Чтобы помнили. куприн александр васильевич

Куприн в Балаклаве Утро в балаклавской гостинице «Гранд-Отель» началось с прихода Тимофея, полового. Тимофей потребовал пачпорт бродяги, которого барыня вчера ночью привела к себе в номер с бульвара.- Хорошо, - сказала барыня, - приди после…Барыня была такая

7 сентября 1870 года родился знаменитый русский писатель и драматург Александр Куприн. «Родился я 26 августа (по старому стилю) 1870 г. Пензенской губернии в городе Наровчате, о котором до сих пор есть поговорка: «Наровчат – одни колышки торчат», потому что он аккуратно выгорает через каждые два года в третий дотла» , – писал Куприн в 1913 году. Мальчик не знал своего отца, потому как он скончался от холеры, когда ребенку не было и года. Семья остается без кормильца.

Матери Александра Ивановича ничего не оставалось делать, как переехать в московский Сиротский дом и поселиться в общей палате вдовьего двора. Будущий писатель вырос, купаясь в лучах материнской любви, она была для него всем. Как говорил сам Куприн, это было «верховное существо с непреклонным характером и высоким благородством». Именно мать, княжна Любовь Куланчакова, оказала огромное влияние не только на раннее творчество сына, но и на всю его жизнь. За неимением средств она была вынуждена отдать Александра в сиротское училище, когда тому только исполнилось шесть лет. «Форменная кумачовая ленточка перетягивала парусиновую рубашку и панталоны»: все это причиняло мальчику страдания, он с детства не мог терпеть казенщины. В люди Куприн выходил долго…

дом-музей Куприна в Наровчате

Из воспоминаний писательницы Тэффи: «Внешность у Куприна была не совсем обычная. Был он среднего роста, крепкий, плотный, с короткой шеей и татарскими скулами, узкими глазами, перебитым монгольским носом»; «Но человек — Александр Иванович Куприн был вовсе не простачок и не рыхлый добряк. Он был человек сложный».

С 1876 по 1880 год Куприн учился в Московском Разумовском сиротском пансионе, с 1880 по 1887 год – во Втором московском кадетском корпусе, где царила палочная дисциплина и «дедовщина», с 1887 по 1890 – в Александровском военном училище. Затем 4 года служил подпоручиком в пехотном полку на Украине, в заштатных гарнизонах. Потом был переезд в Киев, бедность, отсутствие профессии, семь лет скитаний по стране. И уже потом – Петербург, литературная известность, знакомство с великими современниками, эмиграция, 17 лет жизни в Париже и в 1937 году, за год с небольшим до смерти – возвращение на Родину.

Итогом первых после офицерской службы беспокойных лет стали 2 книги: сборник очерков «Киевские типы» (1896) и сборник рассказов «Миниатюры» (1897). Позднее Куприн оценил их как «первые ребяческие шаги на литературной дороге». Уже в пору творческой зрелости Куприн одну из своих писательских заповедей сформулировал так: «Ты – репортер жизни… суйся решительно всюду… влезь в самую гущу жизни…»

Писателем Александр Иванович стал случайно. Когда он еще был курсантом военного училища, решил написать рассказик, подписался «Ал. К-рин». 3 декабря 1889 г. в журнале «Русский сатирический листок» его рассказ «Последний дебют» был напечатан, это был рассказ был об актрисе, которая покончила с собой на сцене. Об этом стало известно начальству и «презренный писака, затесавшийся в славные ряды будущих героев отечества» был обнаружен и предан суду. Куприна посадили на двое суток в карцер, где он поклялся себе не прикасаться к перу и бумаге. Все изменила встреча с Иваном Буниным, который помог талантливому курсанту заработать первый гонорар.

Впоследствии Куприн иронически вспоминал свой первый рассказ: он был полон мелодраматических штампов. В повести «Поединок» (1909) герой Ромашов, в котором угадываются черты автора, сочиняет по вечерам уже третью по счету повесть под заглавием «Последний роковой дебют». Подпоручик сам стыдился своих литературных занятий и никому в мире ни за что не признался бы в них». В романе «Юнкера» (1932) герой Александров тоже печатает рассказ «Последний дебют», а потом, отсиживаясь в карцере, читает «Казаков» Толстого и осознает свое ничтожество в сравнении с классиком.

Про Куприна сочинили стишок: «Спустился ты на дно морское,/ Поднялся ты за облака./ Из четырех стихий в покое/ Огонь оставил ты пока». Куприн одним из первых среди русских литераторов рискнул присоединиться к путешествиям по воздуху и под воду. 13 сентября 1909 года совместно со знаменитым авиатором Сергеем Уточкиным писатель поднялся над Одессой на воздушном шаре на высоту 1250 метров. А 12 ноября 1910 года Куприн вместе с авиатором Иваном Заикиным совершили полет на самолете над Одессой. Полет закончился катастрофой. К счастью, Куприн почти не пострадал. Впечатления от воздушных путешествий отражены, соответственно, в очерках «Над землей» и «Мой полет». А 28 октября 1909 года, облачившись в шестипудовый водолазный костюм, Куприн совершил подводную экспедицию в море возле Одессы.

В 1890 году молодого подпоручика Куприна по окончании училища отправляют в городок Проскуров Подольской губернии служить в пехотном полку. Казарменные порядки стали тягостным времяпровождением для Александра, и он полностью углубляется в литературу. Началом творческой карьеры Куприна можно считать 1893 год, когда на свет появляются рассказы «Лунной ночью», «Дознание» и повесть «Впотьмах». В 1894 году он возвращается в Киев и полностью проходит «переквалификацию». Местные газеты и журналы печатают его очерки, фельетоны и рассказы, кроме этого Куприн подрабатывает журналистом, печатается в полицейской и судебной хрониках, но это не спасает от нищеты. Он пишет, чтобы заглушить чувство голода. Один за другим появляются сборники: очерков «Киевские типы» и рассказов «Миниатюры».

Куприн был ленивый писатель, он вел разгульную жизнь, призвать его к порядку и усадить за письменный стол – было не просто. Первая супруга писателя Мария Карловна Давыдова-Иорданская, прибегала к суровым мерам. Лето 1906 года семья проводила на даче в Даниловском, Куприн оборудовал себе кабинет на чердаке. Но супруга заметила, что от творческого уединения нет никакого результата: муж ничего не пишет. Потом обнаружила, что Куприн натаскал на чердак сена и, вместо того, чтобы работать, там спит после завтрака. Жена… перестала кормить его завтраком. Когда Куприн в 1905 году создавал вторую редакцию повести «Поединок», работа застопорилась на середине. Его супруга Мария Карловна по этому поводу очень ругалась. Дело дошло до того, что она предъявила ему ультиматум: он снимает себе холостую комнату, где будет работать над «Поединком». А она станет навещать его. Иногда. И он может приходить домой, но при одном условии: в дом его пустят лишь в том случае, если он предъявит следующую главу повести… Однажды Куприн принес Марии Карловне несколько старых страниц. Обман раскрылся, и домой писателя стали пускать только после прочтения «работы». От этого Куприн молча страдал. Болезненно самолюбивый, он чувствовал себя униженным, работа валилась из рук…

«Самый чуткий нос России» – однажды именно так Федор Шаляпин представил гостям своего друга – Александра Ивановича Куприна. Современники даже шутили, что в Куприне было что-то «от большого зверя». Например, многие дамы очень обижались на писателя, когда он их настоящим образом по-собачьи обнюхивал. А однажды, некий французский парфюмер, услышав от Куприна четкую раскладку составляющих его нового аромата, воскликнул: «Такой редкий дар и вы всего лишь писатель!».

Куприн часто восхищал своих коллег по цеху невероятно точными определениями. Например, в споре с Буниным и Чеховым он победил одной фразой: «Молодые девушки пахнут арбузом и парным молоком. А старушки, здесь на юге, – горькой полынью, ромашкой, сухими васильками и – ладаном».

Однажды, получив крупный аванс, Александр Иванович крепко запил. В пьяном угаре он приволок в дом, где проживала его семья, сомнительную компанию собутыльников, и, собственно, веселье продолжилось. Супруга Куприна долго терпела кутеж, но оброненная на ее платье пылающая спичка стала последней каплей. В порыве неистовства Давыдова разбила графин с водой о голову мужа. Супруг обиды не стерпел. Он покинул дом, черкнув на клочке бумаги: «Между нами все кончено. Больше мы не увидимся». Прежде чем решиться на окончательный разрыв с «безжалостной Машенькой», Куприн топил боль в алкоголе. Нелюбимый и слабовольный, он превратился в ресторанного завсегдатая, обзавелся сомнительными друзьями, и почти все вечера проводил в кабаках или на ипподроме. О его пьяных выходках писали все бульварные газеты. Куприн облил горячим кофе такого-то, кинул в ресторане «Норд» в бассейн со стерлядью такого-то, на банкете такого-то вскочил в пьяном угаре на стол и раскрошил ногами все тарелки со снедью… Все это не пройдет даром – к старости Куприн будет сильно болеть, превратится в жалкого и больного человека, почти маразматика.

Куприн и Лиза Гейнрих

с дочерьми Ксенией и Лидой

Но это будет через много лет. А в разгул его хмельного времени Куприна спасет няня четырехлетней дочери – Лиза Гейнрих. Она сумеет уговорить его перестать пить и отправиться на лечение в Финляндию. Лиза Гейнрих станет для него настоящим ангелом хранителем. Благодаря Лизе, ее душевной мягкости и доброте, Куприн вернется к творчеству и познает, наконец, радость спокойной семейной жизни. 21 апреля 1908 года у них родилась дочь Ксения. Получить развод у первой жены Куприну удалось не сразу, и венчание с Елизаветой Морицовной состоялось только 16 августа 1909 года. 6 октября 1909 года в семье Куприных родилась вторая дочь Зинаида, которая вскоре умерла от пневмонии.

После увольнения из армии, Куприн пошел работать на самый крупный сталелитейный и рельсопрокатный завод, где с 1896 года трудится в должности заведующим учетом кузницы и столярной мастерской. Глядя на бесправное положение рабочих, Александр Иванович пишет свое первое крупное произведение «Молох». С него, по заверению литературных критиков, и начинается расцвет Куприна.

В 1901 году писатель отправляется вновь в Санкт-Петербург, где перед ним открываются двери самых значимых на то время изданий «Мира Божьего» и «Русского мира». Куприна теперь хорошо знают и в Москве благодаря его знакомству с классиками мировой отечественной литературы: И. А. Буниным, М. Горьким, А. П. Чеховым. В 1903 году к Куприну приходит долгожданный успех вместе с томиком «Купринских» рассказов, которые выпускает «Знание». Первое десятилетие 20-го века для Куприна – благодатное время, когда его творчество пользуется невероятной популярностью.

В 1907 году он решает уехать из страны в Финляндию, вернувшись на родину лишь к началу Первой мировой. Февральская революция была восторженно встречена Куприным, но потом, глядя на происходящие события и вопиющую несправедливость, писатель стал безразличен к политике, он не раз критиковал Ленина, и в итоге эмигрировал во Францию, так и не согласившись с политикой новой страны. В 1909 году писатель вместе с А. Буниным получает Академическую премию им. А. С. Пушкина за три тома своих произведений.

В 1912-ом печатается полное собрание сочинений Куприна. Современники считали его писателем, который не стоял на месте, он чувствовал жизнь, как она есть, не становясь на сторону «белых-красных» и свои впечатления и мысли излагал красочным языком. Главное, что мешало таланту Куприна раскрыться, была постоянная нужда и семейные хлопоты. Первый брак писателя разрушился. А вот второй брак был крепким. Семья росла, и вместе с ней потребности в деньгах, поэтому Куприн до самой смерти занимался «черной работой журналистики».

После революции Куприн загорелся идеей создать газету для крестьян под названием «Земля». 25 декабря 1918 года он побывал у Ленина в Кремле, изложил ему проект. Газета должна была призывать к рациональному пользованию землей и лесами, организовывать отправку студентов и школьников в деревню на летнюю практику. Однако проект газеты не был одобрен, в субсидии было отказано.

Пожалуй, самое яркое произведение Куприна, вызывающее у читателей эмоциональный всплеск – небольшое произведение «Гранатовый браслет». В основе сюжета – история, которую кто-то рассказал ему в юности. Жил-был влюбленный фанатик, который забрасывал замужнюю даму безвкусными подарками и плоскими письмами. Эта странная история вдохновила писателя, через несколько лет он написал «браслет». Многие коллеги по перу критиковали Куприна за эту повесть, но читатели завалили благодарными письмами. «Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе, «Да святится имя твое»…». Эту цитату из «Гранатового браслета» полубольной Куприн каждый вечер, сидя в кафе, повторял в своих письмах неизвестной даме, в которую влюбился на закате своей жизни.

Куприн в Париже

Куприн оказался за границей в 1919 г. Начало эмигрантского периода Куприна совпало с его активным сотрудничеством в газете «Новая русская жизнь» в Гельсингфорсе. Когда Куприн переехал в Париж, его творческая активность уже заметно шла под уклон. Не считая газетной публицистики, писал он мало. Он сосредоточен на романтизации ушедшего в небытие старорусского уклада. Самое значительное его произведение, написанное в изгнании, – роман «Юнкера» (1933).

Роман автобиографичен и посвящен дням молодости, когда Куприн учился в кадетском корпусе. Куприн не относится к тем авторам, чье творчество пережило второе рождение в эмиграции (как это было с И. Буниным, Г. Ивановым, Г. Адамовичем, М. Цветаевой, И. Шмелевым и многими другими). Но в тридцатые годы наметился определенный подъем, и, во всяком случае, это десятилетие оказалось для Куприна более плодотворным, чем первые десять лет в эмиграции.

Куприны жили во Франции долгих семнадцать лет – с 1920 по 1937 год и, в конце концов, тоска по родине взяла свое. Александр Иванович, будучи уже седовласым стариком и, очевидно, предчувствуя скорую смерть, однажды заявил, что готов идти в Москву хоть пешком. Он публикует только то, что написано ранее: «Новые повести и рассказы» (1927), «Купол св. Исаакия Далматского» (1928), «Елань» (1929). А между тем, здоровье его не на шутку разладилось.
«Елизавета Морицовна Куприна увезла на родину своего больного старого мужа. Она выбилась из сил, изыскивая средства спасти его от безысходной нищеты… Всеми уважаемый, всеми без исключения любимый, знаменитейший русский писатель не мог больше работать, потому что был очень, очень болен, и все об этом знали», – напишет позже русская писательница Тэффи.

31 мая 1937 года А. И. Куприн приезжает в Ленинград, где всеми силами пытается встать на ноги и возобновить работу, но все старания его остаются тщетными. Через год, 25 августа 1938 года писатель скончался. О смерти Куприна сообщило ТАСС и ряд популярных газет. Похороны Александра Куприна состоялись на Литераторских мостках Волковского кладбища в Петербурге. Могила Куприна находится неподалеку от мест упокоения Тургенева, Мамина-Сибиряка и Гарина-Михайловского Родина отдала писателю последнюю дань уважения и благодарности. А. Куприн смог внести значимый вклад в литературу начала 20 столетия, вдохнуть в неё «ветер свободы и дух инакомыслия».

