Кирилл БОРУСЯК,
школа № 57
10-й класс, Москва
(учитель -
Сергей Владимирович Волков)

Две жены Пьера Безухова

В романе «Война и мир» Пьер Безухов, любимый герой автора, был женат дважды. Первой его женой стала светская красавица Элен, второй - Наташа Ростова. Что касается второй женитьбы Пьера, то здесь всё ясно: Лев Толстой соединяет двух своих любимых героев, для чего ему даже пришлось пожертвовать князем Андреем - первым женихом Наташи. В этом случае загадка появляется в самом конце романа, когда Наташа становится совершенно другим человеком, имеющим мало общего с той девушкой, в которую был влюблён Пьер Безухов: почему Пьер по-прежнему влюблён в Наташу и считает её прекрасной женой?

А вот первая женитьба - загадка с самого начала. Как мог Пьер, человек глубокий, мыслящий и тонко чувствующий, жениться на светской львице, для которой у автора не находится ни одного доброго слова? Зачем этот брак нужен Толстому, что этот сюжетный поворот вносит в роман «Война и мир»? Загадок здесь, как мы видим, немало, попробуем найти для них разгадки.

Вспомним обстоятельства женитьб Пьера. Когда Пьер стал богатым юношей и завидным женихом, хитрый князь Василий решил женить его на своей дочери Элен. Это оказалось несложным делом, так как Элен была необыкновенно красива, а Пьер - простодушен, наивен и неискушён. В качестве свахи князь Василий использовал подругу Анну Павловну Шерер. Анна Павловна показала Пьеру, что его свадьба с Элен всем уже кажется неизбежной и скорой, и он принял это как должное.

Итак, Пьер женат. Его жена Элен не была умна, у неё не было души. Были у неё только красота и способность показать себя в обществе умной и вообще идеальной женщиной. Все эти черты являются для Толстого отрицательными. Красивые герои нелюбимы автором: в Пьере, Наташе, Кутузове часто подчёркивается какая-то некрасивость, и при этом они любимы Толстым; Элен, Александр I, Наполеон, Долохов - наоборот. Способность показать себя в обществе тоже не вызывает у автора симпатии к герою: Толстой презирал всё искусственное, жизнь, по его мнению, должна быть естественна; яркий пример этому - вторая жена Пьера Наташа.

Пьеру уже перед свадьбой с Элен “чувствовалось, что свадьба - это нехорошо почему-то, но он знал, что это будет”. Зачем же автору нужна эта женитьба? Жизнь Пьера состоит из постоянных взлётов и падений, кризисов и ровных периодов. Если бы Пьер не женился, не поссорился и не вынужден был бежать от Элен в Петербург, он бы не стал масоном, то есть исчез бы значительный и важный период его жизни. Кроме того, тогда он не смог бы “вернуть к жизни” князя Андрея на пароме. Не буду перечислять дальнейшие последствия, уже видно, что первая женитьба - важный для романа сюжет.

Добавлю только, что первый брак не позволил Пьеру решить важную проблему его жизни: он так и не обрёл семью. Он ведь был внебрачным сыном, не имел нормальных отношений с родителями, то есть не имел семьи в детстве. Женившись на Элен, он снова остался одиноким. Вот уж кто не стал Пьеру другом, их жизни практически не пересекались.

Т еперь перейдём к женитьбе Пьера на Наташе Ростовой. Они были знакомы с детства и всегда испытывали друг к другу тёплые чувства. Пьер давно любил Наташу и чуть не признался ей в этом после того, как она хотела сбежать с Анатолем Курагиным (братом жены Пьера) и все её за это осудили. Пьер по доброте характера всегда старался оправдать поступки других людей. Тогда он не решился на признание, так как она была невестой его лучшего друга, князя Андрея, да и сам он формально был женат.

В обоих случаях признаться в любви и жениться ему помогли другие люди: в первом браке - князь Василий и Анна Павловна Шерер, во втором - княжна Марья. Однако в реальности дело обстояло по-разному. Князь Василий просто заставил Пьера это сделать, а княжну Марью попросил ему помочь сам Пьер.

Хотя между первой и второй женитьбами прошло немало времени, Пьер остался нерешительным человеком. Правда, его нерешительность в первом случае была связана с тем, что жениться ему не хотелось, он просто считал себя обязанным сделать это. Во втором случае, наоборот, он так сильно любил Наташу, что не мог представить, что ему отвечают взаимностью: Пьер даже считал, что “он человек, просто человек”, а Наташа - “совсем другое, высшее”. Для Пьера эта нерешительность, отсутствие веры в себя являлись характерными чертами.

В четвёртом томе романа Л.Н. Толстой так описывает чувства Пьера перед сватовством и женитьбой на Наташе: “В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах его сватовства с Элен. Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда “Я люблю вас”?» Теперь, напротив, каждое слово её, своё он повторял в своём воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить, хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли или дурно то, что он предпринял, - теперь не было и тени”.

Т рудно было найти таких противоположных жён, как Элен и Наташа. Одна - олицетворение всего искусственного, холодного, застывшего (“мраморная красота”). Лицо Элен - прекрасная маска, на которой не отражается ни единого чувства, если она вообще могла испытывать какие-то чувства. Улыбка Элен совершенно ничего не выражала, это была улыбка статуи. Напротив, Наташа - само воплощение жизни, изменчивости, непостоянства. Неслучайно мать находила, что в ней слишком много чего-то, что не позволит ей быть счастливой. Если Элен недостаёт жизни, то у Наташи именно жизни даже слишком много. Именно отсюда дикие поступки, которые она иногда совершала. Можно не сомневаться, что Элен вполне способна на дурные поступки, не зря она почти в открытую изменяла Пьеру, но ухитрялась соблюдать светские приличия, которые чужды самой натуре Наташи и Пьера.

Однако при всех отличиях есть и сходства Элен и Наташи. Они обе кажутся ниже Пьера по своим душевным и умственным качествам: обе не были столь умны и глубоки, как он.

Наташа совсем опустилась, став из красивой молодой женщины самкой (именно так её называет Толстой в эпилоге романа). Элен отвращает читателей своей пустотой, бездушием. Обе жены были по своим человеческим качествам ниже Пьера, человека удивительного, полного доброты, ума, благородства. С Элен всё ясно - женитьба на ней была огромной ошибкой Пьера, он это понял очень быстро. Что касается Наташи, здесь всё сложнее. Пьер женился на ней по любви и, по-видимому, был вполне счастлив в семейной жизни. У него появились дети, но мне кажется, что духовно ближе них Пьеру был Николенька Болконский. Мне кажется, что единственной женщиной, которая в романе по своим качествам равна Пьеру, была княжна Марья. Наверное, не случайно, что она, как и Пьер, вступила в брак с человеком, которого трудно сравнить с ней по своим душевным и умственным качествам. Возможно, такие неравные браки вообще свойственны людям выдающимся.

