Александр Исаевич Воинов.
КОМАНДИРОВКА В МОЛОДОСТЬ
Много лет прошло с тех пор, как моя корреспондентская «эмка» в последний раз проехала по пыльному грейдеру, а казалось, я навсегда простился с Анной, маленьким городком, затерявшимся в Воронежской области, где в глубине большой рощи, за массивной купеческой церковью, тревожным летом сорок второго располагался штаб Воронежского фронта.
Мы часто думаем о том, почему в человеческой памяти запечатляются одни события и начисто стираются другие, может быть, и более значительные. Не потому ли, что существует память сердца? И во время войны, и после нее я побывал в больших городах со славной и древней историей, но почему-то всегда, когда вспоминал о соломеннокрышей Анне, испытывал удивительное волнение, меня неодолимо тянуло вновь побродить по полям и по старому парку, и это чувство было сродни тому, какое мы испытываем, когда думаем о родине, о той родине, где прошли наше детство и юность. Но я родился в Ленинграде, и, казалось, меня должно было бы тянуть за Невскую заставу. Почему же многие годы я думал только о том, как бы снова побывать в Анне. Может быть, причина в том, что, работая над книгой о Николае Федоровиче Ватутине, который командовал Воронежским фронтом, я часто мысленно вновь и вновь возвращался к событиям теперь уже давних суровых лет.
И вот наконец поехал в Анну разыскать волнующие приметы прошлого, поехал с тайной надеждой встретиться с теми, кого знал раньше.
Нет, мне не повезло. Я это понял сразу, как только накатанное шоссе привело меня к знакомой церкви с большими тяжелыми куполами. Время! Оно смело с крыш солому, заменив ее шифером и железом. Исчез пыльный грейдер. Теперь по асфальту можно доехать за несколько часов до Тамбова и Саратова. Но за этими внешними переменами притаились другие, и самые важные. Это и новые дома, и новые улицы, но это, по крайней мере, - два новые поколения.
Вот он, одноэтажный приземистый дом! В нем сейчас школа. На стене табличка: «В этом доме размещался штаб Воронежского фронта». В одном из классов - маленький ватутинский музей.
Вечером я выступил перед школьниками. Ребята слушали внимательно и вежливо. Война для них - кино, книги, и лучше, если они приключенческие. Школа - это школа! Комнаты - это классы, а не штаб. Мои воспоминания - нечто вроде дополнительного урока. Для ребят полководец - это уже герой литературный. В Киеве, на бульваре, у памятника Ватутину играют дети. Для них памятник - это почетная бронза человеку, о котором они знают, что он был героем. Для меня, для моего поколения, бронзового Ватутина не существует. Я вижу его невысокую фигуру на пороге соседнего со школой дома в то давнее сумрачное октябрьское утро, когда он уезжал на Юго-Западный фронт, под Сталинград. Он снова вернется на Воронежский фронт весной сорок третьего. Штаб будет перемещаться из Белгорода в Новый Оскол, затем под Обоянь, а потом, когда закончится Курская битва, все дальше и дальше. Для меня Анна не только воспоминания о суровых боях за Воронеж - это и мои фронтовые друзья. Давно уже нет в живых неутомимого Геннадия Крылова, военного корреспондента ТАСС, нет и корреспондента «Правды» Ульяна Жуковина, вместе с которым мы пережили много тяжелых бомбежек, выручая друг друга на фронтовых дорогах, нет и корреспондента «Красной звезды» Бориса Азбукина. Недавно ушел из жизни Яков Цветов. Лев Ющенко, Михаил Тихомиров и многие другие, составлявшие «корреспондентский корпус» Воронежского фронта, остаются в строю нашего нестареющего поколения.
В маленькой Анне с большим уважением относятся к героическому прошлому и не забывают тех давних дней, когда гитлеровцы жгли Воронеж и в напряженных боях захлебнулось вражеское наступление. Анна наших дней - это центр большого сельскохозяйственного района, и в тишине полей от ранней весны до глубокой осени мирная армия хлеборобов ведет напряженную битву за урожай.
Память о войне! На окраинах Воронежа поля до сих пор невозможно распахать под пашню - так они изрезаны еще сохранившимися глубокими окопами, начиненными железом. За несколько минут мы вместе с оператором кинохроники разыскали и проволочные заграждения из колючей проволоки на полуистлевших черных деревянных кольях, и проржавевшие каски, пулеметы, осколки снарядов, ружейные гильзы. На этих полях трава редкая и жухлая. И вдруг замирает сердце, когда под твоей ногой с хрустом ломается белая, омытая дождями человеческая кость.
Может быть, и не нужно распахивать всю землю, впитавшую кровь наших солдат. Пусть каждый, кто придет сюда, увидит - не под стеклом музейных витрин, на земле, где погибали внуки и деды, защищая родной город, - войну, пусть уже отгремевшую, но оставившую глубокие, незаживающие шрамы.
И хотя уже давным-давно возрожден Воронеж и маленькая Анна из глубокой провинции превратилась в горделивый городок со своей промышленностью, и новыми домами, и конечно же со своим генеральным планом развития на ближайшую пятилетку, день сегодняшний и день завтрашний неразрывно связаны с тем днем, когда из рощи вблизи деревни Подклетная Ватутин всматривался в черные дымы, окутавшие небо над горящим Воронежем: главное для него было не пропустить гитлеровцев, не дать им прорваться, иначе они устремят свой удар на Москву.
