыбаке и рыбке»:

Какое выражение в ней стало крылатым?

За что была наказана старуха, оставшаяся с разбитым корытом?

Учитель: Жадность старухи от её горделивого характера. Гордыня – это первородный грех, он порождает все остальные

Так о каких добродетелях говорит Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке»? Хотелось бы, чтобы вы их записали.

А что вы знаете о других человеческих грехах?

Учитель: Любой грех проникает в ум, душу и тело человека. Ещё в древние времена таких людей назвали «бесноватыми».

Попытайтесь в других сказках Пушкина раскрыть их глубокий нравственный смысл.

В итоге дети убеждаются, что все сказки Пушкина пронизаны христианскими мотивами.

МАОУ « Молчановская средняя общеобразовательная школа №1»

Исследовательская работа

«Христианские сюжеты и образы в русской литературе»

Крицкая Л.И.

Еремина И.В. – учитель русского языка и литературы МСОШ №1

Молчаново – 2014

Христианские сюжеты и образы в русской литературе

Введение

Вся наша культура строится на основе фольклора, античности и Библии.

Библия – это выдающийся памятник. Книга книг, созданная народами.

Библия – это источник сюжетов и образов для искусства. Через всю нашу литературу проходят библейские мотивы. Главным, по мнению христианства, было Слово, и Библия помогает его вернуть. Она помогает видеть человека с гуманитарных позиций. Каждое время требует истин, а значит и обращения к библейским постулатам.

Литература обращается к внутреннему миру человека, его духовности. Главным героем становится человек, живущий по евангельским принципам, человек, главным в жизни которого является работа его духа, свободного от влияния среды.

Христианские идеи являются источником непомрачаемого света, которому служат, чтобы преодолеть с ним хаос в себе и в мире.

С самого начала христианской эры было написано множество книг о Христе, но церковь признала, то есть канонизировала только четыре Евангелия, а остальные – числом до пятидесяти! – занесла либо в список отреченных, либо в список апокрифов, разрешенных не для богослужения, но для обычного христианского чтения. Апокрифы посвящались и Христу, и практически всем людям из его ближайшего окружения. Когда-то эти апокрифы, собранные в Четьи-Минеи и пересказанные, например, Дмитрием Ростовским, были любимым чтением на Руси. «Следовательно, в христианской литературе есть свое Священное море и есть впадающие в него или, скорее, вытекающее из него ручьи и реки».Христианство, неся новое мировоззрение, отличающееся от языческих представлений о происхождении Вселенной, о богах, об истории человеческого рода, заложило основы русской письменной культуры, вызвало появление сословие грамотных.

Ветхозаветная история – это история испытаний, падений, духовного очищения и обновления, веры и безверия отдельных людей и целого народа – от Сотворения мира и до прихода Мессии Иисуса Христа, с именем которого связан Новый Завет.

Новый Завет знакомит нас с жизнью и учением Христа Спасителя от его чудесного рождения и до распятия, явления народу и вознесения. В то же время Евангелие необходимо рассмотреть в нескольких ракурсах: религиозное учение, этико-юридический источник, историческое и литературное произведение.

Библия является важнейшим (ключевым) этико-юридическим сочинением.

В то же время Библия – это литературный памятник, легкий в основу всей нашей письменной словесной культуры. Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. В Библии мы находим начала многих литературных жанров. Молитвы, псалмы нашли продолжение в поэзии, в песнопениях…

Многие библейские слова и выражения стали пословицами и поговорками, обогатили нашу речь и мысль. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных времен и народов. Например, «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Праведники» Н. С. Лескова, «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина «Иуда Искариот», «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева, «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова, «Ночевала тучка золотая», А. Приставкина «Юшка» А. Платонова, «Плаха» Ч. Айтматова.

Русское книжное слово возникло как слово христианское. Это было слово Библии, литургии, жития, слово Отцов Церкви и святителей. Письменность наша прежде всего научилась говорить о Боге и, памятуя о Нем, повествовать о делах земных.

Начиная от древней литературы до произведений сегодняшнего дня, вся наша русская литература окрашена светом Христовым, проникающим во все углы мира и сознания. Нашей литературе свойственны поиски истины и Добра, заповеданные Иисусом, поэтому она ориентирована на высшие, абсолютные ценности.

Христианство внесло в словесность высшее начало, дало особый строй мысли и речи. «Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» - вот откуда происходит поэзия. Христос – Логос, слово воплощенное заключало в себе всю полноту истины, красоты и добра.

Звуки библейской речи всегда рождали в чуткой душе живой отклик.

Библейское слово – кладезь богопознания, тысячелетней мудрости и нравственного опыта, потому что оно – непревзойденный образец художественной речи. Эта сторона Писания издавна была близка русской литературе. «Мы находим множество лирических поэм в Ветхом Завете, - замечал Николай Язвицкий в 1915 году.- Кроме гимнов и песен, рассеянных в книгах Бытия и Пророков, целая книга Псалмов может почитаться собранием духовных од»

Христианские мотивы входят в литературу разными путями, получают разную художественную разработку. Но они всегда дают творчеству духовно восходящее направление, ориентируют его на абсолютно ценное.

Вся русская литература 19 века была проникнута евангельскими мотивами, представления о жизни, основанные на христианских заповедях, были естественны для людей прошлого века. Ф. М. Достоевский предупреждал и наш 20 век о том, что отступление, «преступление» нравственных норм ведет к разрушению жизни.

Христианская символика в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского

Впервые религиозные темы серьезно вносятся Ф.М. Достоевским. В его творчестве можно выделить четыре главных евангельских идей:

«человек есть тайна»;

«низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет»;

«мир спасется красотой»;

«некрасивость убьет».

Писатель с детства знал Евангелие, в зрелом возрасте оно было его настольной книгой. Обстоятельства смертной казни петрашевцев дали пережить состояние на границе смерти, которое обратило Достоевского к Богу. Зимний луч солнца от купола собора ознаменовал физическое воплощение его души. По дороге на каторгу писатель встретился с женами декабристов. Женщины дали ему Библию. С ней он не расставался четыре года. Достоевский пережил жизнь Иисуса как отражение своей: во имя чего страдания? Именно этот самый экземпляр Евангелия Достоевский описывает в романе «Преступление и наказание»: «На комоде лежала какая-то книга…Это был Новый Завет в русском переводе. Книга старая, подержанная, в кожаном переплете». В этой книге очень много страниц, испещренных пометками карандашом и ручкой, некоторые места отмечены ногтем. Эти пометы являются важным свидетельством для понимания религиозных и творческих исканий великого писателя. «Я скажу вам про себя, что я дитя неверия и сознания до сих пор и даже …до гробовой крышки…Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Это символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревностной любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной». (из письма Ф. М. Достоевского Н. Д. Фонвизиной).

Вопрос веры и безверия стал основным в жизни и творчестве писателя. Эта проблема оказывается в центре его лучших романов: «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание». Произведения Федора Михайловича Достоевского наполнены различными символами, ассоциациями; огромное место среди них занимают мотивы и образы, заимствованные из Библии и вводимые писателем для того, чтобы предостеречь человечество, стоящее на пороге глобальной катастрофы, Страшного Суда, конца света. И виной этому, по мнению писателя, общественный строй. Герой «Бесов» Степан Трофимович Верховенский, переосмысливая евангельскую легенду, приходит к выводу: «Это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!»

Для Достоевского использование библейских мифов и образов – не самоцель. Они служили иллюстрациями для его размышлений о трагических судьбах мира и России как части мировой цивилизации. Видел ли писатель пути, ведущие к оздоровлению общества, к смягчению нравов, к терпимости и милосердию? Безусловно. Залогом возрождения России он считал обращение к идее Христа. Тема духовного воскрешения личности, которую Достоевский считал главной в литературе, пронизывает все его творчество.

«Преступление и наказание», в основе которого лежит тема нравственного падения и духовного возрождения человека, - это роман, в котором писатель представляет свое христианство. Причин гибели души может быть много, но вот путь, который ведет к спасению, по убеждению писателя, один – это путь обращения к Богу. Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет», - слышит герой евангельскую истину из уст Сонечки Мармеладовой.

Сделав основой сюжета убийство Раскольниковым старухи-процентщицы, Достоевский раскрывает душу преступника, нарушившего нравственный закон: «не убий» - одна из главных библейских заповедей. Причину же страшных заблуждений человеческого ума, рационально объяснившего и арифметически доказавшего справедливость и пользу убийства вредной старушонки, писатель видит в отступлении героя от Бога.

Раскольников – идеолог. Он выдвигает антихристианскую идею. Всех людей он подразделил на «властелинов» и «тварей дрожащих». Раскольников считал, что «властелинам» позволено все, даже «кровь по совести», а «твари дрожащие» могут только производить себе подобных.

Раскольников попирает святое – незыблемое право для человеческого сознания: он посягает на человека.

