Талант его уподобляли «матовому серебру», язык – «ледяной бритве». Удивительной была судьба этого человека. Первый русский нобелевский лауреат в области литературы, он не закончил и полного курса гимназии. Потомок древнего дворянского рода – никогда не имел своего дома. В его жизни было немало женщин, но, обозревая в старости свой донжуанский список, он вспоминал не победы, а упущенные возможности и сожалел о них едва ли не горше, чем о ненаписанных книгах
Ранние годы
Иван Алексеевич Бунин родился 10 (23) октября 1870 года в Воронеже. Корни его семьи уходили в XV век. Бунин гордился своими предками, но особенно любил вспоминать о родстве с великим поэтом В.А. Жуковским, незаконным сыном Афанасия Бунина и турчанки Сельмы.
Отец писателя, Алексей Николаевич, был личностью колоритнейшей. Обожал охоту и слыл лучшим стрелком в округе. Любил петь старинные романсы под гитару. Эти увлечения имели вполне невинный характер, чего, к сожалению, нельзя сказать о других. Его болезненное пристрастие к вину и картам сыграло роковую роль в жизни стремительно бедневшей семьи.
Ваня, тем не менее, боготворил отца, восхищался его охотничьими талантами, старался подражать ему. Он рано научился ездить верхом, но в отроческие годы у него была всего одна лошадь – подаренная отцом Кабардинка, да старенькая двустволка. В небытие ушли псарня и конюшни старшего Бунина.
Мать Бунина, Людмила Александровна, урожденная княжна Чубарова, была женщиной кроткой и весьма религиозной. Жизнь не особенно баловала ее: живущий не по средствам муж, разорявший семью, постоянные заботы о детях (из девятерых в живых осталось только четверо).
Ваня был ее любимцем. Людмила Александровна обожала поэзию и сумела привить сыну любовь к Жуковскому, Пушкину, Лермонтову. Читать мальчик учился не по букварю, а по «Одиссее» и «Дон Кихоту».
В елецкую гимназию он поступил в 1881 году. Поначалу учеба ему нравилась. За исключением математики, которую он возненавидел с самого начала. Но где вы видели будущего поэта, влюбленного в сухую «науку чисел»? Зато его все больше начинает привлекать «наука страсти нежной».
Бунин стал тяготиться чрезмерно строгим режимом в гимназии и испортил отношения с начальством. В 1886 году его исключили за неявку на занятия и неуплату за обучение. Так как денег в семье все равно не было, родители довольно легко примирились с решением сына оставить гимназию. Но Бунина вовсе не прельщает перспектива остаться недорослем. Под руководством старшего брата Юлия он усиленно занимается самообразованием - проходит едва ли не университетский курс по истории и литературе. К этому времени относятся и первые пробы пера. Пусть его стихотворения еще слабы и наивны – лиха беда начало. К тому же одно уже принято к печати, и это вселяет надежду.
В поисках идеала
В девятнадцать лет Бунин покидает почти разоренное родовое гнездо. Начинаются его странствия. Орел, Харьков, Полтава… Он библиотекарь, корректор, статистик, торговец книгами. Увлекшись учением Л. Толстого, он стремится «опроститься» и одно время даже занимается бондарным ремеслом, набивая обручи на бочки.
В 1889 году в жизни Бунина происходит важное событие. В Орле он влюбляется в молоденькую девушку Варвару Пащенко. Она так же, как и он, работает в местной газете. Они живут в гражданском браке – родители девушки не дают согласие на ее венчание с бедным поэтом. Что ж, их можно понять, тем более что ссоры между молодыми начались почти сразу же. Слишком уж разными оказались они людьми.
Развязка их отношений носила характер едва ли не трагикомический. После четырех лет «греховной связи» Варя получила, наконец, родительское благословение на церковный брак и тут же… сбежала от Ивана, оставив записку: «Уезжаю, Ваня, не поминай лихом». Трудно описать, что творилось с Буниным. Родные всерьез опасались, что он может наложить на себя руки. Удар был тем тяжелее, что вскоре Варвара вышла замуж за его друга. Позднее он отразил свои переживания в романе «Жизнь Арсеньева».
В молодости сердечные раны врачуются быстро, и все-таки потребовалось целых четыре года, чтобы Бунин освободился от боли, связанной с крушением первой большой любви.
Разумеется, Иван Алексеевич не живет затворником. Он молод, красив и только-только начинает вкушать плоды своей растущей литературной известности. Однако многочисленные любовные связи и увлечения не затрагивают его сердца. Он еще не знает, что всесильный Эрос, бог любви, уже натянул свой лук, готовясь поразить его стрелой.
Ее звали Аней, Анной Цакни. Она была гречанкой, дочерью редактора одной из популярных одесских газет. Ее роскошная восточная красота поразила Бунина. Он проводит в семье Цакни все свободное время. Аню он называет своим «языческим увлечением».
Вскоре они обвенчались. Однако снова из семейной жизни Бунина ничего хорошего не выходит. Молодую женщину совершенно не интересуют литературные дела мужа. Уже через год Бунин пишет брату Юлию: «Это осиновый кол какой-то… Она глуповата и неразвита, как щенок». Тем не менее, его по-прежнему влекло к ней с непреодолимой силой, а когда Анна заявила, что у нее больше нет к нему чувства, Бунин снова, как когда-то с Варей, ощутил себя на краю пропасти. Через несколько месяцев после разрыва у Анны родился сын. Этот единственный ребенок Бунина скончался в возрасте пяти лет.
Новую и, как всегда, нежданную любовь Бунин встретил только в 1906 году в Москве. Вера Николаевна Муромцева была из уважаемой профессорско-дворянской семьи, на десять лет моложе Бунина и очень красива. В отличие от прежних жен Бунина она разделяла его интересы и сумела стать ему верной спутницей и все понимающим другом. Их брак долгое время не был освящен церковью, поскольку Анна Цакни дала Бунину развод только в 1922 году, когда он находился уже в Париже. В общей сложности Вера Николаевна прожила с Буниным сорок шесть лет.
Собратья по перу
Бунин обожал дружеские пирушки, застолья. Он был тонким знатоком вин и прочих спиртных напитков, а уж гурманом таким, что поискать. В свое время немало им было попито с приятелями по «литературному цеху» Горьким, Куприным и А. Толстым. Кстати, в отличие от двух последних, меру свою он хорошо понимал и похмельем никогда не мучился.
Ресторанный быт он знал до тонкостей и умел описывать его, как никто другой: «Через минуту появились перед нами рюмки и фужеры, бутылки с разноцветными водками, розовая семга, смугло-телесный балык, блюдо с раскрытыми на ледяных осколках раковинами, оранжевый квадрат честера, черная блестящая глыба паюсной икры, белый и потный от холода ушат с шампанским. Начали с перцовки…»
Между тем литературная слава Бунина растет. В 1910 году его избирают в Академию наук по разряду изящной словесности. Лев Толстой восхищался его талантом. Горький называл его «первейшим мастером в современной литературе». Ну, а каковы были литературные пристрастия самого Бунина? Кого он любил и кого ненавидел? О, последних было неизмеримо больше! Собственно говоря, во всей русской литературе для него были святы только три имени – Пушкин, Толстой и Чехов. Его оценки остальных, даже корифеев, способны шокировать. Бунин, например, никогда не был поклонником таланта Гоголя и Достоевского. Что же до их человеческих качеств… «Не знаю, кого я больше ненавижу как человека, Гоголя или Достоевского», – признавался он. В свое время Бунин очень высоко ставил литературное дарование Горького, но после революции, когда их пути разошлись, Горький как художник и человек перестал для него существовать.
Крайне пристрастный в своих оценках Бунин, тем не менее, всегда совершенно искренен. Прочитав роман Алексея Толстого «Петр I», он не может скрыть своего восхищения и пишет Толстому, которого часто клеймил за приспособленчество и низкопоклонство перед новым режимом: «Алешка, хоть ты и… мать твою… но талантливый писатель. Продолжай в том же духе».
Надо сказать, что Бунин питал большое пристрастие к ненормативной лексике. Однажды, уже в эмиграции в Париже, он со своим секретарем как-то ехал на такси. Шофер оказался русским эмигрантом. Как видно, решив подзаработать, он повез пассажиров дальней дорогой, и Бунин вдруг начал ругаться отборными сочными словами. Шофер обернулся и добродушно, словно вся эта ругань относилась не к нему, поинтересовался.
А вы, господин, должно быть, из моряков? Ловко выражаетесь.
Я не моряк, - строго и с достоинством ответил Бунин. - Я почетный академик по изящной словесности.
Шофер покатился со смеху.
Академик! Да уж, действительно, изящная словесность!
Годы эмиграции
События 1917 года стали для Бунина личной трагедией. Новую власть он ненавидел всеми фибрами своей души, считая большевиков губителями России.
«12 часов ночи, - записывает он в конце ноября 1917 года. – Сижу один – слегка пьян. Вино возвращает мне смелость, мудрость… Передо мной бутылка № 24 удельного. Печать, государственный герб. Была Россия. Где она теперь? О, Боже, Боже…»
В своем дневнике периода революции и Гражданской войны, опубликованном позднее под названием «Окаянные дни», Бунин пишет о «панике и отчаянных зверствах тех дней». Ему кажется немыслимой жизнь в стране, где, как он считает, «три четверти народа за подачки, за разрешение на разбой, грабеж отдает совесть».
26 января 1920 года Бунин с женой покидают Россию. Константинополь, потом Болгария, Сербия… Наконец, в конце марта Бунины прибывают в Париж. Ивану Алексеевичу суждено было прожить в эмиграции еще тридцать три года…
В эмиграции Бунин, как и другие известные русские писатели, прозябал в бедности. Литературные гонорары были мизерны. Спасала помощь меценатов и эмигрантских фондов. Улучшения материального положения ждать было неоткуда. Впрочем…
В Нобелевском комитете уже неоднократно поднимался вопрос о выдвижении его кандидатуры на премию. Впервые это произошло в 1922 году. Время, однако, шло, а реальных сдвигов не было. Более того, вскоре русских кандидатов становится уже трое – кроме Бунина Куприн и Мережковский. Однако в 1933 году Нобелевский комитет объявил лауреатом в области литературы Бунина.
Для всех, включая самого Бунина, так и осталось загадкой, как разошлась немалая сумма премии. Бунины не были транжирами, не приобрели виллу на море или дом в Париже. Просто они были крайне непрактичными людьми. Деньги утекали сквозь пальцы. Возможно, не очень компетентными и честными оказались и консультанты, которым они доверили распоряжаться капиталом. Как бы то ни было, к концу тридцатых писатель снова был беден, как церковная мышь.
