История года. Андерсен

Дело было в конце января; бушевала страшная метель; снежные вихри носились по
улицам и переулкам; снег залеплял окна домов, валился с крыш комьями, а ветер
так и подгонял прохожих. Они бежали, летели стремглав, пока не попадали друг
другу в объятия и не останавливались на минуту, крепко держась один за другого.
Экипажи и лошади были точно напудрены; лакеи стояли на запятках спиною к экипажам
и к ветру, а пешеходы старались держаться за ветром под прикрытием карет, едва
тащившихся по глубокому снегу. Когда же наконец метель утихла и вдоль домов
прочистили узенькие дорожки, прохожие беспрестанно сталкивались и останавливались
друг перед другом в выжидательных позах: никому не хотелось первому шагнуть
в снежный сугроб, уступая дорогу другому. Но вот, словно по безмолвному соглашению,
каждый жертвовал одною ногой, опуская ее в снег.

К вечеру погода совсем стихла; небо стало таким ясным, чистым, точно его вымели,
и казалось даже как-то выше и прозрачнее, а звездочки, словно вычищенные заново,
сияли и искрились голубоватыми огоньками. Мороз так и трещал, и к утру верхний
слой снега настолько окреп, что воробьи прыгали по нему, не проваливаясь. Они
шмыгали из сугроба в сугроб, прыгали к по прочищенным тропинкам, но ни тут,
ни там не попадалось ничего съедобного. Воробышки порядком иззябли.

Пип! – говорили они между собою. – И это Новый год! Да он хуже старого! Не
стоило и менять! Нет, мы недовольны, и не без причины!

А люди-то, люди-то что шуму наделали, встречая Новый год! – сказал маленький
иззябший воробышек. – И стреляли, и глиняные горшки о двери разбивали, ну, словом,
себя не помнили от радости – и все оттого, что старому паду пришел конец! Я
было тоже обрадовался, думал, что вот теперь Наступит тепло; не тут-то было!
Морозит еще пуще прежнего! Люди, видно, сбились с толку и перепутали времена
года!

И впрямь! – подхватил третий – старый воробей с седым хохолком. – У них ведь
имеется такая штука – собственного их изобретения – календарь, как они зовут
ее, и вот они воображают, что все на свете должно идти по этому календарю! Как
бы не так! Вот придет весна, тогда и наступит Новый год, а никак не раньше,
так уж раз навсегда заведено в природе, и я придерживаюсь этого счисления.

А когда же придет весна? – спросили другие воробьи.

Она придет, когда прилетит первый аист. Но он не особенно-то аккуратен, и
трудно рассчитать заранее, когда именно он прилетит! Впрочем, уж если вообще
разузнавать об этом, то не здесь, в городе – тут никто ничего не знает толком,
— а в деревне! Полетим-ка туда дожидаться весны! Туда она все-таки скорее придет!

Все это прекрасно! – сказала воробьиха, которая давно вертелась тут же и
чирикала, но в разговор не вступала. – Одно вот только: здесь, в городе, я привыкла
к некоторым удобствам, а найду ли я их в деревне – не знаю! Тут есть одна человечья
семья; ей пришла разумная мысль – прибить к стене три-четыре пустых горшка из-под
цветов. Верхним краем они плотно прилегают к стене, дно же обращено наружу,
и в нем есть маленькое отверстие, через которое я свободно влетаю и вылетаю.
Там-то мы с мужем и устроили себе гнездо, оттуда повылетели и все наши птенчики.
Понятное дело, люди устроили все это для собственного удовольствия, чтобы полюбоваться
нами; иначе бы они и пальцем не шевельнули! Они бросают нам хлебные крошки,
— тоже ради своего удовольствия, — ну, а нам-то все-таки корм! Таким образок,
мы здесь до некоторой степени обеспечены, и я думаю, что мы с мужем останемся
здесь! Мы тоже очень недовольны, но все-таки останемся.

А мы полетим в деревню – поглядеть, не идет ли весна! – сказали другие и
улетели.

В деревне стояла настоящая зима, и было, пожалуй, еще холоднее, чем в городе.
Резкий ветер носился над снежными полями. Крестьянин в больших теплых рукавицах
ехал на санях, похлопывая руками, чтобы выколотить из них мороз, кнут лежал
у него на коленях, но исхудалые лошади бежали рысью; пар так и валил от них.
Снег скрипел под полозьями, а воробьи прыгали по санным колеям и мерзли.

Пип! Когда же придет весна? Зима тянется что-то уж больно долго!

Больно долго! – послышалось с высокого холма, занесенного снегом, и эхом
прокатилось по полям. Может статься, это и было только эхо, а может быть, и
голос диковинного старика, сидевшего на холме на куче сена. Старик был бел как
лунь – с белыми волосами и бородою, и одет во что-то вроде белого крестьянского
тулупа. На бледном лице его так и горели большие светлые глаза.

Что это за старик? – спросили воробьи.

Я знаю его! – сказал старый ворон, сидевший на плетне. Он снисходительно
сознавал, что «все мы – мелкие пташки перед творцом», и потому благосклонно
взялся разъяснить воробьям их недоумение.

Я знаю, кто он. Это Зима, старый прошлогодний повелитель. Он вовсе не умер
еще, как говорит календарь, и назначен регентом до появления молодого принца,
Весны. Да, Зима еще правит у нас царством! У! Что, продрогли небось, малыши?

Ну, не говорил ли я, — сказал самый маленький воробышек, — что календарь
– пустая человечья выдумка! Он совсем не приноровлен к природе. Да и разве у
людей есть какое-нибудь чутье? Уж предоставили бы они распределять времена года
нам – мы потоньше, почувствительнее их созданы!

Прошла неделя, другая. Лес уже почернел, лед на озере стал походить на застывший
свинец, облака… нет, какие там облака?! Сплошной туман окутал всю землю. Большие
черные вороны летали стаями, но молча; все в природе словно погрузилось в тяжелый
сон. Но вот по озеру скользнул солнечный луч, и лед заблестел, как расплавленное
олово. Снежный покров на полях и на холмах уже потерял свой блеск, но белая
фигура старика Зимы сидела еще на прежнем месте, устремив взор к югу. Он и не
замечал, что снежная пелена все уходила в землю, что там и сям проглянули клочки
зеленого дерна, на которых толклись кучи воробьев.

Кви-вит! Кви-вит! Уж не весна ли?

Весна! – прокатилось эхом над полями и лугами, пробежало по темно-бурым лесам,
где стволы старых деревьев оделись уже свежим, зеленым мхом. И вот с юга показалась
первая пара аистов. У каждого на спине сидело по прелестному ребенку: у одного
– мальчик, у другого – девочка. Ступив на землю, дети поцеловали ее и пошли
рука об руку, а по следам их расцветали прямо на снегу белые цветочки. Дети
подошли к старику Зиме и прильнули к его груди. В то же мгновение все трое,
а с ними и вся местность, исчезли в облаке густого, влажного тумана. Немного
погодя подул ветер и разом разогнал туман; просияло солнышко – Зима исчезла,
и на троне природы сидели прелестные дети Весны.

Вот это так Новый год! – сказали воробьи. – Теперь, надо полагать, нас вознаградят
за все зимние невзгоды!

Куда ни оборачивались дети – всюду кусты и деревья покрывались зелеными почками,
трава росла все выше и выше, хлеба зеленели ярче. Девочка так и сыпала на землю
цветами; у нее в переднике было так много цветов, что, как она ни торопилась
разбрасывать их, передник все был полнехонек. В порыве резвости девочка брызнула
на яблони и персиковые деревья настоящим цветочным дождем, и деревца стояли
в полном цвету, даже не успев еще как следует одеться зеленью.

Девочка захлопала в ладоши, захлопал и мальчик, и вот, откуда ни возьмись,
налетели, с пением и щебетанием, стаи птичек: «Весна пришла!»

Любо было посмотреть кругом! То из одной, то из другой избушки выползали за
порог старые бабушки, поразмять на солнышке свои косточки и полюбоваться на
желтые цветочки, золотившие луг точь-в-точь как и в дни далекой юности старушек.
Да, мир вновь помолодел, и они говорили: «Что за благодатный денек сегодня!»

Но лес все еще оставался буро-зеленым, на деревьях не было еще листьев, а одни
почки; зато на лесных полянах благоухал уже молоденький дикий ясминник, цвели
фиалки и анемоны. Все былинки налились живительным соком; по земле раскинулся
пышный зеленый ковер, и на нем сидела молодая парочка, держась за руки. Дети
Весны пели, улыбались и все росли да росли.

Теплый дождичек накрапывал с неба, но они и не замечали его: дождевые капли
смешивались со слезами радости жениха и невесты. Юная парочка поцеловалась,
и в ту же минуту лес оделся зеленью. Встало солнышко – все деревья стояли в
роскошном лиственном уборе.

