Представляем вашему вниманию ответы православного публициста и апологета Сергея Худиева на вопросы к.б.н. и популяризатора науки Александра Панчина.

Вопрос №1:

Александр Панчин:

Чем вера в Бога (в том числе христианского) более обоснована, чем вера в экстрасенсов?

Ответ:

Сергей Худиев:

Вера в Бога и в экстрасенсов лежит в разных категориях. Примерно также, как вера в термодинамику и в материализм. Они отвечают на разные вопросы:

1. Какие явления происходят в мире?
2. Какова природа реальности в целом?

Ответ на первый вопрос сможет быть получен путем наблюдений и экспериментов - мы приглашаем экстрасенса в лабораторию и просим продемонстрировать его способности. Для ответа на второй вопрос метод наблюдений и экспериментов может быть только косвенно полезен - никакой объем экспериментов и наблюдений не может доказать, например, материализм как философскую концепцию. Вера в ту и иную философскую концепцию об устройстве мироздания - например, теизм или материализм - не устанавливается и не опровергается экспериментально.

Поэтому вопрос чем экстрасенсорика лучше или обоснованней теизма неправильно поставлен - это все равно, что спрашивать, чем мышь лучше теории большого взрыва. Сравнивать можно сравнимые вещи - мировоззрение с мировоззрением, утверждения о воспроизводимых явлениях - с другими утверждениями о воспроизводимых явлениях. Можно поставить вопрос «что обоснованней - теизм или материализм?»

И на него уже можно давать осмысленный ответ. Материализм представляется мне внутренне противоречивым мировоззрением, прежде всего, потому, что требует от меня считать и иллюзией даже не мистический опыт богопознания, а повседневный опыт свободной воли.

В рамках материализма любые события во вселенной полностью определяются предыдущими состояниями вселенной и неизменными законами природы - в том числе, все мои (и ваши) акты мышления и произволения. Как справедливо замечает Стивен Хокинг, «Сложно представить, как свободная воля может действовать, если наше поведение определено физическими законами, так что, по-видимому, мы являемся ничем иным, как биологическими машинами, а свобода воли - это всего лишь иллюзия» Один из четырех ведущих «Новых Атеистов», Сэм Харрис, даже написал целую книгу с названием «Иллюзия свободной воли».

Но чтобы сделаться материалистом я должен был бы совершить акт свободного произволения - вернее, целый ряд таких актов, начиная с решения рассмотреть аргументы материалистов.

Но в материалистической картине мира это просто невозможно - все мои мысли и решения определяются состояниями материи моего мозга, которые, в свою очередь, определяются предыдущими состояниями и неизменными законами природы. Некоторые предлагают вводить в процесс еще квантовую случайность, что в любом случае не меняет дела - определяется ли моя реакция на ваши аргументы детерминированным или случайным процессом, она НЕ определяется моей свободной волей.

Существование квалиа (то есть субъективных переживаний) и интенциональности (т. е. «очемтости» обращенности сознания на какой-либо предмет) также не находит удовлетворительного объяснения в рамках материализма.

Существование вселенной как таковой и то, что вселенная обладает математической структурой, постижимой для разума, что и делает возможным занятия наукой, тонкая настройка вселенной, необходимая для того, чтобы в ней могла существовать жизнь, наше собственное существование как существ, наделенных разумом, нравственным и эстетическим опытом - все это гораздо лучше вписывается в представление о том, что в основании реальности лежит творящий Логос - такое представление и называется теизмом.

Вопрос №2:

Александр Панчин:

Чем вера в воскрешение Христа более обоснована, чем вера в пророческий дар Ванги?

Ответ:

Сергей Худиев:

С этим вопросом та же проблема - он сравнивает неаналогичные явления. В одном случае мы имеем дело с притязаниями поклонников некой женщины на то, что она систематически предсказывала будущее. При этом слова женщины носят (по сообщениям тех же поклонников) чрезвычайно туманный и неопределенный характер - так что в них, как и в словах Нострадамуса, всякий волен усматривать какой угодно смысл - или никакого. Тут у нас просто отсутствует предмет для анализа.

Свидетельство Апостолов о Воскресении - это вполне ясное свидетельство о вполне определенном событии. Его можно считать ложным или нет - но нельзя считать неопределенным или невнятным.

Критика, основанная на невероятности такого события, как Воскресение, представляется мне ошибочной по следующей причинам. Что мы называем «вероятностью»?

Речь может идти об оценке возможности наступления некоторого события. На чем мы основываем эту оценку? На прошлом опыте. Например, вероятность осложнений после определенной операции составляет 5% - что основано на опыте предыдущих операций такого рода. Но такая оценка возможна только для повторяющихся природных событий, о которых мы уже располагаем определенными знаниями.

Допустим, над глухой индейской деревушкой в джунглях пролетает заблудившийся вертолет. Жители видят вертолет в первый и последний раз, и когда они рассказывают об этом явлении жителям соседней деревни, те задают им вопрос - а какова вероятность такого явления? Не более ли вероятно, что это вы просто пейотля перепили? У свидетелей вертолета нет возможности оценить вероятность - для них это уникальное явление, его не было раньше и оно не повторится. Значит ли это, что их свидетельство ложно? Делать такое заключение было бы ошибкой. Как ошибкой было бы отрицать любое свидетельство об уникальном событии на основании его уникальности.