«Не убий. Не укради!- записано в древней книге. Это заповеди человечества, аксиомы, принимаемые без доказательства. Раскольников дерзнул усомниться, решил их проверить. И Достоевский показывает, как за этим невероятным сомнением следует тьма других мучительных сомнений и идей для нарушившего нравственный закон, - и кажется, что только смерть способна избавить его от мук: согрешая ближнему, человек вредит себе. Страдание поражает не только душевную сферу преступника, но и его тело: кошмарные сновидения, исступление, припадки, обмороки, лихорадка, дрожь, беспамятство – разрушение идет на всех уровнях. В том, что нравственный закон – это не предрассудки, Раскольников убеждается на собственном опыте: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки и ухлопал себя, навеки!». Убийство оказалось для Раскольникова не преступлением, а наказанием, самоубийством, отречением от всех и всего. Лишь к одному человеку тянется душа Раскольникова – к Сонечке, к такой же, как и он, отверженной людьми нарушительнице нравственного закона. Именно с образом этой героини связаны евангельские мотивы в романе.

Три раза приходит он к Соне. Раскольников видит в ней своеобразного «союзника» по преступлению. Но на позор и унижение Соня идет ради спасения других. Она наделена даром бесконечного сострадания к людям, во имя любви к ним готова перенести любые страдания. С образом Сони Мармеладовой связан один из важнейших евангельских мотивов в романе – мотив жертвы: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15, 13) Подобно Спасителю, претерпевшему голгофские муки ради нас, Соня предала себя на ежедневную мучительную казнь ради чахоточной мачехи и ее голодных детишек.

Соня Мармеладова – главный оппонент Раскольникова в романе. Она – всей судьбой, характером, выбором, образом мыслей, самоощущением противостоит его жестокой и страшной жизненной схеме. Соня, поставленная в те же, что и он, нечеловеческие условия существования, еще более, чем он, униженная, – другая. Иная система ценностей воплотилась в ее жизни. Принеся себя в жертву, отдав свое тело на поругание, она сохранила живую душу и ту необходимую связь с миром, которую разрывает преступивший Раскольников, терзаемый кровью, пролитой во имя идеи. В страдании Сони – искупление греха, без которого не существует мир и творящий его человек, заблудившийся и потерявший дорогу к храму. В страшном мире романа Соня – тот нравственный абсолют, светлый полюс, который притягивает всех.

Но самым важным для понимания идейного смысла романа является мотив духовной смерти отпадшего от Бога человека и его духовного воскресения. «Я есть лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего…Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»,- говорил Спаситель своим ученикам на Тайной вечере» (Ин. 15, 5-6). Такой сухой ветви подобен и главный герой романа.

В четвертой главе 4 части, являющейся кульминационной в романе, становится понятен замысел автора: не только духовную красоту Сонечки, ее самоотверженность во имя любви, ее кротость показывает читателю Достоевский, но и самое главное - источник силы жить в невыносимых условиях – веру в Бога. Сонечка становится для Раскольникова ангелом-хранителем: читая в квартире Капернаумовых (символический характир этого имени очевиден: Капернаум – город в Галилее, где свершались Христом многие чудеса исцеления больных) ему вечную книгу, а именно эпизод из Евангелия от Иоанна о самом большом чуде, совершенном Спасителем,- о воскресении Лазаря, она пытается заразить его своей верой, перелить в него свои религиозные чувства. Именно здесь звучат слова Христа, очень важные для понимания романа: «Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек». В этой сцене сталкивается вера Сонечки и безверие Раскольникова. Душе Раскольникова, «убитой» совершенным преступлением, предстоит обрести веру и воскреснуть, подобно Лазарю.

Соня, душа которой полна «ненасытного сострадания», узнав о преступлении Раскольникова, не только посылает его на перекресток («…поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлет»), но и готова взвалить на себя его крест и идти с ним до конца: «Вместе страдать пойдем, вместе и крест понесем!..» Надевая на него свой крестик, она как бы благословляет его на тяжкий путь крестных мук, которыми только и можно искупить содеянное им. Тема крестного пути – еще один из евангельских мотивов романа «Преступление и наказание».

Путь страдания героя – это путь его к Богу, но путь этот труден и долог. Спустя два года на каторге наступает прозрение героя: в кошмарных снах о моровой язве, поразившей все человечество, легко узнается болезнь Раскольникова; это все та же идея, но только доведенная до своего предела, воплощенная в планетарном масштабе. Человек, отпавший от Бога, теряет способность различать добро и зло и несет в себе страшную опасность для всего человечества. Бесы, вселяясь в людей, ведут мир к гибели. Но бесам будет воля там, где люди изгоняют Бога из своих душ. Картина гибнущего от «страшной моровой язвы», увиденная Раскольниковым, в болезни, в бреду, - непосредственная причина произошедшего с ним переворота. Эти сны послужили толчком к воскресению героя. Не случайно болезнь приурочена ко времени окончания Великого поста и Святой неделе, а на второй неделе после Воскресения Христова происходит чудо преображения, о котором мечтала и молилась Соня, читая евангельскую главу. В эпилоге мы видим Раскольникова плачущим и обнимающим ноги Сони. «Их воскресила любовь…он воскрес, и он знал это... Под подушкой его лежало Евангелие…Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря».

Весь роман «Преступление и наказание» построен на мотиве воскресения человека к жизни новой. Путь героя – путь через смерть к вере и воскресению.

Для Достоевского в центре и бытия, и литературы стоял Христос. Мысль о том, если нет Бога, то все позволено, не давала покоя писателю: «Отвергнув Христа, зальют весь мир кровью». Поэтому евангельские мотивы занимают важнейшее место в прозе Достоевского.

Христианские воззрения Л. Н. Толстого.

Толстой вошел в русскую литературу в 50-ые годы. Его сразу заметила критика. Н.г. Чернышевский выделил две особенности стиля и мировоззрения писателя: интерес Толстого к «диалектике души» и чистота морального чувства (особая нравственность).

Особое самосознание Толстого – это доверие к миру. Для него высшей ценностью являлись естественность и простота. Им владела идея опрощения. Сам Толстой тоже пытался вести простую жизнь, хотя граф, хотя писатель.

Лев Николаевич пришел в литературу со своим героем. Комплекс черт, которые были дороги писателю в герое: совесть («совесть – это Бог во мне»), естественность, жизнелюбие. Идеалом совершенного человека для Толстого являлся не человек идеи, не человек дела, а человек, способный изменить себя.

Роман Толстого «Война и мир» публиковался одновременно с «преступлением и наказанием» Достоевского. Ход романа от искусственности и неестественности к простоте.

Главные герои близки друг другу тем, что они верны идее.

Свою идею о народной, естественной жизни Толстой воплотил в образе Платона Каратаева. «Круглый, добрый человек с успокоительными аккуратными движениями, все умеющий делать «не очень хорошо и не очень дурно», Каратаев ни о чем не задумывается. Он живет, как птица, так же внутренне свободно в плену, как и на воле. Каждый вечер говорит: «Положи, господи камушком, подними калачиком»; каждое утро: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся» - и ничто его не заботит, кроме самых простых естественных потребностей человека, всему он радуется, во всем умеет находить светлую сторону. Его крестьянский склад, его прибаутки, доброта стали для Пьера «олицетворением духа простоты и правды». Пьер Безухов запомнил Каратаева на всю жизнь.

В образе Платона Каратаева Толстой воплотил свою любимую христианскую идею о непротивлении злу насилием.

Только в 70-ые годы Толстой в работе над романом «Анна Каренина» обращается к идее веры. Причиной такого обращения стал кризис, который Толстой пережил в середине 70-ых годов. В эти годы литература для писателя – это самая отвратительная страсть. Толстой хочет отказаться от писательской деятельности, он начинает заниматься педагогикой: учит крестьянских детей, вырабатывает свою педагогическую теорию. Толстой проводит реформы в своем имении, воспитывает своих детей.

В 70-е годы Толстой меняет масштаб художественного интереса. Он пишет о современности. В романе «Анна Каренина» - история двух частных людей: Карениной и Левина. В нем главное – это религиозное отношение к миру. Для романа Толстой взял эпиграф их Библии, из Ветхого Завета: «Мне отмщение, и Аз воздам»

Сначала Толстой хотел написать роман о неверной жене, но замысел в холе работы изменился.

Анна Каренина изменяет мужу, поэтому она грешна. Ей кажется, что она права, естественна, так как Каренина она не любит. Но, сделав эту маленькую ложь, Анна попадает в паутину лжи. Изменились многие отношения и главное - с Сережей. А ведь больше всего на свете она любит сына, но он становится ей чужим. Запутавшись в отношениях с Вронским, Каренина решается на самоубийство. Ей за это воздастся: светской молвой, юридическим законом и судом совести. В романе все эти три возможности осудить поступок Анны Карениной Толстым оспариваются. Только Бог может судить Анну.

Каренина решила отомстить Вронскому. Но в момент самоубийств она обращает внимание на мелкие детали: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями».

Под колесами она чувствует ужас. Она хотела подняться и распрямиться, но какая-то сила мяла и кромсала ее. Смерть Толстым изображается жутко. Мера греха требует меры наказания. Каренину так наказывает Бог и это месть за грех. Толстой начинает воспринимать человеческую жизнь как трагедию.

Только с 80-ых годов Лев Николаевич Толстой приходит к канонической православной вере.

