Обрыв, или необыкновенная история ссоры тургенева и гончарова. Гончаров покорял японию, судился с тургеневым и умер одиноким

"Шум, волненье на Парнасе, На Парнасе все в тревоге", — так писал поэт Дмитрий Минаев в стихотворении "Парнасский приговор", посвященном третейскому суду, состоявшемуся весной 1860 года. Суд с большим трудом помог избежать дуэли между Иваном Александровичем Гончаровым и Иваном Сергеевичем Тургеневым. Причина конфликта — обвинения в плагиате.

Летом 1878 в Париже прошел первый международный конгресс литераторов. Он был посвящен защите авторских прав. Поскольку многие периодические издания в различных странах забывали выплачивать авторам гонорар. Часто оставляли сюжет, но меняли имена героев, место действия. На этом конгрессе Россию представлял только Иван Тургенев и молодой драматург Петр Боборыкин.

Иван Сергеевич был избран вице-президентом конгресса. На конгресс отказались приехать Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Я. П. Полонский и И. А. Гончаров. Частично из-за нежелания встречаться с Тургеневым. Многие, кого уважал автор "Записок охотника" не желали с ним встречаться. Гончаров открыто обвинял Тургенева в плагиате.

Помещик Тургенев свысока относился к сыну купца — Гончарову. Гражданская жена Николая Некрасова — Авдотья Панаева, вспоминала, как в доме Белинского произошло знакомство Гончарова и Тургенева. Гончаров взял "Записки охотника" с собой в кругосветную экспедиция на фрегате "Паллада". А Тургенев отзывался о Гончарове со снисходительной барственностью — "штудировал Гончарова, и пришел к выводу, что в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами, что в его натуре нет никаких порывов, что он совершенно доволен своим мизерным миром и его не интересуют никакие общественные вопросы, он даже как-то боится разговаривать о них, чтобы не потерять благонамеренность чиновника. Такой человек далеко не пойдет. Посмотрите, он застрянет на своем первом произведении".

Ивану Гончарову пришлось строить карьеру исключительно благодаря своему трудолюбию и уму. Мелкий чиновник стал цензором, затем доверенным лицом министра народного просвещения с чином действительного статского советника и закончил карьеру членом Совета министров по делам книгопечатания.

После окончания факультета словесности Московского университета в 1834 году Ивану Александровичу было положено очень скромное жалование в Департаменте внешней торговли министерства финансов в Петербурге, приходилось подрабатывать репетитором у Майковых, которые ввели его в свой салон и познакомили с родственниками и друзьями. Среда, в которой он находился, была аристократической, в этом кругу было принято не показывать своей бедности и переживаний, ровно обходиться и с теми, кто выше по положению, и с теми, кто ниже.

В 1846 году Виссариону Белинскому был прочитан роман Ивана Гончарова "Обыкновенная история", роман критику не очень понравился. А Николай Некрасов роман одобрил и вскоре напечатал в журнале "Современник".

В 1852 года Гончаров был назначен секретарем вице- адмирала Евфимия Путятина и с фрегатом "Паллада" совершил кругосветное путешествие. В 1855 году он возвращается в Петербург по суше, через всю Россию с побережья Охотского моря. В апреле "Отечественные записки" опубликовали первый очерк об этом путешествии. Граждане России впервые узнали о быте Японии и многих других стран. Через год Гончаров становится цензором. Он помогает многим своим друзьям — Писемскому, Лажечникову, Достоевскому. …С ним предпочитают дружить писатели. В том числе и Иван Сергеевич Тургенев, который частенько заходит к нему в гости.

В своем автобиографическом романе "Необыкновенная история" — об отношениях писателей 1840-1870- годов, Иван Гончаров написал — "Еще с 1855 года я стал замечать какое-то усиленное внимание ко мне со стороны Тургенева". Во время одной из бесед Гончаров поделился с Тургеневым замыслом нового романа. Рассказал все подробно: характеры, эпизоды, сюжет. О некотором художнике Райском, приехавшем в провинциальный город к своей дальней родственнице, проживающей с двумя внучками. Одна — Варя — волевая, обаятельная, религиозная.

Зимой 1858 года Тургенев пригласил к себе друзей для прослушивания нового романа. И представил на домашнем чтении — "Дворянское гнездо". Гончаров пришел не к обеду, а позже. И сказал, что его не приглашали. Тургенев удивился, возразил, что приглашал всех. Когда начали читать роман, Иван Александрович заметил сходство со своим романом "Обрыв". Гончаров узнает в Лаврецком своего Райского, в Лизе — Варю. Ему понятна причина, по которой его не пригласили для чтения.

Цензор возмущен и требует убрать из романа несколько сцен, идея которых принадлежала ему. Тургенев признает, что есть кое-какое сходство. И согласен выполнить требование. Слушатели были удивлены. Иван Сергеевич отрицал заимствование сюжета, но согласился исключить из романа некоторые сцены. Гончаров придя домой выбросил из рукописи главу о предках Райского. Глава была достаточно объемной. Гончаров решил скандала не устраивать, но при встречах бросал фразу: " Я Вам это дарю! У меня еще много".

Но с той поры стал в произведениях Тургенева искать свои сюжеты. После публикации романа "Накануне", Иван Александрович открыто обвинил Тургенева в воровстве чужих идей. Писатели обменялись грозными письмами. Тургенев потребовал назначить "третейский литературный суд", в противном случае он грозил вызовом на дуэль.

"На Ваше предположение, что меня беспокоят Ваши успехи — позвольте улыбнуться, и только", — ответил Гончаров. Но на суд согласился. Судьями должны были выступить Анненков, Дружинин, Никитенко и Дудышкин — публицисты. Они оказались в сложнейшей ситуации с одной стороны, Гончаров не только цензор, которого нельзя обижать, но и приятель, с другой стороны, Тургенев — тоже известный приятель. Как пишет Дмитрий Минаев в стихотворении "Парнасский приговор":

Он, как я, писатель старый,

Издал он роман недавно,

Где сюжет и план рассказа

У меня украл бесславно…

У меня — герой в чахотке,

У него — портрет того же;

У меня — Елена имя,

У него — Елена тоже,

У него все лица также,

Как в моем романе, ходят,

Пьют, болтают, спят и любят…

Наглость эта превосходит

Меры всякие…

Судьи вынесли "Соломоново решение" — никто не виноват, случайное совпадение. "Произведения Тургенева и Гончарова, возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны".

Твое дело, и наказан

Будет недруг твой лукавый.

И за то он, нашей властью,

На театре будет вскоре

Роль купца играть немую

Бессловесно в "Ревизоре".

Ты же — так как для романа

У тебя нет вновь сюжета —

На казенный счет поедешь

Путешествовать вкруг света.

Верно, лучшее творенье

Ты напишешь на дороге.

Так решаем на Парнасе

Я, Минерва и все боги".

Тургенева приговор устроил. Но он заявил, что никогда больше не будет иметь дел с Гончаровым. Иван Александрович обиды не простил. Он оставил потомкам мемуары — "Необыкновенная история" — где подробно изложил события. Через четыре года писатели встретились по печальному поводу. Хоронили одного из экспертов — Александра Дружинина. "Примирение сторон" состоялось 21 января 1864 года — но простить Тургенева Гончаров так и не смог. А Тургенев писал Гончарову: "Мы ведь тоже с Вами последние Могикане…".

Введение

Исповедь - откровенное признание в чём-нибудь, сообщение своих мыслей, взглядов. Кающийся должен перечислить свои грехи. Таинство не может свершиться без искреннего покаяния в своих проступках. Следует признаться в наиболее свойственных страстях и в тех конкретных грехах, которые кающийся видит за собой, особенно тех, которые наиболее тяготят его совесть.

С декабря 1875 по январь 1876 года Гончаров пишет свою «Необыкновенную историю» в которой рассказывает о конфликте, произошедшим между ним и Тургеневым. Это своеобразная авторская исповедь, освещающая историю отношений двух писателей за 1840 - 1870-е годы.

Суть конфликта состоит в том, что в 1855г. Гончаров подробно рассказал Тургеневу программу «Обрыва» задуманную им ещё в 1849г., а впоследствии обвинил автора «Дворянского гнезда» и «Накануне» в прямых творческих заимствованиях. Конфликт привел к третейскому суду, состоявшемуся 29 марта 1960г. на квартире Гончарова при участии П.В. Анненкова, А.В. Дружинина, С.С. Дудышкина и А.В. Никитенко. Решением суда было признано, что «произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».

После третейского суда общение между писателями прекратилось. В 1864г. они помирились на похоронах А.В. Дружинина, однако прежние дружеские отношения между ними не возобновились. По мере публикации новых произведений Тургенева, в душе Гончарова просыпались новые опасения, не исчезнувшие, как об этом свидетельствуют «Необыкновенная история» и письма Гончарова, до конца его жизни.

“Необыкновенная история” при жизни Гончарова не публиковалась. В 1924 г. она была издана в “Сборнике Российской Публичной библиотеки” с краткими примечаниями Д. И. Абрамовича и в дальнейшем полностью не перепечатываласьВыдержки из “Необыкновенной истории” напечатаны в Собр. соч. 1978-1980. Т. VII.. В настоящее время это издание является библиографической редкостью и малодоступно даже специалистам. Публикация полного, научно выверенного текста “Необыкновенной истории” с основными разночтениями и вариантами - насущная задача нашего литературоведения. Вступительная статья к «Необыкновенной истории», подготовка текста и комментарии Н.Ф. Будановой.

