В этой статье мы рассмотрим произведение, которое написал Василий Белов. «Привычное дело» (краткое содержание будет представлено ниже) - повесть, написанная в 1966 году. Она принесла своему автору известность и утвердила его как одного из родоначальников «деревенской прозы». Для творчества Белова и до этого было характерно бытописание мира деревни, но с наибольшей силой впервые это проявилось только в «Привычном деле». Итак, обратимся к сюжету произведения.
Белов, «Привычное дело»: краткое содержание. Главы 1 и 2
Иван Африканович Дрынов, простой мужик, едет пьяный на дровнях. До этого он напился с Мишкой Петровым, трактористом, и теперь ведет беседу с Парменом - мерином. Ему поручили привезти товар для магазина из сельпо, но спьяну Иван спутал дорогу и заехал в чужую деревню. Теперь домой он доберется не раньше, чем к утру. Но для него это совершенно привычное дело.
Именно поэтому ночь он проводит в дороге. Именно в этот момент нагоняет Дрынова Мишка. Давние приятели выпивают еще. И в этот момент Ивану Африкановичу приходит идея сосватать за тракториста свою троюродную сестру Нюшку. Женщине уже 40 лет, и она работает зоотехником. Правда, у нее есть один недостаток - бельмо на глазу, но если смотреть на нее с левой стороны, то ничего не заметно. Друзья идут к Нюшке, но та гонит их ухватом, и им приходится идти ночевать в баню.
Глава 3. Катерина
В это же время родился девятый сын, Иван, у жены Дрынова, Катерины. Сама же Катерина, несмотря на строгий запрет фельдшера, сразу же после родов отправляется на тяжелую работу, больная. Катерина начинает вспоминать о том, как однажды, в Петров день, ее Иван наблудил с сельской бойкой бабой Дарьей Путанкой. А когда Катерина его все же простила, он на радостях пошел и обменял на «гармонью» Библию, доставшуюся в наследство от деда. Сделал это Иван, чтобы жену развеселить музыкой.
А вот сейчас та самая Дашка отказывается смотреть за телятами, и Катерине приходится выполнять и свою, и ее работу. Измученная болезнью и работой женщина в изнеможении падает в обморок. Вызывают скорую, и Катерина оказывается в больнице. Ей ставят диагноз - гипертония. Только через две недели ее выписали и разрешили вернуться домой.
Вспоминает о гармони и Иван Африканович - не успел он как следует научиться играть, только басы кое-как освоил, как отобрали у него инструмент за недоимки.
Глава 4. Сенокос
Описывает в своих произведениях простую деревенскую жизнь Белов. «Привычное дело» (краткое содержание это отлично иллюстрирует) - еще одно описание крестьянского быта 60-х годов.
Наступает пора сенокоса. По ночам Иван Африканович тайком косит сено в лесу за 7 верст от родной деревни. Все потому, что крестьянам колхоз отдает десять процентов от накошенного, а этого на месяц хватит, не больше, а зима длинная. Чтобы прокормить корову, нужно минимум три стога, вот и приходится воровать.
В одну из таких ночей Дрынов решает взять с собой сына Гришку, совсем еще маленького. И потом Гришка по глупости рассказал, что ходил косить ночью с отцом в лес, районному уполномоченному. Ивану Африкановичу грозит суд - он же депутат сельсовета. В итоге районный уполномоченный начинает требовать, чтобы Дрынов показал, кто еще ночами ходит косить, а лучше списочек написал. А за эту услугу он обещает не только закрыть глаза на проступок Ивана Африкановича, но и не «обобществлять» его личные стога. Дрынов договаривается с соседним председателем и уже ходит косить ночами на чужую территорию вместе с Катериной.
Глава 4 (продолжение). Мишка и Дашка
О появлении гостя в семье Дрыновых рассказывает краткое содержание («Привычное дело»). Белов В. И. без прикрас изображает жизнь в деревне. На голову Ивана Афанасьевича свалилась еще одна неприятность - приехал из Мурманска брат Кати Митя Поляков, и совершенно без денег. Поселился он у Дрыновых и меньше чем за неделю успел напоить всю деревню, обругать на чем свет стоит начальство, сосватал Мишке Дарью Путанку и даже корову обеспечил сеном. И это все у него получилось, как будто по ходу дела.
Дашка дает Мишке от которого того потом начинает тошнить, а через пару дней они уже отправляются расписываться в сельсовет, тоже не без Митькиного участия. Через некоторое время происходит первая ссора между молодоженами. У Мишки в тракторе висит репродукция полотна «Союз земли и воды» (Рубенс), на которой изображена обнаженная женщина, по мнению всей деревни, очень похожая на Нюшку. Эту-то картину и находит, а потом срывает и сжигает в печи Дашка. Обозленный Мишка в ответ едва не сбрасывает трактором баню, в которой мылась в тот момент Дарья, в речку. В итоге трактор оказывается поврежден, а на чердаке бани обнаруживается сено, которое было скошено незаконно. Этот случай приводит к тому, что сено начинают искать по всей деревне. Приходит очередь и Дрыновых - привычное дело.
Нельзя назвать трагедией или комедией краткое содержание книги «Привычное дело». Изложение этого произведения, скорее, напоминает драму жизни, в которой люди вынуждены приспосабливаться ко всему, чтобы выжить. Обыски, воровство, пьянство - все становится для них привычным делом.
Митьку за порчу трактора и за скошенное сено вызывают в районную милицию. Но по ошибке 15 суток дают совершенно другому Полякову, хотя тоже из Сосновки. В деревне вообще много Поляковых. А сам Миша отбывает свои 15 суток в родной деревне под присмотром конвойного, продолжая днями работать, а вечерами напиваться с приставленным сержантом.