Осенью 1939 года на могиле была установлена плита из чёрного полированного мрамора на гранитном основании с лаконичной надписью: «Александр Иванович Куприн. 1870-1938».

Елизавета Морицевна тяжело пережила смерть мужа. Более 30 лет она была его преданным и терпеливым другом в горе и в радости. После смерти Куприна Елизавета Морицевна стала собирать всё относящееся к его жизни и творчеству. В квартире на Лесном она устроила маленький домашний музей. Жена писателя (вместе с внуком Куприна – Алексеем Борисовичем Егоровым (Егоров прожил недолго (1924-1946)), сыном его дочери Лидии, умершей в 1924 году) продолжала и после его смерти вести издательские дела, переговоры с киностудиями.

В 1939 году Советским правительством Е. М. Куприной была назначена персональная пенсия. Она продолжала жить в квартире на Лесном проспекте. Литературный фонд и Союз писателей оказывали ей всемерную помощь и поддержку. В октябре 1940 года Куприна поступила на службу в Академию художеств хранителем фотодиатеки. Она начала работать над воспоминаниями о муже. В 1942 году во время блокады Ленинграда она покончила с собой, до последнего дня трудясь над творческим наследием мужа. Похоронена рядом с мужем на Литераторских мостках на Волковском кладбище Санкт-Петербурга.

Александр Куприн и Крым

«Писатель балаклавских рыбаков,

Друг тишины, уюта, моря, селец,

Тенистой Гатчины домовладелец,

Он мил нам простотой сердечных слов…»

Из стихотворения Игоря Северянина памяти Куприна

Среди русских классиков, судьба которых тесно связана с Крымом, Александр Иванович Куприн – самый преданный и искренний почитатель благодатной земли, отразивший в произведениях романтический образ Крыма. Куприна тянуло сюда просто потому, что он страстно любил сказочный полуостров. Его сердце, как он сам говорил, всю жизнь стремилось к «благословенному Крыму, сине-синему Чёрному морю».

А впервые в Крым А. И. Куприн попал, по-видимому, во времена, когда служил в киевских и южнорусских газетах «пожарным строчилой». Так он называл работу репортёра. Как и Горького, его гоняла по стране ненасытная жажда новых впечатлений и поиск самого себя. Такой разнообразный жизненный опыт позволил Куприну писать правдивые произведения. Основу сюжетов его повестей и рассказов составляли реальные события, непосредственным участником которых был сам писатель. «Безмерная жажда к жизни и нестерпимое любопытство» позволяли ему постоянно попадать в новую обстановку, знакомиться с новыми людьми и находить интересный материал для своих публикаций и литературных произведений. Особенно привлекала его жизнь на юге, где было солнечно и ярко, «уличная толпа – пёстрой и шумной, а люди – общительными и лёгкими».

К началу XX века, когда Куприн был уже тридцатилетним автором «Молоха» и «Ночной смены», его бродячая журналистская жизнь вдруг круто изменилась. В Одессе, в зале гостиницы «Лондонской», он познакомился с А. П. Чеховым. Он считал Антона Павловича самым высоким авторитетом в литературе.

Весной 1900 года Куприн приехал в Ялту, где жил известный писатель. Здесь вокруг него вращалась культурная жизнь и столичные знаменитости. В Ялте с помощью Антона Павловича малоизвестный провинциальный журналист Куприн оказался в кругу самых видных писателей России М. Горького, И. Бунина, С. Елпатьевского, Н. Гарина-Михайловского, издателей Н. Телешова и В. Миролюбова. Знакомство с видными деятелями литературы буквально окрылило А. И. Куприна. В Ялте он почувствовал уверенность в своих силах и таланте...

В Крым Куприн приезжал часто: гостил у Чехова в Ялте, у Гарина-Михайловского в Кастрополе, познакомился с Львом Толстым, останавливался в Мисхоре, в Алуште, Гурзуфе, Кореизе, Алупке, очень полюбил Севастополь. Писателю замечательно работалось на юге. Он написал здесь множество своих произведений, среди них принесшую ему мировую известность повесть «Поединок». Многие его рассказы сюжетно связаны с нашим краем или написаны по крымским впечатлениям.

Среди многих истинно крымских произведений признаны классическими «Сон», «Светлана», «Белый пудель», «Гранатовый браслет».

В 1904 г., 1905 г. и 1906 г. Куприн с семьёй жил в Балаклаве, подружился с местными рыбаками и написал о них сборник художественных очерков «Листригоны». Летом 1905 года в Балаклаве Куприн стал свидетелем Севастопольского восстания и его жестокого подавления. Крейсер «Очаков» был расстрелян из орудий и загорелся. По катеру с ранеными, отошедшему от крейсера, с берега стреляли картечью, пытались расстреливать и спасавшихся вплавь матросов. Куприн помог спрятаться десяти матросам, добравшимся до берега, достал им штатские костюмы. Чтобы моряки могли выбраться из Балаклавы незамеченными, Куприн пошел в полицейский участок, притворился пьяным и отвлек внимание городовых. По следам событий Куприн пишет гневный очерк «События в Севастополе» (его публикует газета «Наша жизнь»), после чего писателя в 24 часа высылают из Севастопольского округа.
Спустя много лет, в 2009 году в Крыму, в поселке Балаклава, в честь А. И. Куприна на набережной был поставлен памятник.

Куприну очень хотелось поселиться в Крыму навсегда. Он планировал вырастить сад на скалистой балаклавской земле, построить дом и писать здесь книжки, ведь герои его произведений жили в этом уютном уголке полуострова рядом с ним, занимаясь своей обычной работой. Но судьба распорядилась так, что желание писателя оказалось несбыточным. По прошествии многих лет, уже в эмиграции, Куприн по-прежнему памятью сердца возвращался к воспоминаниям о прошлом. Он ностальгически сравнивал европейские пейзажи с природой полуострова и грустно заключал: «...далеко им до миловидного нарядного Крыма».

Однажды шофер такси, русский эмигрант, везший Куприна и одного редактора, услышал в разговоре знакомую фамилию и спросил у Александра Ивановича:

– Вы не отец ли знаменитой Кисы Куприной?

Дома Куприн горько сказал жене: «До чего дожил... Стал всего лишь отцом «знаменитой дочери». Ксения Александровна вернулась в Россию через 20 лет после смерти отца – в 1958 году (снимать перестали, личная жизнь не сложилась). Работала в Москве, в театре, говорила: «Девочки, для того чтобы оставаться красивой всю жизнь, вам нужно иметь тот вес, который у вас был, когда вам было 20 лет».

В своей книге воспоминаний Ксения Александровна Куприна рассказывает о своем отце. Она воссоздает его живой, обаятельный характер, его образ жизни и привычки, показывает его в отношениях с самыми разными людьми. Автор говорит также о семье своей матери, об окружении Куприных в России и за границей. В книге приведено множество интересных архивных свидетельств, – в частности переписка Куприна с родными и знакомыми. В заключительной главе книги подробно говорится о последнем годе жизни А. И. Куприна на родине.

К. А. Куприна умерла в 1981 году. Похоронена она рядом с родителями – на Волковом кладбище.

Наиболее традиционным в литературе "знаниевцев" было, может быть, творчество Александра Ивановича Куприна (1870–1937), хотя писатель в самых ранних своих вещах испытал явное влияние упадочных мотивов модернистов. Куприну, творчество которого формировалось в годы революционного подъема, была особенно близка тема "прозрения" простого русского человека, жадно ищущего правду жизни. Разработке этой темы и посвятил в основном свое творчество писатель. Его искусству, как говорил К. Чуковский, была присуща особая зоркость "видения мира", "конкретность" этого видения, постоянное стремление к познанию. "Познавательный" пафос купринского творчества сочетался со страстной личной заинтересованностью в победе добра над всяческим злом. Поэтому большинству его произведений "присуща бурная динамика, драматичность, взволнованность" .

Биография А. И. Куприна похожа на "роман приключений". По обилию встреч с людьми, жизненных наблюдений она напоминала биографию Горького. Куприн много странствовал по России, выполняя самую разнообразную работ)": был фельетонистом, грузчиком, пел в церковном хоре, играл на сцене, работал землемером, служил на заводе русско-бельгийского общества, изучал врачебное дело, рыбачил в Балаклаве.

В 1873 г. после смерти мужа мать Куприна, происходившая из семьи обедневших татарских князей, оказалась без всяких средств и переехала из Пензенской губернии в Москву. Детство свое Куприн провел с ней в Московском Вдовьем доме на Кудринской, затем был определен в сиротский пансион и кадетский корпус. В этих казенных заведениях, как вспоминал впоследствии Куприн, царила атмосфера насильственного почтения к старшим, безличности и безгласия. Режим кадетского корпуса, в котором Куприн провел 12 лет, на всю жизнь оставил след в его душе. Здесь зародилась в нем чуткость к человеческому страданию, ненависть ко всякому насилию над человеком. Умонастроение Куприна того времени выразилось в его во многом ученических стихотворениях 1884–1887 гг. Куприн переводит из Гейне и Беранже, пишет стихи в духе гражданской лирики А. Толстого, Некрасова, Надсона. В 1889 г., уже будучи юнкером, он публикует свое первое прозаическое произведение – рассказ "Последний дебют". 1

На раннем этапе творческого развития Куприн испытал сильное влияние Достоевского, проявившееся в рассказах "Впотьмах", "Лунной ночью", "Безумие", "Каприз дивы" и в других, вошедших позднее в книгу "Миниатюры" (1897). Он пишет о "роковых мгновениях", роли случая в жизни человека, анализирует психологию страстей. На творчестве Куприна тех лет сказалось влияние натуралистической концепции человеческой природы, в которой биологическое начало преобладает над социальным. В некоторых рассказах этого цикла он писал, что человеческая воля беспомощна перед стихийной случайностью жизни, что разум не может познать таинственные законы, которые управляют человеческими поступками ("Счастливая карга", "Лунной ночью").

Решающую роль в преодолении литературных штампов, идущих от интерпретаторов Достоевского – декадентов 1890-х годов, сыграла работа Куприна в периодической печати и его непосредственное знакомство с реальной русской жизнью того времени. С начала 1890-х годов он активно сотрудничает в провинциальных русских газетах и журналах – в Киеве, Волыни, Житомире, Одессе, Ростове, Самаре, пишет фельетоны, репортажи, передовые статьи, стихи, очерки, рассказы, испытывает себя почти во всех жанрах журналистики. Но чаще и охотнее всего Куприн пишет очерки. А они потребовали знания фактов жизни. Очерковая работа помогла писателю преодолеть воздействие неорганичных для его миропонимания литературных традиций, она стала этапом в развитии его реализма. Куприн писал о производственных процессах, о труде металлургов, шахтеров, ремесленников, жестокой эксплуатации рабочих на заводах и шахтах, об иностранных акционерных кампаниях, заполонивших русский Донецкий бассейн, и т.д. Многие мотивы этих очерков отразятся в его повести "Молох".

Особенность очерка Куприна 1890-х годов, который по форме своей представляет обычно беседу автора с читателем, было наличие широких обобщений, четкость сюжетных линий, простое и одновременно детализированное изображение производственных процессов. В очерках он продолжат традиции русской демократической очерковой литературы предшествующих десятилетий. Наибольшее влияние на Куприна-очеркиста оказал Г. Успенский.

Работа журналиста, заставившая Куприна обратиться к насущным проблемам времени, способствовала формированию у писателя демократических взглядов, выработке творческого стиля. В те же годы Куприн публикует серию рассказов о людях, отверженных обществом, но хранящих высокие нравственные и духовные идеалы ("Просительница", "Картина", "Блаженный" и др.). Идеи и образы этих рассказов были традиционными для русской демократической литературы.

Творческие искания Куприна этого времени завершились повестью "Молох" (1896). Куприн показывает все более и более обостряющиеся противоречия между капиталом и подневольным трудом. В отличие от многих современников, он сумел уловить социальные особенности новейших форм капиталистического развития в России. Гневный протест против чудовищного насилия над человеком, на чем основан в мире "Молоха" промышленный расцвет, сатирический показ новых хозяев жизни, разоблачение беззастенчивого хищничества в стране чужеземного капитала – все это сообщало повести большую общественную остроту. Повесть Куприна ставила под сомнение теории буржуазного прогресса, проповедуемые в то время социологами.

Повесть названа "Молох" – именем идола аммонитян, небольшого семитического племени древности, которое не оставило в истории ничего, кроме имени кровожадного идола, в раскаленную пасть которого бросали приносимых в жертву людей. Для Куприна Молох – это и завод, где гибнут человеческие жизни, и хозяин его – Квашнин, но прежде всего – это символ капитала, формирующего психику Квашнина, уродующего нравственные отношения в семье Зиненко, морально растлившего Свежевского, искалечившего личность Боброва. Куприн осуждает мир Молоха – собственничество, мораль, цивилизацию, основанную на рабском труде большинства, по осуждает с позиций естественных требований человеческой натуры.

Повесть была важным этапом в творческом развитии Куприна. От очерков и рассказов он впервые обратился к большой литературной форме. Но и здесь писатель еще не отошел от привычных приемов композиции художественного произведения. В центре повести – история жизни инженера Андрея Боброва, типичного интеллигента демократической литературы тех лет. Бобров не принимает мира Квашнина, пытается бороться с социальной и моральной несправедливостью. Но протест его гаснет, ибо не имеет никакой общественной опоры. Куприн тщательно рисует внутренний мир, душевные переживания героя; все события в повести даны через его восприятие. По Бобров показан лишь как жертва общественного строя. Эта "жертвенность" обозначена Куприным уже в начале повести. Для активного протеста Бобров нравственно слаб, сломлен "ужасом жизни". Он хочет быть полезным обществу, но сознает, что и его труд только средство обогащения Квашниных, сочувствует рабочим, а действовать не умеет и не решается. Человек с обостренно чуткой совестью, близкий героям Гаршина и некоторым героям Чехова, чуткий к чужой боли, неправде, угнетению, он терпит поражение еще до начала борьбы.

Куприн рассказывает о жизни и протесте рабочих против Молоха, о первых проблесках их социального самосознания. Рабочие восстают, но Квашнин торжествует. Бобров хочет быть с рабочими, но понимает беспочвенность своего участия в социальной борьбе: он между борющимися лагерями. Рабочее движение предстает в повести лишь фоном психологических метаний героя.

Демократическая позиция Куприна продиктовала ему основную идею повести, определила ее критический пафос, но идеалы, на которых была основана критика Куприна и которые противопоставлены антигуманным идеалам мира Квашнина, – утопичны.