Воскресение Христа - уникальное событие, вероятность которого мы не можем оценить исходя из предыдущего опыта. Поэтому говорить о его (не)вероятности в этом смысле невозможно.

Но возможен вариант, когда мы оцениваем вероятность не события как такового, а вероятность ложных сообщений о нем. Допустим, есть некие сообщения о воскресении неких людей, которые мы признаем ложными. Я не видел, но допустим - меня они не сильно удивили бы в мире, где сам концепт воскресения широко известен из-за проповеди христианства. Помогут ли нам эти сообщения понять, правду ли говорят Апостолы? Нет.

Приведу пример. Есть программа SETI, группа ученых плюс множество энтузиастов-добровольцев, ищут в космосе сигналы от инопланетян. Допустим, завтра они созовут пресс-конференцию и заявят - мы со всей ответственностью заявляем, что программа достигла успеха, мы поймали инопланетную радиопередачу. Будет ли это первым и единственным заявлением такого рода? Нет, конечно. Существует не поддающееся учету количество сообщений о контактах с инопланетянами, которые мы все признаем ложными. Докажет ли это, что заявление SETI - тоже ложное? Нет. Выступления похищенных тарелками на РенТВ вообще никак не помогут нам оценить заявление SETI.

Чтобы оценить его, мы должны именно его и рассматривать - насколько правдоподобно, что эти ученые составили заговор и лгут? Преследуют свои частные интересы? Находятся под воздействием наркотиков? Душевнобольны? Неправильно интерпретировали полученные данные?

Так и свидетельство Апостолов нам стоит рассматривать по существу.

Вопрос №3:

Александр Панчин:

Поверили бы вы показаниям десяти моих знакомых, свидетельствующих, что я умер, а потом воскрес?

Ответ:

Сергей Худиев:

Я этого не исключаю. Такие показания будут нуждаться в объяснении.

Ваши знакомые либо искрении, и сами верят в то, что говорят - либо нет, и намеренно вводят людей в заблуждение.

Если они намеренно лгут, то мне нужно будет объяснить их мотивы - они шутят? Составили заговор с целью захвата власти и приобретения денег? Хотят отомстить кому-то? Нанялись в рекламную компанию «Горчичники «Пламя» - мертвого подымут!»? Как они повели себя столкнувшись с серьезными проблемами из-за своих показаний? Сдали назад или упираются?

Если они искреннее заблуждаются, мне нужно будет объяснить, как сформировалось это заблуждение. Они приняли клиническую смерть за окончательную? У них была коллективная галлюцинация?

Если все эти версии окажутся неправдоподобными, мне придется признать - да, я крайне озадачен, что такое событие произошло в нерелигиозном контексте, ну ладно бы благочестивый старец какой - но да, приходится признать, такое удивительное событие произошло.

Может ли национальная принадлежность человека быть чем-то ценным в очах христианина? Да. Не существует сферических людей в вакууме; у любого человека есть отец и мать, родной язык, культура, в которой он вырос, и это важная часть его личности.

Для вечности воскреснут реальные, а не абстрактные люди, а у реальных людей есть национальность. В раю преподобный Андрей Рублев остается русским, а Джотто - итальянцем.

Между святыми в раю нет разделений; они пребывают в совершенном единстве. Но это органическое, а не механическое единство, в которое люди входят как органы в тело, а не как песчинки в кучу песка.

Поэтому мы можем говорить о соборе Русских Святых, которые пребывают с нами, русскими христианами, в особых отношениях.

Не потому, что святые других народов нам менее родные - но потому, что русские святые имеют, по воле Божией, особое попечение о России.

Здесь, на земле, где нам заповедано любить ближнего, который тоже не является сферическим ближним в вакууме - он является членом нашего народа, жителем нашей страны, находится под властью нашего государства, и забота о его благе предполагает заботу о состоянии этих больших общностей.

Процветание, благоустройство и безопасность отдельных людей зависит от благоустройства страны в целом. Поэтому, разумеется, у христианина есть обязательства по отношению к своей стране и своему народу. Раз промысел Божий соделал нас гражданами России, значит Богу угодно, чтобы именно здесь мы и служили Ему и ближнему.

Национальная идентичность, таким образом, является частью Божьего творения, а любовь и забота по отношению к своим согражданам - благим и прямо заповеданным делом.

Национализм первоначально обозначает себя как именно такую любовь и такую заботу - но очень скоро мутирует во что-то другое.

Выясняется, что нашему народу мешают жить злые враги, которые несут ответственность за все наши беды, и любить свой народ - это значит ополчаться на этих врагов. Любая созидательная деятельность предполагается невозможной и бессмысленной до полной победы над врагами. Более того, вскоре выясняется, что значительная часть людей своей же нации и даже этнической группы - тоже враги, продавшиеся неприятелю за его грязные подачки.

