Люди с синдромом Дауна живут среди нас. Они глядят нам в глаза, мы смотрим на них. Видим ли мы в них образ Божий? Видят ли они Его в нас?
Синдром Дауна - самая распространенная генетическая аномалия в мире.
По статистике, 1 младенец из 600-800 появляется на свет с синдромом Дауна. Это соотношение одинаково в разных странах, климатических зонах, социальных слоях. Оно не зависит от образа жизни родителей, цвета кожи, национальности. В нашей стране жизнь людей с синдромом Дауна до сих пор окружена массой заблуждений и предрассудков. Их считают глубоко умственно отсталыми и необучаемыми. Часто утверждают, что они не способны испытывать настоящей привязанности, что они агрессивны или, по другой версии, наоборот, всегда всем довольны. В любом случае, они не рассматриваются как полноценные личности. Между тем, во всех развитых странах мира эти стереотипы были опровергнуты еще 2-3 десятка лет назад. В США таких людей называют альтернативно-одаренными. И эти слова не просто дань модной политкорректности. Опыт московского "Театра простодушных" это подтверждает.
Справка:
Игорь НЕУПОКОЕВ родился в городе Краснокамске в 1961 году. Окончил ВГИК. Работал 12 лет на киностудии "Беларусьфильм" и в театре киноактера.
"Театр простодушных" был создан в 1999 году артистом театра и кино Игорем Неупокоевым. Артисты театра - люди с синдромом Дауна.
"Все началось совершенно случайно, - вспоминает Игорь. - Как-то в санатории я познакомился с группой родителей, у которых были дети с синдромом Дауна. Они мне говорят: "Ты же актер, поставь нам какую-нибудь сказку". Я пошел в библиотеку, нашел сказку о Дюймовочке, начал репетировать и пришел в восторг от органики и необычности этих детей. Я очень увлекся. Но потом мы сыграли спектакль и разъехались по домам - никто из нас тогда и не думал о серьезной работе...
В 2000 году я пришел в ассоциацию "Даун-синдром" - с ее председателем мы познакомились в том самом санатории - и сказал: "Сережа, я хочу сделать с вашими ребятами спектакль". Взял список ассоциации и начал обзванивать всех подряд. Недели две целыми днями звонил и говорил: "Здравствуйте, я Игорь Неупокоев, хочу делать спектакль с вашими ребятами. Приходите". И приходили. Конечно, не все. Я никого не отбирал. Поначалу, конечно, была мысль найти более талантливых, более одаренных, но потом я понял, что тут надо идти другим путем. Нужно, чтобы остались те, кто сами этого хотят".
В результате осталось семь человек, и с ними Игорь начал репетировать спектакль по "Повести о капитане Копейкине" Гоголя. Выбор пьесы был не случайным.
"Я несколько лет над этим думал. Там главный герой - инвалид. Без руки, без ноги. Он добивается пенсии. То есть противостоит большой государственной машине - чиновникам, министрам, генералам, которые его гонят и не дают ему деньги, которые он заслужил. Я смотрел на своих актеров и понимал: это их тема, никто лучше их это не сыграет. Это первое.
Второе. Персонажи повести - "маленькие люди", винтики огромной Империи, обыватели, которые верят, что где-то там, в правительстве о них позаботятся. И потом я просто видел, что они сами и есть гоголевские персонажи. Стоит им одеть сюртук или мундир и не надо даже ничего играть".
Начинать работу над спектаклем было очень тяжело. Не было места для репетиций. В поисках помещения Неупокоеву пришлось обойти много организаций, но все опять решила счастливая случайность.
"Как-то я гулял с собакой в районе Шаболовки, встретил знакомую, и вдруг она мне говорит: ну что ты ищешь, вот же школа. Это была спецшкола для инвалидов. На другой день я пошел туда, и за пять минут вопрос был решен - там был лечебно-физкультурный кабинет, с такой зеркальной стеной, он нам вполне подходил. Нам давали строго два часа два раза в неделю. И мы работали практически без перерывов. Только пять минут, чтобы попить воды, и снова репетиция".
Но были не только организационные трудности. В работе с особенными артистами и подход требовался необычный. Правда, понимание этого пришло к Игорю не сразу.
"Моя первоначальная установка была - никаких послаблений, работать, как с обычными артистами, как в институте учили, как было в театре! Но по ходу репетиций стало ясно, что здесь так нельзя: если обычному актеру, чтобы он понял, что от него требуется, надо сказать пять раз, то здесь нужно было сто пять раз повторить. И я повторял, понимая, что через это нужно пройти. Самое главное не заводиться, не раздражаться, а делать это с улыбкой, очень ласково и нежно, потому что эти ребята очень обидчивы. Как мне это удавалось? Не знаю. Мне это было не трудно. Вот сейчас репетируем новый спектакль, и я срываюсь, тороплюсь, форсирую события. А тогда мы никуда не спешили".
Друзья и "коллеги по цеху" восприняли новое увлечение Игоря по-разному: одни недоумевали - "зачем ему это нужно", другие оставались равнодушными, третьи откровенно осуждали.
"В начале работы я наслушался многого. Мне говорили: а зачем вы это делаете, спасительно ли это для их душ, нет ли в этом кощунства? Это, кстати, мне одна православная женщина говорила. Но я сам православный, и я ничего такого в этом не видел. Наоборот, я хотел поднять этих людей на сцену, чтобы они оказались в волшебном пространстве, сами стали объектами искусства. А кроме того, мне хотелось обострить проблему. Люди с синдромом Дауна зачастую просто сидят в четырех стенах, вне мира, вне общества. Я понимал, что сцена - это уникальное место встречи этих людей и зрителей. Я хотел, чтобы все их увидели. Не в болезни, не в убожестве, не в слабости, а преображенными силой искусства, очень красивыми. В пространстве художественного образа. Так все и случилось".
