Главным героем рассказа «Случай на станции Кочетовка» является молодой лейтенант Василий Зотов, который служил помощником коменданта на прифронтовой железнодорожной станции Кочетовка. Зотов - человек ответственный и серьезный. В Кочетовке он проживал квартирантом у пожилой женщины, хотя ему поступали предложения и от молодых девушек. Но Зотов был человеком идейным, об измене своей жене, оставшейся беременной в Белоруссии, не могло идти и речи.
Зотов очень жалел, что он не попал на фронт, а вынужден работать на станции, руководить отправкой составов с грузом или людьми. Поэтому он старался делать свою работу четко и ответственно и того же требовал от подчиненных. Как человек, не лишенный добродушия и сострадания, он старался помочь тем, кто в этом очень нуждался. Так выглядит история с сопровождающими состава, которые ничего не ели в течение одиннадцати дней. Зотов искренне готов был сделать все, что от него зависело.
Здесь, на станции, Василий Зотов знакомится с Тверитиновым, добровольцем лет пятидесяти, который пришел просить помощи отправить его на ближайший поезд, для того, чтобы догнать свой эшелон, от которого он отстал. Лейтенанту очень нравилось общаться с Тверитиновым. Ему искренне хотелось помочь добровольцу. Тверитин казался человеком интеллигентным и очень воспитанным и, как выяснилось, он был актером в театре. Они говорили много о театре, о семье Тверитинова а так же том, чего Зотов, в силу своей молодости не знал и не понимал – о репрессиях. За милой легкой беседой лейтенант угощал гостя табаком и даже готов был презентовать целую пачку. Так ему понравился этот человек. Затем Зотов стал подробно объяснять солдату путь, которым бы он мог быстрее догнать свой эшелон. Зотов рассказал Тверитинову, что тому следовало бы добраться до маленькой станции под Сталинградом. Солдат удивился названию «Сталинград» и спросил о том, как раньше называли Сталинград. Этот вопрос немало взбудоражил Зотова. В его голове пронеслись мысли о том, что этот добродушный солдат является не тем, за кого себя выдает. Лейтенант тут же позвонил в оперативный отдел, чтобы выяснить личность загадочного человека. Он попытался всячески задержать его. В итоге Тверитинов был задержан.
Долгое время Зотов не мог понять, как так получилось. Ведь ему было очень приятно и легко общаться с Тверитиновым, у них было столько общего. Но, видимо, этого было недостаточно. Они не могли одинаково относиться к Сталину. Тверитинов многое повидал в этом мире, на его глазах происходили самые трагические события в стране. А Зотов ни на минуту не подвергал сомнению режим Сталина и служил ему, насколько можно эффективно.
Зотова не оставляла в покое эта история и ему была не безразлична судьба Тверитинова. Он неоднократно, как бы, между прочим, звонил в оперативный отдел, для того, чтобы узнать судьбу узника. Зотов постоянно мучился вопросом о том, правильно ли он сделал, отдав судьбу человека в руки правосудия.
Главной мыслью рассказа является то, что каждый человек должен очень хорошо обдумывать, взвешивать все «за» и «против» прежде, чем совершать определенные поступки. Зачастую необходимо слушать себя, а не выдавать, чьи то навязанные постулаты за свои собственные и, в дальнейшем с твердой убежденностью, следовать им.
Картинка или рисунок Случай на станции Кочетовка
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Самое страшное Саша Черный
Маленькие мальчики играют на улице со взрослыми, вот улетает мяч, а рассказчик бежит за ним, ему попало по ребру, а мяч отлетел за забор к женскому саду. Мальчик вызвался достать мяч, это подхватили все остальные и перебросили через забор.
- Краткое содержание Эмма Джейн Остин
В деревне Хайбери жил богатый помещик Генри Вудхаус со своей дочерью Эммой. Мать её давно умерла, воспитанием девушки все эти годы занималась гувернантка мисс Тейлор.
- Краткое содержание Островский За двумя зайцами
Довольно таки знаменитая пьеса была создана М.Старицким. Островский же перевел ее на русский язык, и получилось комическое, но поучительное творение. По произведению был поставлен фильм, а в театрах с большим аншлагом проходили спектакли
- Краткое содержание На поле Куликовом Блок
Поэт очень любит свою родину и сравнивает её с женой. Ему грустно от того, что Русь переживает множество невзгод. Постоянные войны не дают спокойно жить людям. Не видно конца вражеским войскам. Вокруг тоска и грусть.
- Краткое содержание Думай и богатей Наполеона Хилла
Материальное состояние и известность являются теми особенными благами, к которым стремится каждый здравомыслящий человек.
Алё, это диспетчер?
Кто это? Дьячихин?
Да не ну, а я спрашиваю - Дьячихин?
Гони цистерны с седьмого на третий, гони. Дьячихин, да.
Это говорит дежурный помощник военного коменданта лейтенант Зотов! Слушайте, что вы творите? Почему до сих пор не отправляете на Липецк эшелона шестьсот семьдесят… какого, Валя?
Восьмого.
Шестьсот семьдесят восьмого!
