.....
Еще более важным вопросом, чем дело пропитания, отец наш, преподобный Леонид был озадачен чистотой нашего морального облика. Представьте, в тихий, спокойный, глубоко-провинциальный церковный двор одномоментно ворвалась молодость о двадцати пяти головах, пять из которых были девичьими, остальные двадцать, соответственно – от юношей прекрасных.
А церковный двор, это вам не райская куща, там страсти кипят всегда поболее чем где-бы то ни было. С виду – идиллия, благодать и «белые платочки» по двору шныряют изредка. «Белыми платочками» навеличивали бабусек церковных, которые при Советах Церковь русскую оберегали. И, скажу я вам, православные (и не очень), что каждая из этих кротких с виду старушонок были одновременно, все как есть, сплошные мисс Марпл, скрещенные лучшими небесными генетиками с Феликсом Эдмундовичем и Вангой в лучшие её годы.
То есть эти святые и закаленные во всевозможных боях женщины видели всех насквозь, могли услышать топот вражеской конницы еще до того, как она собралась в поход и одновременно обозревать окрестности глазами-перископами по всему периметру. Закалка у всех была от Николая II по Черненко с Андроповым, включительно.
Помимо всех этих своих каторжанских умений были они очень подозрительны просто из принципа. Ну, чтоб, значит – ни одна мышь не проскочила. А тут такое поле деятельности! На пять девчат, двадцать голов крупного мужского населения в самом тестостероновом возрасте. Это же поле не паханное, за всеми уследить! Не позволить пасть! Спасти души и тела невинныя от страстей блудных и от похоти лютой! От поруганиев! Жизнь будет прожита не зря и со смыслом. Ерунда, что почти каждая вторая по двое мужей схоронила, к 80 годам уже природа сама к святости телесной склоняется. Пора и о спасении младых душ позаботиться.
И заботились – яростно и с остервенением. От всего чистого сердца.
И высматривали они своими глазами-перископами денно и нощно кто на кого и, главное, КАК посмотрел, чего сказал и кто вышел за церковную ограду. А математика никак не сходилась. Ну вообще никак. На каждую сестру по четыре брата. Для женщин, переживших войну и ужасы ГУЛАГов это было просто не постижимо. Роскошь, не позволительная романтическая роскошь. Барокко, какое-то, прости, господи с излишествами.Ведь как было раньше? «Потому что на десять девчонок, по статистике –девять ребят». А тут…
Первой, этой чудовищной несправедливости, не выдержала библиотекарь Галина Леонидовна. Серьезная женщина 85 лет от роду, копия совы из мультика про Винни-Пуха с голосом Леонова. Она явилась на прием к отцу нашему проректору и сообщила ему, что вечерами, в домик, где живут регентши тайком, после вечерней молитвы, проникает братия. И, понятно чем там занимается! Воры и убийцы гусей, окончательно скатившись по наклонной устраивают оргии прямо в церковной ограде! Всем своим табором, естественно.
Отец Леонид на слово не поверил и решил лично проследить, что же за шабаши творятся на женской половине.
А там творилось, конечно, но немного не то, на что рассчитывала библиотека с бухгалтерией. Вы будете смеяться, но после трех месяцев сугубейшего поста мы собирались с братией и..Ели. Самый наш закадычный брат во Христе, Вадюся, примкнул к нашей с Риткой компании сразу как только понял, что пожрать мы любим и найдем эту еду, чего бы нам это не стоило. А это дело выгодное. И весело и сытно с такими девахами.
А все случилось в рождественский пост, когда кусок колбасы, прилюдно, в рот не засунешь. Решили мы налепить вареников. Вечерком. Муки, по честному купили, картошку и масло умыкнули с панихидного стола.
Тихий зимний вечер. Мы, втроем, по семейному, налепили вареничков. Сварили. Лучок обжарили, чаю сварганили, естественно. И тут, Вадюся вспоминает, что мама ему посылку передала. А в посылке той – варенье.Малиновое.