Последняя любовь
Летом 1926 года Иван Алексеевич встретил женщину, которая перевернула всю его жизнь. Галина Кузнецова, молодая поэтесса, вскоре стала ученицей, музой и возлюбленной стареющего мастера. Ради него она бросила своего мужа и поселилась недалеко от дома Бунина. Их роман, естественно, не мог долго оставаться тайной.
Бунин всегда отличался тяжелым, неуживчивым характером. Он был эгоистичен, капризен, раздражителен. Вряд ли кто-нибудь, кроме тишайшей Веры Николаевны, мог так долго терпеть его выходки. Но на этот раз терпение изменило даже ей. «Ян (так Вера Николаевна называла мужа) сошел с ума на старости лет, – жаловалась она приятельницам, – я не знаю, что делать».
То, что произошло дальше, поистине удивительно и трудно поддается объяснению. Бунину удалось убедить жену в том, что между ним и Галиной ничего, кроме отношений учителя и ученицы, нет. В самом ли деле Вера Николаевна была настолько наивна, чтобы поверить в это, или у нее не оставалось другого выхода, сказать трудно. Как бы то ни было, Галина поселилась у Буниных на правах члена семьи. Этот любовный треугольник существовал в течение восьми лет.
Дальнейшие события стали для него неожиданным и жестоким ударом. Кузнецова оставила его. И не ради молодого и богатого красавца. Она ушла… к женщине – певице Марге Степун. Иван Алексеевич был потрясен. Возможно, нанесенная ему рана так никогда до конца и не зарубцевалась.
Человек принципа
Все годы Второй Мировой войны семья Буниных прожила в маленьком приморском Грассе в крайней нужде. Затаив дыхание, следил писатель за великой битвой, которую вел его народ с фашистскими ордами. Он страстно желает Родине победы. Даже его ненависть к большевизму в этот период как будто ослабла. Казалось, он сам был немало удивлен, когда в дни Тегеранской конференции неожиданно поймал себя на мысли, что беспокоится о безопасности Сталина. Гитлера Бунин ненавидел люто. 1 мая 1945 года он писал своему другу в Париж: «Поздравляю с Берлином! “Mein Kampf”… повоевал так его так! Ах, если бы поймали да провезли по всей Европе в железной клетке!»
Накануне Великой Отечественной войны А. Толстой направил Сталину письмо, в котором говорил о желании Бунина вернуться на Родину. Бунин, кстати, его на это не уполномочивал. Ответа не последовало. До Бунина ли стало после 22 июня? Однако уже в 1945 году советское руководство вспомнило про первого русского нобелевского лауреата. Возвращение его домой было бы немалой политической победой. За Буниным начинают «ухаживать» сотрудники советского посольства. Более того, в Париж командируют Константина Симонова. Во время бесед с ним Бунин держался доброжелательно, однако Симонов понял, что Бунин никогда не вернется. Это было бы для него предательством убеждений и принципов, которых он придерживался всю жизнь.
И.А. Бунин скончался в Париже 7 ноября 1953 года и был похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Он так и не вернулся к нам, но в праве ли мы осуждать его? Он сам выбрал свою судьбу и недешево заплатил за этот выбор. Разве, подобно булгаковскому Мастеру, писатель не заслужил Покой?
Иван Бунин и Варвара Пащенко. Анна Цакни, первая жена И. Бунина.
Иван Бунин и Вера Муромцева. Галина Кузнецова
Александр ЗУБКОВ Журнал «60 лет – не возраст»
бунин эмиграция творчество произведение
В январе 1920 года Бунин покинул Россию и поселился в Париже. Стоит сказать, что в дореволюционный период И.А. Бунин никогда не участвовал в политических событиях. Тем не менее, в эмигрантский период он активно включается в жизнь русского Парижа. Так, с 1920 года он встал во главе Союза русских литераторов и журналистов, выступал с воззваниями и обращениями, вел регулярную политико-литературную рубрику в газете «Возрождение» в 1925-1927 гг. В Грасе он создал подобие литературной академии, куда вошли молодые писатели Н. Рощин, Л. Зуров, Г. Кузнецова.
Бунин И.А. оказался единственным писателем-эмигрантом, который, несмотря на понесенный творческий урон, сумел преодолеть кризис и продолжал работать в необычных, чрезвычайно неблагоприятных для любого писателя условиях, совершенствуя собственный художественный метод.
За годы эмиграции Буниным было написано десять новых книг в прозе, в том числе «Роза Иерихона» (1924 г.), «Солнечный удар» (1927 г.), «Божье древо» (1931 г.), повесть «Митина любовь» (1925 г.). В 1943 году в свет выходит вершинная книга своей малой прозы, сборник рассказов «Темные аллеи», которая полностью была издана в 1946 году 66 Михайлов О. Об Иване Бунине и этой книге./И. А. Бунин. Рассказы. М.; Советская Россия, 1978. С. 10..
Оказавшись в зрелые годы на чужбине, в глазах первого поколения русской эмиграции Бунин стал олицетворением верности лучшим традициям отечественной литературы. Вместе с тем, еще при жизни Бунина заговорили о нем, как о блестящем мастере не только российского, но и мирового уровня. Именно ему в 1933 году первому из наших соотечественников была присуждена Нобелевская премия по литературе, вручение которой проходило 10 декабря.
В Нобелевском дипломе, выполненным специально для Бунина в русском стиле, было записано, что премия присуждена «за художественное мастерство, благодаря которому он продолжил традиции русской классики в лирической прозе 77 Бабореко А. К. Бунин. Материалы для биографии (с 1870 по 1917). М.; Худ. Лит.-ра, 1983. С. 218.».
Вместе с тем, стоит отметить, что далеко не все столь однозначно и благожелательно отнеслись к присуждению Бунину Нобелевской премии. Так, А. Толстой подчеркивал: «Я прочел три последних книги Бунина - два сборника мелких рассказов и роман «Жизнь Арсеньева». Я был удручен глубоким и безнадежным падением этого мастера…его творчество становится пустой оболочкой, где ничего нет, кроме сожалений о прошлом и мизантропии».
Годы Второй мировой войны Бунин провел в Грасе, испытывая крайнюю нужду. После 1917 года Бунин всегда оставался непримиримым противником советской власти, но, тем не менее, в отличие от многих именитых русских эмигрантов, никогда не был на стороне нацистов.
Вернувшись после войны в Париж, Бунин посетил советское посольство, дал интервью промосковской газете «Советский патриот» и вышел из состава Парижского Союза русских писателей и журналистов, когда тот принял решение об исключении из своих рядов всех, кто принял советское гражданство. Во многом благодаря именно этим шагам стало возможным постепенное возвращение книг И.А. Бунина на родину еще в 1950-е годы. Вместе с тем, русская эмиграция восприняла демарш Бунина как отступничество, тогда от него отвернулись многие близкие люди 99 Полонский В. Энциклопедия «Кругосвет»./ http://www.krugosvet.ru/articles/104/1010414/1010414a1.htm .
Тем не менее, Иван Алексеевич не вернулся в советскую Россию, несмотря на боль разлуки с родиной, не покидавшей его все эти годы. Вероятнее всего, это было связано, в первую очередь с тем, что Бунин прекрасно понимал, что жизнь его уже прожита и он не хотел оказаться чужим на своей любимой родине. Сам он говорил: «очень трудно и тяжко возвращаться глубоким стариком в родные места, где когда-то прыгал козлом. Все друзья, все родные - в могиле. Будешь ходить как по кладбищу 110 Емельянов Л. И. А. Бунин (1870-1953)./И. А. Бунин Повести и рассказы.Л.; Лениздат, 1985. С. 638. 0 ».
Последние годы жизни Бунина, внутренне одинокого, желчного и пристрастного человека, были проникнуты желанием осудить все, что ему представляется чуждым, а потому лживым и пошлым. Умер Бунин 8 ноября 1953 в Париже и похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.
Охватывая более шестидесяти лет, творчество Бунина свидетельствует о постоянстве его натуры. Все произведения Бунина, независимо от времени их создания, исполнены интересом к вечным загадкам человеческого существования, обозначены единым кругом лирико-философских тем. Среди основных тем его произведений (как лирических, так и прозаических) следует выделить темы времени, памяти, наследственности, любви и смерти, погруженности человека в мир неведомых стихий, обреченности человеческой цивилизации, непознаваемости на земле окончательной истины, а также родины.
И.А. Бунин вошел в историю уникальным «архаистом-новатором». Он сумел объединить в своем творчестве высокую традицию русского слова с тончайшей передачей опыта трагически изломанной, приобщившейся к иррациональному, но взыскующей цельности человеческой личности XX века. При этом, опыт этот не разлагал язык классики, а подчинялся ему и поверялся им.
«Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она - в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадает». Это сказал первый русский лауреат Нобелевской премии в области литературы, Иван Алексеевич Бунин, находясь, к нашему сожалению, в эмиграции. Сожаления наши не прошли и спустя десятилетия, хотя уже понятно, что выжил Бунин именно благодаря отъезду из помрачившегося Отечества; и произведения писателей-эмигрантов во множестве на Родине издали (да кто прочел-то, по нынешним временам?) Просто до сих пор не преодолен русский раскол, а русский исход из Отечества - имеет ли завершение?
Мог ли иначе мыслить и чувствовать человек, родившийся в Воронеже, а выросший в имении Озёрки под Ельцом (тогда Орловской губернии, а ныне Липецкой области).
22 октября по новому стилю (10 октября по ст. ст.) исполняется 140 лет со дня рождения нашего выдающегося нобелианта, не только поэта тончайших внутренних переживаний и описателя русского пейзажа, но и автора правдивых, порою страшных строк о темных сторонах русской души. Любителям отечественной словесности, несмотря на эмиграцию Бунина, удалось и в советское время прочесть его знаменитые «Антоновские яблоки», «Русю», «Суходол», «Деревню»... Помним и что в эмиграции, в 1920-е годы, Бунин написал такие замечательные произведения как: «Митина любовь», «Солнечный удар», «Дело корнета Елагина», «Жизнь Арсеньева» и другие.
«В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом; ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи; из-за печной заслонки сладко пахло щами - разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом...» - это цитата из рассказа Бунина «Темные аллеи» (1938). То есть уже в эмиграции автор напишет эту совсем короткую грустную новеллу, ностальгически и поэтично давая в одном предложении картину утраченного им русского быта.
Пушкинская премия Бунину присуждалась трижды. А в 1909 г. он был избран почетным академиком Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности. Помним, что он блистательно перевел «Песнь о Гайавате» американца Генри Лонгфелло, фактически создав «русского Гайявату».