Как известно, автор «Необыкновенной истории» апеллировал к суду потомков, которым он в первую очередь и адресовал свою исповедь. На полях первого листа исповеди сделана надпись: «Из этой рукописи, (через 25 лет) после моей смерти, может быть извлечено, что окажется необходимым, для оглашения, только в том крайнем случае, который указан в Примечании, т.е. если бы в печати возникло то мнение, те слухи и та ложь, которые я здесь опровергаю! В противном случае - прошу эти листы, по воле умирающего, предать огню, (январь 1876 года. И.Гончаров) или же хранить в Императорской Публичной библиотеке, как материал для будущего историка Русской литературы, июль 1878 года. И.Гончаров «Примечание» - завещательное распоряжение Гончарова. Слова «25 лет», зачеркнутые автором, читаются предположительно..

Современники и потомки решительно отвергли идею плагиата как с той, так и с другой стороны, однако «Необыкновенная история» является ценным источником историко-литературного характера, помогающим глубже понять биографию и творчество Гончарова, а так же изучения темы «Гончаров и Тургенев».

Основная часть. Исповедь Ивана Александровича Гончарова

гончаров тургенев конфликт плагиат

Литературная слава Ивана Александровича не сопровождалась теми бурными восторгами, какие выпадали на долю других писателей, подчас менее талантливых, но ближе касавшихся тех интересов, которыми жило общество в тот или иной момент. И, среди различных совпадений и сопутствующих обстоятельств, случилось так, что в самые решительные и напряженные минуты ожидания, чем отзовется мир на только что представленное произведение, выношенное годами, стоившее художнику мук и тревог, в самую, можно сказать, торжественную для большого писателя минуту, гончаровская фортуна встречала на своем пути, словно нарочно, другого колосса русской литературы, тоже тонкого и чуткого художника, поэта и любимца всего интеллигентного мира. Это был ТургеневЕ.Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм.,1920..

«Громкий успех “Дворянского гнезда”, вышедшего в свет ранее “Обломова” и на первых порах его затмившего, создал ситуацию, к которой Гончаров психологически не был готов, - справедливо пишет В. Недзвецкий. - Вынашивающий свои многонаселенные эпические картины годами, в особенности долго обдумывающий их архитектонику, писатель вполне искренно не признавал за неожиданным соперником развитой эпической способности».

«Романы мои, - пишет Гончаров, - захватывают большие периоды русской жизни, например «Обломов» и «Обрыв», лет 30 уложилось в них, - и вот между прочим, кроме недосуга, служебных занятий, а также и ленивой, рассеянной жизни, причина, почему я писал их долго».

Впервые Гончаров познакомился с Тургеневым у Белинского в 1847 году. «О нем говорили в кружке, как о даровитом, подающем большие надежды литераторе. Он стоял спиной к двери, в которую я вошел, и рассматривал в лорнет гравюры или портреты на стене. Белинский назвал нас друг другу, Тургенев обернулся, подал мне руку, и опять начал внимательно рассматривать картинки. Потом опять обернулся, сказал мне несколько одобрительных слов о моем романе и опять - к картинкам. Я видел, что он позирует, небрежничает, рисуется, представляет франта, вроде Онегиных, Печориных и т.д., копируя их стать и обычай». Мы видим, как Гончаров подробно описывает каждую деталь встречи с Тургеневым, чувствуются нотки сарказма: «Тургенев был общим любимцем не за один только свой ум, талант и образованность, а за ласковое и со всеми одинаково не то что добродушное, какое-то ласкающее, заискивающее обхождение.

Гончаров пишет о том что при работе над «Обломовым», он набрасывал свои планы беспорядочно на бумаге, копил множество таких листочков, а роман писал в голове, только изредка присаживаясь чтобы написать две-три главы в неделю. В ходе работы и размышлений над текстом, писатель делится мыслями со многими людьми для того, чтобы услышать мнение со стороны т.к. сам он очень не уверен в себе. «…по дурному своему обыкновению, всякому встречному и поперечному рассказывал, что замышляю, что пишу, и читал сплошь и рядом, кто ко мне придет, то, что уже написано, дополняя тем, что следует далее». По той же причине свою «Обыкновенную историю» Гончаров передал на суд Белинскому.

«Тургеневу, конечно, я чаще и подробнее излагал и общий план и частности «Обломова», как очень тонкому критику, охотнее всех прислушивавшемуся к моим рассказам. Сам он писал тогда свои знаменитые «Записки охотника», одну «Записку» за другой, наполняя ими «Современник». Гончаров признает талант Тургенева и называет его необычайным миниатюристом-художником, придавая большое значение именно слову «миниатюрист». А большие произведения, такие как «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Накануне» он подразумевает как вещи, заимствованные во многом у него, о чем и ведет свой рассказ.

Считается неизменно установленным фактом, что картины Гончарова чрезвычайно широки по охвату жизненных явлений, но размеры их содержаний далеко еще не выяснены. Сам автор видел в своих романах отражение трех эпох русской жизни, их которых первая знаменовала собой Русь дремлющую, вторая- готовую проснуться, третья - пробужденную и потягивающуюся ото сна. Но краями своими они заходят одна за другую, - и не правильнее ли слить их в одну общую картину, увековечившую один из любопытнейших моментов истории нашего общества, момент его перегорания и обновления? Тогда развернется грандиозное полотно, потянется бесконечная вереница типов и фигур, пестрая смесь меланхолических Обломовых, растерянных Райских, аккуратных Штольцев, сановных Адуевых… Все они равно озарены лучами гончаровского гения. Но скоро зоркий глас Тургенева выделит из толпы всех «лишних» и «новых» людей, одних задавленных, других объявивших непримиримую борьбу всероссийской рутине и косности, и скажет свое «новое» слово, которое подхватят тысячи радостных голосов… Е.Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм.,1920.

С 1855 года Иван Александрович стал замечать усиленное внимание к себе со стороны Тургенева, который, казалось, прислушивался к нему, дорожил его мнением. Гончаров в свою очередь, не скупился на откровенность в своих литературных замыслах и однажды пересказал Тургеневу весь план будущего романа «Обрыв» с подробностями, сценами, характерами, деталями. Сильное впечатление произвело на него рассказанное: «Тургенев слушал, будто замер, не шевелясь. Но я заметил громадное впечатление, сделанное на него рассказом».

Спустя какое-то время Гончаров начал замечать в творчестве Тургенева что-то со своих слов: «… как будто мелькнет потом, в повести», однако не придавал этому значения, только странным считал, что он нуждается в таких пустяках: «Я - как и все - считал его талант крупнее, ум производительнее - нежели и то и другое у него было!».

Дружба и особенное внимание Тургенева к Гончарову разрешилась в тот год, когда «Обломов» готовился к печати. Тургенев привез свою повесть «Дворянское гнездо», которая была прочитана на званом обеде П.В. Анненковым. Гончаров был сражен: «Что же я услышал? То, что за три года я пересказал Тургеневу, - именно сжатый, но довольно полный очерк «Обрыва».

«Когда все ушли я остался с Тургеневым и сказал ему прямо, что прослушанная мною повесть есть не что иное как слепок с моего романа. Как он побледнел мгновенно, как клоун в цирке, как заметался, засюсюкал. «Как, что, что вы говорите: неправда, нет! Я брошу в печку!»

«Во всяком слове, во всяком движении - было признание, которого не могла прикрыть ложь».

«Дворянское гнездо» вышло в свет и сделало огромный эффект, поставив Тургенева на высокий пьедестал.

Когда успех «Дворянского гнезда» заслонил впечатления «Обломова», Гончаров испытал чувство горькой обиды и не мог удержаться, чтобы не высказать ее Тургеневу. Последовало личное объяснение; оно не привело к разрыву между друзьями, и в марте 1859г. Гончаров дружески провожал Тургенева на Николаевском вокзале. Но затем чувство горького раздражения снова овладело Гончаровым, и он решил дать ему выход в письме к своему сопернику по успеху, которое было написано им 28 марта. Письмо это очень важно не только для объяснения состояния духа Гончарова, но и для более полного определения всех черт, входивших в духовный облик писателя.

Гончаров называет в этом письме Тургенева дипломатом, чьи хитрости сшиты на живую нитку. Он вспоминает свой разговор с ним накануне, который, по-видимому, был очень осторожен и сдержан по форме, но не разубедил Гончарова по поводу его подозрений.

Гончаров дает оценку таланту Тургенева: «Если смею выразить взгляд мой на ваш талант искренно, то скажу, что вам дан нежный, верный рисунок и звуки, а вы порываетесь строить огромные здания или цирки и хотите дать драму. Свое свободное, безгранично отведенное вам пространство хотите вы сами насильственно ограничить тесными рамками. Вам, как орлу, суждено нестись над горами, областями, городами, а вы кружите над селом и хотите сосредоточиться над прудом, над невидимыми для вас сверху внутренними чувствами, страстями семейной драмы».

По тону этого письма, мы видим, что Гончаров пребывает в негодовании, волнении и раздражении, отчаянии. В самом деле, целая драма душевная разворачивается с его страниц. Гончаров задумал роман и будет писать его, по обыкновению долгие годы. Он рассказывает программу Тургеневу, который пишет романы быстро, словно на заказ. И, пока роман Гончарова тщательно разрабатывается в деталях, пока каждая его подробность вынашивается длительно, трепетно и любовно, Тургенев печатает свой роман с поразительной, кажется Гончарову, быстротой, причем оказывается, что заветнейшие его замыслы воплощены Тургеневым, словно копия, списанная другим почеркомЕ.Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм.,1920..