И пошел Вадюся на встречу злой судьбе за этим вареньем. Жили мы в одном дворе, пока не отреставрировали семинарское здание. Девчонки в одноэтажном домике. А ребята в двухэтажном деревянном доме, где проживало священство с семьями. Мальчишкам отдали целое крыло о пяти комнатах, где они и спасались.
Идти быстрым шагом –ровно пять секунд, медленным –шесть. Вареники остывали, чай тоже. Вадюся пропал, как Иона в китовом чреве. Но, как говорится дружба – дружбой, а вареники ждать не будут. Мы с Маргаритой приступили к ночной трапезе, решив, что Вадика неожиданно посетил молитвенный экстаз (а с ним такое бывало) или он решил сгубить варенье в одиночку. Бог с ним, вареники – круче, это все знают.
И тут вваливается малиновый Вадюся. Натурально – малиновый. Всклокоченный, как вакуловский черт после рождественского полета, рот перекошен, глаза слезятся, в общем, не приятная картина для трапезничающих дев. Мы, понятно, сразу же смекнули, что нас сейчас будут убивать. Опытные уже были. Следом за Вадюсей ворвался отец Леонид.
Слово, которым мы сразу же обозначили эту ситуацию я писать не буду. Очень сложное и за него придется идти на исповедь.
Про содрогание горы Синай, во время ора его высокопреподобия я уже писала. На этот раз тряслись в слаженном трио горы Килиманджаро, Фавор и священная гора Арарат, с которой пять раз скатывался Ноев ковчег, но от страха сам назад и возвращался.
Все имена библейских блудниц я запомнила в этот вечер. И даже несколько из апокрифов. Назвал она нас всеми и не по разу. Ослицы тоже были упомянуты, но уже без имен.
А ведь на Иродиад мы не тянули вообще ни по каким параметрам. Юбки в муке, губы в масле и луком от нас разило за три версты. Но когда это останавливало нашего батюшку? Сам он выглядел не лучше надо сказать. Наспех накинутый подрясник, из под которого торчали трогательные белые ноги в кожаных коричневых тапках. Топал он этими тапками как заправский степист. Из-за его поясницы время от времени выскакивал Павло-Посадский платок Галины Леонидовны. Она тоже что-то там пыталась проблеять, но как солист отец проректор выигрывал, и в этой полифонии тема Галины Леонидовны была безнадежно похерена.
Приказ собирать чемоданы был отдан на сороковой минуте обличительной проповеди,и первым! Первейшим поездом (о, сколько этих первых поездов было еще!) ехать по своим Барнаулам и там позорить родителей, а не марать честное имя благочинного и настоятеля и вообще просто святого человека, который взвалил на себя страшный крест из наших тел и душ!
По ярости благородной, источаемой по всему периметру нашим духовным отцом, мы как-то сразу поняли, что оправдания не прокатят. Вареники в качестве вещдоков прокурор не примет. И пассерованный лук тоже. Чемоданы мы начали паковать в присутствии понятых.
Через час вокально-драматческой атаки отец наш выдохся. И переменил свое решение гнать нас в ночи и благословил спать в одежде на чемоданах и в 6 утра выметаться на все четыре стороны. Рита как обычно тихо плакала и переживала, что не учится в Политехе. Я хотела спать, а Вадик впал в транс и истово крестился на образ Смоленской Божией Матери, причитая, что бабы его сгубили.
Наутро весь церковный причт гудел колоколом. Новость о том, что Ульяна с Маргаритой жрали в пост пельмени и запивали это церковным Кагором в окружении двадцати братьев облетела даже церковных котов и они смотрели на нас с презрением. О том, что теперь то нас точно отчислят, служился благодарственный водосвятный молебен. (Да, у нас были недоброжелатели, и что? У кого их нет?)
Галина Леонидовна была счастлива. Ровно до полудня.
