Грибоедов стремился изобразить человека во всем разнообразии. «сценическая поэма» а

От редакции : В нынешнем году в издательстве Института русской цивилизации, которым руководит известный русский ученый и писатель Олег Анатольевич Платонов, выйдет сборник публицистических статей русского поэта и мыслителя, одного из создателей первой русской национально-патриотической организации «Русское Собрание» Василия Львовича Величко. Это первое после революции издание трудов Величко. Комментарии к статьям подготовил и написал вступительную статью гл. редактор РЛ Анатолий Степанов. Сегодня мы предлагаем читателю эту статью, которая является значительно дополненным и измененным вариантом статьи А. Степанова из книги «Воинство Святого Георгия».

Василий Львович Величко родился 2 июля 1860 года в городке Прилуки Полтавской губернии в дворянской семье. Род Величко происходил от известного запорожского казака-летописца, автора «Летописи событий в Юго-Западной России в XVII веке» Самуила Величко. Детские годы будущего поэта и общественного деятеля прошли в родовом хуторе Вернигоровщине. Его ближайшие предки были дружны с крупными деятелями российской культуры Н.В.Гоголем, М.И.Глинкой, Н.И.Костомаровым, которые часто гостили у семейства Величко в Вернигоровщине.

В 1870 году будущий поэт был определен для обучения в киевский пансионат Даниэля, затем поступил в элитное Императорское Училище правоведения, которое было своего рода «кузницей чиновничьих кадров» Российской Империи. Училище было основано указом Государя Николая I в 1835 году по инициативе и на средства принца Петра Георгиевича Ольденбургского для воспитания юридически грамотных кадров для административной и судебной деятельности. Ему был присвоен статус перворазрядного учебного заведения, воспитанники Училища уравнивались в правах с питомцами знаменитого Царскосельского Лицея. Среди выпускников училища были выдающиеся государственные деятели: председатель Совета министров И.Л.Горемыкин, обер-прокурор Св. Синода К.П.Победоносцев, министр внутренних дел А.Г.Булыгин, тверской губернатор Н.Г.Бюнтинг; видные деятели русской культуры: мыслитель и поэт И.С.Аксаков, композиторы П.И.Чайковский и А.Н.Серов, поэты А.М.Жемчужников и А.Н.Апухтин, критик В.В.Стасов, чемпион мира по шахматам А.А.Алехин, депутат Госдумы cвященномученик Сергий (Шеин) и другие.

В 1883 году Василий Львович окончил курс Училища правоведения. Писать стихи он начал еще в бытность студентом. Первое стихотворение Величко появилось в 1880 году в «Живописном обозрении». А вскоре его стихи уже печатали «Свет», «Русская мысль», «Новое время», «Вестник Европы», «Русский вестник», «Северный вестник», «Нива», «Неделя» и другие мало-мальски известные тогдашние периодические издания. В 1890 году вышел первый сборник его стихотворений, в 1894 году - второй. Кроме того, Величко был автором нескольких драматических произведений, одно из которых, комедия «Первая муха», было даже удостоено Грибоедовской премии.

Василий Львович был душой литературного кружка, который существовал в конце 1880-х - начале 1890-х годов в Петербурге и собирался у его родственницы Марии Муретовой. В этот кружок входили крупнейшие деятели русской культуры: друг Величко известный русский философ В.С.Соловьев, писатели Н.С.Лесков и Д.Л.Мордовцев, художники И.Е.Репин и Н.Н.Каразин, профессора университета А.Н.Веселовский и А.М.Ладыженский.

Как томны вербы над водой!
Как нежен плеск волны влюбленной!
Как сладок воздух, упоенный
Левкоем, розой, резедой!

Но поэт не только восхищается красотой природы, замечая везде величие творения, он отмечает и величие Творца. Природа у Величко живая, она не только дышит, но и… молится:

Зарницы в меркнущей дали!
Как просто все и вместе пышно!
Во всем биенье сердца слышно
Творцу молящейся земли!
(Стансы гр. А.А.Голенищеву-Кутузову)

Или вот еще в другом месте:

Притаились воды, каждый листик дремлет, -
Словно чудной речи все в раздумьи внемлет,
Словно в созерцанье Бога погруженная,
Тихою молитвою молится вселенная…

Воспевая красоту родной Малороссии, Величко отмечает и бытовые особенности жизни народа, размышляет об истории края. Его стихотворение «Мой хутор», которое он посвятил своему отцу, звучит сегодня крайне актуально, как отповедь очевидца нынешним самостийникам, лживо обличающим «москалей» в эксплуатации жителей Украйны:

А воцарялся мир над золотом степей,
И песни радостно сливалися с работой:
Без гнета власть была, и рабство без цепей,
И строгость мудрою освящена заботой.

Но Василию Величко не чужда была и традиция гражданской лирики, традиция М.Ю.Лермонтова, Н.А.Некрасова. Вот его стихотворение «Сумерки» - яркое обличение современного образованного общества:

Все отцвело, все песни спеты…
О, мы несчастней дикарей!

Теперь умом зовут сомненье,
Насмешка - гения печать,
Благоразумие - уменье
Неправду видеть… и молчать!

Поэта возмущают «мутные потоки пошлости вседневной», он жаждет правды, борьбы за идеалы:

И не жизнь, о Боже, и не сон могильный!..
О, взгляни же в душу скорбную мою!
Окрыли надежду, дай мне воли сильной!
Если жизнь, - да будет жизнь любвеобильной;
Смерть, - так смерть за правду! Смерть в честном бою!
(«Мутные потоки пошлости вседневной…»)

Гражданская лирика Величко пронизана патриотическим чувством. В стихотворении «Отчизна» это выражено, пожалуй, лучше всего:

О, жить для родины! Жить, сколько Бог позволит!
О подвиге душа, о высшем счастье молит:
Когда настанет час, - погибнуть за нее!..

Излюбленной темой поэзии и основной целью практической общественной деятельности Величко было пробуждение русского духа. Когда Василий Львович сделался одним из лидеров патриотической организации «Русское Собрание», он написал специальное стихотворение, посвящение родному союзу «Русскому Собранию», которое пользовалось особенной популярностью в патриотических кругах. Оно начинается тревожно-возвышенными строками:

В тумане смутных дней
В нелегкий путь пошли мы,
Огнем любви палимы, -
Любви к земле своей!

Но, пожалуй, главной особенностью поэзии Василия Величко была историософичность. Его можно с полным правом назвать «певцом Русской идеи ». В своем поэтическом творчестве Василий Львович продолжал традиции русских мыслителей-консерваторов от славянофилов И.В.Киреевского и А.С.Хомякова до Ф.М.Достоевского, В.С.Соловьева и К.Н.Леонтьева. Его прекрасное стихотворение «Русская идея» наглядно демонстрирует сколь глубоко понимал поэт призвание России и предназначение русского народа. Как точно и образно он отмечает антиномичность Русской идеи:

Не всем постичь ее дано!
В ней мир и меч, покорность и свобода!
Она в душе могучего народа
Небесной истины зерно!

Столь же точно и глубоко Величко понимал сущность Самодержавной власти:

В непререкаемом сознаньи
Безбрежных прав, владеемых царем,
Царь падал ниц пред Божьим алтарем,
В мольбе, в надежде, в покаяньи!

Величая Россию «дочь Мессии», поэт показывает, что Русский народ избран Богом не для господства над другими народами, а для служения:

И знали все, и знают ныне:
В веках скорбей, страданий, славных дел
Свершается таинственный удел, -
Служенье крестное святыне!

Русская идея у Величко, это, во-первых, идея Православная . Поэт понимает, что вне Православия, без Православия России и русского народа быть не может. «Служенье крестное святыне» - основа бытия русского народа. Величко показывает, что русские люди именно через исповедание православной веры становятся единым народом:

Как близок смертным вечный Бог,
Как веет дух Его во храме!
…
И с каждым словом ектеньи,
Как будто жгучие струи,
Сердца сливают воедино!
Нет ни слуги, ни господина,
Никто не знатен, не убог:
У всех Единый, Кроткий Бог…

Русская идея у Величко, это, во-вторых, идея Монархическая . Поэтому он призывает «верить в строй нам Богом данный». В прекрасном стихотворении «26 февраля (Памяти Царя-Миротворца)», посвященном весьма почитаемому поэтом Императору Александру III, рефреном звучат слова:

Чья мысль, и скорбь, и речь, и дело -
России мощь и торжество!..

Русская идея у Величко, это, в-третьих, идея Народная, Национальная . Поэт призывает верить не только в Богом данный строй, но и:

В народ, сквозь прорезь облаков
Христовой правдой осиянный:
Он богатырь богоизбранный,
Пройдет с ней бодро в даль веков!

Таким образом, существо Русской идеи, согласно Величко составляет бессмертная уваровская триада «Православие, Самодержавие, Народность».

Однако в 1896 году Василий Величко порывает с прежним богемным образом жизни и уезжает в Тифлис редактировать газету «Кавказ». Злые языки связывали неожиданное решение поэта возглавить газету с желанием поправить свое финансовое положение. Однако люди, имеющие подобную мотивацию, не ведут себя так, как вел себя на Кавказе Величко, который, защищая русские национальные интересы, нажил себе немало влиятельных врагов. Поэтому более достоверным выглядит предположение, что главным мотивом возглавить газету для поэта стало желание попытаться повлиять на мировоззрение образованного слоя России. Величко был представителем той - немногочисленной - части русской элиты, которая отчетливо видела опасные тенденции в жизни русского общества.