Глава 5. Отъезд
Рассказывает и о том, что заставляет крестьян покидать деревню, Белов («Привычное дело»). Краткое содержание описывает, как после начавшихся обысков у Ивана Африкановича находят незаконное сено и все отбирают. Митька начинает убеждать его уехать на заработки в Заполярье, бросив здесь все. Не хочется Дрынову бросать родные места, но Митька продолжает его уговаривать, и в конце концов Иван Афанасьевич соглашается.
Дрынов отправляется к председателю - тот должен выдать ему справку, которая позволит колхознику получить паспорт. Однако председатель отказывает выдать документ. Обозленный Дрынов угрожает тому кочергой, и только тогда председатель сдается.
Иван Африканович прощается и с женой, ему жалко оставлять Катерину, он жалеет ее и любит. Тем не менее Дрынов уезжает. После его отъезда Катерина ходит косить уже одна. И вот во время косьбы настигает женщину второй удар. Едва живую ее привозят домой - до больницы далеко, умрет, не выдержит.
Глава 5 (продолжение). Возвращение
Изображает обыденную жизнь Белов. «Привычное дело» (краткое содержание по главам подтверждает это) - повесть не о каких-то небывалых печалях и горестях, это всего лишь описание человеческого бытия.
Возвращается в родную деревню Иван Африканович. Поначалу они с Митькой луком в поезде торговали, но такая жизнь оказалась не по Дрынову, и он решил вернуться.
По возвращении узнает Иван Африканович, что жена его померла, а ребятишки остались одни. Узнав об этом, Дрынов падает прямо на дорогу, обхватывает голову руками и скатывается в придорожную канаву. Он молотит кулаками землю и грызет ее.
Глава 6. Корова
Нелегко приходится герою, которого создал Василий Белов («Привычное дело»). Краткое содержание рассказывает, как ему пришлось принять тяжелое решение - зарезать корову, единственную кормилицу. Но нужны были деньги, а кормить зимой ее было нечем. Иван Африканович не смог зарезать ее своими руками, поэтому попросил Мишку. Перебирая потроха мертвой коровы, Дрынов плачет.
Двоих детей, Ваську и Митьку, приходится отдать в приют. Антошку отправляют в училище. Остаются на попечении отца только Маруся и два младенца.
Глава 7
Вот и подошло к концу краткое содержание повести Белова «Привычное дело». После смерти Катерины Дрынов не хочет жить. Заботу о его детях взяла на себя Нюшка. Однажды, бродя по лесу, Иван Африканович заблудился. Так он проплутал три дня, пока не нашел его тракторист Мишка, подумавший сначала, что его друг пьян.
Через два дня после этого, на сороковой день смерти Катерины, Дрынов сидит у ее могилы и рассказывает ей о детях, о том, как плохо ему, просит дождаться его. Горе согнуло его, но никто этого так и не заметил.
Так и заканчивается изображением могилы и описанием горя несчастного человека краткое содержание («Привычное дело» Белова). По главам если читать произведение, то оно оказывает еще более сильное впечатление.
Характеристика героев
Начнем с Ивана Африкановича. Это герой производит поначалу не самое хорошее впечатление, однако постепенно раскрывается его истинная натура. Он предстает как человек, переживающий за судьбу деревни, - он не хотел уезжать, потому что верил, что его место именно в селе. Кроме того, он способен на искреннее чувство - ласково и нежно любит свою жену, несмотря на прожитые вместе тяжелые годы. Дрынов осознает, что то устройство жизни деревни, которое существует, неверное, его необходимо менять. Этим герой и выделяется на фоне своих односельчан, которые смирились с происходящим.
Примечателен и образ Катерины Дрыновой. Это спокойная тихая женщина, которая привыкла сносить любые тяготы и работать без отдыха. Она не жалеет себя и своего здоровья, чтобы обеспечить семью.
Ее брат Митька, наоборот, не наделен смирением сестры. Это человек без семьи и без своего угла. Он живет одним днем и не думает о будущем. Именно его появление привело к гибели семьи Дрыновых - отъезд Ивана, смерть Катерины. Идеи и мысли Митьки разрушили привычный уклад жизни Дрыновых.
«Привычное дело» (1966). – То, до чего Глеб Успенский досмотрелся пытливым взглядом доброжелательного стороннего наблюдателя – власть земли , – то через 80 лет Василий Белов бесхитростно излил нам из своего крестьянского естества, из своей души и опыта. Из чего вырос – о том всём написал, этого не сочинить. Автор и его герой слиты с природой, у них свычка с каждым деревом в лесу, с неуничтожимым родничком, развороченным дорожными машинами. Бо льшую часть повести льются повседневные крестьянские заботы – труд, пропитанье, рощенье детей, внимание к каждому стебельку, к отогретому воробышку, домашней живности, наблюдение за каждой касаткой, синичкой, жуком (всё идёт в приметы погоды), окунем, глухарём, лягушкой, тёплое струенье из самого нутра житья-бытья, хода природной жизни, круговорота сезонов – всего того, из чего слагается вечное . Малые дети явлены нам не просто с любовью – но с вниманием и пониманием к каждому – как в семье Дрыновых из 9 детей.