Для Достоевского самой главной была проблема воскресения. А для Толстого эта же проблема интересна как проблема преодоления смерти. «Дьявол», «Отец Сергий» и, наконец, повесть «Смерть Ивана Ильича». Герой этой повести напоминает Каренина. Иван Ильич привык к власти, к тому, что одним росчерком пера можно решить судьбу человека. И именно с ним происходит необычное: поскользнулся, ударился – но этот случайный удар переходит в тяжелую болезнь. Врачи не могут помочь. И приходит сознание близкой смерти.

Все близкие: жена, дочь, сын – становятся чужими герою. Он никому не нужен и страдает по-настоящему. В доме только слуга, здоровый и красивый парень, по-человечески стал близок Ивану Ильичу. Парень говорит: « Почему же не потрудится – все умирать будем».

Это христианская идея: человек один умереть не может. Смерть – это труд, когда умирает один, трудятся все. Умереть в одиночку – это самоубийство.

Иван Ильич – человек атеистического склада, светский человек, обреченный на бездействие, начинает вспоминать свою жизнь. Оказывается, он и не жил по своей воле. Вся жизнь была в руках случая, но все время везло. Это и была духовная смерть. Перед смертью Иван Ильич решается попросить прощения у жены, но вместо «прости!» он говорит «пропусти!». Герой находится в состоянии последней агонии. Жена мешает видеть свет в конце туннеля.

Умирая, он слышит голос: « Все кончено». Иван Ильич услышал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, - сказал он себе. - Ее нет больше». Его сознание стало другим, христианским. Воскресший Иисус – символ души и совести.

Идея воскрешения души, как основная идея творчества Л. Н.Толстого, стала главной в романе «Воскресенье».

Главный герой романа князь Нехлюдов испытывает на суде страх и пробуждение совести. Он понимает свою роковую роль в судьбе Катюши Масловой.

Нехлюдов – человек честный, естественный. В суде он признается Масловой, которая его не узнала, и предлагает искупить свой грех – жениться. Но она озлоблена, равнодушна и отказывает ему.

Вслед за осужденной Нехлюдов едет в Сибирь. Здесь происходит поворот судьбы: Маслова влюбляется в другого. Но Нехлюдов уже не может ввернуться назад, он стал другим.

От нечего делать он открывает заповеди Христа и обнаруживает, что подобное страдание уже было.

Чтение заповедей повлекло за собой воскресение. «Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив все безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем мгла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах. И давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.

Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду впитывал он в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не осознавал вполне и не верил».

Воскресает и Катюша Маслова.

Мысль Толстого, как и Достоевского, заключается в том, что истинное прозрение Бог возможно только через личное страдание. И это вечная идея всей русской литературы. Итогом русской классической литературы является познание Живой Веры.

Христианские мотивы в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина

Так же как и Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, М. Е. Салтыков-Щедрин разрабатывал свою систему нравственной философии, имеющую глубинные корни в тысячелетней культурной традиции человечества. Писатель с детства прекрасно знал и понимал Библию, особенно Евангелие, сыгравшее уникальную роль в его самовоспитании, о соприкосновении с великой книгой он вспомнит в последнем своем романе «Пошехонская старина»: «Таким животворным лучом было для меня Евангелие…оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести. Словом сказать, я уже вышел из сознания прозябания и начал осознавать себя человеком. Мало того: право на это сознание я переносил на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о страждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков, и настойчиво требовали восстановления попранного права на участие в жизни». Писатель становится защитником униженных и оскорбленных, борцом против духовного рабства. В этой неустанной борьбе верным союзником оказывается Библия. Обнаружить и понять многомерность щедринского творчества позволяют многочисленные библейские образы, мотивы, сюжеты, заимствованные Щедриным как и Ветхого, так и из Нового Завета. Они образно, емко и лаконично передают важное общечеловеческое содержание и выявляют потаенное и страстное стремление писателя войти в душу каждого читателя, разбудить в ней дремлющие нравственные силы. Способность понимать именно потаенный смысл своего существования делает любого человека мудрее, а его мировосприятие философичнее. Развить в себе это умение – во внешнем, сиюминутном видеть вечное, притчевое содержание – помогает своим зрелым творчеством – «Сказками для детей изрядного возраста» - Салтыков-Щедрин.

Сюжет «не то сказки, не то были» «Деревенский пожар» знакомит с крестьянами-погорельцами, с их несчастной долей и прямо сопоставлен с библейской историей об Иове, прошедшем по воле Бога через ужасные, нечеловеческие страдания и мучения во имя испытания искренности и силы его веры. Перекличка носит горько иронический характер. Трагедия современных Иовов страшнее во сто крат: у них нет надежды на благополучный исход, а напряжение душевных сил стоит им жизни.

В сказке «Дурак» стержневым становится евангельский мотив «всех любить надо!», переданных Иисусом Христом людям в качестве нравственного закона: «Люби ближнего твоего…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и гонящих вас» (Матф., 5). Горький сарказм и глубокую печаль автора вызывает то обстоятельство, что герой Иванушка, сызмальства по природе своей живущий в соответствии с этой заповедью, в человеческом обществе кажется дураком, «блаженным». У писателя возникает трагическое ощущение от этой картины нравственного извращения общества, не изменившегося с того времени, когда Иисус Христос пришел с проповедью любви и кротости. Человечество не выполняет данного Богу обещания, завета. Такое отступничество влечет пагубные последствия.

В сказке-притче «Гиена» сатирик ведет речь об одной «породе» нравственно падших людей – «гиен». В финале возникает евангельский мотив изгнания Иисусом Христом их одержимого человека легиона бесов, вошедших в стадо свиней (Марк,5). Сюжет приобретает не трагическое, а оптимистическое звучание: писатель верит, а Иисус укрепляет в нем веру и надежду, что человеческое никогда окончательно не погибнет и «гиенские» черты, бесовские чары обречены рассеяться и исчезнуть.

Салтыков-Щедрин не ограничивается элементарным использованием в своих произведениях уже готовых художественных образов и символов. Многие сказки соотносятся с Библией на ином, более высоком уровне.

Прочитаем сказку «Премудрый пискарь», чаще всего трактуемую как трагическое размышление о бесплодно прожитой жизни. Неизбежность смерти и неминуемость нравственного суда над самим собой, над прожитой жизнью органично вводят в сказку темы апокалипсиса – библейское пророчество о конце света и о страшном суде.

Первый эпизод – рассказ старого пискаря о том, как «однажды он чуть-чуть в уху не угодил». Для пискаря и других рыб, которых волокли куда-то помимо их воли, всех в одно место, это действительно был страшный суд. Страх сковывал несчастных, горел костер и кипела вода, в которой смирялись «грешные», и только его, безгрешного малыша, отпустили «домой», выбросив в реку. Не столько конкретные образы, как сам тон повествования, сверхъестественный характер события напоминает апокалипсис и заставляет читателя вспомнить о грядущем судном дне, которого никому не избежать.

Второй эпизод – внезапное пробуждение совести у героя перед смертью и его размышления о прожитом. «Вся жизнь мгновенно перед ним пронеслась. Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал? Кому доброе слово сказал? Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал об нем? Кто об его существовании вспомнит? И на все вопросы ему пришлось отвечать: «Никому, никто». Вопросы, возникающие в сознании пискаря, отсылают к заповедям Христа, дабы убедиться, что ни одной из них жизнь героя не соответствовала. Самый страшный итог даже не в том, что пискарю нечем оправдаться с высоты вечных нравственных ценностей, о которых в «дрожании» за свой «живот» он «нечаянно» забыл. Сюжетом сказки писатель обращается к каждому обычному человеку: тема жизни и смерти в свете библейской символики развивается как тема оправданности человеческого бытия, необходимости нравственного и духовного совершенствования личности.

Так же органично и естественно сближена с Библией и сказка «Коняга», в которой бытовой сюжет о тяжкой доле крестьянина укрупнен до вневременного, вселенского масштаба: в рассказе о происхождении Коняги и Пустоплясов от одного отца, старого коня улавливается отблеск библейского сюжета о двух сыновьях одного отца, Адама,- Каине и Авеле. В «Коняге» мы не найдем точного соответствия библейской истории, но писателю важна близость идеи, художественной мысли двух сюжетов. Библейский рассказ привносит в текст Щедрина мысль об изначальности человеческого греха – смертельной вражды между людьми, которая в сказке приобретает вид драматического разделения русского общества на интеллектуальную элиту и невежественную народную крестьянскую массу, о роковых последствиях этого внутреннего духовного разлома.

В «Христовой ночи» поэтическими средствами воссоздано кульминационное в священной истории событие – воскресение Иисуса Христа на третий день после распятия. Этому событию посвящен главный христианский праздник – Пасха Салтыков-Щедрин любил этот праздник: праздник светлого Христова воскресения приносил удивительное ощущение раскрепощенности, духовной свободы, о которой для всех так мечтал писатель. Праздник символизировал торжество света над мраком, духа над плотью, добра над злом.

