Сочинение
Герой романа Пастернака «с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывается вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».
Это описание мечты Юрия Живаго, как и многое другое в романе, замешено на автобиографических «дрожжах» и может быть отнесено к творческому опыту самого автора. Состояние «физической мечты о книге», которая «есть кубический кусок горячей, дымящейся совести - и больше ничего», владело Пастернаком с первых шагов в литературе, сопровождаясь ясным пониманием того, что «неумение найти и сказать правду - недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть...».
Опыт пережитых лет навсегда научил Пастернака «быть равным самому себе» и «не отступаться от лица» ни в каких положениях. Верность неискаженному голосу жизни, чувство внутренней свободы и нравственной независимости помогли ему сохранить ощущение творческого счастья, без которого он не мыслил своей работы, в самые тяжелые времена...
В рукописном отделе Института мировой литературы сохранилась обложка предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями - «Когда мальчики выросли» и «Записки Живульта».
Смысловое тождество фамилий Живульт и Живаго очевидно и само по себе свидетельствует об их несомненной эмблематичности, а не случайном происхождении. Еще большее значение для осмысления единства всего творческого пути Пастернака приобретает это тождество, если учесть, что в рукописях ранних набросков прозы начала 10-х годов, во фрагменте, носящем заглавие «Смерть Реликвимини», встречается вариант его имени - Пурвит (от искаженного французского pour Vie - Ради жизни), образующего вместе с двумя другими - Живульт и Живаго - триаду тождественных по смыслу имен-эмблем. В тройственной форме этого, по существу, единого имени заключена центральная интуиция всего пастернаковского творчества - интуиция бессмертия жизни. Его герои - поэт Реликвимини-Пурвит, возникший в самом начале творческого пути Пастернака, и поэт Юрий Живаго, этот путь увенчивающий,- страдают и умирают, чтобы чудо жизни обрело бессмертие в их слове.
(Из статьи «Река, распахнутая настежь». К творческой истории романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго»)
Е. Б. Пастернак
Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением радости, превозмогающей страх смерти. «По наполнению, по ясности, по поглощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выражение этого счастья» , - писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинокая и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести, светлым ощущением бессмертия, верностью ему. Он по собственному опыту говорил, что бессмертие - это другое имя жизни, немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основой своего понимания новой христианской истории человечества.
«Века и поколения только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме» , - говорит в романе Веденяпин.
В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социально не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считались больше, чем с другими, более того - общественно лишнего, становится Божьей повестью. Вечной темой искусства.
Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой событий века, а стихотворения - поддержкой и подтверждением надежд и веры в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых составляет историческое содержание всех послевоенных лет.
Читая и перечитывая роман, приходишь к мысли, что главное в нем скорее показано читателю, чем сказано ему в жесткой, настоятельной форме. Любовь к жизни, чуткость к ее голосу, доверие к ее неискаженным проявлениям - первейшая забота автора. Это проявляется всего сильнее в речи и действиях главного - лирического героя - Юрия Живаго. Он ценит чувство меры и знает, к каким гибельным последствиям приводит насильственное вмешательство человека в природу и историю.
В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жизнь соблазны, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, унижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьбе.
Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищаться ее героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясно видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблюдениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизни нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежние, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит всех, оборачиваясь трагедией и для того, кто ее исповедует и применяет. Есть основания считать, что именно эта убежденность отличает «Доктора Живаго» от прозы, над которой Пастернак работал до войны.
Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку жизнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного превосходящее возможности человека. Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответствует его благим намерениям. Фанатизм губителен.
(Из предисловия к «Доктору Живаго». М, 1989)
Е. А. Евтушенко
Пастернак, воспевающий подвиг «незамеченное», стал в мире, пожалуй, самым знаменитым русским поэтом двадцатого века, превзойдя даже Маяковского... Пастернак всегда знал себе цену как мастеру, но его больше интересовало само мастерство, чем массовые аплодисменты...
Роман меня тогда разочаровал. Мы, молодые писатели послесталинского времени, увлекались тогда рубленой, так называемой «мужской» прозой Хемингуэя, романом Ремарка «Три товарища», «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. «Доктор Живаго» показался мне слишком традиционным и даже скучным.
В 1966 г., после смерти Пастернака, я взял с собой иностранное издание «Доктора Живаго» в путешествие по сибирской реке Лене и впервые его прочитал. Я лежал на узкой матросской койке, и, когда я переводил глаза со страниц на медленно проплывающую в окне сибирскую природу и снова с природы на книгу, между книгой и природой не было границы.
Да, в нем есть несовершенства - слаб эпилог, автор слишком наивно организует встречи своих героев. Но этот роман - роман нравственного перелома двадцатого века, роман, поставивший историю человеческих чувств выше истории как таковой...
(Из статьи «Почерк, похожий на журавлей»)
А. А. Вознесенский
Пастернак - присутствие Бога в нашей жизни. Присутствие, данное не постулатно, а предметно, через чувственное ощущение Жизни - лучшего, необъяснимого творенья Мирозданья. Дождь дан как присутствие Бога в Нем, еловый бор как присутствие Бога, Бог дан в деталях, в стрижах, в каплях, в запонках, и наше чувство - это прежде всего в чистом виде Божье присутствие...
Проза Пастернака отнюдь не статья «Как делать стихи», нет, это роман, жизнь поэта, роман о том, как живут стихом и как стихи рождаются из жизни. Таких романов еще не было. Увы, «Доктор Живаго» - это теперь не просто книга, роман сросся с позорными событиями вокруг него. Тридцать лет пропаганда наша, не прочитав его, не вдумавшись в лирическую музыку его волшебного русского языка, выдавала роман за политического монстра, за пасквиль...
В результате всесоюзной брани роман нельзя сегодня читать объективно. Читатель ныне тщетно ищет в книге обещанную «крамолу». Барабанные перепонки, ожидающие пушечной канонады, не могут воспринять музыку Брамса...