Рука об руку двинулись жених с невестой под этот свежий густой навес, где зелень
отливала, благодаря игре света и теней, тысячами различных оттенков. Девственно
чистая, нежная листва распространяла живительный аромат, звонко и весело журчали
ручейки и речки, пробираясь между бархатисто-зеленой осокой и пестрыми камушками.
«Так было, есть и будет во веки веков!» — говорила вся природа. Чу! Закуковала
кукушка, зазвенела песня жаворонка! Весна была в полном разгаре; только ивы
все еще не снимали со своих цветочков пуховых рукавичек; такие уж они осторожные
– просто скучно!

Дни шли за днями, недели за неделями, землю так и обдавало теплом; волны горячего
воздуха проникали в хлебные колосья, и они стали желтеть. Белый лотос севера
раскинул по зеркальной глади лесных озер свои широкие зеленые листья, и рыбки
прятались под их тенью. На солнечной стороне леса, за ветром, возле облитой
солнцем стены крестьянского домика, где пышно расцветали под жгучими ласками
солнечных лучей роскошные розы и росли вишневые деревья, осыпанные сочными,
черными, горячими ягодами, сидела прекрасная жена Лета, которую мы видели сначала
девочкой, а потом невестой. Она смотрела на темные облака, громоздившиеся друг
на друга высокими черно-синими, угрюмыми горами; они надвигались с трех сторон
и наконец нависли над лесом, как окаменелое, опрокинутое вверх дном море. В
лесу все затихло, словно по мановению волшебного жезла; прилегли ветерки, замолкли
пташки, вся природа замерла в торжественном ожидании, а по дороге и по тропинкам
неслись сломя голову люди в телегах, верхом и пешком, — все спешили укрыться
от грозы. Вдруг блеснул ослепительный луч света, словно солнце на миг прорвало
тучи, затем вновь воцарилась тьма и прокатился глухой раскат грома. Вода хлынула
с неба потоками. Тьма и свет, тишина и громовые раскаты сменяли друг друга.
По молодому тростнику, с коричневыми султанами на головках, так и ходили от
ветра волны за волнами; ветви деревьев совсем скрылись за частою дождевою сеткою;
свет и тьма, тишина и громовые удары чередовались ежеминутно. Трава и колосья
лежали пластам; казалось, они уже никогда не в силах будут подняться. Но вот
ливень перешел в крупный, редкий дождь, выглянуло солнышко, и на былинках и
листьях засверкали крупные перлы; запели птички, заплескались в воде рыбки,
заплясали комары. На камне, что высовывался у самого берега из соленой морской
пены, сидело и грелось на солнышке Лето, могучий, крепкий, мускулистый муж.
С кудрей его стекали целые потоки воды, и он смотрел таким освеженным, словно
помолодевшим после холодного купанья. Помолодела, освежилась и вся природа,
все вокруг цвело с небывалою пышностью, силой и красотой! Наступило лето, теплое,
благодатное лето!

От густо взошедшего на поле клевера струился сладкий живительный аромат, и
пчелы жужжали над местом древних собраний. Жертвенный камень, омытый дождем,
ярко блестел на солнце; цепкие побеги ежевики одели его густою бахромой. К нему
подлетела царица пчел со своим роем; они возложили на жертвенник плоды от трудов
своих – воск и мед. Никто не видал жертвоприношения, кроме самого Лета и его
полной жизненных сил подруги; для них-то и были уготованы жертвенные дары природы.

Вечернее небо сияло золотом; никакой церковный купол не мог сравниться с ним;
от вечерней и до утренней зари сиял месяц. На.дворе стояло лето.

И дни шли за дням, недели за неделями. На полях засверкали блестящие косы и
серпы, ветви ветки яблонь согнулись под тяжестью красных и золотых плодов. Душистый
хмель висел крупными кистями. В тени орешника, осыпанного орехами, сидевшими
в зеленых гнездышках, отдыхали муж с женою – Лето со своею серьезною, задумчивою
подругою.

Что за роскошь! – сказала она. – Что за благодать, куда ни поглядишь! Как
хорошо, как уютно на земле, и все-таки – сама не знаю почему – я жажду… покоя,
отдыха… Других слов подобрать не могу! А люди уж снова вспахивают поля! Они
вечно стремятся добыть себе больше и больше!.. Вон аисты ходят по бороздам вслед
за плугом… Это они, египетские птицы, принесли нас сюда! Помнишь, как мы прилетели
сюда, на север, детьми?.. Мы принесли с собой цветы, солнечный свет и зеленую
листву! А теперь… ветер почти всю ее оборвал, деревья побурели, потемнели
и стали похожи на деревья юга; только нет на них золотых плодов, какие растут
там!

Тебе хочется видеть золотые плоды? – сказало Лето. – Любуйся! – Он махнул
рукою – и леса запестрели красноватыми и золотистыми листьями. Вот было великолепие!
На кустах шиповника засияли огненно-красные плоды, ветви бузины покрылись крупными
темно-красными ягодами, спелые дикие каштаны сами выпадали из темно-зеленых
гнезд, а в лесу снова зацвели фиалки.

Но царица года становилась все молчаливее и бледнее.

Повеяло холодом! – говорила она. – По ночам встают сырые туманы. Я тоскую
по нашей родине!

И она смотрела вслед улетавшим на юг аистам и протягивала к ним руки. Потом
она заглянула в их опустевшие гнезда; в одном вырос стройный василек, в другом
– желтая сурепка, словно гнезда только для того и были свиты, чтобы служить
им оградою! Залетели туда и воробьи.

Пип! А куда же девались хозяева? Ишь, подуло на них ветерком – они и прочь
сейчас! Скатертью дорога!

Листья на деревьях все желтели и желтели, начался листопад, зашумели осенние
ветры – настала поздняя осень. Царица года лежала на земле, усыпанной пожелтевшими
листьями; кроткий взор ее был устремлен на сияющие звезды небесные; рядом с
нею стоял ее муж. Вдруг поднялся вихрь и закрутил сухие листья столбом. Когда
вихрь утих – царицы года уже не было; в холодном воздухе кружилась только бабочка,
последняя в этом году.

Землю окутали густые туманы, подули холодные ветры, потянулись долгие темные
ночи. Царь года стоял с убеленною сединой головою; но сам он не знал, что поседел,
— он думал, что кудри его только запушило снегом! Зеленые поля покрылись тонкою
снежною пеленою.

И вот колокола возвестили наступление сочельника.

Рождественский звон! – сказал царь года. – Скоро народится новая царственная
чета, а я обрету покой, унесусь вслед за нею на сияющую звезду!

В свежем, зеленом сосновом лесу, занесенном снегом, появился рождественский
ангел и осветил молодые деревца, предназначенные служить символом праздника.

Радость в жилищах людей и в зеленом лесу! – сказал престарелый царь года;
в несколько недель он превратился в белого как лунь старика. – Приближается
час моего отдыха! Корона и скипетр переходят к юной чете.

И все же власть пока в твоих руках! – сказал ангел. – Власть, но не покой!
Укрой снежным покровом молодые ростки! Перенеси терпеливо торжественное провозглашение
нового повелителя, хотя власть еще и в твоих руках! Терпеливо перенеси забвение,
хотя ты и жив еще! Час твоего успокоения придет, когда настанет весна!

Когда же настанет весна? – спросила Зима.

Когда прилетят с юга аисты!

И вот седоволосая, седобородая, обледеневшая, старая, согбенная, но все еще
сильная и могущественная, как снежные бури и метели, сидела Зима на высоком
холме, на куче снега, и не сводила глаз с юга, как прошлогодняя Зима. Лед трещал,
снег скрипел, конькобежцы стрелой скользили по блестящему льду озер, вороны
и вороны чернели на белом фоне; не было ни малейшего ветерка. Среди этой тишины
Зима сжала кулаки, и – толстый лед сковал все проливы.

Из города опять прилетели воробьи и спросили:

Что это за старик там?

На плетне опять сидел тот же ворон или сын его – все едино – и отвечал им:

Это Зима! Прошлогодний повелитель! Он не умер еще, как говорит календарь,
а состоит регентом до прихода молодого принца – Весны!

Когда же придет Весна? – спросили воробьи. – Может быть, у нас настанут лучшие
времена, как переменится правительство! Старое никуда не годится!

А Зима задумчиво кивала голому черному лесу, где так ясно, отчетливо вырисовывались
каждая веточка, каждый кустик. И землю окутали облака холодных туманов; природа
погрузилась в зимнюю спячку. Повелитель года грезил о днях своей юности и зрелости,
и к утру все леса оделись сверкающей бахромой из инея, — это был летний сон
Зимы; взошло солнышко, и бахрома осыпалась.