Пока не пришла главная просфорница Нина Никифоровна, бывшая разведчица и герой ВОВ, о чем мы узнали только после ее смерти, и не узнала о творящемся беззаконии. Зашла на пять минут к нам, задала пару вопросов, а потом пошла будить нашего гневливого батюшку.
Что она ему сказала, я не знаю. И не знаю, что сказала старой пройдохе Галине Леонидовне, которая пришла и извинилась перед нами, своенравными малолетними дурочками.
Одним словом, нас не выгнали и про эту историю никогда не поминали.
Единственный человек, который с трудом перенес потрясение – это Вадюся. После всей этой канители он твердо решил стать монахом. Ушел жить в еще не отреставрированный Свято-Алексеевский монастырь. Наложил на себя пост и вериги и чуть не помер от подвигов и страшенного авитаминоза.Мы его с Риткой спасли от смерти (без шуток), сдав в больницу.
Потом мы все вместе обретали мощи старца Феодора Кузьмича и, таки, обрели их! А через три года Вадик поехал в Могочинский монастырь на постриг монашеский, а игумен монастыря его взял и женил на дочери своего духовного чада в один день.
У отца Вадима теперь то-ли десять, то-ли четырнадцать детей, хорошая жена и храм он в северной далекой деревне отгрохал по размерам чуть меньше ХХС.
Училась я на 2 курсе, по выходным и в праздники, как водится, в храме, на службе. Тут тебе и профессиональный рост и копеечка. Да что уж там, не копеечка, а очень даже достойная зарплата была (прослезилась). Плюс отпевания-венчания, одним словом, не жизнь, а малина. И вот посреди этого малинника самым ярким и деньгоприносящим плодом были пусть редкие, но очень прибыльные приглашения на чтение псалтири над покойничками.
Читала я по церковнославянски очень лихо, спасибо тете Люсе, легендарной барнаульской псаломщице, терпеливо обучающей нас, вечно ржущих остолопов из воскресной школы. Красиво я тогда читала, по-монастырски, бесстрастно-молитвенно. Про это узнала тётечка со свечного ящика, где требы принимают и начала мне подбрасывать "калымы".
И тут ловит она меня за рукав после всенощной и сообщает, что есть прям срочный-срочный вызов на чтение псалтири. А у меня кино, свидание и вообще весна и мне 20 лет, ну какие покойнички, Марь Иванна? Но когда на ушко мне шепнули размер гонорара, я про всю любовь забыла сразу же и перед глазами у меня возникли шикарные немецкие сапоги из ЦУМа, на которые я облизывалась, но позволить себе не могла.
Выезжать нужно было через пару часов. Но непременным условием, которое выдвинули родственники, было то, чтобы псалтирь читала "монашенка". Тут я озадачилась. Марь Иванна без слов поняла мой рвавшийся из груди вопрос, где, мол, я, а где монашенки. Но не тот человек была Марь Иванна, не зря она возглавляла бухгалтерию в облиспокоме лет 20, чтобы что-то могло ее озадачить:
"Чёрна юбка, чёрна кофта и платок. За послушницу сойдешь, они не поймут. Где я им монашенку сейчас найду, если единственной нашей монахине матери Иефалии уже 94 и читать она может только с лупой от телевизора КВН?"
И опять мне по голове как дааст суммой вознаграждения.
Да боже ж мой, что у меня чёрной юбки не найдется? Порысила я до дома, нарядилась в вороные одежды, платок бабушкин чёрный, шерстяной по старообрядчески подвязала. В зеркало глянула, ну ни дать, ни взять - чеченская вдова. Аж самой страшно стало. Зато в образе. Как заказывали.
Стою у подъезда в этом наряде, соседи даже не здороваются, не узнают. И тут подъезжает автомобиль. По всему видно, что бандитский. Черный, блестящий и огромный как океанский лайнер. Взгромоздилась я в него, в юбке путаясь, едем. За город. Долго и молча. Кто ж из приличных людей в то время мог осмелится с настоящей монашкой говорить?
