Я знаю, что в первые 3—4 года после
рево-люции среди прочего, написанного
мною, были вещи, которые могли дать
повод для нападок.
Е. Замятин
Творческие личности, которым суждено было пережить переломное время начала XX века, по-разному относились к переменам в социальном и экономическом положении страны во время и после революции. Кто-то безоговорочно принял устремления большевиков к новой жизни, кто-то болезненно расставался с уже привычным традиционным укладом.
В «Автобиографии» Е. Замятин писал о своем восприя-тии переворота: «Веселая, жуткая зима 17—18 года, когда все сдвинулось, поплыло куда-то в неизвестность». Для этого писателя далеко не очевидными были созидатель-ные цели Октябрьской революции, потому что действитель-ность, которую он наблюдал, была достаточно жуткой: раз-руха, голод, нищета. И это настоящее, а совсем не гипоте-тическое счастливое и светлое будущее, с пронзительным драматизмом отразилось во многих рассказах Замятина, в том числе и в рассказе «Пещера».
Зимний Петербург, предстающий перед нами со страниц рассказа, вызывает щемящее ощущение ужасной тоски и безысходности. Безлюдные морозные улицы, дома, похо-жие на скалы, квартиры, похожие на пещеры, в которых люди живут по первобытным законам: выживает хитрей-ший, сильнейший, самый безжалостный. Кажется, что мы попали в ледниковый период, и по заснеженной пустыне между домов-скал бродит «серохоботый мамонт».
Люди помещены в новую реальность — реальность выживания. Их религия вернулась к первоосновам, к ве-рованиям первобытного человека. Огонь — это бог, даю-щий тепло и возможность приготовления пищи (если ее сумели добыть охотники), а значит — жизнь. Но бог этот жесток, потому что его нельзя умолить продлить мгнове-ния великого огненного чуда: печь требует внимания и жертв в виде дров. Если дрова есть, тогда «на один час — в пещере весна; на один час — скидывались звериные шкуры, когти, клыки и сквозь обледеневшую мозговую кор-ку пробивались зеленые стебельки — мысли».
Из холодных неосвещенных зданий, от гаснущей печки и «каменно-вековых» лепешек из картофельной кожуры на морозные улицы людей может выгнать только беспрос-ветная нужда — необходимость охотиться: искать дрова, пищу, воду.
В таких условиях быстрая и легкая смерть кажется ослабленным людям подарком, избавлением, ведь боль-шинство из них обречены на мучительное и медленное умирание. Поэтому так загораются глаза у смертельно боль-ной Маши, когда ее горячо любимый муж достает завет-ный флакончик с ядом... Материал с сайта
В зимнем Петербурге послереволюционной поры слож-но не потерять человеческий облик, не утратить доброту, милосердие, человечность. Немногим это удается — та-ким, как Мартин Мартиныч, Маша. Люди же, подобные Обертышевым, давно уже стали похожи на животных — хищных, свирепых, безжалостных. Они не упустят своего шанса и рады, когда окружающие терпят бедствие, — так легче выжить.
Таким суровым было время, очевидцем которого был и Замятин. Конечно, в рассказах писателя, как в зеркале, не могли отразиться все стороны эпохи, ознаменованной пере-ходом к новому миру, но как-то мало верится, что из петер-бургского ледника, встающего перед нами со страниц рас-сказа, может прорасти светлый, теплый и счастливый мир...
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
На этой странице материал по темам:
- пещера замятин краткое содержание
- хронологическая разлиновка рассказа пещера замятин
- замятин пещера анализ
- замятин пещера краткое содержание
- рассказ пещера замятин анализ
Урок-исследование художественного текста (на основе рассказов «Дракон» и «Пещера»)
Цели урока:
1. Обучающая: познакомить учащихся с рассказами «Дракон» и «Пещера» как талантливейшими произведениями импрессионизма в литературе. Выявить основные приметы стилистики рассказов Замятина, провести частичный анализ рассказа «Пещера».
2. Развивающая: развивать воображение, ассоциативное мышление, восприятие, логическое мышление учащихся (умение сравнивать, делать выводы).
3. Воспитывающая: воспитывать гуманизм, вырабатывать гражданскую позицию учащихся, формировать устойчивый интерес к истории и литературному процессу родной страны, умение делать самостоятельный выбор в сложной жизненной ситуации.
Тип урока: урок-исследование (урок «открытия» нового знания)
Индивидуальные задания к уроку:
Е. Замятин «Пещера». Учебник на стр. 351 – 353.
1. Время и пространство в рассказе. С первых строк автор погружает нас в обстановку каменного века. (1-й абзац)
Какие художественные средства создают напряжённость, жуткую атмосферу?
- Строгий ритм, создаваемый обилием пауз Анафорическими конструкциями Экспрессивная образность Чудовищный гиперболический образ
2 Предметная детализация. Учебник, часть 1, стр. 358 – 359.
КАКИЕ МИРЫ РАССКАЗА ПРЕДСТАВЛЕНЫ ПРЕДМЕТНЫМИ ДЕТАЛЯМИ?
Особое место Замятин отводит печке, уподобляя её пещерному богу. Коротконогая, ржавая « » с огнедышащим чревом действительно внешне напоминает языческое божество. Но проследите движение этой сквозной метафоры в рассказе.
3 Портретная характеристика персонажа у Замятина чаще всего строится по метонимическому принципу: вместо подробного описания даётся крупным планом какая-либо выразительная деталь.
Ход урока:
1.Вступительное слово учителя:
Здравствуйте, предметом разговора сегодня будет обсуждение рассказов талантливого писах годов «Дракон» и «Пещера». Анализируя их, мы попытаемся определить особенности замятинской стилистики, его эстетические принципы и определить связь стилистической манеры Замятина с одним из художественных направлений.
3. (Слайд 1)Е. Замятин в 1921 году писал «…Настоящая литература может быть только там, где её делают не исполнительные и благонадёжные чиновники, а безумцы, еретики, отшельники, мечтатели, бунтари, скептики»
Так вот дух еретичества, бунтарства определил позицию Замятина как в жизни, так и в творчестве. Он был «неудобным» писателем. «Я знаю, у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой»
Правда Замятина оказалась невостребованной вплоть до 80 годов XX века. Рассказы, о которых мы будем сегодня говорить, написаны в далёком 1920 г. Но вопросы, поднятые художником слова, волнуют нас и сегодня:
Что победит в человеке: духовное, гуманистическое – или звериное, утробное? Контрасты звериного и человеческого не разведены во времени и не распределены по определённым человеческим типам. Всё это, добро и зло, сосуществует в одном человеке, возможно, в каждом из нас, и поэтому так важен выбор, который мы должны сделать:
Каждый выбирает по себе:
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку-
Каждый выбирает по себе. (Ю. Левитанский)
2 .Актуализация опорных знаний: Вспомните, как Замятин отнёсся к революции?
Замятин принял революцию как способ преодолеть всеобщую энтропию (состояние покоя и самодовольства), способ вывести мир из замкнутого состояния, открыть дорогу свободному человеческому духу.