В Руанде, где в июне 1994 года произошел известный геноцид между народностями хуту и тутси, национальный поэт хуту Саймон Бикинди сложил песню «Нанга абахуту» («Ненавижу тех я хуту»), в которой он выражает крайнее негодование на тех своих собратьев-хуту, которые не проявляют должного рвения к резне тутси.

Приведем пару строк в прозаическом переводе. «Я ненавижу тех хуту, тех чванных хуту, надменных, что пренебрегают другими хуту, дорогие товарищи! Как это можно пренебрегать своими?… Ненавижу я их и не буду за это извиняться!»

Если ты любишь свой народ, ты должен пойти и вырезать семью соседа, потому что, как сказал тот же поэт , «Тутси - это жестокие звери, гнуснейшие гиены, хитрее носорога…»

Ничего специфически африканского, тут нет - хорваты и сербы, например, несомненно, европейские народы с древними и высокоразвитыми культурами. А немцы так и вовсе были культурнейшим народом на свете.

Национализм очень быстро превращается в религию ненависти и выстраивает такой образ нации, в котором ее главными символами и героями оказываются не ее святые, не поэты, не ученые, не художники, а наиболее мрачные головорезы, которых только можно отыскать в национальной истории.

Что-то человеческое, теплое, вроде национальных традиций празднования Рождества или народных песен, которые поют девушки летними вечерами, остается за пределами этого национализма, весь его пафос - а пафосом он преисполнен - это пафос борьбы с подлыми врагами и подлыми предателями, которые не хотят с ними бороться.

Конечно, с определением национализма как религии ненависти охотно согласится всякий националист - в отношении национализма соседа.

Соседский национализм - это тяжкое, гнусное безумие, воплощение худших национальных качеств соседа. Его герои - людоеды, его версия истории - собрание нелепых выдумок, его песни - гнусный вой орков.

А вот наш национализм - это совсем другое дело. Это выражение воли нашего народа к достойной жизни, которой мешают коварные враги. Со стороны, однако, разницу усмотреть трудно.

На спине написано: "Я русский". Хотя точнее было бы - "Я предатель".

Почему так происходит? Мы, люди, нуждаемся в общности со своими ближними. Мы так созданы. Грех привел к утрате этой общности, человеческий род разбит и расколот; но люди испытывают глубочайшую потребность в этом единстве.

Книга Деяний Апостольских описывает проблеск рая в первохристианской общине: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян. 4:32).

Однако, как браку противостоят извращения, как подлинной радости противостоит эйфория наркомана, так и единству, которое дает Святой Дух, противостоит единство, которое дает совсем другой дух. Человек ищет хороших вещей - радости, удовольствия, единства - и хватается за бесовские подделки, потому что ему кажется, что они ближе, доступней и дешевле.

Человек грешен, и в качестве объединяющей и мобилизующей силы ненависть работает лучше.

Люди, которые вместе противостоят кому-то, ненавидят кого-то, переживают эйфорическое чувство единства. Они - вместе, они - боевые товарищи, они братья. Это чувство братства покупается ценой ненависти к врагам - коварным иностранцам, подлым инородцам, проклятым предателям — но оно реально.

Это уже не русские. И никогда больше не станут.

В реальности, правда, братство держится недолго - вскоре боевые товарищи могут начать выяснить отношения между собой - но упоение единством какое-то время работает.

Строить отношения с людьми, учиться доверять и оправдывать доверие - трудно. Это узкий путь усилий и разочарований, в себе и в людях, требуется решимость, чтобы продолжать идти по нему. Национализм создает быструю иллюзию общности - чувство братства без тех трудов, которых бы потребовало созидание подлинного братства.

Националистические шествия (всех наций) всегда производили на меня впечатление какой-то черной мессы; потом я понял, в чем дело. Колонна, хором отзывающаяся на ритмичные выкрики ведущего, действительно пародирует ектенью. Только вместо обращения к Богу тут происходит обращение к кому-то другому, и вместо призывания милости - призывание смерти на тех или иных врагов.

Конечно, не каждый националист - Саймон Бикинди; это духовная болезнь, которая имеет свои стадии и в разной степени поражает принявший ее организм. Но приводит она именно к тому, к чему приводит - в Руанде, в Югославии, в Нагорном Карабахе, везде.

Ненависть - быстрый, эффективный и дешевый способ мобилизации сторонников. Те, кто прибегают к нему, в короткой перспективе выигрывают, а долгая их не интересует.

Людей трудно мобилизовать на что-то доброе; если бы люди бросались на помощь ближнему, или хотя бы на благоустройство территории, с таким же энтузиазмом, как на борьбу с врагами, мы жили бы почти в раю. Но это, увы, не так.

Побудить людей делать то, что Вы хотите, склонить их встать под Ваши знамена, «чувства добрые пробуждая», очень трудно. Гораздо проще пробуждать самые мутные и звериные инстинкты. Человек грешен, ему всегда легко превратиться в Истинного Хуту.

Второй фактор, благодаря которому национализм очень быстро мутирует из чего-то безобидного, вроде любви к национальным костюмам, в полноценную религию ненависти - это его притязания на абсолютную преданность и повиновение. «Нация превыше всего»; она - или, вернее, от ее имени - требуют убивать и умирать. Это идолослужение; и как всякое идолослужение оно разрушает душу. Чего только не сделаешь ради нации? Какой только гнусности не совершишь?