Гончарову нужно было доказать, что Тургенев взялся не за свое дело. Его роман прекрасен в частностях, но в целом, несмотря на все заимствования, он не выдерживает основательной критики. И Гончаров подвергает роман Тургенева убийственному разбору. Затем, он не может удержаться, чтобы, при всем том, не сообщить Тургеневу некоторых данных о ходе работы над своим романом, о тех переменах, которые он внес в свой план, и т.д., не замечая, что тем самым впадает в непримиримое противоречие с самим собой. Он и боится Тургенева, и тянется к нему, зная, что никто, как Тургенев, своей тонкой и впечатлительной на все художественное душой, так не сумеет оценить, во всех мельчайших подробностях, творческий труд Гончарова. А чем был этот труд для Ивана Александровича видно из последних строк его письма. « В самом деле, я «юноша», как меня на смех назвал Павел Васильевич (не вследствие ли сообщенного ему вами нашего разговора? Ох, вы две могилы секретов!). Ведь, не десять тысяч (на них мне мало надежды осталось) менять меня к труду, а, стыдно признаться, я прошу, жду, надеюсь несколько дней или «снов поэзии святой», надежда «облиться слезами над вымыслом». Ну, тот ли век теперь, те ли мои лета? А, может быть, ничего и не выйдет, не будет; с печалью думаю о том: ведь, только это одно осталось, если только осталось, если только осталось, - как же не печалиться!» Гончаров И.А. Собр.соч. В 8 т. Т.8 С.344

Наибольшую ценность представляет для Гончарова то, что он называет поэтическими мотивами. Или короче - поэзией. Именно в них сосредоточен, по его убеждению, «сок романа», его «лучшие места», словом, «его душа». «Нет, Софья Александровна, - жалуется Гончаров, в частности, С. А. Никитенко в письме от 28 июня/10 июля 1860 года, - не зернышко взял он (Тургенев. - В. Н.) у меня, а взял... подробности, искры поэзии, например, всходы новой жизни на развалинах старой, историю предков, местность сада, черты моей старушки - нельзя не кипеть»Недзвецкий В. А. : Конфликт И. С. Тургенева и И. А. Гончарова как историко-литературная проблема // Slavica. Debrecen. 1986. Т. XXIII. С. 315-332.

В системе литературно - эстетических понятий Гончарова и Тургенева поэзия - одно из самых характерных и ключевых. Мы встречаем его в литературной переписке писателей, их критике и автокритике, мемуарах и очерках - например, во «Фрегате Паллада» («Где искать поэзии?»; «И поэзия изменила свою священную красоту»; «Поэзия дальних странствий…» Там же. Т.2. С.106, 18, 16. и т.д.).

И не случайно. Если, как полагал Гончаров, отныне не лирика, сатира или собственно эпос, но «только роман может охватывать жизнь и отражать человека», то, с другой стороны, романы без поэзии - не произведения искусства», а их авторы - «не художники» Там же. Т.6. С. 456.. Важнейшую роль в гончаровском романе поэтических моментов отмечали критики. В связи с «Обыкновенной историей» ее проницательно уловил Белинский. Сравнивая в этом плане «Кто виноват?» Герцена и роман Гончарова, он написал: «В таланте Искандера поэзия - агент второстепенный; в таланте Гончарова поэзия - агент первый и единственный…»; «он (Гончаров) неожиданно впадает в поэзию даже в изображении мелочных и посторонних обстоятельств, как, например, в поэтическом описании процесса горения в камине сочинений молодого Адуева Белинский В.Г. Полн. собр. Соч. В 13т. Т. 10. С. 344.».

В сравнении с ним, ответ Тургенева, написанный 7 апреля 1859 года - обдуманное, законченное литературное произведение. Тургенев доводит до сведения Ивана Александровича то, что не имеет удовольствия писать человеку, который считает его «присвоителем чужих мыслей», однако письмо его звучит в мягком, примирительном тоне; Тургенев по-видимому не хотел ссориться, с одной стороны замечая преувеличенную придирчивость Гончарова, с другой - допуская, может быть за собой вину в неосторожно вырвавшемся у него однажды признании о своей невольной, бессознательной впечатлительности. «Согласитесь, что какова бы ни была моя «дипломатия», трудно улыбаться и любезничать, получая подобные пилюли. Согласитесь также, что за половину - что я говорю! - за десятую долю подобных упреков вы бы прогневались окончательно. Но я - назовите это во мне, чем хотите, слабостью или притворством, - я только подумал: «Хорошего же он о тебе мнения» и только удивился тому, что вы еще кое-что нашли во мне, что любить можно. И на том спасибо!»Тургенев. Письма. Т. III. С. 289-291).

Письмо это на время обескуражило Гончарова, а вскоре появилась майская книжка «Современника» со статьей Добролюбова об «Обломове». Заслуженный успех выпал, наконец, и на его долю, и Иван Александрович готов был простить Тургеневу. Однако выяснялись все новые и новые совпадения, выводившие из себя Гончарова.

«Мы продолжали, говорю я, видеться с Тургеневым, но более или менее холодно. Однако посещали друг друга, и вот однажды он сказал мне, что он намерен написать повесть и рассказал содержание… Это было продолжение той же темы из “Обрыва”: именно дальнейшая судьба, драма Веры. Я заметил ему конечно, что понимаю его замысел - мало-помалу вытаскать все содержание из Райского, разбить на эпизоды, поступив, как в “Дворянском гнезде”, то есть изменив обстановку, перенеся в другое место действие, назвав иначе лица, несколько перепутав их, но оставив тот же сюжет, те же характеры, те же психологические мотивы , и шаг за шагом идти по моим следам! Оно и то, да не то!

А между тем цель достигнута - вот какая: когда-то еще я соберусь оканчивать роман, а он уже опередил меня, и тогда выйдет так, что не он, а я, так сказать, иду по его следам, подражаю ему ! Так все и произошло и так происходит до сих пор! Интрига, как обширная сеть, раскинулась далеко и надолго».

Новая эта повесть, с продолжением темы из Райского, вышла под названием «Накануне».

«Решено было с обеих сторон объясниться по этому делу окончательно, пригласив несколько других свидетелей. Пригласили, кроме Анненкова и Дудышкина, еще Дружинина и А. В. Никитенко - и объяснение произошло у меня. Но из этого конечно выйти ничего не могло. Роман, большею частию, пересказывался наедине, потом в присутствии Дудышкина, частию Дружинина. Последние оба, мало интересуясь программой, знали только общий план романа - и следовательно не могли ни подтвердить, ни опровергнуть.»

Дело кончилось ничем.

Выслушав вердикт суда, Тургенев, свидетельствовал также Анненков, заявил, что, увидев теперь, «какие опасные последствия могут являться из приятельского обмена мыслей», он считает необходимым навсегда прекратить всякие дружеские отношения с Гончаровым Анненков П.В. Литературные воспоминания. С. 521..

Гончаров продолжал писать свой роман. В 1860 и 1861 годах поместил отрывки в «Современнике» и «Отечественных записках». Так прошло несколько лет до смерти Дружинина. На похоронах к Гончарову подошел Анненков и сказал: « Тургенев желает подать мне руку - как я отвечу?” “Подам свою”, - отвечал я, и мы опять сошлись как ни в чем не бывало. И опять пошли свидания, разговоры, обеды - я все забыл. О романе мы не говорили никогда ни слова с ним. Я только кратко отвечал, что продолжаю все писать - летом, на водах.

Тургенев затеял это примирение со мной, как я увидел потом, вовсе не из нравственных побуждений возобновить дружбу, которой у него никогда и не было. Ему, во-1-х, хотелось, чтобы эта ссора, сделавшаяся известною после нашего объяснения при свидетелях, забылась, а вместе с нею забылось бы и обвинение мое против него - в похищении, или плагиате, как он осторожно выражался. Во-2-х, ему нужно было ближе следить за моею деятельностью и мешать мне оканчивать роман, из которого он заимствовал своих «Отцов и детей» и «Дым».

В своей исповеди Гончаров подробно анализирует дело с Тургеневым. Вспоминает все подробности, все встречи, разговоры, письма. Снова и снова сличает повести и романы, указывает на конкретные места в текстах, возможные сходства. Его мнительность становится болезненной, похожей на паранойю.

«…Чтобы ни в нашей литературе, ни за границею не обличилась его слабость и источник его сочинений. Чтобы отвести подозрение, он по временам писывал и свое: очень хорошенькие, хотя и жиденькие рассказы - вроде “Ася”, “Первая любовь”. Во мне он видел единственного соперника, пишущего в одном роде с ним: Толстой (Лев) еще только начал свои рассказы военные, Григорович писал из крестьянского быта, Писемский и Островский пришли позднее. Словом, я один стоял поперек его дороги - и он всю жизнь свою положил , чтобы растаскать меня по клочкам, помешать всячески перевести меня - и там, в иностранных литературных и книгопродавческих кружках - критикою своего рода предупредить всякую попытку узнать обо мне. Ему там верили, потому что его одного лично знали - оттого он и успел. Он начертал себе план - разыграть гения, главу нового литературного периода и до сих пор удачно притворяется великим писателем».