Как относились пролетарские писатели к трудностям революционного времени?
(советская литература пренебрегала настоящим, стремясь к светлому будущему:
Там, за горами горя
Солнечный край непочатый (В. Маяковский))
Замятин же пристально вглядывается в день сегодняшний и видит не красоту и гармонию, а страшные образы далёкого прошлого…
3. (Слайд 2) Прослушайте рассказ «Дракон» Подумайте над вопросом: Почему рассказ так назван? Что имеет в виду автор под этим образом?
(Чтение подготовленным учеником рассказа «Дракон»)
Что побеждает в человеке: звериное, первобытное или духовное, гуманистическое? (Звериное и человеческое совмещены в одном человеческом типе)
4. (Слайд 3) Более детально мы рассмотрим рассказ «Пещера» (1920) -- одно из самых талантливых произведений автора. Толчком к его созданию послужило незначительное, на первый взгляд, жизненное впечатление.
(Слайд 4). «Ночное дежурство зимой, на дворе 1919 год. Мой товарищ по дежурству – озябший, изголодавшийся профессор – жаловался на здоровье: «Хоть впору красть дрова! Да всё горе в том, что не могу: сдохну, а не краду». На другой день я сел писать рассказ «Пещера».
Учитель: Но, как и всегда, рядовой житейский эпизод под пером настоящего писателя превращается в грандиозное обобщение.
5. Анализ текста:
1. Вспомните сюжет рассказа. (Главный герой Мартин Мартиныч крадет дрова у своего соседа Обёртышева, чтобы согреть свою жену Машу и не замёрзнуть самому. На улице зима, им нечем топить печь)
2. Эти простые, казалось бы, события развиваются в необычное время, в необычном пространстве. В чём же заключается эта необычность? (С первых строк автор погружает нас в обстановку каменного века.)
Чтение 1 абзаца.
3.(Слайд 6) Какие художественные средства создают напряжённость, жуткую атмосферу?
Строгий ритм, создаваемый обилием пауз («Ледники… мамонты… пустыни»)
Анафорическими конструкциями («и надо покрепче стиснуть зубы и надо щепать дерево… и надо всякую ночь переносить свой костёр»)
Экспрессивная образность (таинственный вой, дома-скалы, квартиры – пещеры)
Чудовищный гиперболический образ «мамонтейшего мамонта»
Но уже следующий фрагмент заставляет понять, что каменному веку уподоблен день сегодняшний. 2-й абзац.
Чтение последнего абзаца
(Эта развёрнутая метафора появляется ещё раз в финале и таким образом обрамляет рассказ, очерчивает пространство – пространство пещерной страны, затерянной среди скал. Нот она напоминает о себе на протяжении всего рассказа, поддерживаясь многочисленными деталями. Докажите это.
«Колыхались лохматые, тёмные своды пещеры…»;
«Двадцать девятое. С утра – низкое, дырявое, ватное небо, и сквозь дыры несёт льдом». Называя своды пещеры «лохматыми», а небо «дырявым и ватным», писатель изображает не сам предмет, а передаёт ощущение мрака и холода, которое хочет вызвать в читателе.
6. Читая рассказ, вы, наверняка, заметили необычность писательской манеры Замятина. Как вы думаете, какой художественный метод использует он? Это реализм или модернизм?
(учащиеся делятся мыслями)
Вывод: Это неореализм – реализм + модернизм (реальная обстановка послереволюционных лет: председатель , отключение электричества, поиски дров и проч. – признаки времени, свойственные реализму, тема «маленького человека», психологизм).
Какой модернистский стиль присущ рассказу, на ваш взгляд?
Ответы учеников (символизм, экспрессионизм)
(Слайд 7) Экспрессионизм – художественное направление, возникшее в западноевропейской живописи на рубеже XIX-XX веков
Художники стремились эмоционально, страстно выразить свою мысль о мире и неблагополучии в нём.
Этой задаче подчинены их художественные средства: тяготение к , гротескность, фантастичность образов, невероятные преувеличения, взвинченность, изломанность ритма.
«Искусство крика» - так образно называют экспрессионизм.
7.Рассмотрим картины художников - экспрессионистов (Слайды 7-11) Какие ассоциации вызвали у вас эти произведения живописи? Видите ли вы переклички с текстом замятинских рассказов?
8. Как в рассказе «Пещера» проявляется эстетика экспрессионизма?
Замятин не даёт детального изображения, выделяет в описываемом самое главное, ударное..
9.Особенно ярко экспрессионизм проявляется в интерьере комнаты? (Задание 4)
Чтение третьего абзаца.
Беспорядочно перечислены предметы. По этому перечню невозможно представить внешний её облик. Отбор деталей подчинён здесь худ. замыслу. Такое смешение создаёт ощущение кризисности, катастрофичности , нового Всемирного Потопа («потопно перепутанные чистые и нечистые твари»). Этот интерьер и отражает конфликт рассказа – между прежним, духовным, и новым, пещерным. 2 вселенные.
Особое место Замятин отводит печке, уподобляя её пещерному богу. Чтение описания печки
Коротконогая, ржавая «буржуйка» с огнедышащим чревом действительно внешне напоминает языческое божество.
Предмет одушевляется, живет самостоятельной жизнью. Но проследим движение этой сквозной метафоры в рассказе.
-«чугунный бог ещё гудел». После первого упоминания печка уже не называется печкой, а именуется лишь пещерным богом. Т. е. на 1-й план выходит не прямое, а лишь метафорическое значение.
-«пещерный бог затихал, съёживался, затих, чуть потрескивает». Предмет постепенно одушевляется, начинает жить самостоятельной жизнью.
-«Но пещерный бог набил брюхо с самого утра, милостиво загудел» (печь протопили, принесли страшную жертву пещерному богу).
-«пещерный бог змеино шипел» (Мартин Мартиныч опрокинул на печку чайник).
-«Равнодушно задремывает пещерный бог» (герои подошли к последней черте). Дело в том, ЧТО ПЕЧКА ДЛЯ ГЕРОЕВ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БОГ, ЖЕСТОКИЙ И ВСЕМОГУЩИЙ, КОТОРЫЙ РАСПОРЯЖАЕТСЯ ЛЮДСКИМИ СУДЬБАМИ.
Т. о., истинный смысл предмета для Замятина не в его конкретности, а в потаённой метафорической сущности. Это одна из главных особенностей эстетики Замятина, сходной с эстетикой экспрессионизма.
10. Теперь рассмотрим конфликт рассказа через систему персонажей. Обратимся к портретным характеристикам персонажей.
У Замятина портретные характеристики чаще всего строятся по метонимическому принципу: вместо подробного описания даётся крупным планом какая-либо выразительная деталь.
Групповая исследовательская работа:
Группа. Портрет героев.
(Портрет гл. героя. Мартина Мартиныча: «лицо у него скомканное, глиняное». Метафорический эпитет «глиняное» даёт представление о бледном, неживом, неподвижном лице смертельно уставшего человека. Но проследите за метафорой по тексту рассказа). Портрет Обёртышева.