Прибыли в какой-то посёлочек небольшой, домик обычный, палисадничек с сиренью, мурки полосатые по двору бродят. Тишина и покой. Вечерело. (Это я где-то читала, так нужно время суток обозначать)
Вышел из дома сын бабулечки, над которой нужно было псалтирь читать. Джеймс Бонд, настоящий, не поддельный. И начал рассказывать, какая у него была замечательная мама. И как он хочет, чтобы все получилось, как мама хотела. Чтобы и отпели в церкви, и псалтирь над ней почитали. Смутила немного его моя молодость, но деваться было уже некуда, за другой не пошлёшь. Я ему про мать Иефалию с лупой сказала и он согласился, что старого человека в такое время дергать не удобно, да и лупы у них нет.
Зашли в домик.
Стоит гроб, родственники рядом сидят, всё по обычаю. Лампадка горит у иконки, свечка в стакане с пшеном, всё по нашему, по православной традиции. Бабушка в гробу вся такая светленькая лежит.
Беру псалтирь, начинаю читать.
Время идёт, темнеет. И тут вся родня как по команде встаёт и уходит. Я даже глазом не успела моргнуть. Сначала подумала, может, на перекур или чаю попить. Ни фига. Ушли ночевать в соседний дом. Сын мне сказал. А ты, говорит, читай, сестра, тебе по сану положено умерших не бояться.
Почему я согласилась на это, до сих пор не понимаю. Впала в какое-то медитативное состояние.
Ночь. Деревня чужая, никуда не сбежишь, чужая мертвая бабушка и я в чёрном душном шерстяном платке. Лампадка коптит.
Сюр.
Гоголь.
Вий.
Я эти сапоги, Марь Иванну и лупу от КВНа прокляла на веки вечные.
Не могу сказать, что страшно стало в тот момент, но здорово не по себе. Это же не город, с его вечными звуками, ещё и тишина давит. Понимаю, что начинает на меня ужас накатывать. Кинематографический. Губы молитву произносят, а перед глазами Куравлёв с Варлей стоят. Как живые, будь они не ладны...
И тут мой взгляд падает на бабушкино лицо... И вижу, что из под закрытых век катятся слезы.
Что сделает нормальный человек в такой ситуации? Заорёт, убежит, в обморок упадёт, на крайний случай. Но, сестра Иулиания не из того теста. В образе. С псалтирью наперевес и в монашеской длинной юбке. Миссия выполнима. Безумие и отвага, моё кредо до сих пор. Плачет при вас чужая покойница в глухой ночи? Сделайте вид, что ничего не произошло, и продолжайте чтение дальше, а потом начинайте громко петь. Всё, что вспомните из духовного репертуара. С чувством и триолями.
А утро не наступает, никак.
А бабушка плачет и потеет, всё лицо уже в испарине.
Больше так истово я не молилась никогда.
Рассвело, и в 6 утра пришёл Джеймс Бонд.
Нет, я не поседела и не сошла с ума, как ни странно. Я просто у него спросила, почему плакала ночью его мама. (Кто ж знал, что ждали старшую дочь из Благовещенска и бабулю немножко переморозили в морге, а привезли оттуда к вечеру, вот бабушка только к полуночи и начала "оттаивать", это мне потом уж родственники рассказали.) И тут Джеймс Бонд начинает рыдать и натурально мне исповедоваться. То, что я услышала, не сравнится ни с каким Вием и "Страшной местью". Но, тайна исповеди дело святое и разглашению не подлежит. Я хоть и не в сане, но человек, рассказавший мне о своих злодеяниях, об этом не знал, поэтому и не просите, не расскажу, что я тогда услышала.
Сапоги я не купила. Деньги отдала церковному сторожу, у него какие-то проблемы на тот момент были, а он и позабыл их вернуть. И больше псалтирь над усопшими я не читала ни за какие деньги.