Тянуть нечем.
Как это понять - нечем?
Паровоза нет, как. Варнаков? Варнаков, там, на шестом, четыре платформы с углем видишь? Подтяни их туда же.
Слушайте, как паровоза нет, когда я в окно вон шесть подряд вижу.
Это сплотка.
Что - сплотка?
Паровозная. С кладбища. Эвакуируют.
Хорошо, тогда маневровых у вас два ходит!
Товарищ лейтенант! Да маневровых, я видел, - три!
Вот рядом стоит начальник конвоя с этого эшелона, он меня поправляет - три маневровых. Дайте один!
Их не могу.
Что значит не можете? А вы отдаёте себе отчёт о важности этого груза? Его нельзя задерживать ни минуты, а вы…
Подай на горку.
- …а вы его скоро полсуток держите!
Да не полсуток.
Что у вас там - детские ясли или диспетчерская? Почему младенцы кричат?
Да набились тут. - Товарищи, сколько говорить? Очистите комнату. Никого отправить не могу. Военные грузы и те стоят.
В этом эшелоне идёт консервированная кровь! Для госпиталя! Поймите!
Всё понимаю. Варнаков? Теперь отцепись, иди к водокачке, возьми те десять.
Слушайте! Если вы в течение получаса не отправите этого эшелона - я буду докладывать выше! Это не шутка! Вы за это ответите!
Василь Васильич! Дайте трубку, я сама…
Передаю военному диспетчеру.
Николай Петрович? Это Подшебякина. Слушай, что там в депо? Ведь один СУшка уже был заправлен.
Так вот, товарищ сержант, идите в конвойный вагон, и если через сорок минут… Ну, если до полседьмого вас не отправят - придёте доложите.
Есть прийти доложить! Разрешите идти?
Начальник конвоя круто, чётко развернулся и, с первым шагом отпустив, руку от шапки, вышел.
Лейтенант Зотов поправил очки, придававшие строгое выражение его совсем не строгому лицу, посмотрел на военного диспетчера Подшебякину, девушку в железнодорожной форме, как она, рассыпав обильные белые кудряшки, разговаривала в старомодную трубку старомодного телефона, - и из её маленькой комнаты вышел в свою такую же маленькую, откуда уже дальше не было двери.
Комната линейной комендатуры была угловая на первом этаже, а наверху, как раз над этим углом, повреждена была водосточная труба. Толстую струю воды, слышно хлеставшую за стеной, толчками ветра отводило и рассыпало то перед левое окно, на перрон, то перед правое, в глухой проходик. После ясных октябрьских заморозков, когда утро заставало всю станцию в инее, последние дни отсырело, а со вчерашнего дня лило этого дождя холодного не переставая так, что удивляться надо было, откуда столько воды на небе.
Зато дождь и навёл порядок: не было этой бестолковой людской перетолчки, постоянного кишения гражданских на платформах и по путям, нарушавшего приличный вид и работу станции. Все спрятались, никто не лазил на карачках под вагонами, не перелезал по вагонным лесенкам, местные не пёрлись с вёдрами варёной картошки, а пассажиры товарных составов не бродили меж поездов, как на толкучке, развесив на плечах и руках бельё, платье, вязаные вещи. (Торговля эта очень смущала лейтенанта Зотова: её как будто и допускать было нельзя и запрещать было нельзя - потому что не отпускалось продуктов на эвакуируемых.) Не загнал дождь только людей службы. В окно виден был часовой на платформе с зачехлёнными грузами - весь облитый струящимся дождём, он стоял и даже не пытался его стряхивать. Да по третьему пути маневровый паровоз протягивал цистерны, и стрелочник в брезентовом плаще с капюшоном махал ему палочкой флажка. Ещё тёмная малорослая фигурка вагонного мастера переходила вдоль состава второго, пути, ныряя под каждый вагон.
А то всё было - дождь-косохлёст. В холодном настойчивом ветре он бил в крыши и стены товарных вагонов, в грудь паровозам; сёк по краснообожжённым изогнутым железным рёбрам двух десятков вагонных остовов (коробки сгорели где-то в бомбёжке, но уцелели ходовые части, и их оттягивали в тыл); обливал четыре открыто стоявших на платформах дивизионных пушки; сливаясь с находящими сумерками, серо затягивал первый зелёный кружок семафора и кое-где вспышки багровых искр, вылетающих из теплушечных труб. Весь асфальт первой платформы был залит стеклянно-пузырящейся водой, не успевавшей стекать, и блестели от воды рельсы даже в сумерках, и даже тёмно-бурая насыпка полотна вздрагивала невсачивающимися лужами.
И всё это не издавало звуков, кроме глухого подрагивания земли да слабого рожка стрелочника, - гудки паровозов отменены были с первого дня войны.
И только дождь трубил в разорённой трубе.
За другим окном, в проходике у забора пакгауза, рос дубок. Его трепало, мочило, он додержал ещё тёмных листьев, но сегодня слетали последние.
Стоять и глазеть было некогда. Надо было раскатывать маскировочные бумажные шторки на окнах, зажигать свет и садиться за работу. Ещё много надо было успеть до смены в Девять часов вечера.
