Как писатель – личность очень мистическая. И произведения, соответственно, под стать творцу. Необычные, фантастические и таинственные события вокруг персонажей нередко оставляют читателей в недоумении. Что хотел сказать автор? В чём суть? Разберёмся с одним из произведений Н.В. Гоголя “Портрет”. Для начала вспомним, о чём говорится в повести.
Первая часть повести
Молодой талантливый художник с фамилией Чартков покупает портрет старика в азиатской одежде. Произведение старое и незаконченное. На нём чётко изображены глаза, они словно живые. Чартков мечтает о богатстве и славе. Однако, старается не тратить попусту свой талант и достаточно искусно пишет свои работы. Но при этом живёт в бедности, Чарткову не хватает даже на оплату квартиры, за что хозяин грозится выгнать его.
Художник приходит домой и засыпает, ему снится, что старик подходит к нему с мешком. В мешке свитки с надписью “1000 червонных”. Старик пересчитывает свитки, а Чартков незаметно крадёт один из них. Когда наутро художник просыпается, к нему приходит хозяин с целью забрать деньги за жилье. Тогда художник находит рядом с портретом старика свиток, который украл у того во сне.
Он расплачивается с долгами , одевается в приличную одежду, переезжает на новую квартиру на Невском проспекте и подаёт в газету объявление о том, что он – гениальный художник. Позже он получает заказ на портрет одной молодой женщины и её дочери. Работа заинтересовывает Чарткова, но заказщице не нравится правдивость картины. Тогда, ради денег, Чартков приукрашивает ее. Теперь он совершенно не похож на внешность заказщицы, однако, ей нравится и художник получает свои деньги. Тогда Чартков понимает, что писать картины в точности нет необходимости – достаточно изобразить клиента так, как он пожелает, не передавая его истинного лица.
Вскоре Чартков становится модным, популярным художником, все хвалят его талант, пишут о нём в статьях, за которые он, по правде говоря, платит из своего кармана, чтобы похвастать перед друзьями и потешить своё самолюбие. Теперь у него есть лакеи и даже ученики.
Однажды Чарткова попросили оценить одну картину в Италии, увидев её, художник понял, что растратил весь свой талант и по сравнению с этим произведением искусства все его работы – бездарность, а сам он ничтожен.
Молодой художник сходит с ума , уничтожая все произведения искусства, которые только попадаются ему под руку. Он тратит все свои богатства, скупая самые дорогие картины, бережно принося их в свою мастерскую и “с бешенством тигра на неё кидался, рвал, разрывал ей, изрезывал на куски и топтал ногами”. При этом Чарткову постоянно мерещатся глаза того старика с портрета, о котором уже знаменитый художник напрочь забыл. Он впадает в горячку. К концу своих мучений художник не мог уже внятно говорить, издавая ужасные вопли. “Труп его был страшен”, – сообщает Гоголь, принимая во внимание то, что Чартков скончался от душевного заболевания, а труп был страшен физически.
Вторая часть повести
На аукционе продавали тот самый портрет старика-азиата. Вокруг него было множество споров, так как очень многие собирались купить его.
Черноволосый художник Б. тридцати пяти лет рассказал спорящим историю о том, что некогда жил один ростовщик-азиат . К старости у так и не появилось детей. Сам ростовщик был известен тем, что давал в долг большие суммы и нищим, и богатым, но все, кто получал от него деньги умирали странной смертью. Ростовщик пришёл к художнику, отцу художника Б., чтобы тот написал его портрет. Старик сказал: “Я, может быть, скоро умру, детей у меня нет; но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить. Можешь ли ты нарисовать такой портрет, чтобы был совершенно как живой?”.
И отец художника Б. принялся за работу. Он терзал сам себя, пока писал эту работу, но передал-таки глаза старика через бумагу. На следующий день после завершения работы над глазами старый ростовщик умер. А художник, писавший портрет, стал завистливым интриганом.
Когда же его картину отвергли на конкурсе в пользу его ученика, отец художника Б. хотел сжечь портрет, но друг остановил его, забрав портрет себе , потом перепродал его, объясняя это тем, что портрет мешал ему спокойно жить и сам он чувствовал, будто сходит с ума. Автора портрета ростовщика задела история его друга и он решил уйти в монастырь. Узнав его историю, монахи сказали, что художнику следовало бы написать картину для церкви, но он ответил, что ещё недостоин этого. После двенадцати лет одиночества и монашеской строгости он всё же написал образ и, встретившись со своим сыном, благословил его на истребление портрета ростовщика, чтобы больше он не очернял ничьих помыслов.
Пока художник Б. рассказывал эту историю покупателям на аукционе, сам портрет бесследно исчез. Кто-то посчитал его украденным, а кто-то, что он испарился сам по себе.
Краткий анализ произведения
Характеристика Чарткова
Молодой художник Чартков – жертва не только дьявольского влияния портрета, но и своего безволия
. Трагедия Чарткова в том, что он сам погубил свой талант, обменяв его на деньги и славу, а когда понял, что именно сделал – было уже поздно. Чарткова можно сравнить с Пискарёвым, героем “Невского проспекта”. Оба мечтательны, оба – талантливые художники, жившие в бедности. Отступив от истины в творчестве, Чартков встал на путь самоуничтожения себя не только как художника, но и как человека.
Роль Невского проспекта в повести
Невский проспект уже не первый раз предстаёт перед читателем в сборнике “Петербургские повести”. В любом произведении Н.В. Гоголя, где содержится описание Невского проспекта, происходит какая-то мистика. Невский проспект участвует в произведениях:
- “Нос”
- “Портрет”
Идея повести
С точки зрения Н.В. Гоголя, искусство – это Божий дар
, который не должен касаться зла, а содержание портрета ростовщика – демонично. В данной повести талант Чарткова был загублен меркантильностью общества – деньги считаются главной прелестью жизни, а истинное искусство уходит на второй план. Отец художника Б., в свою очередь, смог остановиться, хотя его целью было не богатство, а вызов своему таланту. Сможет или не сможет он написать портрет так реалистично, как этого требует заказчик?
Гоголь видит избавление от слепых страстей решением проблем главных героев, в частности, при помощи церкви. Ведь, если талант дан человеку Богом, то и очищение таланта от ненужных страстей тоже может быть произведено с Божьей помощью. Главной же темой данного произведения является тема добра и зла в искусстве. Гоголь считает, что тот, кому даётся талант, “должен быть чище всех душою”.