Возглавив редакцию крупнейшей русской газеты на Кавказе, Величко волей-неволей должен был определить свою позицию по национальному вопросу, столь сложному и запутанному в этом регионе. Национальные отношения для Василия Львовича, судя по всему, были интересны и в силу личных причин, - в мировоззрении поэта политический консерватизм и русский национализм занимали существенное место .

Разбираясь в кавказской национальной проблематике, Величко сформулировал собственную концепцию решения национального вопроса на Кавказе. Согласно его воззрениям, русская власть на Кавказе должна делать ставку прежде всего на немногочисленное русское население, которое здесь было представлено в основном старообрядцами и сектантами. Такой подход был характерен для русских монархистов начала ХХ века, которые активно ратовали за преодоление старообрядческого раскола и всегда подчеркивали, что старообрядцы - тоже русские люди. Главным союзником русского народа на Кавказе, по мнению поэта, должен быть единоверный грузинский народ. Позитивно относился он к многочисленному, но неразвитому и маловлиятельному в ту пору мусульманскому населению Кавказа. А вот главного врага русскому делу на Кавказе Величко видел в лице хорошо организованной и мощной армянской плутократии. Армянские дельцы, по оценке Величко, срослись с продажным окраинным чиновничеством, образовав весьма могущественную мафию. Они бессовестно эксплуатировали лояльных русской власти магометан. Поэтому новый редактор русской газеты объявил войну мафии. Свои статьи в газете «Кавказ», которые впоследствии были изданы отдельной книгой под названием «Кавказ: Русское дело и междуплеменные вопросы» (СПб., 1904), он посвящал главным образом угрозе русским национальным интересам, исходившей от армянской плутократии и армянского революционного движения. Эта книга В.Л.Величко была издана в Баку в 1991 году в разгар армяно-азербайджанского конфликта, и это единственное его произведение, переизданное после 1905 года. Сегодня политическая конъюнктура на Кавказе иная, Армения является союзником России, а Грузия и Азербайджан - напротив, противниками. Значит ли это, что Величко ошибался? Думаем, что нет, ибо он ориентировался не на изменчивые конъюнктурные факторы, а на фундаментальные требования национально-ориентированной политики России.

Три года возглавлял Василий Львович главную русскую газету на кавказской окраине. Три года длилась его борьба за русские национальные интересы. Но силы были слишком неравные, - и в 1899 году Величко не по своей воле вынужден был оставить редакторское кресло. К тому времени он нажил себе немало влиятельных врагов из числа бюрократии, которые искусно развязали против поэта кампанию лжи и клеветы. Даже в феврале 1904 года будущий священномученик отец Иоанн Восторгов, выступая на панихиде по усопшему поэту в Тифлисе, отмечал: «Да, так много у него врагов, что даже открытые молитвенные собрания для поминовения покойного служителя русского дела не безопасны в смысле возможности… преследования за них, давления и осуждения со стороны сознательных или бессознательных врагов русского дела».

Умудренный опытом борьбы за русские национальные интересы, Василий Львович Величко покинул Кавказ. Отныне делом его жизни становится - зажечь «самосознания зарю» (строка из его стихотворения). Поэт становится не только певцом Русской идеи, но и борцом за Русскую идею .

Идея создать русский национальный кружок родилась в конце XIX века в среде русских писателей, ученых и сановников, которых удручали угасание веры и денационализация русского общества. Уже самим названием «Русское Собрание» был брошен вызов общественному мнению. Ведь космополитизм в ту пору являлся признаком «хорошего тона» у русского образованного слоя. Как писал один из современников, «Русское Собрание» зародилось, «когда любовь к отечеству была в забвении», «когда стало невыгодным быть русским человеком».

Среди учредителей и руководителей «Русского Собрания» мы видим крупных государственных деятелей, видных представителей отечественной науки и культуры, таких как: генерал-майор, будущий ректор Военно-юридической академии М.М.Бородкин; известный публицист-славянофил, генерал-контролер А.В.Васильев; сын известного русского военачальника, генерал-майор граф Н.Ф.Гейден; профессор К.Я.Грот; статс-секретарь Государственного Совета барон Р.А.Дистерло; профессор Академии Генерального штаба генерал-майор А.М.Золотарев; известный историк и искусствовед академик Н.П.Кондаков; будущий министр земледелия А.В.Кривошеин; помощник директора Публичной библиотеки, доктор русской истории Н.П.Лихачев; будущий статс-секретарь Государственного Совета В.А.Лыщинский; профессор Сакнт-Петербургской Духовной Академии и директор Археологического института Н.В.Покровский; начальник Николаевской Академии Генерального штаба генерал-лейтенант Н.Н.Сухотин; директор управления государственными ссудо-сберегательными кассами Государственного банка А.П.Никольский; будущий товарищ министра внутренних дел А.Н.Харузин; писатели и публицисты М.М.Коялович, В.П.Сватковский, А.А.Суворин, С.Н.Сыромятников, Н.А.Энгельгардт, В.Г.Янчевецкий (Ян) и другие.

Величко был избран членом Совета «Русского Собрания». Впрочем, свою борьбу он продолжал главным образом на поприще публицистики. В апреле 1902 года известный издатель, отставной полковник и сербский генерал Виссарион Виссарионович Комаров получил право на издание старейшего консервативного журнала «Русский вестник». Журнал был основан еще в 1856 году одним из корифеев русской журналистики М.Н.Катковым, но к началу ХХ века порядком захирел. Комаров пригласил Василия Величко стать соредактором журнала. Новая редакция замышляла превратить «Русский вестник» в главный рупор национального движения. В первом же номере, вышедшем при новом руководстве журнала, было опубликовано «Письмо к нашим читателям», судя по стилю принадлежавшее перу В.Л.Величко. В этом обращении редакция заявила о своем намерении сделать журнал «прочным связующим звеном для русских людей, любящих родину и жаждущих плодотворного объединения во имя ее блага». Дабы не возникло никаких сомнений, редакция разъясняла, что основой для объединения должна стать русская триада «Православие, Самодержавие и Народность», которая «суть такая же жизненная истина для России, как крылья для птицы, как воздух для тех, кто дышит».

В «Русском вестнике» в полной мере раскрылся талант Величко-публициста. В 1902-1903 годах он опубликовал цикл статей под общим - весьма характерным - названием «Русские речи». Эти статьи, составившие впоследствии второй том полного собрания публицистических сочинений В.Л.Величко (СПб., 1905), были посвящены самым злободневным проблемам русской жизни. Их проблематика и даже сами заголовки свидетельствуют о том, что Величко намеревался сформулировать цельную идеологию формировавшегося русского патриотического движения.

Уже в первой статье «Интересное время» Величко, вопреки русской публицистической традиции ругать время, в которое живет автор (в духе знаменитой некрасовской фразы «бывали хуже времена, но не было подлей»), с надеждой смотрит на современность. Он предлагает «антинекрасовскую» формулировку - «бывали, конечно, времена более яркие, но давно не было времени более интересного». Интересным период начала ХХ века представляется Величко, прежде всего, потому, что он замечает в общественной жизни ростки русского национального самосознания. Он с удовлетворением отмечает, что необходимость «подчинения русских племенных интересов и национального достоинства аппетитам западных капиталистов и стремлениям враждебно-обособляющихся российских инородцев» все более открыто оспаривается интеллектуальной элитой. «Начинающаяся теперь национализация русской мысли и жизни», по убеждению автора, событие столь же масштабное, как и противоположная ему по направлению эпоха преобразований Петра Великого, положившая начало столь необходимому в тот период культурному сближению с Западом. Воплощением зрелости и духовной силы России, полагает Величко, явился Царь Александр III, «венценосный провозвестник и ревнитель русской национальной идеи». Доказательства начавшегося поворота в общественной жизни поэт видит в создании «Общества ревнителей русского исторического просвещения» и «Русского Собрания». Величко оптимистично заявляет, что теперь нужны «общий подъем самоотверженного, вдумчивого патриотизма, дружная работа общества рука об руку с правительством, без доктринерской вражды или холопского фрондирования по отношению к представителям и системе государственного дела». И результатом непременно станет «подъем национального самосознания».

В следующей «Русской речи» на тему «Отвлеченный и живой человек» Василий Величко обращается к трудам современных ему французских мыслителей - Э.М.Вогюэ, И. Тэна, Г. Лебона, Ж.-А.Гобино и других. Причину своего интереса к французской мысли поэт объясняет, во-первых, тем, что, как показывает исторический опыт, именно французы первыми смело берутся за разрешение возникающих социальных проблем, а, во-вторых, тем, что существует сходство «многих черт племенной и общественной психологии русских и французов». Именно идеологи Французской революции в конце XVIII века, считает Величко, «изобрели отвлеченного человека». И вот теперь на рубеже XIX-XX вв.еков именно французские мыслители отмечают иные тенденции в общественной жизни, - тот факт, что содержанием общественного процесса становится борьба национализма и космополитизма. При этом национализм, как чувство естественное, корни которого лежат «в психофизической природе человеческих групп», присущ как раз живому человеку. Космополитизм же, как «явление преимущественно искусственное», свойственен именно отвлеченному человеку, «несуществующему и не могущему существовать». При этом Величко формулирует даже для своего времени не политкорректный тезис о преимуществах империи, как «педагогического учреждения». Противоречие между имперским государственным устройством и национальным вопросом, «выдвигаемым самой жизнью» разрешается, по Величко, именно применением педагогического принципа. «Все племена - ее [Империи - А.С.] равно любимые дети [курсив автора - А.С.]; каждому из них она должна прививать начала добра, справедливости и законности; но педагогические приемы должны быть сообразованы с индивидуальными характерами , как отдельных личностей, так и племенных групп», - пишет автор «Русских речей». Опорой племенной самобытности и национальной идеи, по его мысли, является религия, которой противостоит космополитизм - «измышление беспринципного, язычески настроенного торгово-промышленного класса, плод не всегда бескорыстного равнодушия к живым явлениям».