Василий Иванович Белов
И на фоне этого вечного – поначалу лишь слабо заметно, лишь вкраплено преходящее – советско-колхозное. Вялые нехотные утренние сборы колхозников у кучи брёвен, неторопливые пересуды мужиков и баб. Дурная бестолковая пахота по неудобренной сухой глинистой земле («всё равно ничего не вырастет»). Давно покинутые и никому не нужные жернова от разорённой отцовской ветрянки. Или как, для обдуренья наезжего начальства, возят воду бочками в иссякший колодец. Или как за недоимку описали гармонь. И – выпивка по каждому доброму и недоброму случаю.
Василий Белов Привычное дело. Читает Павел Беседин
Во второй половине повести колхозные бесчинства выступают резче – но не обличительно-гневно – и, вероятно, эта пропорция и помогла повести увидеть свет. Напротив, у общественности, вообще равнодушной к крестьянскому бытию, именно вторая часть имела успех – и принесла автору его первую славу. Сквозь всю повесть выдержан добросердечный ненавязчивый тон – и так отлился литературный самородок – ненарочитая, ненастойчивая, но сгущённая правда о послевоенной советской деревне. Немало пропитана она и добрым юмором, хотя через горечь.
Иван Африканович Дрынов – и сам естественное звено природной жизни, только и мыслимый в отведенной ему непритязательной колее, на своём привычном месте. Добросовестный, даже робкий, многотерпеливый, покорный течению событий, покорный властям («Уж так повелось, его судьбу решали всегда без него»), всегда в работе, колхозной или своей собственной. Медлительный в решениях, стеснительный перед упрёками на колхозном собрании. Отвоевал войну, уцелел (не сказано нам: воротился ли ещё кто из односельчан...), таким же тихим и смирным, совсем не героем. Иногда слаб к малой выпивке, но и в ней безвреден (на жену свою Катерину «замахнулся лишь в жизни раз»). И воинственность его наблюдаем лишь краткую – и недостоверную – в момент его бунта на колхозном правлении, когда решился просить справку на паспорт.
Африканыч. Фильм по повести Василия Белова «Привычное дело», 1970
На этот резкий подвиг подбил его шурин Митька, приехавший на побывку из Заполярья, – развязный жох, привыкший, что всё покупается и продаётся, избалованный лихими заработками на Севере – более чем современный советский тип. Он вносит сумятицу, даже загул в размеренно дремлющую колхозную деревню. («Да я бы вас всех давно разогнал!» Колхозник Пятак в ответ ему: «Ежели тема не сменится, дак годов через пять никого не будет в деревне, все разъедутся. Может, и не доживу до коммуны. А только охота узнать, что варить будут?»)
Тут – все смиренны: день-деньской все на колхозном покосе, а для своих коров по ночам в лесу косят, Иван Африканыч для того за 7 километров ночью ходит, только два часа и спит. Смекает: как же накошенное перевезти к себе на поветь, сено за зиму в лесу сгниёт – а Митька дерзко привозит сено, почти открыто. Прознало начальство, уполномоченный требует от Дрынова как члена сельсовета доносную бумажку: у кого ещё сено скрадено. Нет, на это не идёт терпелец. Так свезли у него накошенное. (Потом всё же «напаило крещёным, разрешили покосить и для своих коров» один денёк.) – И в пьяный час уговаривает Митька зятя: ехать прочь из колхоза на Север, на лёгкие заработки. Документ, мол, хоть купим. Там – не столько заработаешь, хоть и плотничьим делом. Иван Африканыч сперва: «А ежели мне не надо продажного? Некуда мне ехать, дело привычное». Но потом, и без совета с женой, внезапно решается, и даже, по-фронтовому, в «весёлом безрассудстве» отчаяния, размахивается кочергой на председателя. (Не очень правдоподобно, что председатель сдаётся, не обращается в милицию, впрочем, и милиция обрисована диковатая, с юмором; а через две недели председатель добродушен к беглецу.)
И вскоре же, потерянный, возвращается Дрынов домой – не столько от нелепых приключений в пути, сколько по неотклонному зову родной земли, перед которой испытывает стыд. Не дала ему облегчения попытка вольности. «Всё самое нужное стало ненужным, пустым, обманным».
Но за время короткой его отлучки от смертной хвори скончалась Катерина – уже годами выложившая все силы на скотном дворе, даже после родов не упуская рабочего дня. «Худо тебя берёг...» Так жестоко наказанный, Иван Африканыч в муках осмысливает, как жить и что есть смерть. «Бог там или не Бог... А должно же что-то быть на той стороне». И как в жизни заблудился – так заблудился и в знакомом же лесу, едва не насмерть, – этими сильными картинами и размышлениями кончается повесть. «Худо мне без тебя, вздоху нет, Катя». Но девятерых детей надо доращивать.
Композиция повести весьма свободна. Вклиняются эпизоды и разговоры, не связанные с сюжетом; об иных событиях мы узнаём не тотчас к сроку, а спустя время, прямым сказом от свидетеля или потерпевшего. (Этот приём очень прилегает к тону повести и к неторопливости её.) Допускает автор и пространные, совсем побочные включения (сказки о пошехонцах, – впрочем, не отсвет ли беспомощности вконец задуренного колхозного народа?). Самое замечательное из них – «Рогуля» – целая глава о коровьей жизни, ещё нигде не читанная поэма о корове, её глазами, её пониманием. Это – жемчужина.
Многие сочные русские слова, употреблённые Беловым в разных местах, я привёл в «Словаре языкового расширения». Вот ещё несколько:
усторо нье разореньё вы знялся (отличился от других)
на усторо ньице собраньё вызнато-перевызнато
они по замужьям сра зику обряжуха (корове)
взапятки (назад) раноставом еле-елёшеньки
Очень част приём: вместо «начали делать» что – глаголы с приставкою «за» – даже такие, как заувёртывались, завсплескивали, заразвязывали, започёсывалась, запеременивались местами.