Действительно, все, кто хоть раз видел спектакль "Театра простодушных", сходятся в одном - на сцене происходит чудо. Сначала возникает ощущение какого-то странного цирка, паноптикума или балагана, но буквально через несколько минут, вы видите, как на сцене начинается реальная жизнь. Люди с синдромом Дауна - это большие дети, ранимые, чистые и искренние в проявлении своих чувств. Всё, что они делают - они делают всерьез. Они стопроцентно работают по системе Станиславского. Многие зрители, выходя со спектакля, плачут. Просто потому, что прикоснулись к чему-то настоящему.
Впрочем, находятся и совершенно равнодушные люди.
"Приезжаю в гости, говорю: я кассету привез с нашими репетициями, давайте посмотрим. А мне - давай потом, давай завтра. И я понимал, что многие просто не хотят на это смотреть. Я даже кое с кем общаться перестал".
Однако помощь и поддержка тоже приходили. Казалось случайно, но всегда именно в те моменты, когда было тяжелее всего.
"Как-то зашел я днем в Сретенский монастырь и случайно встретил наместника монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова). Мы с ним знакомы - вместе во ВГИКе учились, он на сценарном отделении, я на актерском, вместе ездили в подмосковные церкви. Тогда многие так делали, потому что боялись, что в Москве кто-то увидит и донесет, а там из института выгонят или с работы. Отец Тихон стал расспрашивать, чем я занимаюсь. Я ему всю эту историю рассказал. Он слушал, открыв рот. А потом говорит: "Это что-то невероятное, это так интересно. А какие они? Я бы хотел, чтобы мои монахи у них поучились. Их простодушию, их бескорыстию, их незлобию". А это действительно так - люди с синдромом Дауна лишены малейшей агрессии к внешнему миру. Они беззащитны. Потом отец Тихон всегда мне помогал. Он был у нас на спектакле и, мне кажется, ему понравилось. Вообще, я воспринял наш первый разговор с ним как его благословение и, может, поэтому все у нас получилось. Еще один человек, принимающий в нашей судьбе активное участие - это народная артистка России Екатерина Васильева. Когда я впервые рассказал ей о нашем спектакле, она чрезвычайно заинтересовалась и очень нам помогала, добивалась поддержки театра от высоких инстанций. А если у нее брали интервью в связи с нашим спектаклем, говорила такие слова, каких никто другой не скажет".
После двух лет репетиций в "Театре.doc" состоялась премьера.
"Я думал, что все это большая авантюра, и неизвестно, чем она закончится: речь у ребят плохая, и вообще они не артисты - насколько они будут убедительны? Но спектакль на наших глазах состоялся. И после этого уже никаких репетиций не было: только прогон в день спектакля и - играем. Оказалось, что он очень крепко сделан. У нас бывают летние перерывы по 3-4 месяца, потом мы собираемся, делаем только один прогон, и ребята снова играют спектакль".
Рождение "Театра простодушных" стало заметным событием не только в театральной среде. В жизни самих ребят и их родителей многое изменилось. Сергей Макаров снялся в фильме Геннадия Сидорова "Старухи" и на фестивале "Кинотавр" получил приз "Золотая роза", Елену Чумакову пригласили в радиосериал "Дом 7, подъезд 4", и она играла там около года вместе с профессиональными актерами. О театре стали появляться статьи, передачи на телевидении, началась работа над новым спектаклем.
"Я понял, что два года репетиций были для ребят настоящей школой актерского мастерства, и они готовы к более сложной работе. Пьеса называется "Зверь". Действие происходит после мировой катастрофы. Это рассказ о том, как маленькая семья - отец, мать и дочь - пытаются выжить в этом разрушенном мире. Они сами уже не помнят, кто они и откуда. Это люди вне цивилизации и культуры. Я пригласил художника по костюмам, режиссера по пластике, позвал настоящую драматическую актрису Ольгу Чудайкину. Хотя первоначально была приглашена другая актриса, но оказалось, далеко не каждый способен войти в этот ансамбль. А вот Ольга с ребятами совпала. Я тоже играю в новом спектакле, и для меня это намного интереснее, чем работать с профессиональными артистами. Актер, какой бы он не был замечательный, играет, а ребята не играют, они просто живут. Когда я смотрю в глаза актера, я понимаю, что он на работе, а когда я смотрю на Леночку Чумакову, она для меня как ориентир на той дороге, которую с таким трудом искал Станиславский. "Не врать" - это очень трудно. Наши ребята... они переигрывают нас с Ольгой. В этом спектакле даже их речевые и пластические недостатки играют на них, а нам приходится все время что-то придумывать, чтобы быть убедительными".
За пять лет, которые прошли со времени создания театра и сами артисты, и их родители очень изменились. По словам Игоря, они уже свыклись со своим новым статусом и относятся к этому очень серьезно. У них изменилась самооценка. Родители и их необычные дети наконец перестали ощущать себя изгоями в обществе. Они поняли, что они вовсе не хуже остальных, они просто - другие.
"У нас собралась очень хорошая компания родителей. Там есть серьезные люди, доктора наук. Раньше скрывали у себя на работе, что у них такие дети, отказывались от интервью, от съемок, просили не упоминать их фамилий. А теперь свободно дают интервью, приезжают на телевидение. Они перестали бояться - вот что важно! Родители увидели, что это какой-то шанс для их детей и помогали, чем могли: печатали первые программки, шили костюмы. Правда, сейчас немного устали, но я думаю, что это пройдет".
