О почестях я не вздыхал с тоской,
Не жалел, что славы лишен мирской,
Но как перед смертью нам не вздыхать?
Ведь тысячи дум надо в землю взять!
Ни длительной жизни я не желал,
Ни богатств у мира я не просил.
Но каждый вздох мне смертью бывал.
Коль его я народу не приносил.
Лишь затем желал я власти, честей,
Лишь затем я жаждал сиянья венца,
Чтобы тысячам тысяч несчастных людей
Слезы с глаз стереть, облегчить сердца.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тот жалок народ, чья рука слаба,
Жалка страна, что врагу – раба.
Народа, что землю свою и жизнь
Разбойникам предал, жалка судьба.
Так пламенно, страстно и с нескрываемой душевной болью писал наш великий предок Хачатур Абовян (1809-1848) в стихотворении “Человек, любящий свой народ, перед своей смертью”, ставшем, наряду с другими, своеобразной программой жизни “неистового Хечана”. Светлая личность, родившаяся в неведомом миру канакерском тихом уголке под Ереваном, открывшая глаза армянам на современный ему мир и наметившая яркую путеводную звезду исторического грядущего для разделенного и стонущего под игом иноземных деспотий несчастного, забитого народа, чью судьбу он разделил сполна, и, наконец, с загадочным и до сих пор невыясненным концом жизненного пути…
Хачатур Абовян начальное образование получил в Эчмиадзине, затем учился в тифлисской духовной семинарии Нерсисян. Были среди его учителей широко мыслящие люди с передовыми взглядами, пробуждавшие в нем интерес к знаниям, любовь к наукам. В эти годы в сердце мечтательного юноши созрела пламенная любовь к простому народу, прозябавшему в невежестве, в вечном страхе за свое физическое существование под властью иноверцев.
После присоединения Восточной Армении к Российской империи в 1828 г., уже в тридцатые, Абовян – студент прославленного Дерптского университета (Тарту, Эстония), в котором было довольно сильно немецкое влияние. Здесь он оказывается в кругу образованнейших людей с европейским мышлением – преподавателей и студентов, что явно сказалось на духовном и творческом облике будущего педагога и писателя-демократа. В Дерпте, в частности, он познакомился с В. Жуковским, сыновьями Карамзина…
По окончании университета, полный новых идей, Абовян возвращается на Кавказ. Увы, благородные порывы молодого интеллигента натолкнулись на равнодушие местных властей: как в центре края и средоточия армянской общественно-культурной жизни – в Тифлисе, так и в родном Ереване. Повсюду он встречает препятствия, недоверие тех, кто занимался вопросами образования, культуры, печати… Чтобы в какой-то мере претворить в жизнь свои новаторские идеи в педагогике, Абовян создает частное учебное заведение. Он старается привить своим воспитанникам возвышенные, патриотические чувства, готовит их к просветительской деятельности. На него и его дела смотрят косо…
Тем не менее он не отчаивается: в эти годы пишет также стихи, рассказы, очерки, статьи и, наконец, создает в начале сороковых годов на доступном простому народу языке, ашхарабаре, бессмертный памятник армянской литературы – роман “Раны Армении. Плач патриота”.
“Раны Армении” – шедевр новой армянской литературы, оригинальное по форме и содержанию воплощение ее эпических и художественных традиций.
Микаэл Налбандян подчеркивал, что в романе — “подлинное воплощение национальной поэзии”, “душа нации, современное положение нации, представления нации” и если “Раны Армении” обладают “какими-либо достоинствами и если эти достоинства можно оценить – то именно только с точки зрения европейских канонов, которые исходят всегда из замысла произведения и из того, насколько удачно понял и разрешил автор поставленную перед самим собой задачу… Выдающийся писатель-демократ XIX века в ответ тем, кто пренебрежительно считал сочинение Абовяна “мужицким”, написанным “для простого народа и простонародным слогом”, прямо парировал: “Не согласен! Оно написано для всей нации!”
Патриарх армянской поэзии Ованес Туманян высоко ценил роман и, в частности, писал: “…это и вопль патриота, исполненный скорби и стенаний, и национальная эпопея, дышащая силой и гордостью, и панегирик облагодетельствованного и спасенного, полный слез радости, благодарственных возгласов и благословений. И все, что исходит из его сердца, из его уст, из-под его пера, искренне, сердечно и правдиво…”
Мариэтта Шагинян, тонкий литературовед и одна из одареннейших и мудрейших армянских женщин-художников современности, писала: “Хачатур Абовян занимает почетное место в ряду гениальных сынов человечества. Подобно всем великим основоположникам национальных литератур на заре XIX в., он создал для своего родного армянского народа литературный язык, дал на этом языке многожанровые образцы литературы, показал своей жизнью самоотверженный пример служения родине. Его бессмертный роман “Раны Армении” до сих пор нельзя читать без волненья. Он исполнен глубокого гуманизма, потрясает своею любовью к родному народу и на века завещал армянам беречь и хранить нерушимую дружбу с великим русским народом”.