Отрывок очерка о Василии Белове из «Литературной коллекции», написанной Александром Солженицыным . Читайте также отзывы Солженицына о других книгах Василия Белова: «
Белов В И
Привычное дело
В.И. БЕЛОВ
ПРИВЫЧНОЕ ДЕЛО
Глава первая 1. Прямым ходом 2. Сваты 3. Союз Земли и Воды 4. Горячая любовь
Глава вторая
1. Детки 2. Бабкины сказки 3. Утро Ивана Африкановича 4. Жена Катерина
Глава третья
На бревнах
Глава четвертая
1. И пришел сенокос 2. Фигуры 3. Что было дальше 4. Митька действует 5. На всю катушку
Глава пятая
1. Вольный казак 2. Последний прокос 3. Три часа сроку
Глава шестая
Рогулина жизнь
Глава седьмая
1. Ветрено. Так ветрено... 2. Привычное дело 3. Сорочины
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. ПРЯМЫМ ХОДОМ
Парме-ен? Это где у меня Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз. Дурачок ты, Парменко. Молчит у меня Парменко. Вот, ну-ко мы домой поедем. Хошь домой-то? Пармен ты, Пармен...
Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.
Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича?
Ждал, скажи. А Иван Африканович чего делал? А я, Пармеша, маленько выпил, выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: "Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай,-говорит,-вторительную". Все мы, Парменушко, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай. Да, милой, не ругай. А ведь с какого места все дело пошло? А пошло, Пармеша, с сегодняшнего утра, когда мы с тобой посуду пустую сдавать повезли. Нагрузили да и повезли.
Мне продавщица грит: "Свези, Иван Африканович, посуду, а обратно товару привезешь. Только,-грит,- накладнуюто не потеряй". А когда это Дрынов накладную терял? Не терял Иван Африканович накладную. "Вон,- говорю,Пармен не даст мне соврать, не терял накладную". Свезли мы с тобой посуду? Свезли! Сдали мы ее, курву? Сдали!
Сдали и весь товар в наличности получили! Так это почему нам с тобой выпить нельзя? Можно нам выпить, ей-богу, можно. Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка, а мы с Мишкой. Мишка. Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. "Давай,- говорит,-Иван Африканович, на спор, не я буду,- грит,- ежели с хлебом все вино из блюда не выхлебаю". Я говорю: "Какой ты, Мишка, шельма. Ты ведь,- говорю,-шельма! Ну кто вино с хлебом ложкой хлебает? Ведь это,- говорю,- не шти какие-либо, не суп с курой, чтобы его, вино-то, ложкой, как тюрю, хлебать".- "А вот,- говорит,-давай на спор".-"Давай!" Меня, Пармеша, этот секрет разобрал. "На что,-Мишка меня спрашивает,-на что,- спрашивает,- на спор идешь?" Я и говорю, что ежели выхлебаешь не торопясь, так ставлю еще одну белоглазую-то, а ежели проиграешь, дак с тебя. Ну, взял он у сторожихи блюдо. Хлеба накрошил с полблюда.
"Лей,- говорит.-Большое блюдо-то, малированное". Ну я и ухнул всю бутылку белого в это блюдо. Начальство, какое тут изладилось, заготовители эти и сам председатель сельпа Василей Трифонович глядят, затихли, значит. И что бы ты, Парменушко, сказал, ежели этот пес, этот Мишка, всю эту крошенину ложкой выхлебал? Хлебает да крякает, хлебает да. крякает. Выхлебал, дьявол, да еще и ложку досуха облизал. Ну, правда, только хотел он закурить, газетку у меня оторвал, рожу-то и повело у него; видно, его и прижало тутотка. Выскочил из-за стола да на улицу.
Вышибло его, шельму, из избы-то. Крылечко-то у сельпа высокое, как он рыгнет с крылечка-то! Ну да ты тут у крылечка и стоял, ты его видел, мазурика. Заходит он обратно, в лице-то кровинушки нет, а хохотнул! У нас, значит, с ним конфликт. Все мненья пополам разделились:
кто говорит, что я проспорил, а кто говорит, что Мишка слово не выдержал. А Василей-то Трифонович, председатель сельпа-то, встал на мою сторону да и говорит:
"Твоя взяла, Иван Африканович. Потому как выхлебать-то он, конешно, выхлебал, а в нутре-то не удержал". Я Мишке говорю: "Ладно, шут с тобой! Давай пополам купим. Чтобы никому не обидно было". Чего? Ты что, Пармен? Чего встал-то? А-а, ну давай, давай. Я тоже с тобой побрызгаю за компанию. За компанию-то оно, Пармеша, всегда... Тпрры!
Пармен? Кому говорят? Тпрры! Ты, значит, меня не подождал, пошел? Я тебя сейчас вожжами-то. Тпрры!
Будешь ты знать Ивана Африкановича! Ишь ты! Ну вот и стой по-людски, где у меня, эти... пуговицы-то... Да, кх, хм.
Нам недолго погулять, А только до девятого.
Оставайся, дорогая, Наживай богатого.
Вот теперь поехали, поехали с орехами, поскакали с колпаками...
Иван Африканович надел рукавицы и опять уселся на груженные сельповским товаром дровни. Мерин без понукания в бок сдернул прикипающие к снегу полозья, он споро волок тяжелый воз, изредка фыркал и прядал ушами, слушая хозяина.
Да, брат Парменко. Вон оно как дело-то у нас с Мишкой обернулось. Ведь налелькались. Налелькались.