Василий Величко отмечает, что отвлеченный человек - весьма опасное явление не только в метафизическом, но и в конкретно-историческом плане, ибо он является врагом общественной нравственности. В статье «Враг общественной нравственности» русский мыслитель показывает, как относится космополит к ближним - к семье, роду, народу и государству.

Величко не удержался, чтобы включить в свои «Русские речи» саркастическую главку «Как делают голову» . Феномен русской интеллигенции он видит именно в том, что «ей заменили натуральную, здравомыслящую русскую голову поддельною, приспособленною к водворению в ней отвлеченного человека». Трагедия России состоит в том, что «молодым людям с очень ранних лет делают голову», а «людей с искусственными головами можно считать украденными у матери-России».

Поскольку особое место в ряду «делателей головы» занимают писатели, следующую статью «Духовная сущность и свобода писателя» поэт посвящает задачам литературы, прежде всего русской литературы. По его мнению, «общество, которое понижает уровень писателя, утрачивает… самое понятие призвания и назначения литературы, перестает ее уважать, т. е., попросту говоря, хамеет» и движется по наклонной плоскости, ведущей «к помойной яме». Отталкиваясь от суждений великих русских мастеров слова Федора Михайловича Достоевского («чтобы быть писателем, надо прежде всего страдать»), Николая Семеновича Лескова («отличительной чертой литератора я считаю готовность страдать за свои убеждения»), Величко утверждает, что писательство должно быть именно служением. Только тогда оно оправдано, только такое отношение к своему делу является основой духовной свободы писателя.

Принципиально важной для идеологии русского патриотического движения во все времена была проблема соотношения между государственной централизацией и местным самоуправлением. Неслучайно, что ей автор «Русских речей» посвятил обстоятельную статью «Самоуправление и самодеятельность» . Величко констатирует, что, во-первых, «без постоянного мирного взаимодействия между правительством и обществом, между регулирующими предначертаниями власти и свободным творчеством обывателя, ей подчиняющегося» обойтись невозможно; что, во-вторых, для России очевидна «необходимость сильной центральной власти, без помощи которой самому единству нашей империи грозила бы опасность». Между тем, он отмечает, что главный орган самоуправления - земство, идея которого является «вполне законной, благой и плодотворной с национальной точки зрения» большинством земских деятелей понимается «не в национально-русском, а в западническом смысле, в основном противоречии с идеей самодержавия». «Значительная часть людей, воспитанных беспочвенною школою и космополитическою печатью, смотрит на земство как на переходную ступень [курсив автора - А.С.] к западному парламентаризму, водворение которого в России было бы равносильно распадению нашей империи, а потому столь желательно нашим инородцам, с евреями во главе, и зарубежным врагам», - уверен Величко.

Однако в царствование Императора Александра III была начата «тяжкая, неблагодарная, не показная и потому в основе самоотверженная [курсив автора - А.С.] работа оздоровления нашего национального организма». Эту работу, считает публицист, надо продолжить. Он предостерегает от отрицания полезности земства или совместимости его с русским государственным строем. По мнению Величко, «вопрос именно в мере вещей , в точном разграничении [курсив автора - А.С.] прав и обязанностей и в трезвом отношении к действительности». Он обрушивается с критикой на тех, кто утверждает, что «Самодержавие зиждется на одном бюрократизме», называя такой взгляд нерусским и лукавым, противоречащим «и нашей истории, и нравственным основам нашего строя».

«Не отрицать принцип самоуправления следует в наши дни, когда народу необходимо развивать и сосредоточивать свои творческие силы! Нет, надо чаще и возможно убедительнее напоминать, что в идее русского самоуправления заключается не политическая тенденция, а призыв к честной и толковой самодеятельности [курсив автора - А.С.]. Надо, с глубокою верою в будущность русского народа, призывать к общественному труду и развитию, не колеблющему его исконных государственных устоев, а дающему народной жизни яркость, мощь и полноту», - считает Величко. Стоит отметить, что мысли автора развиваются в русле славянофильской концепции государственного устройства.

Логично, что Величко не мог пройти мимо самого острого социального вопроса того времени, посвятив ему статью «Вопрос о рабочих» . При этом, он нарочито формулирует тему именно так, а не привычно - «рабочий вопрос», как он рассматривается «с культурно-еврейской точки зрения». Таким образом, русский мыслитель предлагает рассматривать тему именно в бытоулучшительной парадигме и говорить только о проблемах рабочих, а не привносить в нее политику. Отвергая политизацию проблемы, Величко одновременно выступает сторонником активной наступательной политики государства в этой сфере, чтобы государство не только подавляло выступления рабочих, но и защищало их законные требования, ограждало рабочих от чрезмерной эксплуатации капиталистами. Верный своей националистической методологии, Величко обращает внимание и в данном случае на национальное измерение проблемы, отмечая: «Нехорошо, когда русская фабрика фактически находится не в русских руках». Величко приветствует проявление здравого самосознания у рабочих, которые создают собственные организации, «свободные от воздействия агитаторов и стремящиеся улучшить свой быт мирным, законным путем». По мнению поэта-мыслителя, нужна кропотливая работа среди рабочих и других сословий, для чего нужны соответствующие кадры: «Велик спрос на русских деятелей, мыслящих честно и верно, дорожащих основами родного строя, любящих народ… Ждут добрых сеятелей и деревня, и фабрика, и канцелярия, и редакция, и синклит».

Рассматривая все социальные проблемы глазами русского националиста (потому его статьи и названы «Русскими речами»), Василий Львович Величко, разумеется, не мог обойти стороною собственно национальную проблематику. Помимо того, что он посвятил целую книгу своих статей национальному вопросу на Кавказе, составившую первый том его собрания публицистики (а, публикуя их первоначально в журнале «Русский вестник», «Русское дело и междуплеменные вопросы на Кавказе» он включил в общий цикл статей), в своих «Русских речах» он четырежды обращается к этой проблеме. Сначала в статье «Инородцы и окраины» Величко рассматривает окраинную проблему в целом. Сказав немало горьких слов по поводу окраинного сепаратизма, он отмечает и серьезную культурную пользу, которую получают «русские и инородцы от общения между собою». Именно в статьях, посвященных национальному вопросу, становится отчетливо видно, что Василий Величко являл собой тип не этнического националиста, но идеолога русского имперского национализма . И пожалуй именно этим он как нельзя более актуален сегодня. К примеру, Величко подчеркивает, что как бы ни был тяжел для русского человека окраинный опыт, но именно он «дает более глубокое понимание истинных русских национальных нужд», именно на окраинах яснее видны те «священные источники [курсив автора - А.С.], в которых русские люди должны черпать творческую силу и патриотическое вдохновение». Вовсе не за русификацию инородцев ратует мыслитель. Нет. В единстве русского народа и инородцев он видит «залог будущего культурного расцвета нашей многострадальной родины».

Между тем, одну группу инородцев Василий Львович выделяет особо, посвящая ей целых три статьи. Впрочем, здесь он не оригинален в кругу идеологов русского патриотического движения начала ХХ века, ибо речь идет о евреях. Еврейскому вопросу Величко посвятил статьи «Роковой вопрос» , «Сионизм» и «Исход» . В своих размышлениях он исходит из очевидного для него тезиса: «Наиболее инородным из всех инородцев у нас является еврейское племя. Вопрос о евреях в России чрезвычайно сложен и трудно разрешим, так как евреи - элемент разлагающий, противосоциальный, с точки зрения какой бы то ни было арийской государственности, особенно же русской, которая зиждется на стихийно ненавистных всякому типичному еврею православии и самодержавии Божией милостью».

Вопрос о евреях Величко считает больным вопросом для всех европейских народов, мучительным для всего человечества «и, может быть, в принципе неразрешимым». Поэтому он называет его «роковым вопросом». Характеризуя особенности еврейского миросозерцания, Величко обращает особое внимание на 1) ненависть евреев к христианству; 2) «отрицание национальной идеи в пользу „отвлеченного человека“, прикрывающего собою еврейские расовые вожделения»; 3) веру в прогресс, которая основывается на вере в предстоящее пришествие мессии, который здесь, на земле, и в земных формах должен возвеличить Израиль. Показательно, что Величко, хотя и пишет об угрозе со стороны еврейства, резко выступает против бытового антисемитизма, когда тратятся силы на мелочи, а не на борьбу с идеями. По мнению поэта, еврейский вопрос - это «такой Гордиев узел, которого сразу никак нельзя разрубить, а который надо медленно и умело развязывать » [курсив автора - А.С.].

Отдельно Величко рассматривает такое малоизвестное в то время русской публике явление, как сионизм. При этом он привлекает статьи еврейских авторов, жестко критикующих вожаков сионизма. Русский мыслитель призывает внимательно присматриваться к сионизму, проявлять трезвомыслие и осторожность, не впадая в сентиментальность. Кстати, он особо подчеркивает связь сионизма с масонством.