На каких же положительных идеалах основывалась купринская социальная критика? Кто его положительные герои? В поисках нравственных и духовных идеалов жизни, которые писатель противопоставлял уродству современных человеческих отношений, Куприн обращается к "естественной жизни" отщепенцев этого мира – бродяг, нищих, артистов, голодающих непризнанных художников, детей неимущего городского населения. Это мир людей безымянных, которые, как писал В. Боровский в статье о Куприне, образуют массу общества и на которых особенно рельефно сказывается вся бессмысленность их существования. Среди этих людей Куприн и пытался найти своих положительных героев ("Лидочка", "Локон", "Детский сад", "Allez!", "Чудесный доктор", "В цирке", "Белый пудель" и др.). Но они жертвы общества, а не борцы. Излюбленными героями писателя стали также обитатели глухих углов России, вольные бродяги, люди, близкие природе, сохранившие вдали от общества душевное здоровье, свежесть и чистоту чувства, нравственную свободу. Так Куприн пришел к своему идеалу "естественного человека", свободного от влияния буржуазной цивилизации. Противопоставление буржуазно-мещанского мира жизни природы становится одной из главных тем его творчества. Она воплотится в самых различных вариантах, но внутренний смысл основного конфликта останется всегда одним и тем же – столкновением естественной красоты с безобразием современного мира.

В 1898 г. Куприн пишет на эту тему повесть "Олеся". Схема повести литературно-традиционна: интеллигент, человек обыкновенный, безвольный, робкий, в глухом углу Полесья встречается с девушкой, выросшей вне общества и цивилизации. Куприн наделяет ее ярким характером. Олеся отличается непосредственностью, цельностью, душевным богатством. Схема сюжета тоже традиционна: встреча, зарождение и драма "неравной" любви. Поэтизируя жизнь, не ограниченную современными социальными и культурными рамками, Куприн стремился показать явные преимущества "естественного человека", в котором он видел духовные качества, утраченные в цивилизованном обществе. Смысл повести состоит в утверждении высокой "естественной" нормы человека. Образ "естественного человека" пройдет через творчество Куприна от произведений 1900-х годов до последних повестей и рассказов эмигрантского периода.

Но Куприн-реалист довольно ясно осознавал абстрактность своего идеала человека; недаром в столкновении с реальным миром, с "противоестественными" законами действительности "естественный" герой всегда терпел поражение: или отказывался от борьбы, или становился изгоем общества.

С тягой ко всему не извращенному буржуазной цивилизацией связано у Куприна и любовное отношение к родной природе. Природа живет у Куприна полной, самостоятельной жизнью, свежесть и красота которой опять-таки противопоставляются неестественным нормам человеческого общежития. Куприн как художник-пейзажист во многом усвоил традиции пейзажной живописи Тургенева.

Расцвет творчества Куприна приходится на годы первой российской революции. В эго время он становится широко известен русской читающей публике. В 1901 г. Куприн приезжает в Петербург, сближается с писателями "Среды". Его рассказы хвалят Толстой и Чехов. В 1902 г. Горький вводит его в круг "Знания", а в 1903 г. в этом издательстве выходит первый том его рассказов.

В эти годы Куприн живет в атмосфере напряженной общественно-политической жизни. Под влиянием революционных событий меняется содержание его социальной критики: она становится все более конкретной. Приобретает новое звучание и тема "естественного человека". Герой "Ночной смены" (1899) солдат Меркулов, любящий землю, природу, поле, родную песню, уже не условно-литературный тип, но вполне реальный образ человека из народной среды. Куприн наделяет его глазами "удивительно нежного и чистого цвета". Меркулов изнурен унижающей человека казарменной службой, армейской муштрой. Но он не смиряется со своим положением, его реакция на окружающее приобретает форму социального протеста. "Естественный человек" Куприна проходит в предреволюционную эпоху своеобразный путь социальной конкретизации. От образов "Ночной смены" тянутся нити к образам героев Куприна 1900-х годов, прозревающих социальную несправедливость жизни.

Изменения в проблематике повлекли за собой новые жанровые и стилевые особенности купринской новеллы. В его творчестве возникает тип новеллы, которую в критике принято называть "проблемной новеллой" и связывать с традициями позднего чеховского рассказа. Такая новелла строится на идеологическом споре, столкновении идей. Идеологический конфликт организует композиционную и образную систему произведения. Столкновение старых и новых истин, обретенных в процессе этических или философских исканий, может происходить и в сознании одного героя. В творчестве Куприна появляется герой, находящий в споре с самим собой свою "правду" жизни. Большое влияние на новеллу Куприна этого типа оказали толстовские приемы анализа внутренней жизни человека ("Болото" и др.). Устанавливается творческая близость Куприна к чеховским приемам письма. В 1900-е годы он входит в сферу "чеховских тем". Герои Куприна, как и герои Чехова, обыкновенные средние люди, которые образуют "массу общества". В творчестве Чехова Куприн видел очень близкое себе – демократизм, уважение к человеку, неприятие жизненной пошлости, чуткость к человеческому страданию. Чехов особенно привлекал Куприна чуткостью к социальным вопросам современности, тем, что "он волновался, мучился и болел всем тем, чем болели русские лучшие люди", как писал он в 1904 г. в статье "Памяти Чехова". Куприну была близка чеховская тема прекрасного будущего человечества, идеал гармонической человеческой личности.

В 1900-е годы Куприн испытал воздействие идей, тем, образов и горьковского творчества. Протестуя против общественной инертности и духовной нищеты мещанства, он противопоставляет миру собственников, их психологии свободу мысли и чувства людей, этим обществом отвергнутых. Горьковские образы босяков оказали прямое влияние на некоторые образы Куприна. Но поняты они были Куприным очень своеобразно, в характерном для него ключе. Если для Горького романтизированные образы босяков отнюдь не были носителями будущего, той силой, которая переустроит мир, то Куприну даже в 1900-е годы босяцкая вольница представлялась революционной силой общества.

Абстрактность социального мышления Куприна, опирающегося на общедемократические идеалы, сказывалась и в его произведениях на "философские" темы. Критика не раз отмечала субъективизм и социальный скепсис рассказа Куприна "Вечерний гость", написанного в 1904 г., в преддверии революции. В нем писатель говорил о бессилии одинокого человека, затерянного в окружающем мире.

Однако не эти мотивы определяют основной пафос творчества Куприна. Писатель пишет лучшее свое произведение – повесть "Поединок" с посвящением М. Горькому. О замысле повести Куприн сообщил Горькому в 1902 г. Горький одобрил и поддержал его. Выход "Поединка" вызвал огромный общественно-политический резонанс. Во время русско-японской войны, в обстановке революционного брожения в армии и на флоте, повесть приобретала особую актуальность и играла немаловажную роль в формировании оппозиционных настроений русского демократического офицерства. Недаром реакционная печать сразу выступила с критикой "крамольного" произведения писателя. Куприн расшатывал один из главных устоев самодержавной государственности – военную касту, в чертах разложения и нравственного упадка которой он показал признаки разложения всего социального строя. Горький назвал "Поединок" прекрасной повестью . Куприн, писал он, оказал офицерству большую услугу, помог честным офицерам "познать самих себя, свое положение в жизни, всю его ненормальность и трагизм".

Проблематика "Поединка" выходит далеко за пределы проблематики традиционной военной повести. Куприн говорил о причинах общественного неравенства людей, о возможных путях освобождения человека от духовного гнета, о взаимоотношениях личности и общества, об отношениях интеллигенции и народа, о растущем социальном самосознании русского человека. В "Поединке" нашли яркое выражение прогрессивные стороны творчества Куприна. Но одновременно в повести наметились "зародыши" тех "заблуждений" писателя, которые особенно проявились в его позднейших произведениях.

Основа сюжета "Поединка" – судьба честного русского офицера, которого условия армейской казарменной жизни заставили ощутить всю неправомерность социальных отношений людей. И вновь Куприн говорит не о выдающихся личностях, не о героях, а о русских офицерах и солдатах рядового армейского гарнизона. Умственные, духовные, житейские устремления офицеров мелки и ограниченны. Если в начале повести Куприн писал о светлых исключениях в этом мирке – о мечтателях и идеалистах, то в жизни без идеалов, ограниченной рамками кастовых условностей и карьерных устремлений, начинают опускаться и они. Ощущение духовного падения возникает и у Шурочки Николаевой, и у Ромашова. Оба стремятся найти выход, оба внутренне протестуют против нравственного гнета среды, хотя основы их протеста различны, если не противоположны. Сопоставление этих образов крайне характерно для Куприна. Они будто символизируют два типа отношения к жизни, два типа миропонимания. Шурочка – своеобразный двойник Нины Зиненко из "Молоха", убившей в себе чистое чувство, высокую любовь ради выгодной жизненной сделки. Полковая атмосфера томит ее, она рвется "к простору, свету". "Мне нужно общество, большое, настоящее общество, свет, музыка, поклонение, тонкая лесть, умные собеседники", – говорит она. Такая жизнь представляется ей свободной и прекрасной. Для Ромашова и других офицеров армейского гарнизона она как бы олицетворяла протест против мещанского благополучия и застоя. Но, как оказывается, стремится-то она, в сущности, к типично мещанскому идеалу жизни. Связывая свои стремления с карьерой мужа, она говорит: "... Клянусь – я ему сделаю блестящую карьеру. Я знаю языки, я сумею себя держать в каком угодно обществе, во мне есть – я не знаю, как это выразить, – есть такая гибкость души, что я всюду найдусь, ко всему сумею приспособиться..." Шурочка "приспособляется" и в любви. Она готова пожертвовать ради своих стремлений и своим чувством, и любовью Ромашова, более того – его жизнью.

Образ Шурочки вызывает у читателя двойственное отношение, что объясняется двойственным отношением и самого автора к героине. Образ ее рисуется светлыми красками, но в то же время для Куприна явно неприемлемы ее расчетливость и эгоизм в любви. Ему ближе безрассудное благородство Ромашова, его благородное безволие, чем эгоистическая воля Шурочки. Она преступила во имя эгоистического идеала грань, которая отделила ее от бескорыстных и жертвующих во имя любви жизнью и благополучием подлинных купринских героинь, нравственную чистоту которых он всегда противопоставлял узости расчетливого мещанского чувства. Образ этот будет в последующих произведениях Куприна варьироваться с акцентом на разных сторонах характера.

Образ Ромашова являет собой купринского "естественного человека", но поставленного в конкретные условия социальной жизни. Как и Бобров, это слабый герой, но уже способный в процессе "прозрения" к сопротивлению. Однако его бунтарство трагически обречено, в столкновении с расчетливой волей других людей предопределена и его гибель.

Протест Ромашова против среды основывается совсем на иных, чем у Шурочки, стремлениях и идеалах. Он вступил в жизнь с ощущением несправедливости к нему судьбы: мечтал о блестящей карьере, в мечтах видел себя героем, но реальная жизнь разрушала эти иллюзии. В критике не раз указывалось на близость Ромашова, ищущего идеал жизни, героям Чехова, героям "чеховского склада". Это так. Но, в отличие от Чехова, Куприн ставит своего героя перед необходимостью немедленного действия, активного проявления своего отношения к окружающему. Ромашов, видя, как рушатся его романтические представления о жизни, ощущает и собственное падение: "Я падаю, падаю... Что за жизнь! Что-то тесное, серое и грязное... Мы все... все позабыли, что есть другая жизнь. Где-то, я знаю где, живут совсем, совсем другие люди, и жизнь у них такая полная, такая радостная, такая настоящая. Где-то люди борются, страдают, любят широко и сильно... как мы живем! Как мы живем!" В результате этого прозрения мучительно ломаются наивные нравственные идеалы его. Он приходит к выводу о необходимости сопротивления среде. В этой ситуации сказывается уже новый взгляд Куприна на отношения героя к среде. Если положительный герой его ранних рассказов лишен активности, а "естественный человек" всегда терпел поражение в столкновении со средой, то в "Поединке" показано растущее активное сопротивление человека социальной и нравственной бесчеловечности среды.

Надвигающаяся революция вызывала у русского человека пробуждение общественного сознания. Эти процессы "распрямления" личности, перестройки социальной психологии человека демократической среды объективно отразились в произведении Куприна. Характерно, что духовный перелом Ромашова наступает после встречи его с солдатом Хлебниковым. Доведенный до отчаяния издевательствами со стороны фельдфебеля и офицеров, Хлебников готов на самоубийство, в котором он видит единственный выход из мученической жизни. Ромашов потрясен силой его страданий. Увидев в солдате человека, он начинает думать не только о собственной, но и о народной судьбе. В солдатах он усматривает те высокие нравственные качества, которые утрачены в среде офицерской. Ромашов как бы с их точки зрения начинает оценивать окружающее. Меняются и характеристики народной массы. Если в "Молохе" Куприн рисует людей из народа как некий "суммарный" фон, сумму единиц, то в "Поединке" характеры солдат четко дифференцированы, раскрывают различные грани народного сознания.

Но какова же положительная основа критицизма Куприна; какие положительные идеалы утверждает теперь Куприн; в чем ему видятся причины возникновения общественных противоречий и пути их разрешения? Анализируя повесть, ответить на этот вопрос однозначно невозможно, ибо однозначного ответа нет и для самого писателя. Отношение Ромашова к солдату, угнетенному человеку, явно противоречиво. Он говорит о человечности, справедливой жизни, но гуманизм его абстрактен. Призыв к состраданию в годы революции выглядел наивно. Повесть заканчивается гибелью Ромашова на поединке, хотя, как рассказывал Куприн Горькому, вначале он хотел написать и другое произведение о Ромашове: вывести героя после поединка и отставки на широкие просторы русской жизни. По задуманная повесть ("Нищие") не была написана.

В показе сложной духовной жизни героя Куприн явно опирался на традиции психологического анализа Л. Толстого. Как и у Толстого, коллизия прозрения героя давала возможность присоединить к авторскому обличительному голосу и протестующий голос героя, увидевшего "нереальность", несправедливость, тупую жестокость жизни. Вслед за Толстым Куприн часто для психологического раскрытия характера дает монолог героя, словно непосредственно вводя читателя во внутренний мир Ромашова.

В "Поединке" писатель использует излюбленный им композиционный прием подстановки к герою резонера, который, являясь своеобразным вторым "я" автора, корректирует героя, содействует раскрытию его внутреннего мира. В беседах, спорах с ним герой высказывает свои сокровенные мысли и думы. В "Молохе" резонерствующим героем является доктор Гольдберг, в повести "Поединок" – Василий Нилович Назанский. Очевидно, что в эпоху растущей революционной "непокорности" масс сам Куприн осознавал несостоятельность призыва к покорности, непротивлению и терпению. Понимая ограниченность такого пассивного человеколюбия, он попытался противопоставить ему такие принципы общественной морали, на которых, по его мнению, можно было бы основать подлинно гармонические отношения людей. Носителем идей такой социальной этики выступает в повести Назанский. В критике этот образ всегда оценивался неоднозначно, что объясняется его внутренней противоречивостью. Назанский настроен радикально, в его критических речах, романтических предчувствиях "светозарной жизни" слышится голос самого автора. Он ненавидит жизнь военной касты, провидит грядущие социальные потрясения. "Да, настанет время, – говорит Назанский, – и оно уже у ворот... Если рабство длилось века, то распадение его будет ужасно. Чем громаднее было насилие, тем кровавее будет расправа..." Он чувствует, что "...где-то вдали от наших грязных, вонючих стоянок совершается огромная, новая светозарная жизнь. Появились новые, смелые, гордые люди, зарождаются в умах пламенные свободные мысли". Не без его влияния происходит кризис в сознании Ромашова.