Когда же придет Весна? – опять спросили воробьи.

Весна! – раздалось эхом с снежного холма.

И вот солнышко стало пригревать все теплее и теплее, снег стаял, птички защебетали:
«Весна идет!»

Высоко-высоко по поднебесью несся первый аист, за ним другой; у каждого на
спине сидело по прелестному ребенку. Дети ступили на поля, поцеловали землю,
поцеловали и безмолвного старика Зиму, и он, как Моисей с горы, исчез в тумане!

История года кончена.

Все это прекрасно и совершенно верно, — заметили воробьи, — но не по календарю,
а потому никуда не годится!

Дело было в конце января; бушевала страшная метель; снежные вихри носились по улицам и переулкам; снег залеплял окна домов, валился с крыш целыми комьями, а ветер так и подгонял прохожих. Они бежали, летели стремглав, пока не попадали друг другу в объятия и не останавливались на минуту, крепко держась один за другого. Экипажи и лошади были точно напудрены; лакеи стояли на запятках спиною к экипажам и к ветру, а пешеходы старались держаться за ветром под прикрытием карет, двигавшихся по глубокому снегу шагом. Когда же, наконец, метель утихла и вдоль тротуаров прочистили узенькие дорожки, прохожие беспрестанно сталкивались и останавливались друг перед другом в выжидательных позах: никому не хотелось первому шагнуть в снежный сугроб, уступая дорогу другому. Но вот, словно по безмолвному, внутреннему соглашению, каждый жертвовал одною ногой, опуская её в снег.

К вечеру погода совсем стихла; небо стало таким ясным, чистым, точно его вымели, и казалось даже как-то выше и прозрачнее, а звёздочки, словно вычищенные заново, сияли и искрились голубоватыми огоньками. Мороз так и трещал, и к утру верхний слой снега настолько окреп, что воробьи прыгали по нему, не проваливаясь. Они шмыгали из сугроба в сугроб, прыгали и по прочищенным тропинкам, но ни тут, ни там не попадалось ничего съедобного. Воробышки порядком иззябли.

— Пип! — говорили они между собою. — И это Новый Год!? Да он хуже старого! Не стоило и менять! Нет, мы недовольны, — и не без причины!

— А люди-то, люди-то, что шуму наделали, встречая Новый Год! — сказал маленький иззябший воробышек. — И стреляли, и глиняные горшки о двери разбивали, ну, словом, себя не помнили от радости — и всё оттого, что старому году пришёл конец! Я было тоже радовался, думал, что вот теперь наступит тепло — не тут-то было! Морозит ещё пуще прежнего! Люди, видно, сбились с толку и перепутали времена года!

— И впрямь! — подхватил третий, старый воробей с седым хохолком. — У них, ведь, имеется такая штука — собственного их изобретения — календарь, как они зовут её, и вот, они воображают, что всё на свете должно идти по этому календарю! Как бы не так! Вот придёт весна, тогда и наступит Новый Год, а никак не раньше, так уж раз навсегда заведено в природе, и я придерживаюсь этого счисления.

— А когда же придёт весна? — спросили другие воробьи.

— Она придёт, когда прилетит первый аист. Но он не особенно-то аккуратен, и трудно рассчитать заранее, когда именно он прилетит! Впрочем, уж если вообще разузнавать об этом, то не здесь, в городе, — тут никто ничего не знает толком — а в деревне! Полетим-ка туда дожидаться весны! Туда она всё-таки скорее придёт!

— Всё это прекрасно! — сказала воробьиха, которая давно вертелась тут же и чирикала, не говоря настоящего слова. — Одно вот только: здесь, в городе, я уже имею некоторые удобства, а найду ли я их в деревне — не знаю! Тут есть одна человечья семья; ей пришла разумная мысль — прибить к стене три-четыре пустых горшка из-под цветов. Верхними краями они плотно прилегают к стене, дно же обращено наружу, и в нём есть маленькое отверстие, через которое я свободно влетаю и вылетаю. Там-то мы с мужем и устроили себе гнездо, оттуда повылетели и все наши птенчики. Понятное дело, люди устроили всё это для собственного удовольствия, чтобы полюбоваться нами; иначе бы они и пальцем не шевельнули! Они бросают нам хлебные крошки, — тоже ради своего удовольствия — ну, а нам-то всё-таки корм! Таким образом, мы здесь до некоторой степени обеспечены, и я думаю, что мы с мужем останемся здесь! Мы тоже очень недовольны, во всё-таки останемся.

— А мы полетим в деревню — поглядеть, не идёт ли весна! — сказали другие и улетели.

В деревне стояла настоящая зима, и было, пожалуй, ещё холоднее, чем в городе. Резкий ветер носился над снежными полянами. Крестьянин в больших, тёплых рукавицах ехал на санях, похлопывая руки одна о другую, чтобы выколотить из них мороз; кнут лежал у него на коленях, но исхудалые лошади бежали рысью; пар так и валил от них. Снег хрустел под полозьями, а воробьи прыгали по санным колеям и мёрзли.

— Пип! Когда же придёт весна? Зима тянется что-то уж больно долго!

— Больно долго! — послышалось с высокого холма, занесённого снегом, и эхом прокатилось по полям. Может статься, это и было только эхо, а может быть и голос диковинного старика, сидевшего на холме на куче снега. Старик был бел, как лунь, с белыми волосами и бородою, и одет во что-то вроде белого крестьянского тулупа. На бледном лице его так и горели большие, светлые глаза.

— Что это за старик? — спросили воробьи.

— Я знаю его! — сказал старый ворон, сидевший на плетне; он снисходительно сознавал, что «все мы — мелкие пташки перед Творцом», и потому благосклонно взялся разъяснить воробьям их недоумение. — Я знаю, кто он. Это — Зима, старый прошлогодний повелитель. Он вовсе не умер ещё, как говорит календарь и назначен регентом до появления молодого принца, Весны. Да, Зима ещё правит у нас царством! У! Что, дрогнете, небось, малыши?

— Ну, не говорил ли я, — сказал самый маленький воробышек: — что календарь — пустая человечья выдумка! Он совсем не приноровлен к природе. Да и разве у людей есть какое-нибудь чутьё? Уж предоставили бы они распределять времена года нам, — мы по-тоньше, почувствительнее их созданы!

Прошла неделя, другая. Лес уже почернел, лёд на озере стал походить на застывший свинец, облака… нет, какие там облака? — сплошной туман окутал всю землю. Большие чёрные воро?ны летали стаями, но молча; всё в природе словно погрузилось в тяжёлый сон. Но вот, по озеру скользнул солнечный луч, и лёд заблестел, как расплавленное олово. Снежный покров на полях и на холмах уже потерял свой блеск, но белая фигура старика-Зимы сидела ещё на прежнем месте, устремив взор к югу. Он и не замечал, что снежная пелена словно всё уходила в землю, что там и сям проглянули клочки зелёного дёрна, на которых толклись кучи воробьёв.

— Кви-вит! Кви-вит! Уж не весна ли?

— Весна! — прокатилось эхом над полями и лугами, пробежало по тёмно-бурым лесам, где стволы старых деревьев оделись уже свежим, зелёным мхом. И вот, с юга показалась первая пара аистов. У каждого на спине сидело по прелестному ребёнку; у одного — мальчик, у другого — девочка. Ступив на землю, дети поцеловали её и пошли рука об руку, а по следам их расцветали прямо из-под снега белые цветочки. Дети подошли к старику-Зиме и прильнули к его груди. В то же мгновение все трое, а с ними и вся местность, исчезли в облаке густого, влажного тумана. Немного погодя, подул ветер и разом разогнал туман; просияло солнышко — Зима исчезла, и на троне природы сидели прелестные дети Весны.

— Вот это так Новый Год! — сказали воробьи. — Теперь, надо полагать, нас вознаградят за все зимние невзгоды!

Куда ни оборачивались дети — всюду кусты и деревья покрывались зелёными почками, трава росла всё выше и выше, хлеба? зеленели ярче. Девочка так и сыпала на землю цветами; у неё в переднике было такое изобилие цветов, что как она ни торопилась разбрасывать их, передник всё был полнёхонек. В порыве резвости, девочка брызнула на яблони и персиковые деревья настоящим цветочным дождём, и — деревца стояли в полном цвету, даже не успев ещё, как следует, одеться зеленью.

Девочка захлопала в ладоши, захлопал и мальчик, и вот, откуда ни возьмись, налетели, с пеньем и щебетаньем, стаи птичек: «Весна пришла!»

Любо было посмотреть кругом! То из одной, то из другой избушки выползали за порог старые бабушки, поразмять на солнышке свои косточки и полюбоваться на жёлтые цветочки, золотившие луг, точь-в-точь как и в дни далёкой юности старушек. Да, мир вновь помолодел, и они говорили: «Что за благодатный денёк сегодня!»