(Обертышев. В портретной характеристике увидим «жёлтые каменные зубы, и между камней – мгновенный ящеричный хвостик – улыбка», увидим, как он «каменнозубо улыбался». Камень не случайно становится лейтмотивом образа Обёртышева, человека холодного, неприступного. Его равнодушие агрессивно, поэтому – «жёлтые каменные зубы сквозь бурьян, жёлтые зубы – из глаз, весь Обёртышев обрастал зубами, всё длиннее зубы». И вот перед нами гротескный образ пещерного чудовища). Портрет Маши. («бумажная»). Портрет домового председателя Селихова («мамонтоподобный»)
2 группа. Особенности речевых характеристик в рассказе.
Преобладает разговорный стиль. Речь лишена закруглённости, в ней нет сложных предложений, нередки пропуски слов, недосказанные фразы. Но одновременно она и ярко индивидуализирована.
1. Для речи Обёртышева характерны бесконечные повторы, заискивающая интонация. Эта слащавая манера говорить вызывает читательское отвращение
Речь Селехова отличается пристрастием к вводным словам («во-первых – во-вторых»); любимое словечко «потеха» он употребляет в связи с событиями отнюдь не всегда смешными. Но наиболее своеобразна речь Мартина Мартиныча. Неполнота, обрывистость, недосказанность – вот те её качества, которые сразу бросаются в глаза. И это психологически объяснимо, ибо Мартин Мартиныч на протяжении всего рассказа пребывает в состоянии предельного нервного напряжения. Эти характеристики можно отнести и к авторской речи. С чем связана такая манера повествования?
«Понимаешь, Март, - если бы завтра затопить с самого утра, чтобы весь день было, как сейчас! А? Ну, сколько у нас? Ну с полсажени ещё есть в кабинете?
До полярного кабинета Маша давным-давно не могла добраться и не знала, что там уже… Туже узел, ещё туже!»
Чего не договаривает автор, обрывая фразу многоточием? Почему не говорит, что же в действительности «там уже»? Но читатель вправе и сам додумать, сам понять, что в «полярном кабинете», увы, не осталось дров. Писатель Замятин живёт в ХХ веке; в отличие от писателей ХIХ века он не объясняет, а рассчитывает на чуткость самого читателя. А может быть, он боится произнести эту страшную правду, чтобы не убить надежду в Маше? Авторская речь – голос человека, глубоко сопереживающего своим героям
Группа. (Слайд 12-14)Психологизм Замятина (Для того чтобы представить особенности психологизма автора, сравним его с психологизмом Достоевского). На слайдах текст. Сделайте выводы. (У Достоевского сложные и осложнённые предложения, речь героя литературно переоформлена. Достоевский описывает переживания героя. Замятин воспроизводит человеческую мысль в первозданном виде. Показывает переживания героя в действии. Исключаются описания, всё движется, живёт, действует. У Достоевского долгие размышления, Замятину достаточно одного эпитета).
Отчет о работе в группах (учащиеся проверяют себя по карточкам-консультациям перед ответами)
Выводы по теме урока. Каковы основные черты эстетики Замятина?
(Слайд 15.)
11. Заключительное слово учителя:
А теперь вернёмся к нашим героям. Чем заканчивается рассказ?
Смерть героев остается за пределами рассказа. Умирает время, умирает эпоха с ее нравственными понятиями: не убий, не укради.
Не случайно Григорий Иванов писал: «Невероятно до смешного: был целый Мир и нет его»…Так где же выход? Если кажется, что вокруг тебя рушится целый Мир, когда ощущаешь пустоту и черноту? Выход один: нести в мир добро и любовь…
Послушаем песню на стихи Ю. Левитанского «Каждый выбирает по себе» в исполнении С. Никитина.
(Звучит песня)
На какие мысли натолкнула вас эта песня в связи с рассказами Замятина и нашей жизнью? (Звучат рассуждения учеников)
VIII. Домашнее задание: Сочинение (темы на выбор: «Черты реализма и модернизма в творчестве », «Е. Замятин и русская классика», «Е. Замятин: тревожный взгляд в будущее»).
Пещера
Евгений Замятин
Ледники, мамонты, пустыни. Ночные, черные, чем-то похожие на дома, скалы; в скалах пещеры. И неизвестно, кто трубит ночью на каменной тропинке между скал и, вынюхивая тропинку, раздувает белую снежную пыль; может, серохоботый мамонт; может быть, ветер; а может быть - ветер и есть ледяной рев какого-то мамонтейшего мамонта. Одно ясно: зима. И надо покрепче стиснуть зубы, чтобы не стучали; и надо щепать дерево каменным топором; и надо всякую ночь переносить свой костер из пещеры в пещеру, все глубже, и надо все больше навертывать на себя косматых звериных шкур.
Между скал, где века назад был Петербург, ночами бродил серохоботый мамонт. И, завернутые в шкуры, в пальто, в одеяла, в лохмотья, - пещерные люди отступали из пещеры в пещеру. На покров Мартин Мартиныч и Маша заколотили кабинет; на казанскую выбрались из столовой и забились в спальне. Дальше отступать было некуда; тут надо было выдержать осаду - или умереть.
В пещерной петербургской спальне было так же, как недавно в Ноевом ковчеге: потопно перепутанные чистые и нечистые твари. Красного дерева письменный стол; книги; каменновековые, гончарного вида лепешки; Скрябин опус 74; утюг; пять любовно, добела вымытых картошек; никелированные решетки кроватей; топор; шифоньер; дрова. И в центре всей это вселенной - бог, коротконогий, ржаво-рыжий, приземистый, жадный пещерный бог: чугунная печка.
Бог могуче гудел. В темной пещере - великое огненное чудо. Люди - Мартин Мартиныч и Маша - благоговейно, молча благодарно простирали к нему руки. На один час - в пещере весна; на один час - скидывались звериные шкуры, когти, клыки, и сквозь обледеневшую мозговую корку пробивались зеленые стебельки - мысли.
Март, а ты забыл, что ведь завтра... Ну, уж я вижу: забыл!
В октябре, когда листья уже пожолкли, пожухли, сникли - бывают синеглазые дни; запрокинуть голову в такой день, чтобы не видеть земли, - и можно поверить: еще радость, еще лето. Так и с Машей: если вот закрыть глаза и только слушать ее - можно поверить, что она прежняя, и сейчас засмеется, встанет с постели, обнимет, и час тому назад ножом по стеклу - это не ее голос, совсем не она...
Ай, Март, Март! Как все... Раньше ты не забывал. Двадцать девятое: Марии, мой праздник...
Чугунный бог еще гудел. Света, как всегда, не было: будет только в десять. Колыхались лохматые, темные своды пещеры. Мартин Мартиныч - на корточках, узлом - туже! еще туже! - запрокинув голову, все еще смотрит в октябрьское небо, чтобы не увидеть пожолклые, сникшие губы. А Маша:
Понимаешь, Март, - если бы завтра затопить с самого утра, чтобы весь день было как сейчас! А? Ну, сколько у нас? Ну с полсажени еще есть в кабинете?