Пошел он в клуб к девкам, девок-то тут у сельпа побольше, какая в пекарне, какая на почте, вот он и пошел к девкамто. И девки все экие толстопятые, хорошие, не то что у нас в деревне, у нас-то все разъехались. Весь первый сорт по замужьям разобрали, остался один второй да третий. Дело привычное. Я говорю: "Поехали, Миша, домой" - нет, к девкам пошел. Ну, дело понятное, мы тоже, Пармеша, были молоденькие, это уж теперь-то нам все сроки вышли и соки вытекли, дело привычное, да... А как думаешь, Парменко, попадет нам от бабы-то? Попадет, ей-богу, попадет, это уж точно! Ну, ее бабье дело такое, ей тоже надо скидку делать, бабе-то, скидку, Парменко. Ведь у ее робетешек-то сколько? А у ее их, этих клиентов-то, чур будь, ей тоже не мед, бабе-то, ведь их восемь... Али девять? Нет, Пармен, вроде восемь... А с этим, который... Ну, этот, что... которой в брюхе-то... Девять? Аль восемь? Хм... Значит, так:
Анатошка у меня второй, Танька первая. Васька за Анатошкой был, первого мая родила, как сейчас помню, за Васькой Катюшка, после Катюшки Мишка. После, значит.
Мишка. П-п-погоди, а Гришку куда? Гришку-то я и забыл, он-то за кем? Васька за Анатошкой, первого мая родился, за Васькой Гришка, после Гришки... Вот ведь, унеси леший, сколько накопил! Мишка, значит, за Катюшкой, за Мишкой Володя еще, да и Маруся, эта меньшуха, родилась в межумолоки... А перед Катюшкой-то кто был? Значит, так, Антошка у меня второй, Танька первая. Васька первого мая родился, Гришка... А, шут с ним, все вырастут!
Нам недолго погулять... А только до девятого...
Тпрры, стой, Парменко, тут нам потихоньку надо, как бы не окувыркнуться.
Иван Африканович слез на дорогу. Он с такой серьезностью поддерживал воз и дергал за вожжи, что мерин как-то даже снисходительно, нарочно для Ивана Африкановича замедлил ход. Уж кому-кому, а Пармену-то была хорошо известна вся эта дорога... - Ну, вот так, давай, вроде проехали мостик-то,- приговаривал ездовой.-Нам бы только с тобой накладнуюто не ухайдакать, накладную-то... А ведь я тебя, Парменко, еще вот каким помню. Ведь ты тогда еще у матки титьку сосал, вот я тебя каким помню. И матку твою помню, звали Пуговкой, до того мала была да кругла, сгонили покойную головушку на колбасу, матку-то. Я, бывало, на ней за сеном ездил в масленицу, на старые стожья, дорога-то была вся через пень-колоду, дак она, матка-то твоя, как ящерка с возом-то, где ползком, где скоком, до того послушна была в оглоблях. Не то что ты теперешней. Ведь ты, дурак, и не пахивал, и в извозе дальше сельпа не езживал, ты ведь одно вино да начальство возишь, у тебя жизнь-то как у Христа за пазухой. Я ведь тебя еще каким помню? Ну, конешно дело, тебе тоже досталось. Помнишь, как семенной горох возили, а ты из оглобель-то вывернулся! Да как мы тебя, прохвоста, всем миром из канавы на ноги ставили? А ведь я тебя еще вот эконьким помню-то,- бывало, бежишь по мосту, весь празднишной, дак копыткати у тебя так и брякают, так и брякают, и никакой-то заботушки у тебя тогда не было. А теперь что? Ну, возишь ты вина вдоволь, ну там кормят тебя, поят, а дальше что? Вот сдадут тебя тоже на колбасу, в любой момент могут, а ты что? Да ничего, пойдешь как миленькой. Вот ты говоришь, баба. Баба, она, конешно, баба и есть. Только у меня баба не такая, она и отряховку даст кому хошь. А мне ни-ни с пьяным. Пьяного она меня пальцем не тронет, потому что знает Ивана Африкановича, век прожили. Тут уж, ежели я выпил, мне встречь слова не говори и под руку не попадай, у меня рука кому хошь копоти нагонит. Верно я говорю, Пармен? То-то, это уж точно я говорю, это уж как в аптеке, нагоню копоти. Чево?
Нам недолго погулять, А только до де...
Я говорю, что Дрынова хто зажмет? Нихто Дрынова не зажмет. Дрынов сам кого хошь зажмет. Куда? Это ты куда, дурак старый, воротишь-то? Ведь ты не на ту дорогу воротишь! Ведь мы с тобой век прожили, а ты, понимаешь, куда воротишь? Это тебе домой дорога-то, что ли? Это тебе дорога не домой, а на вырубку. Я тут сто раз ездил, я тебе...
Что? Я тебе полягаюсь, я вот тебе полягаюсь! Ты дорогу лучше меня знаешь? Ты, прохвост, вожжей захотел? Н-на!
Белов В И
Привычное дело
В.И. БЕЛОВ
ПРИВЫЧНОЕ ДЕЛО
Глава первая 1. Прямым ходом 2. Сваты 3. Союз Земли и Воды 4. Горячая любовь
Глава вторая
1. Детки 2. Бабкины сказки 3. Утро Ивана Африкановича 4. Жена Катерина
Глава третья
На бревнах
Глава четвертая
1. И пришел сенокос 2. Фигуры 3. Что было дальше 4. Митька действует 5. На всю катушку
Глава пятая
1. Вольный казак 2. Последний прокос 3. Три часа сроку
Глава шестая
Рогулина жизнь
Глава седьмая
1. Ветрено. Так ветрено... 2. Привычное дело 3. Сорочины
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. ПРЯМЫМ ХОДОМ
Парме-ен? Это где у меня Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз. Дурачок ты, Парменко. Молчит у меня Парменко. Вот, ну-ко мы домой поедем. Хошь домой-то? Пармен ты, Пармен...