Спонсор публикации статьи – ведущий, тамада, шоумен Алексей Громов. Если вам необходим ведущий на свадьбу в Москве – приглашайте Алексея Громова, не ошибетесь! Индивидуальные сценарии проведения свадьбы, многолетний опыт работы тамадой, знание всех нюансов организации свадебного торжества, гибкий подход к клиентам. На сайте Алексея www.tamada-gromov.ru/proekt/101.html можно ознакомиться с его портфолио, отзывами молодоженов, посмотреть видео с его работой. Алексей с удовольствием сделает ваш праздник поистине незабываемым.

После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.

– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.

Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого.внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.

Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.

Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что-то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.

Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что-нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.

Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m-mе Suza. [ мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой-то Аmelie de Mansfeld. [ Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».

Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.

– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.

Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо-усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем-то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек-слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.

Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.

– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.

Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.

– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.

– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.

Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.

– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.

– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.

– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо-привлекательно действовали на Пьера.

– Но если по каким-либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески-нежной улыбкой.

– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.

– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?

– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.

– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.

– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.

– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.

– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.

– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.

Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.

– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.

– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?

– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.

Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.

– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.

Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.

– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.

– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.

– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.

Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.

– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.

– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.

– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.

– Да, да, – подтверждал Пьер.

– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?

– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.

– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.

Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.

– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.

– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?

– Нет, вели закладывать.

«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:

– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?

– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может-быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.

Масон долго молчал, видимо что-то обдумывая.

– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…

Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как-то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.

Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:

– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?

Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.

– Да, я желаю, – сказал Пьер.

Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?

Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.

– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.

– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.

Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.

Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой-то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что-то тихо сказал ему по-французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда-то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего-то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.

Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.

– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.

Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно-добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем-то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем-то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего-то. Дверь отворилась, и кто-то вошел.

При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.

Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что-то вроде ожерелья, и из-за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.

– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?

В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.

– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.

– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.

– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по-русски об отвлеченных предметах.

– Какое понятие вы имеете о франк-масонстве?

– Я подразумеваю, что франк-масонство есть fraterienité [ братство] ; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…

– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?

– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.

– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.

– Да, да, – подтвердил Пьер.

Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:

– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в-третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.

– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно-наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.

Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.

– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.

«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.

В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.

– Я готов на всё, – сказал Пьер.

– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой-нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.

Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.

– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.

– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.

– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…

Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:

– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом-ритором, ожидая его новых приказаний.

– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.

– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.

– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.

Пьер помолчал, отыскивая.

«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.

– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…

Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.

Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей-то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда-то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому-то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому-то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что-то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей-то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [ так проходит мирская слава.]

Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец-аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец-гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что-то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.

– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.

– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.

Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.

Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.

«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое-нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.

Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.

Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.

Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.

Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого-то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.

На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.

– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [ дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.

Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.

Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.

– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:

– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.

– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.

– Что с тобой? Ты болен?

Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями-масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.

Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:

– Un cerveau fele – je le disais toujours. [ Полусумасшедший – я всегда это говорил.]

– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из-за границы, и помните, у меня как-то вечером представлял из себя какого-то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.

Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во-первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l"essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [ сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое-нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.

В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [ Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet"a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d"un homme de beaucoup de merite, [ весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.

Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.

Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l"as voulu, George Dandin, [ Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.

Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.

Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.

– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M-r Kroug charge d"affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М-r Shittoff un homme de beaucoup de merite [ Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.

Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.

– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d"atteinte, qu"on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C"est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d"affaires. [ Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]

– C"est le doute qui est flatteur! – сказал l"homme a l"esprit profond, с тонкой улыбкой. [ Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]

– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l"Empereur d"Autriche, – сказал МorteMariet. – L"Empereur d"Autriche n"a jamais pu penser a une chose pareille, ce n"est que le cabinet qui le dit. [ Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]

– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l"Urope (она почему то выговаривала l"Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l"Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [ Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]

Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.

Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.

Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему:

– Il faut absolument que vous veniez me voir, [ Необходимо нужно, чтоб вы приехали повидаться со мною,] – сказала она ему таким тоном, как будто по некоторым соображениям, которые он не мог знать, это было совершенно необходимо.

– Mariedi entre les 8 et 9 heures. Vous me ferez grand plaisir. [ Во вторник, между 8 и 9 часами. Вы мне сделаете большое удовольствие.] – Борис обещал исполнить ее желание и хотел вступить с ней в разговор, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом тетушки, которая желала его cлышать.

– Вы ведь знаете ее мужа? – сказала Анна Павловна, закрыв глаза и грустным жестом указывая на Элен. – Ах, это такая несчастная и прелестная женщина! Не говорите при ней о нем, пожалуйста не говорите. Ей слишком тяжело!

Когда Борис и Анна Павловна вернулись к общему кружку, разговором в нем завладел князь Ипполит.

Он, выдвинувшись вперед на кресле, сказал: Le Roi de Prusse! [ Прусский король!] и сказав это, засмеялся. Все обратились к нему: Le Roi de Prusse? – спросил Ипполит, опять засмеялся и опять спокойно и серьезно уселся в глубине своего кресла. Анна Павловна подождала его немного, но так как Ипполит решительно, казалось, не хотел больше говорить, она начала речь о том, как безбожный Бонапарт похитил в Потсдаме шпагу Фридриха Великого.

– C"est l"epee de Frederic le Grand, que je… [ Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:

– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:

– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [ Ну так что ж о прусском короле?]

Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.

– Non, ce n"est rien, je voulais dire seulement… [ Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [ Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]

Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.

– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [ Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.

Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.

– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l"homme a l"esprit profond, [ человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?

– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l"Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [ Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]

– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [ Были примеры – Шварценберг.]

– C"est impossible, [ Это невозможно,] – возразил другой.

– Пари. Le grand cordon, c"est different… [ Лента – это другое дело…]

Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.

– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких-то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.

Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [ Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]

В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.

Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.

Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.

В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M-lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.

У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»

Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.

Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.

26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4-й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.

Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.

– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек-помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал

После своего объяснения с женой Пьер поехал в Петербург. В Торжке на станции не было лошадей, или не хотел их дать смотритель. Пьер должен был ждать. Он, не раздеваясь, лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.

– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.

Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и все продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но ему все равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.

Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали все одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую мучительную бессонную ночь; только теперь, в уединении путешествия, они с особенною силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить и не мог переставать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, все на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.

Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель, очевидно, врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было, или хорошо? – спрашивал себя Пьер. – Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным. А Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что-то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» – спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «Умрешь – все кончится. Умрешь, и все узнаешь – или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.

Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. – И зачем нужны ей эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души эти деньги? Разве может что-нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая все кончит и которая должна прийти нынче или завтра, – все равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт все так же вертелся на одном и том же месте.

Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m-me Suza. Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой-то Amélie de Mansfeld. «И зачем она боролась против своего соблазнителя, – думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного его воле. Моя бывшая жена не боролась, и, может быть, она была права. Ничего не найдено, – опять говорил себе Пьер, – ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».

Все в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.

– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета глазами.

Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо-усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валяных сапогах на худых, костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову, и взглянул на Безухова. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но, когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и, сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем-то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичок, без усов и бороды, которые, видимо, не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичок слуга разбирал погребец, приготавливал чайный стол и принес кипящий самовар. Когда все было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и, налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.

Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.

– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив, закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.

Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.

– Имею удовольствие говорить с графом Безуховым, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.

– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «Да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.

Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.

– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.

– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.

– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но, несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо-привлекательно действовали на Пьера.

– Но если по каким-либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданной отечески нежной улыбкой.

– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем адамову голову, знак масонства.

– Позвольте мне спросить, – сказал он, – вы масон?

– Да, я принадлежу к братству свободных каменщиков, – сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.

– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.

– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблужденье.

– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.

– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, все более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.

– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.

Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.

– Да вы не знаете его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать его. Вы не знаете его, оттого вы и несчастны.

– Да, да, я несчастен, – подтвердил Пьер, – но что ж мне делать?

– Вы не знаете его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете его, а он здесь, он во мне, он в моих словах, он в тебе и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас, – строгим дрожащим голосом сказал масон.

Он помолчал и вздохнул, видимо, стараясь успокоиться.

– Ежели бы его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто его выдумал, ежели его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?.. – Он остановился и долго молчал.

Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.

– Он есть, но понять его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу все всемогущество, всю вечность, всю благость его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать его трудно. Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании его мы видим только нашу слабость и его величие…

Пьер с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети, интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью, – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.

– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.

– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.

Масон улыбнулся своей кроткой отеческой улыбкой.

– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.

– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.

– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку, объясняющую все мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.

– Да, да, – подтверждал Пьер.

– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованны, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?

– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась, проговорил Пьер.

– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, все получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтобы вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой!

После этих слов масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, и не смел прерывать молчание.

Масон хрипло, старчески прокашлялся и крикнул слугу.

– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.

– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?

– Нет, вели закладывать.

«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи? – думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона и начиная ходить по комнате. – Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее и не хотел этого, – думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне ее». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухову и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:

– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?

– Я?.. Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтоб я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтоб я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня, и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.

Масон долго молчал, видимо, что-то обдумывая.

– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…

Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как-то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.

Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и все одно понимал Пьер, читая эту книгу: он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова, и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого, кроме Пьера, не было, обратился к нему.

– Я приехал к вам с предложением и поручением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменщиков?

Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезной улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.

– Да, я желаю, – сказал Пьер.

Вилларский наклонил голову.

– Еще один вопрос, граф, – сказал он, – на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?

Пьер задумался.

– Да… да, я верю в Бога, – сказал он.

– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его.

– Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.

– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.

Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.

Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную небольшую прихожую, где без помощи прислуги сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой-то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что-то тихо сказал ему по-французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил различные не виданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда-то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего-то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией неверными, робкими шагами подвигалась за Вилларским.

Проведя его шагов десять за руку, Вилларский остановился.

– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить все, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский, – желаю вам мужества и успеха. – И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.

Оставшись один, Пьер продолжал все так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с завязанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он, наконец, вступит на тот путь обновления и деятельно-добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно-темно: только в одном месте горела лампада в чем-то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «В начале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем-то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного, чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего-то. Дверь отворилась, и кто-то вошел.

При слабом свете, к которому, однако, уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо, с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками руки.

Невысокий человек этот был одет в белый кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что-то вроде ожерелья, и из-за ожерелья выступал высокий белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.

– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, не верующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?

В ту минуту, как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким по братству людей человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.

– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.

– Хорошо, – сказал Смольянинов и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?.. – сказал ритор спокойно и быстро.

– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения и от непривычки говорить по-русски об отвлеченных предметах.

– Какое понятие вы имеете о франкмасонстве?

– Я подразумеваю, что франкмасонство есть fraternité и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь, по мере того как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. – Я подразумеваю…

– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо, вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?

– Нет, я считал ее несправедливою и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.

– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.

– Да, да, – подтвердил Пьер.

Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить.

– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден и которого никакая человеческая сила не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека, до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, судьба человеческого рода зависит. Но как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного.

Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся, в-третьих, исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.

– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно-наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.

Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность, соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.

– В-седьмых, старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.

«Да, это должно быть так, – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. – Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь понемногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые, перебирая по пальцам, вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество, и щедрость , и добронравие, и любовь к человечеству, и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.

Глава I Приезд Николая Ростова с Денисовым в Москву в отпуск. Нетерпение Николая но мере приближения к Москве и к дому. Встреча с родными и Соней. Встреча Ростовыми Денисова. Разговор Николая с Наташей на другое утро

Глава II Времяпрепровождение Николая Ростова в Москве . Заботы старого графа Ильи Андреевича Ростова по устройству в честь Багратиона обеда в Английском клубе. Разговор старого графа с сыном и Анной Михайловной о Пьере. Описания настроения в Москве и в Английском клубе по получении известия об Аустерлицком сражении. Причины выбора Багратиона героем Москвы

Глава III В Английском клубе перед обедом в честь Багратиона. Члены клуба и гости. Денисов, Ростов, Несвицкий, Пьер. Толки в кружках стариков . Приезд и встреча

Багратиона. Чтение стихов, сочиненных в честь героя. Обед. Тосты

Глава IV. Мрачное настроение Пьера Безухова во время обеда и мысли об измене жены. Веселое оживление Николая Ростова во время обеда. Столкновение Пьера с Долоховым и вызов на дуэль. Разговор Долохова с Ростовым о тайне дуэли. Приготовления на другой день к дуэли. Настроение Пьера. Безрезультатные попытки секунданта Пьера — Несвицкого и секунданта Долохова — Денисова примирить противников

Глава V Дуэль. Выстрел Пьера и рана Долохова. Ростов и Денисов везут раненого Долохова к матери

Глава VI Настроение Пьера после дуэли. Его мысли о своей женитьбе и отношениях с женою. Решение уехать в Петербург. Приход к Пьеру Элен и объяснение по поводу дуэли. Взрыв гнева Пьера и его разрыв с женою

Глава VII Получение в Лысых Горах известия об Аустерлицком сражении и о смерти князя Андрея. Старый князь сообщает об этом княжне Марье. Княжна Марья подготовляет маленькую княгиню к известию о смерти князя Андрея

Глава VIII Начало родов маленькой княгини. Настроение княжны Марьи. Приход к ней няни Прасковьи Савишны. Настроение старого князя и обитателей лысогорского дома. Неожиданный приезд князя Андрея в Лысые Горы. Встреча его с княжной Марьей

Глава IX Князь Андрей на половине жены. Настроение князя Андрея. Рождение сына в смерть Лизы Болконской. Встреча князя Андрея с отцом. Отпевание княгини.