Но Зотов не опускал шторок, а снял командирскую фуражку с зелёным околышем, которая на дежурстве даже в комнате всегда сидела у него на голове, снял очки и медленно потирал пальцами глаза, утомлённые переписыванием шифрованных номеров транспортов с одной карандашной ведомости на другую. Нет, не усталость, а тоска подобралась к нему в темнеющем прежде времени дне - и заскребла.
Тоска была даже не о жене, оставшейся с еще не рождённым ребёнком далеко в Белоруссии, под немцами. Не о потерянном прошлом, потому что у Зотова не было ещё прошлого. Не о потерянном имуществе, потому что он его не имел и иметь не хотел бы никогда.
Угнетённость, потребность выть вслух была у Зотова от хода войны, до дикости непонятного. По сводкам Информбюро провести линию фронта было нельзя, можно было спорить, у кого Харьков, у кого Калуга. Но среди железнодорожников хорошо было известно, что за Узловую на Тулу поезда уже не шлют и через Елец дотягиваются разве что до Верховья. То там, то сям прорывались бомбардировщики и к рязань-воронежской линии, сбрасывали по нескольку бомб, досталось и Кочетовке. А дней десять назад свалились откуда-то два шальных немецких мотоциклиста, влетели в Кочетовку и на ходу строчили из автоматов. Одного из них положили, другой унёсся, но на станции от стрельбы все испереполошились, и начальник отряда спецназначения, ведающий взрывами в случае эвакуации, ушел рвануть водокачку заложенным ранее толом. Теперь вызвали восстановительный поезд, и третий день он работал здесь.
Сюжет
События рассказа большей частью происходят в один вечер 1 ноября 1941 года на железнодорожной станции Кочетовка в Тамбовской области , недалеко от линии фронта. Главным героем повествования выступает дежурный помощник военного коменданта лейтенант Василий Зотов, честный и добропорядочный молодой человек, настоящий патриот своей страны, вызвавшийся на службу добровольцем сразу после окончания института. Пока местные жители занимаются повседневными делами, он очень переживает из-за развязавшейся отечественной войны, хочет к товарищам на передовую, но вопреки своим доблестным порывам вынужден заниматься тыловой рутиной. Необходимо произвести полную перепись уцелевших и повреждённых грузов подвергшегося бомбардировке железнодорожного состава, и даже эту бумажную работу лейтенант стремится сделать как можно более качественно, чтобы хоть как-то помочь сражающейся родине.
В течение дня Зотова посещают разные люди, через общение с ними более полно раскрываются черты его мировоззрения, всплывают факты его биографии. Будучи благородным идеалистом , он готов на всё ради хорошего человека, вплоть до альтруистического самопожертвования , тогда как к подлецам относится с крайней ненавистью и мечтает об их искоренении. Например, отказался жить в большом просторном доме из-за развратного поведения хозяйки, аморальной заведующей столовой, предпочёл ей холодную тесную избу дряхлой старухи. Герой всегда поступает по совести, в соответствии со своими твёрдыми нравственными принципами, однако жизнь преподносит ему такие ситуации, где выбор бывает не всегда очевиден. Так, буквально вчера на станции произошёл неприятный инцидент: молодой красноармеец, охранявший вагоны с мукой, застрелил одного из ехавших соседним поездом окруженцев, которые настолько оголодали, что ели эту муку в сыром виде, размешивая с водой. С одной стороны, постовой поступил правильно, он защищал народное имущество, но с другой, - убил воевавшего в ожесточённых боях соотечественника, такого же советского человека.
Кульминацией рассказа становится встреча Зотова с мобилизованным театральным актёром Тверитиновым, который отстал от своего поезда и добирается до места назначения на попутных. Интеллигентность этого человека очень близка герою, он заводит с ним разговор и, сам того не замечая, раскрывает душу, изливает все свои переживания. Тем не менее, в ходе непринуждённой беседы лейтенант внезапно понимает, что посетитель может оказаться подосланным шпионом, поскольку у того при себе нет никаких документов. Слушая разъяснения о своём дальнейшем пути, Тверитинов интересуется, как раньше назывался город Сталинград , и после этого вопроса Зотову кажется, что худшие опасения подтвердились, ведь только иностранный агент может не знать такое. Руководствуясь косвенными предположениями и догадками, в итоге помощник коменданта решает отправить актёра на проверку в органы НКВД .
Зотов уверен в правильности своего поступка, однако даже спустя несколько дней судьба Тверитинова продолжает волновать его. Желая узнать о результатах проверки, он звонит на оперативный пункт, но не получает прямого ответа. Лейтенанту хочется позвонить ещё, но, боясь навлечь на себя подозрения, он не решается. Через несколько месяцев появляется возможность спросить о предполагаемом шпионе у приехавшего по другим делам следователя, тот уверяет, их сотрудники «разберутся» с любым. Последнее предложение рассказа сообщает о том, что до самого конца жизни Зотов не мог забыть этого своего собеседника.