В своей рукописи Гончаров повествует о том, что кто-то способствовал Тургеневу во всех этих его проделках. Он считает, что ему одному сделать не удалось, и если бы Тургеневу не сообщалось бы о читанных им, Гончаровым, по мере того как он писал главах из «Обрыва», у него не было бы ни «Отцов и детей», ни «Дыма", ни «Дачи на Рейне».

Кто же помогал Тургеневу и зачем? Этого Гончаров не может сказать уверенно и подробно, он только догадывается и предполагает.

«Не знаю, кому нужно было, чтобы я не писал, но для помехи мне, кажется, как я сообразил по многим наблюдениям впоследствии, кто-то ловко, под рукой, создал мне репутацию чуть ли не красного, или что-то в этом роде. Этого только не доставало.

И вот тогда уже образовалась unemeutedelimiers или шайка dupes; чтобы подслушивать мои мысли, ловить слова. И други, и недруги обоего пола все совали мне свои носы в рот, чтобы узнать, не пьяница ли я? Но как я вина не пью, то и запаха быть не могло.

Но кто помешал бы этим ищейкам приписать мне тот или другой запах и цвет, по желанию? Очных ставок не делали и меня не спрашивали».

В характере Ивана Александровича проявились подозрительность, он стал бояться постороннего глаза. Ляцкий пишет: «Нам сообщали, что заграницей, во время писания «Обрыва», Гончаров приносил рукописи госпоже С., прося спрятать их «от Тургенева», хотя Тургенева в это время не было ни в Баден-Бадене, ни в Мариенбаде». Тревога не покидала Гончарова и дома. «Возвращаясь в свою квартиру, он всегда был встревожен, как бы ожидая встретить какую-нибудь неприятность. С волнением в голосе спрашивал он отворявшую дверь экономку: «Кто-нибудь был?». Он тотчас же подходил к письменному столу и нервно открывал и закрывал ящики. «У меня тут Тургенев рылся… Вообще, кто-то приходил и рылся в моих бумагах… Надо быть весьма осторожным в этом отношении…» 27 декабря 1877 года, готовя к печати «Литературный вечер», Гончаров пишет Валуеву тревожное письмо, в котором чувствуются страдальческие нотки души, охваченной мучительными подозрениями. Он говорит, что чувствует в себе силы исполнить задуманное, но боится, чтобы какие-нибудь неблагоприятные обстоятельства не помешали: «Я думаю, даже боюсь (оттого и не пишу), что мне просто не дадут сделать это. А сделает кто-нибудь другой: пока я соображаю работаю(а я работаю для печати медленно), явится где-нибудь искусно замаскированная параллель: все то же и о том же.

«Между тем - я, решась уже ничего больше не писать, измученный, преследуемый каким-то всеобщим за мной шпионством и всей этой борьбой, подозрениями, волнениями, сложил руки в рукава и объявил, что не буду больше писать, и стал читать от скуки все, что попадалось под руки, между прочим и “Дачу на Рейне”. Меня поразила эта штука. Это ни что иное - как перенесенный на немецкую почву и переложенный на немецкие нравы “Обрыв”!

Гончаров пишет, что ему стало казаться, будто против него действует какое-то общество. Ему стало страшно. У него стали делаться нервные припадки, почти обмороки. Он уже видел не только Тургенева, а уже целую кучу невидимых врагов, он был словно в осаде. Ему порой кажется, что кто-то следит за ним на улице. Будто разговоры с ним заводят с определенной целью, внимательно слушают, а потом удаляются записывать: « и мне случалось, пойдя осторожно за ними вслед, ловить их».

У читателя «Необыкновенной истории» после прочтения всей этой душераздирающей исповеди, не остается сомнения в душевном расстройстве автора. Реальные представления искажены в нем бредом, который, в связи с обстоятельствами, ему предшествовавшими, может быть определен, как своего рода мания преследования. «Упорная мучительная мысль овладевает человеком и, сопровождаемая внушениями расстроенного воображения, сосредоточивается на одном каком-либо предмете, олицетворяющем враждебное начало, от которого следует обезопасить себя тем или другим способом».

Вне мрачного, злым гением заколдованного круга, центром которого был Тургенев, Гончаров сохранял все силы своего ума и обычное равновесие духа. В писательской среде часто наблюдается такое явление, как «чрезмерная чувствительность мелочного самолюбия», не чуждое Гончарову, однако у Ивана Александровича оно проявилось в большей степениЕ.Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм.,1920..

Гончаров в своей исповеди выделяет две причины, побудившие написать его «эту жалкую историю».

Первой причиной он называет естественное желание оградить себя от лжи, желание осветить правду: «Стало быть, и в споре и у нас с Тургеневым поучительны и важны не сочинения наши, а нравы нашей эпохи, закулисная литературная сторона, даже полагаю, необходимо для истории беллетристики - вся эта мелкая возня в муравьиной куче! Разъяснение этих мелочей ведет к отысканию правды , а правда , где бы и в каком бы виде и маленьком деле ни явилась, всегда вносит свет , следовательно и улучшение, прогресс в дела человеческие!»

«Это - первая причина , по которой я вздумал - с великим отвращением и против своей воли - изложить всю эту историю на бумаге».

Тургенев как бы ведет диалог с читателем, задает вопросы от его имени и сам же на них отвечает:

А кто вас знает, - скажете Вы, неизвестный мне читатель (кому попадутся когда-нибудь, после моей смерти, эти страницы), - кто вас знает! Тургенев тоже скажет или напишет многое в свое оправдание, и пожалуй, напишет еще лучше (так как он умнее и тоньше меня) - как же узнать, кто прав, кто виноват? Обе стороны, конечно, не задумаются поручиться совестью за верность: правый, потому что он прав, а лгун - солжет! Но где правда, на которой стороне: вот вопрос!

А вот это именно (отвечу я) и подлежит разбирательству и суду третьей, беспристрастной и неприкосновенной к делу стороны , следовательно, суду будущего поколения, когда все доводы и свидетельства обеих сторон будут в виду - и следовательно, правда будет яснее!

Второй причиной написания своей исповеди Тургенев объясняет обязанностью, возлагаемой на него другими, т.е. он должен подать свой голос. «…союзники , свидетели, все те, кто впутался и кто введен в обман, - кажется мне, как я замечаю - будто требуют или ждут моего ответа, объяснения, точно удивляются, что молчу, даже намекнули мне довольно ясно, чтобы я, хоть после себя, оставил записки , объяснил...»

Так же Гончаров объясняет причины постоянного пребывания Тургенева за границей.

Первой причиной удаления из России была привязанность к семейству знаменитой певицы Виардо: «…он с видимым удовольствием, рисовался перед нами этим своим отношением дружбы к знаменитой певице. Это его хорошо ставило, придавало более шику его известности! Туда же он увез и свою побочную дочь от крепостной своей женщины, там воспитывал ее, выдал замуж, - рисуясь и этим делом в кругу приятелей!»

Вторая причина - это «положительно опасение быть здесь разгаданным вполне ». Гончаров считает, что Тургеневские манеры, мягкость, доброта, простота - все это напускное. За маской скрывается ядовитость, скрытность, тонкие расчеты и притворство, все это обнаружилось в два-три года, если бы Тургенев жил в России.

Третьей и главной причиной Гончаров называет литературные цели Тургенева: «Она явилась в 1855-году, когда я из своей сумы переложил в его суму все свое добро, то есть пересказал ему свой “Обрыв ”. Ему нечего было писать: “Записки охотника” начинали приедаться, от него требовали крупного произведения. Больше писать было нечего. Вдруг свалился целый клад, и притом не только материал, но и готовые характеры, сцены - все, даже с манерою писать! Это, как я вижу теперь, и было главным его побуждением мало-помалу переселиться в Париж , куда он стал переводить, продавая по частям, свое имение (реализировать , как мне сказывал Анненков) и вместе и взятую у меня литературную движимость».

«Он уехал в Париж и там, в гнезде литераторов, окружил себя Гонкурами, Флоберами и еще не знаю кем, наделил их подробно рассказанными ему мною теми эпизодами и характерами, которых не взял сам - и таким образом - вырос там в колосса и стал их учителем и руководителем, объяснив им значение натуральной школы начиная с Гоголя и умалчивая о прочих, кроме себя».

В связи с этими причинами отсутствия Тургенева в России, Гончаров называет главные причины, побудившие его написать «Необыкновенную историю».

Тургенев был недоволен Россией и считал себя добровольным переселенцем. У него где-то в печати есть фраза: « Увидев, что у нас делается, я бросился с головой в немецкий океан», т.е. в океан западной науки, свободомыслия и свобододействия, в мир искусства, идей, бежал от мрака, гнета и узкости наших убеждений, чувств, понятий, чтобы жить и действовать там во имя человечества.

«Все это вздор, ложь!

Он бросился в немецкий океан совсем не оттого, что ему тошно стало в России. А во Франции ему живется привольно в кругу лиц, которые его не могут, как иностранца, узнать вполне, и он прячет свои потаенные стороны от них, как прячет их от нас за границею!»

Гончаров считает, что перенесение романов русского писателя из русской литературы в иностранную не может быть прощено ни Тургеневу, ни тем, кто ему в этом помогал. «Русское слово и так небогато - и отнимать у него что бы ни было - большой грех, измена! К этому надо прибавить и то несомненное предположение, как он должен был, став сам в фальшивое положение против русской литературы и поставив в него других, рекомендовать там, в литературном кружке, современную русскую литературу! Конечно, как ничтожную, не стоящую серьезного внимания - и при этом, разумеется, выгородил себя: “Не стоит-де там жить, никого нет”, и вот он уехал туда, где свет, искусство, жизнь!»