Крещение маленького князя Николая

Глава X Служба Николая Ростова адъютантом при Московском генерал-губернаторе. Сближение Николая с Долоховым во время его выздоровления после дуэли. Суждение матери Долохова о сыне и Долохова о себе. Атмосфера любовности в доме Ростовых. Долохов влюбляется в Соню

Глава XI Обед Ростовых на третий день рождества 1806 г. Особенная напряженность любовной атмосферы в доме. Наташа сообщает Николаю о предложении Долохова Соне и ее отказе. Разговор Николая с Соней о предложении Долохова

Глава XII Бал «подростков» у Иогеля. Особенное оживление Наташи и Сони на этом балу. Денисов и Наташа танцуют польскую мазурку

Глава XIII Прощальная пирушка Долохова перед отъездом в армию. Встреча Николая Ростова с Долоховым после отказа Сони. Долохов мечет банк. Николай садится за карточный стол. Начало ого проигрыша Долохову

Глава XIV Сосредоточение игры на одном Ростове. Мысли Николая Ростова о своем проигрыше. Окончание игры — Николай проиграл Долохову сорок три тысячи

рублей. Разговор Ростова с Долоховым об уплате денег

Глава XV Приезд Николая домой. Молодежь дома Ростовых у клавикорд. Денисов поет сочиненное им стихотворение «Волшебница». Домашние замечают мрачное настроение Николая. Пение Наташи и мысли Николая под впечатлением ее пения

Глава XVI Объяснение Николая Ростова с отцом по поводу своего проигрыша . Объяснение Наташи с старой графиней по поводу предложения, сделанного ей Денисовым. Отказ графини Денисову и его отъезд в армию. Жизнь Николая дома до отъезда в армию

ТОМ ВТОРОЙ, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I Пьер после объяснения с женой едет в Петербург. Остановка на станции в Торжке. Мрачные мысли Пьера. Приезд на станцию масона Баздеева

Глава II Разговор Баздеева с Пьером. Перемена в настроении Пьера после отъезда масона

Глава III Пьер в Петербурге. Его уединение и чтение им масонских книг. Приезд к нему графа Вилларского. Испытания Пьера и церемония перед вступлением в масонскую ложу

Глава IV Заседание масонской ложи по поводу вступления Пьера в масонство. Чувство обновления Пьера после вступления в масонскую ложу

Глава V Приезд к Пьеру князя Василия для улажения его разрыва с Элен. Пьер выгоняет князя Василия. Отъезд Пьера в свои именья

Глава VI Осуждение Пьера светским обществом за разрыв с женой и радушный прием Элен по возвращении ее в Петербург. Вечер Анны Павловны Шерер в конце 1808 г. Приезд на вечер Бориса Друбецкого. Его характеристика. Анна Павловна угащивает своих гостей Друбецким. Внимание Элен к рассказу Бориса

Глава VII Рассказ Ипполитом Курагиным шутки о прусском короле. Разговор о наградах. Элен приглашает Друбецкого к себе. Сближение Бориса с Элен

Глава VIII Деятельность старого князя Болконского в качестве главнокомандующего по ополчению. Жизнь князя Андрея после кампании 1805 г. Болезнь маленького Нпколушки. Князь Андрей и княжна Марья в детской. Письмо старого князя сыну

Глава IX Письмо Билибина к князю Андрею о кампании 1806 г. Князь Андрей с сестрой в детской. Кризис в болезни Николушки и радость князя Андрея

Глава X Пьер в Киеве. Вызоз им всех управляющих имениями и объяснение своего намерения освободить крестьян от крепостной зависимости. Бюджет Пьера. Его занятия с главноуправляющим делами. Рассеянная жизнь Пьера в Киеве. Пьер весною 1807 г.

объезжает свои имения. Благодарственные встречи Пьера крестьянами, устроенные главноуправляющим. Наивное восхищение Пьера от сделанного им для крестьян добра

Глава XI Пьер в Богучарове у Болконского. Его встреча с князем Андреем. Происшедшая перемена в князе Андрее. Задушевный разговор Пьера с князем Андреем о жизни и назначении человека

Глава XII Поездка князя Андрея и Пьера в Лысые Горы. Пьер излагает князю Андрею масонство. Разговор друзей на пароме. Начало новой внутренней жизни князя Андрея после посещения его Пьером

Глава XIII Князь Андрей и Пьер в Лысых Горах Посещение ими княжны Марьи и разговор с божьими людьми

Глава XIV Рассказ странницы. Суждение княжны Марьи о князе Андрее. Приезд старого князя. Спор Пьера с старым князем. Дружеские отношения Пьера со всем семейством Болконских

Глава XV Возвращение Николая Ростова в полк, Чувство успокоения Ростова после вступления в привычные условия полковой жизни . Стоянка Павлоградского полка около Бартенштейна. Голод и болезни солдат в Павлоградском полку. Употребление солдатами в пищу Маткина корня. Дружба Ростова с Денисовым. Эпизод спасения Николаем от голода старика-поляка и его дочери с ребенком

Глава XVI Денисов и Ростов с своим полком на аванпостах. Офицерская землянка. Денисов силой отбивает у своих транспорт продовольствия, предназначенный для пехотного полка. Поездка Денисова в штаб для улажения этого дела и его рассказ о встрече там с Теляпиным и избиении им Теляиина и других штабных чиновников . Привлечение Денисова к ответственности за отбитие транспорта и буйство в штабе. Рана

Денисова и поступление его в госпиталь

Глава XVII Перемирие между русскими и французами после Фридландского сражения. Поездка Николая Ростова. к Денисову в госпиталь. Разговор Николая с доктором. Ростов осматривает солдатские палаты. Тяжелое впечатление Ростова при виде больных и раненых

Глава XVIII Ростов в офицерских палатах. Встреча его с Тушиным без руки . Положение раны Денисова. Чтение Денисовым- своего ответа на бумагу следственной комиссии по делу с провиантскими чиновниками. Денисов решает подать через Ростова просьбу на имя

государя о помиловании

Глава XIX Поездка Ростова по делу Денисова в Тильзит. Тильзитское свидание Александра I с Наполеоном . Борис Друбецкой в свите императора. Его успех по службе.

Сожитель Бориса граф Жилинский устраивает для своих знакомых французов ужин. Приход Ростова к Борису во время ужина. Странное чувство Ростова при виде французских офицеров. Разговор Николая с Борисом о деле Денисова

Глава XX Николай Ростов в статском платье бродит по улицам города. Его мысли о встрече с государем и подаче ему письма Денисова. Ростов в приемной императора. Встреча Николая с знакомым кавалерийским генералом и его просьба к нему передать письма Выход Александра I. Восторг Ростова при виде царя

Глава XXI Дружеское свидание русского и французского императоров. Наполеон награждает орденом Почетного легиона солдата преображенца Лазарева . Батальон

французской гвардии дает обед Преображенскому батальону. Мучительная работа в уме Ростова при виде дружбы Александра с Наполеоном и русских с французами. Обед Николая в трактире. Горячая вспышка Ростова по поводу суждений о мире и о союзе с французами

ТОМ ВТОРОЙ, ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава I Близость Наполеона и Александра в 1808—1809 гг. Жизнь и занятия князя Андрея Болконского в деревне. Поездка князя Андрея в рязанские имения сына. Весна в лесу. Грустные мысли князя Андрея при виде старого дуба

Глава II Поездка князя Андрея к Ростовым в Отрадное. Встреча с Наташей. Князь Андрей невольно подслушивает разговор Наташи с Соней о желании улететь в небо