Помним и что высоко отозвался о поэме Александра Твардовского «Василий Теркин».
Говоря о Бунине, нельзя не вспомнить о его собственном выдающемся вкладе в отечественную поэзию; со стихов он начинал как литератор и оставил читателям незабываемые строки. Разве не тронет русское сердце, например, стихотворение «Родина»:
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат...
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей -
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
Дар Бунина-беллетриста и Бунина-стихотворца несомненен, и вклад писателя в сокровищницу русской литературы - остается и не оспаривается.
Но в формате этой статьи - хотелось бы вспомнить и Бунина-публициста, каковым он предстает в своих умопомрачительных и горьких дневниковых записках «Окаянные дни», сделанных в каком-то смысле в конспиративных условиях 1918-1919 гг., опубликованных в 1925 г., а на родине обнародованных уже в так называемые «перестроечные» времена, ближе к новому смутному отечественному рубежу, начала 1990-х.
Записки Ивана Бунина остры, резки, позиция его акцентирована и ценности его понятны. Высокий писательский дар (зрения, слова, мысли) словно на мраморе вечности высекает портрет русской смуты, русского бунта, «бессмысленного и беспощадного» (по Пушкину), а также мурло того общественного русского типажа, которого поэт-футурист Велимир Хлебников предсказал в своих нумерологических расчетах как «Некто 1917». С горечью можем констатировать, что, с одной стороны, грех смуты и братоубийства нами, русскими, не раскаян в полной мере и по сей день и, более того, мы видим - в том или ином гримасном виде - те же проявления и в наши дни, в течение последней четверти века.
Давайте вчитаемся во фрагменты этих «Окаянных дней» (как метко подобран эпитет для характеристики русских помрачений!).
...встретил в Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими руками и заплакала: «Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия, на тринадцать лет, говорят, пропала!»
Ошиблась старуха. Россия пропала не на чертову дюжину лет, а на десятилетия. Теперь-то мы надеемся, верим, что не насовсем пропала, да кто знает, как все обернется.
Бунин в «Окаянных днях» пристален и хирургически точен. Даже в портретах литераторов-современников. О символисте Брюсове:
«Все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик».
Вот о неких других, характеристично, метко, зримо и, как мы теперь знаем о движителях большевистского переворота, точно. Запись начинается с важного и теперь комментария о введении «нового стиля»:
«5 февраля. С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему нынче уже восемнадцатое. Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений, был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник.
Читали Эренбург, Вера Инбер. Саша Койранский сказал про них:
Завывает Эренбург,
Жадно ловит
Инбер клич его,-
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева.
Чуткое ухо Бунина вслушивается в звук говорящей толпы:
- Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала говорить, что вот-вот немцы придут и всем придется расплачиваться за то, что натворили.
- Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем,- холодно сказал рабочий и пошел прочь.
Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» - и тоже отошли.
А вот 10 февраля. Со времени октябрьского переворота прошло всего лишь два с половиной месяца.
«Мир, мир, а мира нет. Между народом Моим находятся нечестивые; сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей. И народ Мой любит это. Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их». Это из Иеремии,- все утро читал Библию. Изумительно. И особенно слова: «И народ Мой любит это... вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их».
Потом читал корректуру своей «Деревни» для горьковского книгоиздательства «Парус». Вот связал меня черт с этим заведением! А «Деревня» вещь все-таки необыкновенная. Но доступна только знающим Россию. А кто ее знает?
Потом просматривал (тоже для «Паруса») свои стихи за 16 год.
Хозяин умер, дом забит,
Цветет на стеклах купорос,
Сарай крапивою зарос,
Варок, давно пустой, раскрыт,
И по хлевам чадит навоз...
Жара, страда... Куда летит
Через усадьбу шалый пес?
Это я писал летом 16 года, сидя в Васильевском, предчувствуя то, что в те дни предчувствовалось, вероятно, многими, жившими в деревне, в близости с народом.
Летом прошлого года это осуществилось полностью:
Вот рожь горит, зерно течет,
А кто же будет жать, вязать?
Вот дым валит, набат гудет,
Да кто ж решится заливать?
Вот встанет бесноватых рать
И как Мамай всю Русь пройдет...
Еще из февральских «засечек»:
Приехал Д. - бежал из Симферополя. Там, говорит, «неописуемый ужас», солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови». Какого-то старика полковника живьем зажарили в паровозной топке.
Извозчик возле «Праги» с радостью и смехом: «Что ж, пусть приходит. Он, немец-то, и прежде все равно нами владал. Он уж там, говорят, тридцать главных евреев арестовал. А нам что? Мы народ темный. Скажи одному «трогай», а за ним и все».
Но и в эти страшные дни в Бунине жив человек - поэт, художник:
Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут облепленные им - красота и радость. Особенно была хороша одна - прелестные синие глаза из-за поднятой к лицу меховой муфты... Что ждет эту молодость?
К вечеру все по-весеннему горит от солнца. На западе облака в золоте. Лужи и еще не растаявший белый, мягкий снег.
А это - словно и о наших сегодняшних, вроде и мирных, но не менее хамски разнузданных, бандитских окаянных днях:
В магазине Белова молодой солдат с пьяной, сытой мордой предлагал пятьдесят пудов сливочного масла и громко говорил: «Нам теперь стесняться нечего. Вон наш теперешний главнокомандующий Муралов такой же солдат, как и я, а на днях пропил двадцать тысяч царскими».
Двадцать тысяч! Вероятно, восторженное создание хамской фантазии. Хотя черт его знает,- может, и правда.
А вот тоже, из несусветного, но, как мы уже знаем по сносу храмов рубежа 1930-х и прочим большевистским мерзостям, до жути достоверное:
Только что слышал, будто Кремль минируют, хотят взорвать при приходе немцев. Я как раз смотрел в это время на удивительное зеленое небо над Кремлем, на старое золото его древних куполов... Великие князья, терема, Спас-на-Бору, Архангельский собор - до чего все родное, кровное и только теперь как следует почувствованное, понятое! Взорвать? Все может быть. Теперь все возможно.
- Вставай, подымайся, рабочай народ!
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить,- и без всякого клейма все видно.
....
Большое, говорят, наказание нам будет, да и поделом, по правде сказать: уж очень мы освинели!
А это уж совсем вневременной портрет, наша, с позволения сказать, «гордость и краса декадентской культуры». Ничуть не отличается от сегодняшнего дня:
Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то «Музыкальная табакерка» - сидят спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал «Гавриилиаду», произнося все, что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить читать и мне,- большой гонорар, говорит, дадим.
Поэт в Бунине пробивается к жизни как трава меж камнями булыжной мостовой, в тот же день он запишет:
...но вот тихий переулок, совсем темный, идешь - и вдруг видишь открытые ворота, за ними, в глубине двора, прекрасный силуэт старинного дома, мягко темнеющий на ночном небе, которое тут совсем другое, чем над улицей, а перед домом столетнее дерево, черный узор его громадного раскидистого шатра...
И ниже, сразу две записи:
«Съезд Советов». Речь Ленина. О, какое это [...]!
Читал о стоящих на дне моря трупах,- убитые, утопленные офицеры. А тут «Музыкальная табакерка».
Вот отрывки из мартовских записей:
5 марта. В вечерней газете - о взятии немцами Харькова. Газетчик, продававший мне газету, сказал: - Слава Тебе Господи. Лучше черти, чем Ленин.
Оказывается, не весь народ сходил с ума, поврежденный ложно понятой свободой. Какое трезвое и страшное суждение прозвучало из уст газетчика, какое горькое понимание правды о нелепо захвативших власть проходимцах!
12 марта....Большевики до сих пор изумлены, что им удалось захватить власть и что они все еще держатся. «Луначарский после переворота недели две бегал с вытаращенными глазами: да нет, вы только подумайте, ведь мы только демонстрацию хотели произвести и вдруг такой неожиданный успех!»
А вот уже спустя год, в Одессе, куда Бунин тщетно бежал от безысходности. Волна смуты, поднята по всей несчастной, страдающей, гибнущей великой Империи, настигла его и там. Сарказм автора заметок попадает в самую точку, и можно лишь ухмыльнуться, узнавая современные реалии. Да беда еще и в том, что ни усмехаться не хочется, ни сил уже на усмешку нет - нечем усмехаться!
12 апреля 1919 г . Почта русская кончилась уже давно, еще летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов». Тогда же появился впервые и «министр труда» - и тогда же вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода. Тогда сразу наступило исступление, острое умопомешательство. Все орали друг на друга за малейшее противоречие: «Я тебя арестую, сукин сын!»...
Как они одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров,- непременно почему-то комиссаров,- и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как грибы, и все «пожирали друг друга», образовался совсем новый, особый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании...» Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна.
Но писатель в Бунине неотменим даже в эти страшные дни:
Ночью лил дождь. День серый, прохладный. Деревцо, зазеленевшее у нас во дворе, побледнело. И весна-то какая-то окаянная! Главное - совсем нет чувства весны. Да и на что весна теперь?
Прямо навылет пронзает, верно? «Да и на что весна теперь?»
И, ох, прямо под дых:
«Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой...» Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант.
«Левые» все «эксцессы» революции валят на старый режим, черносотенцы - на евреев. А народ не виноват! Да и сам народ будет впоследствии валить все на другого - на соседа и на еврея: «Что ж я? Что Илья, то и я. Это нас жиды на все это дело подбили...»
.....
Прав был дворник (Москва, осень 17 года):
- Нет, простите! Наш долг был и есть - довести страну до учредительного собрания!
Дворник, сидевший у ворот и слышавший эти горячие слова,- мимо него быстро шли и спорили,- горестно покачал головой:
- До чего в самом деле довели, сукины дети!
В эти страшные времена Бунин перечитывает русские исторические источники, находя снова и снова совпадения со своим временем. Мы же добавим и свое время. Озадаченно задумаемся: что же меняется в русском человеке? Неужели ничего?
«Российская история» Татищева: «Брат на брата, сыневе против отцев, рабы на господ, друг другу ищут умертвить единого ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведущие, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает...»
А сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий «сдвиг» к чему-то будто бы совершенно новому, доселе небывалому! Вся беда (и страшная), что никто даже малейшего подлинного понятия о «российской истории» не имел.
Трудно человеку удержаться от человеческой реакции на действительность, когда он становится свидетелем творящего вокруг нечеловеческого произвола.
Какая у всех свирепая жажда их (большевиков - С.М.) погибели! Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга.
«Ах, мщения, мщения!»,- как писал Батюшков после пожара Москвы в 1812 году.