Но лес всё ещё смотрел буро-зелёным, на деревьях не было ещё листьев, а одни почки; зато на лесных полянах благоухал уже молоденький дикий ясмин, цвели фиалки, анемоны и скороспелки. Все былинки налили?сь живительным соком; по земле раскинулся пышный, зелёный травяной ковёр, и на нём сидела молодая парочка, держась за руки. Дети Весны пели, улыбались и всё росли, да росли.

Тёплый дождичек накрапывал на них с неба, но они и не замечали его: дождевые капли смешивались со слезами радости жениха и невесты. Юная парочка поцеловалась, и в ту же минуту лес оделся зеленью. Встало солнышко — все деревья стояли в роскошном лиственном уборе.

Рука об руку двинулись жених с невестой под этот свежий густой навес, где зелень отливала, благодаря игре света и теней, тысячами различных тонов. Девственно-чистая, нежная листва распространяла живительный аромат, звонко и жизнерадостно журчали ручейки и речки, пробираясь между бархатисто-зелёною осокой и пёстрыми камушками. «Так было, есть и будет, вовеки веков!» говорила вся природа. Чу! раздалось протяжное кукование кукушки, зазвенела песня жаворонка! Весна была в полном разгаре; только ивы всё ещё не снимали со своих цветочков пуховых рукавичек; такие уж они осторожные, — просто скучно!

Дни шли за днями, недели за неделями, землю так и обдавало теплом; волны горячего воздуха проникали в хлебные колосья, и они стали желтеть. Белый лотос Севера раскинул по зеркальной глади лесных озёр свои широкие зелёные листья, и рыбки прятались под их тенью. На солнечной стороне леса, за ветром, возле облитой солнцем стены крестьянского домика, где пышно расцветали под жгучими ласками солнечных лучей роскошные розы и росли вишнёвые деревья, осыпанные сочными, чёрными, горячими ягодами, сидела прекрасная жена Лета, которую мы видели сначала девочкой, а потом невестой. Она смотрела на тёмные облака, громоздившиеся друг на друга высокими, чёрно-синими, угрюмыми горами; они надвигались с трёх сторон и, наконец, нависли над лесом, как окаменелое, опрокинутое вверх дном море. В лесу всё затихло, словно по мановению волшебного жезла; прилегли ветерки, замолкли пташки, вся природа замерла в торжественном ожидании, а по дороге и по тропинкам неслись, сломя голову, люди в телегах, верхом и пешком, — все спешили укрыться от грозы. Вдруг блеснул ослепительный луч света, словно солнце на миг прорвало тучи, затем вновь воцарилась тьма, и прокатился глухой раскат грома. Вода хлынула с неба потоками. Тьма и свет, тишина и громовые раскаты сменяли друг друга. По молодому тростнику, с коричневыми султанами на головках, так и ходили от ветра волны за волнами; ветви деревьев совсем скрывались за частою дождевою сеткою; свет и тьма, тишина и громовые удары чередовались ежеминутно. Трава и колосья лежали пластом; казалось, они уже никогда не в силах будут подняться. Но вот ливень перешёл в крупные, редкие капли, выглянуло солнышко, и на былинках и листьях засверкали крупные перлы; запели птички, заплескались в воде рыбки, заплясали комары. На камне, что высовывался у самого берега из солёной морской пены, сидело и грелось на солнышке Лето, могучий, крепкий, мускулистый муж. С кудрей его стекали целые потоки воды, и он смотрел таким освежённым, словно помолодевшим после холодного купанья. Помолодела, освежилась и вся природа, растительность развернулась с небывалою пышностью, силой и красотой! Стояло лето, тёплое, благодатное лето!

От густо взошедшего на поле клевера струился сладкий живительный аромат. Над кругом из камней, посреди которого лежал древний жертвенный камень, носились с жужжанием пчёлы. Жертвенный камень, омытый дождём, ярко блестел на солнце; цепкие побеги ежевики одели его густою бахромой. К нему подлетела царица пчёл со своим роем; они возложили на жертвенник плоды от трудов своих — воск и мёд. Никто не видал жертвоприношения, кроме самого Лета и его полной жизненных сил подруги; для них-то и были уготованы жертвенные дары природы.

Вечернее небо сияло золотом; никакой церковный купол не мог сравниться с ним; от самой вечерней и вплоть до утренней зари сиял месяц. На дворе стояло лето.

И дни шли за днями, недели за неделями. На полях засверкали блестящие косы и серпы, ветви яблонь согнулись под тяжестью красных и золотистых плодов. Душистый хмель висел крупными кистями. В тени орешника, осыпанного орехами, сидевшими в зелёных гнёздышках, отдыхали муж с женою — Лето с своею серьёзною, задумчивою подругою.

— Что за роскошь! — сказала она. — Что за благодать, куда ни поглядишь! Как хорошо, как уютно на земле, и всё-таки — сама не знаю почему — я жажду… покоя, отдыха… Других слов подобрать не могу! А люди уж снова вспахивают поля! Они вечно стремятся добыть себе больше и больше!.. Вон аисты ходят по бороздам вслед за плугом… Это они принесли нас сюда! Помнишь, как мы прибыли сюда, на север, детьми?.. Мы принесли с собою цветы, солнечный свет и зелёную листву! А теперь… ветер почти всю её оборвал, деревья побурели, потемнели и стали похожи на деревья юга; только нет на них золотых плодов, какие растут там!

— Тебе хочется видеть золотые плоды? — сказало Лето. — Любуйся! — Он махнул рукою — и леса запестрели красноватыми и золотистыми листьями. Вот было великолепие! На кустах шиповника засияли огненно-красные плоды, ветви бузины покрылись крупными тёмно-красными ягодами, спелые дикие каштаны сами выпадали из тёмно-зелёных гнёзд, а в лесу вторично зацвели фиалки.

Но царица года становилась всё молчаливее и бледнее.

— Повеяло холодом! — говорила она. — По ночам встают сырые туманы. Я тоскую по нашей родине!

И она смотрела вслед улетавшим на юг аистам и протягивала к ним руки. Потом она заглянула в их опустевшие гнёзда; в одном вырос стройный василёк, в другом — жёлтое репное семя, словно гнёзда только для того и были свиты, чтобы служить им оградою! Залетели туда и воробьи.

— Пип! А куда же девались хозяева? Ишь, подуло на них ветерком — они и прочь сейчас! Скатертью дорога!

Листья на деревьях всё желтели и желтели, начался листопад, зашумели осенние ветры — настала поздняя осень. Царица года лежала на земле, усыпанной пожелтевшими листьями; кроткий взор её был устремлён на сияющие звёзды небесные; рядом с нею стоял её муж. Вдруг поднялся вихрь и закрутил сухие листья столбом. Когда вихрь утих — царицы года уже не было; в холодном воздухе кружилась только бабочка, последняя в этом году.

Землю окутали густые туманы, подули холодные ветры, потянулись долгие, тёмные ночи. Царь года стоял с убелённою сединою головой; но сам он не знал, что поседел, — он думал, что кудри его только запушило снегом! Зелёные поля покрылись тонкою снежною пеленой.

И вот, колокола возвестили наступление сочельника.

— Рождественский звон! — сказал царь года. — Скоро народится новая царственная чета, а я обрету покой, унесусь вслед за нею на сияющие звёзды!

В свежем, зелёном сосновом лесу, занесённом снегом, появился Рождественский ангел и освятил молодые деревца, предназначенные служить символом праздника.

— Радость в жилищах людей и в зелёном лесу! — сказал престарелый царь года; в несколько недель он превратился в белого, как лунь, старика. — Приближается час моего отдыха! Корона и скипетр переходят к юной чете.

— И всё же власть пока в твоих руках! — сказал ангел. — Власть, но не покой! Укрой снежным покровом молодые ростки! Перенеси терпеливо торжественное провозглашение нового повелителя, хотя власть ещё и в твоих руках! Терпеливо перенеси забвение, хотя ты и жив ещё! Час твоего успокоения придёт, когда настанет весна!

— Когда же настанет весна? — спросила Зима.

— Когда прилетят с юга аисты!

И вот, седоволосая, седобородая, обледеневшая, старая, согбенная, но всё ещё сильная и могущественная, как снежные бури и метели, сидела Зима на высоком холме, на куче снега, и не сводила глаз с юга, как прошлогодняя Зима. Лёд трещал, снег скрипел, конькобежцы стрелой скользили по блестящему льду озёр, воро?ны и во?роны чернели на белом фоне; не было ни малейшего ветерка. Среди этой тишины Зима сжала кулаки, и — толстый лёд сковал все проливы.