Глава III Возвращение князя Андрея домой. Весеннее чувство радости и обновления князя Андрея при виде преобразившегося старого дуба. Вера Болконского в возможность для себя деятельности, счастья и любви и решение осенью ехать в Петербург

Глава IV Приезд князя Андрея в Петербург. Эпоха реформ и апогей славы Сперанского. Князь Андрей па приеме у Аракчеева

Глава V Чувство князя Андрея о готовящемся в Петербурге «огромном гражданском сражении». Желанный прием Болконского различными кругами высшего петербургского общества. Князь Андрей у графа Кочубея. Его встреча и разговор с Сперанским

Глава VI Времяпрепровождение князя Андрея в Петербурге. Впечатление, произведенное на него Сперанским. Характеристика Сперанского. Зачисление князя Андрея членом комиссии составления воинского устава и комиссии составления законов

Глава VII Пьер во главе петербургского масонства. Неудовлетворенность Пьера масонской деятельностью. Поездка Пьера за границу для посвящения себя в высшие тайны масонства. Возвращение в Петербург. Торжественное заседание масонской ложи. Речь Пьера и волнение, произведенное ею в ложе. Разрыв Пьера с петербургскими масонами

Глава VIII Тоска Пьера. Поездка в Москву к Иосифу Алексеевичу. Дневник Пьера. Примирение с женою.

Глава IX Кружки высшего петербургского общества. Французский кружок Наполеоновского союза — графа Румянцева и Коленкура. Элен — в центре этого кружка. Ее салон. Роль Пьера в салоне жены. Близость Элен с Борисом Друбецким. Отношение Пьера к Борису

Глава X Дневник Пьера Безухова

Глава XI Приезд Ростовых в Петербург. Принадлежность Ростовых к смешанному и неопределенному обществу в Петербурге . Предложение Берга Вере. Успех Берга по службе. Недоумение Ростовых по поводу предложения Берга и их согласие. Объяснение Берга с старым графом о приданом

Глава XII Наташа в Петербурге. Приезд Бориса Друбецкого к Ростовым. Его встреча с Наташей и впечатление, произведенное на него ею. Увлечение Бориса Наташей

Глава XIII В спальне графини Ростовой. Ночное посещение Наташи и разговор дочери с матерью о Борисе. Мысли Наташи

Глава XIV Новогодний бал у екатерининского вельможи. Съезд приглашенных. Приготовления к балу Ростовых. Возбужденное состояние Наташи перед поездкой на первый большой бал. Приготовление к балу старой фрейлины Перонской

Глава XV Приезд Наташи на бал. Впечатление, произведенное Наташей на хозяйку и некоторых гостей. Перонская называет Ростовым значительных лиц, бывших на бале. Пьер и князь Андрей на балу

Глава XVI Приезд на бал Александра. Государь открывает бал. Отчаяние Наташи, что она не танцует между первыми. Вальс. Князь Андрей приглашает Наташу на танец. Оживление князя Андрея

Глава XVII Веселое расположение Наташи и ее танцы в течение целого вечера. Впечатление, произведенное Наташей на князя Андрея. Мрачное настроение Пьера на балу

Глава XVIII Настроение князя Андрея после бала. Рассказ Бицкого о заседании Государственного совета. Равнодушие князя Андрея к этому заседанию. Болконский

на обеде у Сперанского. Разочарование князя Андрея в Сперанском и в своей деятельности

Глава XIX Визит князя Андрея к Ростовым. Вступление князя Андрея в особенный мир Наташи. Пение Наташи. Мысли князя Андрея после посещения Ростовых

Глава XX Берг приглашает Пьера к себе на вечер. Берг с Верою у себя в квартире в ожидании гостей. Приезд Пьера, Бориса и других гостей

Глава XXI Наташа и князь Андрей на вечере у Бергов. Наблюдения Пьера над ними. Разговор Веры с князем Андреем о чувствах, о Наташе и детской любви между нею и Борисом. Оживление князя Андрея

Глава XXII Князь Андрей проводит целый день у Ростовых .; Страх в доме Ростовых перед чем-то важным, что должно совершиться. Разговор Наташи с матерью о князе Андрее и о своих чувствах. Раут у Элен. Мрачное настроение Пьера. Князь Андрей сообщает Пьеру о своей любви к Наташе и твердом намерении жениться на ней. Пьер радуется счастию своего Друга

Глава XXIII

Поездка князя Андрея к отцу за разрешением на женитьбу. Старый князь непременным условием своего согласия ставит отсрочку женитьбы сына на год. Напрасные ожидания Наташи князя Андрея. Наташа в состоянии любви к себе и восхищения собою. Приезд князя Андрея. Его предложение Наташе. Волнение и слезы Наташи. Ее огорчение по поводу отсрочки свадьбы

Глава XXIV Отношения между князем Андреем и Наташей после помолвки. Семейство Ростовых привыкает к Болконскому. Отношения домашних к жениху и невесте. Расставанье Наташи с князем Андреем

Глава XXV Ослабление здоровья и характера старого князя Болконского. Усиление его раздражительности против княжны Марьи. Письмо княжны Марьи Жюли Карагиной

Глава XXVI Получение княжной Марьей от брата письма с извещением о помолвке с Ростовой и с просьбой похлопотать перед отцом о сокращении назначенного им срока. Раздражение старого князя против сына и намерение жениться на мамзель Бурьен. Скрытая мечта и надежда княжны Марьи оставить семью и заботы о мирских делах и сделаться странницей

ТОМ ВТОРОЙ, ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава I Рассуждения автора о праздности. Служба Николая Ростова в Павлоградском полку. Письма к нему родных о расстройстве дел и с просьбами приехать домой. Страх Николая выйти из привычных условий жизни. Письмо старой графини к сыну и его решение ехать в отпуск. Проводы Ростова товарищами. Приезд Николая в Отрадное.[Разговор Николая с Наташей о князе Андрее

Глава II Вмешательство Николая в дела хозяйства, избиение Митеньки. Объяснение старого графа с сыном. Николай уничтожает вексель Анны Михайловны

Глава III Охотничья погода. Сборы Николая на охоту. Разговор с Данилой. Наташа заявляет брату о своем решении ехать на охоту

Глава IV Охота Ростовых в поле. Встреча с дядюшкой. Старый граф на охоте. Его разговор с Семеном Чекмарем о дочери и сыне. Илья Андреич прозевывает волка. Раздражение Данилы против старого графа

Глава V Николай в ожидании зверя. Молитва Ростова. Травля волка.