Иван Африканович еле развязал замерзшие вожжи.
Ты вот стоял? Стоял. Ждал Ивана Африкановича?
Ждал, скажи. А Иван Африканович чего делал? А я, Пармеша, маленько выпил, выпил, друг мой, ты уж меня не осуди. Да, не осуди, значит. А что, разве русскому человеку и выпить нельзя? Нет, ты скажи, можно выпить русскому человеку? Особенно ежели он сперва весь до кишков на ветру промерз, после проголодался до самых костей? Ну, мы, значит, и выпили по мерзавчику. Да. А Мишка мне говорит: "Чего уж, Иван Африканович, от одной только в ноздре разъело. Давай,-говорит,-вторительную". Все мы, Парменушко, под сельпом ходим, ты уж меня не ругай. Да, милой, не ругай. А ведь с какого места все дело пошло? А пошло, Пармеша, с сегодняшнего утра, когда мы с тобой посуду пустую сдавать повезли. Нагрузили да и повезли.
Мне продавщица грит: "Свези, Иван Африканович, посуду, а обратно товару привезешь. Только,-грит,- накладнуюто не потеряй". А когда это Дрынов накладную терял? Не терял Иван Африканович накладную. "Вон,- говорю,Пармен не даст мне соврать, не терял накладную". Свезли мы с тобой посуду? Свезли! Сдали мы ее, курву? Сдали!
Сдали и весь товар в наличности получили! Так это почему нам с тобой выпить нельзя? Можно нам выпить, ей-богу, можно. Ты, значит, у сельпа стоишь, у высокого-то крылечка, а мы с Мишкой. Мишка. Этот Мишка всем Мишкам Мишка. Я те говорю. Дело привычное. "Давай,- говорит,-Иван Африканович, на спор, не я буду,- грит,- ежели с хлебом все вино из блюда не выхлебаю". Я говорю: "Какой ты, Мишка, шельма. Ты ведь,- говорю,-шельма! Ну кто вино с хлебом ложкой хлебает? Ведь это,- говорю,- не шти какие-либо, не суп с курой, чтобы его, вино-то, ложкой, как тюрю, хлебать".- "А вот,- говорит,-давай на спор".-"Давай!" Меня, Пармеша, этот секрет разобрал. "На что,-Мишка меня спрашивает,-на что,- спрашивает,- на спор идешь?" Я и говорю, что ежели выхлебаешь не торопясь, так ставлю еще одну белоглазую-то, а ежели проиграешь, дак с тебя. Ну, взял он у сторожихи блюдо. Хлеба накрошил с полблюда.
"Лей,- говорит.-Большое блюдо-то, малированное". Ну я и ухнул всю бутылку белого в это блюдо. Начальство, какое тут изладилось, заготовители эти и сам председатель сельпа Василей Трифонович глядят, затихли, значит. И что бы ты, Парменушко, сказал, ежели этот пес, этот Мишка, всю эту крошенину ложкой выхлебал? Хлебает да крякает, хлебает да. крякает. Выхлебал, дьявол, да еще и ложку досуха облизал. Ну, правда, только хотел он закурить, газетку у меня оторвал, рожу-то и повело у него; видно, его и прижало тутотка. Выскочил из-за стола да на улицу.
Вышибло его, шельму, из избы-то. Крылечко-то у сельпа высокое, как он рыгнет с крылечка-то! Ну да ты тут у крылечка и стоял, ты его видел, мазурика. Заходит он обратно, в лице-то кровинушки нет, а хохотнул! У нас, значит, с ним конфликт. Все мненья пополам разделились:
кто говорит, что я проспорил, а кто говорит, что Мишка слово не выдержал. А Василей-то Трифонович, председатель сельпа-то, встал на мою сторону да и говорит:
"Твоя взяла, Иван Африканович. Потому как выхлебать-то он, конешно, выхлебал, а в нутре-то не удержал". Я Мишке говорю: "Ладно, шут с тобой! Давай пополам купим. Чтобы никому не обидно было". Чего? Ты что, Пармен? Чего встал-то? А-а, ну давай, давай. Я тоже с тобой побрызгаю за компанию. За компанию-то оно, Пармеша, всегда... Тпрры!
Пармен? Кому говорят? Тпрры! Ты, значит, меня не подождал, пошел? Я тебя сейчас вожжами-то. Тпрры!
Будешь ты знать Ивана Африкановича! Ишь ты! Ну вот и стой по-людски, где у меня, эти... пуговицы-то... Да, кх, хм.
Нам недолго погулять, А только до девятого.
Оставайся, дорогая, Наживай богатого.
Вот теперь поехали, поехали с орехами, поскакали с колпаками...
Иван Африканович надел рукавицы и опять уселся на груженные сельповским товаром дровни. Мерин без понукания в бок сдернул прикипающие к снегу полозья, он споро волок тяжелый воз, изредка фыркал и прядал ушами, слушая хозяина.
Да, брат Парменко. Вон оно как дело-то у нас с Мишкой обернулось. Ведь налелькались. Налелькались.