Закрою глаза и все вижу как живого: ленты сзади матросской бескозырки, штаны с огромными раструбами, на ногах бальные туфельки от Вейса, зубы крепко сжаты, играет желваками челюстей... Вовек теперь не забуду, в могиле буду переворачиваться!
И вот - катарсис:
...Эта церковная красота, этот остров «старого» мира в море грязи, подлости и низости «нового», тронули необыкновенно. Какое вечернее небо в окнах! В алтаре, в глубине, окна уже лилово синели - любимое мое. Милые девичьи личики у певших в хоре, на головах белые покрывала с золотым крестиком на лбу, в руках ноты и золотые огоньки маленьких восковых свечей - все было так прелестно, что, слушая и глядя, очень плакал.
О проводниках «революции» и о «новой культуре»:
Дыбенко... Чехов однажды сказал мне:
- Вот чудесная фамилия для матроса: Кошкодавленко.
Дыбенко стоит Кошкодавленки.
....
Подумать только: надо еще объяснять то тому, то другому, почему именно не пойду я служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет «последних достижений в инструментовке стиха» какую-нибудь хряпу с мокрыми от пота руками! Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже и «антерисуется» стихами!
Вообще, теперь самое страшное, самое ужасное и позорное даже не сами ужасы и позоры, а то, что надо разъяснять их, спорить о том, хороши они или дурны. Это ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, то, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям, дабы она могла воспевать, как ее сотоварищи грабят, бьют, насилуют, пакостят в церквах, вырезывают ремни из офицерских спин, венчают с кобылами священников!
Кстати, об одесской чрезвычайке. Там теперь новая манера пристреливать - над клозетной чашкой.
А у «председателя» этой чрезвычайки, у Северного, «кристальная душа», по словам Волошина. А познакомился с ним Волошин,- всего несколько дней тому назад,- «в гостиной одной хорошенькой женщины».
Как видим, Бунин показывает не такие лица известных литераторов, как нам предлагала школьная программа. Ради полноты картины следует знать и бунинскую правду:
Вспомнилось: осень 14 года, собрание московских интеллигентов в Юридическом Обществе. Горький, зеленея от волнения, говорил речь:
- Я боюсь русской победы, того, что дикая Россия навалится стомиллионным брюхом на Европу!
Теперь это брюхо большевицкое, и он уже не боится.
Рядом с этим есть в газетах и «предупреждение». «В связи с полным истощением топлива электричества скоро не будет». Итак, в один месяц все обработали: ни фабрик, ни железных дорог, ни трамваев, ни воды, ни хлеба, ни одежды - ничего!
Да, да - «вот выйдут семь коров тощих и пожрут семь тучных, но сами от того не станут тучнее».
Бунин записывает еще одну цитату из исторической книги. Сей раз - из Соловьева:
«Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость... И вот они опять возникли в огромном размере... Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло... Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев...»
Какие, однако, точные, вещие и, кажется, непреходящие слова о нас!
По словам очевидцев, на постели почившего в Париже писателя (Бунин скончался во сне, в два часа ночи - с 7 на 8 ноября 1953 г.) лежал том романа Л. Н. Толстого «Воскресение». Посему логично будет завершить наш беглый очерк бунинских «Окаянных дней» темой Воскресения, и да не введут нас - спустя почти столетие - в соблазн печали или в печаль соблазна последние строки воспоминания о Пасхе 1917 г.: «Но зияла в мире необъятная могила. Смерть была в этой весне, последнее целование...»
В мире была тогда Пасха, весна, и удивительная весна, даже в Петербурге стояли такие прекрасные дни, каких не запомнишь. А надо всеми моими тогдашними чувствами преобладала безмерная печаль. Перед отъездом был я в Петропавловском соборе. Все было настежь - и крепостные ворота, и соборные двери. И всюду бродил праздный народ, посматривая и поплевывая семечками. Походил и я по собору, посмотрел на царские гробницы, земным поклоном простился с ними, а выйдя на паперть, долго стоял в оцепенении: вся безграничная весенняя Россия развернулась перед моим умственным взглядом. Весна, пасхальные колокола звали к чувствам радостным, воскресным. Но зияла в мире необъятная могила. Смерть была в этой весне, последнее целование...
Он похоронен на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, наш любимый русский литературный классик, сказавший: «Жизнь есть, несомненно, любовь, доброта, и уменьшение любви, доброты есть всегда уменьшение жизни, есть уже смерть».
(«Слепой», 1924).
Быть может, главное бунинское послание для России, то есть и для всех нас, более всего в этом?
4.2. Творчество Бунина в период эмиграции
Из Константинополя Бунин переезжает в Болгарию, затем – Сербию, а в конце марта 1920 года прибыл в Париж – вместе с женой Верой Николаевной Муромцевой, ставшей его спутницей до конца дней. Он жил в Париже и на юге Франции, в Грассе, небольшом городке на юге, вблизи Канн. За 33 года, прожитых писателем во Франции, страна не стала для него родной, но он нашел в себе силы для работы.
Бунин оседает в Париже, примыкая к правым, монархическим кругам, группировавшимся вокруг газеты «Возрождение». В первые годы эмиграции Бунин – неистовый борец против всего, что связано с Советской Россией. СССР для него становится «царством антихриста» – Ленина. «Планетарный» скот, «выродок», «нравственный идиот от рождения», «русский Каин»– это у Бунина о вожде пролетариата. «Ленин явил миру... нечто чудовищное, потрясающее: он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек... На своем кровавом престоле он стоял уже на четвереньках...»
Эти слова взяты из речи «Миссия русской эмиграции», произнесенной Иваном Буниным в Париже 16 февраля 1924 года. «Миссия русской эмиграции, – говорил писатель, – доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими “ледяными походами”, что она не только за страх, но и за совесть не приемлет ленинских градом, ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия». «Они хотят, чтобы реки текли вспять, не хотят признать совершившегося!» Нет, не так, мы хотим не обратного, а только иного течения. Мы не отрицаем факта, а расцениваем его... с точки зрения не партийной, не политической, а человеческой, религиозной. «Они не хотят ради России претерпеть большевиков!» Да, не хотим – можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть. «Они не прислушиваются к голосу России!» Опять не так: мы очень прислушиваемся и – все еще тот же и все еще преобладающий голос хама, хищника, комсомольца, да глубокие вздохи. Знаю, многие уже сдались, многие пали, а сдадутся и падут еще тысячи и тысячи.
Но все равно: останутся и такие, что не сдадутся никогда...»
Иван Бунин был одним из тех, кто не сдался, продолжал борьбу с ленинско-сталинским режимом до конца своих дней.
Тридцать три года, проведённые на чужбине, «в чужом, наёмном доме», вдали от земли, которую любил «до боли сердечной». Чем они были для Бунина-художника?
Я думаю, что этот период стал взлётом творчества Бунина. Современники Бунина единодушно отмечали, что именно в изгнании художник создал самые совершенные, самые лучшие свои вещи. Почти все они на русские темы, о России.
Воздействие эмиграции на творчество Бунина было глубоко и последовательно. Положение человека, вырванного из своей среды и лишенного дома, заставляет искать убежища. Для Бунина подобным убежищем были воспоминания о России прежней: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...».
Первый год эмиграции был для Бунина, по выражению одного из критиков, «немым». Он читает Л. Толстого, которого он любил всю жизнь, и делает дневниковые записи, сознавая, что лишился всего – «людей, родины, близких». «Ах, как бесконечно больно и жаль того счастья», – криком сердца вырываются слова при воспоминании о прошлом. Но вместе с тем, ослепленный враждой к Советской России, Бунин нападает на все, что связано с ней.
Возвращение к подлинному творчеству происходит медленно. Рассказы первых лет эмиграции весьма разнообразны по своей тематике и настроению, но преобладают в них пессимистические ноты. Особенно потрясает рассказ «Конец», где реалистически передана картина бегства писателя из Одессы за границу на стареньком французском суденышке «Патрас».
Живя на родине, Бунин считал, что не обязан всю жизнь писать на русские темы и только о России. В эмиграции он получает неограниченную возможность изучать и брать материал из другой жизни. Но нерусская тематика занимает незначительное место в послеоктябрьском периоде творчества Бунина. В чем же тут дело? По мнению А. Твардовского, Бунин, как никто другой, «обязан своим бесценным даром» России, родному орловскому краю, его природе. Еще совсем молодым в статье о поэте из народа, своем земляке Никитине, Бунин писал о русских поэтах – это «люди, крепко связанные со своей страной, со своей землей, получающие от нее мощь и крепость».
Но вот, оказавшись изгнанником, он как никто другой жестоко страдал вдали от родины, постоянно ощущая всю глубину потери. Россия – это то единственное место в мире, где писатель чувствует себя русским во всей полноте и неповторимости. И, осознав, что не может без России существовать ни как человек, ни как писатель, что родина от него неотторжима, Бунин нашел свой способ связи, возвратившись к ней любовью.
Писатель обращается к прошлому и создает его в преображенном виде. О том, как велика тяга писателя к соотечественникам, как глубока его любовь к России, свидетельствует его рассказ «Косцы», где речь идет о рязанских крестьянах, их вдохновенном труде, берущем за душу пении во время сенокоса на орловской земле. В рассказе «Косцы» главная прелесть для него не только в крестьянах и их дивном пении: «Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была – Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу».
Необходимо особо отметить, что все произведения Бунина эмигрантского периода за очень редким исключением построены на русском материале. Писатель вспоминал на чужбине Родину, ее поля и деревни, крестьян и дворян, ее природу. Бунин прекрасно знал русского мужика и русского дворянина, у него был богатый запас наблюдений и воспоминаний о России. Он не мог писать о чуждом ему Западе и никогда не обрел второй родины во Франции. Бунин остается верен классическим традициям русской литературы и продолжает их в своем творчестве, пытаясь решить вечные вопросы о смысле жизни, о любви, о будущем всего мира.
Как и прежде, он сдвигает жизнь и смерть, радость и ужас надежду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой обостренностью в его произведениях ощущение бренности и обречённости всего сущего – красоты, счастья, славы, могущества. Созерцая ток времени, гибель далёких цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей», 1924), Бунин словно испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего горя. Но философские и исторические экскурсы и параллели не спасали. Бунин не мог оставить мыслей о России. В эмиграции не только не прервалась внутренняя связь Бунина с Россией, но и ещё более обострилась любовь к родной земле и страшное чувство потери дома. Россия навсегда останется не только «материалом», но и сердцем бунинского творчества. Только теперь Россия полностью отойдёт в мир воспоминаний, будет воссоздаваться памятью.