Спокойной ночи всем. Приятных снов.
Вместо послесловия:
После моего, неожиданно растиражированного поста про отпевание, в личку и в комментарии пытались пробиться люди с обличениями и советами, как должно мне веровать в Господа нашего Иисуса Христа. С подробнейшими инструкциями. За, без малого, четверть века моего великого стояния на клиросе уж кто только меня не обличал и кто только не давал советов как выглядеть, как жить и как меня надо гнать ссаными тряпками из церкви за весёлый нрав и острый язык. И, замечу, все это были люди сплошь неустроенные и какие-то жизнью измуздыренные. Похожие на пыль с дальней полки. И все как один - грустные.
За долгие годы наблюдений за православным людом скажу одно - мы чётко делимся всего лишь на две категории - радостные и безрадостные.
А иллюстрацией к эти понятиям расскажу одну историю.
Уже, учась в консерваторях, пела я в большущем архиерейском хоре при самом главном соборе города. Хор был большой, не чета нынешним, по ведомости человек 40 числилось. А управляла этим хором матушка одного из священников. Как водится без даже начального музыкального образования, но очень верующая и хорошо разбирающаяся в религиозных состояниях. Музыкальной терминологией она не владела абсолютно и общалась с хором, апеллируя всего лишь двумя понятиями - "Вы поёте красивую музыку" или "не красивую музыку вы поёте". Всё просто, доступно и без изысков.
И вот, на одной репетиции перед неделей Торжества православия (это где анафему раз в году поют всем негодникам) репетировали мы "Тебе Бога хвалим" Димитрия нашего, Бортнянского.
Произведение пафосное, мажорное и длинное, крупная форма, короче. Пели мы его пели, вроде бы и не плохо. Но по выражению лица матери Татьяны все понимали, что что-то вот тут не то. Недостаточно красиво мы музыку поём, негодяи. Прогоняв нас раз десять от начала и до конца, она соизволила сообщить хору, что мы делаем не та́к.
А надо сказать, внешность, характер и вообще в целом личность матушки были (да и до сих пор есть, дай Бог ей здоровья) весьма колоритными. Про всё рассказывать долго, остановлюсь на двух деталях. Она по тем временам вместо платка носила на голове огромные шифоновые банты на заколке, к каждому празднику определённого цвета, и не выговаривала половину алфавита.
И вот сидим мы перед ней, все сорок человек и не можем понять, какой холеры ей от нас нужно, поем то вроде все правильно. А мать сидит перед нами и прям вся трусится вместе со своим шифоновым бантом. Злится на нас.
Мы уже все взмолились, мол, объясните нам своим доступным языком, чего мы не так делаем!
Матушка обвела нас всех, нехристей, змеиным взглядом и злобно прошипела:"Запомните раз и навсегда! Прлявославие это рлядостная веря!!! Рлядостная! И петь надо рлядостно, как будто вы сейчас умрлете!!"
Вопросов после этого мы больше не имели и пели настолько "рлядостно", что чуть сами в пляс не пускались)))
Поэтому всем, кто хочет научить меня грустно веровать и ещё более грустно писать о моих церковных буднях я говорю: Православие - это радостная вера! Запомните это раз и навсегда, а не то, что вы там себе придумали, замотавшись в серые тряпки и посыпав всю округу пеплом. И переубедить меня невозможно, ибо лучшего богослова, чем наша матушка-регент я не встречала.
Ульяна Меньшикова
Ульяна МЕНЬШИКОВА
Еду в поезде. В нашем купе солдатик, футболист, вахтовик и я. Всех мамы-жены провожали. У каждого, помимо чемодана рюкзак с едой, планшеты и сканворды. У солдатика ко всему прочему — набор открыток с видами Горного Алтая, бутылка «Пантокрина» и трава из самой долины Укок для повышения потенции в дар высшему офицерскому составу.