Назанский ценит живую жизнь, ее непосредственность и красоту: "Ах, как она прекрасна. Сколько радости дает нам одно только зрение! А еще есть музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмернейшее наслаждение – золотое солнце жизни – человеческая мысль!" Это мысли самого Куприна, для которого высокая чистая любовь – праздник в жизни человека, едва ли не единственная ценность в мире, его возвышающая. Это тема, заданная в речах Назанского, в полную силу зазвучит позже в творчестве писателя ("Суламифь", "Гранатовый браслет" и др.).

Поэтическая программа Назанского заключала в себе глубочайшие противоречия. Его искания развивались в конечном счете к идеалам анархо-индивидуалистическим, к чистому эстетизму. Исходным пунктом его программы было требование освобождения личности. Но это требование свободы индивидуума. Только такая "свободная личность" может, по мнению Назанского, бороться за социальное освобождение. Совершенствование человеческой индивидуальности, последующее ее "освобождение", а на этой основе уже социальные преобразования – таковы для Назанского этапы развития человеческого общества. На крайнем индивидуализме основывается и его этика. Он говорит об обществе будущего как содружестве свободных эгоистов и приходит закономерно к отрицанию всяких гражданских обязательств личности, погружая ее в сферу интимных переживаний и сопереживаний. Назанский в известной мере выражал и этическую концепцию самого автора, к которой вела Куприна логика восприятия революции 1905–1907 гг. с позиций общедемократической "беспартийности". Но, несмотря на это, повесть сыграла революционизирующую роль в обществе.

Веяния революции отразились и на других произведениях писателя, написанных в ту пору. В рассказе "Штабс-капитан Рыбников" передается драматическая атмосфера конца русско-японской войны. Куприн, как и Вересаев, пишет о позоре поражения, разложении армейских верхов. Ростом чувства человеческого достоинства, ощущением нравственного оздоровления жизни, которое принесла революция, пронизан рассказ "Обида". Тогда же был написан рассказ "Гамбринус" (1907) – одно из лучших художественных произведений писателя. Действие рассказа охватывает время от русско-японской войны до реакции после поражения революции 1905–1907 гг. Герой рассказа скрипач еврей Сашка становится жертвой погромщиков-черносотенцев. Искалеченный человек, с изуродованной рукой, которая не может уже держать смычок, возвращается в кабачок, чтобы играть своим друзьям-рыбакам на жалкой дудке. Пафос рассказа – в утверждении ничем не истребимой тяги человека к искусству, которое, как и любовь, в представлении Куприна есть форма воплощения вечной красоты жизни. Таким образом, вновь социальная проблема и в этом рассказе переведена Куприным в плоскость этических и эстетических проблем. Резко критикуя искалечивший человека строй, социальное и нравственное черносотенство, Куприн вдруг смещает акцент с социальной критики на утверждение вечности искусства, преодолевающего все временное и преходящее: "Ничего! Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все победит". Этими авторскими словами и заканчивается рассказ.

В 1900-е годы стиль Куприна меняется. Психологизм и характерная для него "бытопись" сочетаются с прямым авторски-эмоциональным выражением идеи. Это характерно для "Поединка" и многих рассказов того времени. Монологи Назанского повышенно эмоциональны, насыщены тропами, ритмизированы. В ткань эпического повествования врывается высокий лиризм, ораторская патетика ("Поединок", "Гамбринус" и др.). Образы подчас гиперболизируются, образная система произведения строится на резких психологических контрастах. Так же как Вересаев, Куприн в это время тяготеет к аллегории, легенде ("Счастье", "Легенда"), В этом сказались общие тенденции развития русской реалистической прозы в 1900-е годы.

В эпоху реакции обнаруживаются колебания Куприна между прогрессивно-демократическими взглядами и анархоиндивидуалистическими настроениями. Из горьковского "Знания" писатель уходит в издательство "Шиповник", печатается в арцыбашевских сборниках "Земля", подпадает под влияние упадочнических настроений, которые были так характерны для определенных кругов русской интеллигенции в эпоху реакции. Социальный скепсис, ощущение бесперспективности общественных устремлений становятся пафосом ряда его произведений тех лет. Горький в статье "Разрушение личности" (1909) писал о рассказе Куприна "Морская болезнь" с болью и огорчением, сожалея, что рассказ объективно оказался в потоке той литературы, которая поставила под сомнение высокие человеческие чувства. Временные неудачи революции абсолютизируются писателем. Скептически оценивая ближайшие перспективы социального развития, Куприн утверждает в качестве подлинных ценностей жизни лишь высокие человеческие переживания. Как и прежде, любовь видится Куприну единственной непреходящей ценностью. "Были царства и цари, – но от них не осталось и следа... Были длинные, беспощадные войны... Но время стерло даже самую память о них. Любовь же бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдет и не забудется", – так пишет он в 1908 г. в повести "Суламифь", созданной по мотивам библейской "Песни песней". Это романтическая поэма о самоотверженности и благородстве любви, торжествующей в мире лжи, лицемерия и порока, любви, которая сильнее смерти.

В эти годы усиливается интерес писателя к миру древних легенд, истории, античности. В его творчестве возникает оригинальный сплав прозы жизни и поэзии, реального и легендарного, действительного и романтики чувства. Куприн тяготеет к экзотике, разрабатывает фантастические сюжеты. Он возвращается к темам своей ранней новеллистики. Вновь звучат в его произведениях мотивы неодолимой власти случая, снова писатель предается размышлениям о глубокой отчужденности людей друг от друга.

О кризисе реализма писателя свидетельствовала неудача его в крупной повествовательной форме. В 1909 г. в арцыбашевской "Земле" появилась первая часть большой повести Куприна "Яма" (вторая часть вышла в 1915 г.). В повести сказалось явное нисхождение купринского реализма к натурализму. Произведение состоит из сцен, портретов, деталей, характеризующих жизнь обитательниц публичного дома. И все это вне общей логики развития характеров. Частные конфликты не сведены к общему конфликту. Повесть отчетливо распадается на описания отдельных подробностей быта. Произведение построено по характерной для Куприна схеме, здесь еще более упрощенной: смысл и красота – в жизни природы, зло – в цивилизации. Куприн как бы олицетворяет в своих героинях правду "естественного" бытия, но правду поруганную и извращенную мещанским миропорядком. В описании их жизни Куприн теряет ощущение жизненных противоречий конкретной русской действительности того времени. Абстрактность мысли автора ограничила критическую силу повести, направленной против социального зла.

И снова возникает вопрос о ценностях, которые утверждает Куприн в этот период в своем творчестве. Подчас писатель растерян, исполнен скепсиса, но он свято чтит человечность, говорит о высоком назначении человека в мире, о силе его духа и чувства, о животворящих силах жизни природы, частицей которой является человек. Причем живые начала жизни связываются писателем с народной средой.

В 1907 г. Куприн пишет – под очевидным влиянием Л. Толстого – рассказ "Изумруд" о жестокости и лицемерии законов человеческого мира. В 1911 г. создает рассказ "Гранатовый браслет". Это – "один из самых благоуханных" рассказов о любви, как сказал о нем К. Паустовский. Пошлости мира художник противопоставляет жертвенную, бескорыстную, благоговейную любовь. Прикоснуться к тайне ее маленький чиновник Желтков не может позволить и не позволяет никому. Как только ее касается дыхание пошлости – герой кончает с собой. Для Куприна любовь – единственная ценность, единственное средство нравственного преображения мира. В мечте о любви Желтков находит спасение от пошлости реальной жизни. В иллюзорном, воображаемом мире спасаются и герои рассказов "Путешественники", "Святая ложь" (1914).

Однако в ряде рассказов, написанных в те же годы, Куприн попытался указать и на реальные приметы высоких духовных и нравственных ценностей в самой действительности. В 1907–1911 гг. он пишет цикл очерков "Листригоны" о крымских рыбаках, о цельности их натур, воспитанных трудом и близостью к природе. Но и этим образам присуща некая абстрактная идеализация (балаклавские рыбаки это и "листригоны" – рыбаки гомеровского эпоса). Куприн синтезирует в "листригонах" XX в. вечные черты "естественного человека", сына природы, искателя. Очерки интересны отношением писателя к ценностям жизни: в самой реальности Куприна привлекало высокое, смелое, сильное. В поисках этих начал он обращался к народной русской жизни. Произведения Куприна 1910-х годов отличаются предельной отточенностью, зрелостью художественного мастерства.

Идейные противоречия Куприна проявились во время Первой мировой войны. В его публицистических выступлениях зазвучали шовинистические мотивы. После Октября Куприн работает вместе с Горьким в издательстве "Всемирная литература", занимается переводами, участвует в работе литературно-художественных объединений. Но осенью 1919 г. эмигрирует – вначале в Финляндию, затем во Францию. С 1920 г. Куприн живет в Париже.

Произведения Куприна эмигрантского времени по содержанию и стилю резко отличаются от произведений дореволюционного периода. Основной их смысл – тоска по отвлеченному идеалу человеческого бытия, грустный взгляд в прошлое. Сознание оторванности от Родины превращается в трагическое чувство обреченности. Начинается новый этап увлеченности Куприна Л. Толстым, прежде всего его моральным учением. Сосредоточившись на этой теме, Куприн пишет сказки, легенды, фантастические повести, в которых причудливо сплетаются быль и небылицы, чудесное и бытовое. Вновь начинает звучать у него тема рока, власти случая над человеком, тема непознаваемых грозных сил, перед которыми человек бессилен. По-иному осознаются отношения человека и природы, но подчиняться ей, слиться с ней должен человек; лишь так может он, по мысли Куприна, сохранить "живую душу". Это уже новый поворот темы "естественного состояния".

Особенности творчества Куприна эмигрантского периода синтезированы в романе "Жанета" (1932–1933), произведении об одиночестве человека, потерявшего Родину и не нашедшего места в чужой стране. В нем рассказывается история трогательной привязанности старого одинокого профессора, оказавшегося в эмиграции, к маленькой парижской девочке – дочери уличной газетчицы. Профессор хочет помочь Жанете постичь бесконечную красоту мира, в добро которого он, несмотря на горькие превратности судьбы, не перестает верить. Роман кончается тем, что дружба старого профессора и "принцессы четырех улиц" – маленькой замарашки Жанеты – драматически обрывается: родители увозят девочку из Парижа, и профессор вновь остается в одиночестве, которое скрашивается лишь обществом его единственного друга – черного кота Пятницы. В этом романе Куприну удалось с художественной силой показать крах жизни человека, потерявшего Родину. Но философский подтекст романа в ином – в утверждении чистоты человеческой души, красоты ее, которые человек не должен терять ни при каких жизненных обстоятельствах, несмотря на невзгоды и разочарования. Так в "Жанете" трансформировалась идея "Гранатового браслета" и других произведений Куприна предоктябрьского десятилетия.

Характеризует этот период творчества писателя уход в личные переживания. Крупное произведение Куприна-эмигранта – мемуарный роман "Юнкера" (1928–1932), в котором он рассказывает о своей жизни в Московском Александровском училище. Это в основном история быта училища. Характер автобиографического героя дан вне духовного и интеллектуального развития. Социальные обстоятельства русской жизни из произведения исключены. Лишь изредка прорываются в романе критические нотки, возникают зарисовки бурсацкого режима царского военного воспитательного заведения.

В отличие от многих писателей-эмигрантов, Куприн не утратил веры в доброту человека. Он говорил об извечной мудрости жизни, торжестве добра, призывал восхищаться красотой природы, поняв которую, человек будет "гораздо более достоин благородного бессмертия, чем все изобретатели машин..."

Во всем, что писал в то время Куприн, всегда пробивалась одна и та же нота – тоска по родной стране. В конце жизни Куприн нашел в себе силы вернуться домой, в Россию.

• Цит. по: Куприн А. И. Собр. соч.: в 9 т. М., 1964. Т. 1. С. 29.
• См.: Горький М. Собр. соч.: в 30 т. Т. 28. С. 337.

К началу 10-х гг. Куприн — признанный мастер литературы. Определяющими чертами его творчества критика считала жизнелюбие, приверженность к реалистической манере письма и вместе с тем тяготение к романтике.

В 1911 г. А. Г. Горнфельд писал в связи с появлением «Гранатового браслета»: «Есть Куприн, полный физической жизни <...> жадный к материальным впечатлениям <...> И есть другой, конечно, все тот же Куприн, идеалист, мечтатель, романтик».

Сам Куприн, обычно отмечавший в своих статьях о других авторах то, что наиболее соответствовало его собственному дарованию, писал в статье «Джек Лондон» (1916): «...именно достоверность рассказов Д. Лондона и придает его творчеству необыкновенную, волнующую прелесть убедительности». Отметит он у Лондона в качестве основной положительной черты и веру в человека.

10-е гг. были годами расцвета творчества ряда литераторов, в том числе И. Бунина, о котором после публикации «Деревни» и «Суходола» заговорили как о выдающемся писателе-реалисте.

Критика различных литературно-общественных лагерей начинает писать о «возрождении реализма». Но в творчестве Куприна в эти годы взлета не было. Он не создает уже произведений, привлекающих к себе пристальное внимание современников. Повесть «Яма», над которой он работал в течение ряда лет, не имела успеха.

Романтическая нота все еще звучит в душе писателя, теперь его все сильнее тянет к людям особых, «романтических» профессий, связанных со стихиями и риском, — артистам цирка, рыбакам, авиаторам.

В очерке «Люди-птицы» (1917), посвященном последним, Куприн дал обобщенную характеристику излюбленного им типа человека, романтизированного самой жизнью: «Постоянный риск, ежедневная возможность разбиться, искалечиться, умереть, любимый и опасный труд на свежем воздухе, вечная напряженность внимания, недоступные большинству людей ощущения страшной высоты, глубины и упоительной легкости дыхание, собственная невесомость и чудовищная быстрота — все это как бы выжигает, вытравляет из души настоящего летчика обычные низменные чувства: зависть, скупость, трусость, мелочность, сварливость, хвастовство, ложь — и в ней остается чистое золото».

Людям постоянного риска — рыбакам, потомкам древних греков, жизнь которых Куприн близко узнал, живя в Балаклаве, посвящен цикл очерков «Листригоны» (1907—1911), большая часть которых написана до 10-х гг. Листригоны — «милые простые люди, мужественные сердца, наивные первобытные души,крепкие тела, обвеянные соленым морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз глядели в лицо смерти, в самые ее зрачки».

Куприн любуется своими новыми друзьями с естественными душами (все то же «чистое золото» души), окрашивая в романтические тона их трудную жизнь, смелый промысел, товарищескую выручку, их первобытно радостное веселье. Писатель сохраняет подлинные имена этих людей.

Так, о мужественном и смелом Юре Паратино он скажет, что это «не германский император, не знаменитый бас, не модный писатель, не исполнительница цыганских романсов, но когда я думаю о том, каким весом и уважением окружено его имя на всем побережье Черного моря, — я с удовольствием и с гордостью вспоминаю его дружбу ко мне».