Коротко о проблемах, поставленных автором
Н.В. Гоголь ставит в “Портрете” следующие социальные проблемы:
- роль художника в обществе;
- проблема истинного искусства;
- тема безнравственного выбора;
- тема судьбы.
Это было краткое содержание и краткий анализ повести “Портрет” онлайн, надеемся, что этот пересказ был информативным и полезным.
Повесть Гоголя «Портрет» - это произведение, написанное им под впечатлением от жизни в Петербурге. Сумрачный северный город вдохновил писателя на создание выдающихся творений, многие из которых продолжают восхищать современных читателей. В мистической истории о дьявольском изображении старого ростовщика заключен глубокий смысл. К сожалению, в этой статье будет изложено лишь ее краткое содержание. «Портрет» (Гоголь назвал это произведение в честь необыкновенного предмета, фигурирующего в повести) поражает своим завораживающим сюжетом. Ниже будут переданы только основные моменты его развития.
Покупка портрета
С покупки старинного полотна начинается эта захватывающая история. Не может передать всех ее нюансов краткое содержание. «Портрет» (Гоголь Н. В.) повествует о молодом художнике Черткове, который неожиданно для себя самого приобретает в лавке работу неизвестного живописца. На ней изображен старик, одетый в азиатский наряд, с бронзовым от загара лицом и необыкновенно живыми глазами. Юноша живет очень бедно, вечно должен за квартиру, но не стремится к легким заработкам, а хочет упорным и кропотливым трудом раскрыть свой талант. Однако странный портрет тревожит его душу, всю ночь юный художник видит кошмары: ему мерещится страшный старик, покидающий раму и пересчитывающий на его глазах золотые червонцы.
Новая жизнь
Повесть Гоголя «Портрет» носит мистический характер. Утром юноша неожиданно обнаруживает у себя сверток с золотыми монетами, после чего возвращает все долги, переезжает с Васильевского острова на Невский проспект и начинает новую жизнь. Сначала он хочет полностью посвятить себя искусству, но, увлеченный всевозможными соблазнами, быстро забывает об этом. Чертков приобретает модные наряды, заказывает о себе статью в газете и находит богатых заказчиков. Они ничего не смыслят в творчестве, зато щедро платят, поэтому юноша принимается рисовать красивые безделушки и быстро богатеет.
Расплата за отступничество
О неминуемой расплате за отказ от своего предназначения повествует Н. В. Гоголь. «Портрет» - это история человека, предавшего высокое искусство. Разбогатев, Чертков быстро утрачивает былую юношескую живость. Он становится модным живописцем, приобретает вес в обществе, но вместе с тем окончательно утрачивает свой талант. Однажды Академия искусств приглашает его оценить работу живописца, долгие годы стажировавшегося в Италии. Увидев это произведение, Чертков поражается его гармонии и совершенству. Он возвращается домой и пытается сам написать что-нибудь подобное. Однако огрубевшая рука уже не слушается художника, и вскоре он убеждается, что его талант иссяк. Тогда Чертковым овладевает безумная зависть и злоба. Остаток жизни он посвящает тому, что скупает на аукционах все выдающиеся полотна и беспощадно их уничтожает. Художник умирает в припадке очередного безумия, а в предсмертном бреду ему повсюду мерещатся живые глаза загадочного старика.
Ростовщик
Теперь вы знаете, о чем идет речь в первой части своей повести. О судьбе безумного художника повествует ее краткое содержание. «Портрет» (Гоголь Н. В. умеет захватить читателя) имеет и вторую часть. В ней описывается история создания загадочного изображения.
Портрет старика продают с аукциона. Покупатели долго спорят о цене, и в финале остается только два богатых претендента. Неожиданно скромно одетый человек лет тридцати пяти прерывает торги и начинает рассказывать об истории этого портрета. Много лет назад в Коломне (предместье Петербурга) жил странный ростовщик. Он обладал выдающейся внешностью: высоким ростом, бронзовым цветом кожи и резкими чертами лица. Кроме того, он был необыкновенно богат и давал деньги взаймы самым известным жителям столицы. Однако его золото никому не приносило счастья. Молодой человек, стремившийся посвятить себя служению обществу, после совместных дел с ростовщиком превратился в бесчеловечного чиновника. Страстно влюбленный юноша, взяв заем у странного старика, стал безумным ревнивцем и чуть не убил свою супругу. Жители Коломны боялись ростовщика и никогда не брали у него в долг…
Великий художник
Был страстным поклонником изобразительного искусства Н. В. Гоголь. «Портрет» - это плод размышлений писателя о роли творчества в жизни каждого человека. Далее в произведении речь идет о простом и честном живописце, который сумел своим упорным трудом и выдающимся талантом добиться признания окружающих. Однажды ростовщик обратился к нему с просьбой написать его портрет. Художник с радостью откликнулся на это предложение, но во время работы над полотном почувствовал сильное отвращение к происходящему. Он попытался остановиться, тогда старик упал перед ним на колени и раскрыл свою тайну: он готовится к смерти и хочет, чтобы его сущность воплотилась в портрете. Художник в ужасе покидает дом ростовщика, а на следующий день узнает, что тот умер. Изображение старика с тех пор хранилось в доме живописца.
Дьявольское наущение
Удивительные события описываются в произведении. О порочном влиянии мистического изображения на окружающих повествует его краткое содержание. «Портрет» (Гоголь создал эту повесть в двух редакциях) рассказывает о том, что все, кто хранил у себя это плотно, подвергались дьявольским искушениям. Честный художник внезапно начал завидовать своему ученику и попытался обойти его в конкурсе на оформление новой церкви. Только долгим монашеским служением он сумел потом искупить свою вину перед Богом и создать действительно великое произведение - картину «Рождество Иисуса». Остальные обладатели портрета также испытали на себе силу его негативного воздействия. В финале повести раскаявшийся художник завещал своему сыну найти изображение ростовщика и уничтожить его. Потомком великого живописца и был рассказчик этой захватывающей истории. Увлеченные его повествованием слушатели не заметили, как со стены исчез предмет отчаянного торга. На этом заканчивается история, написанная Н. В. Гоголем. Портрет загадочным образом исчез, возможно, был украден.