То же содержание угадывается и в сказке Щедрина. В ней, не таясь, писатель воспроизводит евангельский миф о воскресении Христа: «Воскресши рано в первый день недели в воскресенье, Иисус явился к Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов. Наконец явился самим одиннадцати апостолам, возлежавшим на вечери…И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Марк, 16)

В щедринской сказке это событие совместилось и слилось с другим – изображением Страшного Суда и картиной второго пришествия Иисуса Христа. Изменения евангельского текста позволили писателю сделать не просто понятной, но и зримой, пластически осязаемой идеальную тему сказки – неизбежное воскресение человеческого духа, торжество прощения и любви. Для этого писателем введен в повествование символический пейзаж: темы безмолвия и мрака («равнина цепенеет», «глубокое безмолвие», «снежная пелена», «траурные точки деревень»), символизирующие для писателя «грозную кабалу», рабство духа; и темы звука и света («гудение колокола», «горящие шпили церквей», «свет и тепло»), означающих обновление и освобождение духа. Воскресение и явление Иисуса Христа утверждают победу света над тьмой, духа над косной материей, жизни над смертью, свободы над рабством.

Воскресший Христос три раза встречается с людьми: с бедными, богатыми и Иудой – и судит их. «Мир вам!» - говорит Христос нищему люду, который не утратил веру в торжество правды. И Спаситель говорит, что близок час народного освобождения. Затем обращается к толпе богатеев, мироедов, кулаков. Он клеймит их словом порицания и открывает им путь спасения – это суд их совести, мучительный, но справедливый. Эти встречи заставляют его вспомнить два эпизода жизни: молитву в Гефсиманском саду и Голгофу. В эти моменты Христос ощущал свою близость к богу и к людям, которые тогда еще, не веря ему, издевались над ним. Но Христос осознавал, что они все воплощены в нем одном и, страдая за них, он искупает их грехи собственной кровью.

И вот теперь, когда люди, увидев собственными глазами чудо воскресения и пришествия, «наполнили воздух рыданиями и пали ниц», он простил их, ибо тогда они были ослеплены злобой и ненавистью, а ныне пелена спала с их глаз, и люди увидели мир, залитый светом Христовой правды, уверовали и были спасены. Зло, ослепившее людей, не исчерпывает их природы, они способны внять добру и любви, которые «сын человеческий» пришел пробудить в их душах.

Только Иуду Христос сказки не простил. Предателям нет спасения. Христос проклинает их и обрекает на вечное странствие. Этот эпизод вызвал наиболее острые споры среди современников писателя. Л. Н. Толстой просил изменить финал сказки: ведь Христос принес в мир покаяние и прощение. Чем объяснить такой конец «христовой ночи»? Для писателя Иуда – идейный противник Христа. Он предавал сознательно, оказавшись единственным из всех людей, кто ведал, что творил. Наказание бессмертием соответствует тяжести совершенного Иудой преступления: « Живи, проклятый! И будь для грядущих поколений свидетельством той бесконечной казни, которая ожидает предательство».

Сюжет «Христовой ночи» показывает, что в центре сказочного мира Салтыкова-Щедрина всегда была фигура Иисуса Христа как символ невинного страдания и самопожертвования во имя торжества нравственно-философской истины: «Люби бога и люби ближнего как самого себя». Тема христианской совести, евангельской правды, являющаяся ведущей в книге, связывает отдельные сказки, в нее включенные, в единое художественное полотно.

Изображение социальных неустройств и частных человеческих пороков оборачивается под пером писателя общечеловеческой трагедией и заветом писателя к будущим поколениям обустроить жизнь на новых нравственных и культурных началах.

Н.С. Лесков. Тема праведничества.

«Я люблю литературу как средство, которое даёт мне возможность высказать то, что я считаю за истину и благо…» Лесков был убежден, что литература призвана поднимать дух человеческий, стремиться к высшему, а не низшему, и «цели евангельские» для нее дороже любых иных. Подобно Достоевскому и Толстому, Лесков ценил в христианстве практическую нравственность, устремленность к деятельному добру. «Вселенная когда-нибудь разрушится, каждый из нас умрет еще ранее, но пока мы живем и мир стоит, мы можем и должны всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя, - заявлял он. - До идеала мы не достигнем, но если постараемся быть добрее и жить хорошо, то что-нибудь сделаем… Само христианство было бы тщетным, если бы оно не содействовало умножению в людях добра, правды и мира».

Лесков постоянно стремился к богопознанию. «Религиозность во мне была с детства, притом довольно счастливая, то есть такая, которая рано начала мирить во мне веру с рассудком». В личной жизни Лескова часто сталкивалось ангельское божественное начало души с кипучестью, с « нетерпячестью» натуры. Труден был путь его в литературе. Любого верующего, любого ищущего, устремленного к Богу человека жизнь заставляет решать один главный вопрос: как жить по заповедям Божиим в трудной, полной соблазнов и испытаний жизни, как соединить закон небесный с правдой мира, лежащего во зле? Поиски истины оказались непростыми. В условиях мерзости русской жизни стал искать писатель доброе и хорошее. Он увидел, что «русский народ любит жить в атмосфере чудесного и живет в области идей, ищет разрешения духовных задач, поставленных его внутренним миром. Лесков писал: «История земной жизни Христа и святых, чтимых церковью, составляет любимое чтение русского народа; Все другие книги пока мало интересуют его». Поэтому «содействовать народному развитию» - значит, «помогать народу сделаться христианином, ибо он этого хочет и это ему полезно». Лесков уверенно, со знание дела на этом настаивал, говоря: « Я знаю Русь не по-писанному …Я с народом был свой человек». Вот поэтому писатель искал своих героев в народной среде.

«Иконостасом праведников и святых» России назвал М.Горький созданную Н.С.Лесковым галерею самобытных народных характеров. В них претворилась одна из лучших идей Лескова: «Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».

Россия Лескова пестра, горласта, многоголоса. Но всех рассказчиков объединяет общая родовая черта: они - русские люди исповедующие православно- христианский идеал деятельного добра. Вместе с самим автором они «любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград от него, где бы то ни было». Как православные люди, они чувствуют себя в этом мире странниками и не привязываются к земным материальным благам. Всем им свойственно бескорыстно-созерцательное отношение к жизни, позволяющее остро ощущать ее красоту. В своем творчестве Лесков зовет русского человека к «духовному прогрессу», нравственному самоусовершенствованию. В 1870-ые годы он идет искать праведников, без которых, по народному выражению, «не стоит ни один город, ни одно село». « Народ, по мнению писателя, не расположен жить без веры, и вы нигде не рассмотрите самых возвышенных свойств его натуры, как в его отношении к вере».

Начав с обета « не успокоится, пока не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», Лесков постепенно расширял свой цикл, включив в него в последнем прижизненном издании 10 произведений: «Однодум», «Пигмей», «Кадетский монастырь», «Русский демократ в Польше», «Несмертельный Голован», « Инженеры-бессеребреники», «Левша», «Очарованный странник», «Человек на часах», «Шерамур».

Будучи первооткрывателем типа праведника, писатель показал значимость его как для общественной жизни: «Такие люди, стоя в стороне от главного исторического движения… сильнее других делают историю», так и для гражданского становления личности: «Таких людей достойно знать и в известных случаях жизни подражать им, если есть сила вместить благородный патриотический дух, который согревал их сердце, окрылял слово и руководил их поступками». Писатель задает вечные вопросы: можно ли жить, не поддаваясь естественным соблазнам и слабостям? Любой ли человек может достичь Бога в душе? Всякий ли найдет дорогу к Храму? Нужны ли миру праведники?

Первый из задуманных Лесковым рассказов цикла – « Однодум» и первый праведник – Александр Афанасьевич Рыжов. Выходец из мелких чиновников, он обладал богатырской внешностью, физическим и нравственным здоровьем.

Основой его праведничества стала Библия. С четырнадцати лет он доставлял почту, и «ни даль утомительного пути, ни зной, ни стужа, ни ветры, ни дождь его не пугали». Рыжов всегда имел с собой заветную книгу, он извлекал из Библии «большие и твердые познания, легшие в основу всей его последующей оригинальной жизни». Герой многое из Библии и знал наизусть и особенно любил Исаию – одного из знаменитых пророков, который дал предсказание о жизни и подвиге Христа. Но главное содержание пророчества Исаии – обличение неверия и пороков людских. Именно один из таких отрывков кричал на болоте юный Рыжов. И библейская мудрость помогла ему выработать нравственные правила, которые он свято соблюдал в своей жизни и деятельности. Эти правила, почерпнутые из Священного писания и из совести героя отвечали как потребностям ума его, так и совести, они стали его нравственным катехизисом: «Бог всегда со мною, а кроме него никого не страшно», « в поте лица твоего ешь хлеб твой», «мзду брать Бог запрещает», «даров не приемлю», «если иметь великое обуздание, то и малым обойтись можно», « дело не в платье, а в рассудке и совести», « ложь заповедью запрещена – я лгать не стану».

Автор характеризует своего героя: «Он честно служил всем и особенно не угождал никому; в мыслях же своих отчитывался Единому, в Коего неизменно и крепко верил, именуя его Учредителем и Хозяином всего сущего», « удовольствие… состояло в исполнении своего долга, служил верою и правдою, в должности был «ретив и исправен», « был умерен во всем», «не был горд»…

Итак, мы видим «библейский чудак» живет по-библейски. Но это не механическое следование установленным нормам, а душой понятые и принятые правила. Они формируют высочайшую планку личности, не позволяющую даже в малом отступать от законов совести.