До полярного кабинета Маша давным-давно не могла добраться и не знала, что там уже... Туже узел, еще туже!
Полсажени? Больше! Я думаю, там...
Вдруг - свет: ровно десять. И, не кончив, зажмурился Мартин Мартиныч, отвернулся: при свете - труднее, чем в темноте. И при свете ясно видно: лицо у него скомканное, глиняное, теперь у многих глиняные лица - назад к Адаму! А Маша:
И знаешь, Март, я бы попробовала - может, я встану... если ты затопишь с утра.
Ну, Маша, конечно же... Такой день... Ну, конечно - с утра.
Пещерный бог затихал, съеживался, затих, чуть потрескивает. Слышно: внизу, у Обертышевых, каменным топором щепают коряги от барки - каменным топором колют Мартина Мартиныча на куски. Кусок Мартина Мартиныча глиняно улыбался Маше и молол на кофейной мельнице сушеную картофельную шелуху для лепешек - и кусок Мартина Мартиныча, как с воли залетевшая в комнату птица, бестолково, слепо тукался в погодок, в стекла, в стены: "Где бы дров - где бы дров - где бы дров".
Мартин Мартиныч надел пальто, сверху подпоясался кожаным поясом (у пещерных людей миф, что от этого теплее), в углу у шифоньера громыхнул ведром.
Ты куда, Март?
Я сейчас. За водой вниз.
На темной, обледенелой от водяных сплесков лестнице постоял Мартин Мартиныч, покачался, вздохнул и, кандально позвякивая ведеркой, спустился вниз, к Обертышевым; у них еще шла вода. Дверь открыл сам Обертышев, в перетянутом веревкой пальто, давно не бритый, лицо - заросший каким-то рыжим, насквозь пропыленным бурьяном пустырь. Сквозь бурьян - желтые каменные зубы, и между камней - мгновенный ящеричный хвостик - улыбка.
А, Мартин Мартиныч! Что, за водичкой? Пожалуйте, пожалуйте, пожалуйте.
В узенькой клетке между наружной и внутренней дверью с ведром не повернуться - в клетке обертышевские дрова. Глиняный Мартин Мартиныч боком больно стукался о дрова - в глине глубокая вмятина. И еще глубже: в темном коридоре об угол комода.
Через столовую. В столовой - обертышевская самка и трое обертышат; самка торопливо спрятала под салфеткой миску: пришел человек из другой пещеры - и бог знает, вдруг кинется, схватит.
В кухне, отвернув кран, каменнозубо улыбался Обертышев:
Ну что же: как жена? Как жена? Как жена?
Да что, Алексей Иваныч, все то же. Плохо. И вот завтра - именины, а у меня топить нечем.
А вы, Мартин Мартиныч, стульчиками, шкафчиками... Книги тоже: книги отлично горят, отлично, отлично...
Да ведь вы же знаете: там вся мебель, все - чужое, один только рояль...
Так, так, так... Прискорбно, прискорбно!
Слышно в кухне: вспархивает, шуршит крыльями залетевшая птица, вправо, влево - и вдруг отчаянно, с маху в стену всей грудью:
Алексей Иваныч, я хотел... Алексей Иваныч, нельзя ли у вас хоть пять-шесть полен...
Желтые каменные зубы сквозь бурьян, желтые зубы - из глаз, весь Обертышев обрастал зубами, все длиннее зубы.
Что вы, Мартин Мартиныч, что вы, что вы! У нас у самих... Сами знаете, как теперь все, сами знаете, сами знаете...
Туже узел! Туже - еще туже! Закрутил себя Мартин Мартиныч, поднял ведро - и через кухню, через темный коридор, через столовую. На пороге столовой Обертышев сунул мгновенную, ящерично-юркую руку:
Ну, всего... Только дверь, Мартин Мартиныч, не забудьте прихлопнуть, не забудьте. Обе двери, обе, обе - не натопишься!
На темной обледенелой площадке Мартин Мартиныч поставил ведро, обернулся, плотно прихлопнул первую дверь. Прислушался, услыхал только сухую костяную дрожь в себе и свое трясущееся - пунктирное, точечками - дыхание. В узенькой клетке между двух дверей протянул руку, нащупал - полено, и еще, и еще... Нет! Скорей выпихнул себя на площадку, притворил дверь. Теперь надо только прихлопнуть поплотнее, чтобы щелкнул замок...
И вот - нет силы. Нет силы прихлопнуть Машино завтра. И на черте, отмеченной чуть приметным пунктирным дыханием, схватились насмерть два Мартин Мартиныча: тот, давний, со Скрябиным, какой знал: нельзя - и новый, пещерный, какой знал: нужно. Пещерный, скрипя зубами, подмял, придушил - и Мартин Мартиныч, ломая ногти, открыл дверь, запустил руку в дрова... полено, четвертое, пятое, под пальто, за пояс, в ведро - хлопнул дверью и вверх - огромными, звериными скачками. Посередине лестницы, на какой-то обледенелей ступеньке - вдруг пристыл, вжался в стену: внизу снова щелкнула дверь - и пропыленный обертышевский голос:
Кто там? Кто там? Кто там?
Это я, Алексей Иваныч. Я... я дверь забыл... Я хотел... Я вернулся - дверь поплотнее...
Вы? Гм... Как же это вы так? Надо аккуратнее, надо аккуратнее. Теперь все крадут, сами знаете, сами знаете. Как же это вы так?
Двадцать девятое. С утра - низкое, дырявое, ватное небо, и сквозь дыры несет льдом. Но пещерный бог набил брюхо с самого утра, милостиво загудел - и пусть там дыры, пусть обросший зубами Обертышев считает поленья - пусть, все равно: только бы сегодня; "завтра" - непонятно в пещере; только через века будут знать "завтра", "послезавтра".
Маша встала и, покачиваясь от невидимого ветра, причесалась постарому: на уши, посередине пробор. И это было - как последний, болтающийся на голом дереве, жухлый лист. Из среднего ящика письменного стола Мартин Мартиныч вытащил бумаги, письма, термометр, какой-то синий флакончик (торопливо сунул его обратно - чтобы не видела Маша) - и, наконец, из самого дальнего угла черную лакированную коробочку: там, на дне, был еще настоящий - да, да, самый настоящий чай! Пили настоящий чай. Мартин Мартиныч, запрокинув голову, слушал такой похожий на прежний голос:
Март, а помнишь: моя синенькая комната, и пианино в чехле, и на пианино - деревянный конек - пепельница, и я играла, а ты подошел сзади...
Да, в тот вечер была сотворена вселенная, и удивительная, мудрая морда луны, и соловьиная трель звонков в коридоре.
А помнишь, Март: открыто окно, зеленое небо - и снизу, из другого мира - шарманщик?
Шарманщик, чудесный шарманщик - где ты?
А на набережной... Помнишь? Ветки еще голые, вода румяная, и мимо плывет синяя льдина, похожая на гроб. И только смешно от гроба, потому что ведь мы - никогда не умрем. Помнишь?