Как бы далеко от неё он ни жил, Россия была неотторжима от него. Однако это была отодвинутая Россия, не та, что раньше начиналась за окном, выходящим в сад; она была и словно не была, всё в ней встало под вопрос и испытание. В ответ на боль и сомнение в образе России стало яснее проступать то русское, что не могло исчезнуть и должно было идти из прошлого дальше. Иногда, под влиянием особо тяжёлого чувства разрыва с родиной, Бунин приходил к настоящему сгущению времени, которое обращалось в тучу, откуда шли озаряющие мысли, хотя горизонт оставался беспросветен. Но сгущение времени далеко не всегда приводило во мрак. Напротив, Бунин стал видеть, ища надежды и опоры в отодвинутой им России, больше непрерывного и растущего, чем, может быть, раньше, когда оно казалось ему само собой разумеющимся и не нуждалось в утверждении. Теперь, как бы освобождённые разлукой от застенчивости, у него вырвались слова, которых он раньше не произносил, держал про себя, – и вылились они ровно, свободно и прозрачно. Трудно представить себе, например, что-нибудь более просветлённое, чем его «Косцы» (1921 г.). Это рассказ тоже с взглядом издалека и на что-то само по себе будто малозначительное: идут в берёзовом лесу пришлые на Орловщину рязанские косцы, косят и поют. Но опять-таки Бунину удалось разглядеть в одном моменте безмерное и далёкое, со всей Россией связанное; небольшое пространство заполнилось, и получился не рассказ, а светлое озеро, в котором отражается великий град.
Мыслью о трагической судьбе России подсвечено с большей или меньшей силой все бунинское творчество эмигрантской поры.
«Вечные темы», звучавшие в дооктябрьском творчестве писателя, размышления о смысле бытия, о любви и смерти связываются теперь, а с годами всё более и более, с мыслью о России, отошедшей для него в область воспоминаний. Бунин-художник теперь в прошлом, в дореволюционной Москве, в усадьбах, которых уж нет, в провинциальных русских городках. Но старые темы и само прошлое преображаются в его творчестве новым душевным состоянием – ощущением какой-то трагической сопряжённости своей судьбы и судьбы России.
В отличие от многих русских писателей, как и он, вынужденных покинуть Россию, Бунин не считал, что не может полноценно творить в отрыве от родины. Психологически объяснимо: Бунину в эмиграции удалось не просто много писать, но, извлекая из памяти живые образы уходящей Руси, создать один за другим несколько шедевров. Бунин говорил: все лучшее он написал в эмиграции, отделение от России ему не мешало, «мы, писатели, носим родину в себе»
Так или иначе, не превратившись в политического деятеля, Бунин боролся с большевизмом своим профессиональным оружием – словом. Многие писатели-изгнанники на время замолчали как «поэты» и заговорили как граждане, пытаясь раскрыть глаза западному миру и побудить его к вмешательству.
Близко знавшая Бунина в годы эмиграции Г. Кузнецова, автор известного «Грасского дневника», записала в конце 20-х годов свои впечатления о Бунине: «Сейчас, когда все стонут о душевном оскудении эмиграции… в то время как прочие писатели пишут или нечто жалобно-кислое, или экклезиастическое… среди нужды, лишений, одиночества, лишенный родины и всего, что с ней связанного, «фанатик» Бунин вдохновенно славит творца, небо и землю, породивших его и давших ему видеть гораздо больше несчастий, унижений и горя, чем упоений и радостей… Да, это настоящее чудо, и никто этого чуда не видит, не понимает! Каким же, значит, великим даром душевного и телесного (несмотря ни на что) здоровья одарил его господь!.. »
Темы дореволюционного творчества писателя раскрываются и в творчестве эмигрантского периода, причем в еще большей полноте. Произведения этого периода пронизаны мыслью о России, о трагедии русской истории 20 века, об одиночестве современного человека, которое только на краткий миг нарушается вторжением любовной страсти (сборники рассказов «Митина любовь», 1925, «Солнечный удар», 1927, «Темные аллеи», 1943, автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», 1927–1929, 1933). Почти все, что он написал в эмиграции, принадлежит к его лучшим творениям. Шедеврами эмигрантского периода становятся повесть «Митина любовь», «Жизнь Арсеньева» (пожалуй самое «бунинское произведение»), сборник рассказов о любви «Темные аллеи» и художественно-философский трактат «Освобождение Толстого». Последняя книга, над которой работал Бунин и которую ему не удалось завершить, – «О Чехове»
С событиями 1917 г. странным образом совпало оскудение поэтического дара Бунина. Находясь в эмиграции, он переделывает ранние стихи, строже отбирает новые. Немногочисленные стихи, написанные в эмиграции, пронизаны чувством одиночества, бездомности и тоски по России.
Но высшие достижения его поэзии позади, всю силу своего лиризма Бунин перенес в прозу.
В эмигрантский период проза Бунина становится эмоциональной, музыкальной и лиричной. В эмиграции Бунин еще острее чувствовал таинственную жизнь русского слова, достигая языковых вершин и обнаруживая удивительное знание народной речи. Все, написанное им в эмиграции, касалось России, русского человека, русской природы: «Косцы», «Лапти», «Далекое», «Митина любовь», цикл новелл «Темные аллеи», роман «Жизнь Арсеньева» и др.
Несмотря на то, что мысль о России, ее истории и ее будущем органична для Бунина и что все его творчество есть непреложное служение этой теме, в эмиграции он видит дореволюционную Россию уже не такой, какой он видел ее в «Деревне», «Суходоле», «Ночном разговоре». Из поля зрения Бунина теперь исчезает едва ли не центральный герой его прежнего творчества – крестьянин, мужик. Понятие народной России неразрывно связано было у Бунина в то время с представлением о стране по преимуществу крестьянской, мужицкой.
Исчезновение из творчества Бунина периода эмиграции мужика привело к образованию иной, новой общественно-этической концепции России. Слой интеллигентский и полуинтеллигентский, дворянский и просвещенный купеческий находится теперь в центре его художественного внимания, из его среды избирает Бунин героев и черпает конфликты.
Бунин видит теперь Россию (в «Чистом понедельнике», во всяком случае) стоящей на границе враждебных, но с одинаковой силой воздействующих на нее миров – западного и восточного, европейского и азиатского.
Боль от происшедшей катастрофы с годами притупляется, в ответах Бунина на политические анкеты появляются нотки усталости: «Все слова давно сказаны, и мое отношение не только к большевикам, но и ко всей «великой и бескровной» хорошо известно»... Постепенно происходит привыкание к жизни на чужбине, возвращается творческое состояние.
После выхода сборника «Господин из Сан-Франциско» (1921) и романа «Жизнь Арсеньева» (1929) литературная слава Бунина распространилась по Европе.
В марте 1928 года в Сорбонне открылась международная конференция по насущным проблемам литературы. Профессор Николай Кульман выступил с большим докладом «Иван Бунин. Его литературная деятельность во Франции». «После смерти Льва Николаевича Толстого, – сказал он аудитории, – Бунин постоянно превосходил всех русских писателей по художественному мастерству и таланту, ясности и элегантности стиля, по силе изображения и разнообразию сюжетов».
Это было не случайное заявление. К этому времени три тома произведений Бунина были изданы в Англии и Америке, два тома – в Германии. Большое количество книг вышло во Франции, переведено на шведский, венгерский, итальянский, испанский, японский, иврит, на славянские языки.
Его высоко ценили Р.-М. Рильке, Томас Манн, Ф. Мориак, Р. Роллан...
4.3. «Книга ни о чем» – книга об очень многом
Оказавшись за рубежом, за несколько лет до начала работы над романом об Арсеньеве Бунин, терзаемый положением изгоя, неверием в свои творческие возможности, попал в полосу творческого кризиса, вызванного явственным ощущением необходимости новых творческих импульсов. Эмиграция не только лишила его притока свежих впечатлений, но и обострила его предрасположенность к тому, что он называл «грустью», но что являлось чем-то более суровым – «тоской бытия». Запись, относящаяся к октябрю-ноябрю 1921 года, наглядно свидетельствует о том тяжелом состоянии, в котором находился в эти годы Бунин: «Все дни, как и раньше часто и особенно эти последн‹ие› проклятые годы, м‹ожет› б‹ыть›, уже погубившие меня, – мучения, порою отчаяние – бесплодные поиски в воображении, попытка выдумать рассказ, – хотя зачем это? – и попытки пренебречь этим, а сделать что-то новое, давным-давно желанное, и ни на что не хватает смелости, что ли, умения, силы (а, м‹ожет› б‹ыть› и законных художественных оснований?) – начать книгу, о которой мечтал Флобер, «книгу ни о чем», без всякой внешней связи, где бы излить свою душу, рассказать свою жизнь, то, что довелось видеть в этом мире, чувствовать, думать, любить, ненавидеть».
Такой книгой оказалась впоследствии «Жизнь Арсеньева», к которой, как мы теперь видим, Бунин внутренне был подготовлен уже в самом начале 20-х годов. Эта «книга ни о чем» оказалась на самом деле книгой об очень многом: о любви, о смерти, о трагической радости существования в грозном и одновременно прекрасном мире; книга о России и о творческой силе памяти.
Многие русские писатели, оказавшиеся в эмиграции, обращались к художественным мемуарам, воспоминаниям о Родине. Можно назвать А.Н. Толстого («Детство Никиты»), А. И. Куприна («Юнкера»), И. С. Шмелева, Б.К Зайцева и др. В том же ряду стоит и роман «Жизнь Арсеньева». Это самая замечательная книга Бунина в эмиграции и самое «бунинское» произведение. Марк Алданов назвал его «одной из самых светлых книг русской литературы».
Среди произведений, принадлежащих к так называемым художественным автобиографиям, «Жизнь Арсеньева» занимает место, единственное в своем роде. Когда некоторые современники рассматривали эту книгу как биографию самого автора, Бунин негодовал, горячо возражал против утверждений, что в «Жизни Арсеньева» описал собственную жизнь, хотя не отрицал привнесения «многого автобиографического».