(Из статьи «Благовещизм поэта»)
И.В. Романова
В письмах к О. Фрейденберг 1910 г. Б. Пастернак пытается определить и сформулировать новое для него и чрезвычайно важное состояние вдохновения, творческого экстаза, когда он чувствует способность максимально приблизиться к объекту своего внимания, творчества (который может быть как одушевленным, так и неодушевленным - вещественным или экзистенциальным) и в какой-то степени перевоплотиться в него, слить его сознание со своим и обрести собственную жизнь как некое субъективно-объективное единство.
«<...> слишком поразило меня твое письмо; оно - …увеличенное Я. <...> я хочу все время до боли какого-нибудь движения, посвященного тебе, носящего твое имя; и вот мне хочется продолжаться, - как будто я, - твой вид, маленький вариант, который не может пойти навстречу, или встретить, а лишь продолжает, специфирует родовое, что за ним, и что в нем как родное» (28.7.1910).
«<...> я <...> говорил тебе о таком существовании, когда живешь через улицу даже от собственной жизни и смотришь: вот там зажгли огонь, вот там хотят писать прелюдию, потому что пришли домой в таком-то состоянии... и тогда перебегаешь улицу, кидаешься в этого, так или иначе настроенного, и пишешь ему его прелюдию; может быть, этот пароксизм больного восторга в такие минуты происходит от того, что прекращается это объективное «через улицу», и все обрушивается в субъект» (28.7.1910).
Так начинает формироваться идея воплощения субъекта в объект и взаимоперехода субъекта и объекта. Она еще не носит определенно религиозного характера, но уже понимается как основа человеческого творчества и жизни. Эта идея на разных временных этапах несколько видоизменяется, принимая новые смысловые оттенки. Однако ее можно считать одной из доминант художественного творчества Пастернака.
В статье «Несколько положений» (написана в 1918 г., опубликована в 1920 г.) Пастернак рассуждает о сути и свойствах искусства. Он приходит к тому, что творчество есть чудесный момент настраивания на одну волну творца и объекта его вдохновения - до слияния их в некое духовное единство. Это происходит обычно между людьми изначально духовно близкими. Но оказывается, что это чудо единения художника и его героя (а вместе с ним и прототипа героя) есть лишь частное свидетельство тождественности самой жизни, которая на каком-то ментальном уровне уравнивает и объединяет разные эпохи и их участников. «Вот в чем чудо. В единстве и тождественности жизни этих троих [Марии Стюарт, Суинберна - автора драматической трилогии о Марии Стюарт, и Пастернака - переводчика Суинберна. - И.Р.] и целого множества прочих (свидетелей и очевидцев трех эпох, лиц биографии, читателей)».
Поэзия, по Пастернаку, рождается только тогда, когда человек начинает ощущать некую связь и тождество всех проявлений жизни. В «Охранной грамоте» (1930) Пастернак описывает ночь в Марбурге, когда он испытал невиданный напор поэтического вдохновения, почувствовав «всерастворенье» мира, неба и земли, цветов и звезд. Он увлеченно пытался все это записать и вдруг понял, что это начало разрыва его с философией.
Там же, в «Охранной грамоте», рассуждая о живописи и о единстве искусства, Пастернак вновь проводит мысль о тождестве изображенного, изобразителя и предмета изображения: «Я узнал далее, какой синкретизм сопутствует расцвету мастерства, когда при достигнутом тождестве художника и живописной стихии становится невозможным сказать, кто из троих и в чью пользу проявляет себя всего деятельнее на полотне - исполнитель, исполненное или предмет исполненья».
Пастернак приходит к выводу об особенности культуры в целом, начиная с Библии. Она заключается в исторической символике, в том, что люди строят мир, «слепленный» из «земли и неба, жизни и смерти и двух времен, наличного и отсутствующего. Я понимал, что ему мешает развалиться сила сцепления, заключающаяся в сквозной образности всех его частиц».
Свойство жизни быть тождественной самой себе, объединять и уравнивать самые различные явления, в самой своей природе содержать идею единства Пастернак позже, в стихотворении «Пока мы по Кавказу лазаем...» (1931) назовет «сквозной тканью существованья».
Достигнуть такого высшего единения с объектом и предметом своего творчества художнику помогает историческая память и исключительно поэтическая, которая сродни вдохновению и дару перевоплощения. Об этом мы найдем свидетельства и в стихотворении Пастернака «Зимняя ночь» (1913, 1928), где лирический субъект и память сливаются воедино: «Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй / И уверь меня, что я с тобой – одно».
В стихотворении «Баллада» («Бывает, курьером на борзом...»), в частности, описывается случай единения близких творческих личностей, существовавших в разных временах и пространствах, в некий критический и экстатический момент. И это ощущение единения - «сила сцепленья» - распространяется на весь мир, на степень связанности лирического субъекта и земли. В затексте «Баллады» лежат детские впечатления Пастернака от его поездки вместе с отцом в Астапово после получения известия о смертельной болезни Льва Толстого и от исполнения матерью поэта в это время баллад Шопена. Замечательно, что Пастернак здесь так же, как и в «Охранной грамоте», использует толстовское знаменитое выражение «сила сцепленья».
Даже единение двух людей в любви может ощущаться у Пастернака в какой-то степени опосредованно, через искусство, литературу и ее также объединенных героев:
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
В этом отрывке из стихотворения «Марбург» (1916, 1928) единство лирического субъекта и его возлюбленной, удаленной от него в пространстве, осуществляется посредством все той же памяти, которая из «памяти сердца» перетекает в «память искусства». Приведенный фрагмент «Марбурга» косвенным образом отсылает нас к трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», в переводе Пастернака которой есть слова об уготовленной судьбой объединенности людей: «Мы в книге рока на одной строке» (д. 5, сц. 3). Эта же шекспировская строчка позже свяжет еще двух персонажей романа Пастернака «Доктор Живаго» - Юрия Живаго и Антипова-Стрельникова, объединенных любовью к одной и той же женщине и общей для всех троих ролью трагических жертв истории.
Идея сходства и тождественности субъекта и объекта творчества легла в основу цикла стихотворений «Тема с варьяциями», что нашло отражение не только в композиционном приеме, заимствованном в музыке (основная тема, содержащая значительный образ, излагается несколько раз, но с различными изменениями в области формы), но и в эпиграфе из стихотворения Ап. Григорьева «Героям нашего времени»: «Но вы не зрели их, не видели меж нами / И теми сфинксами таинственную связь».