Герои повести
Так кого же можно назвать главным героем повести, которую написал Гоголь («Портрет»)? Сюжет произведения позволяет назначить на эту роль художника Черткова. Ведь в центре повествования находится история его отступничества и морального крушения. Но относительно роли, которую играют персонажи в построении произведения как единого целого, его главным героем является ростовщик. Именно о стремлении дьявольской силы с помощью золота подчинить себе искусство размышляет в своей повести Гоголь. «Портрет», смысл которого заключен автором в яркую и выразительную форму, повествует и о тайной власти денег над человеческой душой, и о высоком творчестве, способном сделаться орудием зла в порочных руках.
И, конечно, нельзя забывать о роли города Петербурга в произведении. Только здесь, по Гоголю, оживают старинные полотна, плетут свои сети демонические ростовщики и внезапно пропадают опасные портреты. Искушающий и величественный, бедный и богатый, прекрасный и обманчивый город Петербург можно также считать полноправным героем повести.
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Николай Васильевич Гоголь
Портрет
Часть I
Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темно-зеленым лаком, в темно-желтых мишурных рамах. Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха в манжетах, нежели на человека, – вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужно присовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы в бараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыми носами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют самородное дарованье русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах. Покупателей этих произведений обыкновенно немного, но зато зрителей – куча. Какой-нибудь забулдыга-лакей уже, верно, зевает перед ними, держа в руке судки с обедом из трактира для своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп не слишком горячий. Перед ним уже, верно, стоит в шинели солдат, этот кавалер толкучего рынка, продающий два перочинные ножика; торговка-охтенка с коробкою, наполненною башмаками. Всякий восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит.
В это время невольно остановился перед лавкою проходивший мимо молодой художник Чартков. Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и сперва внутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело им невольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения. Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей , на объедал и обпивал , на Фому и Ерему , это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе труды ребенка-самоучки. Иначе в них бы, при всей бесчувственной карикатурности целого, вырывался острый порыв. Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая была верна, однако ж, своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло. Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!.. Долго стоял он пред этими грязными картинами, уже, наконец, не думая вовсе о них, а между тем хозяин лавки, серенький человечек во фризовой шинели, с бородой, небритой с самого воскресенья, толковал ему уже давно, торговался и условливался в цене, еще не узнав, что ему понравилось и что нужно.
– Вот за этих мужичков и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-то какая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи; еще лак не высох. Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей! Одна рамка чего стоит. Вон она какая зима! – Тут купец дал легкого щелчка в полотно, вероятно, чтобы показать всю добро ту зимы. – Прикажете связать их вместе и снести за вами? Где изволите жить? Эй, малый, подай веревочку.
– Постой, брат, не так скоро, – сказал очнувшийся художник, видя, что уж проворный купец принялся не в шутку их связывать вместе. Ему сделалось несколько совестно не взять ничего, застоявшись так долго в лавке, и он сказал:
– А вот постой, я посмотрю, нет ли для меня чего-нибудь здесь, – и, наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые малеванья, не пользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, – словом, всякий ветхий сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: «Авось что-нибудь и отыщется». Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцов были отыскиваемы в сору картины великих мастеров.
Хозяин, увидев, куда полез он, оставил свою суетливость и, принявши обыкновенное положение и надлежащий вес, поместился сызнова у дверей, зазывая прохожих и указывая им одной рукой на лавку: «Сюда, батюшка, вот картины! зайдите, зайдите; с биржи получены». Уже накричался он вдоволь и большею частью бесплодно, наговорился досыта с лоскутным продавцом, стоявшим насупротив его также у дверей своей лавочки, и, наконец, вспомнив, что у него в лавке есть покупатель, поворотил народу спину и отправился вовнутрь ее. «Что, батюшка, выбрали что-нибудь?» Но художник уже стоял несколько времени неподвижно перед одним портретом в больших, когда-то великолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты.
Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм. Как ни был поврежден и запылен портрет, но когда удалось ему счистить с лица пыль, он увидел следы работы высокого художника. Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью. Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза. Впечатление почти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: «Глядит, глядит», и попятилась назад. Какое-то неприятное, непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю.
– А что ж, возьмите портрет! – сказал хозяин.
– А сколько? – сказал художник.
– Да что за него дорожиться? три четвертачка давайте!
– Ну, да что ж дадите?
– Двугривенный, – сказал художник, готовясь идти.
– Эк цену какую завернули! да за двугривенный одной рамки не купишь. Видно, завтра собираетесь купить? Господин, господин, воротитесь! гривенничек хоть прикиньте. Возьмите, возьмите, давайте двугривенный. Право, для почину только, вот только, что первый покупатель.
За сим он сделал жест рукой, как будто бы говоривший: «Так уж и быть, пропадай картина!»
Таким образом Чартков совершенно неожиданно купил старый портрет и в то же время подумал: «Зачем я его купил? на что он мне?» Но делать было нечего. Он вынул из кармана двугривенный, отдал хозяину, взял портрет под мышку и потащил его с собою. Дорогою он вспомнил, что двугривенный, который он отдал, был у него последний. Мысли его вдруг омрачились; досада и равнодушная пустота обняли его в ту же минуту. «Черт побери! гадко на свете!» – сказал он с чувством русского, у которого дела плохи. И почти машинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тени хвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Уже художник начинал мало-помалу заглядываться на небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом, и почти в одно время излетали из уст его слова: «Какой легкий тон!», и слова: «Досадно, черт побери!» И он, поправляя портрет, беспрестанно съезжавший из-под мышек, ускорял шаг.
Усталый и весь в поту, дотащился он к себе в Пятнадцатую линию на Васильевский остров. С трудом и с отдышкой взобрался он по лестнице, облитой помоями и украшенной следами кошек и собак. На стук его в дверь не было никакого ответа: человека не было дома. Он прислонился к окну и расположился ожидать терпеливо, пока не раздались, наконец, позади его шаги парня в синей рубахе, его приспешника, натурщика, краскотерщика и выметателя полов, пачкавшего их тут же своими сапогами. Парень назывался Никитою и проводил всё время за воротами, когда барина не было дома. Никита долго силился попасть ключом в замочную дырку, вовсе незаметную по причине темноты. Наконец дверь была отперта. Чартков вступил в свою переднюю, нестерпимо холодную, как всегда бывает у художников, чего, впрочем, они не замечают. Не отдавая Никите шинели, он вошел вместе с нею в свою студию, квадратную комнату, большую, но низенькую, с мерзнувшими окнами, уставленную всяким художеским хламом: кусками гипсовых рук, рамками, обтянутыми холстом, эскизами начатыми и брошенными, драпировкой, развешанной по стульям. Он устал сильно, скинул шинель, поставил рассеянно принесенный портрет между двух небольших холстов и бросился на узкий диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому что ряд медных гвоздиков, когда-то прикреплявших ее, давно уже остался сам по себе, а кожа осталась тоже сверху сама по себе, так что Никита засовывал под нее черные чулки, рубашки и всё немытое белье. Посидев и разлегшись, сколько можно было разлечься на этом узеньком диване, он, наконец, спросил свечу.