Внизу начали колоть каменным топором. Вдруг перестали, какая-то беготня, крик. И, расколотый надвое, Мартин Мартиныч одной половиной видел бессмертного шарманщика, бессмертного деревянного конька, бессмертную льдину, а другой - пунктирно дыша - пересчитывал вместе с Обертышевым поленья дров. Вот уж Обертышев сосчитал, вот надевает пальто, весь обросший зубами, - свирепо хлопает дверью, и...
Погоди, Маша, кажется - у нас стучат.
Нет. Никого. Пока еще никого. Еще можно дышать, еще можно запрокинуть голову, слушать голос - такой похожий на тот, прежний.
Сумерки. Двадцать девятое октября состарилось. Пристальные, мутные, старушечьи глаза - и все ежится, сморщивается, горбится под пристальным взглядом. Оседает сводами потолок, приплюснулись кресла, письменный стол, Мартин Мартиныч, кровати, и на кровати - совсем плоская, бумажная Маша.
В сумерках пришел Селихов, домовый председатель. Когда-то он был шестипудовый - теперь уже вытек наполовину, болтался в пиджачной скорлупе, как орех в погремушке. Но еще по-старому погромыхивал смехом.
Ну-с, Мартин Мартиныч, во-первых-во-вторых, супругу вашу - с тезоименитством. Как же, как же! Мне Обертышев говорил...
Мартина Мартиныча выстрелило из кресла, понесся, заторопился - говорить, что-нибудь говорить...
Чаю... я сейчас - я сию минуту... У нас сегодня - настоящий. Понимаете: настоящий! Я его только что...
Чаю? Я, знаете ли, предпочел бы шампанского. Нету? Да что вы! Гра-гра-гра! А мы, знаете, с приятелем третьего дня из гофманских гнали спирт. Потеха! Налакался... "Я, - говорит, - Зиновьев: на колени!" Потеха! А оттуда домой иду - на Марсовом поле навстречу мне человек в одном жилете, ей-богу! "Что это вы?" - говорю. "Да ничего, - говорит... - Вот раздели сейчас, домой бегу на Васильевский". Потеха!
Приплюснутая, бумажная, смеялась на кровати Маша. Всего себя завязав в тугой узел, все громче смеялся Мартин Мартиныч - чтобы подбросить в Селихова дров, чтобы он только не перестал, чтобы только не перестал, чтобы о чем-нибудь еще...
Селихов переставал, чуть пофыркивая, затих. В пиджачной скорлупе болтнулся вправо и влево; встал.
Ну-с, именинница, ручку. Чик! Как, вы не знаете? По-ихнему честь имею кланяться - ч.и.к. Потеха!
Громыхал в коридоре, в передней. Последняя секунда - сейчас уйдет, или - ...
Пол чуть-чуть покачивался, покруживался у Мартина Мартиныча под ногами. Глиняно улыбаясь, Мартин Мартиныч придерживался за косяк. Селихов пыхтел, заколачивая ноги в огромные боты.
В ботах, в шубе, мамонтоподобный - выпрямился, отдышался. Потом молча взял Мартин Мартиныча под руку, молча открыл дверь в полярный кабинет, молча сел на диван.
Пол в кабинете - льдина; льдина чуть слышно треснула, оторвалась от берега - и понесла, понесла, закружила Мартина Мартиныча, и оттуда - с диванного, далекого берега - Селихова еле слыхать.
Во-первых-во-вторых, сударь мой, должен вам сказать: я бы этого Обертышева, как гниду, ей-богу... Но сами понимаете: раз он официально заявляет, раз говорит - завтра пойду в уголовное... Этакая гнида! Я вам одно могу посоветовать: сегодня же, сейчас же к нему - и заткните ему глотку этими самыми поленьями.
Льдина - все быстрее. Крошечный, сплюснутый, чуть видный - так, щепочка - Мартин Мартиныч ответил - себе, и не о поленьях... поленья - что! - нет, о другом:
Хорошо. Сегодня же. Сейчас же.
Ну вот и отлично, вот и отлично! Это - такая гнида, такая гнида, я вам скажу...
В пещере еще темно. Глиняный, холодный, слепой - Мартин Мартиныч тупо натыкался на потопно перепутанные в пещере предметы. Вздрогнул: голос, похожий на Машин, на прежний...
О чем вы там с Селиховым? Что? Карточки? А я, Март, все лежала и думала: собраться бы с духом - и куда-нибудь, чтоб солнце... Ах, как ты гремишь! Ну как нарочно. Ведь ты же знаешь - я не могу, я не могу, я не могу!
Ножом по стеклу. Впрочем - теперь все равно. Механические руки и ноги. Поднимать и опускать их - нужно какими-то цепями, лебедкой, как корабельные стрелы, и вертеть лебедку - одного человека мало: надо троих. Через силу натягивая цепи, Мартин Мартиныч поставил разогреваться чайник, кастрюльку, подбросил последние обертышевские поленья.
Ты слышишь, что я тебе говорю? Что ж ты молчишь? Ты слышишь?
Это, конечно, не Маша, нет, не ее голос. Все медленней двигался Мартин Мартиныч, ноги увязали в зыбучем песке, все тяжелее вертеть лебедку. Вдруг цепь сорвалась с какого-то блока, стрела-рука - ухнула вниз, нелепо задела чайник, кастрюльку - загремело на пол, пещерный бог змеино шипел. И оттуда, с далекого берега, с кровати - чужой, пронзительный голос:
Ты нарочно! Уходи! Сейчас же! И никого мне - ничего, ничего не надо, не надо! Уходи!
Двадцать девятое октября умерло, и умер бессмертный шарманщик, и льдины на румяной от заката воде, и Маша. И это хорошо. И нужно, чтоб не было невероятного завтра, и Обертышева, и Селихова, и Маши, и его - Мартина Мартиныча, чтоб умерло все.
Механический, далекий Мартин Мартиныч еще делал что-то. Может быть, снова разжигал печку, и подбирал с полу кастрюльку, и кипятил чайник, и, может быть, что-нибудь говорила Маша - не слышал: только тупо ноющие вмятины на глине от каких-то слов, и от углов шифоньера, стульев, письменного стола.
Мартин Мартиныч медленно вытаскивал из письменного стола связки писем, термометр, сургуч, коробочку с чаем, снова - письма. И наконец, откуда-то, с самого со дна, темно-синий флакончик.
Десять: дали свет. Голый, жесткий, простой, холодный - как пещерная жизнь и смерть - электрический свет. И такой простой - рядом с утюгом, 74-м опусом, лепешками - синий флакончик. Чугунный бог милостиво загудел, пожирая пергаментно-желтую, голубоватую, белую бумагу писем. Тихонько напомнил о себе чайник, постучал крышкой. Маша обернулась:
Скипел чай? Март, милый, дай мне -...
Увидела. Секунда, насквозь пронизанная ясным, голым, жестоким электрическим светом: скорченный перед печкой Мартин Мартиныч; на письмах - румяный, как вода на закате, отблеск; и там - синий флакончик.