Об основоположнике новой армянской литературы написаны тома научных исследований, книг и статей начиная, пожалуй, почти с самого покрытого мраком его исчезновения из родного дома. Хачатур Абовян – многранная и мощная по интеллекту фигура, в полной мере отразившая литературно-культурные и общественно-политические реалии Армении и России начала XIX века, впитавшая ростки нового европейского мировоззрения и мироощущения, философию бытия и быта, столь отличные от турецко-персидского менталитета, навязанного армянам долгим мусульманским окружением и политическим диктатом, служила примером подлинного патриотизма, верности и преданности нации, символом духовного возрождения армянского народа.
Молодой Абовян воодушевленно восклицал: “Жить и умереть для Отечества – вот задача, выбранная мною с самых юных лет! Будучи еще отягченным как бременем деспотизма, так и невежества, не имея еще никакого понятия о европейском образовании, опоры, и даже никаких средств к достижению цели, одну я эту питал в душе мысль. Одним я этим возгорался желанием”.
К своему 200-летию великий сын Армении пришел отнюдь не в ореоле “ветхого набальзамированного” классика, чьи заветы и наказы давно уже преданы забвению и подвергаются ревизии “новых идеологов” и “вершителей судеб”. Абовян, пожалуй, злободневен и в наше неспокойное время, когда в калейдоскопе непредсказуемых глобальных событий и неожиданных зигзагов исторической судьбы вновь проходит испытание весь уклад привычного, казалось бы, устоявшегося мира, в том числе и закавказского… Истины, высказанные просветителем уже позапрошлого века, напоминают о себе и обретают “кровь и плоть” и в наши дни…
Хачатур Абовян родился и жил в удивительную историческую эпоху. Возможно, родись он в “благостные и добронравные времена”, — вырос бы заурядным провинциальным человечком, “не лезшим поперек батьки в пекло”, став добросовестным учителем -“варжапетом”, сносно или даже очень хорошо учил бы детишек грамоте, радовался своим нехитрым и скромным житьем-бытьем в кругу любимых домочадцев. Но мальчик был любопытен, смышлен, расторопен, страстно тянулся к иной жизни и иному миру. А мир этот уже диктовал свои условия… Невозможно говорить о присоединении Восточной Армении к России и не вспомнить сразу же об Абовяне и его святом завете – “навеки с Россией”. Уникальный роман “Раны Армении” – шедевр армянской литературы нового времени, пронизанный острой болью за поруганный родной народ и в то же время воодушевляющий и поднимающий его на борьбу с поработителями всех мастей, — квинтэссенция его духовной и нравственной мощи! Властитель дум армян – Ованес Туманян, говоря о всенародном желании присоединиться к России, очень точно определял роман Абовяна как “правдивое отражение исторического настроения армян, их давнего желания видеть свою страну в составе России”.
Действительно, Абовян – великий и самый вдохновенный выразитель русской ориентации армянского народа. Он глубже и многостороннее других понимал и объяснял значение этого присоединения. Вспомним: детство будущего писателя-патриота было омрачено безотрадной мусульманской тиранией, накладывавшей отпечаток на всю восточноармянскую действительность. В бегстве от безысходности и в поисках “светлой полосы” в жизни и “глотка свежего воздуха” он уезжает на учебу в столицу единоверной Грузии, ставшей с присоединением ее к России еще в 1801 году форпостом самодержавия в Закавказье. В русско-персидскую войну 1827-1828 гг. Абовян был в горниле войны, почувствовал “душой и телом” страдания родного народа, стал очевидцем всего происходящего. Все чувства, переживания и тяготы, осмысленные под пером талантливого писателя вылились в бессмертные страницы эпопеи “Раны Армении”.
Как-то Ов.Туманян заметил, что у Абовяна “была возможность увидеть и оценить истинную картину жизни нашего народа и создать художественную летопись той поры”; он же предложил и обосновал верное прочтение романа “Раны Армении” – это “отображение и история великой войны, это и душевное страдание, причиненное армянскому народу”. Проницательный Туманян подчеркивал, что роман вобрал в себя “муки и мечты армянского народа в последний период его истории, и именно в этом кроется тайна того, что она считается у нас священной”. Оценивая непревзойденный труд своего великого предшественника, Туманян заключает: “Наш народ любит “Раны Армении” прежде всего потому, что они являются огненными устами, выразившими протест всей нации против грубой и темной азиатской тирании, верным толкователем исторических настроений армянина – его давнего желания жить под покровительством русских…” Другой мэтр армянской поэзии, Ав.Исаакян, заметил, что шедевр творчества Абовяна – роман “Раны Армении” в то же время “наш сердечный договор с великим русским народом, ставший заветным в смертельных схватках за жизнь”.