Журналисту и писателю Андрею Седых Бунин говорил: «Вот думают, что история Арсеньева – моя собственная жизнь. А ведь это не так. Не могу я правду писать. Выдумал я и мою героиню. И до того вошел в ее жизнь, что, поверив в то, что она существовала, и влюбился в нее… Беру перо в руки и плачу. Потом начал видеть ее во сне. Она являлась ко мне такая же, какой я ее выдумал.… Проснулся однажды и думаю: господи, да ведь это, быть может, главная моя любовь за всю жизнь. А, оказывается, ее не было…»
Подобные свидетельства Бунина весьма ценны, ибо помогают вникнуть в своеобразие его автобиографизма. Когда Бунин возражал против утверждений, что якобы Арсеньев всего лишь его псевдоним, а все поступки и помыслы героя являются отражением авторской биографии, он, конечно, был прав. Ибо протестовал против домыслов, что занимается всего лишь пересадкой в роман собственной биографии. Соглашался он с иным: с тем, что творчески переосмыслял обстоятельства своей жизни, пронизывал их своей «фантазией», а в творения свои способен был влюбиться, как Пигмалион в Галатею.
В одном из интервью признал: «Можно при желании считать этот роман и автобиографией, так как для меня всякий искренний роман – автобиография. И в этом случае можно было бы сказать, что я всегда автобиографичен. В любом произведении находят отражение мои чувства. Это, во-первых, оживляет работу, а во-вторых, напоминает мне молодость, юность и жизнь в ту пору». Бунин поясняет: автобиографичность – это не «использование своего прошлого в качестве канвы произведения», а «использование своего, только мне присущего, видения мира и вызванных в связи с этим своих мыслей, раздумий и переживаний». Это не автобиография писателя, как считали многие критики, что приводило Бунина в негодование. Иван Алексеевич утверждал, что всякое произведение у любого писателя автобиографично в той или иной мере. Если писатель не вкладывает часть своей души, своих мыслей, своего сердца в свою работу, то он не творец... «Правда, и автобиографичность – то надо понимать не как использование своего прошлого в качестве канвы произведения, а, именно, как использование своего, только мне присущего, видения мира и вызванных в связи с этим своих мыслей, раздумий и переживаний».
Поэтому автобиографическая основа его несомненна. Но важно отметить, что отраженные в нем детские и отроческие впечатления, жизнь в усадьбе и учеба в гимназии, картины природы и быт нищающего дворянства служат лишь канвой для философской, религиозной и этической концепции Бунина. Такое художественное переосмысление собственной биографии дало возможность В.Ф. Ходасевичу назвать роман Бунина «вымышленной автобиографией», «автобиографией вымышленного лица».
Это не автобиографическое произведение вроде трилогии Толстого, где пересказывается собственная жизнь с некоторой поэтической дистанции. «Жизнь Арсеньева» – это воссоздание своего восприятия жизни и переживание этого восприятия («восприятие восприятия» или память о памяти). Это роман–воспоминание, роман о прошлом, настоящем и будущем России, роман-исповедь, роман – гимн миру и жизни человеческой. Бунин постоянно стремится к преодолению времени: в романе присутствуют время прошлого и время настоящего повествования, часты «переброски» из одного времени в другое, нарушения временной последовательности. Но вместе с тем это не объективная реконструкция прошлого, а создание особого мира, иной реальности благодаря сознанию автора: «ничтожные и обыденные вещи», преображаясь, становятся загадочно прекрасными. «Жизнь Арсеньева» – уникальное произведение в русской литературе, развивавшейся до Бунина в русле толстовско–достоевского психологизма.
Замысел книги об Алексее Арсеньеве был написать «Жизнь артиста» – поэта, в чьей душе уже с детства переплавляются «все впечатленья бытия», чтобы впоследствии быть претворенными в слове. Поэтому «Жизнь Арсеньева», с одной стороны, есть действительно автобиография вымышленного лица: некоего собирательного «рожденного стихотворца», а не конкретного Ивана Алексеевича Бунина. С другой же стороны, эта книга – самая исповедальная из бунинских творений – такова ее диалектика, двуединство реальности и вымысла, слияние правды и поэзии, воссоздания и преображения. Отсюда же и двуплановость книги, постоянное присутствие автора, прошедшего уже немалый жизненный путь, его теперешняя точка зрения, его сегодняшнее мироощущение, как бы вливающееся в то, давнее; взаимопроникновение былого и настоящего; возврат в детство, в юность – и тут же «скачок» в сегодняшний день, в собственное шестидесятилетие; то растворение в прошлом, то ретроспективное его воссоздание. Все это создает некий льющийся «поток сознания», воплощенный в такой же текучей, непрерывающейся, неспешной и плавной, с длинными периодами, лирической прозе.
Книга позволяет читателю лучше понять Бунина-человека, оценить масштаб личности Бунина-писателя – Нобелевского лауреата, получившего на родине в силу рокового хода истории только посмертное призвание.
«Жизнь Арсеньева» – это роман – размышление об ушедшей России дореволюционного времени, с которой у Бунина связаны вся жизнь, все творчество и все его мысли. Неоднократно он напоминает о своей принадлежности к русской нации: «очень русское было все то, среди чего я жил..», «я рос во времена величайшей русской силы и огромного сознанья ее».
Тщательно, но очень пристрастно прослеживает Бунин историю России, какой она складывалась на рубеже веков. Для него это история его падения, дичания, гибели. Он восхищается «русской силой» и возросшим в эпоху юности Арсеньева «огромным сознаньем ее». Однако тут же Бунин спрашивает: «Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, были так уверены?»
Бунин-художник всегда осознавал человека как звено в цепи поколений. Эта тема звучит и в романе. Память истории, память поколений живёт осознанно или бессознательно в каждом человеке и движет, наряду с влиянием современности, его поступками, определяет его побуждения и склонности. Эту мысль Бунин воспринял ещё в 1900-е годы из восточных философских учений, которыми увлёкся после своих путешествий по Востоку. Но в романе эта мысль приобрела новое значение. Бунину важно было сказать, что процесс восприятия современности есть не что иное, как узнавание прошлого, невозвратимо ушедшего...
Художественная память, согласно позднему Бунину, способна возвысить человека над хаосом проходящей жизни, поэтому она более реальна, чем поток непосредственных воздействий действительности. Вне эстетики, по Бунину, бессмысленно искать оправдание бытию, лишь творчество наделяет его смыслом.
В основе бунинского повествования почти всегда – поток памяти. Более того – память для Бунина существует в виде чувства собственной неразрывной связи со «Всебытием» (термин, употребляемый Буниным), с предками, как припоминание своих прежних жизней. Отсюда недоверие Бунина к рационализму – главным в человеческом восприятии оказывается интуиция. Существование, лишенное памяти, – это величайшая беда. Только закрепленное памятью прошлое составляет для Бунина предмет высокого искусства.
Невозможно одновременно понять и оценить переживаемый момент (запаздывание нашего осознания передано Буниным в одном из его лучших рассказов – «Солнечный удар»). Жизнь как она есть – лишь материал, из которого душа человека с помощью памяти вырабатывает нечто эстетически ценное. Именно поэтому Бунин ощущает неприязнь к категории будущего, где вероятно только одно – смерть. Писатель пытается бороться со временем, пытается возвратить «утраченное время» (именно это проявится в его автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева»).
«Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленные…». Этими словами открывается «Жизнь Арсеньева».
В основе романа – созерцание и переживание памятных мгновений жизни, своего прошлого, своего духовного мира, какими они видятся автору сегодня. Основное настроение романа передаёт лирический возглас писателя, когда он вспоминает об ушедшем времени и людях его: «Сказка, легенда – все эти лица, их жизни и эпохи! Точно такие же чувства испытываю я и теперь, воскрешая образ того, кем я когда-то был. Был ли в самом деле?..».
В этой удивительной книге слились воедино проза и поэзия, эпическое повествование о России и лирика, создав некий новый жанр «лирической эпопеи». И хотя лейтмотив романа – тема утрат, однако, в отличие от других произведений Бунина той поры, он лишён трагической тональности. В нём прозвучала страстная убеждённость писателя в силе и власти любви над смертью.
Бунин работал над романом с 1930 года в течение нескольких лет. Написано было пять частей романа, а герой доведен до двадцатилетия; на этом автор его покинул и больше к замыслу не возвращался, как ни убеждали его это сделать...
Роман представляет собою лирическую исповедь героя, повествование о формировании личности художника «от истока дней», через восторги и муки первой любви, радости творчества к осознанию невозвратимости ушедшего. Повествование строится как внутренний монолог героя-рассказчика, поток сознания. На первый план выдвигается его личность, главный предмет изображения – его внутренняя жизнь, эмоционально окрашенные впечатления, внерациональные устремления, раздумья и чувства. Бунинский роман существенно отличается по своей структуре и настроению от других автобиографических произведений («Детства. Отрочества. Юности» Л.Н. Толстого, «Семейной хроники», «Детских годов Багрова-внука» С.Т. Аксакова, «Детства Никиты» А.Н. Толстого), в которых обрисовано бытие множества людей, у И. Бунина «история души» раскрывается преимущественно в лирическом монологе.
Константин Паустовский о романе Бунина сказал, что «Жизнь Арсеньева» в каких-то своих частях напоминает картины художника Нестерова «Святая Русь» и «На Руси». Эти полотна – наилучшее выражение страны и народа в понимании художника...» Еще он писал: «Это не автобиография. Это – слиток из всех земных очарований, горестей, размышлений и радостей. Это – удивительный свод событий одной-единственной человеческой жизни…» И далее: «Новизна «Жизни Арсеньева» еще и в том, что ни в одной из бунинских вещей не раскрыто с такой простотой то явление, которое мы, по скудости своего языка, называем «внутренним миром» человека. Как будто есть ясная граница между внутренним и внешним миром? Как будто внешний мир не являет с сбой одно целое с миром внутренним?»
Центральный и единственный герой книги Алексей Арсеньев – не только русский юноша, формирующийся в условиях российской действительности конца XIX столетия, проходящий через искус радикальных течений и освободительной борьбы того времени, но и человек, чей внутренний опыт уже вобрал в себя трагический, но и величественный опыт столетия ХХ, мировых войн и революций, переживший горечь разочарования и утраты родины. В одном образе Бунин объединяет, казалось бы, необъединимое – XIX век с XX, русского дворянского отпрыска и юношу, возросшего в условиях европейской духовной жизни 20–30-х годов.
Собственная жизнь, биография, внутренний мир, которые во многом служат для И. Бунина исходным материалом, сочетаются с вымыслом и обобщением. В результате автор-рассказчик выступает в первую очередь как художественный образ, который похож и одновременно не похож на реального биографического автора. «Равенство» же автора и героя-рассказчика в конечном итоге сводится не к биографическим, историческим и конкретно-бытовым реалиям, а к сходным духовным процессам и душевным переживаниям (ощущение гармонии детства, муки взросления, первые влюбленности, искушение творчества, испытание катастрофой, постигшей Россию, утрата родины, боль и горечь изгнания). Автор и рассказчик в определенной степени тождественны. Однако при всем при этом рассказчик находится и действует в том же мире, что и остальные персонажи, тогда как автор, хотя и воплощается в текстовой реальности, все же возвышается над ней, стоит над героями. Люди-родные, близкие, знакомые – были только частью огромного мира, который входил в мальчика бесчисленным множеством своих воплощений, и в первую очередь, конечно, природой.