Александр Афанасьевич Рыжов оставил по себе «память героическую и почти баснословную». Близкой оценкой: «Он сам почти миф, а история его – легенда» - начинается рассказ «Несмертельный Голован», имеющий подзаголовок: «Из рассказов о трех праведниках». Герою этого произведения дается самая высочайшая характеристика: «мифическое лицо» с «баснословной репутацией». Голована прозвали несмертельным в силу убеждения, что он – «человек особенный; человек, который не боится смерти». Чем герой заслужил такую репутацию?

Автор отмечает, что это был «простой человек» из семьи крепостных. И одевался он «мужиком», в вековечный, носимый как в мороз, так и в жару промасленный и почерневший тулуп, однако рубашка была хотя и холщевая, но всегда чистая, как кипень, с длинной цветной завязкой, и она «сообщала наружности Голована нечто свежее и джентльменское,… потому что он в самом деле был джентльмен». В портрете Голована отмечается сходство с Петром 1. В нем было 15 вершков сложение имел сухое и мускулистое, смугл, круглолиц, с голубыми глазами… Спокойная и счастливая улыбка не оставляла его лица ни на минуту. Голован воплощает физическую и духовную мощь народа.

Писатель утверждает, что сам факт появления его в Орле в разгар чумной эпидемии, унесшей множество жизней, не случаен. В годину бедствий народная среда « выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных. В обыкновенное время они не видны и часто ничем не выделяются из массы; но наскочит на людей « пупырушек», и народ выделяет из себя избранника, и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, несмертельным. Голован и был из таких…»

Герой Лескова удивительно способен к любому труду. Он «кипел в работе с утра до поздней ночи». Это русский человек, который со всем справится.

Голован верит в присущую каждому человеку способность в решительный момент явить добро и справедливость. Вынужденный выступать в роли советчика, он не дает готового решения, а пытается активизировать нравственные силы собеседника: «…Помолись да сделай так, как будто тебе сейчас помирать надо! Вот скажи-ка мне, как бы ты в таком разе сделал?» Тот ответит. А Голован или согласится, или скажет: «А я бы, брат, умираючи, вот как лучше сделал» И расскажет все весело, со всегдашнею улыбкой. Люди настолько верили Головану, что доверили ему вести запись покупок и продаж земельных участков. И погиб Голован за людей: во время пожара утонул в кипящей яме, спасая чужую жизнь или чье-то добро. По мнению Лескова, настоящий праведник не уединяется от жизни, но принимает в ней активное участие, старается помочь ближнему, подчас забывая о своей безопасности. Он идет христианским путем.

Герой повести- хроники «Очарованный странник» Иван Северьяныч Флягин чувствует какую-то предопределенность всего, что случается с ним: будто кто за ним следит и направляет его жизненный путь сквозь все случайности судьбы. От рождения принадлежит герой не только самому себе. Он обещанный Богу ребенок, моленный сын. О своей предназначенности Иван не забывает ни на минуту. Жизнь Ивана выстраивается по известному христианскому канону, заключенному в молитве « о плавающих и путешествующих, в недугах страждущих и плененных». По образу жизни своей это странник – беглый, гонимый, ни к чему земному, материальному не прикипевший. Он прошел через жестокое пленение, через страшные русские недуги и, избавившись «от всякия скорби, гнева и нужды», обратил свою жизнь на служение Богу и народу. По замыслу, за очарованным странником стоит вся Россия, национальный облик которой определен ее православно-христианской верой.

Внешний облик героя напоминает русского богатыря Илью Муромца. Иван обладает неуемной силой, которая иногда прорывается в безрассудных поступках. Эта силушка взыграла у героя в истории с монахом, в поединке с молодцеватым офицером, в битве с богатырем-татарином.

Ключом к разгадке тайны русского национального характера является художественная одаренность Флягина, которая связана с его православно-христианским мировоззрением. Он искренне верит в бессмертие души и в земной жизни человека видит лишь пролог к жизни вечной. Православный человек остро ощущает кратковременность пребывания на этой земле, сознает, что он в мире – странник. Конечной пристанью Флягина оказывается монастырь – дом Божий.

Православная вера позволяет Флягину смотреть на жизнь бескорыстно и благоговейно. Взгляд героя на жизнь широк и полнокровен, так как неограничен ничем узкопрагматическим и утилитарным. Флягин чувствует красоту в единстве с добром и правдой. Картина жизни, развернутая им в рассказе, – это Божий дар.

С православием связана и другая особенность внутреннего мира Флягина: во всех своих действиях и поступках герой руководствуется не головой, а сердцем, эмоциональным побуждением. «У простого русского Бога, - говорил Лесков, - и обиталище простое – «за пазушкой.» Флягин обладает мудростью сердца, а не разума. С юных лет Иван влюблен в жизнь животных, в красоту природы. Но могучая сила, не контролируемая разумом, иногда приводит к ошибкам, имеющим тяжелые последствия. Например, убийство ни в чем не повинного монаха. Русскому национальному характеру, по мнению Лескова, явно не хватает мысли, воли, организации. Это порождает слабости, ставшие, по мысли писателя, русским национальным бедствием.

У лесковского героя есть здоровое «зерно», плодотворная первооснова для живого развития. Это зерно – православие, посеянное в душу Ивана в самом начале его жизненного пути матерью, пошедшее в рост с пробуждением совести в лице периодически являющегося к нему, пострадавшего от его озорства монаха.

Одиночество, испытание пленом, тоска по Родине, трагическая судьба цыганки Груши - все это пробудило душу Ивана, открыло перед ним красоту самоотвержения, сострадания. Он уходит в армию вместо единственного сына старичков. С этих пор смыслом жизни Ивана Флягина становится желание помочь страдающему человеку, попавшему в беду. В монастырском уединении русский богатырь Иван Флягин очищает свою душу, совершая духовные подвиги.

Пройдя через аскетическое самоочищение, Флягин в духе того же народного православия, как его понимает Лесков, обретает дар пророчества. Флягин исполняется страха за народ русский: «И даны мне были слезы, дивно обильные!.. все я о родине плакал». Предчувствует Флягин великие испытания и потрясения, которые в ближайшие годы суждено пережить русскому народу, слышит внутренний голос: «Ополчитесь!» «Разве вы и сами собираетесь идти воевать?» - спрашивают его. « А как же-с? – отвечает герой. - Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется».

Подобно многим своим современникам, Лесков считал, что главным в христианском вероучении заповедь действенной любви и что вера без дел мертва. Важно помнить Бога и молиться ему, но этого недостаточно, если не будешь любить ближних и не будешь готовым на помощь всякому, попавшему в беду. Без добрых дел молитва не поможет.

Праведники Лескова - учителя жизни. « Одушевляющая их совершенная любовь ставит их выше всех страхов».

Александр Блок. Евангельская символика в поэме «Двенадцать».

Двадцатый век. Век бурных изменений в России. Русские люди ищут путь, по которому предстоит идти стране. И церковь, которая веками была направляющей нравственного сознания людей, не могла не почувствовать на себе тяжесть отказа народа от вековых традиций. «Гений дол людям новые идеала, а, значит, показал новую дорогу. Люди пошли за ним, без колебаний разрушив и растоптав все, чем существовали долгие века, что складывалось и упрочнялось десятками поколений»,- писал Л. Н. Толстой. Но может ли человек легко и безболезненно отказаться от своего прежнего существования и пойти новым, лишь теоретически просчитанным путем? На этот вопрос пытались ответить многие писатели 20 века.

Эту проблему пытается решить Александр Блок в поэме «Двенадцать», посвященной Октябрю.

Что символизирует образ Иисуса Христа в поэме «Двенадцать»?

Вот какую оценку давали этому образу критики и писатели в разные годы.

П. А. Флоренский: «Поэма «Двенадцать» - предел и завершение блоковского демонизма…Характер прелестного видения, пародийного лика, являющегося в конце поэмы «Иисуса» (отметим разрушение спасительного имени), предельно убедительно доказывают состояние страха, тоски и беспричинной тревоги «удостоившихся такого времени».

А. М. Горький: «Достоевский…убедительно доказал, что Христу нет места на земле. Блок сделал ошибку полуверующего лирика, поставив Христа во главе «Двенадцати»

М. В. Волошин: «Двенадцать блоковских красногвардейцев изображены без всяких прикрас и идеализаций…никаких данных, кроме числа 12, на то, чтобы счесть их апостолами,- в поэме нет. И потом, что же это за апостолы, которые выходят охотиться на своего Христа?.. Блок, поэт бессознательный и притом поэт всем своим существом, в котором, как в раковине, звучат шумы океанов, и он часть сам не знает, кто и что говорит через него».

Е. Ростин: «Чувствует поэт, что эта разбойная Россия близка к Христу…Ибо Христос пришел прежде всего к блудницам и разбойникам и их называл первыми в своем царстве. И оттого станет Христос во главе их, возьмет их кровавый флаг и поведет их куда-то по своим путям неисповедимым».