Из города опять прилетели воробьи и спросили:

— Что это за старик там?

На плетне опять сидел тот же ворон или сын его — всё едино — и отвечал им:

— Это Зима! Прошлогодний повелитель! Он не умер ещё, как говорит календарь, а состоит регентом до прихода молодого принца — Весны!

— Когда же придёт Весна? — спросили воробьи. — Может быть, у нас настанут лучшие времена, как переменится начальство! Старое никуда не годится!

А Зима задумчиво кивала голому чёрному лесу, где так ясно, отчётливо вырисовывались каждая веточка, каждый кустик. И землю окутали облака холодных туманов; природа погрузилась в зимнюю спячку. Повелитель года грезил о днях своей юности и возмужалости, и к утру все леса оделись сверкающею бахромой из инея, — это был летний сон Зимы; взошло солнышко, и бахрома осыпалась.

— Когда же придёт Весна? — опять спросили воробьи.

— Весна! — раздалось эхом со снежного холма.

И вот, солнышко стало пригревать всё теплее и теплее, снег стаял, птички защебетали: «Весна идёт»!

Высоко-высоко по поднебесью нёсся первый аист, за ним другой; у каждого на спине сидело по прелестному ребёнку. Дети ступили на поля, поцеловали землю, поцеловали и безмолвного старика — Зиму, и он исчез в тумане.

История года кончена.

— Всё это прекрасно и совершенно верно, — заметили воробьи: — но не по календарю, а потому никуда не годится!

Рождественская открытка с Г.-Х. Андерсеном. Иллюстратор Клаус Беккер - Ольсен

Биография Ганса Христиана Андерсена – история мальчика из бедной семьи, который благодаря своему таланту прославился на весь мир, дружил с принцессами и королями, но всю жизнь оставался одиноким, испуганным и обидчивым

Один из величайших сказочников человечества обижался даже на то, что его называют «детским писателем». Он утверждал, что его произведения адресованы всем и считал себя солидным, «взрослым» писателем и драматургом.

2 апреля 1805 года в семье башмачника Ганса Андерсена и прачки Анны Мари Андерсдаттер в городе Оденсе, расположенном на одном из датских островов – Фюне, родился единственный сын – Ганс Христиан Андерсен.

Деда Андерсена, Андерса Хансена, резчика по дереву, считали в городе сумасшедшим. Он вырезал странные фигурки полулюдей-полуживотных с крыльями.

Бабушка Андерсена-старшего рассказала ему о принадлежности их предков к «высшему обществу». Исследователи не нашли подтверждений этой истории в родословной сказочника.

Возможно, Ганс Христиан полюбил сказки благодаря своему отцу. В отличие от своей жены, тот знал грамоту, и читал сыну вслух разные волшебные истории, в том числе – «Тысячу и одну ночь».

Существует также легенда о королевском происхождении Ганса Христиана Андерсена. Он якобы был незаконным сыном короля Кристиана VIII.

В ранней автобиографии сам сказочник писал о том, как в детстве играл с принцем Фритсом, будущим королём Фредериком VII, сыном Кристиана VIII. У Ганса Христиана, по его версии, не было друзей среди уличных мальчишек – только принц.

Дружба Андерсена с Фритсом, утверждал сказочник, продолжилась и во взрослом возрасте, до самой смерти короля. Писатель рассказывал, что он был единственным человеком, за исключением родственников, кого допустили к гробу покойного.

Отец Ганса Христиана умер, когда тому было 11 лет. Мальчика отправили учиться в школу для бедных детей, которую он посещал время от времени. Он подрабатывал подмастерьем у ткача, затем у портного.

С самого детства Андерсен был влюблен в театр и нередко разыгрывал кукольные представления у себя дома.

Витая в собственных сказочных мирах, он рос чувствительным, ранимым мальчиком, ему тяжело давалась учёба, а не самая эффектная внешность почти не оставляла шансов на театральный успех.

В 14 лет Андерсен отправился в Копенгаген, чтобы стать знаменитым, и со временем это ему удалось!

Однако, успеху предшествовали годы неудач и ещё большей бедности, чем та, в которой он жил в Оденсе.

У юного Ганса Христиана было прекрасное сопрано. Благодаря ему, его взяли в хор мальчиков. Вскоре его голос стал меняться и его уволили.

Он попытался стать танцором в балете, но тоже не преуспел. Долговязый, нескладный с плохой координацией – танцор из Ганса Христиана получился никудышный.

Он попробовал заниматься физическим трудом – опять без особого успеха.

В 1822 году семнадцатилетнему Андерсену наконец-то повезло: он познакомился с Йонасом Коллином (Jonas Collin) – директором Королевского Датского театра (De Kongelige Teater). Ганс Христиан в то время уже пробовал свои силы в сочинительстве, писал он, правда, в основном стихи.

Йонас Коллин был знаком с творчеством Андерсена. По его мнению, у молодого человека были задатки большого писателя. Он смог убедить в этом короля Фредерика VI. Тот согласился частично оплатить образование Ганса Христиана.

Следующие пять лет молодой человек учился в школах в Слагельсе (Slagelse) и Хельсингёра (Helsingør). Оба расположены недалеко от Копенгагена. Замок Хельсингёра всемирно известен, как место

Ганс Христиан Андерсен не был выдающимся учеником. К тому же, он был старше своих одноклассников, они дразнили его, а учителя смеялись над сыном неграмотной прачки из Оденсе, который собирался стать писателем.

Вдобавок, как предполагают современные исследователи, у Ганса Христиана, скорее всего, была дислексия. Вероятно, именно из-за неё он плохо учился и писал до конца жизни по-датски с ошибками.

Андерсен называл годы учёбы самым горьким временем своей жизни. Каково ему приходилось прекрасно описано в сказке «Гадкий утёнок».

В 1827 году из-за постоянных издевательств Йонас Коллин забрал Ганса Христиана из школы в Хельсингёре и перевёл на домашнее обучение в Копенгагене.

В 1828 году Андерсен сдал экзамен, свидетельствовавший о завершении им среднего образования и позволявший продолжить обучение в Копенгагенском университете.

Годом позже к молодому писателю пришёл первый успех после публикации рассказа, комедии и нескольких стихотворений.

В 1833 году Ганс Христиан Андерсен получил королевский грант, который позволил ему отправиться в путешествие. Следующие 16 месяцев он провёл в поездке по Германии, Швейцарии, Италии и Франции.

Италия особенно полюбилась датскому писателю. За первым путешествием последовали другие. Всего на протяжении жизни он примерно 30 раз отправлялся в длительные заграничные поездки.

В общей сложности он провёл в путешествиях около 15 лет.

Многие слышали фразу «путешествовать значит жить». Не все знают, что это – цитата из Андерсена.

В 1835 году вышел первый роман Андерсена «Импровизатор», ставший популярным сразу же после публикации. В этом же году был напечатан сборник сказок, тоже заслуживший похвалы читающей публики.

Четыре сказки, включённые в книгу, были написаны для маленькой девочки по имени Иде Тиеле, дочери секретаря Академии художеств. Всего Ганс Христиан Андерсен опубликовал около 160 сказок – несмотря на то, что сам не был женат, не имел, и не особенно любил детей.

В начале 1840-ых годов писатель начал приобретать известность за рубежами Дании. Когда в 1846 году он приехал в Германию, а следующем году – в Англию его принимали там уже, как иностранную знаменитость.

В Великобритании сына башмачника и прачки приглашали на великосветские приёмы. На одном из них он познакомился с Чарльзом Диккенсом.

Незадолго до смерти Ганса Христиана Андерсена его признали в Англии величайшим из живущих писателей.

Между тем, в викторианскую эпоху, его произведения публиковались в Великобритании не в переводах, а в «пересказах». В оригинальных сказках датского писателя много печали, насилия, жестокости и даже смерти.

Они не соответствовали представлениям британцев второй половины XIX века о детской литературе. Поэтому, перед публикацией на английском языке из произведений Ганса Христиана Андерсена изымали наиболее «недетские» фрагменты.

По сей день в Великобритании книги датского писателя выходят в двух сильно отличающихся друг от друга вариантах – в классических «пересказах» викторианской эпохи и в более современных переводах, соответствующих исходным текстам.

Андерсен был высок ростом, худощав и сутул. Он любил ходит в гости и никогда не отказывался от угощения (возможно, сказывалось голодное детство).

Однако, он и сам был щедр, угощал друзей и знакомых, приходил им на выручку и старался не отказывать в помощи даже незнакомцам.

Характер при этом у сказочника был весьма скверный и тревожный: он боялся ограблений, собак, потери паспорта; боялся погибнуть в огне, поэтому всегда возил с собой веревку, чтобы во время пожара выбраться через окно.