Может ли христианин быть националистом? На ранних стадиях, еще да - пока бес еще не требует человеческих жертвоприношений, а медленно и осторожно внушает жертве такую картину мира, в которой они будут уместными и оправданными.

Но рано или поздно наступает момент, когда от человека начинают требовать преступить заповедь, сначала молча смириться с явным беззаконием, провозглашаемым и творимым во имя нации, потом публично одобрить его, потом принять в нем участие.

Тогда ему приходится выбирать - между требованиями слова Божия и требованиями, выдвигаемыми от имени нации. Происходит разрыв либо с национализмом - нет, вот этого я одобрять и делать не буду - либо с христианством.

При этом формально, конечно, человек может оставаться христианином - вон, хорватские усташи были чрезвычайно набожны - но для него нация гораздо важнее Христа.

Существует ли здоровое национальное чувство? Конечно, и входя в православный храм мы присоединяемся в молитве к нашему народу - так молились русские люди на протяжении долгих столетий нашей истории, здесь они находили поддержку и утешение, веру и надежду, то, что наполняло их жизнь смыслом.

Более того, наши предки в вере, те, кто прошел путем Православия до нас, пребывают здесь, с нами и молятся за нас, в лике святых, прославленных Церковью - или известных только на Небесах.

Но этот опыт принадлежности к народу чужд ненависти к кому бы то ни было и не нуждается во врагах; мы объединяемся не против кого бы то ни было - а вокруг Христа. Мы знаем, что вокруг Него собраны люди из всех народов — и радуемся этому, и молитвенно почитаем святых из всех уголков земли.

Тогда для нас любовь к Родине и своему народу проявляется в упорном труде ради их блага - ради утверждения добрых нравов, мира, взаимного доверия, и более всего - ради вечного спасения наших сограждан.

А вот в ненависти к кому бы то ни было она проявляться не может - ненависть не приносит ничего, кроме разрушения, и более всего она разрушает тех, кто ей предается.

Как показывает неоднократный опыт, национализм оказывается злейшим врагом именно той нации, от имени которой он берется выступать. Таковы неизбежные плоды ненависти и идолослужения.

Сергей Львович ХУДИЕВ родился в 1969 году в городе Североморск Мурманской области. Директор по академической работе в Библиотеке Христианской литературы. Ведет еженедельную радиопередачу «Христианство: трудные вопросы» на Радио «Теос». Автор книги "Об уверенности в спасении", один из соавторов книги "Христианство: трудные вопросы". Проводит лекции и беседы по богословию и апологетике. Имеет опыт публичных (в том числе на радио) выступлений и дискуссий.

Сергей ХУДИЕВ: статьи

Что знает о них христианин?

Говорить о рае трудно по нескольким причинам. Одна из них - в нашем обычном языке нет подходящих слов, а райского языка мы не знаем. У нас есть слова для столов и стульев, компьютеров и телефонов, лестниц и лифтов - предметов, с которыми мы постоянно имеем дело. Но рай выходит за пределы нашего опыта; нам трудно говорить о нем, как, например, слепорожденным трудно говорить о цвете, а младенцам в утробе (если бы они могли говорить) было бы трудно рассуждать о мире, ожидающем их после родов. Мы верим в то, что нам предстоит прозреть, родиться в другую жизнь, но нам трудно понять, какой мир нас ожидает. Но имеет ли в таком случае смысл вообще начинать этот разговор? Да. Нельзя сказать, что мы не знаем вообще ничего - и Писание, и Предание говорят нам о рае, и мы должны обратить внимание на эти слова и постараться их понять. Когда речь идет о духовных реальностях, язык неизбежно становится образным, метафорическим; и Писание говорит о рае, используя знакомые нам образы.

Дом, Сад, Город, Царство, Брачный Пир

У нас слово «метафора» часто ассоциируется с чем-то неконкретным и малореальным. На самом деле, речь идет о вещах в высшей степени конкретных и реальных. Вы не сможете объяснить африканцу, на что похож снег, не прибегая к иносказаниям, но вы-то (в отличие от вашего собеседника) знаете, что снег абсолютно реален, вы помните, как он тает в руках и хрустит под ногами. Рай абсолютно реален, пoдлинен, несомненен - более реален, чем тот мир, в котором мы живем сейчас - но мы можем говорить о нем только иносказательно. Различные метафоры могут быть полезны потому, что в нашем мире, в нашем опыте есть отблески рая - мы живем в падшем мире, но не в аду, и те добрые и хорошие вещи, которые мы знаем, могут служить нам указателями.
Ибо знаем, - говорит апостол, - что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. Оттого мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище (2 Кор 5:1,2). Рай - это наш родной дом; мы предназначены для него, а он - для нас. Мы не уходим в далекую страну; напротив, мы возвращаемся домой. У Сергея Есенина есть известные строчки: «Если крикнет рать святая: / "Кинь ты Русь, живи в раю!" / Я скажу: "Не надо рая, / дайте родину мою"». Может быть, это великая поэзия, но это ошибочное представление о рае. Рай и есть наша подлинная Родина, и то, что есть святого в святой Руси, несет в себе отсветы рая, на рай указывает и в раю обязательно будет. Можно вспомнить, что на другом конце христианской Европы, в кельтском мире, святые места, такие, как знаменитый монастырь Айона, назывались «тонкими» - местами, где небеса «просвечивают» сквозь земной ландшафт - для тех, кто имеет глаза их увидеть. Красота мироздания - как и красота Церкви - помогает нам, хотя и «гадательно, как через тусклое стекло», увидеть отсветы рая.