– Свечи нет, – сказал Никита.
– Как нет?
– Да ведь и вчера еще не было, – сказал Никита.
Художник вспомнил, что действительно и вчера еще не было свечи, успокоился и замолчал. Он дал себя раздеть и надел свой крепко и сильно заношенный халат.
– Да вот еще, хозяин был, – сказал Никита.
– Ну, приходил за деньгами? знаю, – сказал художник, махнув рукой.
– Да он не один приходил, – сказал Никита.
– С кем же?
– Не знаю, с кем… какой-то квартальный.
– А квартальный зачем?
– Не знаю, зачем; говорит, затем, что за квартиру не плачено.
– Ну, что ж из того выйдет?
– Я не знаю, что выйдет; он говорил: коли не хочет, так пусть, говорит, съезжает с квартиры; хотели завтра еще придти оба.
– Пусть их приходят, – сказал с грустным равнодушием Чартков. И ненастное расположение духа овладело им вполне.
Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. «Смотри, брат, – говорил ему не раз его профессор, – у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь тебе полюбится – ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе нипочем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Рисунок у тебя не строг, а подчас и вовсе слаб, линия не видна; ты уж гоняешься за модным освещеньем, за тем, что бьет на первые глаза. Смотри, как раз попадешь в английский род. Берегись; тебя уж начинает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском… Оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развертывается талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство – пусть их набирают другие деньги. Твое от тебя не уйдет».
Профессор был отчасти прав. Иногда хотелось, точно, нашему художнику кутнуть, щегольнуть, – словом, кое-где показать свою молодость. Но при всем том он мог взять над собою власть. Временами он мог позабыть всё, принявшись за кисть, и отрывался от нее не иначе, как от прекрасного прерванного сна. Вкус его развивался заметно. Еще не понимал он всей глубины Рафаэля, но уже увлекался быстрой, широкой кистью Гвида, останавливался перед портретами Тициана, восхищался фламандцами. Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уж прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем сознании. Иногда становилось ему досадно, когда он видел, как заезжий живописец, француз или немец, иногда даже вовсе не живописец по призванью, одной только привычной замашкой, бойкостью кисти и яркостью красок производил всеобщий шум и скапливал себе вмиг денежный капитал. Это приходило к нему на ум не тогда, когда, занятый весь своей работой, он забывал и питье, и пищу, и весь свет, но тогда, когда, наконец, сильно приступала необходимость, когда не на что было купить кистей и красок, когда неотвязчивый хозяин приходил раз по десяти на день требовать платы за квартиру. Тогда завидно рисовалась в голодном его воображеньи участь богача-живописца; тогда пробегала даже мысль, пробегающая часто в русской голове: бросить всё и закутить с горя назло всему. И теперь он почти был в таком положении.
– Да! терпи, терпи! – произнес он с досадою. – Есть же, наконец, и терпенью конец. Терпи! а на какие деньги я завтра буду обедать? Взаймы ведь никто не даст. А понеси я продавать все мои картины и рисунки, за них мне за все двугривенный дадут. Они полезны, конечно, я это чувствую: каждая из них предпринята недаром, в каждой из них я что-нибудь узнал. Да ведь что пользы? этюды, попытки – и всё будут этюды, попытки, и конца не будет им. Да и кто купит, не зная меня по имени? да и кому нужны рисунки с антиков из натурного класса, или моя неоконченная любовь Психеи, или перспектива моей комнаты, или портрет моего Никиты, хотя он, право, лучше портретов какого-нибудь модного живописца? Что в самом деле? Зачем я мучусь и, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как мог бы блеснуть ничем не хуже других и быть таким, как они, с деньгами.
Произнесши это, художник вдруг задрожал и побледнел: на него глядело, высунувшись из-за поставленного холста, чье-то судорожно искаженное лицо. Два страшные глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать. Испуганный, он хотел вскрикнуть и позвать Никиту, который уже успел запустить в своей передней богатырское храпенье; но вдруг остановился и засмеялся. Чувство страха отлегло вмиг. Это был им купленный портрет, о котором он позабыл вовсе. Сияние месяца, озаривши комнату, упало и на него и сообщило ему странную живость. Он принялся его рассматривать и оттирать. Омакнул в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыв с него почти всю накопившуюся и набившуюся пыль и грязь, повесил перед собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило, и глаза взглянули на него так, что он, наконец, вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: «Глядит, глядит человеческими глазами!» Ему пришла вдруг на ум история, слышанная давно им от своего профессора, об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет и всё еще почитал его неоконченным и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее и окончательнейшее произведение искусства. Окончательнее всего были в нем глаза, которым изумлялись современники; даже малейшие, чуть видные в них жилки были не упущены и приданы полотну. Но здесь, однако же, в сем, ныне бывшем пред ним, портрете было что-то странное. Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда. Здесь не было уже того высокого наслажденья, которое объемлет душу при взгляде на произведение художника, как ни ужасен взятый им предмет; здесь было какое-то болезненное, томительное чувство. «Что это? – невольно вопрошал себя художник. – Ведь это, однако же, натура, это живая натура; отчего же это странно-неприятное чувство? Или рабское, буквальное подражание натуре есть уже проступок и кажется ярким, нестройным криком? Или, если возьмешь предмет безучастно, бесчувственно, не сочувствуя с ним, он непременно предстанет только в одной ужасной своей действительности, не озаренный светом какой-то непостижимой, скрытой во всем мысли, предстанет в той действительности, какая открывается тогда, когда, желая постигнуть прекрасного человека, вооружаешься анатомическим ножом, рассекаешь его внутренность и видишь отвратительного человека? Почему же простая, низкая природа является у одного художника в каком-то свету, и не чувствуешь никакого низкого впечатления; напротив, кажется, как будто насладился, и после того спокойнее и ровнее всё течет и движется вокруг тебя? И почему же та же самая природа у другого художника кажется низкою, грязною, а, между прочим, он так же был верен природе? Но нет, нет в ней чего-то озаряющего. Всё равно как вид в природе: как он ни великолепен, а всё недостает чего-то, если нет на небе солнца».