В первые годы после окончания войны нам казалось, что мы все знаем о ней. Мы самонадеянно считали, что мы - участники событий, военные корреспонденты, - все видели и обо всем писали. А оказалось, что глубины народного подвига еще не постигнуты даже и сейчас, мы узнаем все новые и новые имена героев и от этого становимся богаче - не только потому, что уроки мужества необходимы для духовного воспитания молодежи, но и потому, что восстанавливается справедливость. И вот, остановившись на развилке дорог, на краю рощи, и наблюдая, как бесконечной чередой, в объезд Анны, по асфальту мчатся машины к Борисоглебску и Саратову, я вдруг вспомнил об одном давнем случае. И, вспомнив о нем, я сразу же представил себе Вилли Бределя - мы тогда стояли рядом вот на этой опушке в ожидании машины перед тем как отправиться к Воронежу. У каждого из нас были свои дела, мне нужны были новые факты для Советского информбюро, военным корреспондентом которого я работал, а Вилли Бредель уже был зачислен в седьмой отдел Политуправления фронта и готовился выступить перед немецкими солдатами на переднем крае. Машина с радиоустановкой уже ушла вперед.
Но наше знакомство с Вилли Бределем началось двумя месяцами раньше. На короткое время меня отозвали с фронта в Москву, и вскоре я должен был возвращаться назад.
Рано утром мне позвонили из Политуправления.
Завтра вы едете на Воронежский фронт. Не можете ли захватить с собой немецкого писателя- антифашиста Вилли Бределя?
Тогда он будет ожидать в холле гостиницы «Москва».
Хорошо! Я заеду за ним в восемь утра.
Ровно в восемь «эмка» остановилась у подъезда гостиницы, и я увидел невысокого худощавого человека в темном пиджаке, с желтым чемоданом в руках. По тому, как тревожно и внимательно он разглядывал машину и, как только я вышел из нее, торопливо устремился мне навстречу, я сразу понял, что не следует входить в холл прежде, чем не спрошу его имени.
А через час мы уже мчались в сторону Ельца.
Вилли Бредель хорошо говорил по-русски с едва заметным акцентом. Он оказался интересным собеседником и много рассказывал о фашистской Германии.
Шофер Сергушкин, молдаванин, обычно разговорчивый, вдруг приумолк. И, поглядывая на него, я заметил, что на его сухом, с мелкими морщинками лице твердо установилось выражение мрачноватой замкнутости.
Класс кончился. Дети играют.
Мы берем училище в то время, когда кончался период насильственного образования и начинал действовать закон великовозрастия . Были года – давно они прошли, – когда не только малолетних, но и бородатых детей по приказанию начальства насильно гнали из деревень, часто с дьяческих и пономарских мест, для научения их в бурсе письму, чтению, счету и церковному уставу. Некоторые были обручены своим невестам и сладостно мечтали о медовом месяце, как нагрянула гроза и повенчала их с Пожарским, Меморским, псалтырем и обиходом церковного пения, познакомила с майскими (розгами), проморила голодом и холодом. В те времена и в приходском классе большинство было взрослых, а о других классах, особенно семинарских, и говорить нечего. Достаточно пожилых долго не держали, а поучив грамоте года три-четыре , отпускали дьячить ; а ученики помоложе и поусерднее к науке лет под тридцать, часто с лишком, достигали богословского курса (старшего класса семинарии). Родные с плачем, воем и причитаньями отправляли своих птенцов в науку; птенцы с глубокой ненавистью и отвращением к месту образования возвращались домой. Но это было очень давно.
Время перешло. В общество мало-помалу проникло сознание – не пользы науки, а неизбежности ее. Надо было пройти хоть приходское ученье, чтобы иметь право даже на пономарское место в деревне. Отцы сами везли детей в школу, парты замещались быстро, число учеников увеличивалось и наконец доросло до того, что не помещалось в училище. Тогда изобрели знаменитый закон великовозрастия . Отцы не все еще оставили привычку отдавать в науку своих детей взрослыми и нередко привозили шестнадцатилетних парней. Проучившись в четырех классах училища по два года, такие делались великовозрастными ; эту причину отмечали в титулке ученика (в аттестате) и отправляли за ворота (исключали). В училище было до пятисот учеников; из них ежегодно получали титулку человек сто и более; на смену прибывала новая масса из деревень (большинство) и городов, а через год отправлялась за ворота новая сотня. Получившие титулку делались послушниками, дьячками, сторожами церковными и консисторскими писцами; но наполовину шатались без определенных занятий по епархии, не зная, куда деться со своими титулками, и не раз проносилась грозная весть, что всех безместных будут верстать в солдаты. Теперь понятно, каким образом поддерживался училищный комплект, и понятно, отчего это в темном и грязном классе мы встречаем наполовину сильно взрослых.
На дворе слякоть и резкий ветер. Ученики и не думают идти на двор; с первого взгляда заметно, что их в огромном классе более ста человек. Какое разнохарактерное население класса, какая смесь одежд и лиц!.. Есть двадцатичетырехгодовалые, есть и двенадцати лет. Ученики раздробились на множество кучек; идут игры – оригинальные, как и все оригинально в бурсе; некоторые ходят в одиночку, некоторые спят, несмотря на шум, не только на полу, но и по партам, над головами товарищей. Стон стоит в классе от голосов.
Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе, например, Митаха, Элпаха, Тавля, Шестиухая Чабря, Хорь, Плюнь, Омега, Ерра-Кокста, Катька и т. п., но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище, какого не пропустит никакая цензура – крайне неприличное.