«Кто подшепнул такое понятие и отзыв о России! Тот конечно, кто вытащил из этой литературы, что мог и чего не было у французов, и удрал туда! Что и как должен он был говорить и обо мне, например, Ауэрбаху, а теперь и французам, раздавая мое добро!

Поэтому я и записал все, как было дело между ним и мной . А там судите, как хотите!

Употребления из этих листов - я и сам не предвижу. И не хотелось бы мне - если можно, чтоб дело дошло до того! В конце этой рукописи я приложу примечание , где и скажу, при каком условии и в каком только крайнем случае может быть сделано какое-нибудь употребление из нее. Надеюсь, что воля умершего будет свято исполнена, особенно если посмертное желание его клонится к тому, чтобы избежать необходимости вредить, хотя бы и защищая себя, другому, нужды нет, что он заслужил это!»

Заключение

Долгие годы угнетавшая сознание и нравственное чувство Гончарова мысль о плагиате, не могла в конце концов не травмировать его всегда легко ранимую психику. Ряд страниц «Необыкновенной истории» написан, несомненно, в болезненном состоянии. Таковы фантастические домыслы о роющихся в тетрадях романиста «агентах» Тургенева, о сообщении последним плана и идей всего того же «Обрыва» французским и немецким романистам, наконец, весь сюжет об искусной интриге, якобы развернутой против Гончарова Тургеневым с целью лишить соперника - в собственных интересах - подобающего ему места в отечественной и европейской литературах.

Гончаров написал свою исповедь для того, чтобы осветить правду! «Я даже был бы очень счастлив и примирился бы вполне с своим положением, если б дело выяснилось таким образом, то есть чтоб меня очистили, оправдали, а славу, то есть заслугу труда, уменья воспользоваться, приложить к делу мой материал, осмыслив и обработав его, взяли себе другие, а с этим и весь шум, торжество! Бог с ними! Лишь бы оставили мне мою правду , то есть что они черпали из меня, а не я из них ! Нет, вон Тургеневу хочется взять всю инициативу себе, а подозрение в своей вине обратить на меня. Последнего я, конечно, не желаю!”

«Против меня все: я один жил, друзей нет, есть несколько безыменных, нелитературных приятелей, есть, пожалуй, много и известных мне и неизвестных ценителей моих сочинений в публике, но все они - любители литературы, сами не литераторы и в прессе никакого содействия мне оказать не могут. Старые приятели, современники и сверстники перемерли, а новая пресса состоит не только из равнодушных, но и враждебных старым писателям лиц, частию из зависти же к ним, частию потому, что и литературные понятия и вкус много изменились, подчиняясь или утилитарному или крайне реальному направлению. Критики нет вовсе, а если кое-где есть, то она задобрена ласковым и благодушным Тургеневым!

Я и молчу, даже не возобновляю нового издания своих романов, несмотря на просьбы издателей. Пусть лучше заглохну - чем поднимать эти толки, из которых Тургенев выйдет невредим, а пострадаю я, потому что против меня многие, почти все!»

Верую, что Бог поможет мне, а может быть, за грехи я не стою этого!

Библиография

2. Гончаров И.А. Продолжение «Необыкновенной истории». Июль 1878.

3. Гончаров И.А. Записка к “Необыкновенной истории”. Август 1878.

4. Гончаров И.А. Дополнение к “Необыкновенной истории”. Июнь 1879.

5. Гончаров И.А. Собр.соч. В 8 т.

6. Е. Ляцкий. Гончаров: жизнь, личность, творчество. Стокгольм.,1920.

7. Вступительная статья к «Необыкновенной истории», подготовка текста и комментарии Н.Ф. Будановой.

8. Недзведский В.А. Романы И.А. Гончарова. - М.: Изд-во МГУ, Изд-во «Просвещение», 1996. - 112с.

9. Недзвецкий В. А.: Конфликт И. С. Тургенева и И. А. Гончарова как историко-литературная проблема // Slavica. Debrecen. 1986.

Летом 1878 года в Париже прошел первый международный конгресс литераторов, которые были серьезно озабочены охраной авторских прав. Их романы-фельетоны (так раньше называли произведения, которые печатались в газетах и журналах из номера в номер) публиковали в прессе других стран, и при этом издатели «забывали» перечислять авторам гонорары. Существовала и другая форма воровства - плагиат: сюжет оставался неизменным, а менялись имена героев и место действия. Правда, к серьезной литературе такие методы не применялись, а только к беллетристике - мелодрамам, приключениям и авантюрным романам.

Заложники безграмотности

Российские издатели тоже поворовывали у европейских авторов, но наш книжный рынок писателей интересовал мало - слишком был неразвит. Во время своего путешествия по Англии Тургенев на званом ужине разговорился с Уильямом Теккереем, автором «Ярмарки тщеславия ». Тот, узнав, что даже у самых популярных российских журналов максимальный тираж 10 тысяч экземпляров, рассмеялся и заявил, что «подобная литература есть одно самообольщение». А когда Иван Сергеевич начал хвалить талант Гоголя, сказал:

Хорош гениальный писатель, о существовании которого Европа не знает и читают которого только десять тысяч!

Причиной малых тиражей российских газет и журналов в то время была повальная безграмотность населения. А русские писатели были непопулярны за границей не потому, что плохо и неинтересно писали, а вследствие своей бедности. Чтобы издаваться в Европе, нужно было заплатить переводчикам. Между тем авторы сами получали копейки.

Два Ивана

На мировом конгрессе литераторов Россию представляли только Иван Сергеевич (он был избран вице-президентом конгресса), который в то время жил во Франции и вращался в кругу местных писателей. И еще малоизвестный автор Петр Бобрыкин. Хотя приглашения были посланы также Достоевскому, Толстому, Полонскому и Гончарову, они их проигнорировали. Как-то так у Ивана Сергеевича получалось, что все, кого он уважал, общаться с ним не желали. Особенно обижался на него Иван Гончаров.

Два Ивана, два начинающих литератора - чиновник министерства финансов Гончаров и помещик Тургенев, - познакомились в доме у Белинского. Гончаров был в восторге от «Записок охотника ». Он даже взял книгу с собой в кругосветное плавание на фрегате «Паллада ». А вот Тургенев, по воспоминаниям гражданской жены Некрасова Авдотьи Панаевой, отзывался о творчестве коллеги с присущей ему вальяжной барственностью: «Штудировал Гончарова и пришел к выводу, что тот в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами ».

Через год после кругосветки Иван Гончаров был принят на должность цензора. Он вообще сделал за свою жизнь очень неплохую карьеру госслужащего: после Петербуржского цензурного комитета был редактором губернской газеты в родном Симбирске. Затем его приятель - министр народного просвещения Авраам Норов - вновь вызвал друга в столицу и назначил своим доверенным лицом с чином действительного статского советника. А уже заканчивал свою блестящую службу Гончаров в должности члена Совета министров по делам книгопечатания.

Гончаров для российских литераторов был очень ценной фигурой, ему были обязаны многие за протекционизм - Писемский, Лажечников, Достоевский и другие. Поэтому с ним предпочитали дружить. В том числе любил захаживать к нему в гости и Иван Сергеевич.

Великий плагиатор?

Во время одной из таких задушевных бесед Гончаров поделился с Тургеневым замыслом своего нового романа. Рассказывал подробно, с эпизодами и характерами. О неком художнике Раевском, который приезжает в провинциальный город к своей дальней родственнице, живущей вместе с двумя внучками. В одну из них - религиозную, волевую и обаятельную Варю - он влюбляется. И не без взаимности. Даже несмотря на то, что у нее уже есть ухажер - вольнодумец на поселении.

И что? Зимой 1858 года Тургенев представляет друзьями на домашних чтениях свой новый роман - «Дворянское гнездо ». И слушающий произведение Гончаров узнает в Лаврецком своего Райского, а в Лизе Калитиной - Варю.

Возмущенный цензор требует от Тургенева, чтобы тот убрал из романа несколько сцен, идея которых принадлежала ему. К всеобщему удивлению Тургенев это требование выполнил, что послужило поводом к кривотолкам о том, что замысел романа и характеры персонажей не его.

Что касается Гончарова, то он первое время вел себя достойно и шума никакого не поднимал. Лишь бросил Ивану Сергеевичу фразу: «Я вам это дарю! У меня еще много! ».

По воспоминаниям современников Иван Гончаров был болезненно мнителен. С той поры любые тургеневские произведения он начал причислять к плагиату придуманных им героев и сюжетных ходов. А после выхода в свет романа «Накануне », где в Шубине он тоже увидел черты Райского, а в образе Стаховой - все ту же Варю, цензор сорвался и начал уже прилюдно обвинять Тургенева в воровстве идей. Между ними произошла грозная переписка, после чего Иван Сергеевич потребовал назначить «третейский литературный суд».

Обида на всю жизнь

Перед «судьями» - публицистами Анненковым, Дружининым, Никитенко и Дудышкиным - стояла довольно сложная задача: и цензора не обидеть, и с приятелем-писателем не поругаться. Поэтому резюме «литературного суда», который состоялся 29 марта 1860 года, было весьма толерантно: никто не виноват, все это случайное совпадение.