Чувство единства человека со своим временем, ощущение их единоприродности, взаимозависимости требует от человека определенной жертвенности. Она сродни жертвенности христианской, которую Пастернак видел, в частности, в Гамлете и которой он наделил главного героя своей поэмы «Лейтенант Шмидт» (1926-1927). В свою очередь, образ «великого перемещенья сроков», выдвинувшего на авансцену истории Шмидта, соотносится со знаменитым шекспировским образом «Порвалась дней связующая нить!».
Как вы, я - часть великого Перемещенья сроков....
Так, неразрывность со временем, его стихией, готовность жить, чувствовать и действовать по законам, которые время диктует, и связанное с этим самопожертвование ставят в один ряд в художественном мире Пастернака Христа, Гамлета, лейтенанта Шмидта (а позже - и Юрия Живаго).
В стихотворении «Я понял: все живо.» (1935) на первом плане - поэт, микрокосм в макрокосме. Он ощущает себя органически связанным с окружающим миром, искусством, сосвоим временем, чутко реагирующим на любое событие и воплощающим его в творчестве.
И вечно,обвалом Врываясь извне,
Великое в малом Отдастся во мне.
Это единство поэта и жизни - духовный принцип Пастернака, запечатленный им и в названии его выдающейся книги стихов «Сестра моя жизнь», на которую, в свою очередь, повлияло мироощущение и учение Франциска Ассизского, а сам образ жизни - сестры, возможно, был позаимствован у П. Верлена. Пастернак провозглашает этот принцип и почти два десятилетия спустя в стихотворении «Все наклоненья и залоги...» (1936).
Казалось альфой и омегой –
Мы с жизнью на один покрой;
И круглый год, в снегу, без снега,
Она жила, как alter ego,
И я назвал ее сестрой.
Идея единства различных проявлений жизни распространяется на искусство и, в частности, на литературу не только в форме чудесной близости художника и объекта творчества. Она заключена в самой природе поэтического языка, в том, что Ю.Н. Тынянов называл «теснотой стихового ряда», когда слово в стихе подвержено мощному воздействию семантических оболочек соседних слов, при котором актуализируются дополнительные значения слова и возникает новый образ. Пастернак называет это взаимодействие слов «сплавом», «сплоченностью»: «В миг, когда дыханьем сплава / В слово сплочены слова?».
В поэме «Волны» об этом сказано так: «Пройду, как образ входит в образ / И как предмет сечет предмет».
Впервые в середине 1920-х годов идея единства субъекта и объекта в поэзии Пастернака приобретает социальный смысл. В стихотворении «Не оперные поселяне...» (1926), обращенном к М. Цветаевой, проводится мысль о невозможности подлинного духовного единения. Истинные поэты одиноки, они далеки от невежественной и грубой толпы, представляющей и предпочитающей ангажированное искусство.
В 1930-е годы лирический субъект Пастернака начинает осмысливать свое положение по отношению к простонародью в стихотворении «Счастлив, кто целиком...» (1936). Он четко осознает свою чужеродность в общей массе тех, кого принято называть «беднотой». Однако он искренне стремится слиться с народом, ощутить единство общей исторической судьбы как личное счастье - в противовес тем лицемерам, которые только на словах провозглашают свою неразрывную связь с народом.
Позже социальный аспект проблемы единства возникнет вновь в стихотворении «Перемена» (1956), которое можно рассматривать как прямую полемику со стихотворением «Счастлив, кто целиком...» и вообще собственной жизненной позицией 1930-х годов.
Потребность растворения в народной массе для лирического субъекта Пастернака - выражение не столько гражданской позиции, сколько творческого принципа. Художник может быть правдив тогда, когда он знает всю полноту жизни по собственному опыту. Кроме того, люди «из трудового званья» оказываются гораздо ближе художнику естественностью в проявлениях своих чувств, стойкостью к ударам судьбы, простотой устроенности быта. Однако многолетнее общегосударственное криводушие в отношении к народу, в оценках бедности повлияло и на художника - еще одно свидетельство неразрывной связи и взаимозависимости человека и времени: «И я испортился с тех пор, / Как времени коснулась порча». Разочарование в прежних идеалах, потеря доверия к авторитетным и близким людям, не столько личное, сколько социальное одиночество, утрата чувства единства с «голью перекатной» ощущается лирическим субъектом «Перемены» как жизненная и творческая катастрофа.
Оказывается, что для личного счастья и для творческой состоятельности художнику необходимо ощущение единства с природой, возлюбленной, временем, со всем предшествующим искусством и - обязательно - со своим народом, с беднотой.
Несколько особняком в творчестве Пастернака 1910-х - 1930-х годов стоит фрагмент из неоконченной поэмы «Зарево», в котором идея единства воплощается в образе двойника героя, появляющегося во сне. Сама идея двойника - романтическая, отсюда и налет бесовщины на этом образе. Но речь его выдает в нем обывателя, приспособленца, мелкого и ничтожного. Так образ таинственного двойника трансформируется во внутренний голос героя, формулирующий очень распространенные жизненные принципы, но для него не приемлемые.
В этом же значении отождествления «я» со всем тем, что «я» не приемлет и что бросается в глаза, проявляясь в других, воспринимается фрагмент одного из посланий героя «Писем из Тулы» (1918): «Это угар невежественности и самого неблагополучного нахальства. Это я сам. <.. .> Вот их словарь: гений, поэт, скука, стихи, бездарность, мещанство, трагедия, женщина, я и она. Как страшно видеть свое на посторонних».
До сих пор идея единства субъекта и объекта при всем разнообразии своих воплощений имела положительную коннотацию. «Зарево» и «Письма из Тулы» - примеры прежде всего моральной, нравственной неприемлемости сосуществования героя со своим «двойником» - alter ego.
В романе «Доктор Живаго» идея единства переживает свое возрождение и преображение. Здесь она представлена во всем своем многообразии, причем не только на семантическом, но и на структурном уровнях. Здесь, кроме уже рассмотренных нами воплощений, идея единства реализуется в свете русской религиозной философии начала XX в., нашедшей свое отражение в романе в целом.