Семенов был мальчик хорошенький, лет шестнадцати. Сын городского священника, он держит себя прилично, одет чистенько; сразу видно, что училище не успело стереть с него окончательно следов домашней жизни. Семенов чувствует, что он городской , а на городских товарищество смотрело презрительно, называло бабами; они любят маменек да маменькины булочки и пряники, не умеют драться, трусят розги, народ бессильный и состоящий под покровительством начальства. Для товарищества редкий городской составлял исключение из этого правила. Странно было лицо у Семенова – никак не разгадать его: грустно и в то же время хитро; боязнь к товарищам смешана с затаенной ненавистью. Ему теперь скучно, и он, шатаясь из угла в угол, не знает, чем развлечься. Он усиливается удержать себя вдали от товарищей, в одиночку; но все составили партии, играют в разные игры, поют песни, разговаривают; и ему захотелось разделить с кем-нибудь досуг свой. Он подошел к играющим в камешки и робко проговорил:
– Братцы, примите меня.
– Гусь свинье не товарищ, – отвечали ему.
– Этого не хочешь ли? – проговорил другой, подставив под самый нос его сытый свой кукиш с большим грязным ногтем на большом пальце…
– Пока по шее не попало, убирайся! – прибавил третий.
Семенов отошел уныло в сторону; но на него не произвели особенного впечатления слова товарищей. Он точно давно привык и стерпелся с грубым обращением.
– Господа, с пылу горячих !
– Гороблагодатскому.
Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя великовозрастными, и притом Гороблагодатский был второй силач в классе, а Тавля – четвертый. Лица, окружившие игроков, приятно осклаблялись, ожидая увеселительного зрелища.
– Ну! – сказал Тавля.
Гороблагодатский положил на стол руку, растопырив на ней пальцы. Тавля разместил на руке его пять небольших камней самым неудобным образом.
– Валяй! – сказал он.
Тот вскинул кверху камни и поймал из них только три.
– За два! – подхватили окружающие.
– Пиши, брат, к родителям письма, – прибавил Тавля с своей стороны.
Гороблагодатский, ничего не отвечая, положил левую руку на стол. Тавля кинул камень в воздух, во время его полета успел со страшной силой щипнуть руку Гороблагодатского и опять поймал камень.
Толпа захохотала.
Игра в камешки, вероятно, всем известна, но в училище она имела оригинальные дополнения: здесь она со щипчиками , и притом щипчиками холодненькими, тепленькими, горяченькими и с пылу горячими , которые доставались проигравшему. Без щипчиков играла самая молодая, самая зеленая приходчина , а при щипчиках с пылу горячих присутствует теперь читатель.
Между тем матка (главный камень) летала в воздухе, а Тавля своими, здоровенными руками скручивал кожу на руке партнера и дергал ее с ожесточением. После двадцати щипчиков рука сильно покраснела; после пятидесяти появилась синева.
– Любо ли? – спрашивает Тавля, заглядывая ему в глаза.
Катаев Валентин
Почти дневник (Статьи, очерки)
ЗАПИСКИ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ
Осаждаемый с трех сторон красными, город был обречен.
С четвертой стороны лежало море.
Серые утюги французских броненосцев обильно кадили над заливом черным угольным дымом. Синие молнии радио слетали с их прочных изящных рей.
Десантные войска четырех империалистических держав поддерживали добровольческий отряд генерала Гришина-Алмазова, отражавшего наступление красных в южном направлении и защищавшего город.
По улицам маршировали живописные патрули британской морской пехоты, возбуждая восторг мещанок своими кирпичными лицами и синими беретами.
Матросы громко ржали, непринужденно переговаривались между собою в строю и кидали лошадиными голенастыми ногами футбольный мяч, эту национальную принадлежность каждой английской военной части.
Через чугунные мосты проходили экзотические обозы греков.
Ослы и мулы, навьюченные бурдюками, мешками, бочками, какими-то лоханками и оружием, забавно выставляли напоказ любопытным мальчишкам свои плюшевые мохнатые уши и цокали копытцами по асфальту моста.
Унылые греческие солдаты с оливковыми и кофейными лицами путались возле них в своих слишком длинных зеленых английских шинелях, с трудом перенося тяжесть старомодных французских винтовок системы "гра", висящих на широких ремнях на плече. Эти архаические ружья стреляли огромными пятилинейными пулями, очень толстыми, медными и дорогими. Каждая такая пуля весила не менее четверти фунта. Так, по крайней мере, казалось.
Легкомысленные двуколки зуавов, похожие на дачные мальпосты, решетчатые и качающиеся, удивляли зевак своими огромными колесами, вышиною в гигантский рост шагавших рядом чернолицых солдат. Здесь были сенегальские стрелки, вращавшие белками глаз, напоминавшими сваренные вкрутую и облупленные яйца. Здесь покачивались алые фесочки тюркосов, здесь страшно поблескивали рубчатые ножи, примкнутые к длинным стволам колониальных карабинов.
Козьи кофты французских капитанов и расшитые золотом каскеты английских морских лейтенантов торчали за столиками переполненных кафе и отражались в зеркалах казино и театральных вестибюлей.
Благодаря присутствию многих военных и штатских иностранцев, полковников и спекулянтов, международных авантюристов и дорогих кокоток, русских князей и графов, крупнейших фабрикантов и содержателей притонов город имел вид европейского.
Весна была холодной, но солнечной.
Мартовский случайный снег держался недолго. Налетал морской ветер, затем туман. Они пожирали снег, уносили его белыми тугими облаками в море, и на расчищенном, великолепно отполированном голубом небе опять блистало холодное, ледяное солнце.
Улицы были полны цветов.
На углу двух центральных проспектов, возле кафе с громкой швейцарской фамилией, стояли зеленые сундуки цветочниц, заваленные кудлатыми пачками хризантем, мотыльками парниковых, огуречных фиалок и идиллическими звездами подснежников.