Март! Ты... ты хочешь...
Тихо пожирая бессмертные, горькие, нежные, желтые, белые, голубые слова - тихонько мурлыкал чугунный бог. И Маша - так же просто, как просила чаю:
Март, милый! Март - дай это мне!
Мартин Мартиныч улыбнулся издалека:
Но ведь ты же знаешь. Маша: там - только на одного.
Март, ведь меня все равно уже нет. Ведь это уже не я - ведь все равно я скоро... Март, ты же понимаешь - Март, пожалей меня... Март!
Я, Маша, тебя обманул: у нас в кабинете - ни полена. И я пошел к Обертышеву, и там между дверей... Я украл - понимаешь? И Селихов мне... Я должен сейчас отнести назад - а я все сжег - я все сжег - все! Я не о поленьях, поленья - что! - ты же понимаешь?
Равнодушно задремывает чугунный бог. Потухая, чуть вздрагивают своды пещеры, и чуть вздрагивают дома, скалы, мамонты, Маша.
Март, если ты меня еще любишь... Ну, Март, ну вспомни! Март, милый, дай мне!
Бессмертный деревянный конек, шарманщик, льдина. И этот голос... Мартин Мартиныч медленно встал с колен. Медленно, с трудом ворочая лебедку, взял со стола синий флакончик и подал Маше.
Она сбросила одеяло, села на постели, румяная, быстрая, бессмертная - как тогда вода на закате, схватила флакончик, засмеялась.
Ну вот видишь: недаром я лежала и думала - уехать отсюда. Зажги еще лампу - ту, на столе. Так. Теперь еще что-нибудь в печку - я хочу, чтобы огонь...
Мартин Мартиныч, не глядя, выгреб какие-то бумаги из стола, кинул в печь.
Теперь... Иди погуляй немного. Там, кажется, луна - моя луна: помнишь? Не забудь - возьми ключ, а то захлопнешь, а открыть - ...
Нет, там луны не было. Низкие, темные глухие облака - своды - и все - одна огромная, тихая пещера. Узкие, бесконечные проходы между стен; и похожие на дома темные, обледенелые скалы; и в скалах - глубокие, багрово-освещенные дыры: там, в дырах, возле огня -на корточках люди. Легкий ледяной сквознячок сдувает из-под ног белую пыль, и никому не слышная - по белой пыли, по глыбам, по пещерам, по людям на корточках - огромная, ровная поступь какого-то мамонтейшего мамонта.
Повторы в рассказе Евгения Замятина не только выделяют основные семантические линии текста, но и выполняют важнейшие композиционные функции. Одной из них является функция устойчивой характеристики персонажей. Эта функция связана с использованием повторяющихся обозначений деталей внешности, поведения персонажей.
Портретная характеристика главного героя рассказа Мартина Мартиныча «лицо у него скомканное, глиняное...» дает представление читателю о его состоянии: страдающий, смертельно уставший человек от мыслей, разрубивших его надвое. «Глиняный Мартин Мартиныч боком больно стукнулся о дрова - глубокая вмятина» ; «Тупо ноющая вмятина на глине от каких-то слов» . Глина - материал мягкий и податливый, как и характер Мартина Мартиныча, в душе которого от каждого удара остается глубокий след.
Главная героиня рассказа Маша – добрая, чистая, тонкая, находящаяся на грани между жизнью и смертью: «Приплюснутая, бумажная, смеялась на кровати Маша»; «Совсем плоская, бумажная Маша» .
В портретной характеристике Обертышева видим «желтые каменные зубы, и между камней – мгновенный ящеричный хвостик – улыбка» , видим, как он «каменнозубо улыбался ». Камень не случайно становится лейтмотивом образа Обертышева, человека холодного, неприступного, равнодушного. Его равнодушие агрессивно, поэтому – «желтые каменные зубы сквозь бурьян, желтые зубы из глаз, весь Обертышев обрастал зубами, все длиннее – зубы» . И вот перед читателем гротескный образ пещерного чудовища. Обертышев является каменным человеком, утратившим сострадание к ближнему, утратившим духовные ценности: «А вы, Мартин Мартиныч, стульчиками, шкафчиками…»; «Книги тоже: книги отлично горят, отлично, отлично…» .
Одним из типов повторов, выполняющих функцию устойчивой характеристики персонажей, является повтор собственного имени. По мнению Ю.Н. Тынянова , «Каждое имя, названное в произведении, есть уже обозначение, играющее всеми красками, на которые только оно способно».
Имя главного героя – Мартина Мартиныча – повторяется 33 раза. Мартин Мартиныч – единственный герой в рассказе, получивший отчество (величание). Слово «величать» означает возносить, превозносить, прославлять, чествовать, а также называть по отчеству» . Называние главного героя по имени отчеству, с одной стороны, указывает на социальный статус персонажа, с другой стороны, указывает на отношение автора к этому герою. По ходу развития сюжета имя Мартин Мартиныч сменяется на Март – так к нему обращается Маша.
Как отмечает Н.А. Николина , имя собственное в структуре текста, с одной стороны, устойчиво, с другой, – повторяясь, семантически преобразуется, обогащается на всем пространстве текста «приращениями смысла». Имя Март ассоциативно связывается с названием первого весеннего месяца. Для Маши март – это не только весна, тепло, это – жизнь. Соответственно и Март – единственный человек, который может дать Маше «завтра», «послезавтра» – жизнь: «Нет силы прихлопнуть Машино завтра » . Этот смысл усиливается в рассказе за счет корневого повтора в имени и отчестве. Корень Март- повторяется в рассказе 100 раз.
Имя героини – Мария – является одним из самых распространенных в отечественной литературе. Думается, в данном рассказе оно не является случайным. В переводе с еврейского имя Мария означает «госпожа, высокая, превознесённая». Героиня рассказа ждет двадцать девятое октября: «Двадцать девятое: Марии, мой праздник…» . 29 октября – именины Марии, ангела Марии, праведной Марии, племянницы преподобного Аврамия, затворника. Полное имя героини в рассказе встречается лишь однажды. Для обращения к ней главный герой использует теплую, нежную, сокращенную форму Маша (в тексте встречается 25 раз), противопоставленную полному официальному имени.
Одной из ключевых оппозиций текста рассказа, в которой участвуют повторы, является противопоставление главных героев соседу Обертышеву. Для наименования героя и членов его семьи Замятин использует только фамилию. В тексте рассказа повторяются однокоренные слова Обертышев – обертышевский – обертышата. Корневой повтор используется 18 раз. Обертышев – от обертываться. Действительно, Обертышев и его семья (обертышевская самка и трое обертышат) «обернулись» желтыми каменными зубами от всех бед: голода, холода и превратились в настоящих пещерных людей.