Одна из главных тем религиозной философии, получившая разрешение в православном богословии - это тема воплощения субъекта и объекта, тема соборности сознания. Ее основу составляют, в частности, следующие положения В. Соловьева: «Всякий человек, если только даст в себе «вообразиться Христу», т.е. проникнется духом совершенного человека, определит Его образом как идеальной нормой всю свою жизнь и деятельность, становится причастным Божеству силою пребывающего в нем Сына Божия. Для человека в этом возрожденном состоянии индивидуальность - как и национальность и все другие особенности и отличия - перестает быть границею, а становится основанием положительного соединения с восполняющим его собирательным всечеловечеством. <...> индивидуальные особенности не отделяют каждого ото всех, а соединяют со всеми, будучи основанием его особого значения для всех и положительного взаимодействия со всеми».
В стихотворении «Рассвет» из тетради Живаго эти мысли нашли свое поэтическое воплощение, но к ним присоединился и новый смысл - духовного религиозного возрождения, счастья через самопожертвование, через поглощение своего «я» богоблагословенным окружающим миром, через полное растворение в нем:
Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре...
Со мною люди без имен,
Деревья, дети, домоседы.
Я ими всеми побежден,
И только в том моя победа.
В студенческие годы Пастернак занимался вопросом философского осмысления сознания. В конце жизни рассуждения на эту тему он вкладывает в уста Ю.А. Живаго: «Чем вы себя помните, какую часть сознавали из своего состава? Свои почки, печень, сосуды? Нет, сколько ни припомните, вы всегда заставали себя в наружном, деятельном проявлении, в делах ваших рук, в семье, в других. <...> Человек в других людях и есть душа человека. Вот что вы есть, вот чем дышало, питалось всю жизнь ваше сознание. Вашей душою, вашим бессмертием, вашей жизнью в других. <...> В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью. Это будете вы, вошедшая в состав будущего».
Позже в стихотворении «Свадьба» Живаго напишет:
Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других
Как бы им в даренье.
В «Свадьбе» говорится об идеале человеческого единения, союза, об общей устремленности любящих людей к совершенству. Свадьба, песня оказываются образами всей человеческой жизни, полной высокого этического смысла. Важно отметить, что стихотворения, предшествующие «Свадьбе», изображают сложный путь влюбленных друг к другу, а последующие стихотворения - при всем своем драматизме, обреченности человека на страдания, на положение жертвы - все без исключения ставят в центр героев, достигших этой высшей формы духовного союза.
А вот строки из стихотворения «Свидание», которое воспринимается как провиденциальная встреча двух любящих и страдающих душ, их высшее и вечное единение в память о земной любви:
И провести границы Меж нас я не могу.
Стихотворение «Магдалина. I»:
С тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.
Истоки такого единения и взаимопроникновения, по выражению Пастернака, заложены в сущности самой жизни, которая действует как постоянное обновление себя самой в различных проявлениях и ипостасях, приводя тем самым все вещи на свете в тождество друг другу и ей - жизни.
Если учесть, что фамилия Живаго произошла от слова жизнь, то, очевидно, такие свойства жизни, как тождественность себе самой и непрестанное обновление в бесконечных воплощениях и сочетаниях, должны перейти и к человеку - носителю этой фамилии. И именно этим объясняется наибольшее количество многообразных форм, выражающих единство, «ощущение связности» Юрия Живаго с окружающими людьми, предметами, вселенной, творчеством, Богом. Подобное же будут испытывать персонажи, духовно близкие Живаго.
Впервые намек на некую тождественность носителей фамилии Живаго мы встретим на первой же странице романа, в сцене похорон матери Юры: «Любопытные входили в процессию, спрашивали: «Кого хоронят?» Им отвечали: «Живаго». - «Вот оно что. Тогда понятно». - «Да не его. Ее». - «Все равно» . Маленький Юра пытается осмыслить свою фамилию и находит, что этим словом называется множество не людей даже, а вещей: мануфактура, банк, дома, способ завязывания и закалывания галстука булавкою Живаго, даже сладкий пирог.
Центральные персонажи романа - Николай Николаевич, Юрий Андреевич и их близкие испытывают соборное чувство совместности и общности судьбы с окружающими, для них счастье обособленное не есть счастье. Еще одно ярчайшее проявление единства личностей, их сознаний - это внутреннее единство доктора Живаго и Лары.
Однако именно о чертах, признаках соборности сознания можно говорить, когда есть отнесенность объединенных человеческих сознаний к высшей - Божественной - сфере. Такая отнесенность в тексте Пастернака есть - это упоминание неба, вселенной. «А нас точно научили целоваться на небе и потом детьми послали жить в одно время <...>. Какой-то венец совместности, <...> равноценность всего существа, все доставляет радость, все стало душою».
В своих стихотворениях Живаго скажет «я» от имени Христа. Но ярче всего эта идея воплотится в стихотворении Живаго - Пастернака «Гамлет», где в одном образе сольются пять ликов. Текст стихотворения построен таким образом, что его можно прочитать по-разному в зависимости от того, кто стоит за лирическим «я»: шекспировский Гамлет, чьим именем и названо стихотворение; актер в роли Гамлета, на что указывает театральная лексика; Иисус Христос (в текст включена почти дословная цитата из Евангелия от Марка из молитвы Христа в Гефсиманском саду, да и понятие «фарисейство» изначально противопоставлялось Христу и всему, что с Ним связано); Юрия Живаго и Бориса Пастернака - как авторов стихотворения - вымышленного и реального. Это наиболее убедительная параллель к словам С.Н. Трубецкого: «<...> в каждом из нас таится, как будто, несколько различных потенциальных личностей А это, в свою очередь, приводит нас к этической задаче, то есть задаче осуществления соборного сознания. Идеал же соборности, по С.Н. Трубецкому, может быть осуществлен лишь в церковном богочеловеческом организме.
Второй уровень, на котором проявляет себя идея единства, тоже составляют различные формы единства, но о них, в отличие от предыдущего уровня, не говорится напрямую, а они выделяются на основании определенных формальных показателей. И, как правило, эти единства в той или иной мере составляют особенность структуры, построения текста.