Многое изменилось и в мироощущении самого Игоря. Он полюбил эту работу. И если сначала относился к "Театру простодушных", как к разовому проекту, то теперь это стало для него делом жизни.
"У нас сложилась такая замечательная команда, мы все стали как родные. К сожалению, организационные вопросы пока остаются нерешенными. Мы не зарегистрированы, у нас нет статуса. А я хотел бы, чтобы для ребят это была все же оплачиваемая работа. Пусть по минимуму, но это была бы уже другая структура всего нашего организма".
К сожалению, главная проблема театра - отсутствие официальной регистрации и собственной крыши над головой - ставит под угрозу его существование. Негде играть "Копейкина" и репетировать новый спектакль. Если раньше "Театр.doc" предоставлял свою сцену два раза в месяц, теперь только один. Нет возможности платить хоть какую-то зарплату режиссеру, осветителям, звукорежиссерам и самим артистам. Разовые благотворительные взносы проблему не решают. Как говорится, "не давайте голодному рыбу, дайте ему удочку". Но Игорь надеется, что, может быть, произойдет еще одно чудо, и "Театр простодушных" обретет наконец свой дом.
Сережа всегда любил кино и театр. Ему нравилось все "изображать", и это у него хорошо получалось. В "Театр простодушных" мы пришли немного позже других, где-то через полгода, после того, как начались репетиции. Выбор пьесы нам сначала не понравился, казалось, что Гоголь - это очень сложно, нужно что-то полегче. На премьере очень волновались. Пригласили знакомых, друзей. Все с удовольствием пришли. Мы им говорили: "Вы не делайте скидки на то, что мы друзья, что это Сережа, что артисты такие специфические". И эффект был потрясающий. Они были ошарашены тем, что ребята действительно играют и играют хорошо.
Часто зрители остаются после спектакля. И что удивительно, говорят, что наши дети вызывают у них вовсе не жалость, что они просто потрясены тем, что это оказывается такие талантливые ребята.
Поначалу мы думали, что это будет чем-то вроде самодеятельной театральной студии, но Игорь - профессионал и работал с ребятами как с профессиональными артистами. И результат тоже оказался вполне профессиональным.
Причем настоящие артисты, которые видели спектакль, оценивают его даже более высоко, чем рядовые зрители. Они говорят: "Это же нельзя сыграть! Человек, профессионально подготовленный, так играть не сможет". А ребята не играют, они живут.
Они так любят свой театр, каждый раз очень волнуются, придут ли зрители, как все пройдет. Для них это большая часть их жизни. Это - окно в мир, потому что для них сложно придумать другие способы общения с окружающими. Ведь, несмотря на то, что живут в семьях, они по большей части изолированы от общества. Окружающий мир торопится, спешит. Он отталкивает от себя не только таких слабых и беззащитных, но и более крепких людей...
А театр дает возможность хотя бы этой небольшой группе (сейчас там всего семь актеров) как-то интегрироваться в нашу сложную жизнь. Ну, а если появилась бы своя площадка, тогда можно было бы расширить труппу, набрать молодых актеров, сделать дублирующий состав. Ведь со здоровьем у ребят не очень хорошо, и если кто-то заболевает, спектакль приходится отменять. В свое время была идея, сделать при театре небольшое кафе. Те, кто не играет на сцене, могли бы там зарабатывать. Они же все взрослые, а родители их, по большей части, люди уже не молодые. А главное, можно было бы сделать счастливыми не семь человек, а двадцать семь, а может, и больше.
Но время идет, второй спектакль из-за всех этих проблем уже год невозможно нормально репетировать. К сожалению, ситуация почти безвыходная. Для того чтобы все состоялось, нужно чудо. И мы в него верим.
В 2002 году наш радиосериал "Дом 7, подъезд 4" получил грант на освещение проблем адаптации людей с синдромом Дауна к реальной жизни.
Надо сказать, изначально наша цель - в художественной форме популяризировать знания в области права, общественной жизни, образования, предпринимательской деятельности и так далее. Новая тема нас не пугала, хотя она, безусловно, была очень деликатной. Главная мысль, которую мы хотели донести до слушателя, определилась на первой же встрече с партнерами из "Даунсайд Ап" - развитие ребенка с синдромом Дауна нужно начинать как можно раньше, только тогда возможна успешная адаптация к реалиям жизни.
Именно тогда у нас возникла идея, чтобы главную роль исполнял артист с синдромом Дауна. Честно сказать, многих наших коллег это буквально повергло в панику. И я понимала их опасения - я и сама никогда раньше с такими людьми не общалась, видела их только на улице и там же слышала, как они говорят. Но у нас - радиосериал, а это означает полное отсутствие видеоряда и высокое качество звука. Для радио оговорки, неправильные ударения, дефекты речи - это брак. Но с другой стороны, мы понимали, что любой профессиональный актер вряд ли сможет сыграть эту роль достоверно, сохраняя при этом чувство такта и вкус.
И мы стали искать. Очень быстро нашли "Театр простодушных", познакомились с его режиссером Игорем Неупокоевым и получили приглашение на спектакль.
Скажу только о себе - волновалась страшно, боялась собственной реакции.
Но удивительное дело - первая же встреча с труппой развеяла все мои страхи. Более открытого и ласкового приема я еще не встречала. Абсолютно чистые, светлые люди, искренне радующиеся новому знакомству. Потряс спектакль, потрясла работа режиссера, игра актеров. В тот же вечер мы договорились о прослушивании.