Пошел он в клуб к девкам, девок-то тут у сельпа побольше, какая в пекарне, какая на почте, вот он и пошел к девкамто. И девки все экие толстопятые, хорошие, не то что у нас в деревне, у нас-то все разъехались. Весь первый сорт по замужьям разобрали, остался один второй да третий. Дело привычное. Я говорю: "Поехали, Миша, домой" - нет, к девкам пошел. Ну, дело понятное, мы тоже, Пармеша, были молоденькие, это уж теперь-то нам все сроки вышли и соки вытекли, дело привычное, да... А как думаешь, Парменко, попадет нам от бабы-то? Попадет, ей-богу, попадет, это уж точно! Ну, ее бабье дело такое, ей тоже надо скидку делать, бабе-то, скидку, Парменко. Ведь у ее робетешек-то сколько? А у ее их, этих клиентов-то, чур будь, ей тоже не мед, бабе-то, ведь их восемь... Али девять? Нет, Пармен, вроде восемь... А с этим, который... Ну, этот, что... которой в брюхе-то... Девять? Аль восемь? Хм... Значит, так:
Анатошка у меня второй, Танька первая. Васька за Анатошкой был, первого мая родила, как сейчас помню, за Васькой Катюшка, после Катюшки Мишка. После, значит.
Мишка. П-п-погоди, а Гришку куда? Гришку-то я и забыл, он-то за кем? Васька за Анатошкой, первого мая родился, за Васькой Гришка, после Гришки... Вот ведь, унеси леший, сколько накопил! Мишка, значит, за Катюшкой, за Мишкой Володя еще, да и Маруся, эта меньшуха, родилась в межумолоки... А перед Катюшкой-то кто был? Значит, так, Антошка у меня второй, Танька первая. Васька первого мая родился, Гришка... А, шут с ним, все вырастут!
Нам недолго погулять... А только до девятого...
Тпрры, стой, Парменко, тут нам потихоньку надо, как бы не окувыркнуться.
Иван Африканович слез на дорогу. Он с такой серьезностью поддерживал воз и дергал за вожжи, что мерин как-то даже снисходительно, нарочно для Ивана Африкановича замедлил ход. Уж кому-кому, а Пармену-то была хорошо известна вся эта дорога... - Ну, вот так, давай, вроде проехали мостик-то,- приговаривал ездовой.-Нам бы только с тобой накладнуюто не ухайдакать, накладную-то... А ведь я тебя, Парменко, еще вот каким помню. Ведь ты тогда еще у матки титьку сосал, вот я тебя каким помню. И матку твою помню, звали Пуговкой, до того мала была да кругла, сгонили покойную головушку на колбасу, матку-то. Я, бывало, на ней за сеном ездил в масленицу, на старые стожья, дорога-то была вся через пень-колоду, дак она, матка-то твоя, как ящерка с возом-то, где ползком, где скоком, до того послушна была в оглоблях. Не то что ты теперешней. Ведь ты, дурак, и не пахивал, и в извозе дальше сельпа не езживал, ты ведь одно вино да начальство возишь, у тебя жизнь-то как у Христа за пазухой. Я ведь тебя еще каким помню? Ну, конешно дело, тебе тоже досталось. Помнишь, как семенной горох возили, а ты из оглобель-то вывернулся! Да как мы тебя, прохвоста, всем миром из канавы на ноги ставили? А ведь я тебя еще вот эконьким помню-то,- бывало, бежишь по мосту, весь празднишной, дак копыткати у тебя так и брякают, так и брякают, и никакой-то заботушки у тебя тогда не было. А теперь что? Ну, возишь ты вина вдоволь, ну там кормят тебя, поят, а дальше что? Вот сдадут тебя тоже на колбасу, в любой момент могут, а ты что? Да ничего, пойдешь как миленькой. Вот ты говоришь, баба. Баба, она, конешно, баба и есть. Только у меня баба не такая, она и отряховку даст кому хошь. А мне ни-ни с пьяным. Пьяного она меня пальцем не тронет, потому что знает Ивана Африкановича, век прожили. Тут уж, ежели я выпил, мне встречь слова не говори и под руку не попадай, у меня рука кому хошь копоти нагонит. Верно я говорю, Пармен? То-то, это уж точно я говорю, это уж как в аптеке, нагоню копоти. Чево?
«Привычное дело» В. И. Белова - поэтизация избы, народного уклада, традиций крестьянской культуры. Эта небольшая повесть с нарочито скромным, но трагически-напряженным названием, внутренним рефреном «привычное дело - жизнь» появилась вначале в провинциальном журнале «Север» (Петрозаводск). Василий Белов был уже известен. Он начинал как поэт, ученик известного вологодского поэта, жившего в Москве, Александра Яшина, выступившего в 1956 г. с рассказом «Рычаги», повестью «Вологодская свадьба» (1962). В 1961 г. В. Белов опубликовал рассказ «Деревня Бердяйка» - о тихой трагедии, умирании одной деревни, где уже давно не слышат криков новорожденных... Этот рассказ вводил читателя в круг главных гуманистических проблем творчества В. Белова.
И прежде всего он заставлял услышать его тревогу: деревня живет не просто плохо, бедно - она живет за чертой милосердия, сострадания, обычного человеческого внимания! Она выживает, а не живет...
Повесть «Привычное дело» невелика по объему, проста по составу героев - это многодетная семья крестьянина Ивана Африкановича Дрынова и его жены - доярки Катерины, их соседи, друзья. В персонажный ряд в качестве равноправных членов семьи и сельского сообщества включены и корова-кормилица Рогуля, лошадь Пармен. Вещи, окружающие Ивана Африкановича, - колодец, баня, родник, наконец, заветный бор - тоже члены его семьи.