Он опять подошел к портрету, с тем чтобы рассмотреть эти чудные глаза, и с ужасом заметил, что они точно глядят на него. Это уже не была копия с натуры, это была та странная живость, которою бы озарилось лицо мертвеца, вставшего из могилы. Свет ли месяца, несущий с собой бред мечты и облекающий всё в иные образы, противоположные положительному дню, или что другое было причиною тому, только ему сделалось вдруг, неизвестно отчего, страшно сидеть одному в комнате. Он тихо отошел от портрета, отворотился в другую сторону и старался не глядеть на него, а между тем глаз невольно, сам собою, косясь, окидывал его. Наконец ему сделалось даже страшно ходить по комнате; ему казалось, как будто сей же час кто-то другой станет ходить позади его, и всякий раз робко оглядывался он назад. Он не был никогда труслив; но воображенье и нервы его были чутки, и в этот вечер он сам не мог истолковать себе своей невольной боязни. Он сел в уголок, но и здесь казалось ему, что кто-то вот-вот взглянет через плечо к нему в лицо. Самое храпенье Никиты, раздававшееся из передней, не прогоняло его боязни. Он, наконец, робко, не подымая глаз, поднялся с своего места, отправился к себе за ширмы и лег в постель. Сквозь щелки в ширмах он видел освещенную месяцем свою комнату и видел прямо висевший на стене портрет. Глаза еще страшнее, еще значительнее вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него. Полный тягостного чувства, он решился встать с постели, схватил простыню и, приблизясь к портрету, закутал его всего.
Сделавши это, он лег в постель покойнее, стал думать о бедности и жалкой судьбе художника, о тернистом пути, предстоящем ему на этом свете; а между тем глаза его невольно глядели сквозь щелку ширм на закутанный простынею портрет. Сиянье месяца усиливало белизну простыни, и ему казалось, что страшные глаза стали даже просвечивать сквозь холстину. Со страхом вперил он пристальнее глаза, как бы желая увериться, что это вздор. Но, наконец, уже в самом деле… он видит, видит ясно: простыни уже нет… портрет открыт весь и глядит мимо всего, что ни есть вокруг, прямо в него, глядит просто к нему во внутрь… У него захолонуло сердце. И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в рамку обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам… Сквозь щелку ширм видны были уже одни только пустые рамы. По комнате раздался стук шагов, который, наконец, становился ближе и ближе к ширмам. Сердце стало сильнее колотиться у бедного художника. С занявшимся от страха дыханьем он ожидал, что вот-вот глянет к нему за ширмы старик. И вот он глянул, точно, за ширмы, с тем же бронзовым лицом и поводя большими глазами. Чартков силился вскрикнуть – и почувствовал, что у него нет голоса, силился пошевельнуться, сделать какое-нибудь движенье – не движутся члены. С раскрытым ртом и замершим дыханьем смотрел он на этот страшный фантом высокого роста, в какой-то широкой азиатской рясе и ждал, что станет он делать. Старик сел почти у самых ног его и вслед за тем что-то вытащил из-под складок своего широкого платья. Это был мешок. Старик развивал его и, схвативши за два конца, встряхнул: с глухим звуком упали на пол тяжелые свертки в виде длинных столбиков; каждый был завернут в синюю бумагу, и на каждом было выставлено: «1000 червонных». Высунув свои длинные костистые руки из широких рукавов, старик начал разворачивать свертки. Золото блеснуло. Как ни велико было тягостное чувство и обеспамятевший страх художника, но он вперился весь в золото, глядя неподвижно, как оно разворачивалось в костистых руках, блестело, звенело тонко и глухо и заворачивалось вновь. Тут заметил он один сверток, откатившийся подалее от других, у самой ножки его кровати, в головах у него. Почти судорожно схватил он его и, полный страха, смотрел, не заметит ли старик. Но старик был, казалось, очень занят. Он собрал все свертки свои, уложил их снова в мешок и, не взглянувши на него, ушел за ширмы. Сердце билось сильно у Чарткова, когда он услышал, как раздавался по комнате шелест удалявшихся шагов. Он сжимал покрепче сверток свой в руке, дрожа всем телом за него, и вдруг услышал, что шаги вновь приближаются к ширмам, – видно, старик вспомнил, что недоставало одного свертка. И вот – он глянул к нему вновь за ширмы. Полный отчаяния, стиснул он всею силою в руке своей сверток, употребил всё усилие сделать движенье, вскрикнул – и проснулся.
Холодный пот облил его всего; сердце его билось так сильно, как только можно было биться; грудь была так стеснена, как будто хотело улететь из нее последнее дыханье. «Неужели это был сон?» – сказал он, взявши себя обеими руками за голову; но страшная живость явленья не была похожа на сон. Он видел, уже пробудившись, как старик ушел в рамки, мелькнула даже пола его широкой одежды, и рука его чувствовала ясно, что держала за минуту пред сим какую-то тяжесть. Свет месяца озарял комнату, заставляя выступать из темных углов ее где холст, где гипсовую руку, где оставленную на стуле драпировку, где панталоны и нечищенные сапоги. Тут только заметил он, что не лежит в постеле, а стоит на ногах прямо перед портретом. Как он добрался сюда – уж этого никак не мог он понять. Еще более изумило его, что портрет был открыт весь и простыни на нем действительно не было. С неподвижным страхом глядел он на него и видел, как прямо вперились в него живые человеческие глаза. Холодный пот выступил на лице его; он хотел отойти, но чувствовал, что ноги его как будто приросли к земле. И видит он: это уже не сон, – черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать… С воплем отчаянья отскочил он – и проснулся.