Пригласили наиболее походящих для радио артистов.
Кастинг прошла Елена Чумакова, и главным действующим лицом в радиоспектакле "Дом 7, подъезд 4" стала девочка Аленка.
Лена Чумакова проработала с нами целый год. Думаю, она приобрела за это время вторую специальность - радиоактрисы. Забавное совпадение, Лена родилась 7 мая, в День Радио. И именно радио стало ее первым местом работы.
Лена удивила всех. Она заранее брала домой текст, читала его, учила свою роль, на записи проводила практически всю рабочую смену, и мы ни разу не слышали от нее ни жалобы, ни просьбы о каком- либо специальном графике. Такого ответственного работника еще поискать! Да и как актриса она справлялась с поставленными режиссером задачами на "пятерку".
Теперь уже забавно вспоминать, как мы вначале осторожничали: писали для ее героини короткие, односложные фразы, артисты делали перед ее репликами огромные паузы, а в студию вместе с Леной долгое время приходил Игорь Неупокоев. Но уже с середины второй записи отношение к Лене сильно изменилось - она работала наравне с профессиональными артистами, без поблажек. Изменилось и содержание ее роли - на нее делалась большая эмоциональная нагрузка, реплики стали длиннее. Лена легко вошла в наш сложившийся коллектив. Контактный, добрый человек: могла подойти ко мне во время перерыва между сценами, обнять и вдруг сказать: "Ты устала, бедная, береги себя..."
Наши артисты, думаю, тоже привязались к Лене, приглашали ее с мамой к себе на спектакли, постоянно делали какие-то подарки. Есть замечательная фраза: мы такие же, как все, но только - другие... Мне кажется, что общение с Леной помогло нам понять, что это значит.
Обязательно нужно сказать о маме Лены - Лидии Алексеевне Чумаковой, которая недавно ушла от нас...
То, что всех нас так поражало в Лене - это результат грандиозных ее усилий, ее воли и желания во что бы то ни стало помочь своему ребенку адаптироваться к реальной жизни. Лидия Алексеевна занималась с Леной постоянно, ежедневно, ежечасно, с младенчества и до самого последнего дня своей жизни. Чтобы хотя бы приблизительно представить себе, чего ей это стоило, достаточно знать, что для запоминания нового слова малышу без патологии достаточно повторить его двадцать раз, а ребенку с синдромом Дауна - двести... При этом любой перерыв в занятиях часто означает возврат на исходные позиции. Так что мама Лены, как и все мамы и папы артистов "Театра простодушных", настоящие герои и титаны.
Как-то к актеру Игорю Неупокоеву, поправлявшему свое здоровье в одном из подмосковных пансионатов, с просьбой поставить небольшой спектакль обратились родители необычных детей. Это были дети с синдромом Дауна. Как из любительского спектакля «Дюймовочка» вырос единственный в своем роде «Театр простодушных» – об этом в нашем интервью с режиссером театра Игорем Неупокоевым.
– Удивляясь необычности Вашего начинания, все же нельзя назвать Вас новатором: тема людей, имеющих синдром Дауна, сейчас, как ни странно, в моде (этой теме посвящаются выставки модных фотографов, их снимают в кино и т.д.). Какова история Вашего обращения? Это дань моде, «перст судьбы» или результат поисков нового в режиссуре, театре?
– Когда мы начинали, а это было уже 7 лет назад, участие людей с синдромом Дауна в различных арт-проектах еще не было так распространено. А теперь, действительно, наблюдается какое-то оживление в этой области: и фотохудожники, и режиссеры активно используют их в своих проектах. Они стали востребованы в современном искусстве. Причем чаще всего они интересны именно как натурщики, как фактура.
– Как нечто странное, новенькое…
– Да, да. И должен сказать, что они вначале и меня прилекали с этой стороны. Мне было интересно, прежде всего, вывести на сцену какого-то необычного исполнителя. И я тогда не задумывался о том, к чему приведет нас это общение, к чему мы в результате вывернем. Я теперь часто вспоминаю те времена и думаю, что, действительно, я, как Иван Сусанин, повел всех через болото, через тьму, неведомо куда.
– «Всех» – это зрителя или свою новую труппу?
– Прежде всего, компанию людей, которые мне поверили: это люди с синдромом Дауна, мои артисты, и их родители. Люди, совершенно далекие от театра, никогда не игравшие на сцене, редко даже как зрители бывающие в театре, они почему-то увлеклись этой моей идеей. И вот я, как Иван Сусанин, куда-то их повел. Но он-то хотел погубить этих своих поляков, а я, конечно, хотел их вывести в свет.
Ну, как в свет? Очень хорошее слово, я сейчас его разъясню. Я хотел создать такую ситуацию, при которой они оказались бы под лучами софитов. Я хотел, чтобы люди, которым, на первый взгляд, там не место, оказались в этом волшебном пространстве сцены. Потому что под лучами софитов (это как-то уже закреплено в нашем сознании) должны быть какие-то яркие личности, какие-то выдающиеся исполнители, с каким-то особым талантом, даром. А здесь люди, казалось бы, лишенные этого самого дара, но их зачем-то вот этот режиссер Неупокоев решил поднять на подмостки. Но для меня было ясно почему. Я знал, чего хочу. Мне хотелось, чтобы сцена в данном случае стала местом встречи. Встречи людей, которых обычно убирают из круга света и запихивают куда-то в темные углы. И мне хотелось, чтобы они встретились с широкой публикой, с обществом, можно сказать.