Создание и публикация
Рассказ полностью основан на реальных событиях, в основу сюжета лёг реально произошедший случай на станции Кочетовка, а прототип главного героя - настоящий комендант Леонид Власов, приятель Солженицына. Ещё когда писатель жил в Рязани, этот человек приехал навестить его, в июле - августе 1962 года они вместе путешествовали на велосипедах по Латвии и Литве, проехали по многим железным дорогам того времени, и именно тогда был получен материал для «Случая». Солженицына в услышанной истории привлекла прежде всего моральная сторона случившегося, совесть, которая у многих людей находится в состоянии сна и нуждается в пробуждении. Отдельные эпизоды писатель почерпнул из своего раннего неоконченного романа «Люби революцию!», лейтенант Зотов во многом напоминает Глеба Нержина, главного героя этого во многом автобиографичного художественного произведения. Например, оттуда в неизменном виде заимствован отрывок стихотворения «Если Ленина дело падёт в эти дни, для чего мне останется жить?», заимствована сцена посещения библиотеки, схожи размышления Зотова и Нержина об отступлении и сплачивании разбитого советского сопротивления.
Рукопись создавалась в ноябре 1962 года, по словам автора, «прямо для журнала, первый раз в жизни». 26 ноября на обсуждении в редакции «Нового мира » было принято решение переименовать рассказ, поскольку Кочетовка ассоциировалась с Всеволодом Кочетовым , главным редактором конкурентного журнала «Октябрь ». Как отмечал в своём дневнике Владимир Лакшин , предлагались варианты «Зелёная фуражка» и «На дежурстве», но в итоге название станции просто изменили на Кречетовка. На том же совещании некоторые члены редколлегии, в том числе Александр Твардовский , выразили сомнение в том, что человек может забыть о переименовании Царицына в Сталинград, однако Солженицын настаивал - в действительности всё было именно так .
Несмотря на то что писатель готовил текст специально для «Нового мира», прежде главный редактор «Правды » Павел Сатюков попросил небольшой кусок из рассказа для своей газеты. Солженицын выбрал отрывок, где персонажи обсуждают убийство окруженца, от: «На письменном столе Зотова стояло два телефона…» до «Любимый праздник в году, радостный наперекор природе, а в этот раз - рвущий душу». 23 декабря отрывок был напечатан, и эта публикация навсегда защитила рассказ от жёсткой цензуры и критики, так как считалось, что «Правда», главная идеологическая газета страны, не может ошибаться. Через месяц рассказ напечатали полностью в первом январском номере «Нового мира», вместе «Матрёниным двором » под общей шапкой «Два рассказа», тираж номера составил 102,7 тысячи экземпляров.
Отзывы
Отрицательных отзывов у рассказа не было по причине публикации отрывка в неприкасаемой «Правде», а положительные поступали регулярно. Варлам Шаламов назвал «Случай» обвинительным актом большой силы, отметив, что по своей художественной силе он не уступает «Ивану Денисовичу », а кое в чём даже превосходит. Корней Чуковский после прочтения рассказа отозвался о Солженицыне как о достойном продолжателе Толстого и Чехова . Положительно отзывался о произведении и прототип главного героя, в личной переписке с автором он писал следующее: «Разумеется, у меня нет абсолютно никаких возражений против использования тобой всего, что ты знаешь обо мне и от меня. Могу только радоваться, что моя более чем заурядная персона в какой-то мере способствует расцвету советской литературы» .
Вскоре после публикации «Случая на станции Кочетовка» представители киностудии «Ленфильм » предложили автору договор на экранизацию рассказа, однако Солженицын сразу же отказался: «отдать им права, а они испортят, покажут нечто осовеченное, фальшивое? - а я не смогу исправить…» .
Примечания
Ссылки
- Седакова О. Маленький шедевр: «Случай на станции Кочетовка» . Православие и мир (12 декабря 2012). Архивировано из первоисточника 17 декабря 2012. Проверено 15 декабря 2012.
| Александр Солженицын | ||
|---|---|---|
| Рассказы и повести |
Один день Ивана Денисовича (1959) · Матрёнин двор (1959) · Правая кисть (1960) · Случай на станции Кочетовка (1963) · Для пользы дела (1963) · Захар-Калита (1965) · Как жаль (1965) · Пасхальный крестный ход (1966) · Крохотки (1958-1963, 1996-1999) |
 |
| Романы | В круге первом (1955-1958) · Раковый корпус (1963-1966) | |
| Воспоминания | Бодался телёнок с дубом (1967-1974) · Угодило зёрнышко промеж двух жерновов | |
| Стихотворения, поэмы | Дороженька (1947–1952) · Прусские ночи (1947–1952) | |
| Драматургия | Пир победителей (1951-1953) · Пленники (1952-1953) · Олень и шалашовка (1954) | |
| Эссе и публицистика |
Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана (1965) · Мир и насилие (1973) · На возврате дыхания и сознания (1974) · Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни (1974) · Образованщина (1974) · Жить не по лжи (1974) · Измельчание Свободы (1976) · Наши плюралисты (1982) · ...Колеблет твой треножник (1984) · Как нам обустроить Россию (1990) · Россия в обвале (1998) · Размышления над февральской революцией (2007) |
|
| Другое |
Архипелаг ГУЛАГ (1973) · Красное колесо · Русский вопрос к концу XX века (1994) · Русский словарь языкового расширения (1990-2000) · Двести лет вместе (2001-2002) |
|
| Экранизации | Один день Ивана Денисовича (1970) · В круге первом (2006) | |
Wikimedia Foundation . 2010 .