Первая форма выражения единства и взаимопроникновения сознаний на этом уровне касается прозаической части романа. Условно эту форму можно охарактеризовать как «наличие персонажей, выражающих одно (авторское) сознание». Здесь мы основываемся на исследовании Л. Ржевского «Язык и стиль романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго». Язык центральных персонажей (Юрия Живаго, Лары, Веденяпина, Симы Тунцевой, Стрельникова, Александра Александровича Громеко, Тони, Гордона и Дудорова) со стороны лексики, стилевых и структурно-семантических черт содержит много общего и весьма близок стилю собственно авторской, монологической речи (а мы уже теперь добавим - и авторскому сознанию).
То же наблюдение делает Ржевский и относительно стилей и поэтики портретной экспозиции в романе. Портретна в «Докторе Живаго» лишь обширная галерея персонажей дальнего круга. Персонажи, составляющие центр повествования, вовсе лишены портретного облика. Автор статьи не объясняет причин этого явления. Мы же предполагаем, что автогенные персонажи в большей и в высшей степени реализуют в себе, в своих отношениях друг с другом, прежде всего, и с окружающими идею всеединства. Они как бы «перетекают» в своем сознании друг в друга.
Этот же принцип положен в основу иконописной традиции. Е.Н. Трубецкой в своих очерках о русской иконе объяснял, что в иконописи мы находим изображение грядущего храмового или соборного человечества. Такое изображение должно быть поневоле символическим, а не реальным, поскольку соборность еще не осуществлена, мы видим только несовершенные ее зачатки на земле. Так в иконах идея соборности главенствует над человеческим обликом.
Однако идея единства сознаний может воплощаться и по контрасту к указанному выше. Она, во-первых, относится исключительно к стихотворнойчасти романа и, во-вторых, условно называется «в одном «я» несколько «ликов». Действительно, только в некоторых ключевых стихотворениях из книги «Стихотворения Юрия Живаго» (а именно: «Гамлет», «Август» и «Гефсиманский сад») и нигде больше в романе лирическое «я» связывает, объединяет и идентифицирует различных говорящих (а следовательно - и сознания), существующих в различных мирах-контекстах. Функцию «я» в подобных текстах подробно описал С. Золян в статье ««Вот я весь...» К анализу «Гамлета» Б. Пастернака».
Каждый из «ликов» проливает новый свет на образ героя романа доктора Живаго и в целом на роман. Однако чаще других «ликов» в указанных стихотворениях в Живаго проступает «лик» Христа. Поэтому можно предположить, что роман Пастернака «Доктор Живаго» - это роман о Христе и о тех, на ком лежит отсвет Христа (Св. Георгий, Гамлет, Юрий Живаго), кто явился на свет в один из трагических моментов истории, прошел свой крестный путь и создал искусство, подобное Откровению Иоанна и его дописывающее.
Наконец, идея единства выражается и таким построением романа, при котором проза и стихи оказываются взаимосвязаны, образуют параллельные места, переклички, на основании чего мы и делаем вывод о том, что «Стихотворения Юрия Живаго» - еще один массив романного повествования. Эти параллели могут быть более очевидными, особенно если в тексте романа есть прямое указание на связь со стихами Живаго, или менее очевидными. Взаимосвязи стихов и прозы в романе Пастернака подробно освещены в статье Ю.Б. Орлицкого и А.Н. Анисовой, однако без соотнесения с идеями религиозной философии.
Остальные случаи воплощения идеи единства в стихотворениях Пастернака 1950-х годов разрабатывают значения, заявленные еще в раннем творчестве.
Таким образом, идея единства представлена на протяжении всего творческого пути Пастернака во всем многообразии своих проявлений, к которым относятся: единство и тождественность всех проявлений жизни; единство жизненных обстоятельств разных людей; единство творца, творения и предмета творчества; действительности и искусства; древних культур разных народов; поэта и народа, бедноты; слов, тем, образов в поэтическом тексте; человека и природы; человека и времени; любящих мужчины и женщины; генетически связанных людей, повторяющих друг друга в следующих поколениях; человека и его второго «я»; единство персонажей романа, выражающих преимущественно одно, близкое авторскому, сознание; единство воплощений личности («ликов»), существующих в разных мирах-контекстах поэтического текста; прозы и стихов в романе.
Своего апогея эта проблема достигает в «Докторе Живаго», где она обретает новый философско-религиозный смысл - христианской соборности, «второго рождения» и воплощения себя в другом, единения всех верующих людей в Боге.
Все эти проявления единства, за исключением двойничества как воплощения худших сторон личности, являются необходимым условием счастливого, гармоничного земного существования человека и его художественного творчества, залогом бессмертия. Главными же средствами осуществления единства являются память, искусство (творчество) и вера. Осуществление Пастернаком в творчестве и в жизни идеи единства всего со всем, в первую очередь, понимаемой по- христиански, - это шаг на пути реализации человеком божественного начала в эмпирической действительности. Это шаг на пути к теургическому искусству.
Л-ра : Филологические науки. – 2003. – № 5. – С. 3-14.
Ключевые слова: Борис Пастернак, критика на творчество Бориса Пастернака, критика на стихи Бориса Пастернака, анализ творчества Бориса Пастернака, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века, Доктор Живаго
Герой романа Пастернака “с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывается вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине”.
Это описание мечты Юрия Живаго, как и многое другое в романе, замешено на автобиографических “дрожжах” и может быть отнесено к творческому опыту самого автора. Состояние “физической мечты о книге”, которая “есть кубический кусок горячей, дымящейся совести – и больше ничего”, владело Пастернаком с первых шагов в литературе, сопровождаясь ясным пониманием того, что “неумение найти и сказать правду – недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть…”.
Опыт пережитых лет навсегда научил Пастернака “быть равным самому себе” и “не отступаться от лица” ни в каких положениях. Верность неискаженному голосу жизни, чувство внутренней свободы и нравственной независимости помогли ему сохранить ощущение творческого счастья, без которого он не мыслил своей работы, в самые тяжелые времена…
В рукописном отделе Института мировой литературы сохранилась обложка предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями – “Когда мальчики выросли” и “Записки Живульта”.