Главному герою книги, Алексею Арсеньеву, писатель дарит собственные черты художника, творца, поэта. Алексей Арсеньев наделен обостренным чувством жизни, именно поэтому ему свойственно и повышенное чувство смерти, для него естественны размышления о неразгаданной тайне начала и конца существования, о смысле бытия, и, конечно, о собственном предназначении в жизни.
Эти вопросы всегда волновали Бунина, как и всякого большого художника, и он не мог не писать об этом в своей книге, посвященной жизни творческой личности.
Как считают исследователи, в «Жизни Арсеньева» объединено всё написанное ранее. Темы и настроения прежних произведений так или иначе отразились в этом романе. Этот роман как бы подводит итоги всего бурного творчества великого русского писателя.
«Жизнь Арсеньева» писалась в тот период жизни писателя, когда свойственное Бунину повышенное ощущение бытия не только не ослабевало с годами, а, напротив, все более и более укреплялось, приобретая новые оттенки. Обостренное чувство «тайн и бездн» жизни, ее каждого мгновения имело обратной стороной столь же повышенное ощущение конца, такой же неразгаданности его, как и начала всякого существования. Человек не знает своего начала, не помнит и не может помнить его, и точно так же не знает и не постигает того, что будет, когда оборвется его жизнь. Эта мысль Бунина, рожденная еще в его путевых дневниках десятых годов, кочует по многим зрелым и поздним его произведениям. Неотступно присутствует она и в «Жизни Арсеньева», не всегда высказанная прямо, но подразумеваемая постоянно. Характерно, что так называемое сиюминутное существование приобретало с годами для Бунина все большую ценность; хотелось уберечь его от ударов судьбы, каждый из которых мог оказаться роковым, продлить его, порою мучительное, очарование...
«Жизнь Арсеньева» не только исповедальная книга Бунина, полная воскрешений былых чувств, но и итоговая, но и беспощадно полемичная по отношению к собственному прошлому. Бунин мог в какой-то мере оспаривать автобиографичность Арсеньева, но исповедальный накал выдает автора, он вобрал в себя главенствующие элементы его творчества: мысли, пристрастия, предрассудки, ненависть – все, что было и осталось присущим автору этой исповеди.
То, что книгу создавал «поздний» Бунин, видно хотя бы уже по тому, что он не только тщательно избегал в ней общественных вопросов, но, наоборот, не удержавшись, ядовито ухмыльнулся над «легкомысленностью, восторженностью, что так присуща была дворянскому племени и не покидала Радищевых, Чацких, Рудиных, Огаревых, Герценов даже и до седых волос…» Он считал, что все это от стремления к романтике, от «жажды веселого безделья под видом кипучей деятельности, опьянения себя сходками, шумом, песнями, всяческими подпольными опасностями.. мечтами об обысках и тюрьмах, о громких процессах и товарищеских путешествиях в Сибирь, на каторгу, за Полярный круг!»
Он не понимал бесцельной деятельности и «работу на пользу общества» не признавал: «Как, я должен принести себя в жертву какому-нибудь вечно пьяному слесарю или безлошадному Климу, да и Климу-то не живому, а собирательному, которого в жизни замечают так же мало, как любого едущего по улице извозчика…» «Никакого долга перед народом я не чувствовал и не чувствую. Ни жертвовать собою за народ, ни “служить” ему… я не могу и не хочу…»
Будущим поколениям литераторов он советовал: «Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать, а вовсе не затем, чтобы “бороться с произволом и насилием, защищать угнетенных и обездоленных, давать яркие типы, рисовать широкие картины общественности, современности, ее настроений и течений!”», потому что «общественность – не дело поэта». Он восхищается русской литературой: Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, Гоголем. «Слово о полку Игореве» его «сводило с ума». А какое более русское произведение можно найти! Не раз он вспоминает русские сказки. Не зря же говорили на Руси: «Сказка – ложь, да в ней намек».
Но главная правда книги – правда исповеди поэта. В эту исповедь, творческую и человеческую, втянут весь подвластный сознанию Арсеньева мир. Само рождение в мир, осознание этого события идет в сокровищницу душевных впечатлений Алексея Арсеньева, чтобы на всю жизнь остаться там.
Бунин «подарил» Арсеньеву свою страстную влюбленность в природу, сверхчувствительность к ней. Каждое слово пронизано восхищением русской природой и преклонением перед ней. Так и видишь перед собой «лиловую синеву неба», «могучие ветвистые дубы», «золотисто-рыжего вальдшнепа». Философско-созерцательное отношение к природе побуждало Арсеньева к раздумьям (не по возрасту зрелым) о загадках и смысле самого бытия, мироздания, о бесконечности времени и пространства, постичь которые не в силах человеческий мозг... Всякое жизненное впечатление «переплавлялось» в сознании мальчика; его душа не «ленилась», а, напротив, неустанно вела свою «тайную работу».
Каждая из пяти книг «Жизни Арсеньева» заключает в себе этапы, вехи этой духовной работы, происходящей в герое. Дом, родители; окружающая природа; первая увиденная смерть; религия; чтение Пушкина и Гоголя; преклонение перед братом Георгием; казенщина и серость гимназии; первые влюбленности; стремление познать мир и первые путешествия. И – уже со школьных лет (а может быть, и еще раньше?) – смутное желание выразить, сказать себя, томление от невозможности это сделать, – первые мечты о творчестве. Арсеньеву хочется «что-нибудь выдумать и рассказать в стихах», «понять и выразить что-то происходящее» в нем самом.
Вторая книга начинается с описания дороги и нового чувства маленького героя: «Я впервые почувствовал поэзию забытых больших дорог, отходящую в преданье русскую старину». И далее: «В чем заключалось очарованье того… что я почувствовал тогда? В ощущенье России и того, что она моя родина? В ощущенье связи с былым, далеким, общим, всегда расширяющим нашу душу, наше личное существование, напоминающим нашу причастность к этому общему?» Эти слова рождают множество мыслей и ассоциаций: большие дороги России, ощущение связи с нею, с ее прошлым, сознание своей сопричастности всему этому, не утраченному до конца дней. В этом – истоки дней. В главе II тема повторяется: «Очень русское было все то, среди чего я жил в мои отроческие годы».
Самая важная часть «Жизни Арсеньева» – книга пятая. В ней говорится об окончательном формировании Арсеньева в поэта. Бунин опускает тяжелые годы своей жизни, годы нужды, случайной и неинтересной работы, душевной депрессии. Арсеньев как бы перешагивает весь этот период. Оставшись наедине с самим собой после расставания с любимой, он весь отдается борьбе с «неосуществимостью»: с самим собой и с миром, – с тем, что он стремится выразить в слове и что не дается ему. И эта борьба за самое главное счастье – научиться «образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания» – заслоняет все другие чувства и стремления. И в один прекрасный день счастье творчества вдруг открывается ему, когда на место душевных терзаний и мучительных поисков приходит спокойствие и очень простое решение: «без всяких притязаний, кое-что вкратце записывать – всякие мысли, чувства, наблюдения». Так рождается художник-лирик, поэт, который должен писать обо всем, что наблюдает и чувствует. Так рождается чувство долга художника, столь же органичное, сколь и сама потребность творчества.
Художник, навечно запечатлевший ужасающую сирость крестьянской Руси, ее исторически предельный тип «идиотизма деревенской жизни», он ныне вспоминал: «Россия в мои годы жила жизнью необыкновенно широкой и деятельной, число людей работающих, здоровых, крепких все возрастало в ней. Однако разве не исконная мечта о молочных реках, о воле без удержу, о празднике была одной из главнейших причин русской революционности? И что такое вообще русский протестант, бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешенный от действительности и ее презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчету, деятельности невидной, неспешной, серой? Как! Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту! Да ни за что – «карету мне, карету!» Говорит писатель и о давно известной пагубной страсти русских – выпивке. «Мужики так и говорят по водку: “Как можно! От ней в человеке развязка делается!” Знаменитое “Руси есть веселие пити” вовсе не так просто, как кажется. Не родственно ли с этим “велением” и юродство, и бродяжничество, и радения, и самосжигания, и всяческие бунты… » А, учитывая, что «первобытно подвержен русский человек природным влияниям», то «вольность… была присуща в прежние времена на Руси далеко не одному дворянству…»
Но несмотря на все недостатки, все парадоксы русской души, писатель гордился тем, что он – русский: «Гордость чем? Тем, конечно, что мы… русские, подлинные русские, что мы живем той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть…» И даже находясь вдали от своей родины (как раз во время создания романа), он никогда не забывал об этой гордости: «…Гордости Россией и всем русским … было.. в излишестве. И не один Ростовцев мог гордо побледнеть тогда, повторяя восклицание Никитина: “Это ты, моя Русь державная!“» Роман «Жизнь Арсеньева» служит еще одним подтверждением этому.
Теперь для него гордость за Россию – это гордость за Россию прежнюю, какой она была до революции. Но не могло величие такой могучей страны бесследно кануть в Лету? Поэтому еще раз хочу повторить вопрос, который лейтмотивом проходит через, наверное, все произведения Бунина эмигрантского периода: «Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, были так уверены?» Следует отметить: употребляя местоимение «мы», писатель берет на себя ответственность за творящееся в России наравне со всеми остальными. Мне кажется, он в некоторой степени даже винит себя за то, что случилось.
Вина же наша в том, что мы забываем уроки, которые дала нам история. Мы снова и снова повторяем те же ошибки. И не случайно писатель все время наказывает нам: нужно «помнить и блюсти свою кровь».
В эмиграции вопрос о будущем оставался для Бунина подернутым густой мглой, он иногда лишь смутно возникал. Осталось только прошлое как исходная причина наступившей трагедии, осталось чувственное восприятие былой действительности. Мыслями и душой он стремился в Россию. Последние годы жизни старого писателя были омрачены особо острой нуждой: постоянно недоставало денег на лечение, квартиру, уплату налогов, долгов. Но особую тоску и безнадежность неутомимый труженик и подвижник писательского ремесла испытывал при мысли, что книги его, никому не нужные, будут пылиться на книжных полках. Были у него основания для сомнений, ведь при жизни не выпало на долю писателя громкой славы, хотя и не был он обойден высокими почестями (присвоение звания академика императорской Академии наук в 1909 г., присуждение Нобелевской премии в 1933 г.). Однако произведения его выходили за рубежом нечасто, лишь сотнями экземпляров, и были известны самому узкому кругу читателей.