Смотреть что такое "Случай на станции Кочетовка" в других словарях:
У этого термина существуют и другие значения, см. Кочетовка. Координаты: 52°57′38.8″ с. ш. 40°28′52.9″ в. д. / 52.960778° с. ш. 40.481361° в. д … Википедия
В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Солженицын. Александр Солженицын … Википедия
Солженицын, Александр Исаевич Александр Солженицын Солженицын в 1994 году после возвращения в Россию Имя при рождении: Александр Исаевич Солженицын Дата рождения … Википедия
Рассказ «Случай на станции Кочетовка» написан в 1962 году, а опубликован в журнале «Новый мир» в 1963-м. Это время хрущевской «оттепели»: Александр Солженицын — бывший зэк, отсидевший восемь лет, автор сенсационного «Одного дня Ивана Денисовича», напечатанного благодаря личному разрешению Хрущева. В 1964 году «оттепель» кончилась и началась эпоха брежневского застоя. А Солженицын стал одним из двух главных советских диссидентов наряду с академиком Андреем Сахаровым.
Текст рассказа построен как классическая новелла, в нем описывается один знаменательный случай. Осень 1941-го, прифронтовая станция, главный герой — помощник коменданта станции лейтенант Зотов. Типичный положительный герой советской литературы. Бескорыстный, добрый, честный, искренний человек, всегда готовый прийти на помощь. Кульминацией рассказа становится встреча Зотова с Тверитиновым — солдатом, отставшим от эшелона, у него нет документов, кроме домашнего фото. Тверитинов — солдат нестроевого склада, типичный штатский, артист, интеллигент. Между ними зарождаются дружеские чувства, но в разговоре появляются нотки осуждения: так, актер Тверитинов почему-то не в восторге от пьес Горького. Взаимонепонимание нарастает, но человеческая симпатия между героями не исчезает. Зотов немного подозревает своего нового знакомого, но хочет ему помочь. После вопроса Тверитинова о прежнем названии Сталинграда Зотов убеждается, что перед ним шпион. Он сдает его НКВД. «Что вы делаете? — кричал Тверитинов голосом гулким, как колокол. — Ведь этого не исправишь!»
В каком-то смысле это еще один «станционный смотритель» «Станционный смотритель» — повесть А. С. Пушкина из цикла «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». , который смотрит, но видит плохо, будучи заморочен ложными литературно-идейными штампами. Но если пушкинский смотритель загипнотизирован карамзинским сентиментализмом и евангельскими сюжетами, то Зотов заморочен советской, сталинской идеологией. В дальнейшем он пытается выяснить в органах, кем оказался Тверитинов. Ему говорят, что разберутся: «А почему вы спрашиваете? <…> У нас брака не бывает». Рассказ заканчивается словами: «Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека…»
Суть рассказа в том, что добрый, положительный герой сдает на погибель близкого ему человека. Почему? Из-за словесной мелочи — названия города, но и из-за имени Сталина — и это уже не мелочь, а сакральный момент. Зотов как бы убивает брата своего, но не со зла, а исключительно ради идейного добра, как он его понимает. Убийцей его делает система. Простой советский человек убивает другого как бы в продолжение Гражданской войны. Не садист, не профессиональный мучитель в форме и сапогах, а положительный герой советской литературы.
Позволим себе не совсем корректный вопрос: где же в рассказе сам автор? Он, как часто бывает, в обоих антагонистах: и в отличном офицере Зотове, который вдруг начинает сомневаться в официальных истинах, и в Тверитинове, артисте, становящемся жертвой системы, причем споткнувшись об имя Сталина, как и сам автор, отсидевший за письмо другу с нелестными отзывами о вожде. Солженицын вообще особенно силен, когда в проблемных героев вносит что-то свое, личное. Литературно же перед нами классический случай обращения готовых форм советского положительного героя и жанра детективного рассказа о разоблачении подозрительного иностранца в их противоположность. Рассказ, грубо говоря, призван перевоспитать героя, перепахать его, выражаясь по-ленински, а вместе с ним — и всю советскую литературу и ее читателей.
АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН
СЛУЧАЙ НА СТАНЦИИ КОЧЕТОВКА
Аннотация
Написан в ноябре 1962. Напечатан в «Новом мире», 1963, № 1; ещё прежде того, в декабре 1962, отрывок напечатан в «Правде». (Из-за этого обстоятельства никогда не был подвергнут критике в советской прессе, так как «Правда» не могла ошибаться.) «Кочетовка» - реальное название станции, где и произошёл в 1941 году описанный подлинный случай. При публикации название было сменено на «Кречетовка» из-за остроты противостояния «Нового мира» и «Октября» (главный редактор - Кочетов), хотя все остальные географические пункты остались названными точно.