Автор «Русских речей» формулирует внешне парадоксальную мысль, что решение еврейского вопроса может быть достигнуто через «борьбу за русские национальные идеалы», через «духовное оздоровление наших образованных классов». Ограничения для евреев могут быть отменены только «без вреда для духовных и материальных интересов русского народа», только как «реальный и радостный результат нашего национального роста». «Это будет единственный достойный исход», - подчеркивает Василий Величко.

Статья «Исход» - это последняя «Русская речь» Василия Львовича Величко. Хотя ни по содержанию, ни по стилистике она не является итоговой. Видимо, автор предполагал продолжить свои «Русские речи», тем более, что он не рассмотрел еще целый ряд важных с точки зрения формулирования идеологии русского патриотического движения проблем. Однако этого не случилось…

В уста Меншикова поэт вкладывает многие дорогие для него мысли и чувства, к примеру, идею, что подлинное служение Отечеству может иметь только духовно-нравственную основу. Александр Данилович так исповедует цель служения:

Лишь тот слуга престола и отчизны,
Кто, им служа, стремится к Божьей правде!..

Еще более важную мысль (я бы сказал даже - прозрение Величко) находим в беседе Меншикова со шведским посланником. Князь, пытаясь объяснить чужеземцу загадку России, обращается к сказочным образам («по щучьему велению») и предлагает искать истоки мощи России «в незримых тайниках», «в незыблемой твердыне народных сил». Действительно, обманчивая слабость России соблазнила многих западных завоевателей, сломавших себе шею о возникшую «из ничего» русскую твердыню. Величко устами Меншикова так формулирует тайну России:

России вы не знаете, барон!
Поймут ее не скоро чужеземцы!..
Она сильна не деньгами, не войском:
Сокрыта мощь в незримых тайниках!
Настанет миг - по щучьему веленью
Все явится: дружины и казна!
Из ничего возникнет все, что нужно!
Не бренныя сокровища нам дал,
Не создал их Петра могучий гений,
А лишь открыл таившийся под спудом
Народных сил неистощимый клад!
Народных сил незыблема твердыня!

Драма «Меншиков» оказалась последним крупным художественным произведением Величко, поэтому ее можно рассматривать как своего рода наказ поэта и общественного деятеля русскому народу, русскому обществу. Неслучайно, последние слова Меншикова звучат как гимн Великой России. Гонимый генералиссимус, стоя на краю могилы, провидит великое будущее Родины, служению которой были отданы все его силы. Возможно, Величко предчувствовал уже и свою кончину, ибо эти слова звучат как завещание русского поэта, уповавшего на возрождение Отчизны:

Привет тебе, немеркнущее пламя
Народных дум, страданьями рожденных!
Привет любви, дарованной Христом!
Простору нив, раздолью силы русской,
Заре надежд, созвездиям преданий!..
Привет тебе… Великая Россия!

К сожалению, насколько нам известно, драму «Меншиков» зритель так и не увидел. И сегодня ее, увы, нет в репертуарах театров…

Этим его надеждам не суждено было сбыться. Василий Львович Величко скончался 31 декабря 1903 года. Он умер в самом расцвете сил - в возрасте 43-х с половиной лет. Болезнь протекала хоть и скоротечно, но тяжело. Врачи оказались бессильны. По свидетельству очевидца, облегчение больному дали только саровская вода и посещение отца Иоанна Кронштадтского.

Всего себя без остатка отдавал он делу борьбы за национальные интересы России. Даже на смертном одре его мысли были о судьбе Отечества, о Царе и русском народе. Очевидец его кончины приводит предсмертные слова поэта, обращенные к друзьям: «Думайте о благе России, Царя и народа!.. Душа Царя - душа народа! Он Божий ставленник, живая связь народа с Богом!.. Народ не виноват в пороках русской интеллигенции. На крыльях его духа Россия вознесется над миром!.. Уходите в деревню! Там будут выработаны формулы, которые победоносно выведут Россию на истинный путь!..».

Господь даровал Василию Величко конец благий. Вот свидетельство очевидца его кончины: «Не было ни сутолоки, ни криков. Было тихо и торжественно… Так умирают лучшие русские люди. Чистая и могучая душа поэта и борца русской самобытности уходила из пораженного болезнью тела величаво и спокойно».

По заключению врачей смерть поэта наступила от воспаления легких. Тысячи людей переносят эту болезнь и выздоравливают. А Величко умер. Его неожиданная кончина породила слухи о ее насильственном характере, об отравлении поэта. Однако никаких достоверных сведений в подкрепление этой версии нет.

Между тем, известный духовный писатель Сергей Нилус обратил внимание на мистический смысл смерти Величко, назвав ее «таинственной и загадочной». В своей знаменитой книге «Близ есть, при дверех» Нилус рассказал один примечательный факт, связанный с этой неожиданной смертью. Величко был близким другом философа Владимира Соловьева. После смерти мыслителя, которая наступила в 1901 году, Василий Львович написал о нем книгу-воспоминание. Как известно, в последние годы жизни Соловьев был полон апокалипсических предчувствий и настроений. Его последнее предсмертное сочинение «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» включало вполне самостоятельную «Повесть об антихристе», которой философ придавал важное значение. В связи с этим произведением Величко вспоминал: «Любопытно, что он [Соловьев - А.С.] однажды, прочитав приятелю в рукописи эту повесть, спросил его внезапно:

А как вы думаете, что мне за это будет?

От кого?

Да от заинтересованного лица. От самого!

Ну, это еще не так скоро.

Скорее, чем вы думаете.

Приятель Соловьева, рассказавший мне [Величко - А.С.] это, и сам тоже немножко мистик, подобно всем верующим людям, добавил потом не без волнения:

А заметьте, однако: через несколько месяцев после этого вопроса нашего Владимира Сергеевича не стало: точно кто вышиб этого крестоносца из седла».

Сергей Нилус добавляет, что через два года не стало и самого Василия Львовича Величко, рассказавшего эту историю. В связи с этим Нилус заметил: «Достойно внимания, что и Соловьев, и Величко умерли в молодых еще годах и полном расцвете физических и духовных сил».

В статье «Духовная сущность и свобода писателя» Величко обратился с пламенным призывом ко всем русским литераторам посвятить свой талант служению не идолам бренного мира сего, но вечным идеалам и святыням. Он писал: «Пусть каждый, вступающий в священный храм литературы, скажет себе: „Не хочу быть ярким электрическим фонарем на дверях растленного кафешантана. Я предпочитаю быть еле видной восковой свечечкой пред алтарем моей святыни!!!“ [курсив автора - А.С.]».

Так он и прожил свою жизнь, горя пред алтарем русских Святынь скромной восковой свечой.

ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ :

1. Апраксин П.Н., Бурнашев С.Н. Последние дни Величко. М., 1904.
2. Бородкин М.М. Памяти Василия Львовича Величко (О его поэзии). Доклад в Русском Собрании и Харьковском отделе // Русский вестник. 1904. Кн. 2.
3. Величко В.Л. Арабески. Новые стихотворения. С портр. автора. СПб., 1903.
4. Величко В.Л. Владимир Соловьев. Жизнь и творения. СПб., 1902.
5. Величко В.Л. Полное собрание публицистических сочинений. В 2-х тт. Т. 1: Кавказ: Русское дело и междуплеменные вопросы. СПб., 1904; Т. 2: Русские речи. СПб., 1905.
6. Величко В.Л. Кавказ: Русское дело и междуплеменные вопросы. Репринт. Баку, 1990.
7. Вожин П. Как умер Величко // Русский вестник. 1904. Кн. 2.
8. Восторгов, о. И.И. Борец за русское дело на Кавказе // Прот. Иоанн Восторгов. Полное собрание сочинений. В 5 т. Т.2. СПб., 1995.
9. Вязигин А.С. В.Л.Величко // В тумане смутных дней. Харьков, 1908.
10. [Любомудров А.А.] Памяти патриота. (По случаю кончины В.Л.Величко). Тула, 1904.
11. Нилус С.А. Близ есть при дверех. М.-СПб., 1999.
12. Петров К.В. В.Л.Величко // Исторический вестник. 1904. Кн. 2.
13. Степанов А. Василий Львович Величко // Святая Русь. Энциклопедия Русского Народа. Русский патриотизм. Гл. ред., сост. О.А.Платонов, сост. А.Д.Степанов. М., 2003.
14. Степанов А.Д. Черная сотня: взгляд через столетие. СПб., 2000.
15. Туманов Г. М. В.Л.Величко // Характеристики и воспоминания. Заметки кавказского хроникера. Тифлис, 1905. Т. 2.

Александр Сергеевич Грибоедов уже в юные годы был сторонником романтизма, рамки классицизма ему мешали. Почему же в своей комедии «Горе от ума» он сохранил эти рамки? Сохранил старое завещание классицизма - единство времени и места, герои его также как будто отвечают традиционному распределению ролей в комедии.

А. С. Грибоедов. Портрет работы И. Крамского.

Иллюстрация Д. Кардовского к комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

Иллюстрация Н. Кузьмина к комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

Рама, солидная, тяжелая, может подчеркивать статичность картины, застывшую торжественность самого изображения. Но рама может быть использована и по‑другому: своей статикой, своей массивной неподвижностью она по контрасту позволяет острее воспринять движение, динамическое напряжение картины. Именно такую роль играют классицистские традиции у Грибоедова. Читатель и зритель видят живое и динамичное преобразование классицистской схемы в романтически-напряженное, жизненно-полнокровное действие.