Рядом с этими цветочными сундуками помещались столы валютных торговцев с грудами разнообразных кредиток, купонов, чеков и аккредитивов, которые успешно конкурировали с прелестной, но, увы, бесполезной красотой холодных и нежных цветов.
Два потока праздных и хорошо одетых людей протекали мимо друг друга и мимо этих цветов и денег. Над толпой носились запахи трубочного табаку, английских духов, дорогой пудры и, конечно, сигар.
Скрипели башмаки и перчатки, постукивали трости, бренчали шпоры русских поручиков, этих удалых молодых людей, нацепивших все свои заслуженные и незаслуженные знаки отличия. Офицеры подчеркнуто козыряли друг другу, уступали дорогу дамам, говорили "виноват", "простите", опять звенели шпорами и с громким бряцанием волочили зеркальные кавалерийские сабли по граниту и бетону тротуаров.
Это был самый беззастенчивый, самый развратный, трусливый и ложновоинственный тыл.
II
На подступах к городу, на пяти позициях, самая дальняя из которых была не более чем за шестьдесят верст, а самая близкая - за двадцать, обманутые и одураченные легендарными обещаниями и цинично лживыми телеграммами, мерзли на батареях вольноопределяющиеся, юнкера и кадеты. Они верили в помощь англичан и французов. Им еще не надоело воевать. Они еще жаждали наград, крестов и славы. Они еще не сомневались, что большевики будут раздавлены.
Город был обречен.
Уже ничто не могло помочь.
Этого могли не замечать только слепые или пьяные.
Однако этого не замечал никто. Или, вернее, этому никто не верил.
А между тем на окраинах и в рабочих предместьях люди жили своей особой, трудовой и опасной жизнью революционного подполья.
Напрасно контрразведка развешивала агитаторов на фонарях и железнодорожных мостах.
Напрасно юнкера оцепляли целые кварталы и громили десятки нищих квартир, отыскивая крамольные типографии и большевистские явки.
Каждый завод, каждый цех, каждый дом и каждая квартира были штабами, типографиями и явками большевиков.
Каждую ночь по стенам и заборам неведомо кем расклеивались серые листки, грубо отпечатанные вручную. Наутро возле прокламаций собирались возбужденные толпы рабочих.
Что могли поделать юнкерские патрули? Юнкеров были десятки и сотни, а рабочих тысячи.
Каждую ночь в пустынных улицах шли люди, перетаскивая с одного места на другое оружие и патроны. Не только револьверы и ружья - здесь были в громадном количестве пулеметы и даже морские скорострелки.
В ночной темноте раздавались тревожные одиночные выстрелы, иногда залпы, иногда короткие очереди "кольта". Шальные пули тонко пели на излете, и звенело разбитое стекло слепнущего фонаря.
Французские артиллеристы, расквартированные на окраинах города, не могли не подвергнуться влиянию русских революционных рабочих. Незнание русского языка не могло быть препятствием. На стенах казарм, на полосатых будках часовых, наконец, на щитах скорострелок расклеивались прокламации, написанные по-французски.
Французским солдатам начинало надоедать пребывание в этой стране, где происходила война русских с русскими.
Они слишком много знали о социализме, чтобы верить басням своих офицеров о бандитском восстании "разбойников-большевиков".
Французские солдаты волновались и требовали скорейшей отправки на родину.
Им надоела военная жизнь, им хотелось вернуться к очагам и семьям. Они достаточно бились на Марне и под Верденом для того, чтобы позволить себе роскошь не дежурить у своих батарей и парков в этой варварской и загадочной стране, в соседстве с врагом, который был неуловим и вездесущ.
Дисциплина французских частей падала.
Солдаты не желали больше подчиняться офицерам. Они без разрешения уходили из частей и шлялись группами в предместьях, вступая в мимические объяснения с рабочими. Ночью они пели прованские песенки, потрясали серыми, пузатыми, похожими на рубчатые дыни фляжками и пили коньяк. Они вступали в драки с русскими офицерами и всячески демонстрировали свое презрение к стране, куда их насильно привезли.
III
Французское командование находилось в состоянии крайнего возбуждения и растерянности. Начальник штаба каждые два часа посылал адъютанта на радио.
Французский генерал Франше д"Эспере проносился по улицам в своем отличном автомобиле и появлялся в ложах. Этот моложавый седоватый воин, окруженный отборной свитой, думал, что он является единственным хозяином положения. Его переговоры по радио со своим правительством окружались строжайшей тайной, и никто, кроме него, не читал пакетов, которые время от времени привозили ему на линейном миноносце. Наружно он был вполне спокоен.
Русская и французская контрразведки вели параллельную работу, вследствие чего выходили постоянные конфликты и недоразумения. Французы часто считали действия русских ненужными и вредными, в то время как русские полагали французов неопытными сыщиками, которые своим вмешательством портят работу.
Работы у контрразведок было много. Работа была важная и ответственная. Она была направлена против мощной и неуловимой большевистской организации, отлично связанной с Москвой и успешно разлагавшей иностранные отряды.
Трения между двумя командованиями - добровольческим и французским продолжались все время.
Между тем по городу распространялись самые невероятные слухи.
Говорили о какой-то измене, говорили о близкой падении города, говорили об одной очень известной кинематографической артистке, имевшей близкое отношение к генералу Франше д"Эспере и игравшей выдающуюся роль в предполагавшейся сдаче города красным.
ОЧЕРК
Слово очерк в современном русском языке, в русском языке XIX и XX вв. имеет три основных значения:
1) Контур, очертание. Например: «Какой превосходный, изящный очерк , какая свежесть и прозрачность продолговатого лица, внезапно открывшегося от рассыпавшихся в обе стороны кудрей!» (В. Даль, «Гофманская капля»).