Алё, это диспетчер?
- Ну.
- Кто это? Дьячихин?
- Ну.
- Да не ну, а я спрашиваю - Дьячихин?
- Гони цистерны с седьмого на третий, гони. Дьячихин, да.
- Это говорит дежурный помощник военного коменданта лейтенант Зотов! Слушайте, что вы творите? Почему до сих пор не отправляете на Липецк эшелона шестьсот семьдесят… какого, Валя?
- Восьмого.
- Шестьсот семьдесят восьмого!
- Тянуть нечем.
- Как это понять - нечем?
- Паровоза нет, как. Варнаков? Варнаков, там, на шестом, четыре платформы с углем видишь? Подтяни их туда же.
- Слушайте, как паровоза нет, когда я в окно вон шесть подряд вижу.
- Это сплотка.
- Что - сплотка?
- Паровозная. С кладбища. Эвакуируют.
- Хорошо, тогда маневровых у вас два ходит!
- Товарищ лейтенант! Да маневровых, я видел, - три!
- Вот рядом стоит начальник конвоя с этого эшелона, он меня поправляет - три маневровых. Дайте один!
- Их не могу.
- Что значит не можете? А вы отдаёте себе отчёт о важности этого груза? Его нельзя задерживать ни минуты, а вы…
- Подай на горку.
- …а вы его скоро полсуток держите!
- Да не полсуток.
- Что у вас там - детские ясли или диспетчерская? Почему младенцы кричат?
- Да набились тут. - Товарищи, сколько говорить? Очистите комнату. Никого отправить не могу. Военные грузы и те стоят.
- В этом эшелоне идёт консервированная кровь! Для госпиталя! Поймите!
- Всё понимаю. Варнаков? Теперь отцепись, иди к водокачке, возьми те десять.
- Слушайте! Если вы в течение получаса не отправите этого эшелона - я буду докладывать выше! Это не шутка! Вы за это ответите!
- Василь Васильич! Дайте трубку, я сама…
- Передаю военному диспетчеру.
- Николай Петрович? Это Подшебякина. Слушай, что там в депо? Ведь один СУшка уже был заправлен.
- Так вот, товарищ сержант, идите в конвойный вагон, и если через сорок минут… Ну, если до полседьмого вас не отправят - придёте доложите.
- Есть прийти доложить! Разрешите идти?
- Идите.
Начальник конвоя круто, чётко развернулся и, с первым шагом отпустив, руку от шапки, вышел.
Лейтенант Зотов поправил очки, придававшие строгое выражение его совсем не строгому лицу, посмотрел на военного диспетчера Подшебякину, девушку в железнодорожной форме, как она, рассыпав обильные белые кудряшки, разговаривала в старомодную трубку старомодного телефона, - и из её маленькой комнаты вышел в свою такую же маленькую, откуда уже дальше не было двери.
Комната линейной комендатуры была угловая на первом этаже, а наверху, как раз над этим углом, повреждена была водосточная труба. Толстую струю воды, слышно хлеставшую за стеной, толчками ветра отводило и рассыпало то перед левое окно, на перрон, то перед правое, в глухой проходик. После ясных октябрьских заморозков, когда утро заставало всю станцию в инее, последние дни отсырело, а со вчерашнего дня лило этого дождя холодного не переставая так, что удивляться надо было, откуда столько воды на небе.
Зато дождь и навёл порядок: не было этой бестолковой людской перетолчки, постоянного кишения гражданских на платформах и по путям, нарушавшего приличный вид и работу станции. Все спрятались, никто не лазил на карачках под вагонами, не перелезал по вагонным лесенкам, местные не пёрлись с вёдрами варёной картошки, а пассажиры товарных составов не бродили меж поездов, как на толкучке, развесив на плечах и руках бельё, платье, вязаные вещи. (Торговля эта очень смущала лейтенанта Зотова: её как будто и допускать было нельзя и запрещать было нельзя - потому что не отпускалось продуктов на эвакуируемых.) Не загнал дождь только людей службы. В окно виден был часовой на платформе с зачехлёнными грузами - весь облитый струящимся дождём, он стоял и даже не пытался его стряхивать. Да по третьему пути маневровый паровоз протягивал цистерны, и стрелочник в брезентовом плаще с капюшоном махал ему палочкой флажка. Ещё тёмная малорослая фигурка вагонного мастера переходила вдоль состава второго, пути, ныряя под каждый вагон.
А то всё было - дождь-косохлёст. В холодном настойчивом ветре он бил в крыши и стены товарных вагонов, в грудь паровозам; сёк по краснообожжённым изогнутым железным рёбрам двух десятков вагонных остовов (коробки сгорели где-то в бомбёжке, но уцелели ходовые части, и их оттягивали в тыл); обливал четыре открыто стоявших на платформах дивизионных пушки; сливаясь с находящими сумерками, серо затягивал первый зелёный кружок семафора и кое-где вспышки багровых искр, вылетающих из теплушечных труб. Весь асфальт первой платформы был залит стеклянно-пузырящейся водой, не успевавшей стекать, и блестели от воды рельсы даже в сумерках, и даже тёмно-бурая насыпка полотна вздрагивала невсачивающимися лужами.