Ганс Христиан Андерсен всю жизнь мучился от зубной боли, и всерьёз считал, что от количества зубов во рту зависит его плодовитость как автора.

Сказочник боялся отравления – когда скандинавские дети скинулись на подарок любимому писателю и прислали ему самую большую в мире коробку шоколадных конфет, тот в ужасе отказался от гостинца и отправил его своим племянницам (о том, что детей он не особенно любил мы уже упоминали).

В середине 1860-ых годов Ганс Христиан Андерсен стал обладателем автографа русского поэта Александра Пушкина.

Путешествуя по Швейцарии, он в августе 1862 года познакомился с дочерьми русского генерала Карла Мандерштерна. В своём дневнике он описывал частые встречи с молодыми женщинами, во время которых они много говорили о литературе и искусстве.

В письме от 28 августа 1868 года Андерсен писал: «Я рад знать, что мои произведения читаются в великой, могучей России, чью цветущую литературу я частично знаю, начиная от Карамзина до Пушкина и вплоть до новейшего времени».

Старшая из сестёр Мандерштерн, Елизавета Карловна, пообещала датскому писателю раздобыть для его коллекции рукописей автограф Пушкина.

Своё обещание она смогла выполнить спустя три года.

Благодаря ей, датский писатель стал обладателем страницы из тетради, в которую в 1825 году, готовя к публикации свой первый сборник стихотворений, Александр Пушкин переписал несколько отобранных им произведений.

Находящийся ныне в собрании рукописей Андерсена в Копенгагенской королевской библиотеке пушкинский автограф – всё, что сохранилось от тетради 1825 года.

Среди друзей Ганса Христиана Андерсена были и королевские особы. Точно известно, что ему покровительствовала датская принцесса Дагмар, будущая императрица Мария Фёдоровна, мать последнего российского императора Николая Второго.

Принцесса была очень добра к пожилому писателю. Они подолгу разговаривали, гуляя по набережной.

Ганс Кристиан Андерсен был среди тех датчан, кто провожал её в Россию. После расставания с юной принцессой он записал в своем дневнике: «Бедное дитя! Всевышний, будь милостив к ней и милосерден. Страшна её судьба».

Предвидение сказочника сбылось. Марии Фёдоровне было суждено пережить умерших страшной смертью мужа, детей и внуков.

В 1919 году ей удалось покинуть охваченную гражданской войной Россию. Она скончалась в Дании в 1928 году.

У исследователей биографии Ганса Христиана Андерсена нет однозначного ответа на вопрос о его сексуальной ориентации. Он, несомненно, хотел нравится женщинам. Однако, известно, что он влюблялся в девушек, с которыми у него не могли возникнуть отношения.

Кроме того, он был очень застенчив и неловок, особенно в присутствии женщин. Писатель знал об этом, что только усиливало его неловкость при общении с противоположным полом.

В 1840 году в Копенгагене он встретил девушку по имени Дженни Линд. 20 сентября 1843 года он записал в своем дневнике «Я люблю!». Он посвящал ей стихи и писал для неё сказки. Она же обращалась к нему исключительно «братец» или «дитя», хотя ему было под 40, а ей – всего 26 лет. В 1852 Дженни Линд вышла замуж за молодого пианиста Отто Гольдшмидта.

В 2014 году в Дании было объявлено о том, что найдены ранее неизвестные письма Ганса Христиана Андерсена

В них писатель призновался своему давнишнему другу Кристиану Войту, что на несколько поэм, написанных им после замужества Риборг, его вдохновили чувства к девушке, которую он называл любвью всей своей жизни.

Судя по тому, что письмо от Риборг он носил в мешочке на шее до самой своей смерти, Андерсен действительно любил девушку на протяжении всей жизни.

Другие известные личные письма сказочника позволяют предположить, что у него могла быть связь с датским балетным танцором Харальдом Шарффом (Harald Scharff). Известны также комментарии современников по поводу их предполагаемых отношений.

Однако, не существует доказательств бисексуальности Ганса Христиана Андерсена – и невелика вероятность того, что они когда-нибудь появятся.

Писатель и по сей день остаётся загадкой, уникальной личностью, чьи мысли и чувства были и остаются окутанными тайной.

Андерсен не хотел иметь своего дома, особенно он боялся мебели, а из мебели больше всего – кроватей. Писатель опасался, что кровать станет местом его кончины. Отчасти его страхи оправдались. В возрасте 67 лет он упал с кровати и получил сильные травмы, которые лечил ещё три года, до самой смерти.

Считается, что в старости Андерсен стал еще более экстравагантен: проводя много времени в публичных домах, он не прикасаясь к работавшим там девушкам, а просто разговаривал с ними.

Хотя со дня кончины сказочника прошло почти полтора века, на его родине до сих пор время от времени находят ранее неизвестные документы, рассказывающие о его жизни, письма Ганса Христиана Андерсена

В 2012 году в Дании нашли неизвестную прежде сказку под названием «Сальная свечка».

«Это сенсационное открытие. С одной стороны, потому, что это, скорее всего, самая первая сказка Андерсена, с другой стороны, она показывает, что он интересовался сказками ещё в юном возрасте, до того, как стал писателем», – сказал о находке специалист по творчеству Андерсена Эйнар Стиг Аскгор из городского музея города Оденсе.

Он же предположил, что обнаруженная рукопись «Сальная свечка» была создана сказочником ещё в школе – около 1822 года.

Проект первого памятника Гансу Христиану Андерсену начали обсуждать ещё при его жизни.

В декабре 1874 года в связи с приближавшимся семидесятилетием сказочника было объявлено о планах установить его скульптурное изображение в Королевском саду замка Розенборг, где он любил гулять.

Была собрана комиссия и объявлен конкурс проектов. 10 участников предложили в общей сложности 16 работ.

Победил проект Аугуста Собюэ. Скульптор изобразил сказочника, сидящим в кресле в окружении детей. Проект вызвал возмущение Ганса Христиана.

«Я и слова не мог бы сказать в такой атмосфере», – заявил писатель Аугусту Собюэ. Скульптор убрал детей, и Ганс Христиан остался в одиночестве – с одной лишь книгой в руках.

Ганс Христиан Андерсен умер 4 августа 1875 года от рака печени. День похорон Андерсена был объявлен в Дании днём траура.

На прощальной церемонии присутствовали члены королевской семьи.

Находится на кладбище Ассистэнс в Копенгагене.

Мало на свете людей, кому не знакомо имя великого писателя Ганса Христиана Андерсена. На произведениях этого мастера пера, труды которого переведены на 150 языков мира, выросло не одно поколение. Почти в каждом доме родители читают детям перед сном сказки о Принцессе на горошине, Ели и маленькой Дюймовочке, которую полевая мышка пыталась выдать замуж за жадного соседа-крота. Или же ребятишки смотрят фильмы и мультики о Русалочке или о девочке Герде, мечтавшей вызволить Кая из холодных рук черствой Снежной королевы.

Мир, описанный Андерсеном, удивителен и прекрасен. Но вместе с волшебством и полетом фантазий в его сказках присутствует философская мысль, потому что творчество писатель посвящал и детям, и взрослым. Многие критики сходятся в том, что под оболочкой наивности и простого стиля повествования Андерсена кроется глубокий смысл, задача которого – дать читателю необходимую пищу для размышления.

Детство и юность

Ганс Христиан Андерсен (общепринятое русскоязычное написание, правильнее будет Ханс Кристиан) родился 2 апреля 1805 года в третьем по величине городе Дании – Оденсе. Некоторые биографы уверяли, что Андерсен – незаконнорожденный сын датского короля Кристиана VIII, но на самом деле будущий литератор рос и воспитывался в бедной семье. Его отец, которого также звали Ганс, трудился башмачником и едва сводил концы с концами, а мать Анна Мари Андерсдаттер работала прачкой и была малограмотной женщиной.

Глава семейства верил, что его родословная начиналась из знатной династии: бабушка по отцовской линии рассказала внуку, что их семья принадлежит к привилегированному социальному классу, однако эти домыслы не нашли подтверждения и с течением времени были оспорены. О родственниках Андерсена много слухов, которые и по сей день будоражат умы читателей. Например, поговаривают, что дедушку писателя – резчика по профессии – в городке считали сумасшедшим, потому что тот делал из дерева непонятные фигурки людей с крыльями, похожих на ангелов.

Ганс-старший познакомил дитя с литературой. Он читал отпрыску «1001 ночь» – традиционные арабские сказки. Поэтому каждый вечер маленький Ганс окунался в волшебные истории Шахерезады. Также отец с сыном обожали совершать прогулки по парку в Оденсе и даже побывали в театре, который произвел на мальчика неизгладимое впечатление. В 1816 году отец писателя умер.