«Неужели и это был сон?» С биющимся на разрыв сердцем ощупал он руками вокруг себя. Да, он лежит на постеле в таком точно положеньи, как заснул. Пред ним ширмы; свет месяца наполнял комнату. Сквозь щель в ширмах виден был портрет, закрытый как следует простынею, – так, как он сам закрыл его. Итак, это был тоже сон! Но сжатая рука чувствует доныне, как будто бы в ней что-то было. Биение сердца было сильно, почти страшно; тягость в груди невыносимая. Он вперил глаза в щель и пристально глядел на простыню. И вот видит ясно, что простыня начинает раскрываться, как будто бы под нею барахтались руки и силились ее сбросить. «Господи, Боже мой, что это!» – вскрикнул он, крестясь отчаянно, и проснулся!
И это был также сон! Он вскочил с постели, полоумный, обеспамятевший, и уже не мог изъяснить, что это с ним делается: давленье ли кошмара или домового, бред ли горячки или живое виденье. Стараясь утишить сколько-нибудь душевное волненье и расколыхавшуюся кровь, которая билась напряженным пульсом по всем его жилам, он подошел к окну и открыл форточку. Холодный пахнувший ветер оживил его. Лунное сияние лежало всё еще на крышах и белых стенах домов, хотя небольшие тучи стали чаще переходить по небу. Всё было тихо: изредка долетало до слуха отдаленное дребезжанье дрожек извозчика, который где-нибудь в невидном переулке спал, убаюкиваемый своею ленивою клячею, поджидая запоздалого седока. Долго глядел он, высунувши голову в форточку. Уже на небе рождались признаки приближающейся зари; наконец почувствовал он приближающуюся дремоту, захлопнул форточку, отошел прочь, лег в постель и скоро заснул как убитый, самым крепким сном.
Проснулся он очень поздно и почувствовал в себе то неприятное состояние, которое овладевает человеком после угара; голова его неприятно болела. В комнате было тускло; неприятная мокрота сеялась в воздухе и проходила сквозь щели его окон, заставленные картинами или нагрунтованным холстом. Пасмурный, недовольный, как мокрый петух, уселся он на своем оборванном диване, не зная сам, за что приняться, что делать, и вспомнил, наконец, весь свой сон. По мере припоминанья сон этот представлялся в его воображеньи так тягостно жив, что он даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье. Сдернувши простыню, он рассмотрел при дневном свете этот страшный портрет. Глаза, точно, поражали своей необыкновенной живостью, но ничего он не находил в них особенно страшного; только как будто какое-то неизъяснимое, неприятное чувство оставалось на душе. При всем том он всё-таки не мог совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был какой-то страшный отрывок из действительности. Казалось, даже в самом взгляде и выражении старика как будто что-то говорило, что он был у него эту ночь; рука его чувствовала только что лежавшую в себе тяжесть, как будто бы кто-то за одну только минуту пред сим ее выхватил у него. Ему казалось, что если бы он держал только покрепче сверток, он, верно, остался бы у него в руке и после пробуждения
«Боже мой, если бы хотя часть этих денег!» – сказал он, тяжело вздохнувши; и в воображеньи его стали высыпаться из мешка все виденные им свертки с заманчивой надписью: «1000 червонных». Свертки разворачивались, золото блестело, заворачивалось вновь, и он сидел, уставивши неподвижно и бессмысленно свои глаза в пустой воздух, не будучи в состояньи оторваться от такого предмета, – как ребенок, сидящий пред сладким блюдом и видящий, глотая слюнки, как едят его другие. Наконец у дверей раздался стук, заставивший его неприятно очнуться. Вошел хозяин с квартальным надзирателем, которого появление для людей мелких, как известно, еще неприятнее, нежели для богатых лицо просителя. Хозяин небольшого дома, в котором жил Чартков, был одно из творений, какими обыкновенно бывают владетели домов где-нибудь в Пятнадцатой линии Васильевского острова, на Петербургской стороне или в отдаленном углу Коломны, – творенье, каких много на Руси и которых характер так же трудно определить, как цвет изношенного сюртука. В молодости своей он был капитан и крикун, употреблялся и по штатским делам, мастер был хорошо высечь, был и расторопен, и щеголь, и глуп; но в старости своей он слил в себе все эти резкие особенности в какую-то тусклую неопределенность. Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался, любил только пить чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался к своим жильцам за деньгами; выходил на улицу с ключом в руке, для того, чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.
– Извольте сами глядеть, Варух Кузьмич, – сказал хозяин, обращаясь к квартальному и расставив руки, – вот не платит за квартиру, не платит.
– Что ж, если нет денег? Подождите, я заплачу.
– Мне, батюшка, ждать нельзя, – сказал хозяин в сердцах, делая жест ключом, который держал в руке, – у меня вот Потогонкин подполковник живет, семь лет уж живет; Анна Петровна Бухмистерова и сарай и конюшню нанимает на два стойла, три при ней дворовых человека, – вот какие у меня жильцы. У меня, сказать вам откровенно, нет такого заведенья, чтобы не платить за квартиру. Извольте сейчас же заплатить деньги, да и съезжать вон.
– Да, уж если порядились, так извольте платить, – сказал квартальный надзиратель, с небольшим потряхиваньем головы и заложив палец за пуговицу своего мундира.
– Да чем платить? – вопрос. У меня нет теперь ни гроша.
– В таком случае удовлетворите Ивана Ивановича издельями своей профессии, – сказал квартальный, – он, может быть, согласится взять картинами.
– Нет, батюшка, за картины спасибо. Добро бы были картины с благородным содержанием, чтобы можно было на стену повесить, хоть какой-нибудь генерал со звездой или князя Кутузова портрет, а то вон мужика нарисовал, мужика в рубахе, слуги-то, что трет краски. Еще с него, свиньи, портрет рисовать! Ему я шею наколочу: он у меня все гвозди из задвижек повыдергивал, мошенник. Вот посмотрите, какие предметы: вот комнату рисует. Добро бы уж взял комнату прибранную, опрятную, а он вон как нарисовал ее, со всем сором и дрязгом, какой ни валялся. Вот посмотрите, как запакостил у меня комнату, извольте сами видеть. Да у меня по семи лет живут жильцы, полковники, Бухмистерова Анна Петровна… Нет, я вам скажу: нет хуже жильца, как живописец: свинья свиньей живет, просто не приведи Бог.
И всё это должен был выслушать терпеливо бедный живописец. Квартальный надзиратель между тем занялся рассматриваньем картин и этюдов и тут же показал, что у него душа живее хозяйской и даже была не чужда художественным впечатлениям.