Повествование о жизни простой и свободной сплетается в «Листригонах» с легендами и апокрифами, рассказанными рыбаками, еще более усиливая представление о сердцах, не погубленных современной цивилизацией. Вот возвращается домой лодка с рыбаками, пропадавшая в бушующем море три дня: «Перед бухтой они опустили парус и вошли на веслах, вошли, как стрела, весело напрягая последние силы, вошли, как входят рыбаки в залив после отличного улова белуги.

Кругом плакали от счастья: матери, жены, невесты, сестры, братишки. Вы думаете, что хоть один рыбак из артели „Георгия Победоносца“ размяк, расплакался, полез целоваться или рыдать на чьей-нибудь груди? Ничуть! Они все шестеро, еще мокрые, осипшие и обветренные, ввалились в кофейную Юры, потребовали вина, орали песни, заказали музыку и плясали, как сумасшедшие, оставляя на полу лужи воды».

В 10-е гг. Куприн не раз заявлял, что его тянет к героическому. Произведения, отразившего эту тягу, им написано не было, но круг его героев пополнился новыми персонажами.

Повесть «Жидкое солнце» (1912) обозначила поиск Куприным героя нового времени, возможно, не без некоторого влияния творчества Г. Уэллса. Куприн воплощает этого героя в образе крупного ученого, лорда Чальсбери, поставившего перед собою цель добыть новый, неограниченный источник энергии для блага человечества. Жизнь ученого посвящена попыткам превратить солнечный свет в газообразное, а затем жидкое состояние.

Исходная мысль произведения, как и в рассказе «Тост», — вера в гордый ум человека, который может преодолеть все препятствия: «...если бог в своем справедливом гневе отвернулся от человечества, то человеческий необъятный ум сам придет себе на помощь».

Однако современная цивилизация превращает благо во всесильное зло. Один из помощников ученого видит в его научном открытии прежде всего разрушительные возможности: «...жидкому солнцу предстоит громадная будущность в качестве взрывчатого вещества или приспособления для мин иогнестрельных ружей».

Горькой иронией звучит конец повести. «Друг человечества» начинает понимать, что в современном обществе его великое научное открытие послужит не благу человека, а его порабощению. И эта мысль заставляет ученого не только прервать работу, но и взорвать свою лабораторию, а вместе с нею уничтожить и свое научное завоевание.

Научно-фантастическая повесть, лишенная реально-бытовой основы (действие ее происходит в Англии, в уединенной лаборатории на вершине потухшего вулкана) и глубокого психологизма, была вне русла купринского дарования. Не оказался он и мастером занимательной интриги, намеченные им сюжетные линии (авантюрист-помощник, дорогие стекла-бриллианты и тайна их сложной транспортировки) оказались неиспользованными.

Обращение к чуждому жанру не принесло Куприну успеха, однако следует отметить, что он был в числе первых русских писателей, заговоривших о моральной ответственности перед обществом ученых нового века с его быстрым промышленным развитием. Вскоре та же проблема привлечет внимание Л. Андреева.

Научно-авантюрная повесть осталась одинокой, но тем не менее она не была случайным явлением в творчестве Куприна. В 10-х гг. он как бы охладевает к близким ему ранее темам («Чувствую, как во мне слабеет интерес к быту») и начинает тяготеть к другой проблематике.

На смену произведениям с пластической бытописью, признанной сильной стороной его творчества, приходят произведения, в которых большую роль играют приемы иносказания и фантастики. Куприна теперь тянет писать «правдивые, хотя и неправдоподобные» истории.

Он не забывает о сатире («Паша», «Гога Веселов», «Канталупы»), но социальная заостренность исчезает из его творчества. Все сильнее влечет его область таинственного в жизни человека («Неизъяснимое», 1915; «Воля», 1916, и др.).

Теперь в центре внимания писателя постоянно находятся не только (и даже, пожалуй, не столько) конкретно-исторические социальные проблемы, сколько глобальные вопросы человеческого бытия, нескончаемой и вечной «реки жизни». Как и прежде, для Куприна это не мистические неразрешимые загадки, а задачи, еще не решенные человеческим разумом и поэтому лишь до поры таинственные.

К таинственным явлениям Куприн относил роль случая в жизни человека. Позднее в повести «Юнкера» он скажет: «...громадная сила — напряженная воля, а сильнее ее на свете только лишь случай».

Случай для Куприна — непознанные таинственные силы, неожиданно врывающиеся в жизнь человека и большей частью ломающие его. Случай — это стечение обстоятельств, которое реалистически объяснимо, но само это объяснение неведомо человеку,столкнувшемуся с ним, и потому событие относится им к области таинственно-неведомого.

Реалистически мотивированный случай, а также таинственное сочетание логического и нелепого нередко встречаются в рассказах Куприна. В 1910 г. он посвятит размышлениям о роли и природе случая специальный рассказ «Искушение», в котором появится даже типичный андреевский «Некто или Нечто, что сильнее судьбы и мира».

Новые черты мировосприятия Куприна существенно изменяют его социальную концепцию. Автор «Поединка» и «Реки жизни» был полон оптимистической веры в то, что само течение жизни неизбежно образует со временем «глубины героизма» там, где пока существуют «отмели пошлости».

В 10-х гг. писатель предсказывает неизбежность кровавого оргиастического конца той прекрасной и гармонической жизни, которая наступит на земле на одной из спиралей вечного мирового движения, и участие в нем людей, объевшихся вечной добродетелью.

По мнению персонажа «Искушения», жизнь — это «миллионы сцепившихся случаев», и каждый из них строго подчинен непреложному закону, направляющему течение реки жизни в целом. Но вечное столкновение воли человека с капризным и все еще непостижимым «случаем» не исчерпывало для Куприна проблемы таинственного в жизни человека.

В не меньшей степени его волновали темные провалы человеческого подсознания, еще не разгаданные наукой, но уже ставшие предметом ее анализа.

В творчестве Куприна не раз воспроизводились характеры людей в их алогическом проявлении. В 10-х гг. обостряется интерес писателя к подсознательному миру человека, совпадая с широким интересом, проявленным в то время к психоаналитическому учению З. Фрейда, которое утверждало, что обширная сфера подсознания превосходит сферу сознания и руководит человеком более властно, чем разум.

В начале 10-х гг. русский читатель получил возможность ознакомиться в переводах с целым рядом сочинений Фрейда: «О психоанализе», «Психологические этюды», «Леонардо да Винчи» (все — М., 1912), «Толкование сновидений» и «Психология детского страха» (М., 1913). Одновременно сформировался и «русский фрейдизм» — целое течение, представлявшее разные толкования теории и методики психоанализа.

Особый интерес и наука, и литература, и досужая мысль интеллигентного обывателя в те годы проявляли к механизму человеческого сна как наиболее доступной расшифровке формы проявления скрытых влечений человека.

«В снах — свободная, подсознательная жизнь души. Не становятся ли нам поступки бодрствующих людей понятнее, когда мы знаем, что делают они во сне?» — формулировал этот массовый интерес Д. Философов, иллюстрируя свою мысль анализом творчества А. Ремизова.

Увлечение психоанализом достигло такого накала, что вызвало к жизни остроумную пародию-монодраму Н. Н. Евреинова «В кулисах души», разыгранную в 1912 г. на сцене петербургского театра миниатюр «Кривое зеркало».

В этом спектакле Ведущий, некий ученый схоласт, ссылаясь на данные новейшей науки, характеризовал во вступительной лекции трехчленную модель человеческой личности (Я — рациональное, Я — эмоциональное, собственно Я), пародируя мысль Фрейда о структуре человеческой души, содержащей в себе одновременно разные субстанции: «Я», «Оно», «Сверх Я».

Сатирический эффект «строго научной» монодрамы Евреинова усиливался тем, что ученые выкладки профессора были иллюстрированы банальнейшим драматическим сюжетом: в душе женатого человека, увлеченного модной «этуалью» варьете, идет жестокая борьба, завершающаяся выстрелом в сердце.

Психоанализ оказал сильное, хотя и неоднородное влияние на развитие художественной литературы начала века. В частности, он спровоцировал в какой-то мере широкое увлечение эротикой.

Но более вдумчивые и серьезные художники увидели в психоанализе новую возможность обнажить тайные мотивы поведения человека и скрытые причины многих драм человеческой жизни. Такого рода интерес к учению Фрейда и других психологов, врачей, философов, изучающих сферу подсознания, проявили Андреев и Куприн.

В повести «Олеся», где этот интерес уже принял форму глубокого, тяготеющего к научному, объяснения загадочного в поведении человека, писатель называет имя врача-психиатра Шарко и устами героя «в простой форме» излагает мысли «о гипнотизме, о внушении» и о других «странных знаниях», которые, опередив точную науку, столетиями живут в подсознании и передаются по наследству в народной среде.

В любимой Куприным фантастической повести «Каждое желание» (1917; позднее печаталось под заглавием «Звезда Соломона») вновь проявлен его интерес к тайнам человеческой психики с ее неразгаданными глубинами подсознания.

На этот раз писатель, вновь обратившийся к хорошо знакомой ему русской действительности, избрал своим героем простодушного обладателя доброго сердца, мелкого чиновника Цвета, который заставлял вспомнить образ бессмертного Акакия Акакиевича.

Однако такое «везенье» скоро надоедает герою и утомляет его. И когда столь же неожиданно для себя Иван Цвет возвращается из романтического мира призрачной и уже наскучившей ему магической власти к своему повседневному существованию (оказывается, все было только сном!), он ничуть не огорчен, тем более что его единственная мечта — о чине — сбывается наяву.

«Узорчатый», яркий сон быстро забывается Цветом, и только пороюнеобычно возникающие мгновенные ситуации тревожно напоминают ему о когда-то увиденном и пережитом.

Куприн ставил в своей повести задачу художественно воспроизвести «механику» сна и нащупать пружины, воздействующие на ход событий в нем. Сон в «Звезде Соломона» оказался подобен тому, кто его видит: «романтический мир» — герой и его «послушный» черт — соответствует интеллекту спящего.

Цвет не испытывал желания проникнуть в тайны мироздания, познакомиться с жизнью других, неведомых ему стран или насладиться всем тем, что несет с собою богатство. Сплетая в «Звезде Соломона» «быль и небылицу», Куприн воплотил в них свои представления о «случае» в его разнообразных реальных и ирреальных проявлениях и о природе подсознательного в психике человека.

С легкой иронией писатель показывает, что «Звезда Соломона» (овладение магическим словом), принесшая власть герою, не развратила его незлобивого сердца. Цвет прошел испытание властью, богатством, успехом, но ничто не привлекло его. Когда же он вдруг приобщился к таинственной силе чтения чужих мыслей, состояние их испугало и отвратило его от дара, который рождал «презрение к человеку и отвращение к человечеству».

«Простоватый ум» и природная незлобивость не позволили Цвету употребить во зло необычное «двойное зрение», но подсознание и с ним играет недобрые шутки. Помимо своей воли он чуть не становится виновником смерти человека. Спросив себя с пристрастием, хотел ли он ее, герой не в силах дать однозначный ответ на этот «жуткий вопрос».

«Нет, конечно, он не желал смерти или увечья этому незнакомому бедняку. Но где-то в самом низу души, на ужасной черной глубине, под слоями одновременных мыслей, чувств и желаний, ясных, полуясных и почти бессознательных, все-таки пронеслась какая-то тень, похожая на гнусное любопытство». И, поняв это, Цвет впервые со стыдом и страхом подумал: «...какое кровавое безумие охватило бы весь мир, если бы все человеческие желания обладали способностью мгновенно исполняться».

Таким образом, Куприн становится на путь пересмотра своего раннего увлечения «чистым золотом» естественной натуры людей. В причудливом сюжете «Звезды Соломона» сочеталась критика буржуазного общества, исказившего человеческое «естество», и тяжелое недоверие к самому этому «естеству», к человеку вообще с его темными бесконтрольными «подснами».

В повести звучат не столь свойственные ранее Куприну ноты пессимизма, навеянные мыслями о зыбкости и краткости человеческого существования, о малых различиях между приземленной и призрачной действительностью.

«Кто скажет нам, — спрашивает он, — где граница между сном и бодрствованием? Да и намного ли разнится жизнь с открытыми глазами от жизни с закрытыми? <...> И что такое, если поглядим глубоко, вся жизньчеловека и человечества, как не краткий, узорчатый и, вероятно, напрасный сон? Ибо — рождение наше случайно, зыбко наше бытие, и лишь вечный сон непрерывен».