Глава VI Продолжение охоты. Травля лисы. Столкновение охотника Ростовых с илагинским охотником. Встреча Николая с соседом Илагиным. Взаимные суждения

охотников о собаках. Совместная травля зайца. Волнение охотников

Глава VII Николай с Наташей у дядюшки. Анисья Федоровна и ее кушанья. Дядюшка Михаил Никанорыч. Игра Митьки на балалайке. Игра дядюшки на гитаре. Пляска Наташи. Пенье дядюшки. Возвращение Николая и Наташи домой

Глава VIII Расстройство состояния Ростовых. Толки о продаже родового дома и подмосковной. Проект старой графини для поправления дел женить Николая на богатой невесте. Разговор старой графини с сыном о его женитьбе на Жюли Карагиной. Отказ Николая от этой партии и сближение с Соней

Глава IX Святки в доме Ростовых. Настроение Наташи — грусть о женихе и шалости

Глава X Николай, Соня и Наташа в диванной. Воспоминания прошлого. Разговор о вечности. Пение и слезы Наташи. Приход и пляски ряженых. Николай, Наташа, Соня и Петя наряжаются и решают ехать к соседям. Святочное веселье молодежи. Поездка на тройках в Мелюковку

Глава XI Молодежь дома Ростовых у Мелюковых. Пляски и игры наряженных. Разговоры о святочных гаданьях. Особенное оживление Сони. Она идет к амбару гадать. Соня встречается на дворе с Николаем

Глава XII Возвращение молодежи Ростовых домой. Разговор Николая с Наташей о решении жениться на Соне и одобрение Наташи. Мечты подруг о будущем счастье.

Гадание Наташи и Сони

Глава ХШ Николай объявляет матери о своем решении жениться на Соне. Противодействие графини и ее попреки Соне. Объяснение и ссора Николая с матерью. Вмешательство Наташи. Отъезд Николая в полк. Отъезд старого графа, Наташи и Сони в Москву

ТОМ ВТОРОЙ, ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава I Изменение жизни Пьера после помолвки князя Андрея и Наташи — удаление от масонства, поездки в клуб, сближение с холостыми компаниями . Отъезд Пьера в Москву. Радушный прием его московским обществом и жизнь в Москве. Мысли Пьера о неудовле-

творенности своей жизнью

Глава II Приезд в Москву старого князя Болконского с дочерью. Князь играет роль главы московской оппозиции правительству. Тяжелая жизнь княжны Марьи в Москве.. Ее одиночество. Большее сближение старого князя с мамзель Бурьен. Раздражение старого князя против дочери за ее крик на француженку

Глава III День именин князя Николая Андреича. Посещение его доктором французом Метивье. Князь выгоняет Метивье. Гнев старого князя против дочери за приезд Метивье. Именинный обед. Гости: Растопчин, князь Лопухин, Пьер, Борис Друбецкой. Разговор о политических новостях

Глава IV Разговор Пьера с княжной Марьей о Борисе Друбецком и его намерении жениться. Невольная откровенность княжны Марьи о себе. Ее расспросы Пьера о

Наташе

Глава V Нерешительность Бориса между двумя богатыми невестами: Жюли и княжной Марьей. Жюли Карагина. Меланхолическое настроение Бориса и Жюли. Стихи. Анна Михайловна наводит справки о приданом. Предложение Бориса Жюли

Глава VI Приезд графа Ильи Андреевича Ростова с Наташей и Соней в Москву. Встреча их Марьей Дмитриевной Ахросимовой. Разговор Марьи Дмитриевны с Наташей

Глава VII Визит старого графа с Наташей к князю Николаю Андреевичу Болконскому. Прием их княжною. Илья Андреевич оставляет Наташу с княжною Марьею. Наташа оскорблена приемом. Приход старого князя в халате. Отъезд Ростовых. Слезы Наташи

Глава VIII Сборы Ростовых в оперу. Мысли Наташи о князе Андрее и своей любви к нему. Приезд в театр. Внимание, возбужденное Наташей и Соней в" театре. Знакомые. Борис с Жюли и Анна Михайловна. Долохов. Шиншин в ложе Ростовых. Элен

Глава IX Начало действия оперы. Восприятие Наташей оперы.Состояние опьянения Наташи. Анатоль Курагин в ложе Элен. Пьер у ложи Ростовых. Впечатление, произведенное Наташей на Курагина. Разговор Элен с старым графом. Наташа переходит в ложу Элен. Третий акт оперы

Глава X . Элен представляет Наташе брата. Анатоль. Разговор Анатоля с Наташей. Ее чувство близости с ним. Отъезд Ростовых из театра. Беспокойство и мысли Наташи дома о случившемся

Глава XI Жизнь Анатоля Курагина в Москве. Характеристика Анатоля. Его разговор с Долоховым о Наташе

Глава XII Беспокойное настроение Наташи после визита к Болконским и после театра. Марья Дмитриевна едет к старому князю Болконскому. Приезд к Наташе Элен и приглашение ее на вечер. Возвращение Марьи Дмитриевны

Глава XIII Старый граф с Наташей и Соней на вечере у графини Безуховой. Чтение актрисы Жорж. Ухаживания Анатоля за Наташей. Танцы. Поцелуй. Вопрос Наташи

по возвращении домой, кого она любит, князя Андрея или Анатоля

Глава XIV Марья Дмитриевна сообщает Наташе и старому графу о своем посещении Болконского и советует им ехать в деревпю и там ожидать князя Андрея . Письмо княжны Марьи Наташе. Неразрешимый вопрос Наташи. Получение ею любовного письма от Анатоля

Глава XV. Соня читает письмо Анатоля к Наташе. Ее объяснение с подругою. Наташа говорит Соне о своей любви к Курагину. Письмо Наташи княжне Марье с отказом князю Андрею. Объяснение Наташи с Соней после ее свидания с Анатолем у Курагиных и намерение бежать с ннм. Волнение Сони, заподозрившей план побега Наташи

Глава XVI Анатоль на квартире у Долохова. План похищения Ростовой. Разговор Долохова с Анатолем о его затее. Приезд ямщика Балаги и разговор с ним

Глава XVII Приготовления Анатоля к отъезду. Прощание с товарищами. Эпизод с шубой. Отъезд. Неудача попытки увоза Наташи

Глава XVIII Разоблачение намерения Наташи. Объяснение Марьи Дмитриевны с Наташей. Возвращение из подмосковной старого графа. Отчаяние Наташи

Глава XIX Марья Дмитриевна вызывает к себе письмом Пьера. Встреча Пьера с Анатолем. Марья Дмитриевна сообщает Пьеру о разрыве Наташи с князем Андреем и попытке увоза ее Анатолем и просит его приказать Курагину уехать из Москвы. Пьер сообщает Наташе, что Анатоль женат

Глава XX Пьер отыскивает по городу Анатоля и находит егоу своей жены. Объяснение Пьера с Анатолем

Глава XXI Пьер у Ахросимовой. Попытка Наташи отравиться и ее болезнь. Разговор в городе о похищении Ростовой . Приезд князя Андрея и вручение ему отцом отказа Наташи. Пьер у Болконских. Политический спор князя Андрея с отцом и гостем. Разговор князя Андрея с Пьером об отказе Наташи. Оживление старого князяи радость княжны Марьи по поводу расстройства свадьбы князя Андрея

Глава XXII Пьер у Ростовых. Его свидание и разговор с Наташей. Чувство жалости, нежности и любви Пьера к Наташе. Пьер невольно выдает себя. Слезы Наташи. Пьер по дороге домой. Комета 1812 г. и настроение Пьера