Будучи европейски образованной, тонкой и проницательной личностью, Абовян, конечно же, отлично осознавал истинные цели русского царизма на Кавказе – это была, естественно, не столько забота об интересах и благополучии “туземных народов”, сколько в первую очередь продвижение и закрепление Российской империи “на перекрестке миров” – на подступах к Средиземноморью и Ближнему Востоку. Но в то же время Абовян, как и почти все деятели литературы и искусства того времени, не представлял будущего армянского народа (по крайней мере – его восточной ветви) и его культуры вне связи с мощной северной державой и великой русской культурой. И именно в этом его безусловная историческая заслуга. Более того, в армянской действительности он сам был первым ярким деятелем, испытавшим благотворное влияние русской духовности, и в то же время убежденным проводником литературы и культуры России, подчеркивал исключительную важность русского языка в приобщении раздвоенного армянского народа к высотам общечеловеческой культуры.
Хачатур Абовян, вращавшийся в кругах передовой интеллигенции России и Кавказа со студенческих лет, проявлял интерес и к языкам, довольно хорошо владея некоторыми их них. В частности, высоко ценил русский язык, относя его к одному из “самых богатых и самых необходимых языков мира”. Придерживаясь мнения, что вообще цель изучения любого языка – “подружиться с духом того народа, которого языку мы учимся”, армянский просветитель особо выделяет русский язык, считая его одним из важнейших для армянского народа: “И какой из восточных или западных языков может в этом отношении способствовать нашей нации более всех, как не русский, которого польза и качества заставили и образованных народов нашего времени заниматься им, тем более армян, которые видят всю необходимость изучения его”.
Армянский писатель общался с некоторыми выдающимися деятелями русской культуры. Так, он с душевным трепетом писал поэту В.Жуковскому: “Еще на заре детства к Вам были направлены благороднейшие чувства и порывы моего сердца. И если существует настоящая гармония в человеческих сердцах, связь, которая соединяет миры, находящиеся на расстоянии миллионов миль друг от друга, и уносит в вечность все скудное и невесомое мира сего, то никогда разлука в этом мире не может послужить причиной, чтобы я перестал уважать, почитать и любить Вас. То, чем Вы являетесь для меня, не может сравниться ни с чем на свете”. Таким образом, Хачатур Абовян выражал искреннюю любовь своей возвышенной души не только к самому поэту Жуковскому, но и ко всей боготворимой им прогрессивной России, разделяющей радости и горести многострадального армянского народа.
Высоко ценили патриотический подвиг и творческое наследие Х.Абовяна русские друзья армян и в советский период. Благодаря проводимой Кремлем активной и сплачивающей народы Советского Союза взвешенной, хотя и далеко неоднозначной, национальной политике, имя и дело верного глашатая армяно-русской дружбы особенно пропагандировалось в связи со столетием со дня смерти Хачатура Абовяна, широко и торжественно отмечавшегося во всесоюзном масштабе в 1948 г. Заметим, страна только-только приходила в себя после кровопролитной и долгой мировой войны, и тем не менее тогда в Союзе нашлись силы и средства широко отметить значимую и знаменательную дату в культурной жизни одного из древних народов – в Москве, Ленинграде, Ереване и других крупных городах проводились научные конференции, писательские форумы, различные памятные мероприятия… “Высадился русский десант” в те незабываемые дни золотой армянской осени 48-го и в Ереване – на приуроченном к абовяновским торжествам совещании правления Союза писателей Армении состоялся большой разговор о роли и значении выдающегося армянского просветителя и вехах развития армянской литературы. Приехали такие корифеи русской советской литературы и возглавлявшие СП СССР писатели, как Н.Тихонов и К.Симонов, литературовед В.Кирпотин, переводчики произведений Абовяна С.Шервинский и В.Звягинцева, другие видные деятели русской культуры. Так, Н.Тихонов, в своей речи при посещении селения Канакер, в частности, заметил: “Меня волнует то обстоятельство, что я нахожусь на родине великого Абовяна и имею возможность обратиться к вам от имени Союза советских писателей СССР. Абовян призывал к священной дружбе армянского народа с русским народом. Его мечта осуществилась!”
Другой верный друг Армении, К.Симонов, писал: “120 лет прошло со времени событий, которые описывает Абовян в своем романе “Раны Армении”, но до сих пор невозможно читать этот, написанный кровью израненного сердца, роман без глубокого волнения, без того, чтобы твое собственное сердце не билось в груди сильней – то одержимое чувством любви, то одержимое чувством ненависти. Великий писатель, умерший 100 лет назад, являл собой пример настоящего народолюбца и демократа, человека, который горячо и страстно верил, что будущее армянского народа лежит на путях дружбы и братства с русским народом”.