Ещё один герой рассказа – Селихов, домовой председатель. Его имя повторяется в тексте 8 раз. Основой фамилии Селихов послужило церковное имя Селих. Селих – сокращенная форма имени Селифан. Селифан – это русская просторечная форма христианского имени Сильван, которое образовано от лат. «сильва», что в переводе на русский язык означает «лес». Сильван в римской мифологии был богом лесов и дикой природы, божеством растительности, животных. Именно Селихов советует Мартину Мартинычу вернуть украденные дрова: «Я вам одно могу посоветовать: сегодня же, сейчас же к нему – и заткните ему глотку этими самыми поленьями» . В определенный момент Селихов занимает место пещерного бога в рассказе. На это указывает повтор метафор, построенных по одной модели. Ср.: «Но пещерный бог набил брюхо с самого утра, милостиво загудел…»; «Равнодушно задремывает чугунный бог » – «… все громче смеялся Мартин Мартиныч – чтобы подбросить в Селихова дров, чтобы он только не перестал, чтобы только не перестал, чтобы о чем-нибудь ещё…» .
Таким образом, повтор в рассказе Е. Замятина является ярким художественным средством и значимым параметром идиостиля писателя.
Список литературы:
- Замятин, Е.И. Избранное. - М.: Правда, 1989 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.a4format.ru , свободный.
- Николина, Н.А. Филологический анализ текста: Учеб. пособие для студ. выш. пед. учеб. заведений. / Н.А. Николина. – М.: Издательский центр «Академия», 2003. – 256 с.
- Суслова, А.В. О русских именах / А.В. Суслова, А.В. Суперанская. – Л.: Лениздат, 1991. – 220 с.
- Тынянов, Ю.Н. Архаисты и новаторы / Ю.Н. Тынянов. – Л.: Прибой, 1929. – 260 с.
«Пещера» Замятина Е.И.
Рассказ « », одно из самых талантливых произведений Е. Замятина, содержит богатейший материал для осмысления наиболее важных примет замятинской стилистики и его мироощущения. Толчком к созданию рассказа порлужило, как это часто бывало у Замятина, незначительное на первый взгляд жизненное впечатление. «Ночное дежурство зимой, на дворе 1919 год, — вспоминает писатель в статье «За кулисами». — Мой товарищ по дежурству -— озябший, изголодавшийся профессор — жаловался на здоровье: «Хоть впору красть дрова! Да все горе в том, что не могу: сдохну, а не украду». На другой день я сел писать рассказ «Пещера». Ho как и всегда, рядовой житейский эпизод под пером настоящего писателя превращается в грандиозное обобщение.
Время и пространство в рассказе. С первых строк рассказа автор погружает нас в обстановку каменного века:
«Ледники, мамонты, пустыни. Ночные, черные, чем-то похожие на дома, скалы; в скалах пещеры. И неизвестно, кто трубит ночью на каменной тропинке между скал и, вынюхивая тропинку, раздувает белую снежную пыль; может быть, серохоботый мамонт, может быть, ветер; а может быть — ветер и есть ледяной рев какого-то мамонтейшего мамонта. Одно ясно: зима. И надо покрепче стиснуть зубы, чтобы не стучали; и надо щепать дерево каменным топором; и надо всякую ночь переносить свой костер из пещеры в пещеру, все глубже; и надо все больше навертывать на себя косматых звериных шкур…»
Строгий ритм, создаваемый обилием пауз (ледники… мамонты… пустыни…) и анафорическими конструкциями («и надо покрепче стиснуть зубы… и надо щепать дерево… и надо всякую ночь переносить свой костер…); экспрессивная образность (таинственный вой, дома-скалы, квартиры-пещеры); и чудовищный гиперболический образ «мамонтейшего мамонта», — все это создает напряженную, жуткую атмосферу.
Ho уже следующий фрагмент заставляет понять, что каменному веку уподоблен день сегодняшний. Эта развернутая метафора появляется еще раз в финале и, таким образом, обрамляет рассказ, очерчивая его пространство — пространство пещерной страны, затерянной среди скал. Ho она напоминает о себе на протяжении всего рассказа, поддерживаясь многочисленными деталями:
«Колыхались лохматые, темные своды пещеры…»;
«Двадцать девятое. С утра — низкое, дырявое, ватное небо, и сквозь дыры несет льдом».
Заметим, что, называя своды пещеры «лохматыми», а небо — «дырявым и ватным», писатель изображает не сам предмет, а передает ощущение мрака и холода, которое хочет вызвать в читателе. В этом явственно проявляется тяготение Замятина к эстетике экспрессионизма.
Экспрессионизм (от лат. expressio — выражение) — художественное направление, возникшее в западноевропейской живописи на рубеже веков. Художники этого направления стремились повышенно эмоционально, страстно выразить свою мысль о мире и неблагополучии человека в нем. Этой задаче подчинены и все их художественные средства: тяготение к абстракции, гротескность, фантастичность образов, невероятные преувеличения, взвинченность и изломанность ритма. «Искусство крика» — так образно называют экспрессионизм искусствоведы.
Как и художники-экспрессионисты, Замятин не дает детального изображения, а лишь намечает контуры, выделяя в описываемом объекте самое впечатляющее, ударное, самое существенное. Мы не найдем в тексте ни одной случайной детали.
Вот как дан в рассказе интерьер комнаты, в которой живут герои:
«В пещерной петербургской спальне было так же, как недавно в Ноевом ковчеге: потопно перепутанные чистые и нечистые твари. Красного дерева письменный стол; книги; каменно-вековые гончарного вида лепешки; Скрябин, опус 74; утюг; пять любовно, добела вымытых картошек; никелированные решетки кроватей; топор; шифоньер; дрова. И в центре всей этой вселенной — бог: коротконогий, ржаво-рыжий, приземистый, жадный пещерный бог: чугунная печка».
Очевидно, что по этому беспорядочному перечислению предметов невозможно точно представить внешний облик комнаты. Отбор предметных деталей подчинен здесь иному художественному замыслу: приметы старого интеллигентского быта (письменный стол, книги, кровать, ноты скрябинского сочинения) перемешаны с деталями быта пещерного человека, т. е., увы, быта сегодняшнего (топор, дрова, лепешки). Такое смешение создает ощущение кризисности, катастрофичности бытия, нового Всемирного потопа («потопно перепутанные чистые и нечистые твари») и отражает центральный конфликт рассказа, конфликт между прежним, духовным — и новым
, пещерным.
Особое место среди названных деталей Замятин отводит печке, уподобляя ее пещерному богу. Коротконогая, ржавая «буржуйка» с огнедышащим чревом действительно внешне напоминает языческое божество. Ho проследим движение этой сквозной метафоры в рассказе:
«Чугунный бог еще гудел»; «Пещерный бог затихал, съеживался, затих, чуть потрескивает» (заметим, что предмет постепенно одушевляется, начинает жить самостоятельной жизнью); «Ho пещерный бог набил брюхо с самого утра, милостиво загудел» (печь протопили, принесли страшную жертву пещерному богу); «…пещерный бог змеино шипел» (Мартин Мартиныч опрокинул на печку чайник); «Равнодушно задремывает чугунный бог» (герои подошли к последней черте).