– То есть все-таки получается, это был акт, имеющий двуединую природу: не только они заинтересовали Вас своей фактурностью, как Вы в начале говорили, но и сами эти люди нуждались в подобном акте?
– Это, действительно, так и получается. Потому что я долго думал, что, собственно, с ними можно сделать? Я был настроен на серьезный драматический спектакль. И, поразмыслив (а думал я года два), выбрал «Повесть о капитане Копейкине» Гоголя. Это глава из «Мертвых душ». И вот здесь, действительно, мне нужна была их фактура, потому что мне они виделись как гоголевские персонажи. И я понял, что надо надеть на них фраки, разучить текст, и вот они уже…
– Готовые, не требующие грима…
– Да! Вот эти типажи, как гоголевские чиновники! Какие-то странные персонажи, немножко с картин Михаила Шемякина. Я так видел гоголевских героев. Но есть еще одна важная тема в этом произведении. Это величайшая гоголевская мысль о маленьком человеке. Человеке беспомощном, которого перемалывают жернова этой огромной государственной машины. Вот этой не только художественной, но нравственной идеей Гоголь очень болел. Идеей о том, что каждый человек, каким бы он ни был ничтожеством и «фитюлькой», Богоподобен.
– Ну а Достоевский всегда говорил, что «все мы вышли из гоголевской «Шинели»». Вот это великое сострадание, которое есть в нашей русской литературе, эта тема как нельзя более кстати была в их интерпретации. Это меня грело – чтобы они взялись выражать эту тему, которая меня самого очень волнует. Для России эта тема всегда была важной. Великая русская литература состоялась на этой теме. И Гоголь, как мировой гений, русский гений, выразил ее глубочайшим образом. И здесь мы пытались оголить эту тему, в исполнении действительных инвалидов показать ее зрителям.
– Вероятно, такой актерский «материал» значительно сужает, конкретизирует подбор репертуара?
– Репертуар – принципиально важное в театре. Т.е. здесь выстраивается вся идеология коллектива. А мне всегда интересен театр, в котором есть какая-то идея, идеология, платформа. Если в театре этого нет, то это какой-то бессмысленный театр для меня. Вот наш театр начался с гоголевского трагифарса. Он у нас был обозначен, как спектакль-балаган. По форме он такой и был, и есть. Но по содержанию это совсем не балаган, а нравственный какой-то вопрос к публике, к обществу. Это послание. Словом, мне всегда хотелось с ними делать спектакль веселый, какой-то искрометный, спектакль, в котором все-таки провозглашается радость жизни, любовь к жизни и увлеченность этой нашей многообразной жизнью. Но при этом, да – балаган, да – фарс, какое-то развлекающее шоу даже («Копейкин» у нас действительно такой: они там и танцуют, и пляшут, и играют на музыкальных инструментах и т.д.), но это нравственное послание к обществу, призыв увидеть и понять маленького человека.
– А как сложился все-таки театр? Как он вырос из одного спектакля?
– в истории нашего театра интереснее всего то, что о театре-то никто и не помышлял: ни я, как режиссер, ни – тем более – мои актеры. Да, собственно, я сам, как режиссер, дебютировал с «Копейкиным». Я – актер по образованию. Снимался в кино, работал в театре, но никогда не режиссировал и не думал об этом. Они меня подтолкнули к этому занятию. И так мы стали «Театром простодушных». Хотя игрался один единственный спектакль, и я, честно говоря, не готов был продолжать это, даже не хотел.
Я должен был созреть, что ли. Создавать еще один спектакль – это поступок! К нему надо было опять подготовиться, а я такой медленно зреющий человек. Но меня стали подталкивать: «Давайте, продолжайте! Давайте новый спектакль!» И тут передо мной стал новый вопрос: ну, что значит: «давайте»? А что можно играть с ними, ведь они же не актеры! И в ответе одного своего приятеля я неожиданно услышал, что мне нужно сейчас делать, какой спектакль. А сказал он, собственно, вот что: «В этом спектакле забываешь о сюжете пьесы, о содержании спектакля, отвлекаешься, начинаешь философствовать совсем о другом, о том, что такое природа человека». Он сравнил их с доисторическими людьми, рассказав какую-то красивую легенду о неардентальцах…
И тут меня осенило: я вспомнил пьесу, в которой действуют люди не из доисторического прошлого, а наоборот, в мире после конца истории. Это была пьеса «Зверь» Гиндина и Синакевича, советских драматургов, в 80-е годы ее ставили по всему Советскому Союзу. Это был тот самый адекватный материал, которому всегда радуешься. Я понял, что они опять имеют право выйти на сцену. Потому что здесь показан человек после мировой катастрофы. Человек беззащитный, без подпорок в виде всех завоеваний цивилизации, человек вне цивилизации, человек вне национальности, этноса, вне культуры, человек, потерявший религию, не знающий Бога. Т.е. человек в полуживотном состоянии. На самом деле, это жуткое, страшное состояние, с которым мы пока еще все-таки не знакомы: ведь современный человек – человек еще не погибший.
Вот этот круг вопросов волновал меня, когда мы делали «Зверя». А мне всегда хочется делать спектакль, где поднимается величайший вопрос, наиважнейший вопрос. Вот и в «Звере» тоже тема наиважнейшая: погибший человек, потерявший Бога, все потерявший, беззащитный, без подпорок. Что остается тогда, когда все вычеркнуто, все в минусе? Что же в плюсе? И …остается одно: та же самая живая душа человека, а душа эта жива только любовью. Любовь в данном случае (Бога-то они уже потеряли!) к ближнему. Вот это они не потеряли, это их спасает. Вот о чем спектакль.