Сергей Шервинский, маститый русский переводчик, потрудившийся на славу и подаривший в 1948 г. “Раны Армении” русскому и всесоюзному читателю в преддверии памятной даты Абовяна, писал позднее в своей серьезной и объемистой литературоведческой статье “О стиле “Ран Армении” (1955): “Когда мы читаем “Раны Армении”, у нас остается впечатление полного единства этой книги, как целого. Между тем сколько-нибудь внимательный читатель без труда усмотрит в романе смешение различных, порою вроде бы не вяжущихся друг с другом литературных стилей. Почему же это не мешает единству? Не мешает потому, что замысел романа и его душевное напряжение столь значительны, столь поглощают ум и сердце читателя, что он готов простить автору не только стилистический разнобой, но и неровность изложения, слабость отдельных сцен. Неровность и пестрота романа “Раны Армении” бывали не раз отмечены. Задача – раскрыть мучительную судьбу армянского народа, привлечь к нему внимание культурного человечества, а также провозгласить во всеуслышание неизбежность и благодатность сближения с русским народом – выполнена была Абовяном в его романе с неуклонной последовательностью, с той безудержной страстностью, которой нельзя не восхищаться при чтении этой патриотической исповеди”. Касаясь жанра, структуры и стилистики произведения, Шервинский профессионально замечает, что это едва ли роман в обычном понимании этого термина: страницы, подходящие под это понятие, перемежаются в нем с большими отрывками художественного очерка, исторического повествования, философских рассуждений, со всякого рода отступлениями, которыми так богата эта книга. Однако, убежден переводчик, без своей пестроты “Раны Армении” потеряли бы “горячность своей непосредственности” – подобного “извержения чувств, взрыва темперамента”, пожалуй, не встретить во всей мировой литературе. С.Шервинский напоминает, что Абовян не подверг свой роман окончательной доработке (“в сыром виде” переписывалась книга почитателями автора и последователями его идей, а опубликован роман был только в 1858 г., т. е. спустя десять лет после таинственного исчезновения писателя), а авторское предисловие к роману справедливо называют “литературным манифестом” писателя-патриота. “Именно в нем, — подчеркивает переводчик, — Абовян пылко и убежденно высказал тезисы, которые считал основными в свой литературной деятельности: писать надо для народа и о народе и писать на языке, понятном народу”. С.Шервинский отмечает, что Абовян, избрав своим героем молодого крестьянина Агаси и его среду, тем самым заложил основу демократического направления в армянской прозе. Он акцентирует внимание на том, что роман написан не на “мертвом грабаре”, а на живом ереванском диалекте, с элементами гюмрийского и карабахского говоров. Автор статьи, давая скрупулезный анализ произведения, выделяет в “Ранах Армении” несколько стилистических пластов, не только не близких друг другу, но иногда и прямо противоречивых. Здесь “уживаются” ораторская речь и “протокольный стиль”, художественно-риторические приемы и элементы народности, реалистический народно-бытовой очерк и страницы, окрашенные “прямым сентиментализмом”, сплетающиеся с “условно-романтической струей”. Русский переводчик и литератор вполне рассудительно считает, что в армянском романе не следует искать следов прямых подражаний или буквальных влияний, но несомненно, что великие писатели, главным образом русские (прежде всего Гоголь), “предоставили” Абовяну материал для творческого выражения мыслей и чувств, “запали” в его душу. “На заре новой армянской литературы, — пишет Шервинский, — Абовян бросил в ее почву урожайнейшие сорта семян, взятые преимущественно из запасов русской литературы… При всей склонности к сентиментализму и риторике Абовян был прежде всего художником-реалистом: когда бы не это, едва ли “Раны Армении” сохранили бы для нас нынешний животрепещущий интерес не только как документ общественно-политический, но как факт художественного творчества”.
Хачатур Абовян хорошо знал и любил русскую литературу, был одаренным переводчиком. Его переводы были сделаны на ашхарабаре – “переводил я так, чтобы по душе было нашему народу”. Абовян обратился к творчеству Карамзина, Хемницера, Крылова, идейное содержание и политическая направленность которых, несомненно, импонировали настроениям и взглядам самого переводчика.
Передовая русская культура, блестящее образование позволили Абовяну стать одним из самых эрудированных людей армянского общества того времени, что дало ему возможность развернуть активную просветительскую деятельность, бороться по мере своих возможностей против господствующей клерикально-феодальной идеологии. Однако, как известно, чересчур неистовых борцов и “ершистых” правдолюбцев не любят ни в какие времена, даже если во мраке они зажигают искры просвещения, надежды, истины… Душная атмосфера эпохи, провинциализм, косность чинуш разного калибра сделали свое дело: во цвете лет Абовян, уставший от несправедливости мира и вероломности людей, вышел из дому и… не вернулся. Никто не знает, где его могила. Версий много (вплоть до той, что он просто тайно был сослан царскими властями на Сахалин – за крайнее вольнодумство и чрезмерно активную национально-патриотическую деятельность), достоверных и доказанных фактов – нет …
Армянской интеллигенции того времени (и тем более в более поздний период) грех было жаловаться на невнимание российского образованного общества к Армении, к армянскому народу вообще и к памяти Х.Абовяна в частности. Так, талантливый русский писатель С.Дангулов (тоже армянских кровей!) позднее писал об Абовяне: “Наверно, армянский народ не единствен, чья устремленность к свету, а вместе с тем самосознание, пробуждались и росли вместе с приходом в его жизнь личности яркой, символизирующей и незаурядный талант, и истинную энциклопедичность познаний, как правило, в сочетании с необыкновенной судьбой, подчас судьбой трагической. Кем бы ни было это лицо: крупным писателем, выдающимся ученым, государственным человеком, ниспровергателем отживших канонов – народ справедливо зовет его просветителем. Народ вкладывает в это имя свой смысл, неотторжимый от веры в будущее. Стоит ли говорить, что просветитель не возникал сам по себе, его творили мысль и деяния народа, по своей сути революционные. Когда я думаю о Хачатуре Абовяне, то он, великий писатель и педагог, представляется мне классическим образом просветителя, чья жизнь и творчество символизируют значительную веху в сознании Армении. Быть может, характерной чертой истинно великой личности является ее способность утвердить своим деянием то характерное, что свойственно времени, в котором личность живет; вобрать главное, что типично для твоих современников. Как свидетельствует провидица-история, действенность мысли в этом случае утраивается, а пророчество обретает силу невиданную. В ряде необыкновенных качеств Хачатура Абовяна, смею думать, было именно это достоинство: он прозрел будущее потому, что его мысль в полной мере постигла то значительное, что было свойственно его времени. Не мыслю себе художника и педагога, не постигшего это правило, тем более оно обязательно для человека, который вошел в историю своего народа в высоком звании просветителя”.