Писание называет рай городом - небесным Иерусалимом. Надо сказать, что «город» в библейские времена не был похож на современный мегаполис, где люди, даже стиснутые в вагоне метро, остаются чужими друг другу. Город был организмом, единством, в котором люди были связаны между собой узами взаимной верности, общей памятью и общей надеждой. Спасенные, как говорит пророк, вписаны в книгу для житья в Иерусалиме(Ис 4:3). Вступая в Церковь, мы обретаем небесное подданство; у нас есть родной город, где, как говорит апостол, мы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу (Еф 2:19).

Другой образ рая - это образ Царства. В наше время «царство» часто понимают как «страну», «территорию». В Евангельские времена речь шла о другом - о владычестве. Мы принадлежим к Царству Божию, если наш Царь - Христос. Как говорит Он сам, Царствие Божие внутрь вас есть (Лк 17:21). Это реальность, в которой Христос является Владыкой и законодателем, реальность, в которой правит Его любовь.

Христос говорит о рае как о свадебном пире. Для современного читателя Писания бывает трудно понять значение этих двух образов - пира и брака. Начнем с пира. В Палестине I века люди совсем по-другому воспринимали ценность пищи; они ели умеренно - часто вынужденно, из-за нехватки еды, иногда добровольно, принимая на себя пост. Сейчас, когда еда продается на каждом углу, мы утратили сознание ее ценности, и только церковные посты могут вернуть нам понимание того, что такое пир, радостное принятие изобилия Божиих даров.

Но пища имела еще одну, утраченную в современном обществе, функцию. Сегодня мы живем в культуре фаст-фуда, часто едим в одиночестве или на ходу, и нам нет никакого дела до человека, с которым мы случайно разделили столик в кафе быстрого обслуживания. Но для людей того времени есть с кем-то вместе было глубочайшим проявлением человеческого общения и общности. Нечто подобное сохранилось и в наше время, когда семья собирается за одним столом. Мы все, собравшиеся за столом, - родные или близкие друзья, разделяем не только пищу, но и жизнь друг друга. Пир был противоположностью не только голоду, но и одиночеству, он утолял потребность не только в еде, но и в человеческом братстве.

Это особенно относилось к свадебному пиру, когда любовь юноши и девушки соединяла не только их, но и их семьи - люди становились родными друг другу. Брак был проявлением того, что на библейском иврите называлось «хесед» - верной, неизменной любовью. Смутное томление первой любви, ожидание чего-то великого осуществлялось, когда влюбленные становились супругами, создавали семью. Счастливая семья, полная любви и заботы, - образ рая; близость и понимание, существующее между родными людьми, являет собой образ - пусть несовершенный и поврежденный - той любви, которая будет воздухом и светом будущего века.

Можно голодать и жаждать не только пищи и питья, но и любви, правды, красоты, смысла. Сам Господь использует этот образ жажды и голода, когда говорит Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся(Мф 5:6). В Раю будет утолена глубочайшая жажда человеческого сердца - мы придем к самому Источнику всякого добра, красоты и истины, чтобы никогда больше не покинуть Его.

Ибо они утешатся

Рай - место утешения; Лазарь, тяжко страдавший в земной жизни, утешается в раю; Господь обещает утешение плачущим, а Откровение Иоанна говорит, что отрет Бог всякую слезу с очей их (Откр 21:4). Это учение было (и остается) предметом особенно ожесточенных нападок: одни говорят, что люди просто придумали рай, чтобы как-то утешить себя перед лицом боли, голода, холода и невыносимой жестокости окружающего мира; другие - что эта выдумка была вполне сознательной попыткой отвлечь трудящихся от борьбы за улучшение своего положения на земле.
Оба этих возражения грешат одной и той же очевидной логической ошибкой - из того, что некое учение несет утешение, никак не следует его ложность, точно так же, как из того, что некое учение несет отчаяние, никак не следует его истинность. Можно считать, что люди, которые живут надеждой - дураки, а вот трезвый подход к жизни состоит в безнадежности. Можно считать, что мученик, который отдает свою жизнь в надежде на жизнь вечную, пребывает в плену иллюзий, а вот самоубийца смотрит на жизнь реалистично, но никаких логических оснований так полагать нет.
Другое возражение более серьезно: есть вещи, после которых утешение невозможно. Ребенок, потерявший игрушку, утешится, если получит другую; взрослый, потерявший ребенка, не утешится никогда - он научится жить дальше, но скорбь навсегда останется с ним. Можно компенсировать материальный ущерб, например, сломавшийся ноутбук, но нельзя компенсировать подлинное горе. Как говорит пророк — а Евангелист цитирует его, рассказывая об избиении младенцев Иродом - Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет (Мф 2:18). Бывает боль, которая оставляет в человеческой душе слишком глубокие язвы, чтобы их хоть что-то могло заполнить. Этому миру нечего предложить в утешение - и сами попытки предлагать выглядят почти кощунством. Но рай — не этот мир.