Совершенно очевидно, что образ Христа – это идейный стержень, символ, благодаря которому «Двенадцать» обрели иное философское звучание.

Поэма имела огромный резонанс по всей России. Она помогла осмыслить происходящее, тем более, что нравственный авторитет Блока был несомненным. Споря с ним, уточняя многозначность образа Христа, люди уточняли и свое отношение к революции, большевикам, большевизму. Нельзя не учитывать и время, 1918 год. Еще никто не мог предсказать, как будут развиваться события, к чему они приведут.

Долгие годы Иисус даже воспринимался как образ первого коммуниста. Это было вполне исторично. В первые годы советской власти большевистские идеи большинством воспринимались именно как новое христианское учение. «Иисус – вершина человечества, осуществляющего в себе величайшую из всех человеческих истин – истину о равенстве всех людей…Вы продолжатели дела Иисуса»,- писал в Совнарком академик Павлов, упрекая большевиков в излишней жестокости, но надеясь быть услышанным.

Но разделял ли такие взгляды автор «Двенадцати». Конечно, он не был безбожником, но отделял Христа от церкви как государственного института самодержавия. Но и Двенадцать обходятся без имени святого, они даже не узнают его. Двенадцать красногвардейцев, идущие «эх, эх, без креста» изображены как убийцы, которым «все дозволено», «ничего не жаль» и «выпить кровушку» - все равно что разгрызть семечко. Моральный уровень их так низок, а жизненные понятия настолько примитивны, что ни о каких глубоких чувствах и высоких помыслах говорить не приходится. Убийство, грабеж, пьянство, разврат, «черная злоба» и равнодушие к человеческой личности - вот облик идущих «державным шагом» новых хозяев жизни, и кромешная тьма неслучайно окружает их. «Господи, благослови!» - восклицают революционеры, не верящие в Бога, но призывающие Его благословить раздуваемый ими «мировой пожар в крови».

Явление Христа с кровавым флагом в руке – эпизод ключевой. Судя по дневниковым записям, эта концовка не давала покоя Блоку, который ни разу не прокомментировал публично смысла последних строк поэмы, но из его записей, не предназначенных для печати, видно, насколько мучительно Блок искал этому объяснение: «Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» «Что Христос идет с ними – несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что Он опять Он с ними, и другого пока нет; а надо другого? – Я как-то измучен». Христос «в белом венчике из роз» идет впереди людей, творящих насилие и, возможно, уже исповедующих другую веру. Но Спаситель не бросает детей своих, не ведающих, что творят, не соблюдающих данные Им заповеди. Остановить дикий разгул, образумить и вернуть душегубов в лоно Божие – это истинное дело Христа.

В кровавом хаосе Иисус олицетворяет высшую духовность, культурные ценности, невостребованные, но и неисчезающие. Образ Христа – это будущее, олицетворение мечты о действительно справедливом и счастливом обществе. Вот почему Христос «и от пули невредим». Поэт верит в человека, в его разум, в его душу. Конечно, еще не скоро настанет этот день, он даже «невидим», но в том, что он настанет, у Блока сомнений нет.

Леонид Андреев. Ветхозаветные и Новозаветные параллели в творчестве писателя.

Подобно Льву Толстому Леонид Андреев страстно выступил против насилия и зла. Однако он ставил под сомнение толстовскую религиозно-нравственную идею, никогда не связывал с ней освобождение общества от социальных пороков. Проповедь смирения и непротивление была чужда Андрееву. Темой рассказа «Жизнь Василия Фивейского» является «вечный вопрос человеческого духа в его искании свой связи с бесконечностью вообще и бесконечной справедливостью в частности».

Для героя рассказа искание связи с «бесконечной справедливостью», то есть с Богом, оканчивается трагически. В изображении писателя жизнь отца Василия – бесконечная цепь суровых, часто просто жестоких испытаний его безграничной веры в Бога. Утонет его сын, запьет с горя попадья – отец Василий останется все тем же горячо верующим христианином. В поле, куда ушел он, узнав о беде с женой, он « приложил руки к груди и хотел что-то сказать. Дрогнули, но не поддались сомкнутые железные челюсти: скрипнув зубами, поп с силой развел их, - и с этим движением уст его, похожим на судорожную зевоту, прозвучали громкие отчетливые слова:

Я – верю.

Без отзвука потерялся в пустыне неба и частых колосьев этот молитвенный вопль, так безумно похожий на вызов. И точно кому-то возражая, кого-то страстно убеждая и предостерегая, он снова повторил

Я – верю».

А потом сдохнет двенадцатипудовый боров, заболеет дочь, родится идиотом в страхе и сомнении ожидавшийся ребенок. И как прежде, запьет вконец попадья и в отчаянии попытается наложить на себя руки. Дрогнет отец Василий: «Бедная. Бедная. Все бедные. Все плачут. И нет помощи! О-о-о!»

Отец Василий решает снять с себя сан и уехать. «Три месяца отдыхала их душа, и снова вернулась в их дом потерянная надежда и радость. Всею силой пережитых страданий поверила попадья в новую жизнь…» Но судьба приготовила отцу Василию еще одно искусительное испытание: сгорает его дом, умирает от ожогов жена, и разразилась катастрофа. Отдавшись в состоянии религиозного экстаза богосозерцанию, отец Василий хочет совершить сам то, что положено совершить самому Всевышнему – он хочет воскресить мертвого!

« Отец Василий открыл звякнувшую дверь и через толпу… направился к черному, молчаливо ждущему гробу. Остановился, поднял повелительно правую руку и торопливо сказал разлагающемуся телу:

Тебе говорю, встань!»

Трижды произносит он эту сакраментальную фразу, наклоняется к горбу, «ближе, ближе, хватается руками за острые края гроба, почти прикасается к посинелым устам, дышит в них дыханием жизни – смрадным, холодно свирепым дыханием смерти отвечает ему потревоженный труп». И потрясенному священнику приходит, наконец, озарение: « Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость – чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха!» Сокрушенный в своей вере в Бога, не найдя никаких оправданий человеческим страданиям, отец Василий в ужасе и умопомрачении убегает из церкви на широкую и торную дорогу, где и упал замертво, упал « ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль… И в своей позе сохранил он стремительность бега…как будто и мертвый продолжал он бежать».

Легко заметить, что сюжет рассказа восходит к той библейской легенде об Иове, которая занимает одно из центральных мест в размышлениях и спорах героев Достоевского в «Братьях Карамазовых» о божественной справедливости.

Но Леонид Андреев разрабатывает эту легенду так, что история Василия Фивейского, который потерял больше, чем Иов, наполняется богоборческим смыслом.

В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» Леонид Андреев ставил и решал «вечные» вопросы. Что есть истина? Что есть справедливость? Что есть праведность и грех?

Эти вопросы он поднимает в рассказе «Иуда Искариот».

Андреев иначе подходит к образу вечного предателя. Он изображает Иуду так, что жаль не распятого Бога-Сына, а самоубийцу Иуду. Используя библейские легенды, Андреев говорит о том, что и в смерти Христа, и в смерти Иуды виноват народ, что человечество напрасно возложило ответственность за произошедшее на Иуду искариота. Заставляя задуматься о «низости рода человеческого», писатель доказывает, что в предательстве Сына Божьего повинны трусливые ученики Пророка. «Как же вы позволили это? Где была ваша любовь?» Тринадцатого апостола, как и Христа, предали все.

Л. Андреев, пытаясь философски осмыслить образ Иуды, призывает задуматься над разгадкой души человеческой, которая убеждена в господстве зла. Гуманистическая идея Христа не выдерживает проверки предательством.

Несмотря на трагический конец, повесть Андреева, как и многие другие его произведения, не дает оснований для вывода о полном пессимизме автора. Всесилие рока касается только физической оболочки человека, обреченного на смерть, но дух его свободен, и никто не в состоянии остановить его духовных исканий. Зародившееся сомнение в любви идеальной – к Богу - приводит героя к реальной любви – к человеку. Ранее существовавшая между отцом Василием и другими людьми пропасть преодолевается, к священнику наконец-то приходит понимание людских страданий. Его потрясают своей простотой и правдой откровения прихожан на исповеди; жалость, сострадание к грешным людям и отчаяние от понимания собственного бессилия помочь им толкают его на бунт против Бога. Ему близки тоска и одиночество угрюмой Насти, метания пьяной попадьи, и даже в Идиоте прозревает он душу «всезнающую и скорбную».

Вера в собственную избранность – это вызов року и попытка преодолеть безумие мира, способ духовного самоутверждения и поиск смысла жизни. Однако, обладая задатками свободного человека, Фивейский не может не нести в себе последствий духовного рабства, пришедшего из опыта прошлого и собственной сорокалетней жизни. Поэтому способ, который он избирает для реализации своих бунтарских замыслов, - свершение чуда «избранником» - архаичен и обречен на провал.

Андреев ставит в «Жизни Василия Фивейского» двуединую проблему: на вопрос о высоких возможностях человека он дает положительный ответ, а вероятность их реализации с помощью божьего промысла оценивает отрицательно.