Искренний друг армян, современный поэт М.Дудин также восторгался гением писателя и реформатора: “Хачатур Абовян! Кто он и что он сделал в истории? Он был заступником народа, был борцом за справедливость, он был пророком истины. Он показал миру раны своей Армении в прямом понимании этого слова и, как гласит одна из легенд, ушел в туман истории в заоблачные вершины на Арарат. У каждого человека есть своя вершина. У Хачатура Абовяна есть Арарат – вершина его творческого духа. Как он собирался на эту вершину, дело воображения. Он шел к вершине своего творческого духа путем познания… Он был человеком, имеющим сердце Прометея. У него слово не расходилось с делом. Слово Абовяна было сутью действия его души, огнем Прометея, освещающим дорогу армянскому народу в диких ущельях вражды и ненависти. Слушайте и читайте, что говорит Хачатур Абовян о самой сути своей души, о ее любви. Как же мне не благодарить его за эту искреннюю любовь, которая во всей своей первозданной свежести дошла и до моего сердца”.
Абовян и спустя два столетия именно то крепкое духовное звено, которое связывало, связывает и, вне сомнения, еще долго будет связывать дружественные единоверные армянский и русский народы, армянскую и русскую литературы, Россию и Армению.
Абовян завещал своему народу: “…Живите душа в душу, любите друг друга. Ведь вы – порождение той самой страны, дети того самого народа, который удивил весь мир и еще впредь удивит. Берегите же друг друга, как берегли ваши предки, уважайте друг друга взаимно – вспомните предков ваших! Поклоняйтесь вашей земле и вашему народу”…
Будем верны этим благословенным заветам Просветителя и Патриота, не потерявшим смысла и в наши дни.
ВЫСОКОРОДНОМУ ВОЕНАЧАЛЬНИКУ,
ДОБЛЕСТНОМУ ПАТРИОТУ,
БЛАГОРОДНОМУ ПОТОМКУ ГАЙКА,
ВЕНЦЕНОСНОМУ РЫЦАРЮ СМБАТУ
С ЗАВЕРЕНИЯМИ В ГЛУБОЧАЙШЕМ ПОЧТЕНИИ
Пред кем открою ларец всечасных скорбей моих?
Кому показать могу зияние ран живых?
Тоскует лира моя, смирилась, удручена,
Давно в душе порвалась надежды былой струна.
Из склепа вышел бы я, где холод и тишина,
Оплакать клочек земли, где жизнь моя тлеть должна.
И в небытии без дна, где царствует смерть одна,
Меж предков святых почить в покое вечного сна.
Хоть горстку б своей золы к могилам их принести,
От ужасающих бед в небытие отойти!
Ты вновь оживил мой дух, где свет едва не потух,
Ты светом вновь озарил мой низко поникший дух.
Я видел, как любишь ты свою родную страну,
Узрел благородство твое, твоей души глубину -
И спала вдруг пелена с моих заплаканных глаз,
И снова окрылена, душа к тебе понеслась.
Мой смертный сон убежит, и к жизни снова вернусь.
Ты, родина, край чудес, и вы, о Гайка сыны,
Возвышенностью души и правдой своей сильны;
Явили мне новый рай, затеплили день святой
Над сумрачною моей измученною душой.
В тоске, на колени пав, я жду, когда же найду
Путеводительную на небе свою звезду.
В сей миг, когда, горяча, несется к небу мольба,
В выси стоишь, а внизу гайканцев храбрых толпа.
Виденьем дивным возник, слиянный с сонмом отцов,
По праву ты разделил бессмертие храбрецов.
Как тот Киликии вождь, ты тоже зовешься Смбат,
В тебе его доблесть, честь, и пыл, и сердце горят.
Мои отверзнешь уста, мечту донесешь мою
К героям нашим, мой зов услышат в любом краю.