На основе этого значения возникло широкое применение слова очерк в живописи, в изобразительном искусстве: «Мы поехали вместе в Лондон; я расспрашивал его подробности, мелочи о друзьях, – мелочи, без которых лица перестают быть живыми и остаются в памяти крупными очерками , профилями» (А. Герцен, «Михаил Семенович Щепкин»).
Так как на словесно-художественное творчество легко и охотно переносились метафоры, образы и термины живописного искусства, то слово очерк стало в художественной литературе XIX в. применяться к манере словесного изображения чего-нибудь. У И. А. Гончарова в письме к П. Валуеву (1877) «Тонкость, грация, деликатность его очерков в сфере чувств, почти неуловимы – и от того местами неясны».
2) Описание, изложение, исследование обзорного характера, дающее общее представление о сущности какой-нибудь темы, вопроса. Например: «Очерк современного русского языка » акад. А. А. Шахматова , «Очерк истории древнерусской литературы » акад. В. М. Истрина.
На почве этого значения вырастает обозначение «очерками » научных трудов, представляющих собою серию внутренне связанных эскизов, набросков, статей. Например: «Очерки по истории русского литературного языка ».
3) Небольшое литературное произведение, содержащее краткое выразительное описание чего-нибудь. Например: очерки народной жизни (см. Ушаков, 2, с. 1033).
Это значение, развившееся в русском литературном языке с 30–40-х годов XIX в., получило затем очень широкое распространение. В этом значении слово очерк стало особенно продуктивным в советской литературе. На почве его выросла серия новых производных слов: очеркист, очеркистка, очеркистский, очерковый, очеркизм .
В системе современного русского языка слово очерк ближе к книжному стилю, чем к бытовой устной речи. Это слово – интеллигентское, литературное. При этом первоначальное значение его – «контур, очертание» – устаревает. Оно воспринимается как поэтическое или профессионально-живописное.
Между тем, именно это значение, сложившееся в концеXVIII – начале XIX в., легло в основу всей последующей семантической истории слова очерк.
Образование очерк возникает в живой устной речи (ср. почерк, росчерк; ср. черкать – черкнуть ):
Постой же. – На листе черкни на записном,
Противу будущей недели:
К Прасковье Федоровне в дом
Во вторник зван я на форели.
(Грибоедов , «Горе от ума », д. 2, явл. 1).
Это бессуффиксное образование находится в связи с глаголами очертить – очеркнуть – очеркивать и очертиться – очеркнуться– очеркиваться.
(Ср. в «Материалах» И. И. Срезневского (2, с. 849): очьрсти-очерести, очьрту – очертить : – Да очертеть два круга. Иезек. 1.20 толк. Упыр. (В.). – Ср.: кроугоу бо очрьтеноуемоу не видитъ (конца), иже его нѣ очрьталъ. Ио. экз. Шест. 1263 г. (Калайд. 145).
– провести, обозначить границу: – Очерести мѣроу градноую (χωρογραφ σαι. Алексндр. 32. Длъготу града Александръ очерте (χωρογράφησε ) т. ж. 31.
Очьртатися очрътатися – отделять себя: – си соуть очрътающеся (о ποδιορίς ντεσ αυτούς ). Апост. XV в. (Оп. II. 1. 160).
Очьртение очертение очрьтение – очертание, граница: – Въочертении стопъ осоудивъ (ne e graduum termino discederet). Жит. Фед. Сик. 81. Мин. чет. апр. 451.
– грамматический термин: – Наричеть бо ся видъ и очрьтение и образъ. Изб. 1073 г., 227).
Ср. у И. И. Панаева в очерке «Великосветский хлыщ» (1856): «И он мастерски очеркнул перед Щелкаловым жизнь его и ему подобных».
Слово очертание еще В. К. Тредиаковским было выдвинуто как возможный русский литературный эквивалент латинского figura («Слово о премудрости, благоразумии и добродетели»). Слово же очерк в диалекте рисовальщиков могло сблизиться еще в XVII–XVIII вв. с немецким Umriß. Ср. в немецко-русском рукописном словаре XVII в. (по выборкам академика И. В. Ягича): Abreissen, Abriss съчерканiе . Но это сближение фактически едва ли осуществилось ранее второй половины XVIII в.
Во второй половинеXVIII в. М. В. Попов в своем переводе двух песен из «Дидактическия поэмы на феатральное возглашение госп. Дората» предложил для французckoro esquisse славяно-русское слово – первоначертание.
В словари Академии Российской слово очерк попадает как полный синоним слова очертание (сл. АР 1822, 4, с. 742). Очертание же определяется так: «1) Действие того, кто очертил что. 2) У живописцев и ваятелей: первое расположение изображения, основа, грубое начало. 3) Иногда берется за облик, окружность. Очертание лица » (там же, с. 745)
Таким образом, очертание по своим значениям было связано с глаголами очертить – очерчивать («обводить вокруг чего черту для определения границ») и профессиональным очертать («У живописцев значит: обрисовать, сделать чему очертание, начертить основание какому изображению. Художник не окончил картины, а только очерталоную » – там же).