В пророчестве Исайи, которое повествует о страданиях Спасителя, есть удивительные слова: На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством (Ис 53:11). Обычно, когда люди переживают что-то действительно ужасное - как пытки - они потом вовсе не вспоминают это «с довольством». Сознание старается вытеснить невыносимые воспоминания, но они всё равно остаются источником боли, отравляющей всю оставшуюся жизнь. Распятие - невыразимо ужасная и мучительная смерть, о подробностях которой жутко и читать; но Писание говорит, что вошедший в славу Христос смотрит на нее «с довольством». Нечто подобное говорится и о страдании христиан, которое производит в безмерном преизбытке вечную славу (2 Кор 4:17).

Святой апостол Петр говорит о том, что как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете (1 Петр 4:13). Страдания не просто останутся в прошлом - они обернутся славой и торжеством. Ужасные раны, покрывающие тела мучеников, преобразятся в знаки небесной славы; невыносимая скорбь обернется вечной радостью, семьи воссоединятся в одной великой семье, Отец которой - Бог. Оглядываясь на свой земной путь, спасенные будут видеть все - в том числе самые тяжкие и мучительные - дни своей жизни, и их особенно, залитыми тем небесным светом, который откроет им подлинный смысл всего. Бог обратит смертную тень в ясное утро (Ам 5:8) общего воскресения и в незаходимый день вечной жизни.

И никто преданный мерзости и лжи

Двери Рая широко распахнуты; нас всех настойчиво приглашают. И Писание, и Предание постоянно уверяют нас, что любой человек, каким бы грешным он ни был, может покаяться, уверовать и спастись. Первым в рай попал разбойник, распятый по правую руку от Господа.

Но что будет, если мы откажемся войти? Ответ очевиден и с точки зрения Писания, и с точки зрения здравого смысла: если мы откажемся войти в дверь, мы останемся за дверью, во тьме внешней. И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни (Откр 21:27), - говорится в самом последнем стихе Библии. Рай, в который вошло бы что-то нечистое, рай, в котором была бы возможна мерзость и ложь, уже не был бы раем. Нам твердо обещано, что если мы предадимся Господу, Он очистит нас и введет в Его город.

Но мы можем упереться, не захотеть, возлюбить тьму, а не свет, более того, мы можем закоснеть в этом состоянии навсегда. Тогда - предупреждает Писание - мы останемся во тьме внешней. «Червь неумирающий» и «огонь неугасающий», о которых говорит Господь, могут рассматриваться как аллегории, а яркие образы средневековой иконографии - как обусловленные эпохой и культурой. Но в любом случае мы не можем отрицать - Господь настойчиво предупреждает нас о чем-то невыразимо ужасном.

Люди часто не хотят слышать этих предупреждений, а иногда и прямо их оспаривают: беспокоиться не о чем, Бог слишком благ, чтобы осудить и отвергнуть кого-либо. Их ошибка вовсе не в том, что они утверждают благость Божию; «Его же благость безмерна и человеколюбие неизреченно»— глубоко традиционная и ортодоксальная доктрина, провозглашаемая за каждой Литургией. Их ошибка в том, что они отрицают человеческую свободу. Бог настолько желает спасти каждого человека, что «в плоть облекся, был распят и погребен за нас, неблагодарных и злонравных». Но у человека есть подлинный, реальный выбор - он может сказать Богу «нет».

Как-то я видел документальный фильм о разделе Индии в конце сороковых годов (и происшедшей при этом массовой резне). Там было интервью с одним сикхом, уже глубоким стариком, который, любовно поглаживая кривую саблю, похвалялся, что тогда ни один мусульманин не ушел от него живым. Когда у него спросили, не сожалеет ли он о совершенных им убийствах, он ответил с негодованием: «И с чего это я должен сожалеть? Эти чертовы мусульмане вырезали половину нашего народа!»

Что будет с этой душой по ту сторону смерти? Как может войти в рай человек, который яростно настаивает на том, что он прав, и не думает раскаиваться в своих грехах? Где он окажется? Есть множество примеров того, как человеческая гордыня и злоба превращает землю в ад - во что она превратит вечность? Что любовь Божия может сделать для тех, кто окончательно избрал путь противления? Бог полагает «великую пропасть» между спасенными и погибшими, так что злодеи больше не могут причинять зла невинным. И Бог дает им столько познания истины, сколько они могут вместить - и это познание оборачивается для них страданием. На земле злодеи могут упиваться злом и получать извращенную радость от чужих мучений; в аду грех и зло оборачиваются тем, чем и должны - мyкой.