Их слава веками бурь под пеплом погребена -
Тогда не знала странна, как их бесценна цена!
Если тебе не сплетен торжественный брабион,
И если нами еще достойно ты не почтен,
То Муза имя твое до самых небес вознесет,
Ты равен будешь богам, наш рыцарь и патриот.
И там, где память живет о наших святых отцах,
Впредь будет слава твоя, одолевая века,
Несокрушимо стоять, нетленна и высока.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда Крез, царь лидийский, – после того, как Кир завладел всем миром, захватив также его страну, и на поле брани войска, любимцы, друзья, военачальники покинули его, и он, Крез, выросший в жемчужных, самоцветами украшенных палатах, считавший, что нет на свете человека счастливее его, бежал, задыхаясь, перед воином-персом, чтобы хоть голову свою унести, – перс настиг его. Меч сверкнул над его головой, в глазах потемнело. Еще не лишился он жизни, но, думая, что смерть, вот-вот сейчас вырвет у него душу из тела, хотел уже сам вонзить меч себе в грудь, чтобы не от врага погибнуть, а воин, между тем, уже занес над ним меч, – как единственный сын царя, видя неминуемую смерть родителя, вдруг разверз уста: язык его, двадцать лет скованный немотой, разрешился, и сердце, двадцать лет молчавшее, впервые подало голос:
– Нечестивец! Кого убиваешь? Отведи свой меч! Не видишь разве, что перед тобою Крез, властитель мира?
Руки воина опустились, голова царская уцелела – двадцатилетний немой сын спас отца. Столько лет прожил бедняжка царевич, – и ни разу ни любовь родителей, ни их сострадание, ни страстное желание услышать его голос и тем сердце свое утолить, ни слава и величие, ни почет и власть, ни сокровища и богатства, ни любовь к миру и утехи его, ни приязнь и сладкая беседа стольких любимцев и друзей, ни гром небесный, ни сладостный напев потока или птиц пернатых за всю жизнь настолько не подействовали на его сердце, чтоб он издал хоть малейший звук, – но когда увидел он неминуемую смерть родителя, дорогого отца своего, сердце сбросило гробовую свою крышку, молчавший дотоле язык развязал свои путы, запечатленные его уста выговорили скорбь свою. Тоскующий отец, чья жизнь висела на волоске, услышал голос сына. При этом рассказе и ныне сердце слушающего загорается огнем, лишь только помыслит он, что сыновняя любовь так смогла разбить и сокрушить оковы, наложенные самой природой.
Тому уже не двадцать, а тридцать с лишним лет, дорогой мой родитель, возлюбленный народ мой, как сердце мое тоже загорелось огнем; горит оно и обращается в пепел; день и ночь слезы не покидают глаз моих, вздохи уст моих, – так жажду поведать вам, о друзья мои единокровные, мысль и заветное свое желание и лишь потом сойти в землю.
Что ни день, я воочию видел свою могилу, что ни час, огненный меч смерти вращался над моей головой; каждую минуту моей жизни ваше горюющее сердце сжигало и томило мое сердце, беспрестанно слышал я ваш сладостный голос, видел ваше радующее очи лицо, чувствовал вашу благородную мысль и волю, вкушал вашу чистую любовь и дружбу, размышлял об утраченной вашей славе и величии, о деяниях и жизни прежних великолепных царей наших и князей, о былых прелестях и чудесах милой родины, нашей священной земли, о несравненном нраве и подвигах доблестного народа армянского.
Вечно представал предо мною Масис, перстом указывал мне, какой страны я чадо; в мыслях моих вечно жив был рай, и во сне и наяву напоминавший мне о славе и величии нашей страны. Гайк, Вардан, Трдат, Просветитель говорили мне, что я их сын. Европа и Азия неустанно твердили мне, что я – дитя Гайка, внук Ноя, сын Эчмиадзина, обитатель рая. В поле или в церкви, вдали от дома или под кровлей, там, где ступала и ныне ступает нога моего народа, и камни словно хотели вырвать, извлечь из груди сердце мое.
Сколь часто при виде армянина хотел я последнее дыхание мое вырвать из груди и отдать ему.
Но увы! Язык мой был скован, а глаза отверзты; уста сомкнуты, а сердце глубоко; рука бессильна, а язык короток. Не было у меня казны, чтоб осуществить свои желания, не было и громкого имени, чтобы слово мое доходило куда следует. Книги же наши написаны на грабаре, а наш новый, живой язык не в почете, – и никак не мог я в словах выразить сердечную свою тоску. Приказывать я не мог, а ежели бы стал просить, умолять, никто бы моих слов не понял. А я ведь тоже хотел, чтобы надо мной не насмехались, не говорили, что я груб, глуп, что не сведущ в грамматике, в риторике, в логике. Я тоже хотел, чтоб говорили: «О как глубокомысленно, как мудрено умеет он излагать свои мысли, – сам черт ни слова не разберет, не поймет!..» Я тоже хотел показать себя, чтоб удивлялись мне, хвалили меня: я, мол, тоже дока в армянском языке!