Тургенева «приговор» устроил. Но ушел он, заявив, что больше дела с Гончаровым иметь не будет никогда. Они еще раз встретились на похоронах Дружинина, и эту встречу принято называть «формальным примирением».

Но Гончаров своей обиды Ивану Сергеевичу так не простил и оставил потомкам свои мемуары, в которых подробно описал этот инцидент. Эти воспоминания известны литературоведам под названием, которое придумал сам Иван Гончаров, - «Необыкновенная история ».

Ян Дарум

Р.S. Еще занимательней история конфликта Тургенева и Достоевского. Об этом - в нашей следующей публикации.

Итак, мы рассмотрели творческое наследие Тургенева и Гончарова. Пришла пора рассказать о «необыкновенной истории», которая омрачила отношения между писателями. Мы отмечали присущую Гончарову неторопливость и тщательность. Свойственное писателю трудолюбие приносило, однако, не одни положительные эмоции. Он привык читать незаконченные романы друзьям и коллегам, высоко ценя их мнение. Например, Тургеневу, творческая работа которого проходила интенсивно, в другом темпе, чем у Гончарова. К несчастью, позднее Гончарову показалось, что Иван Сергеевич в ряде случаев заимствует характеры и сюжетные ходы его, Гончарова, произведений. Пришлось прибегнуть к товарищескому суду. «Мы с ним (Тургеневым ) как будто немного кой о чем с живостью поспорили, - вспоминал Гончаров, - потом перестали спорить, поговорили спокойно и расстались, напутствовав друг друга самыми дружескими благословениями». Правда, периодически прежние пререкания вспыхивали, но столь же быстро гасли.

Зачем же поднимать спустя годы старую историю? Парадоксально, но факт. Обвинения Гончарова так или иначе опирались на его убежденность в том, что Тургенев не умеет и не должен писать романы. «Если смею выразить Вам свой взгляд на ваш талант искренно, - советовал он коллеге, - то скажу, что вам дан нежный, верный рисунок <…>, а вы порываетесь строить огромные здания. Для зодчества нужно упорство, спокойное объективное обозревание <…>, а того ничего нет в Вашем характере, следовательно, и в таланте». «Лира и лира - вот Ваш инструмент», - подводил Иван Александрович категорический итог. «Да, Тургенев - трубадур, - с глубокой убежденностью писал С.А. Толстой, - <…> странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь - в песнях, легендах, балладах, но не в эпосе». Конечно же, это письмо не на шутку огорчило Тургенева, в чем он открыто признался своему корреспонденту. «Не могу же я повторять «Записки охотника» - оправдывался Иван Сергеевич, - а бросить писать тоже не хочется». Сотоварищ заметил многолетнее его стремление создать прозаическое, непременно большое произведение. Со стороны Тургенева это не было капризом или попыткой соревнования с Гончаровым (как полагал последний). В середине ХIХ века роман - ведущий жанр литературы. Эпический жанр позволяет нарисовать всеобъемлющую картину мира, прошлое, настоящее и будущее России. «Жизнь - роман, и роман - жизнь». Романа ждали, хотя порой знакомство с шедеврами Гончарова, Достоевского, Л. Толстого в журналах растягивалось на годы и годы. Романный жанр позволял напрямую говорить с читателем-современником. Но что делать, если по большому счету, Иван Александрович прав? Нет в его, Тургенева, таланте способности к объективному отстранению, нет внимания к описанию мелочей. Зато присутствует лирическая жилка, умение высказать одной деталью символично всю полноту душевного волнения, смысл поступка, суть взаимоотношений героев. В манере повествования, структуре и членении текста проявить необыкновенное чувство ритма - все, что присуще тонкому лирику. «Кому нужен роман в эпическом смысле слова, тому я не нужен», - сурово констатировал Тургенев.

Бросить все? Отказаться от мечты? Письмо Гончарова содержало, между прочим, добрый совет: «…Вы <…>, конечно, подниметесь очень высоко, если пойдете своим путем, если окончательно уясните <…> свои свойства, силы и средства». «Уяснив свои свойства», Тургенев начал создавать романы с максимально сжатым временным промежутком. Как правило (и это первыми заметили его французские друзья) действие тургеневского романа завязывается весною, перипетии приходятся на жаркие летние месяцы. Развязка или эпилог отстоят на осень или зиму, иногда следующего года. Равным образом «экономится» романное пространство. «Всю Россию» он умел показать на пространстве одной-двух усадеб («Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети») или в пределах модного европейского курорта («Дым»). В романах Гончарова перед нами проходили целые жизненные эпохи, этапы развития или деградации персонажей (младший и старший Адуевы). В центральном своем произведении, «Обломове», Гончаров повествует о судьбе главного героя Ильи Ильича полностью, от детских лет в Обломовке до смертного часа. Тургеневский роман и повесть расширяется за счет предысторий героев, эпилогов и лирических отступлений, тех лирических раздумий автора, которые придают произведению такую прелесть и поднимает изображаемое до философских обобщений. В самостоятельные лирические миниатюры превращаются описания природы, звучание музыки и песен. Иван Сергеевич создал свой тип реалистического романа, который получил название лирического (в отличие от эпического романа Гончарова), свой, неповторимый романный жанр. И может быть - помогло жесткое в своей объективности письмо Гончарова?

Пришла пора вспомнить слова, которыми товарищеский суд охладил разгоревшиеся страсти. Павел Васильевич Анненков вынес вердикт о том, что произведения Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях». В ХХ веке известный литературовед Б.М. Энгельгарт подтвердил этот вывод. У обоих писателей близки «лица и житейские ситуации, потому что сходства между тургеневскими и гончаровскими героями в плоскости их художественной трактовки нет никакого. Поэтическая обработка одних и тех же впечатлений совершается в их произведениях по вполне различным направлениям».

«Мне явился как будто целый большой город и зритель поставлен так, что обозревает его весь…» - рассказывал о первоначальном замысле своих произведений Гончаров. Тургенев, напротив, каждое свое сочинение начинал с «кондуита» - списка действующих лиц, с особенностями внешности, возрастом и прототипами - и лишь затем продумывал сюжетные узлы. Один шел от общего к частному, другой - от частного к общему. Воссоздавая быт Обломовки, Гончаров перечисляет не менее 5 средств от угара, начинает роман с детального описания комнаты героя. Его вещь живет, юмористически блещет сама по себе и в «сотрудничестве» с обладателем (халат). Тургенев значительно более скуп. Мы не узнаем, как выглядел, например, кабинет Базарова (хотя догадаться можем). Из одежды выделен знаменитый «балахон» - даже не вещь, а живая позиция, протест против дворянской изысканности. В своей единичности она так же символична, как халат Обломова. Гончаров щедро черпал символические образы из копилки русского фольклора, тургеневская символика более философична. Одинокий опал на руке Павла Петровича («Отцы и дети») - не только знак запоздалого франтовства, не только часть изысканного костюма. Опал - неяркий благородный минерал, излюбленный камень «римских патрициев», символизирует жизненную разочарованность. Со всей стороны, Гончаров играет значениями слов. Как, например, истолковать фамилию центрального персонажа - Обломова? Объяснить ли его, опираясь на Далев словарь, как «облый» - круглый? Или герой - «обломок», осколок старого быта благословенной Обломовки? А может, разгадку следует искать в стихотворении Е.А. Баратынского:

Предрассудок - он обломок Древней правды. Храм упал, а руин его потомок Языка не разгадал…?

И все же романы Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же русской почве», сходны. Близки оказались общие приметы социально-психологического романа . Произведения, сочетающего правдивый показ взаимоотношений человека с миром с не менее тонким анализом взаимоотношений человека с его собственной душой. Близки в первую очередь гуманным настроением авторов. Тургенев и Гончаров поднимают свой голос в защиту угнетенного, несчастного. Человека, чьими страданиями пренебрегают, чьего существования попросту не замечают - крепостного крестьянина, «маленького человека», женщины-вещи в доме богатого мужа. Изображают они деятеля, крепко стоящего на ногах - Петра Ивановича Адуева, Штольца, Лежнева. В западной литературе человек «сам себя сделавший» неизменно прославляем. А русские писатели предлагают задуматься - зачем и во имя чего он трудится? Приносят ли радость, по большому счету, его труды окружающим, близким, Родине? Собственной душе, в конце концов?

Рисуют Гончаров и Тургенев человека «лишнего» при современном порядке вещей. Личность, которая никак не хочет влиться в общий порядок вещей, разделить общие радости и общие грехи. И предпочитает пролежать на диване (Обломов). Или, напротив, стремится выше головы прыгнуть, хлопочет о каких-то улучшениях, уверяет, что они будут «дельны и легки» (Рудин). Ему что, больше всех надо? Да и нужен ли стране такой мечтатель? Идеалист по большому счету столь же необходим в среде человеческой, как и деятель. Писатели не доказывают это, а показывают. Рисуют настолько убедительно, что об их персонажах спорят, размышляют. Их ненавидят как живых людей. Трудно осознать в Обломове, Штольце или Ольге, Базарове или Анне Сергеевне всего лишь создания художника, итог творческой фантазии. Как трудно представить, что когда-то на Земле не существовало наших собственных родителей. Об этом сказал Анненков в незаконченной статье «Базаров и Обломов»: «Что такое знаменитейшие типы современной нашей литературы - Обломов и Базаров, как не понятия, сделавшиеся людьми под руками двух истинных художников?» «И так велико значение творческих типов <…>, - подчеркивает критик,- что одно прозвание их открывает мгновенно длинную цепь идей и выясняет отвлеченную мысль до последних ее подробностей». Гончаров, например, весьма сдержанно относился к переводам своих произведений и называл своей целью «писать для русских». Тем не менее переводчик П.Э. Ганзен обнаружил «обломовщину» «в нашей милой Дании». Австрийский писатель Стефан Цвейг высказал убеждение, что каждый человек хоть раз почувствовал Обломова в самом себе. Итак, хотя главной целью обоих писателей было обращение к русской публике, они создавали образы мирового значения.