Я, тем временем, готовлюсь к Рождеству. Хотелось бы причаститься на праздник. Пощусь постом приятным. Яблочки, брусничка, огурчики, чай чабрецовый. В кои-то веки, как говорится. Всласть. А так как столик у нас общий, все вынуждены обнажать свои припасы. Первый вопрос, который мне задали ребята:
— Болеете?, — сочувственно.
— Нет,- улыбаюсь.
— Худеете? — с пониманием.
— Нет, куда ж еще!- смеюсь
— Поститесь?
— Да…
В купе становится напряженно тихо.
— Мент родился,- шепчет солдатик, — ой, а мы тут и мясо и колбасу при вас! Щас мы все уберем!
— Не надо ничего убирать, — ору в ужасе, — все в порядке! Мне хорошо! Нормально мне! Я люблю огурцы колбасой занюхивать! — смеемся уже все вместе.
Отобедав, все утыкаемся в телефоны. На длинных перегонах связь пропадает, начинаем скучать. Солдатик открытки по пятому разу рассматривает, футболист слушает «Пинк Флойд», вахтовик над сканвордами приуныл. Вспоминаю, что последний момент, собираясь, зашвырнула в чемодан две книги. А чемодан громадный, в ящике под полкой не поместился, и был водружен «под небеса» на самую верхотуру, на третью полку.
Прошу солдатика помочь. Он резво, горным козликом взмывает к потолку, со свойственной его возрасту непосредственностью кричит оттуда: «Да не надо его снимать, я так достану!». Я не успеваю и рта раскрыть, как он открывает замок и плотно упакованный при помощи колена чемодан жизнерадостно раззявливает свою пасть и плюет в нашу честную компанию пакетом с моим исподним и папкой с рождественскими нотами. Все смешивается на полу. Терять уже нечего, юноши видели все… Судорожно начинаю собирать белье, мальчишки-ноты.
Солдатик сверху кричит: «Извините, извините, тетя Уля!», и тут же, без перехода: «Ого! Вот это книжища, здоровенная какая! Ее доставать?».
— Ее,- вздыхаю.
— Аа-Пэ Че-хов,- по слогам читает солдатик.
Спускается вниз, и скучающее купе засыпает меня вопросами:
— А вы музыкант, да?
— Поете?
— Играете? А на чем?
Рассказываю им в двух словах о своей профессии, показываю видео со службы. Удивляются, что в храме такие молодые поют. Рассказываю о певчих. А потом уже и о Рождестве. Про перепись, вертеп, звезду, про пастухов, про дары волхвов и о вифлеемских младенцах, Иродом убиенных, про бегство в Египет. Слушают, не перебивают. Спрашивают. Да такие вопросы задают, что я уже начала переживать, что докторскую по теологии не защитила.
А потом мы читаем вслух. Да, Чехова. Антона Павловича. «Кошмар» и «Нахлебников». Я по-стариковски плачу, молодежь молчит, сдерживается. Только желваки и кадыки ходуном ходят. А потом мы пьем чай, меня начинают угощать булками и конфетами:«Теть Уль, ешьте, они же без мяса! Поправитесь? Ну и что! Вы же сами сказали, что пост это не диета! Мы теперь все знаем, сами виноваты». Да уж, многие знания — многие скорби.
Ем конфеты, закусываю булками, болтаем про армию, футбол, стройку и Церковь. Сидим до глубокой ночи, и всей нашей честной, и так быстро сроднившейся, компанией выходим провожать футболиста в Екатеринбурге. Обнимаемся, желаем хорошей игры (на соревнования парень ехал).
Это лучшее повествование жизненной истории, которое мне приходилось читать. Изумительно всё, и стиль повествования и сюжет и развязка. Читайте, не пожалейте время.
Все незамужние женщины хотят выйти замуж. Кто считает, что это не так, тот плохо о нас думает. Все, абсолютно все без исключения мечтают заарканить какого-нибудь подходящего мужчинку и править им. Или чтобы он правил. Третьего не дано. Это великое знание я приобрела в девятнадцать лет и с тех пор убеждений не меняла. И была я юна, и, как теперь только стало понятно, — прекрасна. Но разговор не обо мне, отвлеклась.