Обратим внимание, что после первого упоминания печка уже не называется печкой, а именуется лишь пещерным богом, т. е. на первый план выходит не прямое, а метафорическое значение. Дело в том, что печка для героев действительно бог, жестокий и всемогущий, который распоряжается людскими судьбами. Таким образом истинный смысл предмета для Замятина не в его конкретности, а в потаенной, метафорической сущности. Будем иметь в виду эту особенность при рассмотрении системы действующих лиц рассказа, так как с каждым из них связана своя сквозная метафора.
Конфликт, образный строй и система персонажей рассказа. Обратимся к портрету главного героя рассказа Мартина Мартиныча: «лицо у него скомканное, глиняное…» Метафорический эпитет «глиняное» дает представление о бледном, неживом, неподвижном лице смертельно уставшего человека. Опять метафора основана на внешнем сходстве. Ho проследим за этой метафорой по тексту рассказа.
«Глиняный Мартин Мартиныч боком больно стукнулся о дрова — в глине глубокая вмятина». «Тупо ноющие вмятины на глине от каких-то слов и от углов шифоньера, стульев, письменного стола».
Глина — материал мягкий и податливый, как и характер Мартина Мартиныча, в душе которого от каждого удара остается глубокий след. Смысл метафоры постоянно углубляется: от внешнего сходства — к сущности характера.
Найдем в рассказе эпизод, который является кульминацией того конфликта, который намечен в самом начале.
«И на черте, отмеченной чуть приметным пунктирным дыханием, схватились насмерть два Мартина Мартиныча: тот, давний, со Скрябиным, какой знал: нельзя, — и новый, пещерный, какой знал: нужно. Пещерный, скрипя зубами, подмял, придушил — и Мартин Мартиныч, ломая ногти, открыл дверь, запустил руку в дрова… полено, четвертое, пятое, под пальто, за пояс, в ведро — хлопнул дверью и вверх — огромными, звериными скачками».
Это не просто кульминация рассказа. Здесь подлинная человеческая трагедия.
Трагическое — это эстетическая категория, характеризующая неразрешимый конфликт, развертывающийся в процессе свободного действия героя и сопровождающийся страданием и гибелью героя или его жизненных ценностей. С кем же вступает в конфликт Мартин Мартиныч? Герой вступает в конфликт с самим собой, душа его будто раскалывается надвое.
А теперь посмотрим, как «ведет себя» замятинская метафора. Если раньше на глине оставались вмятины, то теперь она раскалывается («и расколотый надвое…»). В данном случае метафора выявляет сущность трагического конфликта: писатель видит трагизм не в конфликте человека с эпохой, а в несовершенстве самой человеческой природы, сочетающей высшую духовность и первобытные инстинкты. Переломная эпоха лишь ставит человека перед выбором. Мартин Мартиныч делает свой выбор: в схватке на лестничной площадке побеждает пещерный человек. Герой остается жив, но погибают его духовные ценности.
Обратим внимание, что после кульминационной сцены в рассказе возникает новая метафора, связанная с главным героем. Мягкий, податливый и наконец раздавленный Мартин Мартиныч превращается из человека в механизм. (Заметим, что в романе «Мы», в мире далекого будущего, у Замятина будут действовать механические люди, марширующие под звуки Музыкального завода, люди, для которых музыка Скрябина (опус 74) — «забавнейшая иллюстрация» того, что получалось в XX веке в припадках «вдохновения» — «неизвестная форма эпилепсии».) Уже в этом рассказе Замятин намечает образ иного мира, идущего на смену каменному веку.
Однако вернемся к «пещерным» жителям и найдем те сквозные метафоры, которые связаны с другими героями рассказа. В портретной характеристике Обертышева мы увидим «желтые каменные зубы, и между камней — мгновенный ящеричный хвости
к — улыбка», увидим, как он «каменнозубо улыбался». Камень не случайно становится лейтмотивом образа Обертышева, человека холодного, неприступного, равнодушного. Его равнодушие агрессивно, поэтому — «желтые каменные зубы сквозь бурьян, желтые зубы — из глаз, весь Обертышев обрастал зубами, все длиннее зубы». И вот перед нами гротескный образ пещерного чудовища.
Отметим, насколько выразителен замятинский гротеск. Предельное преувеличение какой-либо одной детали создает характер, формирует читательское отношение к нему и замещает подробное описание.
Художественный мир рассказа необычайно цельный. Все замятинские метафоры — глина, камень, мамонт («мамонтоподобным» назван домовый председатель Селихов) — связаны с главной метафорой рассказа — с метафорой каменного века. И в то же время каждая из них выявляет конкретную индивидуальность персонажа.
Ho наиболее своеобразна речь Мартина Мартиныча. Неполнота, обрывистость, недосказанность — вот те ее качества, которые сразу бросаются в глаза. И это психологически объяснимо, ибо Мартин Мартиныч на протяжении всего рассказа пребывает в состоянии предельного нервного напряжения.
Особенно важно для понимания замятинской стилистики то, что эти характеристики можно отнести и к авторской речи. Чтобы выяснить, с чем связана такая манера повествования, рассмотрим ряд примеров из текста. Вот один из них:
«— Понимаешь, Март, — если бы завтра затопить с самого утра, чтобы весь день было, как сейчас! А? Ну, сколько у нас? Ну с полсажени еще есть в кабинете?
До полярного кабинета Маша давным-давно не могла добраться и не знала, что там уже… Туже узел, еще туже!»
Чего не договаривает автор, обрывая фразу многоточием? Почему не говорит, что же в действительности «там уже»? Ho читатель вправе и сам додумать, сам понять, что в «полярном кабинете», увы, не осталось дров. Замятин — писатель XX века; в отличие от классиков века XIX он не объясняет, а рассчитывает на чуткость самого читателя. А может быть, он боится произнести эту страшную правду, чтобы не убить надежду в Маше?..
Рассмотрим еще один пример. Разговаривая с Селиховым о всевозможных мелочах, Мартин Мартиныч стремится не дать ему завести разговор о главном, о совершенной им краже, он хочет заговорить своего гостя, «подбросить в Селихова дров». Обратим внимание на то, что автор использует именно эту разговорную метафору — «подбросить дров». Ведь на дровах сосредоточено сейчас внимание Мартина Мартиныча. Таким образом, авторская речь фиксирует внутреннее состояние героя, его мысли, причем иногда еще не оформившиеся в слова («мысленный язык», по определению самого Замятина). Вероятно, еще и поэтому для авторской речи так характерны неполнота, недосказанность.
Непревзойденным исследователем внутреннего мира человека, мастером внутреннего монолога был в XIX веке Ф. М. Достоевский. Попробуем сопоставить «мысленный язык» Замятина с внутренним монологом у Достоевского.
Даже когда герой Достоевского находится в крайне возбужденном состоянии, в его монологе мы найдем и сложные предложения, и предложения, осложненные однородными членами, причастными и деепричастными оборотами. То есть Достоевский все-таки литературно переоформляет внутреннюю речь героя. Замятин же воспроизводит человеческую мысль, если можно так сказать, в первозданном виде. Замятин, как и Достоевский, передает психологическое состояние героя, но читатель имеет дело с разными типами психологизма.