Это святыни, опора его, помогающая выжить. «Событий бытия» в повести немного: труд Катерины, поездка Ивана Африкановича в город, «на чужбину», с мешком лука ради спасения семьи, заработка. Читатель встречается с очень стыдливой в проявлении высоких чувств семейной парой. «Нипошто пришел, нипошто», - говорит, например, на своем говоре Катерина, когда Иван Африканович прибежал в роддом. Ho она любит в муже это «непослушание», ради таких мгновений она готова к бесконечному труду во имя своего дома, семьи.
Щемит сердце, когда читаешь, как Иван Африканович, пережив похороны жены, раздав часть детей по приютам, по родне, горюет в сороковой день на могиле жены:
«...A ведь дурак был, худо тебя берег, знаешь сама... Вот один теперь... Как по огню ступаю, по тебе хожу, прости... Худо мне без тебя, вздоху нет, Катя. Уж так худо, думал за тобой следом... А вот оклемался... А твой голос помню. И всю тебя, Катерина, так помню, что... Да. Ты, значит, за робят не думай ничего. Поднимутся. Вон уж самый младший, Ванюшка-то, слова говорит... такой парень толковый и глазами весь в тебя. Я уж... да. Это буду к тебе ходить-то, а ты меня и жди иногда... Катя... Ты, Катя, где есть-то? Милая, светлая моя, мне-то... Мне-то чего... Ну... тепере-че... вон рябины тебе принес... Катя, голубушка».
В этом фрагменте «сказа» с типично крестьянскими повторами («худо мне», «худо» вместо «плохо», «больно»), с языческим ощущением неразделимости бытия, стиранием границ между жизнью и смертью («посмертием»), с редкими вкраплениями патетики («Милая, светлая моя») ощутим редкий слух В. Белова на народную речь, очевидно его искусство вживания в народный характер. Это искусство раскроется и в его «Плотницких рассказах» (1968), где спорят два «заклятых друга» Авенир Козонков и Олеша Смолин, в «Бухтинах вологодских» (1969), в большом романе о коллективизации «Кануны» (1972-1976).
Этот якобы «пассивный» герой то активно взывает к миру о сострадании, о милосердии к деревне, то ведет мучительную борьбу за свой дом как уголок России, очаг выживания, за родник очеловеченного бытия. «Выживу я - выживет и народ!» - словно говорит этот бесправный, беспаспортный герой, то и дело сгоняемый даже с дорогой ему земли.
Что священно, вечно, бесценно для Ивана Африкановича, для Катерины? Они, пожалуй, даже и не признаются, что самое простое, «дешевое», легко дающееся им дороже всего. Так, «фокусом» дорогого им пространства является в повести их изба, их «дом». Он совсем не богатый, не «дорогой», во всем обычный - с передним углом, с самоваром, печью, с жердью, привинченной к потолку, люлькой («очепом») для покачивания колыбели очередного младенца. «Очеп» своего рода «ось» всего деревенского, изолированного мира. В «Прощании с Матерой» В. Распутина такой «осью», на которой как бы кружилось все колесо быта, мироздания, был посредине села царственный листвень, святое дерево.
Дом Ивана Африкановича вынес множество ударов - и вечную нужду послевоенных лет, эксперименты «раскрестьянивания», но чудом уцелел благодаря «ладу», крестьянской памяти, здравому смыслу, защитной силе семьи. Вся повесть - это цепочка комических или шутейных ситуаций, сцен трудов и необидных ссор героев в рамках «своего», природного мира, «деревенского космоса», живущего по законам гармонии, «лада».
Однако не следует видеть в В. Белове, авторе «Привычного дела», морализатора, проповедника, недруга городской цивилизации. Он не является таковым даже в романе «Все впереди» (1986). В. Белов, безусловно, испытывает немалое творческое счастье, вживаясь в характеры своих «детей земли», вслушиваясь в их голоса (он умеет изображать и само слово, поэзию «сказа»), искусно соединяя пестрые сценки в единое целое. Писатель показывает, как его герой тайком по ночам косит сено в лесу для своей коровы («третью ночь спал Иван Африканович всего часа по два, дело привычное»), как он же яростно требует справку на паспорт для поездки в город («ступил на середину конторы и закричал: - Справку давай! На моих глазах пиши справку!»). И в финальные картины повести тоже вплетены сцены, раскрывающие этот же характер. Потеряв Катерину, Иван Африканович заблудился в лесу, беспомощно подставил лицо «беззвучному прилипчивому дождю», услышал какой-то «всесветный и еще призрачный шум»... Ho каким-то чудом отчаяние было побеждено, герой вернулся в деревню, в осиротевший дом...
Оттого, что взгляд писателя все чаще начинал обращаться в прошлое, к фольклору, народной эстетике, проза В. Белова становилась еще современнее. Нынешний «разлад» может исправить былой «лад» (гармония между человеком и природой). Итог многих суждений В. Белова о «ладе» в связи с повестями Белова, самой книгой «Лад», этой энциклопедией жизни крестьянина, насыщенной преданиями, сказками, рассказами-картинами, подвел исследователь Ю. Селезнев:
«Цель его («лада».-В.Ч.)... в том, чтобы через многообразие проявлений народной жизни осмыслить основания, понять природу ее единства, ее целостности. Эту основу... Белов и воплотил в понятии „лад“».
Это чрезвычайно емкое русское слово действительно являет собой единство многообразия: это и вселенский лад - целый мир, гармония миропорядка; это и лад определенного уклада общественной жизни - жизни и любви: дружба, братство, добрососедство, взаимопонимание; и жизни семейной: лад - это супружество, лада - любимый, милый, желанный человек; и трудовой - ладить - делать хорошо, с умением, вкусом... лад - это согласие, гармония».