И всё это не издавало звуков, кроме глухого подрагивания земли да слабого рожка стрелочника, - гудки паровозов отменены были с первого дня войны.
И только дождь трубил в разорённой трубе.
За другим окном, в проходике у забора пакгауза, рос дубок. Его трепало, мочило, он додержал ещё тёмных листьев, но сегодня слетали последние.
Стоять и глазеть было некогда. Надо было раскатывать маскировочные бумажные шторки на окнах, зажигать свет и садиться за работу. Ещё много надо было успеть до смены в Девять часов вечера.
Но Зотов не опускал шторок, а снял командирскую фуражку с зелёным околышем, которая на дежурстве даже в комнате всегда сидела у него на голове, снял очки и медленно потирал пальцами глаза, утомлённые переписыванием шифрованных номеров транспортов с одной карандашной ведомости на другую. Нет, не усталость, а тоска подобралась к нему в темнеющем прежде времени дне - и заскребла.
Тоска была даже не о жене, оставшейся с еще не рождённым ребёнком далеко в Белоруссии, под немцами. Не о потерянном прошлом, потому что у Зотова не было ещё прошлого. Не о потерянном имуществе, потому что он его не имел и иметь не хотел бы никогда.
Угнетённость, потребность выть вслух была у Зотова от хода войны, до дикости непонятного. По сводкам Информбюро провести линию фронта было нельзя, можно было спорить, у кого Харьков, у кого Калуга. Но среди железнодорожников хорошо было известно, что за Узловую на Тулу поезда уже не шлют и через Елец дотягиваются разве что до Верховья. То там, то сям прорывались бомбардировщики и к рязань-воронежской линии, сбрасывали по нескольку бомб, досталось и Кочетовке. А дней десять назад свалились откуда-то два шальных немецких мотоциклиста, влетели в Кочетовку и на ходу строчили из автоматов. Одного из них положили, другой унёсся, но на станции от стрельбы все испереполошились, и начальник отряда спецназначения, ведающий взрывами в случае эвакуации, ушел рвануть водокачку заложенным ранее толом. Теперь вызвали восстановительный поезд, и третий день он работал здесь.
Но не в Кочетовке было дело, а - почему же война так идёт? Не только не было революции по всей Европе, не только мы не вторгались туда малой кровью и против любой комбинации агрессоров, но сошлось теперь - до каких же пор? Что б ни делал он днём и ложась вечером, только и думал Зотов: до каких же пор? И когда был не на службе, а спал на квартире, всё равно просыпался по радиоперезвону в шесть утра, томясь надеждой, что сегодня-то загремит победная сводка. Но из чёрного раструба безнадёжно выползали вяземское и волоколамское направления и клешнили сердце: а не сдадут ли ещё и Москву? Не только вслух (вслух спросить было опасно), но самого себя Зотов боялся так спросить - всё время об этом думал и старался не думать.
Однако тёмный этот вопрос ещё был не последним. Сдать Москву ещё была не вся беда. Москву сдавали и Наполеону. Жгло другое: а - потом что? А если - до Урала?...
Вася Зотов преступлением считал в себе даже пробегание этих дрожащих мыслей. Это была хула, это было оскорбление всемогущему, всезнающему Отцу и Учителю, который всегда на месте, всё предвидит, примет все меры и не допустит.
Но приезжали из Москвы железнодорожники, кто побывал там в середине октября, и рассказывали какие-то чудовищно-немыслимые вещи о бегстве заводских директоров, о разгроме где-то каких-то касс или магазинов - и молчаливая мука, опять сжимала сердце лейтенанта Зотова.
Недавно, по дороге сюда, Зотов прожил два дня в командирском резерве. Там был самодеятельный вечер, и один худощавый бледнолицый лейтенант с распадающимися волосами прочёл свои стихи, никем не проверенные, откровенные. Вася сразу даже не думал, что запомнил, а потом всплыли в нём оттуда строчки. И теперь, шёл ли он по Кочетовке, ехал ли поездом в главную комендатуру Мичуринска или телегой в прикреплённый сельсовет, где ему поручено было вести военное обучение пацанов и инвалидов, - Зотов повторял и перебирал эти слова, как свои:
Наши сёла в огне и в дыму города…
И сверлит и сверлит в исступленьи
Мысль одна: да когда же? когда же?! когда
Остановим мы их наступленье?!
И еще так, кажется, было:
Если Ленина дело падёт в эти дни -
Для чего мне останется жить?
Тоже и Зотов совсем не хотел уцелеть с тех пор, как началась война. Его маленькая жизнь значила лишь - сколько он сможет помочь Революции. Но как ни просился он на первую линию огня - присох в линейной комендатуре.