Чацкий - резонер? Он - передатчик мнений автора? Так многие и поняли этот образ. Тогда он должен свои умные идеи высказывать умному собеседнику. Так, Стародум заветные мысли Фонвизина высказывает Правдину. Было бы издевательством над этими мыслями, их профанацией, если бы он раскрывал их перед Митрофаном и Простаковой. Но именно так делает Чацкий, он мечет бисер перед обществом Фамусовых! Многие современники не поняли образа Чацкого, меряя его меркой резонера, «идеального героя». Но Чацкий - не резонер. Он - живой человек, влюбленный, переживающий муки ревности, негодующий, мучительно страдающий.

Чацкий ослеплен любовью - и не видит, как изменилась Софья. В сопоставлении этих двух характеров - Чацкого и Софьи - раскрыта важная тема. Чацкий и Софья провели детство и отрочество в одном мире. Чацкий вырвался из этого мира, нашел в себе силы отторгнуть от себя этот мир, Софья же была вовлечена в него, она усвоила его взгляды и привычки.

Становится ясным единство всего замысла комедии: это комедия об омертвляющих рамках, готовых сковать честную и горячую молодость, и о героизме тех, кто вырывается из этих рамок.

Для воплощения замысла найден достойный способ изображения: на глазах читателя классицистская основа преодолевается, «рама» традиционной комедии разрушается всем действием пьесы. В преодолении классицистской схемы огромную роль играет язык «Горя от ума».

В комедию Грибоедова врывается самая живая, предельно динамичная, реальная речь. Полная чувства и таящая в себе драматическое напряжение, она - прямой разрыв с классицистской скованностью; такой речью говорят все персонажи пьесы: «Молчалин на лошадь садился, ногу в стремя, / А лошадь на дыбы, / Он об землю н прямо в темя…»; «…Послушайте, не вам - чему же удивляться?»; «…Вот рыскают по свету, бьют баклуши, / Воротятся, от них порядка жди…»; «Не спи, покудова не свалишься со стула…»

Речь воспроизводится в той беглой фонетической форме, которая как раз и делает её реальной, действительной речью: «Куда? - К парикмахеру…»; «Да в полмя из огня…»; «Сергей Сергеич, к нам сюда-с…»; «Пожалоста, сударь, при нем остерегись…»

Этот живой язык создавал возможности гораздо более тонкого психологического рисунка, чем искусственная речь классицистов.

Образы «Горя от ума», которые, казалось бы, отвечают привычному распределению персонажей в комедии XVIII - начала XIX в., на самом деле выходят за пределы схемы, и средство преодоления её - язык.

Фамусов наставителен, ироничен, заботлив, когда говорит с дочерью, он добродушно приветлив, и резок, и груб, когда говорит с Чацким. Властно и строго, бесцеремонно отчитывает слуг; игриво, тайком любезничает с Лизой… И вдруг - новая языковая краска - Фамусов, оказывается, умеет согнуться вперегиб перед значительным лицом, на которое имеет виды. Например, перед Скалозубом: «Прозябли вы, согреем вас, / От душничек отвернем поскорее…»

Все время меняется речь Чацкого - и все время остается верной самой сути этого характера. Вот он вспоминает, полон нежности и любви: «Ах! Боже мой! ужли я здесь опять, / В Москве! у вас! да как же вас узнать?! / Где время то! где возраст тот невинный, / Когда, бывало, в вечер длинный / Мы с вами явимся, исчезнем тут и там, / Играем и шумим по стульям и столам…»

А вот он в исступлении любви, ревности, надежды: «Пускай в Молчалине - ум бойкий, гений смелый, / Но есть ли в нем та страсть, то чувство, пылкость та, / Чтоб, кроме вас, / ему мир целый / Казался прах н суета? / Чтоб сердца каждое биенье / Любовью ускорялось к вам? / Чтоб мыслям были всем и всем его делам / Душою вы - вам угожденье?»

Иного тона, иного стиля его гневные обличения: «Теперь пускай из нас один / Из молодых людей найдется враг исканий, / Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, / В науки он вперит ум, алчущий познаний - / Или в душе его сам бог возбудит жар / К искусствам творческим, высоким и прекрасным, / Они тотчас, разбой! пожар! / И прослывешь у них мечтателем! опасным"»

Комедия «Горе от ума» написана вольным ямбом: свободно чередуются двух-, трех-, четырех-, пяти- и шестистопные строки. Стиховые строки, границы между которыми резко обозначены рифмой, постоянно разбиваются, разделяются между разными персонажами, и наоборот, синтаксически целостные единицы прерываются стиховыми переносами, «раздвинуты» рифмами. Все это осложняет и обогащает стиховую организацию текста, преодолевает инерционность привычной ямбической строки.

Современники удивлялись живости, естественности, богатству языка грибоедовской комедии. Удивляемся и мы, через много лет после её создания «Мы во всяком случае можем утверждать,- писал выдающийся советский языковед Г. О. Винокур,- что рукой Грибоедова как автора «Горя от ума» в известном смысле водил сам русский язык в его скрытых в нем бесконечных возможностях».