Была у меня тогда очень пожилая тридцатипятилетняя подруга. Практически древняя старуха. Работала она заведующей столовой большого НИИ, статусная была женщина. И у нее, в свою очередь, были еще более древние и не менее статусные подруги. Одна, тридцативосьмилетняя, заведовала овощебазой, вторая, самая старая сорокалетка, была главным кадровиком огромного ДСК. Жили они себе поживали сырами в масле. Всё у них было и ничего им за это не было. Четырехкомнатные квартиры в хрустальных люстрах и вазах, в узбекских коврах и невероятной комфортности спальных гарнитурах. Великие женщины. Ко всему этому благолепию у двоих прилагались мужья. У завстоловой — разбитной монтажник Игорюха, у завбазой — добрейший руководитель заводской самодеятельности, гармонист Колясик (так и только так его называла супруга).
У главного кадровика мужа не было. И это было страшной трагедией. Во всяком случае все наши посиделки на определенном градусе заканчивались ее горькими рыданиями с причитаниями: какие все счастливые и только она, одна она одинока, как маяк в океане, и нет ей в этой жизни ни просвета, ни счастья. Боль одиночества была настолько страшной и материальной, что хрустали тускнели и переставали звенеть, а ковры теряли шелковистость. Не жизнь, а дно Марианской впадины.
Для меня, считавшей, что в сорок только две дороги: в крематорий или геронтологический санаторий, эти страдания были смешны до колик. Какая любовь может случиться с человеком с перманентом, рубиновыми перстнями на трех пальцах и отметкой в паспорте — сорок лет?!! Постыдились бы... Но молчала я, понятное дело. А вот верные подруги не молчали. Утешали, строили планы захвата какого-нибудь зазевавшегося вдовца и разведенца.
А он всё никак не находился. А если и находился, то не подходил по параметрам: то выяснится, что будущий счастливый жених тихий алкаш, то ходок, то статью не вышел. Кадровик (звали ее Марией) была женщиной монументальной и терпеть рядом с собой какой-то там «поросячий ососок» (цитата) не собиралась. А вот в кошельки претендентов дамы не заглядывали — не считали нужным, всё же у них было, вы помните.
viktoria.prudnikova поделилась рассказом регента Ульяны Меньшиковой:
Непревзойденная Ульяна Меньшикова! Созвучно каждое слово. За 11 лет работы в церковной структуре тоже самое. Исключением был отец Лонгин, который всегда поздравлял в “Неделю жен мироносиц”!Всех женщин с праздником! Вкусного чтения! “Профессия моя изобилует преимуществами перед всеми остальными. Тыщами, мильёнами прекрасных преимуществ! Одним из, но самым-самым главным, является возможность работать во все выходные дни и праздники. И религиозные и светские. То есть никаких пятничных пив с шашлыками, никаких выездов с друзьями в субботнюю баню и прочих новогодних и майских ништяков я, и мои многострадальные коллеги лишены напрочь. Это, безусловно, наш выбор и путь (пафос чувствуете?!), но рассказать я хочу сейчас не о моих страданиях по воскресному похмелью, а о том, как вот уже лет 20 у меня проходит Международный женский день, в простонародье именуемый лаконично – 8 марта.
Этот подлый день каким-то мифическим образом попадает всегда, либо на начало поста, либо на субботу-воскресенье, либо на какой-то такой день, в который ну никак нельзя не служить. Но беда вообще не в этом. Мы, певуны,люди привычные. И первого января, поддерживая ослабевшие тела друг друга, сиплыми голосами литургии пели, всяко бывало.
Беда в том, что каждый год наши воцерковленные мужчины долго и в подробностях объясняют лично, почему они не подарили мне тюльпан, мимозу или ирис, прости господи. Долго. Нудно. В деталях.