Иные знают один язык – я знаю несколько. Немало разных книг начинал я переводить и не доводил до конца. А всяких стихотворений да сочинений на грабаре я столько сам выдумал, что они могут составить целую объемистую книгу.
Бог привел ко мне за это время нескольких детей, и мне пришлось обучать их грамоте. Сердце у меня разрывалось: какую бы армянскую книгу я ни давал им в руки, дети не понимали. Что ни начнут читать на русском, немецком, французском языке, все их невинным душам нравится. Нередко я готов был волосы на себе рвать, видя, что этим детям иностранные языки по душе больше, чем наш родной.
Великий армянский писатель, основоположник новой армянской литературы и нового литературного языка, педагог, этнограф.
Родился в селе Канакер в эпоху господства Персии, принадлежал старинному и знатному роду Абовенц.
1818-1822 - обучение в Эчмиадзине
1824-1826 - учёба в армянской школе Нерсисян в Тифлисе. Его учителями были замечательные армянские педагоги своего времени - Погос Карадагци и поэт Арутюн Аламдарян
1827-1828 - преподаёт в Санаинском монастыре
С мая 1828 работает в Эчмиадзине переводчиком и секретарём армянского католикоса
27 сентября 1829 с экспедицией во главе с профессором Дерптского университета Ф. Парротом поднимается на вершину Арарата
1830-1836 - обучение в Дерптском университете
1836 - возвращение на родину, отказ от духовного звания
1837 - июнь 1843 - смотритель местного уездного училища в Тифлисе, одновременно открывает частную школу с целью подготовки учителей для народных школ
C августа 1843 - смотритель местного уездного училища в Ереване
Весной 1848 готовился к отъезду в Тифлис, чтобы принять должность директора школы Нерсисян, но пропадает без вести
Открыл первое в Армении училище, основанное на европейских педагогических принципах, носившее совершенно светский характер (что в значительной мере восстановило против Абовяна церковных деятелей). Впервые преподавал и составлял учебники на разговорном языке (ашхарабар).
Первым в Армении начал заниматься научной этнографией, изучал быт и обычаи крестьян родного селения Канакер, жителей Еревана, а также собирал и изучал армянский, азербайджанский и курдский фольклор.
Его деятельности посвящено 5 (1948, 1955, 1964, 1969, 1984) биографических фильмов.
Произведения
Роман «Раны Армении»
Главное его произведение - исторический роман «Раны Армении» (1841, издан 1858), - первый армянский светский роман на разговорном языке. Посвящен освободительной борьбе армянского народа в период русско-иранской войны 1826-1828 и написан на живом народном армянском языке. Само название говорит о его патриотическом и политическом характере.
Абовян рисует тяжёлое положение армян при персидском владычестве.
Герой романа Агаси открывает галерею образов того «идеального гражданина и патриота», той положительной личности, воспроизведением которой были заняты и многие другие писатели; Агаси - предшественник будущих патриотов-народолюбцев второй половины XIX века.
Это произведение Абовяна завоевало право гражданства в литературе новому армянскому языку (до этого пользовались древнеармянским, так называемым «грабаром») и стало началом восточной новоармянской литературы.
Роман «Раны Армении» интересен также своей политической тенденцией и содержащимся в нём материалом по фольклору Армении (Абовян - противник Персии, ориентирующийся на Россию).
Абовян был также хорошим знатоком курдского языка, фольклора и быта; некоторые из его работ в этой области появились в печати на русском языке (в тифлисской газете «Кавказ», 1848).
Музей
С 1937 г. в Канакере, в старинном доме, где родился Абовян, был открыт его музей. Позже к дому было пристроено современное выставочное здание. В музее собраны личные вещи, редкая коллекция рукописей, книг и периодики. Перед музеем установлен памятник Абовяну.
Родился в селе Канакер близ Эривани (Еревана) в Эриванском ханстве, принадлежал старинному и знатному роду Абовенц.
1818-1822 - обучение в Эчмиадзине
1824-1826 - учёба в армянской школе Нерсисян в Тифлисе. Его учителями были замечательные армянские педагоги своего времени - Погос Карадагци и поэт Арутюн Аламдарян
1827-1828 - преподаёт в Санаинском монастыре.
С мая 1828 работает в Эчмиадзине переводчиком и секретарём армянского католикоса.
27 сентября 1829 с экспедицией во главе с профессором Дерптского университетаФридрихом Парротом поднимается на вершину Арарата.
1830-1836 - обучение в Дерптском университете.
1836 - возвращение на родину с целью открытия в Эчмиадзине семинарии для подготовки учителей армянских школ, конфликт с духовенством на этой почве. Завершение экономико-географического исследования «О путях улучшения экономического и культурного состояния Армении и армянского народа» (на немецком языке); отказ от духовного звания.
1837 - июнь 1843 - смотритель местного уездного училища в Тифлисе, одновременно открывает частную школу с целью подготовки учителей для народных школ.