Но предупреждения об аде относятся не только к каким-то чужим нам людям из далекой страны, как этот сикх из приведенного выше примера. И не только к нераскаянным убийцам.
Существуют только два пути - восходящий или нисходящий, к Богу или от него. Можно возрастать в любви, познании и раскрытии своего данного Богом предназначения. Можно - в гордыне и враждебности. Мы неизбежно выбираем тот или другой путь, и, когда наш выбор умножится на вечность, он неизбежно приведет нас в то или другое место назначения.

Христианская жизнь - это не жизнь в страхе ада; мы полагаемся на нашего Спасителя в том, что Он может и хочет избавить нас от такой участи. Напротив, христиане живут, «помышляя о горнем», и с сердечной надеждой ожидая вечного спасения. Но мы призваны помнить о реальности нашего выбора и его последствий - и помнить о нашей ответственности за себя и свои ближних.

Путь спасения

Разговор о рае и аде - отнюдь не отвлеченное теоретизирование. Мы несемся в то - или другое - место с ошеломляющей скоростью шестьдесят секунд в минуту, постоянно, днем и ночью, и не можем остановиться или хотя бы притормозить. Великий французский мыслитель Блез Паскаль чрезвычайно удивлялся тому, что людей беспокоит все что угодно, кроме их вечного спасения: «Тот самый человек, который проводит столько дней и ночей в досаде и отчаянии по поводу потери должности или какого-нибудь воображаемого оскорбления своей чести, - тот же самый человек знает, что со смертью теряет все, и это не беспокоит и не волнует его. Явление уродливое, что в одном и том же сердце, в одно и то же время обнаруживается такая чувствительность к самым малейшим вещам и такое равнодушие к самым важным». Самое важное в нашем жизненном пути - это где мы его завершим. Когда человек осознает это, он задается вопросом: «как мне спастись? Как мне достигнуть рая?»

И Писание дает ответ на этот вопрос: веруй в Господа Иисуса Христа, и спасешься ты и весь дом твой (Деян 16:31). Поверить - значит покориться Иисусу Христу как Господу и довериться Ему как Спасителю, принять Крещение, приступать к Таинствам Церкви, как Он заповедал, искренне стремиться к соблюдению Его заповедей. Вера означает новую жизнь, возможно, отказ от чего-то, к чему мы привыкли, разрыв со старыми грехами и старыми взглядами. Но когда мы видим перед собой цель, когда свет, исходящий из рая, освещает наш путь, мы понимаем, как мало на самом деле от нас требуют, и как много мы обретем.

Мне режет слух, когда встречаю, например, слово "священник", причём это может быть даже в текстах антиклерикальной и антирелигиозной направленности.

Это попы свою религиозную идею возвели в ранг "духовного учения", сами себя беззастенчиво назвали священниками от слова СВЯТОЕ, святейшими, пастырями, Патриархами, двойные имена себе придумывают и т.д.

Его поддерживает Виджаяна

Здесь справедливо ставится проблема отношения свободомыслящих к языку, навязываемому обществу религиозными организациями, в частности, РПЦ. А поскольку за языком стоят взгляды на мир, то в экспансии религиозного языка выражается экспансия конкретной религии.

И ведь люди искренне полагают, что клерикалы навязывают обществу теофорный язык, отражающий теистические взгляды на мир. Ужасная, леденящая картина - тысячелетняя атеистическая цивилизация, в которую с марса прилетают клерикалы и навязывают ей свой клерикальный язык. Как же отразить такую напасть? Придумать свой, не-клерикальный язык. Хорошая идея - потому что обычный русский язык, как и другие европейские языки, неисправимо клерикален. Даже "спасибо" сказать нельзя, не призвав имя Божие. Даже в календарь нельзя заглянуть, не обнаружив там "воскресенья", а слово "безбожный" обладает четко негативным звучанием - можно безбожно врать, но нельзя, например, быть безбожно честным. Хуже того, имена, которые носят борцы с клерикализмом, это - за очень редкими исключениями - либо имена святых, либо вовсе библейских персонажей. То есть по выработке светского языка предстоит поистине "работа адова". Что, "адова" тоже религиозный термин? Ну не знаю, в общем, будут большие затруднения. Почему они будут столь велики? Потому что Православие не занимается "экспансией". Оно здесь у себя дома. Оно создало эту цивилизацию и язык, на котором мы говорим. Нельзя сказать, конечно, что антиклерикальные силы ничем не обогатили русский язык - много аббревиатур, ВЧК, ГПУ, НКВД, ЧСИР, ЧСВН и т.д. кое-какие новые термины - "лишенец", "ликвидация", в более гуманные годы - "дефицит", многие термины были обогащены новыми смыслами - "березка", "выбросили", "импорт", но эти языковые привнесения оказались недолговечными и сейчас молодежь даже не в курсе, что “березка” - это магазин, а не дерево. Разговаривая по-русски, мы никому ничего не навязываем — мы просто разговариваем на родном языке

Я ему там оставил несколько ответов, дублирую их и здесь.