– Давайте обратимся к зрителю, к тому, с кем должны встретиться на сцене Ваши необычные актеры. Каким Вы видите того, кто сидит в тени зрительного зала? Вы думаете об этом или Вам безразлично, к кому обращен Ваш, как вы говорили, нравственный вопрос?
– Да, конечно, думаю. Для меня принципиально важно здесь, чтобы это был обычный зритель, просто люди, грубо говоря, с улицы. Не какая-то элитная публика, избранные какие-то, но именно те, которые интересуются этой модной темой – «Люди с синдромом Дауна в искусстве». Мне хотелось, чтобы это была встреча с широкой публикой. Но как раз так у нас пока и не выходит. Мы играем на камерных сценах, в малых залах.
– Думаю, многим будет интересно, где же именно.
– К счастью, мы попали в хорошую компанию – это театр « Doc .» Иначе он называется «Театр документальной драмы», «Театр новой драмы». Это экспериментальная сцена для людей театра, в основном – молодых, режиссеров, драматургов и актеров. Но тех, которых не устраивает современное положение дел «на театре». Это театр для людей, которые ищут какие-то новые пути в драме, в актерском деле, в режиссуре. И мы как-то по-своему вписались, несмотря на то, что берем основательный, классический драматургический материал, т.е. экспериментируем не с драматургией. Но у нас эксперимент заложен в самом театре, как таковом, как театре с актерами, имеющими синдром Дауна.
– Таким образом, пока Ваш зритель – зритель театра « Doc .» – еще не широкая публика, а специфическая. Во всяком случае, не случайная. Что это за люди?
– Да, я уже теперь знаю нашего зрителя. Это, можно так выразиться на современный манер, «продвинутая» молодежь. Студенты, которые интересуются современным искусством, современным театром. Словом, в основном молодая аудитория, и это мне очень нравится.
– И этой молодой аудитории, которая, скорее всего, ищет нового вовсе не в области русской классики, Вы ее преподносите…
– Да, пусть в такой необычной интерпретации, в таком прочтении.
– А какими еще сокровищами одарила Ваш театр великая русская литература?
– Всегда, когда находишь материал, который тебе важен, это праздник жизни, это радость. Я нашел пьесу, которой вот уже 100 лет. Автор ее – Алексей Михайлович Ремизов. Пьеса была поставлена в Санкт-Петербурге в 1907 году в театре Веры Комиссаржевской. Пьеса символическая, очень русская. В основу ее положено житие Моисея Угрина, русский духовный стих «Плач Адама», а так же переведенная с немецкого духовная драма, которая называлась «Прение живота со смертью».
– Ваши актеры пришлись и тут «ко двору»?
– Да. Потому что пьеса, построенная на психологизме, им не по зубам. Они не смогут взять эту высоту. Зато с ними можно ставить символическую пьесу, где образы – как знаки, где нет сложного психологического рисунка роли, где нет изощренной партитуры роли, как, например, у персонажей чеховских пьес или у Достоевского. Это им не по силам, и им это не нужно. «Театр простодушных» сложился как театр наивный, архаический. И гоголевский спектакль, и философская притча, антиутопия «Зверь» – они все равно были в рамках этого наивного, архаического, примитивного театра.
Но идеальнейшим образом эту идею можно выразить только в символической пьесе. И здесь Ремизов оказался нашим автором. Что бы мы делали, если бы не было Николая Васильевича Гоголя, если бы не было Ремизова? Мы живем в круге их идей, мы живем теми же чувствами и заботами, которые их волновали, которые они обозначили. Вот если бы мы жили в Норвегии – это же кошмар, там кроме Ибсена никого нет! А русская культура – это клад, тут можно все найти, даже для театра людей, имеющих с синдромом Дауна! Здесь есть все!
– А чего Вы ждете от публики после Ваших спектаклей? Что она уйдет растроганная? Или глубоко потрясенная?
– У меня, конечно, уже есть многолетние наблюдения за зрителем. Я понял, что зритель, естественно, разный, и каждый по-своему воспринимает и видит свое, и ософская притча,тавитьм. Это, выводы делает свои. Если это зритель случайный, неподготовленный, он может просто растрогаться, умилиться, поплакать. Если это более изощренный, утонченный, эстетствующий зритель, он увидит там какую-то необычную трактовку произведения. То есть моя задача, как режиссера, любому зрителю, независимо от того, насколько он подготовлен и образован, дать пищу для души, дать импульс для какого-то душевного движения.
– Как создается сценический образ в случае с такими актерами? Ведь обычно создание образа, продумывание рисунка игры – плод совместных усилий режиссера и актера, зачастую решение образа приходит в полемике. А как это происходит у Вас с Вашими актерами? Роль просто «надевается» на пассивного актера, как надевается потом костюм?
– Должен сразу сказать, что в нашем случае – это диктатура режиссера. Да, я навязываю свое видение пьесы в целом и каждой роли в отдельности. Потому что…
Вот однажды у меня была встреча с журналисткой из Франкфурта. Она очень интересно увидела наш театр. Она написала потом, что Генрих фон Кляйст, немецкий романтик, всегда мечтал о театре марионеток как о самом совершенном театре, где актер лишен своей воли, где актер – только функция. Живой актер с очень виртуозной внутренней техникой и физической пластичностью при этом не претендует на роль автора, художника. Он – как кукла в руках демиурга. В европейском театре XVIII – XIX веков это была мечта художника. Об этом очень много писал Гордон Крэк, великий английский режиссер. Он тоже мечтал о театре марионеток, но при этом марионеток в кавычках, потому что речь идет об актере, виртуозно владеющем техникой.