C августа 1843 - смотритель местного уездного училища в Ереване.
1843-1844 - участие в физико-географических обследованиях Восточной Армении немецкого географа М.Вагнера; сопровождение прусского путешественника А. фон Гакстгаузена в поездках по Армении с целью изучения аграрных отношений; совместная поездка по Армении с немецким поэтом Ф. Боденштедтом, перевод на немецкий язык, по совету последнего, и подготовка к изданию в Германии армянских, курдских и азербайджанских песен
1845 - самостоятельная поездка к поселениям курдов, итогом которой стали работы «Курды и иезиды», «Очерк о происхождении, национальных особенностях, языке, быте и обычаях курдов» и др. (на немецком языке)
1846 - совместно с почётным смотрителем Эриванского уездного училища Н. В. Блаватским собирает материалы для первого в Армении краеведческого кабинета
Весной 1848 готовился к отъезду в Тифлис, чтобы принять должность директора школы Нерсисян, но пропадает без вести.
Открыл первое в Армении училище, основанное на европейских педагогических принципах, носившее совершенно светский характер (что в значительной мере восстановило против Абовяна церковных деятелей). Впервые преподавал и составлял учебники на разговорном языке (ашхарабар).
Первым в Армении начал заниматься научной этнографией, изучал быт и обычаи крестьян родного селения Канакер, жителей Еревана, а также собирал и изучал армянский, азербайджанский и курдский фольклор.
(1805- а 1848) - великий армянский писатель, демократ-просветитель, педагог, основоположник новой армянской литературы и нового армянского литературного языка. Абовян испытал благотворное влияние русской демократической культуры, таких её представителей, как Грибоедов, и др. Во время пребывания в Дерптском университете (1830-1836) Абовян близко познакомился с передовой русской общественной мыслью и литературной жизнью пушкинской эпохи. Это имело огромное значение для формирования его мировоззрения. Его друг - азербайджанский просветитель был лично связан с декабристами.
Абовян является автором романа «Раны Армении» (написан в 1840, первое издание - 1856) и ряда других произведений, в которых он с огромной силой отразил героику национально-освободительной борьбы армянского народа против персидских и турецких завоевателей. Он отстаивал право человека на свободу, в том числе на свободу национальную. Понимая свободу как следствие естественного равенства людей, Абовян отвергал христианскую мораль непротивления злу и утверждал идею активности народа. Указывая, что в христианской идеологии надо видеть одну из причин «несчастия нашей нации», он утверждал, что народ вправе применить оружие против своих врагов. Произведения Абовяна проникнуты глубокой верой в силу народа.
В своих произведениях Абовян разоблачает жестокость эксплуататоров-крепостников, попов, монахов, богатеев, показывает пробуждение духа протеста у крепостных. Однако слабое развитие классовой борьбы в 30-40-хгодах XIX в. в Армении не позволило Абовяну довести антикрепостническую идеологию до революционного демократизма, до требования революционного свержения крепостничества.
В философских высказываниях Абовяна имеется материалистическая тенденция. Не осмеливаясь ещё ставить под сомнение религиозно-идеалистические вымыслы, согласно которым мир порождён богом, «мировым духом», Абовян, однако, с большим вниманием относился к естественно-научным гипотезам об образовании солнечной системы, возникновении растительного и животного мира. Всем своим творчеством Абовян стремился приковать внимание людей к «земным делам» и с нескрываемой иронией говорил о «потустороннем» мире. Духовное для Абовяна есть свойство только некоторых тел. «Дерево есть, существует, но не осознаёт своё существование, животное осознаёт, но смутно; человек есть, существует, осознаёт своё существование потому, что мыслит».
Душа человека - свойство его тела, она появляется с ним и разрушается с ним, поэтому пустыми являются разговоры о потустороннем мире. Бессмертие человека- в его делах. Абовян понимал, что его идеи направлены против религии и идеализма, но сам он атеистических выводов не делал. Это свидетельствует о противоречивости философских взглядов Абовяна. Материалистические тенденции его философии особенно ясно выступают в вопросе о познании. Источник познания - предметы объективного мира. «Нам надо сначала чувственно выявлять предметы, а затем мыслью понять их порядок». «Сначала проверяй на опыте, а потом уже запирайся в комнату», - говорил он.
Рассматривая искусство как отражение жизни, Абовян требовал, чтобы армянская литература оставила религиозные темы и обратилась к жизни народа, воспевала его мудрость, героизм, отвагу и благородство. Высшая цель искусства - служить народу.
Одна из основных идей в творчестве Абовяна-идея нерушимой дружбы армянского народа с русским народом. «Могут миры столкнуться с мирами, народы могут прийти и исчезнуть, но пока у армянина есть дыхание и язык, как может забыть он тот час, когда русские освободили армянскую страну». Идеи Абовяна о вековечной дружбе армянского народа с русским народом, с народами Закавказья, как и другие его идеи, сыграли в истории армянской культуры огромную роль. Они вошли в сокровищницу демократической армянской культуры XIX в. и, будучи развиты революционным демократом