М. А. Булгаков. Своеобразие осмысления библейских мотивов в романе «Мастер и Маргарита».

30- е годы – трагический период в истории нашей страны, годы безверия, бескультурья. Это конкретное время Михаил Афанасьевич Булгаков помещает в контекст Священной истории, сопоставляя вечное и временное. Временное в романе – это сниженное описание быта Москвы 30-х годов. «Мир литераторов, членов МОССОЛИТа – массовый мир, мир бескультурный и безнравственный» (В. Акимов «На ветрах времени»). Новые деятели культуры люди неталантливые, им неведомо творческое вдохновение, они не слышат «глас божий». Они не претендуют на познание истины. Этому убогому и безликому миру литераторов противопоставлен в романе Мастер - личность, творец, создатель историко-философского романа. Через роман Мастера булгаковские герои выходят в иной мир, другое измерение жизни.

В булгаковском романе евангельский сюжет об Иешуа и Пилате представляет собой роман в романе, являясь его своеобразным идейным центром. Булгаков по-своему рассказывает легенду о Христе. Его герой удивительно осязаем, жизнен. Создается впечатление, что он обычный смертный человек, по-детски доверчивый, простодушный, наивный, но вместе с тем мудрый и проницательный. Он слаб физически, но силен духовно и как бы является воплощением лучших человеческих качеств, провозвестником высоких человеческих идеалов. Ни побои, ни наказания не могут заставить его изменить своим принципам, безграничной вере в преобладание доброго начала в человеке, в «царство истины и справедливости».

В начале булгаковского романа два московских литератора беседуют на Патриарших прудах о поэме, написанной одним из них, Иваном Бездомным. Поэма его атеистическая. Иисус Христос изображен в ней весьма черными красками, но, к сожалению, как живое, реально существующее лицо. Другой литератор, Михаил Александрович Берлиоз, человек образованный и начитанный, материалист, растолковывает Ивану Бездомному, что никакого Иисуса не было, что эта фигура создана воображением верующих людей. И невежественный, но искренний поэт «на все это» соглашается со своим ученым другом. Именно в этот момент в разговор двух приятелей вмешивается появившийся на Патриарших прудах дьявол по имени Воланд и задает им вопрос: «Если бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» «Сам человек и управляет!» - ответил Бездомный. С этого момента и начинается сюжет «Мастера и Маргариты», и главная проблема 20 века, отраженная в романе, – проблема человеческого самоуправления.

Булгаков защищал культуру как великую и вечную общечеловеческую ценность, созданную бесконечным по времени общечеловеческим трудом, усилиями разума и духа. Непрерывающимися усилиями. Разрушение культуры, гонение на интеллигенцию, которую он считал «лучшим слоем в нашей стране», он не мог принять. Это сделало его «протестантом», «сатирическим писателем».

Булгаков отстаивает мысль: человеческая культура не случайность, а закономерность земной и космической жизни.

Двадцатый век – время всевозможных революций: социальных, политических, духовных, время отрицания прежних способов управления человеческим поведением.

«Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой» - это идея времени. Но управлять собою и другими человеческими жизнями не так-то легко.

Массовый человек, освобожденный от всего, пользуется «свободой без креста» прежде всего в своих интересах. К окружающему миру такой человек относится как хищник. Новые духовные ориентиры выражать неимоверно трудно. Поэтому, возражая быстрому на ответ Бездомному, Воланд говорит: «Виноват…ведь для того, чтобы управлять, нужно иметь какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу!» Такой смехотворный план может иметь человек, овладевший культурой, выработавший на ее основе свои жизненные принципы. Человек ответственен за весь распорядок жизни на земле, но еще более ответственен художник.

Вот герои, которые уверены, что не только собой, но и другими управляют(Берлиоз и Бездомный). Но что происходит дальше? Один погибает, другой находится в сумасшедшем доме.

Параллельно с ними показаны другие герои: Иешуа и Понтий Пилат.

Иешуа уверен в возможности человеческого самосовершенствования. С этим булгаковским героем связано представление о добре как признании духовной неповторимости, личной ценности каждого человека («Злых людей не бывает!»). Истину Иешуа видит в гармонии между человеком и миром, и эту истину может и должен открыть каждый; стремление к ней – цель жизни человека. Имея такой план, можно надеяться на «управление» собой и «всем вообще распорядком на земле».

Понтий Пилат, наместник римского императора в Ершалаиме, по службе осуществляющий насилие на поднадзорной земле, изверился в возможность гармонии между людьми и миром. Истина для него – в подчинении навязанному и непреоборимому, хотя и бесчеловечному порядку. Его головная боль – знак дисгармонии, раскола, который переживает этот земной и сильный человек. Пилат одинок, он отдает всю свою привязанность лишь собаке. Он принудил себя примириться со злом и расплачивается за это.

«Сильный ум Пилата разошелся с его совестью. И головная боль – наказание за то, что его разум допускает и поддерживает несправедливое устройство мира». (В. Акимов «На ветрах времени»)

Так в романе происходит открытие «Истинной истины», соединяющей в себе разум и добро, ум и совесть. Человеческая жизнь равна духовной ценности, духовной идее. Все главные герои романа – идеологи: философ Иешуа, политик Пилат, писатели Мастер, Иван Бездомный, Берлиоз, да и «профессор» черной магии Воланд.

Но ведь идея может быть внушенной извне; она может быть ложной, преступной; Булгаков хорошо знает об идеологическом терроре, об идеологическом насилии, которое может быть более изощренном, чем насилие физическое. «Можно «подвесить» человеческую жизнь на ниточку ложной идеи и, обрезав эту ниточку, то есть убедившись в ложности идеи, убить человека», - пишет Булгаков. Сам по себе человек не придет к ложной идее, по своей доброй воле и здравом рассуждении не примет ее в себя, не свяжет с нею – злой, разрушительной, ведущей к дисгармонии – своей жизни. Такая идея может быть лишь навязана, внушена извне. Иначе говоря, среди всех насилий худшее – это насилие идейное, духовное.

Человеческая сила – только от добра, а всякая иная сила – уже от «лукавого». Человек начинается там, где кончается зло.

Роман «Мастер и Маргарита» - роман об ответственности человека за добро.

События глав, в которых рассказывается о Москве 20-30-х годов, происходят во время Страстной недели, во время которой и совершается своеобразная моральная ревизия общества, производимая Воландом и его свитой. «Моральная инспекция всего общества и отдельных ее членов продолжается на протяжении всего романа. В основе любого общества должны лежать не материальные, классовые, политические, а нравственные основания». (В. А. Доманский «Я пришел не судить мир, но спасти мир») За веру в мнимые ценности, за душевную лень в поисках веры человек бывает наказан. И герои романа, люди мнимой культуры, не могут распознать в Воланде дьявола. Воланд появляется в Москве, для того чтобы узнать, стали ли люди лучше за тысячу лет, научились ли они управлять собой, отмечать, что такое хорошо и что такое плохо. Ведь социальный прогресс требует обязательного духовного…. Но Воланда в Москве не узнают не только обыватели, но и люди творческой интеллигенции. Обывателей Воланд не наказывает. Пусть их! Но вот творческая интеллигенция должна нести ответственность, она преступна, потому что вместо истины она пропагандирует догмы, значит, развращает народ, порабощает его. А как было уже сказано, духовное порабощение самое страшное. Вот поэтому наказанию подвергаются Берлиоз, Бездомный, Степа Лиходеев, ибо «каждому будет дано по вере его», «все судимы будут по делам своим». И особую ответственность должен нести художник, Мастер.

По мысли Булгакова, писательский долг в том, чтобы вернуть человеку веру в высокие идеалы, восстановить истину.

Жизнь требует от Мастера подвига, борьбы за судьбу своего романа. Но Мастер не герой, он лишь служитель истины. Он падает духом, отказывается от своего романа, сжигает его. Подвиг свершает Маргарита.

Человеческую судьбу и сам исторический процесс определяет непрерывный поиск истины, следование высшим идеалам правды, добра и красоты.

Роман Булгакова об ответственности человека за собственный выбор жизненных путей. Он – о всепобеждающей силе любви и творчества, возносящей душу к горним высотам истинной человечности.

Евангельский сюжет, изображенный Булгаковым в его романе, обращен также и к событиям нашей отечественной истории. «Писателя тревожат вопросы: что есть истина – следование государственным интересам или ориентация на общечеловеческие ценности? Как появляются предатели, отступники, конформисты?» 1

Диалоги Иешуа и Понтия Пилата проецируются на атмосферу некоторых стран Европы, в том числе и нашей 30-х годов 20-ого века, когда личность беспощадно угнеталась государством. Это порождало всеобщее недоверие, страх, двуличие. Вот почему так ничтожны и мелки в романе людишки, составляющие мир московского мещанства. Автор показывает различные стороны человеческой пошлости, нравственного разложения, высмеивает тех, отступился от добра, утратил веру в высокий идеал, стал служить не богу, а дьяволу.