Уважаемый Сергей.
Поскольку в силу некоторых обстоятельств не всегда имею возможность просматривать подробно ленту друзей, в число которых вы у меня входите, то я пропустил этот ваш пост.
По той же причине я пропустил и пост vidjnana.
Что ж, придётся кратко и с запозданием вам ответить.
Vidjnana подошёл к теме церковных терминов, по-моему, излишне серьёзно.
Тот мой пост – это всего лишь, извините, ирония (грустная) над тем фактом, что попы самочинно наприсваивали себе и религиозной идее наивысшие эпитеты: Святые Писания, Духовное Учение (абсолютная и полная узурпация термина), Святейший, Патриарх, пастырь.
Сергей.
Вы ведь опять лукавите:
Православие не занимается "экспансией". Оно здесь у себя дома.
Что значит «оно у себя дома»?
Это наша религия что ли?
Это же заморская, импортная, привозная.
Князьям киевским надо было единобожие ввести, язычество-то оно как-то плохо помогало выстраивать «вертикаль власти».
Вот и решили они по примеру соседей ввести для людишек своих единого бога.
Прознали об этом те соседи и начали своих богов предлагать – католики, магометане, и даже иудейский бог предлагался, про Будду достоверно не знаю.
Чуть ли магометанского не приняли, да забраковали – запрет на бражничество у них был прописан.
Могли бы из неметчины бога взять, католического – они предлагали, но византийский более приглянулся пышностью обрядов.
Людишки заморского бога приняли с неохотой, кое-где и мечом тот бог навязывался, в Новгороде дядя князя киевского Володимира Добрыня сколько-то немало людишек порешил, и в других местах такое же бывало.
Ну, ладно, принудили людишек к вере.
А князья так и сами оценили, что с богом-то единым, за грехи и непослушание властям карающим, пожалуй что, и лучше будет людишек-то в крепкой руке держать.
Власть над телом бренным своего холопа – это ещё не вся власть, а вот ещё и душу его в полон взять – вот это полная власть над ним будет.
Только вот ведь какая странная незадача случилась...
Верили так-то 6,5 веков, всё, вроде бы, хорошо, Бог теперь у нас есть, людишки на него и ему молятся.
Так видишь ли – не так же они молятся-то!
Надо креститься, оказывается, тремя перстами!!!
А они – двумя!
Шесть с половиной веков не то делали!!
Кошмар!!!
А ведь сколько людей за эту «неправильную» веру было положено... да, людишки-то ладно – ещё нарожают... что делать-то теперь!?..
А что делать... ясно что – реформу проведём, обряды изменим!
Несогласные опять будут – а в срубы их позапираем, да и сжигать будем заживо!
А какие из них совсем фанатики – так и сами закроются, и сами себя заживо сожгут!

Так мне вот интересно: истинное православие это, выходит, не то, что нам Володимир Креститель, Володимир Святой 1000 лет назад нам из-за моря привёз?
Какая правильная-то вера?
Та, к которой он принудил, за что и в святые произведён, и в которую 6,5 веков верили?
Или та, что стала в результате Никона реформ, и в которую мы поменее, всего 3,5 века верим?
Прошу объяснить мне неграмотному.

Нельзя сказать, конечно, что антиклерикальные силы ничем не обогатили русский язык - много аббревиатур, ВЧК, ГПУ, НКВД, ЧСИР, ЧСВН и т.д. кое-какие новые термины - "лишенец", "ликвидация", в более гуманные годы - "дефицит", многие термины были обогащены новыми смыслами - "березка", "выбросили", "импорт", но эти языковые привнесения оказались недолговечными и сейчас молодежь даже не в курсе, что “березка” - это магазин, а не дерево. Разговаривая по-русски, мы никому ничего не навязываем - мы просто разговариваем на родном языке.

Этот подход мне известен, например, по общению с Николаем-Успокоителем ycnokoutellb .
Разделить всё человечество на две неравные части: те, кто в твою конфессию входит, и все остальные.
И тогда, например, так: священники-педофилы – это у католиков, ВЧК – у большевиков и т.д.
Про большевиков – здесь вообще тема интересная.
О братании между церковью и «бесами» см. здесь http://30-70.ru/cerkov_i_generalisimus.php
Да и как же им не побрататься?
Идеологии схожие (одни ведут в «светлое будущее», другие – в Царствие Божие), цели тоже – удобство управления людишками.
– * –
Большевики вот так же
из коммунистической идеи
религиозную идею сотворили,
из вождей своих – мессий и Спасителей,
со святыми со своими,
с их мощами в мавзолеях,
с инквизицией кровавой,
почти как в средние века.
С «библиями» – вождей «трудами»,
откуда все должны цитаты брать –
в диссертации какие ли,
в газетные статьи,
в лозунги на стены,
на демонстрации в призывы.
– * –
Говорят когда про большевиков,
что атеисты, мол, они –
так вот неправда это.
Борьба с религией для них –
это удаление конкурента, всего лишь.
– * –
Большевики по сути по своей –
теми же попами были
с теми же приёмами «работы с массами»,
с ритуалами и песнопеньями.
Все жили по Заветам по Новейшим,
ну, как сейчас – с Заветами от Бога.
– * –
Теперь вот вся страна в мощах –
в большевистских
и в религиозно-христианских.
Чтим тех и других –
между собою конкурентов
вплоть до морей народной кровушки
пролитой за власть над душами народными.
Преклоняемся теперь
пред их мощами, мумиями
как в каком-нибудь Египте...