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

«Молодой куприн» Воспоминания 1895-1910

Мои первые воспоминания об А. И. Куприне восходят к дням моего раннего детства - примерно, в 1895-96 г. г. Уже в те годы Куприн, задолго до того освободившийся от ненавистного ему офицерского мундира, частенько наезжал к нам в Сергиев-Посад /ныне Загорск/ и подолгу гостил у моей матери, доводившейся ему родной сестрой. Из впечатлений, относящихся к этим первым далёким встречам, память отобрала и сохранила, к сожалению, лишь очень немногое и притом только то, что представляло интерес для шестилетнего мальчишки, каким я был в ту пору. Внешний облик тогдашнего Куприна совершенно ускользает из моей памяти, но зато я хорошо помню, что каждый его приезд вносил необычайное оживление в нашу детскую жизнь. Я отчётливо припоминаю все фокусы, игры и прочие развлечения, которые он устраивал для нас с сестрой. При помощи трёх рюмок и трёх столовых ножей он возводил сложное и хрупкое сооружение, на котором свободно держался тяжёлый, наполненный водой, графин. Из спичечного коробка и нескольких спичек мастерил чудесные огнестрельные снарядики, которые могли автоматически стрелят, приводя нас в неистовый восторг. Более отчётливо и ясно вспоминаются мне наезды Куприна в последующие годы. Приезжал он летом. Должно быть его влекли сюда не только родственные чувства, но и потребность отдохнуть от беспокойной бродячей цыгаеской жизни, которую он вёл в те годы. Это была жизнь странствующего бытописателя, которому попутно с литературой приходилось заниматься многими другими профессиями, никакого отношения к литературе не имеющими. Кем только не был Куприн в эту пору своей жизни! Ненасытная любовь ко все -му новому, а иногда и жёсткая необходимость заставляли его хвататься подчас за самые неожиданные занятия. В годы своих жизненных скитаний пришлось ему быть и грузчиком, и коммивояжёром, и актёром бродячего театра, и репортёром киевских и одесских газет. Это была жизнь бездомного скитальца - очень красочная, но, вероятно, немного утомительная. Сергиев-Посад /вообще говоря - скучнейшая обывательская дыра/ вполне располагал - особенно в летнее время - к спокойному бездельному, растительному отдыху. Приезжего человека могли даже прельстить на короткое время его утонувшие в зелени лип и тополей, иделлические уютные улицы, благостная тишина приветливых домиков, дремлющих по тенистыми навесами садов, великолепная панорама белокаменной троицкой лавры с её древними крепостными стенами и ажурной красавицей колокольней. Мы занимали тогда большую квартиру - целый этаж в обширном, старом, деревянном доме, так что гости, приезжавшие с ночёвкой, могли распологаться со всеми удобствами. Куприну отводилась одна из лучших комнат, выходившая окнами в тенистый липовый сад. В дни его прибывания у нас, в этой комнате, всегда пахло каким-то особенным, крепким мужским запахом - смесью дорогого одеколона, хорошего табаку и свежего белья. Куприн приезжал обычно элегантно одетый, в своей неизменной круглой английской соломенной шляпе. От этого невысокого, плотного широкоплечего человека - очень подвижного, с живой стремительной речью - веяло силой, жизнерадостной молодостью, заразительным весельем. Он вносил в нашу жизнь чувство какой-то пленительной новизны. С его приездом наше мирное провинциальное житие сразу преображалось, приобретало новые краски, новый ритм. Он привозил с собой ворох литературных и прочих новостей, огромный запас дорожных впечатлений, всевозможных историй, каламбуров, анекдотов. Так как он был непревзайдённым рассказчиком и вообще остроумным собеседником, то взрослые обитатели нашего дома могли считать себя обеспеченными на целый месяц интереснейшими «литературными вечерами». То обстоятельство, что Куприн в то время был уже профессионалом -писателем, придавало особый притягательный интерес его личности. Правда, широкой читательской публике он был ещё мало известен, но некоторые его рассказы уже привлекли к нему внимание литературных кругов. В «Русском Богатстве» ещё в 1892 году была напечатана первая его юношеская повесть «В потьмах». В 1895 году в этом же журнале был помещён его рассказ «Лидочка», а годом или двумя позднее там же появился «Молох» - первый крупный рассказ, заставивший поговорить о нём литературных критиков. Ещё несколько мелких рассказов были помещены за эти годы в различных журналах и газетах. Из этих новелл и составился первый сборник Куприна - скромная книжечка, изданная в конце девяностых годов под названием «Миниатюры». В сборник вошли рассказы: «Ночлег», «Собачье счастье», «В окно», «Страшная минута», «Alle» и др. Они носили на себе следы влияния французской новеллы. Это чувствовалось и в изяществе формы, и в тематике, и в художественном лаконизме и точности языка. В нашей семье художественная литература всегда была в большом почёте. Из года в год мы выписывали все толстые журналы - «Мир божий», «Русское богатство», «Русская Мысль», «Вестник иностранной литературы». Отец мой сам немного баловавший пером, имел кое-какие знакомства в литературном мире. У нас бывали В. Гиляровский, поэт Пальмин. И водилась у нас в доме добрая старая привычка, свойственная многим тогдашним интеллигентным се -мьям засиживаться по вечерам после ужина за уютно посвистывающим самоварчиком и вести нескончаемые, хотя большей частью бесплодные споры и разговоры на всевозможные, но преимущественно литературные темы. Нечего и говорить, что Куприн всегда являлся душой этих вечерних бдений. Я был ещё глуп и мал, но очень любопытен, и краем уха, из детской, внимательно прислушивался к тому, что говорят в столовой. Припомнить в точности, о чём говорили взрослые, не сумею, но мне кажется, что в разговорах часто упоминались имена Толстого, Чехова, Горького, Мопассана. И, насколько мне помнится, имя Горького произносилось с тем особенным смешанным чувством восхищения и в то же время как будто осторожности, с каким обыкновенно говорят о явлениях великих, но не совсем ещё разгаданных.

Даже в моих ранних детских воспоминаниях с представлением о Куприне неразрывно связывается спорт. Человек могучего сложения и атлетической силы, Куприн занимался почти всеми видами спорта - вплоть до французской борьбы, которая в то время ещё только начинала появляться у нас в России. Мне думается, что в спорте он видел прекраснейшее и совершеннейшее проявление той примитивной телесной силы, которую он чуть ли не боготворил в человеке. Своей собственной силой и ловкостью он страшно гордился и иногда прямо таки тщеславился по-мальчишески. Помню, как однажды он правой рукой «выжал» на ладони (как атлеты «выжимают» гири) мою мать - женщину весьма солидную и увесистую. И повидимому остался очень доволен этим свидетельством своей мощи. В другой раз он с увлечением рассказывал о том, как ему пришлось бороться шутки ради со своим зятем - лесничим Н. (Нат Станислав Генрихович - Е. П.) Тот по сравнению с ним был настоящий гигант.

Мы четыре раза схватились с ним, - рассказывал Куприн. - И каждый раз я бросал его на лопатки. Но, скромно добавлял он, - Станислав всё же очень сильный человек.

Куприн всюду возил с собой в дорожном чемодане пару обтянутых суконкой двух-фунтовых ганделек. И, куда бы ни забрасывала его судьба, каждое утро он проделывал с этими гандельками небольшую гтмнастику.

К нам во двор ходило много молодёжи - гимназисты и студенты, - товарищи хозяйского сына. Куприн быстро перезнакомился с ними и энергично принялся обучать их спорту. Он учил их прыгать через столы, делать сальто-мартале, делать стойку на руках. Сам он, плотный, широкий, но упругий, как мяч, с увлечением прыгал, бегал, кувыркался наравне со своими учениками. В заключение он обучал их французской борьбе. И долго ещё после отъезда Куприна можно было видеть, как юные спортсмены выворачивают себе шеи и руки, стараясь усовершенствоваться во всех этих «тур-де-тет», «тур-де-бра» и «двойных нельсонах». Мы с сестрой и сестрина подруга, постоянно ходившая к нам в гости, льнули к Куприну и вились вокруг него как щенята. Вряд ли ему доставляло особенное удовольствие возиться с нами, но только, помню, он написал для нас две небольшие детские пьески, каждую с тремя персонажами. Одна была сделана на сюжет «Красной шапочки», в другой речь шла о злющей, полуслепой гувернантке, которую без конца изводят двое озорных ребятишек. Я не помню развязки этой пьесы и не знаю, наказано ли было зло и восторжествовала ли добродетель, но начало мне запомнилось: двое детей сидят за тетрадками и в один голос зубрят французкие вокабулы:

Пуговица - ля бутон.
Баранина - ля бутон…
Пуговица - ля бутон,
Баранина - ля мутон.

Обе пьески были написаны буквально за один присест. Мы долго и усердно репетировали их под руководством самого автора и, наконец, разыграли с полным успехом и к великому восторгу приглашённых на нашу «премьеру» ребят.

Куприн устраивал свои стоянки не только у моей матери, но и у другой своей сестры Зинаиды Ивановны, проживавшей с мужем, лесничим Станиславом Генриховичем Н. (Нат - Е. П.) и детьми в селе Курша, Касимовского уезда, Тамбовской (Тамбовской зачёркнуто в скобках чернилами «Рязанской) губернии. В конце девяностых годов наша семья провела у них в гостях часть лета. Там же гостил в это время Куприн. Я не знаю, что представляет из себя это место сейчас, но сорок лет назад это была дикая лесная глушь. Дремучие леса, пересечённые непролазными болотами, простирались вокруг Курши на многие десятки вёрст. Дом лесничего стоял на отлёте, за селом, окружённый громадным фруктовым садом. Жизнь текла здесь привольно, среди изобилия всяких молочных, яичных и прочих деревенских благ, среди сказочных урожаев, ягод, грибов и фруктов. Для охотников здесь было особенное раздолье - леса были богаты всякой дичью и зверьём. И Куприн - страстный охотник - во время своих наездов в Куршу часто охотился в этих лесах. Здешние охотничьи прогулки, надо полагать, навеяли ему много мотивов для будущих ярких зарисовок лесной жизни. Вечерний лесной пейзаж, которым начинается один из лучших его рассказов

«Болото», даёт прекрасное представление о куршинских лесах.

«Летний вечер гаснет. В засыпающем лесу стоит гулкая тишина. Вершины огромных строевых сосен ещё алеют нежным отблеском догоревшей зари, но внизу уже стало темно и сыро. Острый, жаркий, сухой аромат смолистых ветвей слабеет, зато сильнее чувствуется сквозь него приторный запах дыма, которым тянуло весь день с дальнего пожарища. Неслышно и быстро спускается на землю мягкая северная ночь. Птицы замолчали с заходом солнца. Одни только дятлы ещё выбивают лениво, точно сквозь сон, свою глухую, монотонную дробь».

Между прочим в этом же рассказе фигуру лесничего, про которого рассказывает лесник Степан, автор до известной степени срисовал со своего зятя. Станислав Генрихович Н. был очень знающий своё дело и даже талантливый специалист, но за ним водились некоторые причуды. «Чудной он у нас барин» - рассказывает Степан. - Непременно чтоб ему лесники ружьём на караул делали по-солдатски. Первое для него удовольствие. Выйдешь с ружьём и конечно рапортуешь: «Ваше - благородие, на вверенном мне обходе чернятинской лесной дачи всё обстоит благополучно»

Обычными спутниками Куприна в его охотничьих прогулках были старые лесники, кто-нибудь из местной сельской интеллигенции и сам лесничий. Но нередко за ними увязывались мальчишки - два моих двоюродных брата Борис и Лев. В то время, когда мы там гостили, старшему было четырнадцать, младшему десять лет. Это были дикие сорванцы, озорные, смелые и ловкие. Зимой они учились в уездной Илатьминской (Елатомской - Е. П.)гимназии, с ненавистью в сердце зубрили латынь и греческий, а летом росли на приволье и, вполне предо-ставленные самим себе, делали что хотели. Купались, стреляли, шлялись по лесам, скакали на неосёдланных лошадях, обжирались зелёными яблоками, курили и сквернословили.

Про Лёвку, помню, рассказывали такую историю. Когда старшему, Борису, подарили недорогое охотничье ружьишко, Лёвка чуть не лопнул от зависти. Чтобы не ударить лицом в грязь, он тоже решил обзавестись ружьём. Достал откуда-то старую, бросовую отцовскую двухстволку, кое-как собрал, свинтил её и вышел на охоту. Увидел русака - пальнул. Русак благополучно ушёл, а двухстволку разор-вало на куски, едва не изуродовав самого охотника. Над Лёвкой долго потом издевались все домашние. Куприн относился к обоим сорванцам с насмеш-ливым добродушием, обзывал их снисходительно белогубыми щенками. Но в общем они пользовались его благоволением, - такие озорники были в его вкусе. Между ними установилось даже нечто вроде своеобразной дружбы. И как-то под весёлую руку он отчасти при их активном содействии сложил про них комические куплеты - очень весёлые, но, надо сказать, не совсем приличные. Из этих куплетов запомнился мне лишь один:

Боря с Лёвой в огороде
Все пожрали огурцы,
А потом при всём народе
Обо….. сь подлецы.

Известность Куприна росла с каждым годом, всё глубже укреплялись его литературные связи. В начале девяностых годов в Петербурге оснавалось литературно-издательское товарищество «Знание», во главе которого стоял

А. М. Горький, уже в то время представляющим деятельное покровительство всем молодым дарованиям. Вокруг этого издательства быстро объеденились лучшие тогдашние молодые беллетристы /Андреев, Скиталец, Серафимович, Чириков, Вересаев, Юшкевич, Телешов, Гусев-Оренбургский/. Приблизительно в это самое время состоялось знакомство Куприна с Горьким. Великий писатель уже давно обратил внимание на яркое дарование автора «Миниатюр» и «Молоха» и теперь помог ему войти в семью больших писателей. Издательница журнала «Мир Божий» М. Е. Давыдова - первая жена Куприна - писала по этому поводу в 1902 году матери писателя, моей бабке Любови Алексеевне: «Горький был недавно в Петербурге, и Саша с ним познакомился. Он считает Сашу очень талантливым писателем и очень хвалил его два последних рассказа «Болото» в «Мире Божьем» и в особенности «На покое», который на днях вышел в «Русском Богатыре». Горький лично мне высказывал комплементы по сашиному адресу, когда обедал у нас перед своим отъездом из Петербурга».

В 1902-1903 г. г. появился в издании «Знание» первый том произведений А. Куприна. В него вошли рассказы «Молох», «В цирке», «Болото», «Ночная смена», «Дознание» и др.

Это была крупная победа, которую в нашей семье встретили как некий семейный праздник. Книжку с авторской надписью «Дорогой сестре Соне на память» привезла нам Любовь Алексеевна. Она везла эту книжку с гордостью и торжеством - как победный трофей, добытый в долгом и тяжком бою. Она очень любила сына, глубоко верила в него, гордилась им и всю жизнь была верным его другом и подлинным знаменосцем его славы. В общем, надо сказать, что эта не совсем обыкновенная жен щина сыграла довольно значительную роль в творческой жизни Куприна. И я думаю, что биография писателя, если она когда-нибудь будет написана, окажется неполноценной, если имя Любови Алексеевны Куприной будет обойдено в ней молчанием. Поэтому я считаю совершенно необходимым посвятить ей несколько строк в своём очерке.

Передо мной лежит старинный альбом с бронзывым накладным барельефом на крышке, изображающим русскую тройку на фоне зимнего пейзажа. На обратной стороне верхней крынки выцветшая надпись: «Наровчат. 1866». Наровчат это глухой городишко Пензенской губернии. Здесь родился А. И. Куприн. На первой, пожелтевшей по краям странице - две фотографии: мужчина лет тридцати с открытым мужественным лицом, в свободной блузе «фантазия», и молодая миловидная женщина в старомодной пышной юбке - криолине. Это отец и мать писателя. Когда я гляжу на молодое сухощавое, скуластое лицо своей бабки, мне мгновенно вспоминается её безрадостная суровая жизнь. После смерти мужа, умершего рано, в расцвете сил и оставившего семью без всяких средств к существованию, ей пришлось познать долгие годы беспросветной нужды, и горечь чужого хлеба, и унизительную беготню по благотворительным прихожим. Всё для того, чтобы устроить своих детей.

По материнской линии бабка происходила из какого-то старинного татарского рода Каланчуковых. Вероятно этим и объясняется довольно резко выраженные черты татарского типа как в лице самой Любови Алексеевны, так и её сына. Когда-то давно мать мне рассказывала, что юность свою бабка провела в доме одного из этих Каланчуковых, приходившегося ей двоюродным дядей. Это был мелкий разорившийся помещик, полупомешанный человек и к тому же великий самодур. Он принимался иногда «воспитывать» свою племянницу, причём применял чрезвычайно странные педагогические приёмы: желая, например, приучить девочку к верховой езде, привязывая её к дикой необъезжанной лошади и пускал в степь. В те годы, о которых я пишу сейчас, бабке моей было уже под шестьдесят. Но даже в этом почтенном возрасте она была человеком на редкость живым, энергичным и предриимчивым, человеком проницательного ума и широкого кругозора. Язык у неё был острый, характер властный и воинственный, и она умела оборвать и поставить на место любого нахала. Она жила в Москве, в Кудрине, во Вдовьем доме. Жизнь в этом доме в окружении шамкающих аристократических развалин была ей в тягость. Ей чужды и враждебны были эти высокородные чопорные старухи. Она находилась с ними в состоянии постоянной войны и, кажется, им порядочно-таки от них доставалось.