Смысловое тождество фамилий Живульт и Живаго очевидно и само по себе свидетельствует об их несомненной эмблематичности, а не случайном происхождении. Еще большее значение для осмысления единства всего творческого пути Пастернака приобретает это тождество, если учесть, что в рукописях ранних набросков прозы начала 10-х годов, во фрагменте, носящем заглавие “Смерть Реликвимини”, встречается вариант его имени – Пурвит (от искаженного французского pour Vie – Ради жизни), образующего вместе с двумя другими – Живульт и Живаго – триаду тождественных по смыслу имен-эмблем. В тройственной форме этого, по существу, единого имени заключена центральная интуиция всего пастернаковского творчества – интуиция бессмертия жизни. Его герои – поэт Реликвимини-Пурвит, возникший в самом начале творческого пути Пастернака, и поэт Юрий Живаго, этот путь увенчивающий,- страдают и умирают, чтобы чудо жизни обрело бессмертие в их слове.
(Из статьи “Река, распахнутая настежь”. К творческой истории романа Бориса Пастернака “Доктор Живаго”)
Е. Б. Пастернак
Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением радости, превозмогающей страх смерти. “По наполнению, по ясности, по поглощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выражение этого счастья” , – писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинокая и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести, светлым ощущением бессмертия, верностью ему. Он по собственному опыту говорил, что бессмертие – это другое имя жизни, немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основой своего понимания новой христианской истории человечества.
“Века и поколения только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме” , – говорит в романе Веденяпин.
В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социально не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считались больше, чем с другими, более того – общественно лишнего, становится Божьей повестью. Вечной темой искусства.
Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой событий века, а стихотворения – поддержкой и подтверждением надежд и веры в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых составляет историческое содержание всех послевоенных лет.
Читая и перечитывая роман, приходишь к мысли, что главное в нем скорее показано читателю, чем сказано ему в жесткой, настоятельной форме. Любовь к жизни, чуткость к ее голосу, доверие к ее неискаженным проявлениям – первейшая забота автора. Это проявляется всего сильнее в речи и действиях главного – лирического героя – Юрия Живаго. Он ценит чувство меры и знает, к каким гибельным последствиям приводит насильственное вмешательство человека в природу и историю.
В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жизнь соблазны, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, унижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьбе.
Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищаться ее героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясно видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблюдениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизни нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежние, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит всех, оборачиваясь трагедией и для того, кто ее исповедует и применяет. Есть основания считать, что именно эта убежденность отличает “Доктора Живаго” от прозы, над которой Пастернак работал до войны.
Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку жизнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного превосходящее возможности человека. Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответствует его благим намерениям. Фанатизм губителен.
(Из предисловия к “Доктору Живаго”. М, 1989)
Е. А. Евтушенко
…Пастернак, воспевающий подвиг “незамеченное”, стал в мире, пожалуй, самым знаменитым русским поэтом двадцатого века, превзойдя даже Маяковского… Пастернак всегда знал себе цену как мастеру, но его больше интересовало само мастерство, чем массовые аплодисменты…
Роман меня тогда разочаровал. Мы, молодые писатели послесталинского времени, увлекались тогда рубленой, так называемой “мужской” прозой Хемингуэя, романом Ремарка “Три товарища”, “Над пропастью во ржи” Сэлинджера. “Доктор Живаго” показался мне слишком традиционным и даже скучным.
В 1966 г., после смерти Пастернака, я взял с собой иностранное издание “Доктора Живаго” в путешествие по сибирской реке Лене и впервые его прочитал. Я лежал на узкой матросской койке, и, когда я переводил глаза со страниц на медленно проплывающую в окне сибирскую природу и снова с природы на книгу, между книгой и природой не было границы.
Да, в нем есть несовершенства – слаб эпилог, автор слишком наивно организует встречи своих героев. Но этот роман – роман нравственного перелома двадцатого века, роман, поставивший историю человеческих чувств выше истории как таковой…
(Из статьи “Почерк, похожий на журавлей”)
А. А. Вознесенский
Пастернак – присутствие Бога в нашей жизни. Присутствие, данное не постулатно, а предметно, через чувственное ощущение Жизни – лучшего, необъяснимого творенья Мирозданья. Дождь дан как присутствие Бога в Нем, еловый бор как присутствие Бога, Бог дан в деталях, в стрижах, в каплях, в запонках, и наше чувство – это прежде всего в чистом виде Божье присутствие…
Проза Пастернака отнюдь не статья “Как делать стихи”, нет, это роман, жизнь поэта, роман о том, как живут стихом и как стихи рождаются из жизни. Таких романов еще не было. Увы, “Доктор Живаго” – это теперь не просто книга, роман сросся с позорными событиями вокруг него. Тридцать лет пропаганда наша, не прочитав его, не вдумавшись в лирическую музыку его волшебного русского языка, выдавала роман за политического монстра, за пасквиль…
В результате всесоюзной брани роман нельзя сегодня читать объективно. Читатель ныне тщетно ищет в книге обещанную “крамолу”. Барабанные перепонки, ожидающие пушечной канонады, не могут воспринять музыку Брамса…
(Из статьи “Благовещизм поэта”)
(Пока оценок нет)
Другие сочинения:
- Библия сама по себе много значила для Б. Л. Пастернака. В “Охранной грамоте” он писал: “Я понял, что, к примеру, Библия есть не столько книга с твердым текстом, сколько записная тетрадь человечества, и что таково все вековечное”. Поэтому интересны библейские Read More ......
- Библия сама по себе много значила для Б. Л. Пастернака. В “Охранной грамоте” он писал: “Я понял, что, к примеру, Библия есть не столько книга с твердым текстом, сколько записная тетрадь человечества, и что таково все вековечное”. Именно поэтому интересны Read More ......
- Проблема революции и гражданской войны в России была очень важной для Пастернака в понимании судьбы и будущего России. Писатель верил, что после самых тяжких событий в истории страны обязательно начнется духовное пробуждение общества: “Если Богу угодно будет и я не Read More ......
- Пастернак начал писать роман “Доктор Живаго” в 1945 году и закончил его в декабре 1955 года. О чем же этот роман? Что такого Пастернак написал в нем, что Симонов, редактор журнала “Новый мир”, отказался печатать роман и его издание на Read More ......