В дальнейшей истории русского литературного языка пути развития обоих синонимов – очертание и очерк – разошлись. Слово очерк несколько стеснило, ограничило круг употребления высокого книжного слова очертание. Значение действия в слове очертание отмирает уже к началу XIX в. Слово очерк было разговорно-конкретнее. По своему морфологическому строю (безсуффиксное отглагольное образование) оно было более приспособлено к тому, чтобы совмещать в себе значение действия и его результата. Оно было связано более тесно и непосредственно, чем книжно-славянизм очертание, с конкретным значением слов очертить, очеркивать – очеркнуть. Оно обозначало действие по глаголу очертить и продукт этого действия: контуры, окружность, черты, ограничивающие что-нибудь. Вот несколько иллюстраций:
«Если бы я владел кистью, то на верхушке письма моего начертил бы тебе... какой-нибудь очерк глухого местечка на меловой горе...» (Станкевич, письмо Неверову от 24 июля 1833 г.).
Зима в могуществе суровом,
Царица стужи и снегов,
Являет в образе вам новом
Знакомый очерк берегов.
(Вяземский , « Екат.Петр. Ермоловой »)
«Любаша была среднего роста, гибка и такого приятного очерка в стане, что казалось, было бы легко обнять ее двумя пяденями, приподнять и поставить перед собою на стол» (Даль, «Павел Алексеевич Игривый»); «... я люблю скакать на горячей лошади по высокой траве, против пустынного ветра; с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся все яснее и яснее» (Лермонтов, «Княжна Мери»); «Тоненький орлиный нос с открытыми полупрозрачными ноздрями, смелый очерк высоких бровей, бледные, чуть-чуть впалые щеки – все черты ее лица выражали своенравную страсть и беззаботную удаль» (Тургенев, «Записки охотника», «Чертопханов и Недопюскин»); «Ночь была довольно светлая; Чертопханов мог различить зубчатый очерк леса, черневшего впереди сплошным пятном» (Тургенев, «Записки охотника», «Конец Чертопханова»); «Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака» (Тургенев, «Записки охотника», «Бирюк»).
Падает сизый туман на долину,
Красное солнце зашло вполовину,
И показался с другой стороны
Очерк безжизненно-белой луны.
(Некрасов, «Псовая охота »)
Я этих губ люблю надменный очерк ...
(Тургенев, «Параша »)
«...чистый, правильный очерк головы, нежные черты прозрачного личика и тоненькие тщедушные члены отличали его [ребенка ] сразу от известного уже типа коренастых, грубо обточенных детей крестьянских» (Григорович, «Антон-Горемыка»); «Какие тонкие черты, что за чудный очерк головы и лица, какая невыразимая живость физиономий! В манерах и движениях андалузянок есть какая-то ловкость, какая-то удалая грация...» (Боткин, «Письма об Испании»).
Головки русой очерк нежный
В тени скрывался, а чело –
Святыня думы безмятежной –
Белело чисто и светло.
(А. Хомяков , «Лампада поздняя горела... »)
То все были Наяды. В серебряной мгле
Рисовались их очерки ...
(Я. Полонский , «Наяды »)
Он видит – слева, между вод,
Громады скал. Их очерк странный
Ему знаком.
(А. Майков , «Призвание »)
Но мысль глубокая легла
На очерк дивного чела.
(А. К. Толстой , «Грешница », 5)
Любопытны примеры употребления слова очерк в этом значении у А. С. Пушкина:
Один стоит, вдаль устремляя взоры,
И в темных очерках ему рисует
Мечта давно знакомые предметы...
(Медок)
«...Появление ”Эды“, произведения столь замечательного оригинальной своей простотою, прелестью рассказа, живостью красок – и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных, появление «Эды» подало только повод к неприличной статейке в Северной пчеле...» («Бал» Баратынского).
В поэтическом языке первой третиXIX в. было особенно распространено фразеологическое сочетание волшебный очерк. См., например, у Е. А. Баратынского в поэме «Бал»:
Страшись прелестницы опасной,
Не подходи: обведена
Волшебным очерком она;
Кругом ее заразы страстной
Исполнен воздух!
Ср. у Лермонтова в «Вадиме»: «Наконец лес начинал редеть, сквозь забор темных дерев начинало проглядывать голубое небо, и вдруг открывалась круглая луговина, обведенная лесом как волшебным очерком... »
В драме Лермонтова «Два брата» (д. 2, сц. 1): «Юрий... я был увлечен этой девушкой, я был околдован ею; вокруг нее был какой-то волшебный очерк... ».
Ср. в переносном значении: «Купер приводит вас смотреть на те же страсти, на того же человека, но вне очерка , обведенного вокруг нас общежитием...» (Вяземский, «Старая записная книжка»).
У А. Н. Вульфа в «Дневнике» (15 декабря 1829 г.): «Остальное все потонуло в море обыкновенных случаев и посредственности – два волшебных очерка , из которых я напрасно старался и стараюсь выйти» (Вульф, с. 242).
Естественно, что и в живописном и в литературном смысле слово очерк становится более употребительным, чем очертание , в значении «эскиз, контуры». Например, у И. В. Киреевского в «Обозрении русской словесности за 1829 год»: «Если Карамзин... ограничился преимущественным изложением политических событий и недосказал многого в других отношениях, то это ограниченье было единственным условием возможности его успеха; и нам кажется весьма странным упрекать Карамзина за неполноту его картины тогда, когда и с этой неполной картины мы еще до сих пор не можем снять даже легкого очерка , чтоб оценить ее как должно» (Киреевский, 1861, 1, с. 27). У А. Н. Вульфа в «Дневнике» (21 марта 1842 г.): «Так и у Лермонтова страсти пылкие отражались в больших, широко расставленных черных глазах, под широким нависшим лбом и в остальных крупных (не знаю, как иначе выразить противоположность ”тонких“) очерках его лица» (Вульф, с. 383).