После своего объяснения с женой Пьер Безухов решает обосноваться в Петербурге. Дорогой он размышляет о смысле жизни, о той силе, которая управляет миром. На постоялом дворе Пьер знакомится с одним проезжающим. Тот узнает его, говорит, что знает о несчастье Безухова и хочет ему помочь. Проезжающий, как выясняется, состоит членом «Братства свободных каменщиков» (масонов). В ответ Пьер признается, что не верит в бога. Проезжающий возражает, что Пьер просто не знает бога - «бог, безусловно, существует, но понять его трудно». Масон словно угадывает те мысли, которые волнуют молодого Безухова, - о смысле жизни, о предназначении человека. Пьер увлекается беседой. Масон уверяет его, что одним лишь разумом невозможно достичь чего-либо. «Высшая мудрость имеет одну науку - науку всего, науку, объясняющую все мироздание и занимаемое в нем место человека». Для того чтобы постичь эту науку, по мнению масонов, надо заниматься внутренним самосовершенствованием, т. е. постигать бога. После отъезда масона Пьер узнает его имя - Осип Алексеевич Баздеев. Ночью Пьер не может заснуть и все размышляет о разговоре с проезжающим. По прибытии в Петербург Безухов принимается за чтение, получая «неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми». Через неделю к нему приходит какой-то человек и сообщает, что благодаря ходатайству высокопоставленного лица Пьера примут в братство раньше положенного срока. Тот соглашается, утверждает, что теперь верит в бога. Пьера куда-то везут, предварительно завязав глаза, посвящают в масоны со всеми подобающими этому обряду таинствами. Он дает клятву, что вступает в масонство, чтобы противостоять злу, царящему в мире. Пьера приводят в масонское общество, где он видит многих людей, которых знал или встречал раньше в свете. На следующий день к Пьеру приезжает князь Василий и пытается уговорить его помириться с женой. Однако Безухов решительно отказывается и выставляет тестя вон. Еще через неделю, оставив масонам крупную сумму на пожертвования, Пьер уезжает в свои имения. Его новые «братья» снабжают его письмами в Киев и Одессу к местным масонам.
История дуэли Безухова с Долоховым была замята, никто из секундантов также не пострадал. Однако в свете она получила широкую огласку, в результате чего во всем обвинили Пьера (ревнивец, не умеющий себя вести мужлан и т. п.). Когда Элен возвращается в Петербург, ее принимают благосклонно, а она разыгрывает роль несчастной брошенной жены, которая безропотно переносит испытания судьбы. Элен блистает в салоне Анны Павловны Шерер, туда же «вводят» Бориса Друбецкого. Элен обращает на него внимание. Борис стремится сделать карьеру всеми способами, заводит «нужные знакомства». Теперь он не бывает у Ростовых и стыдится своей детской любви к Наташе. Элен назначает Борису свидание у себя. Приехав в назначенный час, Борис застает у Элен множество других гостей и так и не понимает, зачем его, собственно, приглашали. Однако, прощаясь, Элен вновь приглашает его к себе. Вскоре Друбецкой становится своим человеком в доме Элен.
Идет 1806 год, война в разгаре, театр военных действий приближается к границам России. Князь Андрей после Аустерлица решает никогда больше не служить в армии. Его отца назначают одним из восьми главнокомандующих по ополчению, и Андрей, чтобы 0тделаться от действительной службы, принимает должность под старого Болконского. Князь Андрей видит во всем одни дурные стороны. Его маленький сын заболевает, и Андрею приходится ухаживать за ребенком.
По прибытии в Киев Пьер получает от масонов указания, что ему делать в своих имениях. Он собирает управляющих, призывает их освободить крестьян от крепостной зависимости, не заставлять работать женщин и детей наравне с мужчинами, отменить телесные наказания, а перейти к увещеваниям, организовать приюты, школы и т. п. Некоторые слушают рассуждения барина с недоумением, большинство же быстро понимает, как обратить его идеи в свою пользу. Несмотря на огромное богатство Пьера, его дела идут плохо, деньги уходят неизвестно куда, главный управляющий ежегодно сообщает то о пожарах, то о неурожаях. Пьер каждый день «занимается» с главным управляющим, но чувствует, что «занятия» ни на шаг не сдвигают дела с мертвой точки. Как самого крупного землевладельца Пьера принимают в губернии весьма радушно, в его честь опять устраиваются обеды, затеваются вечера и т. д., таким образом, Безухов начинает жить прежней жизнью, но только в другой обстановке.
Весной 1807 г. Пьер отправляется в Петербург, объезжая по дороге свои имения. Главный управляющий «пока» не представляет возможным освобождение крестьян, устраивает чествования Безухова по деревням. Пьер не знает, что на самом деле села находятся в величайшем разорении, что женщин перестали посылать на барщину, но взамен этого они выполняют тяжелейшую работу на своей половине, что поп, подносивший ему образа, обкладывает крестьян непосильными поборами и т. д. Управляющий убеждает Пьера, что крестьянам не нужно освобождение, поскольку они и без того счастливы. По дороге Пьер заезжает к своему другу Болконскому. Князь Андрей рад гостю, но все же Безухова поражает перемена, произошедшая в молодом князе, - потухший, мертвый взгляд, которому тот, несмотря на все старания, не может придать радостного блеска. Пьер рассказывает о себе, говорит, что стал совсем другим человеком. За обедом разговор заходит о женитьбе Пьера, о дуэли. Безухов заявляет, что рад, что Долохов остался жив. Князь Андрей возражает, что «убить злую собаку» даже полезно. Однако, по мнению Пьера, это несправедливо - нельзя совершать того, что есть зло для другого человека. Андрей же считает, что никогда не знаешь наверняка, что есть зло. Он добавляет, что знает два действительных несчастья в жизни: «болезнь и угрызения совести, и счастье есть уже само отсутствие этих зол». «Жить для себя, избегая только этих двух зол, - вот вся моя мудрость теперь», - делится Болконский с другом. Князь Андрей рассказывает, что раньше жил ради славы, но теперь избавился от этой химеры, стал спокойнее, т. к. живет для одного себя. «Ближние - это тоже часть меня самого», - заканчивает Андрей. Пьер говорит, что надо делать активное добро - строить больницы, давать приют старикам, нищим и проч. Андрей отвечает, что сам он может строить дом, разбивать сад, Пьер - открывать больницы, но и то, и другое - лишь способ времяпрепровождения. Андрей добавляет, что, освобождая крепостных, Пьер тем самым желает вывести мужиков из животного состояния и дать им «нравственных потребностей», хотя, по его мнению, единственно возможное счастье - счастье животное. «Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств». «Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по-моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный... Он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак или сделается болен... больницы, лекарства... его хватил удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойней и проще ему умереть». Пьер ужасается и говорит, что с такими мыслями жить нельзя. Единственное, по поводу чего князь Андрей высказывает сожаление, это человеческое достоинство, спокойствие совести, чистота, но не сами люди, «которых сколько ни секи, сколько ни брей, все останутся такими же...» Пьер рассказывает Андрею о масонстве, которое «спасло» его.