– Хе, – сказал он, тыкнув пальцем на один холст, где была изображена нагая женщина, – предмет, того… игривый. А у этого зачем так под носом черно? табаком, что ли, он себе засыпал?
Купил в картинной лавке портрет старого иноземца-азиата. Изображение его лица на холсте было не окончено, но неизвестный автор с необыкновенной силой выписал глаза, которые смотрели, как живые, возбуждая в зрителе странное, неприятное, но вместе с тем и завораживающее чувство.
Чартков издержал на портрет свой последний двугривенный и вернулся в нищую, наёмную петербургскую квартиру. Слуга Никита сообщил, что в отсутствие Чарткова хозяин дома приходил с требованием немедленной уплаты долга за жилье.
Молодой художник испытывал тягостное унижение при мысли о своей бедности. Он считал, что судьба несправедлива к нему: несмотря на выдающийся талант живописца, Чартков никак не мог выбраться из нищеты.
Он лёг спать расстроенным. Из-за ширм кровати виднелся купленный сегодня портрет, который уже был повешен на стену. В лунном свете глаза портрета смотрели пронзительно и пугающе. Вдруг изображённый на холсте старик пошевелился, упёрся в рамку руками, выпрыгнул из неё и сел у самой кровати Чарткова. Из-под своего восточного одеяния он вынул мешок, а оттуда – завязанные свертки с деньгами, на каждом из которых была надпись: «1000 червонных». Художник с жадностью глядел на эту уйму денег. Старик пересчитал свёртки и сложил их обратно в мешок, но один из них откатился в сторону. Чартков незаметно схватил его – и в этот момент проснулся. От сна осталось, однако, необыкновенно отчётливое ощущение, как если бы всё случилось наяву. В ладони сохранилось ясное ощущение тяжести свёртка.
Чартков стал мечтать, как счастливо он мог бы жить, имея хоть малую часть виденных во сне денег. Утром к нему постучался хозяин дома с квартальным, требуя сейчас же заплатить за проживание. Художник не знал, что ответить: платить было нечем. Во время разговора квартальный, рассматривая стоящие картины, взял в руки портрет азиата и неосторожно нажал на раму. Чартков заметил, как рама вдавилась внутрь, и из неё выпал точно такой же свёрток, какой ему приснился. Он поспешил поднять его.
В свёртке действительно лежала тысяча червонцев. Эта огромная сумма позволила Чарткову расплатиться за квартиру, нанять себе другую, роскошную, одеться по последней моде и дать в газету статью о своём необыкновенном художественном таланте.
К нему повалили богатые заказчики. Поначалу он писал портреты с них старательно и с душой. Но число клиентов росло. Чартков уже не мог исполнять все картины тщательно. Мало-помалу он выработал особую технику письма, которая позволяла ускорить работу, но лишала её всякого вдохновения и низводила на грубый, ремесленный уровень. Большинство из тех, кого он изображал, мало разбирались в живописи. Хотя в портретах Чарткова замечалось всё меньше таланта, публика продолжала боготворить его. Чем больше он получал денег, тем сильнее росла у него жажда к ним.
Раз Чартков увидел картину одного своего прежнего знакомого. Не заботясь о материальном достатке, тот провёл несколько лет в упорном труде и достиг истинного живописного совершенства. Сразу поняв, насколько выше эта картина его собственных работ, Чартков проникся к её автору чёрной завистью. Он сам попытался изобразить что-нибудь подобное, но годы непрерывной погони за благополучием истребили в нём последние проблески Божьего дара. Жгучая ревность к любому, кто проявлял себя талантливее, стала иссушать Чарткова. Все накопленные деньги он тратил теперь на то, чтобы скупать на аукционах, лучшие полотна, приносить их домой и там резать на куски. Дойдя до безумия, Чартков скончался в страшных муках. Известие о том, что в его доме нашли обрывки великолепных холстов, ужаснуло всех.
«Портрет». Дореволюционный немой фильм по повести Н. В. Гоголя, 1915
Гоголь «Портрет», часть 2 – краткое содержание
Тот самый портрет азиата из дома Чарткова некоторое время спустя был выставлен на одном художественном аукционе. Удивительная живость глаз портрета привлекла покупателей, цена на него быстро поднималась. Однако в разгар торговли вошёл некий молодой художник и поведал историю этой картины.
Несколько десятков лет назад отец этого художника жил в одном из предместий Петербурга - Коломне . Там же поселился невесть откуда приехавший азиат-ростовщик. Очень высокого роста, со страшным, тяжёлым взглядом, он выстроил себе похожий на крепость дом и стал давать деньги всем – от бедных старух до знатных вельмож. За свои ссуды ростовщик брал непомерные проценты. Всех стала вскоре поражать странная судьба его заёмщиков. Казалось, что взятые в долг деньги начинали приносить им несчастья. Щедрые люди делались стяжателями, великодушные – завистниками, в семьях открывались разлады вплоть до кровавых убийств.
Отец художника писал картины на религиозные темы. Задумав однажды изобразить дьявола, он подумал, что лучшим образчиком для него мог бы послужить тот ростовщик. Как ни странно, вскоре после этого, азиат лично явился к нему и предложил писать портрет с себя.
Отец согласился. Ростовщик стал позировать ему. Отец вложил в портрет весь свой талант, но успел полностью окончить на холсте лишь глаза заказчика. Далее он писать уже не мог: глаза как будто ожили и глядели на него, вызывая тяжёлое тревожное чувство. Отец объявил, что отказывается от заказа и денег. Ростовщик неожиданно бросился к нему в ноги и просил окончить работу. Он говорил, что в портрет таинственным способом должно перейти его естество, что после завершения картины он не умрёт, а будет вечно существовать в мире. Отец наотрез отказался. На следующий же день он узнал, что ростовщик умер, завещав ему неоконченный портрет.
Отец поставил его у себя дома. Глаза ростовщика сохраняли человеческую живость, и написавший их художник вскоре почувствовал на себе демоническое влияние. Отца вдруг обуяла зависть к одному своему ученику, которого он стал считать талантливее себя. Глаза святых, которые писал отец для церквей, как-то сами по себе приобретали дьявольское выражение. Заподозрив, что виной всему – портрет, отец хотел изрезать его, но удержался по просьбе одного друга, который выпросил картину с ростовщиком для себя.