Воспоминания людей, знавших Грибоедова, позволяют заметить его черты в характере Чацкого. Сравним хотя бы слова Софьи о Чацком («Остер, умен, красноречив, в друзьях особенно счастлив...») со словами С. Н. Бегичева о Грибоедове: «С его неистощимой веселостью и остротой везде, когда он попадал в круг молодых людей, был он их душой». Но это сходство - сходство в деталях биографии и в характерах- может быть случайным. Не случайно иное: единство идей, позиций, идеалов - словом, единство мировоззрения автора и героя. Главная черта Чацкого - вольный ум, здравомыслие, «озлобленный ум» критически мыслящего человека. Это ум декабриста, смелый и свободный, это острый и насмешливый ум Грибоедова.
Да, Чацкий умен. Он «не только умнее всех прочих лиц, - замечает Гончаров в статье «Мильон терзаний», - но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием». Ум Чацкого сверкает в его пылких монологах, в его метких характеристиках, в каждой его реплике. Но герой истинно реалистического произведения как личность не может быть богаче, крупнее своего создателя, и даже Чацкий - богатая и разносторонняя личность - не может по широте и разнообразию суждений и интересов, по глубине и богатству ума сравниться с Грибоедовым, соединявшим в себе вольнодумие с талантом литератора и тонким умом политика. Мы в основном убеждаемся в вольномыслии Чацкого, а о других сторонах его ума можем лишь догадываться. Но это вольнодумие и есть то главное, что ценит в нем Грибоедов и что приближает его к Грибоедову. «Я как живу, так и пишу, свободно и свободно», - говорил Грибоедов, и главное в своем уме - вольнодумие - он передал Чацкому. Как Чацкий, Грибоедов терпит в жизни горе от своего ума: гауптвахта, недоверие правительства, мученическая смерть в Тегеране.
И Чацкий, и Грибоедов - люди декабристского круга, наиболее вольнодумного и передового в то время. Декабристы, «чудо-богатыри», новые люди, удивительным, но необходимым велением истории выросшие в недрах старого общества, - вот те, рядом
с кем мы можем поставить Чацкого. Герцен писал: «Чацкий шел прямой дорогой на каторжные работы». Возможно, что так же рассматривал своего героя и Грибоедов. Недаром даже фамилией Чацкого (Чадский, Чадаев) Грибоедов указывает на близость его к декабристскому кругу. К тому же кругу молодых образованных дворян, поколению «детей 1812 года» - а именно 1812 год вызвал к жизни первое поколение русских революционеров - принадлежит и Грибоедов.
Вероятно, Грибоедов не был членом Северного общества, но он был посвящен во многие его дела и, по его собственному признанию, «брал участие» в смелых суждениях насчет правительства: «осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего». Он разделял главные убеждения декабристов: ненависть к крепостничеству, стремление к образованию конституционной монархии, горячий патриотизм и гордость всем русским («Я хочу быть русским», - говорил он), любовь к просвещению, наукам и искусствам. Те же убеждения защищает в комедии Чацкий. Как и Чацкому, Грибоедову свойственны лучшие нравственные качества декабристов: высокий, истинный гуманизм, неравнодушие к судьбе Родины, к судьбам своих соотечественников, пылкое желание помочь им. Он сам признавался, что для него «ничего нет чужого, страдает болезнею ближнего». Но ведь и о Чацком Софья сказала: «К несчастью ближнего вы так неравнодушны». И пусть в ее словах была злая ирония, но разве они не правдивы?
Пушкин говорил, что Чацкий не умен, так как он высказывает свои взгляды в фамусовской гостиной, где слово его не будет услышано. Может быть, где-то здесь происходит разрыв в единстве характеров автора и героя. Очевидно, Грибоедов, предвидя поражение декабристов, не одобрял их мечты о перевороте; в отношении же Чацкого мы можем быть уверены: найди он друзей среди декабристов - он вышел бы 14 декабря на Сенатскую площадь. Но все же эти различия не так уж велики. Прежде всего нужно оправдать Чацкого: не так глупо он себя ведет. Он защищает свои взгляды, он не может иначе. Сначала он весел и шутит вовсе не зло, и лишь когда Фамусов, ставя ему в пример «старших», задевает самые дорогие его убеждения, только тогда он начинает сражение.
Но его поведению можно найти другое объяснение. Как всякое искусство, драматургия несколько условна. Чтобы зритель мог понять героя, писатель в драматическом произведении в большей степени, чем в эпическом, использует слово героя и в меньшей - его поступки. В комедии Грибоедов не может показать дело Чацкого, но он дает нам возможность услышать его слово, а живое, острое слово Чацкого «тоже есть дело». Декабристы на Сенатской площади защищали те же идеи, что защищает Чацкий в доме Фамусова. Декабристы и Чацкий не только единомышленники, они и товарищи по борьбе, они соратники.
Да, дело декабристов было обречено на провал. Да, слово Чацкого не нашло и не могло найти отклика в фамусовском обществе. Но дело декабристов «не пропало». И, предсказывая неудачу «сотне прапорщиков», Грибоедов не утверждает бессмысленности их бунта. Так уже не бессмыслен и протест Чацкого против фамусовского общества. Другой на месте Чацкого мог и помолчать, Чацкий не может. Людям, подобным Чацкому, их идеи дороже личного счастья и
покоя.
Дело Чацкого часто терпит поражение в жизни, но оно побеждает исторически. Чацкие защищают свои идеи везде, где могут. Декабристы - на Сенатской площади, Грибоедов - на страницах «Горя от ума». Каждый из таких людей - Чацкий, и в этом смысле Грибоедов тоже близок Чацкому. Грибоедовский же Чацкий - «всего лишь» литературный герой, и он может в комедии бороться за свои идеи только в доме Фамусова. О том, как Грибоедов относился к своему герою, говорит уже название комедии. Более того, почти каждый персонаж пьесы отмечает ум Чацкого.
В пьесе Чацкий унижен и побежден, но от его появления и до последней сцены пьесы ощущается сочувствие автора своему герою. Никогда Чацкий не будет объектом смеха для зрителя. Он - тот, чьим словам смеются. Он может вызывать сострадание, но не жалость, улыбку, но не насмешку. Даже в своих ошибках он выше всех прочих лиц в пьесе, - и все это свидетельствует о сочувствии автора своему герою.
Грибоедов не идеализирует Чацкого, показывая его заблуждения и слабые стороны, иначе Чацкий превратился бы в персонаж, подобный мольеровским, в олицетворение одной черты человека (вольного ума). Слабости Чацкого - и непонимание бессмысленности его слов фамусовской гостиной, и излишняя вспыльчивость, и ошибочное мнение, о Софье - это черты живого, реального человека. Но, индивидуализируя образ Чацкого, Грибоедов в то же время придал ему черты, свойственные многим молодым людям, которые были рождены временем..
Чацкий - образ типический и социально обусловленный, и это, пожалуй, главное, что отличает его от Грибоедова. Те черты, которые мы видим у Чацкого, присущи сотням других лиц. Грибоедов же - уникальная, неповторимая личность, величайший, единственный талант. Чацкий - характер не только социально обусловленный, но и общечеловеческий. Дело Чацкого не только исторически прогрессивно, оно вечно. В мире вечна борьба старого и нового, умного и пошлого, бездарности и гения, и первым борцом за новое, прекрасное, страдающим в настоящем, но побеждающим в будущем, всегда выступает Чацкий. Он вечен не только как символ борьбы за новое, но и как живой человеческий характер, способный многому научить даже отдаленных потомков Чацкий учит бороться и защищать свои идеи, учит мужеству и искренней, открытой любви, учит критически мыслить. Но за Чацким стоит Грибоедов, и грибоедовский ум, грибоедоское мужество и грибоедовская любовь слышны в
словах Чацкого.
Грибоедова давно нет, история его времени все менее близка нам, а комедия не стареет, и Грибоедов, несомненно, более жив в своем герое, чем как историческое лицо. Как человек Грибоедов многограннее и шире Чацкого, но для нас Чацкий - более яркая, более выпуклая фигура, потому что в нем сконцентрировано все то лучшее, что ценит в человеке Грибоедов, потому что он необычайно выразительно
нарисован.
Обличение светского общества в комедии обеспечило ей шумный успех среди передовых людей того времени, но только общечеловеческие черты героев комедии создали ей славу на века, и только всё сильное, живое, молодое в ее главном герое Чацком делают бессмертным ее автора. Ушла из жизни фамусовская Москва, наверное, когда-нибудь уйдут из жизни молчалины и загорецкие, но вечен Чацкий, а с ним жив и его создатель. Поняв Чацкого или хотя бы почувствовав главное в нем, мы можем во многом понять и Грибоедова, так как только Грибоедов мог создать Чацкого.

Одна из самых глубоких и трогательных русских эпитафий начертана вдовой Грибоедова над его могилой:

"Ум и дела твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила тебя любовь моя?"

Убийство полномочного посла, всех чиновников (за исключением одного) и всей охраны - дело совершенно необычайное, в истории неслыханное. Предсказать его логически, вполне отчетливо, как неизбежный факт, вытекающий из сложившихся дипломатических отношений, Грибоедов не мог. Если бы мог - своевременно доложил бы о том своему начальству и не получил бы злосчастного назначения, не поехал бы в Персию.

Но то, чего не мог выразить с объективною убедительностью, он знал чутьем совершенно точно, наверняка. "Он был печален и имел странные предчувствия, - вспоминал Пушкин. - Я было хотел его успокоить, но он мне сказал: "Vous ne connaissez pas ces gens-la! Vous verrez qu"il faudra jouer des couteaux! (Вы не знаете этих людей! Вы увидите, что дело дойдет до ножей! (фр.))" Самый его отъезд из Петербурга прошел под знаком этих предчувствий. А.А. Жандр рассказывает: "Грустно провожали мы Грибоедова. До Царского Села провожали только двое: А. В. Всеволожский и я. Вот в каком мы были тогда настроении: у меня был прощальный завтрак; накурили, надымили страшно, наконец, толпа схлынула, мы остались одни. День был пасмурный и дождливый. Мы проехали до Царского Села, и ни один из нас не сказал ни слова. В Царском Селе Грибоедов велел, так как дело было уже к вечеру, подать бутылку бургонского, которое он очень любил, бутылку шампанского и закусить. Никто ни до чего не дотронулся. Наконец, простились. Грибоедов сел в коляску; мы видели, как она повернула за угол улицы, возвратились со Всеволожским в Петербург и во всю дорогу не сказали друг с другом ни одного слова, - решительно ни одного".

В Москве Грибоедов пробыл два дня: прощался с матерью. Потом отправился в Тульскую губернию к сестре. По дороге заехал к давнишнему приятелю, С.Н. Бегичеву. Гостя у Бегичева, был все время чрезвычайно мрачен и наконец сказал: "Прощай, брат Степа, вряд ли мы с тобой более увидимся!" И еще пояснил: "Предчувствую, что живой из Персии не возвращусь... Я знаю персиян. Аллаяр-Хан мой личный враг, он меня уходит!"

С такими мыслями доехал он до Тифлиса. Там жила княжна Нина Чавчавадзе. Она была похожа на мадонну Мурильо, и ей шел всего только 16-й год. А Грибоедову было тридцать три. Он давно знал ее, когда-то давал ей уроки музыки, она выросла у него на глазах. Он был влюблен, но тайно, сдержанно и, быть может, холодно: женщин научился презирать с юности. И вдруг в эти самые мрачные дни свои (забыв о предчувствиях смерти? или, может быть, как раз оттого, что они прояснили, повысили, обострили все его чувства?) - он весь как-то внезапно расцвел. Уже 24 июля он писал Булгарину, с которым был друг:

"Это было 16-го. В этот день я обедал у старой моей приятельницы, за столом сидел против Нины Чавчавадзевой, все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкнбвенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из-за стола, я взял ее за руку и сказал ей: "Venez avec moi, j"ai quelque chose a vous dire (Пойдемте со мной, мне надо вам что-то сказать (фр.))". Она меня послушалась, как и всегда; верно, думала, что я ее усажу за фортепиано; вышло не то; дом ее матери возле, мы туда уклонились, взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыхание занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери, Прас. Ник. Ахвердовой, нас благословили, я повис у нее на губах на всю ночь и весь день, отправил курьера к ее отцу в Эривань с письмами от нас обоих и от родных..."

После этого все события понеслись с трагической быстротой. Письмо к Булгарину писано уже с дороги, потому что объяснение произошло 16 июля, а в ночь на 18-е Грибоедов уехал к Паскевичу в Ахалкалаки. Он вернулся в Тифлис 4 августа и сейчас же слег: заболел лихорадкой. Когда ему стало легче, он заторопился со свадьбой. Бракосочетание состоялось 22 августа вечером. Во время венчания лихорадка вновь стала трясти Грибоедова, и он уронил обручальное кольцо (как через полтора года уронил свое кольцо Пушкин). 9 сентября Грибоедов с женой, с ее матерью и с чинами посольства выехал в Персию. Их сопровождал почетный конвой и персидский чиновник, присланный шахом. Проводы были торжественны, играла военная музыка. С дороги Грибоедов написал в Петербург одной знакомой замечательное письмо: "Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний, Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены бывают нам блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет нас со счастливым прибытием туда, где бы вовсе быть не хотелось. Нынче нас принял весь клир монастырский в Эчмиадзине, с крестами, иконами, хоругвями, пением, курением etc. ...Бросьте вашего Трапера и Куперову Prairie ("Прерию" (фр.)), - мой роман живой у вас перед глазами и во сто крат занимательнее..."

Они были окрылены счастьем. Жена говорила Грибоедову: "Как это все случилось! Где я, что и с кем! Будем век жить, не умрем никогда!"