Писатели раздвигают пространство современности, поднимаются до всечеловеческих обобщений при помощи «вечных» образов. Для них это своеобразные жизненные ориентиры. У Гончарова такой высшей меркой был вечный бунтарь и страдалец Чацкий: «Между тем Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. <...> Они (Чацкие ) не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие, - и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха». Для Тургенева человеческие типы сводятся к двум - самоуглубленного философа Гамлета и деятельного, но наивного борца с несправедливостью Дон-Кихота. Гамлет и Дон-Кихот рождаются в каждом поколении - надо только угадать, узнать их среди толпы. Обоих авторов объединяла вера в своего читателя. «Психолог должен исчезнуть в художнике», - заявлял Тургенев ответ на советы «пояснить» своих персонажей. Даже когда после «Отцов и детей» вокруг писателя поднялась волна вопросов и гневного недоумения - уж не карикатура ли его герой? - а уже тогда создатель романа решительно оказался от объяснений. «Хотел ли я обругать Базарова или его превознести? - пишет он А.А. Фету. - Я этого сам не знаю , ибо я не знаю, люблю ли я его или ненавижу!» Еще категоричнее высказался на сей счет Гончаров: «Герой может быть неполон: <…> не досказано, не выражено многое: но я с этой стороны успокоился: а читатель на что? Разве он олух какой-нибудь, что воображением не сумеет по данной автором идее дополнить остальное?» Вера в русского читателя вполне оправдалась.

КЛИО – Слушается дело №2 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Гончаровым Иваном Александровичем. Свидетелем по делу вызывается .

Гончаров! Расскажите нам о причинах Вашей ссоры с Тургеневым.

ГОНЧАРОВ (встаёт) — Причины своего разрыва с Тургеневым я самым подробным образом изложил в обширной рукописи, которую я назвал «Необыкновенная история» с подзаголовком «истинное происшествие». Эту рукопись, законвертированную и скрепленную пятью сургучными печатями, я передал перед своей смертью на хранение Софье Александровне Никитенко с препроводительной запиской, в которой просил её опубликовать рукопись только после моей и Тургенева смерти, а ещё лучше совсем не публиковать, а передать на хранение в Российскую публичную библиотеку для назидания потомству.

Примечание ред. НМ: Подробнее об этой рукописи см. в конце страницы

Открывая судебное заседание, Вы, обращаясь к Тургеневу, совершенно справедливо изволили заметить, что все его литературные склоки как-то не вяжутся с его лицом, полным добродушия и благожелательности, ни с его литературными творениями, полными изящества. Вот в этом то всё и дело, что его импозантная внешность и изящество стиля всех вводили в обман, а он превосходно этим пользовался. И я тоже попался на эту удочку. Только впоследствии я убедился, что Тургенев по существу своему прежде всего актёр. Он всегда играет, даже когда остаётся один. В нём нет ничего искреннего, от сердца. Но актёр он прекрасный. И всю свою жизнь он играл. Но ведь хорошо играть на сцене театра. А в жизни играть – это позор, потому что это значит в основу своей жизни положить ложь. Так у Тургенева и было. Он актёр, лгун, и к тому же литературный вор.

Надо сказать, что Тургенев не лишён литературного таланта. Он отличный миниатюрист. Все его мелкие рассказы, особенно «Записки охотника» написаны как бы акварелью. Но к большим полотнам, к широким и глубоким обобщениям он решительно неспособен. Для этого ему не хватало ни ума, ни наблюдательности. Ну, а на мелких рассказах, как бы они не были хороши, далеко не уедешь. Поэтому и Пушкин советовал Гоголю, после его «Вечеров на хуторе близ Диканьки», написать что-нибудь капитальное. И сам дал ему темы и «Ревизора» и «Мёртвых душ».

А тщеславие, которое свойственно каждому актёру и которым Тургенев был набит, как мешок трухой, заставило его вообразить себя генералом от русской литературы. А для такого важного чина надо иметь и соответствующий послужной список, т.е. надо было иметь не только мелкие рассказы, но и капитальные вещи.

А как их создать, когда для этого нет соответствующего таланта? Очень просто – украсть тему, образы, типы, завязку и развитие романа у другого; всё это, для заметания следов, перемешать, наскоро состряпать и, главное, опередить обворованного литератора выпуском своего сочинения в печать. Так Тургенев со мной и поступил.

Благодаря службе, а также моей лени («обломовщине» ), я писал свои большие романы очень долго. «Обрыв» занял у меня двадцать лет. К тому же я был лишён чувства самокритики, я сам не мог твёрдо себе сказать, хорошо или плохо я написал. Поэтому я часто читал своим литературным коллегам, в том числе и Тургеневу, свои рукописи и с жадностью выслушивал их мнения.

Первое подозрение на Тургенева у меня возникло, когда я прочёл его «Вешние воды», и увидел, что он многое взял из моей «Обыкновенной истории». Но это подозрение я затаил в себе. Надо сказать, что я прочёл Тургеневу не только отдельные сцены из «Обрыва», но и рассказал ему всю канву и всё развитие романа, ещё мною не написанного.

Тургенев слушал меня с жадностью. И вдруг появляется в печати один за одним, и конечно до напечатания мною «Обрыва» — «Дворянское гнездо», «Отцы и дети» и «Накануне».

Читая их, я ясно видел, что всё это сколки с моего «Обрыва».

Не имея собственных идей в голове и не наблюдая внимательно русскую общественную жизнь, так как он постоянно жил заграницей, Тургенев устроил настоящую охоту за моими литературными трудами и даже мыслями. Недаром же он был отличный охотник.

В своих письмах ко мне он всегда выспрашивал меня, над чем я работаю, что я написал и что намерен написать. И в моих ответах черпал материал для своих повестей.

Он постоянно подсылал ко мне своих приспешников, вроде Анненкова, чтобы узнать что-нибудь о моём творчестве. Они узнавали, благодаря моей доверчивости и немедленно подробно докладывали ему, а он мой материал сейчас же обрабатывал в какое-нибудь своё литературное произведение.

Когда же я жил в Мариенбаде, в гостинице, Тургенев даже подослал двух своих подхалимов, которые поселились в одном коридоре со мной, и во время моего отсутствия, пробрались ко мне в номер, вынули из комода мои рукописи, наскоро их переписали, и затем передали Тургеневу. Я это обнаружил потому, что рукописи лежали не так, как я их положил. После этого я свои рукописи стал запирать в чемодан.

Тургенев и за границу то уехал совсем не из-за Полины Виардо, как это всем говорил. Это была причина второстепенная. Главная причина была в том, чтобы безнаказанно увезти с собой награбленное моё добро и там на свободе им пользоваться, т.е. обрабатывать мой материал в свои повести и романы. Вся гнусность его поведения заключается ещё в том, что он выпускал в свет свои романы раньше, чем я успевал отделать и напечатать свои обширные романы. И выходило так, что это он сказал первое слово, а я, будто, заимствовал у него.

Тургенев всегда шёл по моим следам, а у читающей публики могло получиться впечатление, что я шёл по его следам. Вот, прошу Вас обратить внимание на даты писания моих романов и выпуска их в свет, и на даты выпуска в свет романов Тургенева: в 1847 г. в «Современнике» я напечатал «Обыкновенную историю», а в 1848 г. Тургенев напечатал «Вешние воды». «Обломова» я писал пятнадцать лет – с 1844-1859 гг. и напечатал его в 1859 г. в «Отечественных записках». Одновременно писал я и «Обрыв», который я полностью напечатал только в 1869 году. Но читал оба моих романа многим, в том числе и Тургеневу, в самом начале их создания. А Тургенев, выслушивая и запоминая моё изложение, пёк сам романы, как блины. Он напечатал: «Рудина» в 1855 г., «Дворянское гнездо» в 1858 г., «Накануне» в 1859 г., «Отцы и дети» — в 1861 г. и «Дым» в 1867 г. За двенадцать лет пять романов!

А как только мой материал был исчерпан и больше ему не удалось из меня ничего выудить, он свой последний роман «Новь», кстати никуда не годный, выпустил только в 1876 году, т.е. через девять лет после «Дыма». Кроме того, Тургенев, сойдясь за границей близко с тамошними литераторами – Флобером, братьями Гонкур, Золя, немецким евреем Ауэрбахом, выдавал себя за единственного гениального русского литератора, за генерала от русской литературы. Он заботился о переводе своих сочинений на французский язык, а переводы моих романов, наоборот затирал. Больше того, заискивая перед «просвещенными европейцами», он делился с ними уворованными у меня литературными материалами. Прочитайте внимательно «Дачу на Рейне» Ауэрбаха, «Madame Bovary » и «Education sentimentale » Флобера, и Вы увидите, что всё это мой материал из «Обрыва», обработанный на западно-европейский лад.