Когда портрет вынесли из дома, отец начал успокаиваться. Зато тлетворную силу картины стал ощущать новый его обладатель. Он поспешил побыстрее сбыть портрет с рук. Всем дальнейшим хозяевам лицо ростовщика тоже приносило несчастья. Многие видели, как по ночам азиат выходит из рам картины.
Умирая, автор портрета завещал своему сыну-художнику помнить: в творческом вдохновении есть какая-то тёмная сторона, которой надо всячески избегать. Под действием этой тёмной страсти и были некогда написаны глаза азиата. Теперь, перед кончиной, отец заклинал сына разыскать этот портрет, где бы он ни был, и уничтожить его.
Рассказ молодого художника так поразил участников аукциона, что все забыли про сам портрет. Когда же в конце публика обернулась на картину, её уже не было на месте. Портрет то ли был украден, то ли волшебным образом исчез.
Повесть начинается с трагической истории, которая случилась с талантливым, но очень бедным художником Чартковым. Однажды он за последний двугривенный купил в лавочке на Щукинском дворе портрет азиата, старика в национальных одеждах. Портрет выделялся из общей массы картин тем, что глаза старика на нем были как будто живые. Принеся портрет домой, Чартков узнает, что в его отсутствие приходил хозяин и требовал плату за квартиру.
Бедный художник уже начал жалеть о своей незапланированной покупке. Пристальный взгляд старика с портрета пугает Чарткова, и он даже завешивает картину простыней. А ночью ему снится кошмар, в котором старик с портрета ожил, подошел к постели художника, сел в ногах и начал пересчитывать деньги, которые принес с собой в мешке. Напуганный Чартков, однако, не растерялся и незаметно спрятал один сверток с надписью «1000 червонцев», проснувшись, он все еще отчаянно сжимает пустую руку. Всю ночь кошмары сменяют друг друга, и утром Чартков просыпается совершенно разбитым. К нему опять приходит хозяин квартиры за оплатой, а услышав, что у художника нет денег, предлагает ему расплатиться своими работами.
Портрет азиата привлекает внимание хозяина, и когда он неосторожно берет его в руки, на пол падает тот самый сверток, на котором написано «1000 червонцев».
Жизнь Чарткова круто изменилась. Он расплатился с хозяином, снял шикарную квартиру на Невском, богато оделся, дал объявление в газете, а уже на следующий день принимал у себя знатную заказчицу. Дама заказала у него портрет своей дочери. Чартков проявляет большое усердие, но заказчицу не устраивает излишнее правдивое сходство (желтизна лица, тени под глазами). В итоге, раздосадованный художник выдает за портрет свою старую работу, Психею, которую только слегка подновил. Заказчицу такой вариант вполне устраивает.
Таким образом, Чартков очень быстро становится модным художником, пишет много портретов, удовлетворяя желания богатых заказчиков. Сам он тоже становится обеспеченным, бывает в аристократических домах. О других художниках Чартков говорит резко и высокомерно. Те, кто знал его раньше, удивляются, как он мог так быстро превратиться из начинающего, но талантливого художника, в бездарного скрягу. Однажды, увидев в Академии художеств совершенную работу своего бывшего товарища, присланную из Италии, Чартков вдруг осознает, как низко он пал. Запершись в своей мастерской, Чартков принимается за работу, но незнание элементарных истин, которыми он пренебрег с самого начала, стало помехой в его творчестве. Внезапная зависть охватила художника, он начал скупать лучшие произведения искусства, на что и потратил все оставшиеся деньги. Купленные шедевры он жестоко уничтожал. Вскоре Чартков заболел горячкой, соединившейся с чахоткой, а затем умер в полном одиночестве, лишь страшные глаза старика преследовали его до последней минуты.
Спустя некоторое время, на одном из аукционов в Петербурге всеобщее внимание привлекает странный портрет азиата с живыми глазами. Цена за него уже возросла вчетверо, когда к присутствующим обратился некий художник Б., он заявил, что имеет особые права на эту картину и рассказал историю своего отца.
Рассказ начался с описания части города под названием Коломна. Затем описывается некий ростовщик азиатской внешности, который жил там. Люди обращались к нему за деньгами, поскольку проценты его и сроки выплаты долга вначале казались очень заманчивыми. Но со временем долг возрастал в несколько раз, и человек оказывался в безвыходной ситуации. Но самое интересное то, что менялся характер человека, который брал деньги у ростовщика. Так, например, один влюбленный юноша пришел брать заем у ростовщика, чтобы жениться на своей избраннице, родители которой были против их свадьбы, ввиду отсутствия финансов у жениха. В итоге, после свадьбы, в характере мужа проявились такие черты, как агрессивная ревность, нетерпимость и грубость. Он даже покушался на жизнь супруги, а затем покончил с собой. Таких жутких историй, связанных с именем ростовщика, было великое множество.
Отец рассказчика был художником-самоучкой и жил по-соседству со страшным ростовщиком. Однажды тот обратился к художнику с просьбой нарисовать его портрет, чтобы он был на нем «как живой». Художник берется за работу, но чем лучше у него получается портрет и чем живее выглядят на нем глаза ростовщика, тем более тягостные чувства овладевают мастером. У него появляется отвращение к этой работе, но азиат умоляет закончить портрет и говорит, что в нем сохранится его жизнь после смерти. Эти слова окончательно испугали художника, он убегает, не закончив работу. Служанка принесла ему неоконченный портрет, а ростовщик на следующий день умер. Проходит время, художник начал замечать перемены в своем характере: он чувствует зависть к успехам своего ученика и тайком вредит ему. Глаза ростовщика начинают проявляться в его работах. Он хочет сжечь ненавистный портрет, но один приятель выпрашивает его себе, потом сбывает племяннику, который тоже вскоре спешит избавиться от страшной картины. После смерти жены и маленького сына, художник уверен, что часть души азиата-ростовщика вселилась в тот портрет и продолжает причинять зло людям. Старшего сына он помещает в Академию художеств, а сам отправляется в монастырь, где ведет исключительно праведную и строгую жизнь. Сыну, который приехал его навестить и проститься перед отъездом в Италию, он рассказывает историю с ростовщиком. А также просит найти и уничтожить портрет. После пятнадцати лет напрасных поисков, рассказчик наконец-то отыскал этот портрет, но когда он вместе с остальными слушателями повернулся в сторону картины, ее уже не было на месте. Кто-то сказал: «Украден». Возможно, это действительно так.