В декабре 1905 года революционные рабочие строили баррикады близ Вдовьего дома. Во время боёв к подъезду дома приносили раненых бойцов. К великому ужасу всего этого старушечьего курятника Любовь Алексеевна настояла на том, чтобы раненых внесли в помещение и здесь сама помогала перевязывать им раны. В последствии она с гордостью рассказывала об этом случае. Она обладала громадным опытом, острой наблюдательностью и ко всему этому была замечательной рассказчицей. Куприн, всегда относился к ней с почтительной нежностью очень ценил её как собеседницу. Он не раз признавался, что из её рассказов и воспоминаний, богатых блестящими и меткими характеристиками, красочными образами, самобытными речевыми оборотами, - он всегда почерпал много ценного материала для своей творческой работы. Я помню, что такого рода признание он сделал, между прочим, в интервью, напечатанном в 1910 гожду в газете «Русское слово».

Куприн находился с матерью в деятельной переписке, часто навещал её, делился с ней своими творческими замыслами. И она горди лась им так, как гордилась бы всякая мать таким сыном. После неё /она умерла в 1910 году/ остался чемодан, полный журнальных и газетных вырезок с рецензиями, статьями и заметками о Куприне.

Отличительной чертой Купина в те годы, когда я встречался с ним было огромное могучее жизнелюбие. Он любил жизнь во всех её проявлениях, и в самых сложных и изысканных. Он любил жизнь, как язычник, любил природу, любил прекрасное, мощное человеческое тело, преклонялся перед проявлением силы и мужества в человеке, перед проявлением в нём яркой, сильной, волевой личности. Такое жизнелюбие роднило его с Джеком Лондоном, появление которого а русском переводе он так восторженно приветствовал. И именно в этом жизнелюбии, источник того жизнеутверждающего оптимизма, которым, вопреки элегическому тону многих рассказов Куприна, всё же бурно веет со страниц его произведений. В общем это было прочвление здорового начала и в человеке, и в писателе. Но были в жизни Куприна моменты, когда он, одержимый своим жизнелюбием, склонен был увлекаться некоторыми опасными крайностями и готов был чуть ли не проповедовать ницшеанские идеи. Впрочем серьёзного характера это не носило никогда и на творческом облике писателя почти не отразилось. У меня сохранился листок из альбома, куда году кажется в 1901 рукой Куприна было вписано шутливо-ироническое восьмистишие - экспромт. Конечно, это не больше как шалость, но она до известной степени характеризует ранние философские настроения Куприна. Восмистишие гласит:

Три правила
По Нитцше

Не делай нынче ничего,
Что можно к завтрему оставить
Не делай также и того
Что может твой приятель справить

Будь весел, горд, жесток и смел,
И знай: от века и до века
Труд подневольный есть удел
Скотины, а не человека.

Когда лет пять спустя Куприну показали этот экспромт, он весло засмеялся: - Да, - сказал он, - я был тогда домашним сверхчеловеком. Во всяком случае, если в какую-либо давнюю пору своей жизни Куприн и был склонен к некоторым идеологическим заскокам, это не мешало ему даже в ту пору оставаться прежде всего честным художником, правдиво и чрко изображавшим современную ему действительность и беспощадно и смело разоблачавшим все язвы тогдашнего социально-политического строя. Об этом красноречивее всего говорят его произведения - «Молох», «Поединок», «Гамбринус», «Мирное житие», «Река жизни». Крупнейший литературовед-марксист В. Воровский писал о Куприне: «В то время как художники-публицисты проявляют свои публицистические симпатии уже в самом выборе материала, который они к тому же освещают и трактуют сообразно своим убеждениям, Куприн берёт всегда из действительности тот материал, который поражает его художественное воображение, и, обрабатывая его сообразно своей авторской индивидуальности, тем самым уже невольно привносит в него определённую окраску и оценку. Автор ни словом не заикается об оценке происходящего, и между тем его симпатии всей душой сочувствует борьбе угнетённых классов за освобождение от гнёта».

Неистощимое жизнелюбие Куприна выражалось у него в ненасытной жажде нового, в неустанных поисках новых ощущений, новых знаний. И хотя вполне возможно, что к тридцатипяти - сорока годам он уже несколько отяжелел физически, однако даже в эти годы он не мог оставаться подолгу в состоянии неподвижности и покоя. Ежегодно он покидает на некоторое время туманный Петербург и устремляется в какое-нибудь очередное странствование. Вот он гостит две очаровательные недели в Новгородском имении своего приятеля Батюшкова и вместе с ним охотится на медведей. Вот он проводит целый месяц в Луховическом лесничестве у своего зятя Станислава Генриховича Н. /лесничий/, работает под его руководством в лесорубочной партии, делает геодезические измерения и живёт весь месяц в лёгком лесном шалаше, подвергаясь всем тягостям суровой бивачной жизни. Вот он устремляется в Одессу, заводит там знакомство с черноморскими рыбаками и в жестокий десятибалльный шторм в утлой рыбачьей шаланде пускается с ними на промысел в открытое море. В поисках нового, в неутомимом стремлении всё познать, всё испытать, всё увидеть, он будучи уже сорокалетним человеком поднимается с С. И. Уточкиным на аэростате, спускается в скафандре под воду, совершает вместе с Уточкиным один из его первых полётов на аэроплане, выходит с черноморскими рыбаками в открытое море на промысел.

Я не знгаю никого среди писателей того времени, - за исключением Чехова и Горького, - кто обладал бы таким многообразием жизненного опыта, таким широким творческим диапазоном, как Куприн. Кого только не выводит он в своих рассказах! Рыбаки, циркачи, борцы, актёры, студенты, солдаты, офицеры, матросы, врачи, профессора, писатели, сельские учителя, осколки умерающего дворянства, мелкие чиновники, шулеры, воры, полицейские исправники и урядники, хироманты, проститутки, укротители зверей, разные бывшие люди, - бесконечным пёстрым калейдоскопом проходят все жти персонажи перед читательским взором.

Твёрдо и уверенно ведёт нас за собой Куприн по всем путям и перепутьям, по всем извилинам жизни, заглядывая вместе с нами во всевозможные её закаулки и щели.

В «Гамбринусе» он открывает перед нами один из кабачков большого портового города со всем ярким и пёстрым разнообразием обитавших в нём человеских типов. В «Канталупах» мы застаём героя рассказа, делопроизводителя какого-то министерства, отчаянного взяточника, за совершением таких махинаций, приносящих ему сотни тысяч в год. В «Яме» автор вводит нас в один из публичных домов и со всей силой художественной правды показывает жизнь падших женщин со всеми их будничными человеческими переживаниями.

Вместе с нами Куприн проникает то в мрачные казармы старой армии с их бесчеловечным палочным режимом /»Ночная смена»/, то в интимный мир гордой аристократки - княгини Ивиной /»Гранатовый браслет»/, то в клетку с хищными зверями

(часть текста отсутствует)

(«В клетке зверя»), то в психиатрическую больницу «Путаница», то за кулисы цирка «Лолли», «В цирке», то в гремящее нутро большого металлургического завода «Молох», то в баркас отважных балаклавских рыбаков, вышедших в сильнейший шторм на лов белуги «Листригоны», то в уютную квартирку благочестивого ханжи, блюстителя общественной нравственности, ростовщика Наседкина, рассы-лающего по всему городу свои подлые грязные анонимки «Мирное житие». И всё это-отнюдь не случайные поверхностные наблюдения, мимоходом занесённые в писательский блокнот. Во всех рассказах Куприна, как бы ни была разнообразна их тематика, - чувствуется одинаково глубокое, обстаятельное, практическое знание людей, вещей и событий, которые там изображаются. О чём бы он не писал - конокрадах или о разложившихся в захолустьи сельских интеллигентах /«Мелюзга»/, о влюблённом телеграфисте или об итальянских моряках; об охоте на глухарей или о конских бегах, о трагедии безнадёжной любви или о переживаниях убийцы, - во всех случаях чувствуется, что всё это он действительно видел, наблюдал или испытал на собственном опыте. Такое познание жизни - не книжно-созерцательное, а активное, живое непосредственное, с участием всех органов чувств,-- Куприн считал законом обязательным для каждого писателя. Как-то однажды он познакомился у нас в доме с одним студентом - местным начинающим писателем. В его рассказах Куприн уловил некоторые признаки дарования, но общий вывод был малоутешителен. На рассказах лежала унылая печать литературщины и вместе с тем какой-то вялой анемичности.

У Вас так ничего не получится, сказал ему Куприн с резкой прямотой. - Вы боитесь жизни. Я почти уверен, что Вы совсем не занимаетесь спортом. Вот Вы идёте, а руки у Вас как плети висят. А ведь Вы совсем ещё юноша. Писатель, а особенно в Вашем возрасте, должен жить так, чтобы каждая мышца его участвовала в этом. Надо не киснуть за книжкой, а толкаться среди людей, бегать, плавать, грести, шляться по лесам, траву жрать! Увлечение спортом не иссякало у Куприна и в годы зрелости, и этому увлечению, как и многим, он отдавался с присущей ему страстностью. В мире спортсменов он был своим человеком, водил дружбу с борцами, с цифровыми артистами. Как любитель спорта, он пользовался всюду широкой популярностью. В связи с этим мне припоминается следующий курьёзный случай. В конце мировой войны я познакомился в Румынии с одним англичанином - механиком армейского автогаража мистером Джаксоном. Это был крупный, упитанный, широкоплечий мужчина с железными челюстями, мощными бицепсами и флегматичным взглядом маленьких серых глаз. Типичный экземпляр англо-саксонской расы. Как-то за стаканом вина мы разговорились с ним о его родине. Он очень любил свою родину, но из всей английской литературы знал - да и то по-наслышке - одного только Конан-Дойля. Зато когда мы заговорили о России, где он бывал не раз по делам в Одессе, - оказалось, что он лично знает Куприна. - О, да!- воскликнул он одобрительно. - Это большой спортсмен. Да! Да! Мы встречались с ним. Мы провели один очень хороший вечер - я, Куприн и его друг борец Заикин. Куприн был очень дружен с величайшем русским спортсменом того времени, одним из первых пионеров русской авиации. С. И. Уточкиным. Он посвятил ему два очерка. Один из них был написан в связи с полётом на аэростате, который они вместе совершили в 1908 году. Другой появился в печати уже после смерти Уточкина,

Безвременно скончавшегося в 1916 году. Этот очерк представляет собой несколько страничек воспоминаний, проникнутых глубокой сердечной теплотой и воссоздающих благородный образ замечательного спортсмена и мужественного человека.

Вот несколько наиболее ярких штрихов из этих воспоминаний:

«Мне неоднократно приходилось купаться вместе с ним в море, я мог убедиться, как изуродовано было шрамами и синяками его мускулистое, крепко сбитое, очень белое тело. История широкого рубца, змеившегося на четверть аршина ниже правой лопатки, показалась мне довольно значительной. Во время одного из одесских погромов Уточкин увидел на улице старую еврейку, преследуемую разъярённой кучкой пьяных негодяев. Мгновенно, повинуясь, как всегда, первому велению инстинкта, он бросился между женщиной и толпой с растопыренными руками. «Я с-слышу сзади: не т-трогай…это с-свой… Уточкин! И вдруг чувствую в с-спине скв-возняк. И п-потерял память». Больше месяца пролежал С. И. в больнице за свой прекрасный человеческий порыв. Кто-то сзади воткнул ему в спину кухонный нож, прошедший между рёбрами.

И ещё: «Также и во время последнего несчастного перелёта Петербург-Москва показал Уточкин с великолепной стороны своё открытое правдивое и доброе сердце. Тогда - помните? - один из авиаторов, счастливо упавший, но поломавший аппарат, отказал севшему с ним рядом товарищу в бензине и масле: «Не мне - так никому». Уточкин же, находясь в аналогичном положении, не только отдал Васильеву свой запас, но сам, едва передвигавшийся от последствий жестокого падения, нашёл в себе достаточно мужества и терпения, чтобы пустить в ход пропеллер васильевского аэроплана.

К цирку, к циркачам Куприн питал особенное глубокое и неж ное пристрастие. Цирк был для него не только местом, где демонстрировались чудеса силы, ловкости и отваги. Цирк привлекал его, как особый, своеобразный и интересный человеческий мирок, отличавшийся своими особыми нравами, традициями, типами. Он часто бывал на цирковых представлениях, а во время наездов своих в Сергиев Посад возил нас с сестрой в Москву в цирк Соломонского.

У него был большой друг - итальянский клоун Жакомино, артист мировой известности. Во время своих гастролей в Петербурге он всякий раз заезжал к Куприным в Гатчину и привозил их маленькой дочери кучу подарков. Он рассказывал Куприну немало всяких интересных вещей из цирковой жизни.

Круг Знакомых у Куприна был вообще чрезвычайно обширен. Он обладал редким даром - быстро и без особого усилия привлекать к себе людей самого разнообразного сорта, начиная от представителей изысканной интеллигенции и кончая общественными подонками - людьми «с улицы». Было что-то неотразимо пленительное в манере его обхождения с людьми.

Вместе с тем внешность у него была весьма заурядная. Короткая, мощная, очень широкая и очень грузная фигура. Крупная голова. Большие кисти рук. Лицо мясистое, несколько монгольского склада с реденькими усами и бородой, чуть приплюснутым посередине носом и узкими глазам…

Известный московский журналист А. Измайлов в очерке, напе-

Чатанном в 1909 году в «Русском слове» делился своими впечатлениями о первой встрече с Куприным. На первый взгляд, - писал он, - его можно принять за торговца из зеленных рядов. Лицо самое заурядное, и прекрасны в этом лице одни только глаза…

В самом деле глаза у него были необыкновенные. Светло-жёлтые, полные ума живые и внимательные, они казалось с одного взгляда впитывали в себя всю душу собеседника. Да и всё лицо Куприна, - лишь только у него с кем-нибудь завязывалась оживлённая беседа, - неузнаваемо преображалось, становилось почти прекрасным в своей одухотворённости. Он был великолепным рассказчиком. Я помню, как мы, в нашем семейном кругу, затаив дыхание слушали его рассказы о работе в лесоустроительной партии, о полёте на воздушном шаре, о какой-то диковенной и страшной операции, при одном описании которой начинали шевелиться волосы на голове. Однажды ему вздумалось передать состояние человека, чувствующего приближение обморока. Пока он описывал последовательно все эти ужасные предобморочные ощущения - тоскливое замирание в животе, слабость, ползущую к ногам, холодный пот и т. д.—я зам етил, что моя мать начинает как-то нехорошо бледнеть. И вдруг она проговорила слабеньким голосом: - Довольно, Саша! Не могу… Дурно мне. Надо было действительно обладать большим изобразительным талантом, чтобы с такой силой подействовать на воображение человека.