Нравственное отступничество Понтия Пилата свидетельствует о том, что в условиях любого тоталитарного режима, будь то императорский Рим или сталинская диктатура, даже самый сильный человек может выжить, преуспеть, лишь руководствуясь ближайшей государственной пользой, а не своими нравственными ориентирами. Но, в отличие от установившейся в истории христианства традиции, булгаковский герой не просто трус или отступник. Он обвинитель и жертва. Приказав тайно ликвидировать предателя Иуду, он мстит не только за Иешуа, но и за себя, так как и сам может пострадать от доноса императору Тиверию.

Выбор Понтия Пилата соотносится со всем ходом мировой истории, является отражением вечного конфликта между конкретно-историческим и вневременным, общечеловеческим.

Таким образом, Булгаков, используя библейский сюжет, дает оценку современной жизни.

Светлый ум Михаила Афанасьевича Булгакова, его бесстрашная душа, его рука без содрогания и страха срывает все маски, обнажает все настоящие обличья.

В романе бьет могучим потоком жизнь, в нем торжествует творческое всесилие художника, отстаивающего духовное достоинство искусства в двадцатом веке, художника, которому поэтому подвластно все: бог и дьявол, судьбы людей, сами жизнь и смерть.

Ч. Айтматов. Специфика христианских образов в романе «Плаха».

Двадцать лет спустя после первой публикации «Мастера и Маргариты», появился роман Чингиза Айтматова «Плаха» - и тоже со вставной новеллой о Пилате и Иисусе, но смысл этого приема решительно изменился. В ситуации начавшейся «перестройки» Айтматова уже не волнует драма отношений между писателем и властью, он переносит акцент на драму неприятия народом проповеди Праведника, проводя слишком прямую и даже, пожалуй, кощунственную параллель между Иисусом и героем романа.

Айтматов предложил свое художественное осмысление евангельского сюжета – спора Иисуса Христа и Понтия Пилата об истине и справедливости, о назначении человека на земле. Этот сюжет еще раз говорит о вечности проблемы.

Айтматов известную евангельскую сцену осмысливает с позиций сегодняшнего дня.

В чем видит айтматовский Иисус смысл существования на земле? Смысл - в следовании гуманистическим идеалам. Жить ради будущего.

В романе раскрывается тема возвращения к вере. Человечество, пройдя через страдания и наказания Страшного Суда, должно вернуться к простым и вечным истинам.

Понтий Пилат не принимает гуманистической философии Христа, потому что считает, что человек – зверь, что он не может обойтись без войн, без крови, как плоть не может без соли. Смысл жизни он видит в могуществе, богатстве и власти: « Людей не научат ни проповеди в храмах, ни голоса с неба! Они всегда будут следовать за кесарями, как стада за пастухами, и, преклоняясь перед силой и благами, почитать будут того, кто окажется беспощадней и могущественнее всех»…

Своеобразным духовным двойником Иисуса Христа в романе является Авдий Калистратов, бывший семинарист, изгнанный из семинарии за вольномыслие, за то, что он возмечтал очистить веру от страстей человеческих, от воли кесарей, подчинивших себе служителей церкви Христовой. Он заявил отцу-координатору, что будет искать новую форму Бога взамен старой, пришедшей от времен языческих, побудительные причины своего отступничества объяснил так: «Неужто за две тысячи лет христианства мы не в силах добавить ни одного слова к тому, что было сказано едва ли не в библейские времена?». Уставший от своей и чужой мудрости координатор практически предрекает Авдию судьбу Христа: «И в миру не сносить тебе головы, потому что и в миру не терпят тех, кто подвергает сомнению основополагающие учения, ведь любая идеология претендует на обладание конечной истиной».

Для Авдия нет дороги к истине вне веры в Спасителя, вне любви к Богочеловеку, отдавшему жизнь во имя искупление грехов всего человечества. Христос в воображении Авдия говорит: «Порок всегда легко оправдать. Но мало кто задумывался, что зло властолюбия, которым заражены все, - злейшее из всех зол, и за него однажды род человеческий расплатится сполна. Погибнут народы». Перед Авдием стоит вопрос о том, почему же люди так часто грешат, если точно известно, что нужно делать, чтобы попасть в вожделенное царствие небесное? Либо неверен предуказанный путь, любо они настолько оторвались от Создателя, что не желают к нему возвращаться. Вопрос старый и тяжкий, но требующий ответа от каждой живой души, не погрязшей окончательно в пороке. В романе истину всего два героя и верят в то, что люди в конце концов создадут царствие добра и справедливости: это Авдий и сам Иисус. Душа Авдия переместилась на две тысячи лет назад, чтобы самому увидеть, понять и попытаться спасти того, чья смерть неминуема. Авдий готов отдать жизнь за того, кто ему дороже всего на свете.

Он не только проповедник, но и борец, вступающий в поединок со злом за высокие человеческие ценности. У каждого его оппонентов есть четко сформулированное мировоззрение, оправдывающее его помыслы и поступки. В реальной жизни категории добра и зла стали мифическими понятиями. Многие из них изо всех сил тщатся доказать превосходство собственной философии над христианской. Взять хотя бы Гришана, предводителя одной из мелких шаек, в которую неисповедимыми путями попадает Авдий. Он вознамерился если не победить конкретное зло словом Божьим, то хотя бы раскрыть оборотную сторону для тех, кто может пойти по пути ухода от действительности в наркотические сны. А Гришан противостоит ему как тот самый искуситель, который соблазняет слабого человека псевдораем: «Я вхож к Богу,- говорит он своему противнику,- с черного хода. Своих людей я приближаю к Богу оперативнее, чем кто-либо». Гришан гласно и сознательно проповедует самую привлекательную идею – идею абсолютной свободы. Он говорит: «Мы бежим от массового сознания, чтобы не оказаться в плену толпы». Но это бегство не способно принести избавления даже от самого примитивного страха перед государственными законами. Очень тонко это почувствовал Авдий: «Свобода – лишь тогда свобода, когда она не боится закона». Нравственный спор Авдия с Гришаном, главарем «гонцов» за анашой, в чем-то продолжает диалог Иисуса с Пилатом. Пилата и Гришана объединяет неверие в людей, в социальную справедливость. Но если сам Пилат проповедует «религию» сильной власти, то Гришан – «религию кайфа», подменяя высокое человеческое стремление к нравственному и физическому совершенству наркотическим опьянением, проникновением к Богу «с черного хода». Этот путь к Богу легок, но душа при этом отдается Дьяволу.

Авдий, мечтающий о братстве людей, вековой преемственности культур, взывающий к людской совести, одинок и в этом его слабость, потому что в мире, который его окружает, размыты границы между добром и злом, попраны высокие идеалы, торжествует бездуховность. Он не принимает проповеди Авдия.

Бессильным кажется Авдий перед силами зла. Его сначала жестоко, до полусмерти избивают «гонцы» за анашой, а затем, как Иисуса распинают молодчики из «хунты» Обер-Кандалова. Окончательно утвердившись в своей вере и убедившись в невозможности повлиять святым словом на тех, кто только внешне сохранил облик человеческий, кто способен погубить все сущее на этой многострадальной земле, Авдий не отрекается от Христа – он повторяет подвиг Его. И голосом вопиющего в настоящей пустыне звучат слова распинаемого Авдия: « В мольбе моей своекорыстия нет – я не прошу и толики благ земных и не молю о продлении дней моих. Лишь о спасении душ людских взывать не перестану. Ты, Всемогущий, не оставляй в неведении нас, не позволяй нам оправдания искать в сомкнутости добра и зла на свете Прозрение ниспошли людскому роду». Не напрасна жизнь Авдия. Боль его души, его страдания за людей, его нравственный подвиг заражают других «мировой болью», побуждают их вступать в борьбу со злом.

Особое место в исканиях Авдия занимает его богостроительство. У Айтматова идеал человечества не бог-Вчера, а Бог-Завтра, тот, каким он видится Авдию Калистратову: «…все люди, вместе взятые, есть подобие Бога на земле. И имя есть той ипостаси Бог – Бог-Завтра…Бог-Завтра и есть дух бесконечности, а в целом в нем вся суть, вся совокупность деяний и устремлений человеческих, а потому, каким быть Бог-Завтра – прекрасным или дурным, добросердечным или карающим – зависит от самих людей».

Заключение

Возвращение к Христу как нравственному идеалу вовсе не означает стремления писателей угодить возрождающемуся религиозному сознанию многих наших современников. Оно обусловлено, прежде всего, идеей спасения, обновления нашего мира, лишенного «имени святого».

Многие поэты и прозаики стремились найти истину, определить смысл человеческого бытия. И все они приходили к выводу, что нельзя построить счастье одних на несчастье других. Невозможно отречься от вековых традиций и моральных устоев и на голом месте соорудить всеобщий дом равенства и счастья. Подобное возможно лишь, если идти путем, заложенным в человеке самой природой. Путем гармонии, гуманизма и любви. И проводниками этой истины на земле являются люди, которые сумели почувствовать истинную, чистую и вечную любовь к людям.

Не одно поколение писателей будет обращаться евангельским мотивам, чем ближе человек к вечным истинам, заповедям, тем богаче его культура, его духовный мир.

О, есть неповторимые слова,

Кто их сказал – истратил слишком много.

Неистощима только синева

Небесная и милосердье Бога. (Анна Ахматова).