У Н. И. Греча в «Воспоминаниях юности»: «Вам стоит засесть, задуматься, забыться, – и в воображении вашем явится ряд светлых, небывалых, но милых, возможных и понятных призраков, которые, как действием дагерротипа, ложатся стройными очерками на белую бумагу» (Греч 1930, с. 248). «Вышесказанного достаточно для легкого очерка ; но для живого портрета нужны краски фактов» (Жуковский, «Иосиф Радовиц», 1850). «Первые 30 лет жизни моей были резки в очерках и пестры красками...» (Даль, «Вакх Сидоров Чайкин, или...»).
Как эти горы, волны и светила
И в смутных очерках она любила
Своею чуткой, любящей душой...
(Тютчев , «Memento »)
«Стены все были исписаны углем и мелом. В этих очерках видно было фантастическое своеволие» (Полевой, «Мечты и жизнь», ч. 2). «Было время, – говаривал Албрехт, – от которого нам не осталось ни звука, ни слова, ни очерка : тогда выражение было не нужно человечеству...» (В. Ф. Одоевский, «Русские ночи. Ночь восьмая. Себастиян Бах»). «Разнотенные облака носились по горизонту, и представляли мне фантастические очерки , в которых воображение мое искало отблеска тех предметов, которые живут в душе моей невыразимыми чертами» (Н. Греч, «Путевые письма...», ч. 1, гл. 1). «По общему впечатленью особенно близки к Помпеянскому стилю, и очерками и колоритом, миниатюры, где изображаются языческие храмы...» (Ф. И. Буслаев. Соч., 1).
И стемнело все. Все виды
В смуглых очерках дрожат,
И внесла звезда Киприды
Яркий луч свой в тихий сад.
(Бенедиктов , «Вечер в саду »)
Эфир и море! Вы ль не братья?
Не явны ль очерки родства
В вас, две таинственные бездны?
(Бенедиктов , «Море »)
«Но нигде субъективность автора не проявилась так резко, так странно и так во вред комедии, как в очерке характера Молчалина, который он заставляет делать самого же Молчалина...» (Белинский, «Горе от ума А. С. Грибоедова»); «Пушкин то и сделал: он представил в трагедии своей верный очерк века, сохранил все его краски, все особенности его цвета» (И. В. Киреевский, «Обозрение русской словесности за 1831 год»); «В знаменитом творении своем Discours sur l"histoire universelle (Речь о всеобщей истории) Боссюэт представил великолепный, но неполный очерк истории» (Т. Грановский, «Учебник всеобщей истории»); «...драматическая форма, употребляемая в них (в повестях Загоскина. –В. В. ) иногда автором, придает много живости этим очеркам » (С. Т. Аксаков, «Семейные и литературные воспоминания»); «Энергетический, смелый, всегда тревожный очерк испанских мелодий так противоположен спокойному и широкому рисунку мелодий итальянских...» (Боткин, «Письма об Испании»); «Он как бы заботился только о том, чтобы набросать один очерк громадного государства...» (Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»); «Если хотите, я сообщу вам легкий физиологический очерк этих господ, то есть Вахрушевых...» (Григорович, «Неудавшаяся жизнь»). «В то время, когда ему следовало бы приняться строго за учение, укрепить свой рассудок, распространить круг своих познаний путешествием по России и по чужим краям и прилежным наблюдением бытии человеческих, не ограничиваясь легкими очерками учебной книги, – его женили (на шестнадцатом году)» (Греч, «Воспоминания старика»).
Эта связь живописного значения с литературным у слова очерк ярко сказывается в литературном языке 20–40-х годов XIX в.
У Пушкина: «Драматический очерк Les marrons du feu обещает Франции романтического трагика» («Об Альфреде Мюссе»). «Не согласитесь ли вы перевести несколько из его Драматических очерков ?» (Письмо к А. О. Ишимовой от 25 января 1837 г.). «Вместо того, чтоб сосредоточить вашу комическую силу на каком-нибудь предмете, требующем долгого размышления, вы раздробили ее на тысячу мелких блистательных очерков , возобновили ту изобретательную плодовитость испанских поэтов, которых произведения и успехи считались сотнями» («Французская академия»).
У Ф. М. Достоевского в письме к брату М. Достоевскому: «A Phèdre? Брат! Ты бог знает что будешь, ежели не скажешь что это не высшая, чистая природа и поэзия. Ведь это Шекспировский очерк , хотя статуя из гипса, а не из мрамора». У И. И. Панаева в рассказе «Прекрасный человек» (1840): «Те водевили, которые написаны мною, – говорил Зет-Зет, – это так, мелочь, маленькие штучки, – а это уж вещь обделанная, обработанная: в моих водевилях только эскизы, очерки , а это уж драма, тут создание» (Панаев, 1888, 2, с. 30). У И. А. Гончарова в «Необыкновенной истории»: «И в самом деле, у него [Тургенева] кисти нет, везде карандаш, силуэты, очерки , все верные, прелестные!» «Я свои планы набрасывал беспорядочно на бумаге, отмечая одним словом целую фразу, или накидывая легкий очерк сцены, записывал какое-нибудь удачное сравнение, иногда на полустранице тянулся сжатый очерк события, намек на характер и т. п.».
Понятно, что словарь 1847 г. должен был хоть частично отразить новые соотношения слов очерк и очертание. Очертание описывается путем ссылки на очерк. Тем самым подчеркивается, что роли переменились, и слово очерк пользовалось в русском литературном языке 20–30-х годов большим распространением, чем очертание: «Очертание... 1) Действие очертавшего. 2) То же, что очерк. Очертание лица ».