Уцелеть для себя - не имело смысла. Уцелеть для жены, для будущего ребёнка - и то было не непременно. Но если бы немцы дошли до Байкала, а Зотов чудом бы ещё был жив, - он знал, что ушёл бы пешком через Кяхту в Китай, или в Индию, или за океан - но для того только ушёл бы, чтобы там влиться в какие-то окрепшие части и вернуться с оружием в СССР и в Европу.
Так он стоял в сумерках под лив, хлёст, толчки ветра за окнами и, сжавшись, повторял стихи того лейтенанта.
Чем гуще в комнате темнело, тем ясней калилась вишнёво-нагретая дверца печи и падал жёлтый рассеянный снопик через остеклённую шибку двери из соседней комнаты, где дежурный военный диспетчер по линии НКПС сидела уже при свете.
Она хотя и не подчинялась дежурному помощнику военного комеданта, но по работе никак не могла без него обойтись, потому что ей не положено было знать ни содержания, ни назначения грузов, а только номера вагонов. Эти номера носила ей списчица вагонов тётя Фрося, которая и вошла сейчас, тяжело оббивая ноги.
- Ах, дождь заливенный! - жаловалась она. - Ах, заливенный! А всё ж сбывает мало-малешко.
- Но семьсот шестьдесят пятый надо переписать, тётя Фрося, - сказала Валя Подшебякина.
- Ладно, перепишу, дай фонарь направить. Дверь была не толста и прикрыта не плотно, Зотову был слышен их разговор.
- Хорошо, я угля управилась получить, - говорила тётя Фрося. - Теперь ничего не боюсь, на одной картошке ребятишков передержу. А у Дашки Мелентьевой - и недокопана. Поди-ка поройся в грязе.
- Скажи, мороз хватит. Холодает как.
- Ранняя зима будет. Ох, в такую войну да зима ранняя… А вы сколько картошки накопали?
Зотов вздохнул и стал опускать маскировку на окнах, аккуратно прижимая шторку к раме, чтоб ни щёлочкой не просвечивало.
Вот этого он понять не мог, и это вызывало в нём обиду и даже ощущение одиночества. Все эти рабочие люди вокруг него как будто так же мрачно слушали сводки и расходились от репродукторов с такой же молчаливой болью. Но Зотов видел разницу: окружающие жили как будто и ещё чем-то другим, кроме новостей с фронта, - вот они копали картошку, доили коров, пилили дрова, обмазывали стёкла. И по времени они говорили об этом и занимались этим гораздо больше, чем делами на фронте.
Глупая баба! Привезла угля - и теперь «ничего не боится». Даже танков Гудериана?
Ветер тряс деревцо у пакгауза и в том окне чуть позвенивал одним стёклышком.
Зотов опустил последнюю шторку, включил свет. И сразу стало в тёплой, чисто выметенной, хотя и голой комнате уютно, как-то надёжно, обо всём стало думаться бодрей.
Прямо под лампочкой, посередине комнаты, стоял стол дежурного, позади его у печки - сейф, к окну - старинный дубовый станционный диван на три места со спинкой (из спинки толстыми вырезанными буквами выступало название дороги). На диване этом можно было ночью прилечь, да редко приходилось за работой. Ещё была пара грубых стульев. Между окон висел цветной портрет Кагановича в железнодорожном мундире. Висела раньше и карта путей сообщения, но капитан, комендант станции, велел снять её, потому что в комнату сюда, входят люди и если среди них затешется враг, то, скосясь, он может сориентироваться, какая дорога куда.
- Я - чулки выменивала, - хвастала в соседней комнате тётя Фрося, пару чулков шёлковых брала у их за пяток картофельных лепёшек. Чулков теперь, может, до конца войны не будет. Ты мамке скажи, чтоб она не зевала, из картошки б чего настряпала - и туда, к теплушкам. С руками вырывают. А Грунька Мострюкова надысь какую-то чудную рубашку выменяла - бабью, ночную, мол, да с прорезями, слышь, в таких местах… ну, смехота! Собрались в её избе бабы, глядели, как она мерила, - животы порвали!... И мыло тоже можно брать у их, и дёшево. А мыло теперь продукт дефективный, не купишь. Ты скажи мамке, чтоб не зевала!
- Не знаю, тётя Фрося…
- Чо, тебе чулки не нужны?
- Чулки очень нужны, да как-то совестно… у эвакуированных…
- У выковыренных-то и брать! Они отрезы везут, кустюмы везут, мыло везут - прям как на ярмарку и снаряжались. Там такие мордатые еду-у-уть! - отварную курицу им, слышь, подавай, другого не хотят! У кого даже, люди видели, сотенные прямо пачками перевязаны, и пачек полон чемойдан. Банк, что ль, забрали? Только деньги нам не нужны, везите дальше.
- Ну, вот твои квартиранты…
- Э-этих ты не равняй. Эти голь да босота, они из Киева подхватились в чём были, как до нас доехали - удивляться надо. Полинка на почту устроилась, зарплатка ей недохударная, а и чего - та зарплата? Я бабку повела, подпол ей открыла - вот, говорю, картошку бери, и капусту квашеную бери, и за комнату мне с вас тоже ничего не надо. Бедных я, Валюта, всегда жалею, богатый - пощады не проси!