Пьер и Андрей отправляются в Лысые Горы. По дороге им попадается разлившаяся река, через которую они должны перебраться на пароме. Пьер возвращается к прерванному разговору, спрашивает Андрея, верит ли он в будущую жизнь: «На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды, все ложь и зло; но в мире, во всем мире, есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно - дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется божество, - высшая сила, как хотите, - что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше? Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что, кроме меня, надо мной живут духи, и что в этом мире есть правда». Андрей отвечает, что убеждает лишь смерть - когда видишь, как умирает близкий тебе человек, когда понимаешь всю суетность и никчемность жизни. Пьер возражает: «Ежели есть бог и будущая Жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить там, во всем (он указал на небо)». Несмотря на внешнее спокойствие, князь Андрей чувствует, что слова Пьера произвели на него большое впечатление, и «в первый раз после Аустерлица он увидел то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе». По приезде в Лысые Горы Пьер и Андрей видят «божьих людей», которые пришли к княжне Марье. Старший Болконский приказывает прогонять странников, но Марья, несмотря ни на что, их принимает. Андрей относится к странникам насмешливо. Одна из странниц рассказывает о чудодейственной иконе, которую она видела, - Богоматерь плачет, у нее «из глаз миро льется». Пьер говорит, что это обманывают простой народ. Княжна Марья конфузится, странницы возмущаются, Пьер с Андреем их успокаивают, говорят, что они шутят. Через некоторое время приезжает старый князь, Пьер ему понравился. Пьер пробыл у Болконских два дня, и по его отъезде хозяева говорили о нем только хорошее.
Ростов приезжает в полк и радуется так, будто вернулся в родную семью. Он решает возвратить родителям деньги, которые те были вынуждены выплатить по его карточному долгу. Раньше Ростову посылали по 10 тысяч в год, теперь же он решает брать только две, а остальные возвращать родителям в счет уплаты долга. Николай еще ближе сходится с Денисовым. Зимой полк стоит в запасе. Провиант поступает нерегулярно, гусары бедствуют, кормят лошадей соломой с крыш хижин. Ростов встречает голодающих старика-поляка и его дочь с грудным ребенком, приводит их к себе и кормит, пока они поправляются. Когда один из офицеров намекает на несколько иные, чем дружеские, отношения между молодой полькой и Ростовым, Николай в свойственной ему пылкой манере опровергает наговоры, и Денисов едва удерживает друга от дуэли. Позже с глазу на глаз Ростов признается Денисову, что полька ему как сестра, что ему очень обидно, что его заподозрили в непорядочности. Солдаты по-прежнему живут бедно. Денисов, видя, как низшие чины разбредаются по окрестным лесам в поисках съедобных кореньев, не выдерживает и отваживается поправить положение любым способом. Через некоторое время он возвращается с транспортом продовольствия, который отбивает у своей же пехоты, и раздает продукты солдатам. На следующий день полковой командир вызывает Денисова и отправляет его в штаб улаживать инцидент. Сам командир согласен смотреть на происшедшее сквозь пальцы. Денисов едет в штаб, но к вечеру возвращается сам не свой, чувствует себя настолько плохо, что лекарю даже приходится пустить ему кровь. Денисов рассказывает, что в провиантском полку, где он предполагал замять дело, ему встретился Телянин. Выясняется, что именно он и морил солдат Денисова голодом все это время. Денисов избивает Телянина. Через некоторое время приходит запрос, предписывающий Денисову явиться в суд, так как на него заведено дело. Штабные представляют инцидент так, будто Денисов был пьян и избил двух чиновников. Накануне этого дня, когда Денисову нужно явиться для объяснений в штаб дивизии, Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар.Денисов получил легкое ранение (шальная пуля) и, воспользовавшись случаем, уехал в госпиталь. Ростов скучает по приятелю и через некоторое время отправляется навестить его. В госпитале тиф. Ростов находит Денисова и, несмотря на то, что тот пытается выглядеть веселым, замечает перемены, произошедшие в нем: Денисов не расспрашивает об общем ходе дел, о полке и даже будто не рад приезду Николая. На вопрос о ходе судебного разбирательства Денисов отвечает, что дело плохо, зачитывает Ростову какое-то письмо, полное сарказма, которое он намерен отправить в суд. Окружающие, видимо, не впервые слушающие содержание письма, выходят, и в палате остаются только двое - Тушин, у которого ампутирована рука, и улан, который по ходу чтения дает Денисову совет подчиниться решениям суда. В конце концов, Денисов соглашается, подписывает прошение о помиловании на имя государя и отдает прошение Ростову.
Тем временем Борис делает карьеру. Приближается встреча императоров в Тильзите, и Борис просит своего начальника пристроить его к царской свите. Он в числе немногих приближенных оказывается на Немане в день встречи императоров, видит проезд Наполеона по берегу, самого императора Александра и проч. Высокопоставленные сановники и император привыкают к Друбецкому и даже узнают в лицо. Французы из врагов становятся друзьями, и к Борису приходят в гости один из адъютантов Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и «мальчик с аристократической французской фамилией» (паж Наполеона). В тот же день в Тильзит приезжает Ростов и привозит прошение Денисова. Он заходит к Борису. Увидев французов, Николай не может побороть неприязнь. Борис встречает гостя с досадой, присутствующие также чувствуют неловкость, на просьбу Ростова о ходатайстве за Денисова Друбецкой отвечает уклончиво, но все же обещает посодействовать. Следующий день оказывается неудобен для любого рода прошений, т. к. подписываются первые условия Тильзитского мира. Ростов тайком выходит из дома, чтобы не видеть Бориса, бродит по улицам. Он подходит к дому, где остановился царь, и пытается пройти внутрь. Его не пропускают, а советуют передать прошение по команде. В свите Ростов случайно встречает генерала, который раньше был командиром его полка, передает ему письмо. Когда государь выходит, генерал что-то долго говорит ему, но царь отвечает: «Не могу, генерал, потому что закон сильнее меня». Николай по-прежнему влюблен в государя и вместе с толпой в восторге бежит ему вслед. Ростов присутствует на смотре, который совместно проводят Александр и Наполеон. Николай замечает, что Наполеон «дурно и нетвердо сидит на лошади». На Наполеоне надета Андреевская лента. В виде одолжения Наполеон также награждает одного из русских солдат орденом Почетного легиона. После смотра Ростов пребывает в недоумении. Ему вспоминаются то Денисов «с своим изменившимся выражением, с своею покорностью, и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями», то «этот самодовольный Бонапарте с своею белою ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди?» Затем устраивается обед. Николай выпивает две бутылки вина и слышит, как офицеры уверяют, что если бы война продлилась еще немного, то Бонапарту пришел бы конец, т. к. во французских войсках уже не оставалось ни боеприпасов, ни провианта. Вспылив, Ростов кричит, что они солдаты и не смеют судить о поступках государя: если император велит им умирать, они должны умирать, но если он заключает мир, они должны это приветствовать. Николая успокаивают, и пиршество продолжается.