Реальный мир был для Ганса суровым испытанием, он рос эмоциональным, нервным и чувствительным ребенком. В таком душевном состоянии Андерсена виноваты местный задира, попросту раздающий тумаки, и учителя, ведь в те смутные времена наказания розгами были обыденным делом, поэтому будущий писатель считал школу непосильной пыткой.

Когда Андерсен наотрез отказался посещать занятия, родители определили юношу в благотворительную школу для бедных детей. Получив начальное образование, Ганс стал учеником ткача, затем переквалифицировался в портного, а позже трудился на сигаретной фабрике.

Отношения с коллегами по цеху у Андерсена, мягко говоря, не заладились. Его постоянно смущали пошлые анекдоты и недалекие шутки рабочих, а однажды под общий гогот с Ганса стянули штаны, чтобы убедиться, мальчик он или девочка. А все потому, что в детстве литератор обладал тоненьким голосом и зачастую пел во время смены. Это событие заставило будущего писателя окончательно уйти в себя. Единственными друзьями юноши были деревянные куклы, некогда сделанные его отцом.

Когда Гансу исполнилось 14 лет, в поисках лучшей жизни он переехал в Копенгаген, который в то время считался «скандинавским Парижем». Анна Мари думала, что Андерсен уедет в столицу Дании ненадолго, поэтому отпустила горячо любимого сына с легким сердцем. Ганс покинул отчий дом, поскольку мечтал стать знаменитым, хотел познать актерское ремесло и играть на сцене театра в классических постановках. Стоит сказать, что Ганс был долговязым юношей с длинным носом и конечностями, за что и получил обидные прозвища «аист» и «фонарный столб».

Также Андерсена дразнили в детстве «писателем пьес», потому что в доме мальчика был игрушечный театр с тряпочными «лицедеями». Старательный молодой человек с забавной внешностью создавал впечатление гадкого утенка, которого приняли в Королевский театр из жалости, а не потому, что тот прекрасно владел сопрано. На подмостках театра Ганс исполнял второстепенные роли. Но вскоре его голос стал ломаться, поэтому однокашники, считавшие Андерсена в первую очередь поэтом, посоветовали молодому человеку сконцентрироваться на литературе.

Йонас Коллин, датский государственный деятель, который заведовал финансами в период царствования Фредерика VI, очень любил непохожего на всех юношу и убедил короля оплатить образование молодого писателя.

Андерсен учился в престижных школах Слагельсе и Эльсинора (где сидел за одной партой с учениками, младшими его самого на 6 лет) за счет казны, хотя и не был рачительным учеником: Ганс так и не одолел грамоту и всю жизнь делал множественные орфографические и пунктуационные ошибки в письме. Позже сказочник вспоминал, что студенческие годы снились ему в кошмарных снах, потому что ректор постоянно критиковал юношу в пух и прах, а, как известно, Андерсен этого не любил.

Литература

При жизни Ганс Христиан Андерсен писал стихи, повести, романы и баллады. Но для всех читателей его имя прежде всего ассоциируется со сказками – в послужном списке мастера пера 156 произведений. Однако Ганс не любил, когда его называли детским писателем, и заявлял, что пишет как для мальчиков и девочек, так и для взрослых. Дошло до того, что Андерсен приказал, чтобы на его памятнике не было ни одного ребенка, хотя первоначально монумент должны были окружать дети.

Ганс обзавелся признанием и славой в 1829 году, когда опубликовал приключенческий рассказ «Пешее путешествие от канала Холмен к восточной оконечности Амагера». С тех пор молодой писатель не отходил от пера с чернильницей и писал литературные произведения одно за другим, в том числе и прославившие его сказки, в которые ввел систему высоких жанров. Правда, романы, новеллы и водевили давались автору тяжко – в моменты сочинительства его будто назло постигал творческий кризис.

Андерсен черпал вдохновение из обыденной жизни. По его мнению, в этом мире прекрасно все: и лепесток цветка, и маленький жучок, и катушка с нитками. Действительно, если вспомнить произведения творца, то даже каждая калоша или горошинка из стручка имеют удивительную биографию. Ганс основывался как на собственной фантазии, так и на мотивах народного эпоса, благодаря которым написал «Огниво», «Дикие лебеди», «Свинопас» и другие рассказы, опубликованные в сборнике «Сказки, рассказанные детям» (1837).

Андерсен обожал делать протагонистами персонажей, которые ищут место в обществе. Сюда можно отнести и Дюймовочку, и Русалочку, и Гадкого утенка. Такие герои вызывают у автора симпатию. Все истории Андерсена от корки до корки пропитаны философским смыслом. Стоит вспомнить сказку «Новое платье короля», где император просит двух проходимцев сшить ему дорогое одеяние. Однако наряд получился непростым и состоял полностью из «невидимых нитей». Жулики заверили заказчика, что чрезвычайно тонкую ткань не увидят только глупцы. Таким образом, король щеголяет по дворцу в непотребном виде.

Он и его придворные не замечают замысловатого платья, но боятся выставить себя глупцами, если признаются, что правитель расхаживает в чем мать родила. Эта сказка стала интерпретироваться как притча, а фраза «А король-то голый!» вошла в список крылатых выражений. Примечательно, что не все сказки Андерсена пропитаны удачей, не во всех рукописях писателя присутствует прием «deusexmachina», когда случайное стечение обстоятельств, спасающее главного героя (например, принц целует отравленную Белоснежку), словно по божьей воле появляется из ниоткуда.

Ганс любим взрослыми читателями за то, что не рисует утопический мир, где все живут долго и счастливо, а, например, без зазрения совести отправляет стойкого оловянного солдатика в горящий камин, обрекая одинокого человечка на погибель. В 1840 году мастер пера пробует себя в жанре новеллы-миниатюры и публикует сборник «Книга с картинками без картинок», в 1849-м пишет роман «Две баронессы». Через четыре года выходит книга «Быть или не быть», но все попытки Андерсена утвердиться в качестве романиста оказались тщетны.

Личная жизнь

Личная жизнь несостоявшегося актера, но именитого писателя Андерсена – тайна, покрытая мраком. Поговаривают, что на протяжении всего существования великий писатель оставался в неведении относительно интимной близости с женщинами или с мужчинами. Бытует предположение, что великий сказочник был латентным гомосексуалистом (о чем свидетельствует эпистолярное наследие), он имел тесные дружеские отношения с приятелями Эдвардом Коллином, наследным герцогом Веймара и с танцовщиком Харальдом Шраффом. Хотя в жизни Ганса были три женщины, дело дальше мимолетной симпатии не зашло, не говоря уже о женитьбе.

Первой избранницей Андерсена стала сестра товарища по школе Риборг Войгт. Но нерешительный юноша так и не отважился поговорить с объектом своего вожделения. Луиза Коллин – следующая потенциальная невеста писателя – пресекала любые попытки ухаживания и игнорировала пламенный поток любовных писем. 18-летняя девушка предпочла Андерсену состоятельного юриста.

В 1846 году Ганс влюбился в оперную певицу Женни Линд, которую из-за звонкого сопрано прозвали «шведским соловьем». Андерсен караулил Женни за кулисами и одаривал красавицу стихами и щедрыми подарками. Но обаятельная девушка не спешила отвечать на симпатию сказочника взаимностью, а относилась к нему, как к брату. Когда Андерсен узнал, что певица вышла замуж за британского композитора Отто Гольдшмидта, Ганс погрузился в депрессию. Холодная сердцем Женни Линд стала прототипом Снежной королевы из одноименной сказки писателя.

В любви Андерсену не везло. Поэтому неудивительно, что сказочник по приезде в Париж посещал кварталы красных фонарей. Правда, вместо того, чтобы распутствовать ночи напролет с фривольными барышнями, Ганс беседовал с ними, делясь подробностями своей несчастливой жизни. Когда один знакомый Андерсена намекнул ему, что тот посещает публичные дома не по предназначению, писатель удивился и посмотрел на собеседника с явным отвращением.

Также известно, что Андерсен был преданным поклонником , талантливые писатели познакомились на литературном собрании, которое устраивала графиня Блессингтон в своем салоне. После этой встречи Ганс писал в дневнике:

«Мы вышли на веранду, я был счастлив поговорить с ныне живущим писателем Англии, которого я люблю больше всего».

Через 10 лет сказочник вновь прибыл в Англию и пришел незваным гостем в дом Диккенса в ущерб его семье. С течением времени Чарльз прекратил переписку с Андерсеном, и датчанин искренне не понимал, почему все его письма остаются без ответа.

Смерть

Весной 1872 года Андерсен упал с постели, сильно ударившись об пол, из-за чего получил множественные травмы, от которых так и не сумел оправиться.

Позже у писателя был обнаружен рак печени. 4 августа 1875 года Ганс скончался. Великий писатель похоронен на кладбище Ассистэнс в Копенгагене.