В Сергиевом посаде было немало почитателей Купринского таланта. И наиболее искренним и, пожалуй, самым интересным из них был Сергей Горбачёв, - хотя с точки зрения тогдашних обыва тельских представлений это был отщепенец. В своё время он учился в гимназии, блестяще преуспевал в науках, но был выгнан оттуда за вольнодумство. После этого запил, устроиться нигде не мог, и неудержимо покатился вниз. В то время на Руси было много таких молодых, одарённых, но преждевременно надломленных жизнью и опустившихся неудачников-интеллигентов. К молменту знакомства с Куприным Сергей Горбачёв уже опустился порядочно. Но было в нём нечто, привлекающее к нему симпатии многих людей. Была в нём полинная широкая гуманность. Было бесстрашие мысли, философски-снисходительное отношение к человеческим недостаткам и безграничное презрение ко всяким формам мещанства. Он тонко чувствовал всё пркрасное и великолепно знал и глубоко понимал художественную литературу. Однажды он заявился к нам в дом, немного пьяненький, и отрекомендовался восторженным почитателем Куприна9лично с ним он ещё не был знаком). О Куприне он говорил с такой искренней теплотой, обнаружил такое глубокое понимание его произведений, что совершенно пленил мою мать. В конце концов ему удалось без особого труда выклянчить у неё сборник купринских рассказов изд. «Знание». Мать не сумела отказать, зато потом проклинала себя за слабость. Ведь книга-то была хоть и сильно потрёпанная, но с авторской надписью, а уж получить её обратно не было никакой надежды. И вот чуть ли не полгода спустя Сергей Горбачёв вновь заявился к нам - как и в тот раз пьяненький - и торжественно вручил матери заветную книгу. Книга была переплетена в роскошный кожаный переплёт. Мать была чрезвычайно тронута. В один из ближайших приездов Куприна в Посад Горбачёву удалось, наконец, с ним познакомиться. Кажется произошло это в пивной. Повидимому Горбачёв понравился писателю. Они

Проводили где-то целые вечера, иногда пропадали на целые ночи. Горбачёв служил для Куприна спутником и гидом в этом старом провинциальногм городишке, в дремучих притонах которого приоткрывались тайны монастырского быта и многое другое. Мне не раз приходилось встречаться с Сергеем Горбачёвым впоследствии. Я видел его в годы, когда он опустился окончательно. Но даже и тогда воспоминания о встречах с Куприным заставляли его всего преображаться и как бы внутренне облагораживаться.

В пору своего наивысшего творческого подъёма /1900-1905 г./ Куприн попрежнему ежегодно гостил в нашем Посаде. Но теперь он уже приезжал сюда не только с целью отдыха, но и для того, чтобы поработать в тиши провинциального уединения. Приезжал он иногда в сопровождении некоего П. М-ча - по профессии журналиста - который играл при нём роль не то секретаря особых поручений не то просто весёлого спутника и прихлебателя. Мне сдаётся, что этот самоуверенный господин с блестящей внешностью модного адвоката, используя некоторые слабости Куприна, нещадно эксплуатировал его карман, его известность и даже его гардероб. К счастью, пробыв недолго в Посаде, он затем быстро куда-то испарился.

Чтобы иметь возможность работать вполне спокойно, без всякой помехи, Куприн подыскивал обыкновенно приличную меблированную комнату в каком-нибудь тихом семействе. Году, кажется, в 1904, когда он приезжал сюда заканчивать свой «Поединок», ему порекомендо вали комнату в доме одного обывателя - владельца мелкой посудной лавки. Фамилия лавочника была - Донской, а имя - Дмитрий. Такое блестящее сочетание имени и фамилии, помню, привело Куприна в восторг. Он даже справился однажды у почтенного домохозяина, не приходится ли ему дальним родственником знаменитый герой Куликовской битвы.

Этот Дмитрий Донской имел весьма благообразную внешность, носил пышные генеральские бакенбарды с расчёсом на две стороны и искренне считал себя человеком просвещённым и передовым. Он чрезвычайно тщеславился тем, что квартирантом у него стоит известный писатель. Но, увы, его постигло вскоре горькое разочарование.

В одну злосчастную ночь в дом к нему нагрянула жандармерия и провела у квартиранта обыск. Хозяина заставили присутствовать при обыске в качестве понятого. Полуодетый, бледный, с дрожащими от страха коленями, тёзка великого полководца являл собой в эту минуту далеко не величавое зрелище.

Обыск не дал никаких результатов, если не считать того, что отобранная жандармами связка рукописей «Поединка» переночевала несколько ночей в местном жандармском управлении. Что касается Дмитрия Донского, то он на другой день чуть ли не на коленях умолял Куприна:

Александр Иванович, окажите божескую милость, явите сострадание. Переезжайте вы от меня бога ради! Я вам и квартирку моментально предоставлю в лучшем интеллигентном семействе.

Пришлось переехать.

В семье нашей приезды Куприна вызывали, как всегда, праздничное оживление. Возобновлялись уютные семейные вечера за самоваром. Куприн привозил из Москвы много свежих литератур ных новинок, читал вслух последние рассказы Горького. Однажды - это было поздним вечером,- убавив предварительно свет ламп, он с большим настроением прочитал баллады Эдгар По «Ворон», начинавшуюся следующей строфой:

«Как-то в полночь в час угрюмый, полный тягостной думой,
Над старинными томами я склоняюсь в полусне,
Грёзам странным отдавался. Вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался, постучался в дверь ко мне.
Это верно,- прошептал я,- гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне!»

Иногда мать садилась за пианино и играла что-нибудь специально для Куприна. Он любил Бетховена, особенно его 2-ю сонату Апассионату. Это соната впоследствии вошла как сопутствующая тема в его повесть «Гранатовый браслет».

Куприн был весёлым человеком, обладал неистощимым запасом юмора. Когда он бывал в ударе, с ним трудно было соскучиться. Аккомпанируя себе на пианино, он с отчаянным «надрывом», мастерски шаржируя манеру профессиональных исполнителей, пел старинные романсы вроде «Пара гнедых» или «Глядя на луч пурпурного заката». Рассказывал анекдоты. Импровизировал дружеские шаржи на писателей. Мне запомнился один из таких шаржей. Поэт Бальмонт, пьяненький, лежит в придорожной канаве и, глядя в ночное небо, шепчет патетически: «О звёзды, звёзды, бедные сёстры души моей!.

С пребыванием Куприна в нашем доме связан один незначительный факт, относящейся уже непосредственно ко мне. Это было в 1904 году. Я учился тогда в пятом классе гимназии. Нашему классу впервые задали написать сочинение. Тема была - «Метель». Дело было новое, непривычное, следовательно, нелег-

Кое. И вот, соблазнённый присутствием Куприна, я решился обратиться к нему за помощью. Он, кажется, довольно охотно согласился. Мы уединились с ним в моей комнате. Помощь его выражалась, собственно, в том, что он ходил взад и вперёд по комнате и диктовал, а я с благоговением в сердце, весь вспотев от усердия, старательно записывал каждое слово. Я хорошо помню, как он, - широкий, массивный, короткими шажками, засунув руки в карманы брюк, ходил слегка в перевалочку из угла в угол. Временами останавливался, склонив немного на бок свою крупную голову, прищуривался - и потом снова начинал ходить и диктовать. Когда через час сочинение было продиктовано, Куприн подошёл к столу, взял тетрадку, прочитал. С каким-то неопределённым выражением поднял брови, усмехнулся и бросил тетрадку на стол.

Ну, вот и всё, - сказал он, искоса поглядев на меня. Мне оставалось только переписать этот своеобразный плагиат, поставить свою фамилию и сдать учителю, что я и не замедлил сделать. Должен сознаться, что никаких угрызений совести я тогда почему-то не испытывал, может быть, потому, что сердце было слишком переполнено тщеславной гордостью: Куприн, известный писатель, сочинил для меня рассказ. Впрочем это не был рассказ в строгом смысле этого слова. То было коротенькое повествование о том, как некий путник, застигнутый метелью в степи, с помощью чужого ямщика, после продолжительных и напрасных блужданий добрался до жилья. Меня больше всего поразила в этом рассказе его удивительная простота. Я почему-то ждал каких-то необыкновенных ярких образов, необыкновенных стилистических красот. Был даже момент, когда в голове у меня шевельнулась дурацкая мысль: а ведь так просто писать должно быть очень легко! Лишь впоследствии я понял, что такая простота составляет вершину художественного мастерства. Сочинение было сдано. Учитель словесности был у нас человеком не особенно блестящего ума и носил прозвище «Обалдуй». Но, вероятно, просмотрев «моё» сочинение, даже и он сумел почувствовать руку мастера. Моё сочинение было признано лучшим в классе, но я помню, что учитель, заявляя об этом, покосился на меня подозрительно.

Я не могу перечислить все произведения, над которыми работал Куприн в Сергиевом Посаде. Но я знаю, что он работал здесь над рассказом «Жидовка» и над некоторыми фрагментами «Поединка». Несколько раз ему присылали сюда из Петербурга большие пакеты с корректурами этой повести. Я помню, как он, полулёжа в своей обычной ленивой позе на диване, читал и черкал их карандашом. М ещё я помню, как он, проработав однажды целый день над одной из глав «Поединка», пришёл к нам поздно вечером в заметно приподнятом настроении, ещё не остывший от сильного творческого возбуждения. Прохажываясь быстрыми короткими шажками взад и вперёд по комнате, - руки в карманах брюк, по обыкновению, - он заговорил о том, какие прекрасные минуты пережил он сейчас, работая над сценой смотра. Говорил он об этом удивительно просто и искренне. - Забываешь буквально всё окружающее. Слышишь только, как звучно бухают медные трубы оркестра. Слышишь, так ясно, так отчётливо, как земля гудит под ровным мерным шагом мароширующих рот…

Мне думается, что работа над «Поединком» была самой счастливой порой в творческой жизни Куприна. Это был прыжок в такую высоту, какой вряд ли достигал он когда-либо впоследствии. И он сам, ещё не закончив повести, уже предугадывал громадный резонанс, который получит она в обществе.

Поединок прославит меня,- сказал он однажды.

Это звучало может чересчур самонадеянно, но, в конце концов, Куприн был недалек от истины. «Поединок» создал ему действительно широкую, почти мировую известность. В то же время в военных кругах появление этой повести вызвало взрыв негодования и протеста.

Протест выражался в самых разнообразных формах - вплоть до анонимок и угроз. А однажды в Москве чуть не произошёл настоящий скандал.

Куприн шёл по набережной с одним из своих приятелей. Когда они переходили Каменный мост, путь им преградили два молоденьких щеголеватых офицера. Они обратились к Куприну с целой декларацией. В заносчивом тоне они говорили о несмываемом оскорблении, нанесённом всему русскому офицерству купринской повестью, обвиняли Куприна в клевете и требовали…удовлетворения.

Вокруг между тем стала собираться кучка любопытных. Куприн был человек решительный и бесстрашный. Он молча выслушал офицеров, а затем так принялся отчитывать их, обзывая при этом мальчишками и щенками, что офицеры, смущенные к тому же растущей кругом толпой любопытных, вынуждены были бесславно ретироваться.

Я сомневаюсь, чтобы у Куприна существовал какой-либо определённый, строго соблюдаемый рабочий режим. Он мог работать подолгу, целыми днями не отрываясь от письменного стола, проявляя редкую трудоспособность. Но затем вдруг как-то неожиданно наступала резкая депрессия,- и он бросал работу и отдавался во власть развлечений, иногда, к сожалению, слишком бурных и не совсем здоровых.

Но как бы там ни было, своей творческой работе, к своему великому литературному призванию он относится всегда с тем строгим и целомудренным уважением, с каким относится к своему всякий истинный художник.

Я имел не один случай убедиться в том, что даже самые незначительные свои творческие замыслы Куприн вынашивал подолгу и бережно. Прекрасную легенду о палаче, оказавшем гостеприимство изгнаннику-королю, он рассказал в нашем узком семейном кругу года за два - за три до появления этой легенды в печати. Так же задолго до напечатания ознакомил он нас с сюжетом сатирического рассказа о некой фантастической машине, с помощью которой была механизирована в гимназии процедура порки учеников. Рассказ этот страшно развеселил всех нас - особенно когда дело дошло до демонстрации машины на торжественном собрании педагогического совета, родителей и учеников. По ходу рассказа директор гимназии, объясняя собравшимся устройство механизма, нечаянно тронул какую-то кнопку. Это привело машину в действие. Она подхватила директора, подняла его на воздух, содрала штанишки и при всем почтенном собрании, под общий дружный хохот, выпорола быстро и больно. Рассказ этот, несколько видоизменённый, был напечатан впоследствии под заголовком «Механизированное правосудие».

А сколько упорного, организованного и вдумчивого труда вложил Куприн в создание своего рассказа «Жидкое солндце»! Помню, он жаловался, что ему пришлось изрядно повозиться над этой вещью. Сколько книгохранилищ он обшарил, сколько книг перечитал, у скольких учёных проконсультировался, чтобы создать достаточно солидный научный каркас для этого фантастического рассказа!

Когда я вспоминаю о днях пребывания Куприна в Сергиевом-Посаде, меня всегда приводит в недоумение одно обстоятельство. Сергиев Посад был тогда небольшим городком, но всё же и там были какие-то культурные силы, своя интеллигенция. Среди профессоров и студентов Духовной Академии, среди местных врачей, адвокатов, педагогов было немало людей, серьёзно интересовавшихся литературой и искусством. И было бы так естественно, если бы ежегодные наезды известного писателя, произведениями которого уже тогда зачитывались, эта публика получила среди неё какой-то отклик. Было бы так естественно, если бы в том же клубе, или так называемом общественном собрании, устраивались выступления писателя, концерты с его участием, лекции и т. д. Но ничего подобного не было. Повидимому, никому даже и в голову не приходило устроить хотя бы единственный раз то, что на нашем хорошем советском языке называется творческой встречей автора со своими читателеми. И получалась дикая несуразность. Повсюду в городе, в узких семейных и товарищеских кружках оживлённо и даже страстно обсуждались судьбы русской литературы, читались её лучшие произведения, а рядом жил целыми неделями известный русский писатель и присутствие его в городе никто не замечал. Впрочем, мне кажется, что такие нелепости могли происходить только в провинции. В Москве и Петербурге дело обстояло, вероятно, несколько лучше. Мне пришлось даже быть случайным участником своего рода творческой встречи, состоявшейся в 1911 году у Куприна с его читателями. Я гостил у него в Гатчине, кстати сказать, нам уже не пришлось больше встречаться с ним. Из Петербурга Куприна по телефону известили, что его собирается навестить делегация от питерских портных. Был подготовлен небольшой банкет, пришёл кое-кто из писателей, в том числе Будищев и Н. Тихонов. Наконец явилась делегация. Их было, кажется, пять человек. Один из них имел солидную и интеллигентную внешность профессора и был превосходно одет. Если не ошибаюсь, это был главный закройщик из какого-то модного ателье. Войдя со своими товарищами в гостиную, закройщик с профессорской внешностью вручил Куприну лавровый венок и с очень выразительными интонациями прочёл приветственный адрес. Пока читался адрес, я внимательно наблюдал за Куприным. Он слушал, слегка наклонив вниз свою крупную голову. Лицо и шея сильно покраснели, обычный признак сильного душеволнения у него. Затем, обменявшись рукопожатиями и … (слово утрачено - Е. П.) фразами, гости и хозяева направились к столу. Доброе вино быстро согрело сердца и развязало языки, и вскоре … полилась весёлая непринуждённая беседа. Я думаю, что два часа, проведённые Куприным в дружеской беседе с питерскими портными, дали ему чувство глубокого морального удовлетворения, ибо подобные моменты непосредственного общения с читателями редко выпадали в то время на долю русских писателей.