В определение же слова очерк включено и новое литературное значение, сложившееся в карамзинской школе: «Очерк , а, с. м. 1) Обозначение предмета одними чертами; очертание. Очерк лица. 2) Краткое описание чего-либо. Очерк Костантинополя » (сл. 1847, 3, с. 150).
В конце 30-х – начале 40-х годов слово очерк становится обозначением особого литературного жанра – фельетонного, беллетристического описания быта той или иной социальной среды, той или иной общественной сферы. Тут очевидна прямая связь с первоначальным живописным употреблением слова очерк. В «Дневнике» А. В. Никитенко (21 февраля 1835 г.) о «Вечерах на хуторе» Гоголя читаем: «Они замечательны по характеристическому, истинно малороссийскому, очерку иных характеров и живому, иногда очень забавному, рассказу» (Русск. старина, 1889, сентябрь, с. 527).
В самом начале сороковых годов вышло сочинение А. П. Башуцкого «Очерки из портфеля ученика натурного класса». «Физиологический очерк » становится модным жанром в поэтике натуральной школы 40-х годов .
Любопытно, что в «Русско-французском словаре» Ф. Рейфа (1835–1836) франц. слово contour переводится через обрись. Очевидно, обрись сочинено по правилам народной этимологии под влиянием Abriss – абрис (очерк, очертание).
Ср. у И. И. Панаева в очерке «Онагр»(1841): «Санкт-петербургские онагры, по-моему, гораздо любопытнее санктпетербургских ”львов“. Не знаю, даст ли этот слабый очерк хоть небольшое понятие о том, что такое санктпетербургский онагр ». У Панаева же в очерке «Литературный Заяц» (1844): «Да, это любопытный тип, драгоценный предмет для литературно-физиологического очерка с картинками, под названием: ”Литературный заяц“...»
У В. Г. Белинского в статье 1843 г. «”Физиология вивёра“ Джемса Руссо»: «Нельзя не удивляться легкости, игривости и остроумию, с какими французы воспроизводят свою национальную жизнь в юмористических и нравоописательных очерках ». И. С. Тургенев в рецензии на роман Е. Тур «Племянница» писал об успехе в последнее время разных отрывков, очерков , заслонивших форму многотомного романа. В письме В. П. Боткина к И. И. Панаеву (от 14 апреля 1856 г.): «”Провинциальный хлыщ“ вышел очень хорош. Это действительно настоящие очерки нравов» (Тургенев и «Современник», с. 370); «...подобные очерки нравов немедленно находят себе признание в большинстве и след. действуют» (там же, с. 371).
У Тургенева в «Воспоминаниях о Белинском»: «...только вследствие просьб И. И. Панаева, не имевшего чем наполнить отдел смеси в 1-ом нумере ”Современника“, я оставил ему очерк , озаглавленный ”Хорь и Калиныч...“. Успех этого очерка побудил меня написать другие...».
У Г. И. Успенского в очерке «Волей-неволей» (1884): «О мужике всё очерки , а о культурном обществе романы. Очерк из мужицкой жизни задушил и замучил всех интеллигентских деятелей, очерк , которого они даже и в руки не берут, очерк , исчезающей к тому же в широкой, подавляющей деятельности таких огромных сил, как Тургенев, Достоевский, Толстой, Гончаров...».
У М. Горького в статье «О литературе»: «Очерк всегда считался низшей формой литературы, что вообще неверно и несправедливо. Вспомним хотя бы только двух мастеров очерка , совершенно не сродных по характеру талантов и мироощущений: Глеба Успенского и Гюи де Мопассана. Может быть, следует указать, что ”Записки охотника“ И. С. Тургенева по форме своей не что иное, как очерки , что этой формой не брезговали: Салтыков-Щедрин, Писемский, Лесков, Слепцов, Помяловский, Короленко и целый ряд очень крупных, весьма прославленных литераторов.
Молодая наша литература выдвинула из своей среды группу талантливых ”очеркистов “, и они постепенно придают очерку формы ”высокого искусства“». Тут же Горький говорит об «убежденных пропагандистах ”очеркизма “» (Горький, О лит-ре, 1937, с. 57–58).
Семантической параллелью к истории слова очерк может служить история слова набросок. Слово набросок образовано в русском литературном языке 30–40-х годов под влиянием французского esquisse (ср. ébauche). В Академическом словаре 1847 г. слова набросок еще нет. Оно впервые зарегистрировано «Толковым словарем» В. И. Даля. Здесь читаем: «Забросок , накидок, намёток, оклад, обвод, очерк карандашом, пером» (1881, 2, с. 389).
Слово набросок возникло в живописном, художническом диалекте. Им обозначался неотделанный рисунок, предварительно, бегло намечающий важнейшие черты будущего художественного произведения. В 30–40-х годах XIX в. наряду со словом набросок употреблялось для передачи французского esquisse также параллельное образование накидок . Вскоре слово набросок было перенесено и в область словесного искусства для обозначения первоначального проекта чего-нибудь.
М. Горький в статье «Об очерке» писал: «Говоря об очерке как литературной форме, Арамилев должен был исходить от глагола чертить, очерчивать. Очерк равносилен и равноценен ”эскизу“ – наброску для памяти карандашом, пером» (Горький, Несобр. лит.-крит. статьи, 1941, с. 489).
Опубликовано вместе с этюдами о словах суть и письменность под общим заглавием «Из истории русской литературной лексики» в кн. «Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР» (1959, № 12). В архиве сохранилась рукопись (22 листка разного формата), охватывающая в целом около трех четвертей окончательного текста (в последнем появился ряд новых примеров).
Печатается по тексту публикации с внесением ряда необходимых поправок и уточнений. – В. Л.