И вот эта журналистка пишет, что «Неупокоев воплотил мечту Генриха фон Кляйста о театре марионеток, он, как кукловод, дергает за ниточки своих актеров». Мне она открыла глаза, я сам не думал, что таким образом строю свой театр, но тут мне показалось, что она очень оригинально увидела это все. И это верно: я действительно, такой Карабас Барабас, который со своими куклами устраивает какое-то зрелище.
И самое удивительное, что они, действительно, как куколки внешне выглядят. Они такие же люди, как все остальные, но какие-то немножко… во-первых, дети все равно, даже взрослые, но все равно дети. И очень близки они к этому образу марионетки, куклы, но не в плохом каком-то смысле. Просто они изначально не профессиональные артисты, поэтому диктат режиссера оправдан.
– Работа с такими актерами мучительная, трудная? Или наоборот, отсутствие у них амбиций, их простодушие облегчают задачу режиссера?
– После работы с ними я стал наблюдать, что, по сравнению с профессиональными актерами, с моими мне легче и интереснее, потому что они с послушанием и уважением относятся к тем задачам, которые ставит режиссер. У моих актеров есть доверие к нему. Профессиональный актер с трудом верит режиссеру. Он все время подозревает режиссера в какой-то несостоятельности. И часто актер оказывается действительно прав. Так получается, что в театре сталкиваются амбиции: режиссер стремится осуществить свой замысел, а актер хочет себя выразить. В лучшем случае достигается компромисс. А у моих актеров послушание, стопроцентное желание выполнять задачи, которые я перед ними ставлю. Это идеальные исполнители. У них есть доверие к режиссеру. Они в этом смысле совершенные актеры, выполняют всё по первому требованию и никогда не настаивают, что сцену надо сыграть так или иначе. Они – мечта для режиссера. Но, называя их идеальными и совершенными, я ни на минуту не забываю, что они, в первую очередь, ограниченные во всех смыслах.
Словом, за мечтой, творческой победой всегда сокрыт тупик, неудача. Им порой трудно говорить, тем более играть. А они играют, и с какой экспрессией! Они наполнены какой-то беспредельной любовью. Эти актёры удивляют безыскусными проявлениями чувств – в основном сиюминутными эмоциями. Как раз тем, что люди обычно скрывают, маскируют. И получается, что эти люди на сцене – это мы, только без масок. Я, как актер, учусь у них. Могу порой сфальшивить, не схватить верной ноты, состояния, быть поверхностным. А они просто не умеют врать. Они абсолютно чисты и свежи, это вечные дети. С одной стороны, по психофизическим данным, они совсем не актеры: память плохая, реакции замедленные, пластика неправильная, с дефектами речи. Но с другой – обнаженная психика. Они могут дать фору любому артисту по экспрессивности, эмоциональности. Искренность в чистом виде.
– Вы согласитесь, что основной миссией подобной труппы является «встряска» зрителя?
– Конечно. Это и входило в первоначальный замысел. Прежде всего, я хотел делать не реабилитационный театр, не театр для людей с синдромом Дауна, как такой театральный кружок, это мне совершенно было не интересно, и я никогда бы не стал этого делать. Мне важно было зацепить, задеть довольного, благополучного зрителя, который пришел посмотреть на что-то, как ему говорили, необычное, интересное. И таким образом завлекая, заманивая зрителя, принудить, подтолкнуть его к размышлениям о себе самом. Потому что люди с синдромом Дауна это, во-первых, тоже люди, во многом, очень во многом такие же, как мы, просто мы этого не знаем.
Мы думаем, что это какие-то совсем уже умственно отсталые, сумасшедшие. Это не так. д а, они, может быть, в чем-то более беспомощны и беззащитны. Но здесь уже возникает вообще тема о человеке. Каждый из нас по-своему беззащитен. И вот эта возможность наблюдать другого человека, который еще слабее, чем ты, провоцирует внимательного зрителя на размышления о себе самом: почему же я, такой молодой, красивый и образованный, так неправильно живу? Это одна из моделей, которая возникает у людей при просмотре наших спектаклей. Могут быть и другие оценки. В зависимости от того, каков интеллект нашего зрителя, у него строится оценка спектакля.
– То есть людей с синдромом Дауна можно рассматривать как некую притчу о человеке?
– Безусловно. О том и хочу я сказать, когда говорю, что они не актеры, а как бы кукла актера, типаж, натурщик.
– Скажите, все-таки общение с такими людьми требует особого психологического напряжения, или добрые свойства их душ совершенно покрывают неполноценность их развития?
– Нет, трудно бывает. Ну а незлобие их и простодушие действительно обезоруживает. Когда я о своем новом деле рассказал своему товарищу по институту кинематографии и наместнику Сретенского монастыря архимандриту Тихону, он был потрясен и сказал, что монахам полезно было бы поучиться простодушию, бескорыстию и незлобию этих людей. А это действительно так – люди с синдромом Дауна лишены малейшей враждебности к внешнему миру, никогда не сделают ничего разрушительного, им присущи наивность, доверчивость им сложно критически оценить ситуацию, понять скрытые мотивы действий людей.