В письмах и дневниках Бунин говорит о своем желании возвратиться в Москву. Например, Телешову: «Я сед, сух, худ, но еще ядовит. Очень хочу домой». Но в старости и в болезнях решиться на такой шаг было не просто. Главное же – не было уверенности, сбудутся ли надежды на спокойную жизнь и на издание книг. Указ советского правительства 1946 года «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи...» писатель назвал «великодушной мерой». Однако ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946), растоптавшее А. Ахматову и М. Зощенко, навсегда отвратило писателя от намерения вернуться на Родину. Он представлял себе обстановку в советской России и прекрасно знал, что по заказу сверху он работать не сможет и также не будет скрывать правды. Вероятно поэтому, а может быть, еще по каким – либо соображениям, Бунин так и не вернулся в Россию, всю жизнь, страдая из – за разлуки с Родиной. Он отказался от званий и наград, от денег и дачи, от всего – и умер в своей маленькой квартирке на улице Оффенбаха, в Париже, так и не увидев больше своей Родины.
В своих воспоминаниях Бунин писал: «Слишком поздно родился я. Родись я раньше, не таковы были бы мои писательские воспоминания. Не пришлось бы мне пережить... 1905 год, потом первую мировую войну, вслед за ней 17-й год и его продолжение, Ленина, Сталина, Гитлера... Как не позавидовать нашему праотцу Ною! Всего один потоп выпал на долю ему...»
Хотя творчество Бунина получило широкое международное признание, его жизнь на чужбине была нелегкой. Последний сборник рассказов «Темные аллеи», написанный в мрачные дни нацистской оккупации Франции, прошел незамеченным. В конце жизни Бунин создал еще ряд рассказов, а также на редкость язвительные «Воспоминания» (1950), в которых советская культура подвергается резкой критике, в которой он открыто написал о своих современниках, ничего не приукрашивая, в ядовито – острых оценках выразил свои мысли о них. Поэтому некоторые очерки из этой книги у нас долгое время не публиковались. Бунина не раз упрекали за слишком критические отзывы о некоторых писателях (Горьком, Маяковском, Есенине и др.). Не будем здесь оправдывать или осуждать писателя, но следует сказать лишь одно: Бунин всегда был честным, справедливым и принципиальным и никогда не шел ни на какие компромиссы. И когда Бунин видел ложь, фальшь, лицемерие, подлость, обман, ханжество – от кого бы это ни исходило – он открыто говорил об этом, так как не мог терпеть этих человеческих качеств.
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо...
Как бьётся сердце горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом
С своей уж ветхою котомкой!
Эти стихи, пронизанные чувством одиночества, бездомности и тоски по России, написаны Буниным в эмиграции, начавшейся для него в 1921 году. (Там, недалеко от Парижа, он и похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.)
Годы эта проблема рассматривалась в публикации Б.Ланина, В.Асаткина. В современном литературоведении данная проблема недостаточно исследована. Цель предпринятой работы - сопоставление мыслей И.Бунина и М.Горького о России в публицистике 1917-1920 годов. Осуществление поставленной цели невозможно без решения частных задач: 1. Раскрыть историю взаимоотношений писателей с современной точки...
Чувство жизни у Бунина неотделимо от столь же обостренного чувства смерти. Жизнь и смерть предстают увиденными одновременно с двух точек зрения: надличностной (эпической) и сугубо личной (лирической). В прозе Бунина часто встречается любование жизнью, ее всеобщностью и неизбывностью, и трагический ужас смерти (перед такой же всеобщностью и неизбывностью), вызов смерти и покорность ей. Эпическая...
Нынче здесь, завтра уж в Петербурге, а то и в Крыму, или вдруг взяли да уехали они с Найденовым на Рождество в Ниццу - тогда виз не требовалось". (Зайцев Б.К. Молодость. - Иван Бунин. - цит по изд.: И.А. Бунин. Pro et contra. С. 91). Но так было уже в зрелые годы, а бесприютные скитания молодости опять-таки сближают Бунина с Горьким. "С осени стал работать при "Орловском вестнике", - продолжает...
В стpасти и поисками идеала в любви - он напоминает Гете, у котоpого, по его собственному пpизнанию, в "Веpтеpе" многое автобиогpафично. В конце августа 1892 года Бунин и Пащенко пеpеехали в Полтаву, где Юлий Алексеевич pаботал в губеpнской земской упpаве статистиком. Он взял к себе в упpаву и Пащенко, и младшего бpата. В полтавском земстве гpуппиpовалась интеллигенция, пpичастная к...
Иван Алексеевич Бунин – русский поэт и прозаик, лауреат Нобелевской премии по литературе.
Биография
Фотопортрет Ивана БунинаИван Алексеевич Бунин появился на свет 22 октября 1870 года в воронежском поместье своей семьи. Отец, Алексей Николаевич, был офицером, принимал участие в обороне Севастополя во время Крымской войны. Мать — Людмила Александровна Чубарова. Вскоре после рождения Ивана семья перебралась в Орловскую губернию, где и прошло детство будущего писателя. Он не смог получить систематического образования, что очень огорчало его всю жизнь. Тем не менее, Иван рос смышленым мальчиком, рано научился читать, всегда отличался очень хорошо развитой фантазией.
Детская фотография Ивана Бунина
В 1881 году Бунин поступил в Елецкую гимназию, где смог проучиться только пять лет. У семьи разоренных дворян просто не хватило денег на окончание обучения. Иван вернулся домой, чтобы уже самостоятельно завершить гимназический курс. В 1887 году, когда Ивану было 17 лет, он начал публиковать свои первые стихи. В 1889 году началась работа в газете «Орловский вестник», куда Бунин был принят на должность корректора. Вскоре он познакомился с сотрудницей издания Варварой Пащенко. Родители девушки не хотели давать согласия на их брак, поэтому в 1892 году втайне от всех Иван и Варвара переехали в Полтаву.
В 1895 году Бунин познакомился с Антоном Чеховым, с которым до этого довольно длительное время вел переписку. Этот год стал переломным в жизни Ивана. Начинаются знакомства со многими известными художниками, поэтами, прозаиками. В 1900 году, пребывая в Ялте, Бунин познакомился в актерами Художественного театра под руководством С. В. Рахманинова. К тому времени произошли значительные перемены и в личной жизни Бунина. В 1899 году он женился на Анне Цакни, которая родила ему ребенка.
Молодой Иван Бунин
В 1900 году был издан первый рассказ Бунина под названием «Антоновские яблоки», который позже стал хрестоматийным. В 1901 году последовал сборник «Листопад », а уже в 1903 году писателю была присуждена Пушкинская премия. В это время Бунин много путешествует, бывает во Франции, Италии. Константинополе, на Кавказе. В 1906 году состоялось знакомство с Веpой Муpомцевой, с которой в апреле следующего года писатель отправился в новое путешествие, — в этот раз на восток.
В 1909 году Бунину вновь была присуждена Пушкинская премия. В том же году писатель стал почётным академиком Санкт-Петербургской академии наук. Весной 1917 года Бунин с женой на некоторое время переехал в именье Васильевское, что в Орловской губернии, а осенью вернулся в Москву. Вскоре революционные события вынудили писателя с женой бежать из России. Их путь пролегал через Киев, Одессу, Белград, Константинополь… В марте 1920 года они приехали в Париж.
В эмиграции Бунин продолжает активно заниматься творчеством. В 1924 году выходит повесть «Митина любовь ». Затем последовали произведения «Солнечный удаp », «Дело коpнета Елагина », «Жизнь Аpсеньева », «Роза Иерихона », «Божье древо ». В 1933 году Иван Бунин стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. К тому времени в Европе он уже был очень популярным писателем. Жители Стокгольма на улицах узнавали его в лицо.
На фото: Иван Бунин в старости
В 1936 году Бунину довелось познакомиться и с нацистским режимом. Во время путешествия по Германии его арестовали и грубо обыскали, хотя и вскоре отпустили. Во время Второй мировой войны Бунин жил во французском Грассе, оккупированном нацистами. Этот период жизни писателя был бедным и даже голодным, но он все равно ничего не печатал. В 1945 году, после окончания войны, Бунин вернулся в Париж. Последние годы своей жизни писатель много болел. Близким друзьям он часто говорил о том, что мечтает снова увидеть Москву, но состояние здоровья уже не позволяло этого сделать. Ночью, 8 ноября 1953 года, Иван Бунин умер в своей парижской квартире. Тело писателя было погребено на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Основные достижения Бунина
- Лауреат Нобелевской премии по литературе.
- Почётный академик Петербургской академии наук.
- Дважды обладатель Пушкинской премии.
- Одна из главных фигур эмигрантского Русского Зарубежья.
Важные даты биографии Бунина
- 23 октябpя 1870 года – рождение в Воронеже.
- 1874 год – переезд на хутоp Бутыpки, Орловская губерния.
- 1881 год – поступление в Елецкую гимназию.
- 1889 год – работа в газете «Орловский вестник».
- 1891 год – гражданский брак с Ваpваpой Пащенко.
- 1892 год – переезд в Полтаву. Начало работы в газетах «Полтавские губернские ведомости», «Киевлянин».
- 1895 год – поездка в Петербург и Москву, первый успех в столичном литературном обществе. Знакомство с Антоном Чеховым.
- 1898 год – женитьба на Анне Цакни.
- 1899 год – знакомство с .
- 1900 год – разрыв отношений с Цакни. Путешествие в Беpлин, Паpиж, Швейциpию.
- 1901 год – выход сборника стихов «Листопад».
- 1902 год – издательство «Здание» начинает выпускать произведения Бунина отдельными томами.
- 1903 год – присуждение Пушкинской премии.
- 1906 год – знакомство с Верой Муромцевой.
- 1907 год – путешествие в Египет, Сиpию, Палестину с Муромцевой.
- 1918 год – бегство из революционной России через Одессу.
- 1920 год – прибытие в Париж.
- 1933 год – Нобелевская премия по литературе.
- 1939 год – переезд в Грасс, где писатель прожил всю войну.
- 1945 год – возвращение в Париж.
- 8 ноябpя 1953 года — Иван Алексеевич Бунин умер в своей квартире в Париже.
- Отец Ивана Бунина довел семью до разорения, растратив и свои капиталы, и капиталы жены.
- Бунин стал первым русским писателем, которому была присуждена Нобелевская премия.
- Большевики прозвали писателя «белогвардейцем Буниным».