Я утверждаю, что если бы я не пересказывал Тургеневу своего «Обрыва» целиком и подробно, то не было бы на свете ни «Дворянского гнезда», «Накануне», «Отцов и детей» и «Дыма» в нашей литературе, или «Дачи на Рейне» — в немецкой, ни «Madame Bovary » и «Education sentimentale » — во французской, и может быть и многих других произведений, которых я не читал и не знаю.

Я понимаю, что мне очень трудно, пожалуй, даже невозможно, доказать своё обвинение Тургенева в литературном воровстве юридически. Тем более, что он, как опытный литератор, отлично заметал следы своего воровства. Но если Вы поручите опытным литературным критикам прочесть внимательно и параллельно мои и Тургенева романы, я не сомневаюсь, что они убедятся в том, что Тургенев весь свой литературный материал воровал у меня.

(Гончаров садится в кресло ).

КЛИО – Свидетель Никитенко Александр Васильевич , подойдите к столу и расскажите всё, что Вам известно о ссоре между Тургеневым и Гончаровым.

НИКИТЕНКО – В 1860 г. Тургенев давал банкет по случаю выхода в свет своего романа «Накануне», за который он получил 4000 рублей. На этот банкет были приглашены также я и Дудышкин. Когда Дудышкин пришёл на банкет, он, смеясь, рассказал о своей встрече на Невском проспекте с Гончаровым:

«Иду я сюда. По дороге встречаю Гончарова и говорю ему, иду на банкет к Тургеневу по случаю получения им 4000 руб. за напечатание «Накануне». Гончаров мне ответил: — передайте Тургеневу, что он устраивает банкет на мои деньги, потому что свой роман он украл из моего «Обрыва». Я, смеясь, ответил ему, что обязательно передам».

И передал. Конечно, Дудышкин поступил очень легкомысленно. Его рассказ вызвал в Тургеневе возмущение, и он тогда же написал Гончарову письмо, в котором приводил слова Дудышкина, и требовал от Гончарова объяснений перед авторитетной литературной комиссией, которая бы определила справедливость или лживость его утверждений. Со своей стороны Тургенев предлагал комиссию в следующем составе: Анненков, Дружинин, Дудышкин и Никитенко. В случае отказа, Тургенев писал Гончарову, что будет вынужден вызвать его на дуэль. Письмо было написано в сдержанных выражениях, вполне корректно.

Гончаров ответил на это письмо согласием и с составом комиссии тоже согласился. Встреча была назначена на квартире у Гончарова. Первое слово было предоставлено Гончарову.

Он, видимо конфузясь, скомканно и неубедительно заговорил о том, что и «Вешние воды», и «Дворянское гнездо», и «Накануне» взяты Тургеневым у него из его «Обыкновенной истории» и из рукописи «Обрыва», которую он читал Тургеневу. В доказательство Гончаров приводил такие общие в этих романах образы и сцены: «у меня в «Обрыве» Вера отдаётся Волохову, и у него Елена отдаётся болгарину Инсарову. Кстати, и имя Елены он взял у меня, так как сначала Вера у меня была Елена. У меня описана бабушка, и у него в «Дворянском гнезде» бабушка, только моя бабушка много лучше написана, чем у него».

Тургенев спокойно и с достоинством отрицал обвинение Гончарова и говорил, что общность идей, образов и положений вовсе не доказывает заимствования одним у другого, а доказывает только то, что мы живём в одно время, дышим одним воздухов и наблюдаем одни и те же явления, но вот излагает их каждый по-своему.

Мы, комиссия, все четверо, убеждали Гончарова в том, что у него и у Тургенева совершенно различные литературные таланты, что они оба представляют собой исключительную ценность в русской литературе и что никто из них не нуждается в заимствовании друг у друга. Комиссия единогласно признала, что Гончаров неправ.

Тогда Тургенев встал, взял шляпу и обращаясь к Гончарову сказал: «С этих пор прошу не считать меня среди своих знакомых». И ушёл.

Но нам надо было ещё ликвидировать фразу Гончарова, переданную через Дудышкина о банкете Тургенева за счёт Гончарова. Гончаров сказал, что с его стороны это была шутка, и он признаёт, что она была некорректна, а Дудышкин сказал, что Гончаров его не уполномочивал передавать эту фразу Тургеневу, а он это сделал по своей инициативе. На основании этих заявлений, комиссия признала эту фразу как бы не произнесённой, и, таким образом, повод к дуэли был устранён.

КЛИО – Что же, Гончаров согласился с заключением Комиссии?

НИКИТЕНКО – Он не возражал против нашего заключения, но, видимо, в душе, остался при своём прежнем мнении. А впоследствии он прямо говорил, что все члены комиссии были прихвостнями Тургенева и поэтому другого заключения дать не могли.

Вообще Гончаров с годами становился всё более и более мнительным. Во всех своих собеседниках он видел соглядатаев и шпионов Тургенева, которые якобы стремятся выпытать у него, что он пишет, чтобы передать об этом Тургеневу. Вследствие такого своего душевного состояния Гончаров перестал бывать в обществе и уединился в своей холостой квартире. Когда Тургенев появлялся на берегах Невы, Гончаров говорил: «Злой чечен ползёт на берег…»

Даже Стасюлович , редактор «Вестника Европы», который был ближайшим другом Гончарова, с которым он постоянно советовался и в журнале которого печатался, даже и его Гончаров заподозрил в том, что он передаёт Тургеневу всё, что он слышит от него. И перестал его посещать. Такое душевное состояние Гончарова нельзя было бы в этот период назвать вполне нормальным.

КЛИО – Никитенко, займите своё место. Тургенев, Вам предоставляется последнее слово.

ТУРГЕНЕВ – Оправдываться в обвинениях, возводимых на меня Гончаровым, я не буду по двум соображениям: во-первых, потому что считаю это ниже своего достоинства, и, во-вторых, потому что не какая-нибудь комиссия, а вся читающая публика, может сколько угодно сопоставлять мои и Гончарова сочинения, и никому из них в голову не придёт подозревать меня в заимствовании у Гончарова. По крайней мере, за те сто лет, которые прошли со време ни выхода в свет наших сочинений, нигде, ни в одной литературной критике не говорилось об этом ни слова. А столетие – это достаточный срок для испытания добропорядочности наших сочинений. Да, в конце концов, дело и не в том, что написано, а в том, как написано. Ze style l ‘ est l ‘ homme la meme chos , говорят французы.

Но другое обвинение Гончарова я должен опровергнуть фактами. Это обвинение в том, что я, живя за границей, выдвигал себя на второй план, или совсем затирал.

Да, в силу того, что я жил заграницей и был в дружбе со всеми виднейшими иностранными литераторами, главным образом, французами, я невольно стал посредником между нашей и западноевропейской литературами. И я эту свою ответственную роль очень высоко ставил, и меньше всего заботился о популяризации своих сочинений. С одной стороны, я постоянно заботился о переводе русских сочинений на французский язык, а с другой – старался знакомить Россию с французской литературой. Для этого я устроил Золя постоянным корреспондентом «Вестника Европы», где он и помещал свои статьи в течение нескольких лет.

Когда один из французских критиков задумал поехать в Россию, чтобы лично познакомиться с русскими литераторами и дать потом о них свои впечатления, и обратился ко мне за рекомендациями, я дал ему рекомендательные письма ко всем более или менее известным русским литераторам, в том числе, и к Гончарову, и Достоевскому, с которыми в то время у меня был полный разрыв. Достоевскому я написал, что наш разрыв не мешает мне признавать в нём главную силу в русской литературе, и поэтому я прошу его принять господина N и ознакомить его «с Вашей жизнью и трудами». Несмотря на наш антагонизм с Львом Толстым, я прилагал все старания к быстрейшим и наилучшим переводам его сочинений на иностранные языки, и я могу гордиться тем, что я первый познакомил Европу со Львом Толстым. Гончаров тоже переводился на французский язык, но мало. Виноват в этом он сам, или, вернее, его лень, потому что на предложения о переводе он или не отвечал, или отвечал неопределённо.

Хотя я и оторвался от России, я никогда не переставал быть русским и русских интересов, тем более интересов русской литературы, никогда и никому не предавал.

КЛИО – Дело № 2 о ссоре Тургенева Ивана Сергеевича с Гончаровым Иваном Александровичем, считаю законченным. На основании свидетельских показаний и объяснений сторон, Тургенева Ивана Сергеевича по обвинению его в учинении ссоры с Гончаровым Иваном Александровичем, считать по суду Истории оправданным .

Гончарову в его ходатайстве об образовании комиссии для расследования фактов заимствования Тургеневым у него — Гончарова – материалов для своих произведений отказать по следующим соображениям. Во-первых, такая комиссия уже была в 1860 году и вынесла единодушное решение, опровергающее обвинение Гончаровым Тургенева. И, во-вторых, за столетний период, прошедший со времени написания романов Гончаровым и Тургеневым, литературная критика, тщательно изучавшая творчество обоих авторов, ни разу не обнаружила каких-либо заимствований Тургенева у Гончарова.

Распространение Гончаровым слухов о том, что Тургенев воровал у него темы и персонажи для своих романов признать ложным и порочащим доброе литературное имя Тургенева и на этом основании подвергнуть Гончарова Ивана Александровича общественному порицанию.

Болезненное состояние психики Гончарова (маниакальность), о которой упоминал свидетель Никитенко, не может служить для него оправданием, так как эта маниакальность проявилась уже на склоне лет Гончарова, а он свои обвинения Тургенева в воровстве он высказывал в расцвете своих сил и своего литературного таланта.