- При написании романа “Доктор Живаго” Пастернаку, в первую очередь, хотелось передать эпоху того времени, события, свидетелем и описателем которых он являлся. В романе писатель выражает свой необычный, отличающийся от других, взгляд на мир, на происходящее. Перед нами развертывается жизненная история Read More ......
- Тахо-Годи Е. А. За три года до смерти, в 1985 г., в интервью В. Ерофееву А. Ф. Лосев говорил: “Вспоминаю и Пастернака. Он был моим товарищем по университету. Очень симпатичный, добродушный человек. Хорошо знал языки. Творчество его образно, очень насыщено. Read More ......
- Как сказал сам Борис Пастернак, закончив работу над романом: “В нем все распутано, все названо, просто, прозрачно, печально… Еще раз, по-новому, даны определения самому дорогому и важному: земле и небу, большому и горячему чувству, духу творчества, жизни и смерти”. Этот Read More ......
- Свидетельство Юрия Живаго о своем времени и о себе – это стихи, которые были найдены в его бумагах после его смерти. В романе они выделены в отдельную часть. Перед нами не просто небольшой сборник стихотворений, но цельная книга, имеющая собственную Read More ......
Осенью 1958 года Борис Леонидович Пастернак получил Нобелевскую премию по литературе во многом благодаря «Доктору Живаго». В одно мгновение этот роман в Советском Союзе посчитали «клеветническим» и порочащим достоинство Октябрьской революции. На Пастернака оказывали давление по всем фронтам, из-за чего писатель был вынужден отказаться от премии.
Роковой октябрь
Бориса Пастернака часто называют Гамлетом XX века, ведь он прожил удивительную жизнь. Писатель успел многое повидать на своем веку: и революции, и мировые войны, и репрессии. Пастернак неоднократно вступал в конфликт с литературными и политическими кругами СССР. К примеру, он бунтовал против социалистического реализма — художественного движения, получившего особое и широкое распространение в Советском Союзе. К тому же, Пастернака неоднократно и открыто критиковали за чрезмерную индивидуальность и непонятливость его творчества. Однако мало что сравнится с тем, с чем ему пришлось после 23 октября 1958 года.
Известно, что одну из престижнейших литературных наград ему вручили за произведение «Доктор Живаго» с формулировкой «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». До этого на Нобелевскую премию среди русских писателей номинировался только Иван Бунин. А кандидатуру Бориса Пастернака в 1958 году предложил сам французский писатель Альбер Камю. К слову, Пастернак мог выиграть премию с 1946 по 1950 года: он ежегодно числился в кандидатах в это время. Получив телеграмму от секретаря Нобелевского комитета Андерса Эстерлинга, Пастернак ответил в Стокгольм такими словами: «Благодарен, рад, горд, смущен». Многие друзья писателя и деятели культуры уже начали поздравлять Пастернака. Однако весь писательский коллектив крайне негативно отнесся к этой награде.
Чуковские в день, когда Пастернаку вручили Нобелевскую премию
Начало травли
Как только до советских властей дошли вести о номинации, то на Пастернака сразу начали оказывать давление. Пришедший на следующее утро Константин Федин, один из самых деятельных членов Союза писателей, потребовал демонстративно отречься от премии. Однако Борис Пастернак, вступив в разговор на повышенных тонах, отказал ему. Тогда писателю пригрозили исключением из Союза писателей и другими санкциями, которые могли поставить крест на его будущем.
Нобелевскую премию «дополучил» сын Пастернака 30 лет спустя
Но в письме Союзу он писал: «Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз». С этого момента и началась общественная травля писателя. На него посыпались всевозможные угрозы, оскорбления и анафемы всей советской печати.
«Доктор Живаго» назвали «клеветническим» романом
Не читал, но осуждаю
Вместе с этим западная пресса активно поддерживала Пастернака, когда как любому было не прочь поупражнялся в оскорблениях в адрес поэта. Многие видели в премии настоящее предательство. Дело в том, что Пастернак после неудачной издания романа в своей стране решился передать его рукопись Фельтринелли — представителю итальянского издательства. Вскоре «Доктор Живаго» был переведен на итальянский и стал, как сейчас говорится, бестселлером. Роман был признан антисоветским, так как в нем разоблачались достижения Октябрьской революции 1917 года, как говорили его критики. Уже в день присуждения премии, 23 октября 1958 года, по инициативе М. А. Суслова Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», признавшее решение Нобелевского комитета очередной попыткой втягивания в холодную войну.
На обложке одного из американских журналов 1958 года
Эстафету подхватила «Литературная газета», которая с особым пристрастием взялась за травлю писателя. 25 октября 1958 года в ней писалось: «Пастернак получил «тридцать серебреников», для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды… Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение». Вышедший в этот день номер газеты был целиком «посвящен» Пастернаку и его роману. Также один из читателей писал в одной разоблачительной заметке: «То, что сделал Пастернак, — оклеветал народ, среди которого он сам живет, передал свою фальшивку врагам нашим, — мог сделать только откровенный враг. У Пастернака и Живаго одно и то же лицо. Лицо циника, предателя. Пастернак — Живаго сам навлек на себя гнев и презрение народа».
Из-за Нобелевской премии Пастернака окрестили «воскресшим Иудой»
Именно тогда появилось известное выражение «Не читал, но осуждаю!». Поэту грозили уголовным преследованием по статье «Измена Родине» Наконец Пастернак не выдержал и отправил в Стокгольм 29 октября телеграмму следующего содержания: «В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Но и это не облегчило его положение. Советские писатели обращались к правительству с просьбой лишить поэта гражданства и выслать за границу, что больше всего боялся сам Пастернак. В итоге его роман «Доктор Живаго» запретили, а самого поэта исключили из Союза писателей.
Писатель остался практически в одиночестве
Незаконченная история
Вскоре после вынужденного отказа на измученного поэта вновь обрушился шквал критики. А поводом стало стихотворение «Нобелевская премия», написанное как автограф английскому корреспонденту Daily Mail. Оно попало на страницы газеты, что вновь не понравилось советским властям. Тем не менее, история Нобелевской премии не осталась незаконченной. Тридцать лет спустя ее «дополучил» сын Пастернака Евгений в знак уважения таланта писателя. Тогда, а это было время гласности и перестройки СССР, «Доктор Живаго» был опубликован, и советские граждане смогли ознакомиться с текстом запрещенного произведения.