Версий у меня накопилось уже на 100 статей для википедии. Расскажу о самых распространенных.
Версия первая и самая популярная: “Это праздник проституток!”. Вот так вот. 8 марта 1908 года в Нью-Йорке на демонстрацию вышли 15 тыщ проституток и прошли грозным маршем по городу. Все, теперь, каждая женщина, принявшая в подарок поникшую ветвь мимозы сакрально (САКРАЛЬНО!!!) приобщается к этой древней профессии. Чуете, чем дело пахнет? То-то же.
Версия вторая. Для интеллектуалов. Демонстрация в Нью-Йорке была, (опять же, сакрально, ну вы все понимаете, да?), приурочена к еврейскому празднику Пурим. Там, в качестве главной героини тоже задействована женщина по имени Эсфирь(по мнению “дипломированных теологов” тоже женщина крайне падшая и вообще, еврейка, что усугубляет её вину перед обществом).
Версия третья: Государственным, на территории России, этот праздник учредили “проклятые коммуняки” , которые от тех многострадальных проституток и евреев не отличаются ничем, а возможно даже еще более опасны для современных христиан.
Это основные версии. Есть еще множество других, производных от этих трех, но не менее, а может быть и более цветистые, но суть понятна.
И вот представьте, праздник, (не зависимо от того, как ты к нему относишься), врывается в твою жизнь. Цветочные базары по всему городу, мужички в метро с тюльпанами и экибанами, девушки и женщины, возвращающиеся с корпоративов в пайеточных платьицах, с пакетиками от “Ив Роше” и т.д. А ты в этот праздник наполняешься “новыми знаниями” об этом ведьминском шабаше,в без малейшей надежды на получение даже пластмассового цветочка с кладбищенского венка “от соратников”. Это боль. Многолетняя и неизбежная, как ревматоидный полиартрит.
Вчера, после службы я реально просчитывала пути отступления с хоров, чтобы не наткнуться на очередного “просветителя”. Но, как говаривает моя маманечка:”Не тут то было!”. Сугубое просвещение неразумных христианок – вот она задача современного православного мужчины. Пятеро! В пять горл одновременно в очередной раз рассказали мне про проституток, Пурим и коммуняк. Я, со свойственным мне врачебным терпением всех выслушала. Посочувствовала. Потом задала один вопрос, на который надеюсь получить ответ после Пасхи.
“Дорогие мои мужчины! В нашей самой более лучшей и прекраснейшей церковной традиции есть даже не день, а целая неделя, где прославляется женщина. И эта неделя называется “Неделя жен мироносиц”. Помните этих женщин (кстати одна из них, бывшая жрица продажной любви, для знатоков), смело, в отличие от мужчин-апостолов, пришедших забрать тело своего Учителя, чтобы достойно приготовить его к погребению? И они, эти женщины первые получили свидетельство о воскресении. Чувствуете роль Прекрасной дамы в нашем религиозном пространстве? Это не какая то демонстрация столетней давности.
Так вот за всю мою непростую церковную карьеру ни разу, ни разу!!! Никто не подарил мне ни цветочка ни шоколадки в этот прекрасный праздник православных женщин. Как будто его и нет. А вот про Пурим и коммуняк я обязана выслушивать ежегодно. В связи с чем имею право сказать:”Дорогие мои мужчины, не надо мне роз-мимоз и шашлЫков с баней, дайте только покой моему мозгу и оставьте свой просветительский дар для домашнего использования!”.
Своих боевых подруг, реальных и виртуальных, поздравляю с Международным женским днем. Желаю только одного – иметь рядом по настоящему здравомыслящих и щедрых мужиков, не гнушающихся дарить фиалки даме не зависимо от своих энциклопедических познаний и в праздники и в будни и вообще просто так.
Потому что вся эта религиозная возня вокруг театров, праздников по поводу кошерности и не кошерности всего нас окружающего уже реально достала”.