Торжественно вступил караван в пределы Персии, но лихорадка все время мучила Грибоедова. В Тавриз он приехал 7 октября полубольной. Дела, между тем, не ждали. Уже в Тавризе начались самые тяжелые осложнения с персами. Грибоедову надо было ехать дальше, в Тегеран. Нина Александровна была беременна - и не совсем благополучно. Решено было ей оставаться в Тавризе. 9 декабря Грибоедов уехал. В этот день он видел жену в последний раз: 30 января (11 февраля) он был убит в Тегеране толпою персов.

От жены долго скрывали его смерть. Но одна родственница проговорилась, с Ниной Александровной сделалась истерика, и она преждевременно разрешилась ребенком, прожившим лишь несколько часов.

Тело Грибоедова везли из Тегерана очень медленно. 11 июня, невдалеке от крепости Гергеры, произошла его знаменитая встреча с Пушкиным. Наконец шествие приблизилось к Тифлису, где находилась вдова со своими родными. В "Сыне Отечества" 1830 г. неизвестный автор за подписью Очевидец рассказывал:

"Дорога из карантина к городской заставе идет по правому берегу Куры; по обеим сторонам тянутся виноградные сады, огороженные высокими каменными стенами. В печальном шествии было нечто величественное и неизъяснимым образом трогало душу: сумрак вечера, озаренный факелами, стены, сплошь унизанные плачущими грузинками, окутанными в белые чадры, протяжное пение духовенства, за колесницей толпы народа, воспоминание об ужасной кончине Грибоедова - раздирали сердца знавших и любивших его! Вдова, осужденная в блестящей юности своей испытать ужасное несчастье, в горестном ожидании стояла с семейством своим у городской заставы; свет первого факела возвестил ей о близости драгоценного праха; она упала в обморок, и долго не могли привести ее в чувство".

Это было 17 июля 1829 г. ровно через год и один день после их стремительного объяснения; ровно в самую годовщину того дня, который провел Грибоедов "повиснув на губах" княжны Нины Чавчавадзе. Самый же брак их продлился всего три с половиной месяца. Грибоедов был прав, когда писал, что его живой роман во сто крат занимательнее романов Купера.

Мы потому так подробно остановились на истории грибоедовской любви и смерти, что это было не случайное трагическое заключение, механически прицепленное судьбой к его жизни. Здесь, в этом мрачном и романтическом финале, только отчетливей прозвучал общий лад грибоедовской жизни, богатой чувствами, впечатлениями и событиями. Грибоедов был человек замечательного ума, большого образования, своеобразного, очень сложного и, в сущности, обаятельного характера. Под суховатой, а часто и желчной сдержанностью хоронил он глубину чувства, которое не хотело сказываться по пустякам. Зато в достойных случаях проявлял Грибоедов и сильную страсть, и деятельную любовь. Он умел быть и отличным, хоть несколько неуступчивым, дипломатом, и мечтательным музыкантом, и "гражданином кулис", и другом декабристов. Самая история его последней любви и смерти не удалась бы личности заурядной. Наконец, поэзия была величайшей любовью его жизни... Но вот вопрос, один из главнейших вопросов о Грибоедове: эта любовь к поэзии - была ли взаимной? Муза поэзии дарила ли Грибоедова взаимной любовью?

То обстоятельство, что все написанное Грибоедовым до и после "Горя от ума" не представляет литературной ценности, никогда и никем не отрицалось, даже Н.К. Пиксановым, самым деятельным поклонником Грибоедова, положившим на изучение своего любимого автора так много труда и знания. Грибоедов - "человек одной книги". Если бы не "Горе от ума", Грибоедов не имел бы в литературе русской совсем никакого места. В чем же дело? Несовершенство того, что написано раньше "Горя от ума", можно, допустим, объяснить незрелостью и неопытностью. Но чем объяснить количественную и качественную ничтожность всего, что было написано после? Ведь Грибоедов умер через девять лет после окончания своей комедии. В эти годы не произошло ничего, что могло бы понизить его волю к творчеству. Напротив, эта воля достигла, быть может, особого напряжения. Внешних препятствий тоже не было. Но Грибоедов не мог создать ничего. Свое творческое бессилие он сознавал - и мучился чрезвычайно. В 1825 году он писал из Крыма своему другу: "Ну вот, почти три месяца я провел в Тавриде, а результат нуль. Ничего не написал. Не слишком ли я от себя требую? Умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. Что у меня с избытком найдется, что сказать, - за это ручаюсь. Отчего же я нем? Нем, как гроб!"

Творческое бессилие Грибоедова после "Горе от ума" несомненно. Но история литературы, признавая его как факт, не стремится дать ему объяснения, точно бы умолкая перед неисследимыми глубинами творческой психологии. Кажется, однако, что многое может быть тут объяснено - и не без пользы для установления правильного взгляда на само "Горе от ума". Попробуем хотя бы наметить это объяснение, поскольку пределы газетной статьи тому не препятствуют.

До "Горя от ума" писания Грибоедова шли по двум линиям, сильно разнящимся друг от друга. С одной стороны, это были лирические стихи, попытки творчества поэтического, в точном смысле этого слова. И вот тут нельзя не сказать прямо, что эти попытки из рук вон слабы. Но, видимо, и они давались Грибоедову не легко. До нас дошло лишь несколько стихотворений, банальных по содержанию и беспомощных по форме. Приведу для примера "Эпитафию доктору Кастальди":

Из стран Италии-отчизны
Рок неведомый сюда его привел.
Скиталец, здесь искал он лучшей жизни...
Далеко от своих смерть близкую обрел.

Это вовсе не худшее из тогдашних стихотворений Грибоедова. Но недостатки его очевидны, а достоинств у него нет. Меж тем это писал не мальчик: автору было уже двадцать шесть лет. И вот что замечательно: в это самое время он уже обдумывал "Горе от ума".

Другой цикл грибоедовских писаний составляли пьесы и отрывки легкого комедийного и водевильного характера. До нас дошло их несколько. Несмотря на пустячное содержание, они качественно гораздо выше грибоедовской лирики. В них есть известная сценическая ловкость. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что о настоящем авторстве здесь говорить не приходится. В самом деле: "Молодые супруги" - стихотворная (ужасающими стихами) переделка французской пьесы; "Студент" написан в сотрудничестве с Катениным; "Своя семья" - лишь несколько сцен, вставленных в комедию Шаховского; "Притворная неверность" - просто перевод; "Кто брат, кто сестра" - написано в сотрудничестве с Вяземским. Итак, если не считать совершенного пустячка (водевильной интермедии с куплетами) - все, что тут носит имя Грибоедова, оказывается или переводом, или переделкой, или, наконец, писано под наблюдением и воздействием более зрелых и опытных авторов: Катенина, Шаховского, Вяземского.

Если мы теперь обратимся к периоду после "Горя от ума", то сразу заметим знаменательное явление: от комедийного жанра Грибоедов решительно отвертывается. Он пишет "важные" лирические стихи и набрасывает трагедии высокого стиля. Но лирика остается почти на том же низком уровне, на каком она находилась до "Горя от ума". Только в послании к актрисе Телешовой да в стихотворении "Освобожденный" при желании можно найти кое-какие достоинства. Что касается трагедий, то Грибоедов сам сознавал их роковые недостатки, страдал - и дело не шло дальше набросков, планов, отдельных сцен.

Это происходило оттого, что при обширном уме своем, при всем понимании поэзии, при огромной любви к ней - поэтического дара Грибоедов был лишен - и сознавал это. В 1826 году он писал тому же Бегичеву: "Поэзия! Люблю ее без памяти, страстно, но любовь одна достаточна ли, чтобы себя прославить?"

Вот тут мы и подходим к "Горю от ума". Падение грибоедовского творчества после этой комедии навсегда останется необъяснимым, если мы будем на него смотреть как на падение. В действительности никакого падения не было: в поэтическом и трагедийном искусстве большого стиля, которого от себя требовал Грибоедов, он, как раньше был, так и после остался беспомощным. Опыт "Горя от ума" не мог ему здесь пригодиться, потому что это был не более как развитой опыт той легкой, комедийной линии творчества, от которой Грибоедов отказался, которую сам не почитал достойной себя.

"Горе от ума" есть результат бытовых наблюдений и известного строя мыслей, сближавших Грибоедова с декабризмом. Под сильным напором переживаний, вполне ограниченных областью современной Грибоедову общественности и политики, эти наблюдения вылились в комедию, обильно насыщенную общественно-сатирическим материалом. Но как художник сам Грибоедов требовал от себя большего. Он сам сознавал, что сатирический импульс "Горя от ума" не есть импульс "большого" искусства, истинной поэзии, - и томился тем, что для этого искусства судьба не дала ему сил.

"Горе от ума", при всем блеске диалога, при всей жизненности героев, при всех сценических достоинствах (которых в нем много, несмотря на общеизвестные недостатки), - все же не более как сатира, произведение, по самой природе своей стоящее, так сказать, на втором плане искусства. При максимальных достоинствах сатира все же бескрыла, как басня. Окрылить ее может только внутреннее преодоление, придание ей второго, более углубленного, общечеловеческого и непреходящего смысла, которого нет в "Горе от ума", но который вскоре сумел придать своей комедии Гоголь. За образами захолустного городка Гоголь открыл огромные философские перспективы, от сатиры вознесся на высоту религиозно-творческого подвига, которого Грибоедов жаждал, как потенциальный художник, и до которого, как реальный сатирик, не поднялся: не знал, куда может привести "преодоленная" сатира, и в "Горе от ума" не пытался ее преодолеть.