Библиография

• 1829 – «Путешествие пешком от канала Хольмен до восточного мыса острова Амагер»
• 1829 – «Любовь на Николаевой башне»
• 1834 – «Агнета и Водяной»
• 1835 – «Импровизатор» (русский перевод – в 1844)
• 1837 – «Только скрипач»
• 1835–1837 – «Сказки, рассказанные для детей»
• 1838 – «Стойкий оловянный солдатик»
• 1840 – «Книга с картинками без картинок»
• 1843 – «Соловей»
• 1843 – «Гадкий утенок»
• 1844 – «Снежная королева»
• 1845 – «Девочка со спичками»
• 1847 – «Тень»
• 1849 – «Две баронессы»
• 1857 – «Быть или не быть»

Дело было в конце января; бушевала страшная метель; снежные вихри носились по улицам и переулкам; снег залеплял окна домов, валился с крыш комьями, а ветер так и подгонял прохожих. Они бежали, летели стремглав, пока не попадали друг другу в объятия и не останавливались на минуту, крепко держась один за другого. Экипажи и лошади были точно напудрены; лакеи стояли на запятках спиною к экипажам и к ветру, а пешеходы старались держаться за ветром под прикрытием карет, едва тащившихся по глубокому снегу. Когда же наконец метель утихла и вдоль домов прочистили узенькие дорожки, прохожие беспрестанно сталкивались и останавливались друг перед другом в выжидательных позах: никому не хотелось первому шагнуть в снежный сугроб, уступая дорогу другому. Но вот, словно по безмолвному соглашению, каждый жертвовал одною ногой, опуская ее в снег.

К вечеру погода совсем стихла; небо стало таким ясным, чистым, точно его вымели, и казалось даже как-то выше и прозрачнее, а звездочки, словно вычищенные заново, сияли и искрились голубоватыми огоньками. Мороз так и трещал, и к утру верхний слой снега настолько окреп, что воробьи прыгали по нему, не проваливаясь. Они шмыгали из сугроба в сугроб, прыгали к по прочищенным тропинкам, но ни тут, ни там не попадалось ничего съедобного. Воробышки порядком иззябли.

— Пип! – говорили они между собою. – И это Новый год! Да он хуже старого! Не стоило и менять! Нет, мы недовольны, и не без причины!
— А люди-то, люди-то что шуму наделали, встречая Новый год! – сказал маленький иззябший воробышек. – И стреляли, и глиняные горшки о двери разбивали, ну, словом, себя не помнили от радости – и все оттого, что старому паду пришел конец! Я было тоже обрадовался, думал, что вот теперь Наступит тепло; не тут-то было! Морозит еще пуще прежнего! Люди, видно, сбились с толку и перепутали времена года!
— И впрямь! – подхватил третий – старый воробей с седым хохолком. – У них ведь имеется такая штука – собственного их изобретения – календарь, как они зовут ее, и вот они воображают, что все на свете должно идти по этому календарю! Как бы не так! Вот придет весна, тогда и наступит Новый год, а никак не раньше, так уж раз навсегда заведено в природе, и я придерживаюсь этого счисления.
— А когда же придет весна? – спросили другие воробьи.
— Она придет, когда прилетит первый аист. Но он не особенно-то аккуратен, и трудно рассчитать заранее, когда именно он прилетит! Впрочем, уж если вообще разузнавать об этом, то не здесь, в городе – тут никто ничего не знает толком, — а в деревне! Полетим-ка туда дожидаться весны! Туда она все-таки скорее придет!
— Все это прекрасно! – сказала воробьиха, которая давно вертелась тут же и чирикала, но в разговор не вступала. – Одно вот только: здесь, в городе, я привыкла к некоторым удобствам, а найду ли я их в деревне – не знаю! Тут есть одна человечья семья; ей пришла разумная мысль – прибить к стене три-четыре пустых горшка из-под цветов. Верхним краем они плотно прилегают к стене, дно же обращено наружу, и в нем есть маленькое отверстие, через которое я свободно влетаю и вылетаю. Там-то мы с мужем и устроили себе гнездо, оттуда повылетели и все наши птенчики. Понятное дело, люди устроили все это для собственного удовольствия, чтобы полюбоваться нами; иначе бы они и пальцем не шевельнули! Они бросают нам хлебные крошки, — тоже ради своего удовольствия, — ну, а нам-то все-таки корм! Таким образок, мы здесь до некоторой степени обеспечены, и я думаю, что мы с мужем останемся здесь! Мы тоже очень недовольны, но все-таки останемся.

— А мы полетим в деревню – поглядеть, не идет ли весна! – сказали другие и улетели.

В деревне стояла настоящая зима, и было, пожалуй, еще холоднее, чем в городе. Резкий ветер носился над снежными полями. Крестьянин в больших теплых рукавицах ехал на санях, похлопывая руками, чтобы выколотить из них мороз, кнут лежал у него на коленях, но исхудалые лошади бежали рысью; пар так и валил от них. Снег скрипел под полозьями, а воробьи прыгали по санным колеям и мерзли.

— Пип! Когда же придет весна? Зима тянется что-то уж больно долго!
— Больно долго! – послышалось с высокого холма, занесенного снегом, и эхом прокатилось по полям. Может статься, это и было только эхо, а может быть, и голос диковинного старика, сидевшего на холме на куче сена. Старик был бел как лунь – с белыми волосами и бородою, и одет во что-то вроде белого крестьянского тулупа. На бледном лице его так и горели большие светлые глаза.
— Что это за старик? – спросили воробьи.
— Я знаю его! – сказал старый ворон, сидевший на плетне. Он снисходительно сознавал, что «все мы – мелкие пташки перед творцом», и потому благосклонно взялся разъяснить воробьям их недоумение.
— Я знаю, кто он. Это Зима, старый прошлогодний повелитель. Он вовсе не умер еще, как говорит календарь, и назначен регентом до появления молодого принца, Весны. Да, Зима еще правит у нас царством! У! Что, продрогли небось, малыши?

— Ну, не говорил ли я, — сказал самый маленький воробышек, — что календарь – пустая человечья выдумка! Он совсем не приноровлен к природе. Да и разве у людей есть какое-нибудь чутье? Уж предоставили бы они распределять времена года нам – мы потоньше, почувствительнее их созданы! Прошла неделя, другая. Лес уже почернел, лед на озере стал походить на застывший свинец, облака… нет, какие там облака?! Сплошной туман окутал всю землю. Большие черные вороны летали стаями, но молча; все в природе словно погрузилось в тяжелый сон. Но вот по озеру скользнул солнечный луч, и лед заблестел, как расплавленное олово. Снежный покров на полях и на холмах уже потерял свой блеск, но белая фигура старика Зимы сидела еще на прежнем месте, устремив взор к югу. Он и не замечал, что снежная пелена все уходила в землю, что там и сям проглянули клочки зеленого дерна, на которых толклись кучи воробьев.

— Кви-вит! Кви-вит! Уж не весна ли?

— Весна! – прокатилось эхом над полями и лугами, пробежало по темно-бурым лесам, где стволы старых деревьев оделись уже свежим, зеленым мхом. И вот с юга показалась первая пара аистов. У каждого на спине сидело по прелестному ребенку: у одного – мальчик, у другого – девочка. Ступив на землю, дети поцеловали ее и пошли рука об руку, а по следам их расцветали прямо на снегу белые цветочки. Дети подошли к старику Зиме и прильнули к его груди. В то же мгновение все трое, а с ними и вся местность, исчезли в облаке густого, влажного тумана. Немного погодя подул ветер и разом разогнал туман; просияло солнышко – Зима исчезла, и на троне природы сидели прелестные дети Весны.

— Вот это так Новый год! – сказали воробьи. – Теперь, надо полагать, нас вознаградят за все зимние невзгоды! Куда ни оборачивались дети – всюду кусты и деревья покрывались зелеными почками, трава росла все выше и выше, хлеба зеленели ярче. Девочка так и сыпала на землю цветами; у нее в переднике было так много цветов, что, как она ни торопилась разбрасывать их, передник все был полнехонек. В порыве резвости девочка брызнула на яблони и персиковые деревья настоящим цветочным дождем, и деревца стояли в полном цвету, даже не успев еще как следует одеться зеленью.

Девочка захлопала в ладоши, захлопал и мальчик, и вот, откуда ни возьмись, налетели, с пением и щебетанием, стаи птичек: «Весна пришла!» Любо было посмотреть кругом! То из одной, то из другой избушки выползали за порог старые бабушки, поразмять на солнышке свои косточки и полюбоваться на желтые цветочки, золотившие луг точь-в-точь как и в дни далекой юности старушек. Да, мир вновь помолодел, и они говорили: «Что за благодатный денек сегодня!»