Кроме того, характерная их черта – “патологическая честность”. Вернее, неспособность ко лжи, неприятие неправды даже в мелочах. Им свойственно неприятие не только лжи, но и всякого зла в любых формах. Человек с синдромом Дауна не может заподозрить в другом человеке злого умысла. Он совсем не склонен к агрессии, и в ответ на нападки он может внутренне закрыться, обидеться, уйти, но не будет защищаться, лезть в драку. Он довольствуется малым, в этом есть некая достигнутая элементарность интересов. Но… это какая-то «бескрылость». Все они добры, приветливы, стараются окружить теплотой и вниманием и умеют это сделать. Но эта теплота какая-то слепая. Действие её иссякает почти тут же, за пределами небольшого пространства, в ней нет звонкости, нет света. Уж слишком сплошное тепло, сплошная ласка.
Тут всё подобралось одно к одному. Никогда ни одного пошловатого слова, ни одного приниженного интереса, никакого проявления эгоизма, всегдашняя предупредительность друг к другу. Достоевскому тут нечего было бы делать. Отрицательных свойств других людей они не только не видят, но даже подозревать о них не могут. Они беззащитны. В этом они приближаются к христианскому идеалу. Разница только в том, что христианин сознательно строит себя, храм своей души, зная, что зло можно победить, поборов его в себе самом, призвав на помощь Христа: только так происходит личностное развитие, которое стимулирует борьба противоположных начал. А им это дано сразу. Как известно, до грехопадения человек не знал зла. Ему внутри самого себя и в окружающем мире не нужно было делать выбор между добром и злом. Человек был изначально, так сказать, носителем естественного добра. Сложно сказать, по какому пути пошло бы развитие человечества, и возникла бы современная цивилизация, если бы все так и оставалось. Но Ева вкусила плода от древа Познания. Тут-то всё и началось…
Перед человеком, не знающим зла, проблема выбора не стоит. Он в каком-то смысле “обречен” на добро, а значит, в некотором смысле лишен свободы воли. Не зная зла, другого полюса, оппозиции, доисторический человек не мог критически оценить ситуацию и выбрать правильное решение. Тут есть о чем задуматься. Ведь люди с синдромом Дауна отчего-то продолжают рождаться в нашем мире один на 600-800 человек, причем это не зависит от социального статуса, образования, национальности, образа жизни родителей. И верно, они – притча о человеке, но притча, толкование которой открыто.
|
Детские, камерные, академические, малые, большие — почти 200 различных театров насчитывается в российской столице. Известные и не очень, модные и непризнанные — каждый со своим лицом, по своему неповторимым. Есть среди этого бесчисленного количества сцены воистину уникальные не только для Москвы и для России, но, вероятно, для всего театрального мира. Текст (с) официальный сайт театра — http://www.teatrprosto.ru Фото (с) bulbashov
1) Это «Театр Простодушных» — социо-культурный феномен, некоммерческий театр, дающий спектакли на разных сценах московских театров. Феномен, потому, что в театре нет актеров в привычном понимании смысла этого слова. Вся Простодушных — люди с синдромом Дауна.
2) «Театр Простодушных» создан в 1999 году актером и режиссёром Игорем Неупокоевым; при поддержке Асоциации Даун Синдром, Народной артистки России Екатерины Васильевой.
3) Целью Благотворительного творческого проекта «Театр Простодушных» является интеграция в отечественную культуру артистов - инвалидов, социальная реклама их возможностей и творческая реабилитация, которая осуществляется на занятиях по мастерству актера, сценической речи и движению. Особое место в процессе реабилитации занимают выступления артистов с инвалидностью перед широкой публикой.
4) Временный коллектив превратился в постоянный.
5) Актеры и их родители подружились, и увлеченно работают, несмотря на финансовые трудности и отсутствие постоянного помещения для репетиций. 6) Вместе с ними все радости и печали разделяют организатор театра — человек, влюбленный в своих актеров — Игорь Неупокоев и помощник режиссера — Ксения Соколовская, которая, кстати, подарила некоторым воспитанникам щенки той терьера .
7) “Театр Простодушных” стремится быть в авангарде театральных достижений, сотрудничает с “Театром.DOC”, признан дважды лауреатом всероссийского фестиваля “Про-театр”, версальского европейского фестиваля особых театров, награждён премией “Акция по поддержке российских театральных инициатив” совета Президента РФ по культуре и искусству, специальным призом “Хрустальный росток” за подвижничество в искусстве высшей театральной премии Москвы “Хрустальная Турандот”.
8) Выступления прессы о “Театре Простодушных” начинались с благоприятных откликов и доходили до экстаза.
9) Из труппы, выступающей время от времени, “Театр Простодушных” превратился в труппу, регулярно выступающую на сценах Московских театров, гастролировал в регионах России (Санкт-Петербург, Воронеж, Ярославль), во Франции, в Украине. У многих постоянных зрителей теперь уже не возникает вопроса « ?», они сразу идут сюда.
10) Поскольку у театра нет своей собственной сцены, спектакли играются на разных площадках. Билеты можно приобрести за полчаса до начала спектакля. Заказать билеты можно по телефону: 8 916 293 95 36.
11) И у простодушных артистов больше, чем у других, проявляется эта двойственность театральной игры, возносящей человека высоко, но не выше его человеческого удела. “Я сижу в темноте / И она не хуже / чем темнота снаружи”, — писал Иосиф Бродский про себя. Но так могут сказать о себе и “простодушные” артисты. У них все по-своему. Архимандрит Тихон (Шевкунов) называет их “инопланетянами”, потому что они как из другой цивилизации. Здесь в чистом виде выражен национальный архетип Иванушки-дурачка, который на поверку оказывается счастливее своих правильных братьев, мыслящих банально и потому ущербных, или Емели, оригинала, пролежавшего всю жизнь на печи, но не упустившего своей удачи. Можно отметить, что один из меценатов, в этом году вывез ребят на Читайте также
|