Все, что у Гоголя углублено и вознесено, у Грибоедова остается в плоскости данного бытового уклада. Гоголь свою комедию показал, как нашу общую до сего дня трагедию. "Ревизор без конца!" - восклицает Гоголь. И он прав, потому что вечной остается тема его комедии. О "Горе от ума" мы отчетливо знаем, что оно кончилось вместе с концом фамусовской Москвы.

Россия останется вечно признательной Грибоедову. Мы вечно будем перечитывать "Горе от ума" - этот истинный "подвиг честного человека", гражданский подвиг, мужественный и своевременный. Мы всегда станем искать в комедии Грибоедова живых и правдивых свидетельств о временах минувших. Мы отдадим справедливость яркости и правдивости изображения. Но в глубокие минуты, когда мы, наедине с собой, ищем в поэзии откровений более необходимых, насущных для самой души нашей, - станем ли, сможем ли мы читать "Горе от ума"? Без откровения, без прорицания нет поэзии. Вот почему сам Грибоедов не продолжил его традиции, не захотел использовать опыт, добытый в создании этой вещи. Он знал, что такое поэзия, к ней стремился мучительно, - но этот путь был для него закрыт.

Владислав Фелицианович Ходасевич (1886-1939) поэт, прозаик, литературовед.

(продолжение)

О. В. Богданова,
Санкт-Петербургский государственный университет
доктор филологических наук, профессор

Загорецкий, как и Чацкий, является частью московского столичного общества. У него тоже есть «неповторимое» лицо: он единственный может быть признан в пьесе подлинным негодяем и подлецом; в этом персонаже ни разу не названа черта, которая бы могла хотя бы в какой-то мере расположить к нему. Платон Горич о нем: «Отъявленный мошенник, плут» (с. 76). Хлестова: «Лгунишка он, картежник, вор» (с. 77) и др. При этом Загорецкий даже не оскорбляется подобными характеристиками: «И оскорбляться вам смешно бы, / Окроме честности есть множество отрад…» – произносит Чацкий. Честность и честь разделяют эти персонажи. Чацкий и Загорецкий оказывается крайними полюсами столичного московского общества, являясь частью его и одновременно сильно (но по-разному) «выдаваясь» из него:

Чацкий (+) —> Фамусов и московское общество <— Загорецкий (-).

Противопоставление Чацкого Загорецкому как бы «измельчает» характер Чацкого, но при этом «уравновешивает» систему персонажей. При такой расстановке героев (не обязательной при социально-политической интерпретации) система образов пьесы обретает устойчивость и равновесность, а главное – цельность. Все герои комедии Грибоедова разные, но они части единого целого, светского общества, к которому принадлежат и частью которого являются. Грибоедов стремится не противо поставить личности героев, но со поставить их, не привести их к открытому сюжетному (и/или идеологическому) столкновению, но комическими средствами выявить сложную природу неоднозначной человеческой натуры и философически «смешать» их, разных героев, в едином доме (обществе), т. е. уравняв их в плане социальном (ибо они все гости одного дома), но разведя их в плане этическом, моральном. Грибоедов видел «пестроту» столичного света, но учитывал законы человеческого обще жития. В конечном счете он вывел на первый план не социально-политические разногласия, а морально-нравственные, этические, психологические.

И если воспользоваться суждением, оброненным в комедии в связи с образом Загорецкого, и перенести его на Чацкого: «…у нас ругают / Везде, а всюду принимают» (с. 76) – то яснее становится итог комедии Грибоедова. В обществе, по Грибоедову, сохранится status quo. Со временем сплетни затихнут, и резкость суждений героя будет прощена. Это понимает автор, это понимает Фамусов и Хлестова, но этого (пока) не понимает влюбленный юный расстроенный Чацкий 25 . Оттого таким нелепым выглядит его побег из Москвы. Но Грибоедову важен такой герой – юный, эмоциональный, живой, сомневающийся, ошибающийся, дерзкий и даже в чем-то глупый, но именно в нем писатель видит черты лучшей части московского света, ибо он нравственен, чист, открыто откровенен, прямолинеен, «чувствителен». Автор видит нелепость поведения героя, но не судит его строго, не считает его более сумасшедшим, чем другие, скорее наоборот. Он больше, чем иные персонажи, наделен у Грибоедова умом сердца .

Выступая на стороне осужденного светом неординарного мыслителя Чаадаева, Грибоедов хочет показать, что «сумасшедший» публицист и философ не угрожает обществу, но стремится помочь ему, не призывает к борьбе или обличению Отечества, а пытается к лучшему изменить его устои и порядки. «…этот человек разумеется в противуречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет , зачем он немножко повыше прочих…» – пишет Грибоедов Катенину. Именно этим «простить не хочет» и обеспокоен Грибоедов. Он не выстраивает идеологические конфликты, не делает акцентов на социально-политической проблематике, не выдвигает гражданские приоритеты, он рассуждает философически, глубоко и емко. Писатель говорит о сложности и разнообразии мира, о цельности и противоречивости общества, об особости и особенности каждого человека. Он не хочет борьбы, не допускает принципиального столкновения – он на уровне комического повествования старается снять остроту конфликта, допустить свободу мнения каждого в обществе, добиться признания этих убеждений светом. Не во всем разделяя убеждения Чаадаева (и Чадского), тем не менее Грибоедов признает за ним (за ними) «здравомыслие» и право «своё суждение» иметь. Прав был Пушкин, когда говорил о том, что единственный по-настоящему умный в комедии – автор, Грибоедов.

Сегодня уже можно говорить о том, что подход, согласно которому в Чацком необходимо обязательно видеть героя, вступившего в идейную борьбу с окружающим его светом, устарел или (во всяком случае) может быть пересмотрен. Отказываясь от «классового подхода», допустимо предположить, что задача автора была не в выявлении борьбы, а в отказе от нее. В восприятии главной идеи комедии необходимо учитывать (прежде всего) позицию самого автора и его главную идею, художественную задачу, которую он перед собой ставил при создании «сценической поэмы». И для этого необходимо коснуться особенностей личности самого писателя.

Грибоедов сегодня – прежде всего автор блестящей комедии, т. е. литератор. Но Грибоедов в начале ХIХ века – прежде всего дипломат, государственный деятель. Сам «закон» дипломатической миссии, при которой с 1817 года служил Грибоедов, с одной стороны, отражал свойства его характера, с другой – накладывал на него определенный отпечаток.

Надо заметить, что характер Грибоедова был ярким, не простым и по-своему противоречивым. С одной стороны, подобно своему герою, его отличали неудержимая острота ума, яркость наблюдений и веселый нрав. Вспоминая петербургские годы Грибоедова (1815-1818), С.Н. Бегичев замечает: «С его неистощимой веселостью и остротой, везде, когда он попадал в круг молодых друзей, был он их душой…». П.А. Вяземский (1828): «…он умен, пламенен, с ним всегда весело». Об открытом добросердечном характере вспоминает А.А. Бестужев (Марлинский): «Кровь сердца всегда играла на его лице». Пушкин, как известно, говорил о Грибоедове: «Это один из самых умных людей в России». С другой стороны, тот же Вяземский, наблюдая за Грибоедовым, отмечал: «В Грибоедове есть что-то дикое... в самолюбии: оно, при малейшем раздражении, становится на дыбы, <…> в самолюбии своем, и в разговорах, в спорах были у него сшибки задорные». Т. е. он умен и при этом не сдержан, он остер и при этом может быть опасно резок, он душевен, но при этом может быть обидчив и холоден. И в таких характеристиках Грибоедов сам попадает в разряд «прототипа», о котором можно говорить со всей серьезностью и очевидностью: Чацкий более других героев пьесы персонаж авторский 26 .

Но важна для понимания основополагающей идеи пьесы и еще одна составляющая характера и взглядов Грибоедова. С одной стороны, слова А.А. Бестужева: «С Грибоедовым, как с человеком свободомыслящим, я нередко мечтал о желании преобразования России…». С другой – не участие Грибоедова в тайных обществах, его ирония по поводу того, что «сто прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России». И на фоне всего сказанного выше – оценка Н.Н. Муравьева-Карского: «...Грибоедов в Персии был совершенно на своем месте... он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию... не найдется, может быть, в России человека, столь способного к занятию его места». Т. е. сослуживец Грибоедова свидетельствует о его высоком дипломатическом даре, об умении быть гибким, терпимым, сдержанно разумным, миролюбивым и лояльным. Это последнее важно для понимания художественной задачи пьесы.

25 Ср. Гончаров: «Конечно, Павла Афанасьевича Фамусова он <Чацкий> не образумил, не отрезвил <...> Но теперь <...> наутро, благодаря сцене с Чацким, вся Москва узнает – и пуще всех "княгиня Марья Алексевна". Покой его <Фамусова> возмутится со всех сторон <...> Он едва ли даже кончит свою жизнь таким "тузом", как прежние <...> Молчалин после сцены в сенях не может оставаться прежним Молчалиным. Маска сдернута, его узнали и <...> ему надо прятаться в угол...» и т. д.
26 Как, вероятно, и его дядя, реальный (настоящий), чьи принципы, характер и поведение легли в основу образа Фамусова. См. отрывок «Характер моего дяди» Грибоедова: «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующим, характер моего дяди…» (и далее).