Герой романа Пастернака «с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывается вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».
Это описание мечты Юрия Живаго, как и многое другое в романе, замешено на автобиографических «дрожжах» и может быть отнесено к творческому опыту самого автора. Состояние «физической мечты о книге», которая «есть кубический кусок горячей, дымящейся совести - и больше ничего», владело Пастернаком с первых шагов в литературе, сопровождаясь ясным пониманием того, что «неумение найти и сказать правду - недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть...».
Опыт пережитых лет навсегда научил Пастернака «быть равным самому себе» и «не отступаться от лица» ни в каких положениях. Верность неискаженному голосу жизни, чувство внутренней свободы и нравственной независимости помогли ему сохранить ощущение творческого счастья, без которого он не мыслил своей работы, в самые тяжелые времена...
В рукописном отделе Института мировой литературы сохранилась обложка предложенного к печати фрагмента романа с двумя зачеркнутыми названиями - «Когда мальчики выросли» и «Записки Живульта».
Смысловое тождество фамилий Живульт и Живаго очевидно и само по себе свидетельствует об их несомненной эмблематичности, а не случайном происхождении. Еще большее значение для осмысления единства всего творческого пути Пастернака приобретает это тождество, если учесть, что в рукописях ранних набросков прозы начала 10-х годов, во фрагменте, носящем заглавие «Смерть Реликвимини», встречается вариант его имени - Пурвит (от искаженного французского pour Vie - Ради жизни), образующего вместе с двумя другими - Живульт и Живаго - триаду тождественных по смыслу имен-эмблем. В тройственной форме этого, по существу, единого имени заключена центральная интуиция всего пастернаковского творчества - интуиция бессмертия жизни. Его герои - поэт Реликвимини-Пурвит, возникший в самом начале творческого пути Пастернака, и поэт Юрий Живаго, этот путь увенчивающий,- страдают и умирают, чтобы чудо жизни обрело бессмертие в их слове.
(Из статьи «Река, распахнутая настежь». К творческой истории романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго»)
Е. Б. Пастернак
Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением радости, превозмогающей страх смерти. «По наполнению, по ясности, по поглощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выражение этого счастья» , - писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинокая и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести, светлым ощущением бессмертия, верностью ему. Он по собственному опыту говорил, что бессмертие - это другое имя жизни, немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основой своего понимания новой христианской истории человечества.
«Века и поколения только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме» , - говорит в романе Веденяпин.
В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социально не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считались больше, чем с другими, более того - общественно лишнего, становится Божьей повестью. Вечной темой искусства.
Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой событий века, а стихотворения - поддержкой и подтверждением надежд и веры в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых составляет историческое содержание всех послевоенных лет.
Читая и перечитывая роман, приходишь к мысли, что главное в нем скорее показано читателю, чем сказано ему в жесткой, настоятельной форме. Любовь к жизни, чуткость к ее голосу, доверие к ее неискаженным проявлениям - первейшая забота автора. Это проявляется всего сильнее в речи и действиях главного - лирического героя - Юрия Живаго. Он ценит чувство меры и знает, к каким гибельным последствиям приводит насильственное вмешательство человека в природу и историю.
В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жизнь соблазны, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, унижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьбе.
Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищаться ее героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясно видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблюдениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизни нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежние, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит всех, оборачиваясь трагедией и для того, кто ее исповедует и применяет. Есть основания считать, что именно эта убежденность отличает «Доктора Живаго» от прозы, над которой Пастернак работал до войны.
Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку жизнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного превосходящее возможности человека. Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответствует его благим намерениям. Фанатизм губителен.
(Из предисловия к «Доктору Живаго». М, 1989)
Е. А. Евтушенко
Пастернак, воспевающий подвиг «незамеченное», стал в мире, пожалуй, самым знаменитым русским поэтом двадцатого века, превзойдя даже Маяковского... Пастернак всегда знал себе цену как мастеру, но его больше интересовало само мастерство, чем массовые аплодисменты...
Роман меня тогда разочаровал. Мы, молодые писатели послесталинского времени, увлекались тогда рубленой, так называемой «мужской» прозой Хемингуэя, романом Ремарка «Три товарища», «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. «Доктор Живаго» показался мне слишком традиционным и даже скучным.
В 1966 г., после смерти Пастернака, я взял с собой иностранное издание «Доктора Живаго» в путешествие по сибирской реке Лене и впервые его прочитал. Я лежал на узкой матросской койке, и, когда я переводил глаза со страниц на медленно проплывающую в окне сибирскую природу и снова с природы на книгу, между книгой и природой не было границы.
Да, в нем есть несовершенства - слаб эпилог, автор слишком наивно организует встречи своих героев. Но этот роман - роман нравственного перелома двадцатого века, роман, поставивший историю человеческих чувств выше истории как таковой...
(Из статьи «Почерк, похожий на журавлей»)
А. А. Вознесенский
Пастернак - присутствие Бога в нашей жизни. Присутствие, данное не постулатно, а предметно, через чувственное ощущение Жизни - лучшего, необъяснимого творенья Мирозданья. Дождь дан как присутствие Бога в Нем, еловый бор как присутствие Бога, Бог дан в деталях, в стрижах, в каплях, в запонках, и наше чувство - это прежде всего в чистом виде Божье присутствие...
Проза Пастернака отнюдь не статья «Как делать стихи», нет, это роман, жизнь поэта, роман о том, как живут стихом и как стихи рождаются из жизни. Таких романов еще не было. Увы, «Доктор Живаго» - это теперь не просто книга, роман сросся с позорными событиями вокруг него. Тридцать лет пропаганда наша, не прочитав его, не вдумавшись в лирическую музыку его волшебного русского языка, выдавала роман за политического монстра, за пасквиль...
В результате всесоюзной брани роман нельзя сегодня читать объективно. Читатель ныне тщетно ищет в книге обещанную «крамолу». Барабанные перепонки, ожидающие пушечной канонады, не могут воспринять музыку Брамса...
(Из статьи «Благовещизм поэта»)
Страница: [ 1 ]
